К. Э. Смит. Чёрные бриллианты, главы ХХI-XXV. Окончание

Глава XXI

Пересечём пространство и время и вернёмся в 1595 год.

В южных землях и на побережье Средиземного моря была весна. В Константинополе на Босфоре царила суета и шум. В гавани и рядом с ней стояли суда самых разных видов. Среди них были два очень больших турецких корабля, на борту которых было много орудий. Они как раз собирались выйти в открытое море для долгого плавания. Это были двое известных корсаров, которых боялись капитаны всех торговых судов других стран.

Капитаном самого крупного корабля был молодой человек лет тридцати или около того по имени Когия Даг. Вторым капитаном был человек по имени Константин Хусейн, и он был самым опасным из этих двоих, хотя его корабль был меньше.

Однако оба корабля работали слаженно, и их командиры были очень хорошими друзьями, хотя частые ссоры омрачали их близость, причём каждый отличался очень вспыльчивым и жестоким характером.

В те времена не считалось зазорным, когда корабли одной страны нападали и грабили корабли другой, поэтому люди не стыдились звания корсара. Константин и его брат-капитан часто делали богатые подарки турецкому султану, так что в конце концов заслужили его расположение; более того, он очень заинтересовался их предприятиями и помогал им, давая деньги и часто снабжая их оружием.

Два капитана теперь стояли на палубе самого большого корабля под названием «Орёл», обсуждая свои планы.

Константин был младшим из них, ему было около двадцати пяти лет. Он носил шёлковые панталоны, туфли из мягкой кожи и златотканый тюрбан. Его короткая куртка была ярко-красного цвета, с богатой многоцветной вышивкой.

Лицо его было очень тёмным, смуглым, и выглядело жестоким, хотя иногда и расслаблялось в улыбке. Его нос напоминал очень маленький короткий скимитар, изогнутый в обратную сторону, очень горбатый и наводящий на мысли о евреях. Однако в его жилах не текло ни капли еврейской крови, ибо он был чистокровным турком. Волосы у него были длинные и очень чёрные, а уши заметно оттопыривались. Они напоминали крылья бабочки, несколько уменьшенные и более пропорциональные по объёму и размеру.

Его спутник был совсем не похож на него, за исключением того, что носил такую же одежду. Черты его лица были правильными, а нос пропорционален остальной части лица. Его уши были прижаты к голове, а волосы коротко подстрижены. С лица его не сходило выражение твёрдости, но не было той жестокости, которая отличала облик его друга.

— Ты все для нас подготовил? — сказал Константин наполовину вопросительно, наполовину уверенно.

— Да, — ответил Когия. — Мы направимся в Средиземное море и подойдём как можно ближе к северному побережью. Я получил известие, что судно из Испании, нагруженное сокровищами, направляется в Рим. Если мы постараемся захватить его первым, если до того не встретим какой-то другой приз. Однако кроме нас в погоне за ним участвуют и другие. — Его последние слова подразумевали, что за судном с сокровищами будут охотиться другие пиратские корабли. — Но я думаю, что у нас не меньше шансов, как и у вех прочих, — уверенно добавил он.

— Да, полагаю, что так и есть, — ответил Когия. — Однако необходимо принять все меры предосторожности, и я без колебаний пожертвовал бы одним из наших кораблей, будь то в бою или ради какой-то хитрости, если бы это было необходимо для нашего успеха,

— Я тоже, — сказал другой. Мрачно нахмуренные брови его разошлись, и на лице заиграла зловещая жестокая улыбка.

— Поднимайте якорь, — крикнул он своим людям, и приказ был выполнен. Экипаж другого корабля сделал то же самое. Когия намеревался оставаться на корабле своего друга в течение первой части плавания, назначив человека, который должен был выполнять обязанности капитана на его корабле.

Мимо судов в гавани они проносились со скоростью четырёх миль в час и, благодаря свежему ветру, вскоре оказались в открытом море и отправились в своё долгое путешествие. Затем двое друзей возобновили разговор, продолжая обсуждение того, что им предстояло сделать.

— Сейчас, — сказал Константин после многочасового разговора, — нам стоит спуститься вниз, свериться с нашими картами и определить, когда мы можем встретимся с этим испанским кораблём с сокровищами, чтобы соответствующим образом организовать наши манёвры.

— Тогда нам лучше поторопиться, если мы надеемся закончить к обеду, — сказал его спутник. — Мы вышли из гавани в море, и скоро мне придётся возвращаться на свой корабль.

— Верно ты говоришь, — сказал другой, подходя к люку. Через несколько мгновений они уже были в маленькой каюте Константина, буквально забитой книгами, рукописями и другими предметами того же рода. Маленький столик рядом с мягким диваном был завален письменными принадлежностями, схемами и картами.

Константин сел за этот стол с пером в руке, а Когия принялся рыться в картах, пока не нашёл то, что хотел. Это была очень большая карта, намотанная на стержень. Он развернул её и положил на диван рядом со своим другом. Затем он положил грузики на каждый из четырёх углов и принялся её рассматривать. Это была большая карта Средиземного моря и берегов всех граничащих с ним земель, от Гибралтарского пролива на одном конце до острова Кипр и берегов Греции и Турции на другом, с Марокко, Алжиром и прочими берберийскими странами на южном берегу, а также Испанией, Францией, Италией и другими землями на севере.

Хотя она и не была такой точной, как наши современные карты, она была столь же подробной, как все карты того времени, и была составлена известным итальянским географом, который тщательно изучил все земли, которые были нанесены на неё, прежде чем приступить к её составлению. Его имя стояло внизу, но ни один из пиратских капитанов не придал этому ни малейшего значения.

— Судно с сокровищами отправится завтра из Кадиса, — сказал Константин, — и будет очень тяжело нагруженным. Оно будет двигаться со скоростью около четырёх миль в час, если на будет дуть такой ветер, как я ожидаю. Его конечная цель — французский город Марсель. Нам придётся пройти вдвое большее расстояние, чем им, но мы движемся на две-три мили быстрее, чем их корабль. Мы, вероятно, настигнем их где-то неподалёку от Гибралтарского пролива, но нам нельзя терять времени. Менее чем через пятнадцать дней сокровище будет нашим, если ничего не помешает нашей экспедиции.

— Хорошо, — сказал Когия. — Они у нас точно есть. Теперь составь план сражения, а к тому уже будет готов обед.

Константин склонился над своей работой, глядя одним глазом на карту, а другим на пергамент. Через полчаса он поднял голову и объявил, что закончил. Он передал план Когии, который прочёл его и одобрил. Затем он передал его другу и сел на диван. Вскоре вошёл раб-негр и убрал со стола. Через несколько минут вошли ещё двое рабов, неся с собой на подносах горячий ужин. Они поставили их на маленький столик и отошли в сторону, пока корсары ели.

Когда они закончили, рабы убрали посуду и вышли. Когия сидел, потягивая вино, и смотрел, как его друг, который был полным трезвенником, взял большой том в кожаном переплёте и открыл его. Листья были пергаментными и исписаны мелким почерком на турецком и арабском языках. Он долго сидел, раздумывая над этим, а затем жестом подозвал Когию и попросил его прочесть то, что было написано в одном месте, указав на него пальцем.

Когия прочёл это, после чего спросил:

— Это какое-то магическое заклинание, не так ли?

— Да, — ответил его приятель. — Хочешь, чтобы я продемонстрировал его силу?

— Ну, давай, — шутливо сказал Когия, не веря, что его друг способен на подобное.

— Ты не суеверен, — сказал Константин с недоброй улыбкой, — но я ручаюсь, что ты будешь потрясен, когда я закончу.

Он подошёл к маленькому окну каюты и нажал пружину. Мгновенно на него опустилась большая деревянная ставня, не пропускающая ни лучика света. В каюте воцарилась густая темнота. Константин зажёг лампу и закрыл дверь, сказав человеку в коридоре, чтобы его никто не беспокоил, пока он сам не откроет дверь.

Затем он взял медную жаровню и наполнил её горящими углями, что были у него под рукой. Затем он погасил лампу, и комната погрузилась в полную темноту, если не считать слабого свечения содержимого жаровни.

Оно почти не освещало каюту, и всё, кроме её центра, погрузилось в ещё более плотный мрак. Константин с раскрытой книгой в руке стоял возле жаровни, а его товарищ сидел на диване в темноте и наблюдал за ним.

Он начал читать из книги тот самый абзац, который показал Когии. Странный свет освещал его лицо, пока он читал, и от этого оно казалось ещё более жестоким, чем прежде, а когда он поднял руку, как бы подчёркивая и завершая какую-то часть, на мгновение показалось, что он превратился в демона преисподней, проклинавшего всё человечество словами зла.

Заклинание или магические чары не вызвало интереса у Когии. Оно было похоже на самое обычное заклинание, и ему не раз доводилось видеть, как многие маги выполняли свои трюки с помощью — или предполагаемой помощью — им подобных.

Чем обернётся дурачество друга, он не знал, но подозревал какую-то заранее подготовленную проделку и был готов к ней.

Через несколько мгновений Константин отложил книгу магии и взмахнул руками в воздухе над жаровней, освещаемый её неярким светом.

— О могущественный оракул страданий человечества, я призываю тебя поговорить со мной и моим другом и открыть нам нашу судьбу, добрую или злую. Именем Иблиса я заклинаю тебя говорить.

Он остановился, всё ещё простирая руки в воздухе, и Когия наклонился вперёд с ухмылкой предвкушения и веселья на лице, ожидая какого-то трюка.

Несколько мгновений длилось напряжённое молчание, а затем его нарушил глубокий зловещий голос, который, казалось, не принадлежал земному миру, и произнёс:

— Да, я поговорю с тобой и отвечу на твой вопрос. Вскоре ты и твой друг расстанетесь из-за женщины и никогда больше не будете друзьями. Я говорю правду, хотя вы можете мне не верить. Я говорю слова мудрости, и если вы цените своё будущее счастье, прислушайтесь к ним.

Голос умолк, и Когия сказал с улыбкой:

— Очень хорошо, Константин, я вижу, что ты не забыл уроки чревовещания, которые дал нам индусский путешественник. Боюсь, что я забыл свои, но вижу, что ты не последовал моему дурному примеру.

— Чревовещание? — сказал Константин. — Да, ты прав. Это чревовещание. А теперь я думаю, что тебе не помешало бы зажечь лампу.

Когия сделал то, что требовалось, а затем открыл дверь и окно. Затем он погасил свет, а его друг позвал слугу и велел ему убрать горящие угли.

— Я думал, что напугаю тебя, — сказал он со вздохом, — но ты обладаешь слишком хорошей памятью.

Вряд ли он предполагал, что предсказание, которое он дал, разыгрывая из себя оракула, сбудется, причём в столь скором времени. Но та богиня, которую люди называют Судьбой, имеет странные прихоти и иногда заставляет сбываться то, что люди произносят совершенно не всерьёз. Так случилось и с этими двумя хорошими друзьями, их счастье и дружба были разбиты вдребезги, и восстановить их не удалось до самого конца жизни обоих. Прискорбно, что такое случается, но оно все же случается, и то, что есть, не может исчезнуть без следа. То, что называется любовью, хотя само по себе и вызывает счастье, может разрушить это самое счастье, позволяя ревности участвовать в управлении своим царством.

Путешествие продолжалось без каких-то особых событий на протяжении пятнадцати дней. Утром шестнадцатого Когия с борта своего корабля увидел неподалёку другое судно, во всех деталях напоминающее искомое судно с сокровищами.

Оно шло медленно и, очевидно, было тяжело нагружено, так как очень низко сидело в воде. На палубе можно было видеть команду, наблюдающую за пиратским кораблём.

Дул лёгкий ветерок, и Константин с его другом отдали приказ своим людям. Огромные паруса, которые до сих пор не использовались, были подняты, и «Орёл» вместе со своим напарником рванули вперёд с удвоенной скоростью.

От их форштевней летели пена и брызги, оставляя за собой белый след. Вода шипела, мачты стонали, но корабль летел как птица в полёте.

Судно с сокровищами делало всё возможное, чтобы уйти, но через полчаса гонки было настигнуто быстрым корсаром. Через несколько мгновений «Орёл» оказался рядом, и его команда бросилась через фальшборт на перепуганных испанцев.

Через минуту после этого корабль Когии оказался с другой стороны, и он со своими людьми, жаждущими получить законную долю добычи, перемахнул через фальшборт.

Через десять минут бой закончился, и тех испанцев, которые не были убиты, связали верёвками, а затем привязали к мачтам.

После этого трупы побросали за борт, а турки направились в трюм, где нашли богатое вознаграждение.

Там были сложены сундуки и мешки с золотом. Корсары вытащили их на палубу и перенесли на своих корабли. Добыча была разделена поровну между матросами и капитанами: одна треть досталась последним, а оставшаяся часть была разделена между командами. Но этого хватило бы каждому на всю жизнь, и все заявили, что удовлетворены.

Среди пленных внимание Константина привлекла молодая француженка, и он велел взять её на борт своего корабля и отдать ей свою каюту.

Остальную часть команды испанцев он оставил на борту их собственного судна, а затем они с другом повернули свои корабли домой.

Лишь немногие турки были ранены во время боя и только один погиб. Однако его смерть не оплакивали, и похоронили со всеми почестями, как и подобает истинному мусульманину.

Константин влюбился во француженку и был полон решимости сделать её своей женой. Она отвергла все его предложения, и он разозлился.

— Если ты не выйдешь за меня замуж, я убью тебя, — сказал он наконец. Но переводчик, который был человеком, который не очень любил Константина, перевёл его слова следующим образом:

— Я даю тебе три часа на обдумывание моего предложения, и если по истечении этого времени ты откажешься, я продам тебя в рабство.

— Ты не посмеешь! — Глаза женщины вспыхнули огнём, когда она произнесла эти слова, и толмач перевёл их буквально.

— Почему я не смею? — спросил Константин.

— Потому что добрый бог накажет тебя.

— Потому что я надаю тебе пощёчин, — перевёл толмач.

— Тогда я сделаю твою смерть ещё более жестокой.

— Я поцелую тебя, — был перевод.

— А потом продашь меня в рабство?

— Да.

— Я думала, что турки не целуют рабов.

— Если рабыни красивые.

— Я не красивая.

— Да, это так. Персидский поэт сошёл бы с ума от цвета твоих волос и твоего лица.

— Да?

— Это так. Ты выйдешь за меня замуж?

— В сотый раз вынуждена отказаться.

— Почему?

— Потому что я тебя не люблю.

— Тогда кого ты любишь?

— Это не твоё дело.

— Почему?

— Потому что это так.

— Твой ответ — загадка.

— Я надеюсь, что это так

— С чего бы это тебе следует на это надеяться?

— Почему ты так думаешь?

— Потому что ты не заслуживаешь ничего лучшего.

— Ты дерзкая.

— Я презираю тебя.

— Может и так. Но разве это мешает мне любить тебя?

— Не думаю, что это так.

— Тогда что ты думаешь?

— Что ты очень жестокий человек.

— Почему?

— Потому что ты жесток со мной.

— Я не считаю, что это так.

— Но ты не видишь себя так, как тебя видят другие.

— Возможно, что и нет.

— Тогда не дашь ли ты мне передышку в несколько дней, чтобы обдумать твоё предложение руки и сердца?

— Конечно. Но я думал, что у тебя было уже достаточно времени. Однако твоё желание будет исполнено.

Француженка, не обделённая умом, осталась в полном восторге, когда он ушёл. Его угроза продать её в рабство, как это было переведено, не напугала её. По прибытии в Константинополь она намеревалась отдаться на милость султана, и была уверена, что добьётся успеха.

Её описание, вероятно, необходимо для удовлетворения любопытства читателя, а так как у авторов принято удовлетворять это любопытство, то и я не буду исключением из этого общего правила. Она была дочерью французского купца из Марселя и отправилась на борту судна с сокровищами пассажиркой в Кадис, чтобы навестить родственников в этом городе. Её звали Мари Кардуи. Она была среднего роста и хорошо сложена. Волосы её спадали до талии дождём расплавленного золота и, казалось, окутывали голову ореолом, достойным святой. Её маленький тонкий нос был прямым, как у грека, и очень изящным. Глаза у неё были тёмно-синего цвета, гармонирующего с волосами. Мари носила одежду того времени, которая хорошо ей шла и подчёркивала её красоту. Шёлк и бархат одежд свидетельствовали о том, что она происходила из богатой семьи. Она была в значительной степени проницательна и умела скрывать свои чувства, как вы уже убедились, но остальные её качества проявятся позже.

Капитан «Орла» очень сильно влюбился в эту даму, настолько сильно, что это притупило его обычную способность к хладнокровным рассуждениям. Он не замечал, что её просьба обдумать дело была лишь уловкой, чтобы выиграть время, и верил, что она говорит всерьёз. Поэтому он удовлетворил её просьбу, хотя, если бы он не был влюблён, то на стал бы этого делать.

На следующий день он послал Когии, который ещё не видел молодую француженку, приглашение отобедать на борту его корабля. Когия принял приглашение и был мгновенно очарован её красотой. Во время еды он не сводил с неё глаз и не проронил ни слова, кроме тех случаев, когда Константин задавал ему какой-нибудь прямой вопрос.

Константин заметил это и прямо дал понять, что недоволен.

Когия не замечал его гневных сигналов и продолжал смотреть на даму. Что ещё хуже, она улыбнулась ему, и он моментально вознёсся на седьмое небо блаженства.

Тогда Мария увидела, что бедняга влюблён в неё, и тут же решила использовать его как орудие, чтобы вырваться из лап Константина.

Поэтому она снова улыбнулась ему. Когия думал, что она влюбилась в него, и желал лишь того, чтобы Константин покинул каюту. Однако нелюбезный Константин не спешил удовлетворять это желание. Напротив, он держался так близко к этим двоим, точно они были парой заключённых, и он опасался как бы они не сбежали.

Он тоже начал ревновать. Ещё несколько таких улыбок в адрес Когии могли бы привести к чему-то из ряда вон выходящему, и у Мари хватило ума это понять. Поэтому она стала вести себя сдержанно, а бедный Когия сидел и ждал, когда она соблаговолит снова посмотреть в его сторону.

Внезапно на борту корабля поднялась суматоха, и до их слуха донеслись звуки боя.

— Матросы устроили драку, — сказал Константин, вскакивая на ноги и выбегая из комнаты.

Едва он исчез, как Когиа бросился к ногам француженки и в манере персидских поэтов признался, что любит её.

— Я люблю тебя, — просто ответила она, когда он закончил своё выступление. О! но это было лишь искусное притворство! Бедняга Когия был обманут лицемеркой и думал, что она в самом деле имела в виду то, что сказала. Эти три слова должны были погубить и его, и Константина, его старого друга.

После того как всё завершилось и Мари немного успокоила его, чтобы он выслушал её слова, она сказала следующее:

— Когия, твой друг Константин любит меня и хочет жениться на мне. Он угрожал продать меня в рабство, если я не выйду за него замуж, но я умоляла его дать мне время подумать над его предложением, и он согласился.

Услышав это, Когия хотел выскочить на палубу и убить Константина. Мари сумела его успокоить и продолжила так:

— У тебя есть корабль, который принадлежит тебе, так почему ты не можешь взять меня на борт во время драки, происходящей на корабле, и сбежать, пока Константин и команда опомнятся?

Когия собирался произнести что-то невнятное, когда в каюту вошёл Константин.

Глава XXII

Он на мгновение остановился на пороге, на его лице отразился гнев. Затем сверхчеловеческим усилием он взял себя в руки и пошёл дальше. Он подошёл к Когии, который в тревоге поднялся на ноги при появлении своего товарища, положил руки ему на плечи и вытащил его из комнаты в коридор, причём Когия был слишком изумлён, чтобы сопротивляться или что-то говорить.

— Что это значит? — сказал Константин угрожающим тоном, позволяя своему гневу взять верх.

— Я не знаю, — произнёс Когия, не зная, что сказать.

— Нет, знаешь, — ответил другой, встряхивая его. — Ты знаешь.

— И что с того, если я знаю? — спросил тот, начиная приходить в себя.

— Ты должен мне объяснить, — прошипел Константин.

— Не буду, — ответил Когия, уже полностью овладев своими мыслительными способностями и осознавая своё положение.

— А придётся, — сказал Константин, снова встряхнув его.

— Что я должен объяснять? — спросил тот, пытаясь выиграть время, чтобы подумать, что ему сказать.

Константин не замедлил ответить:

— Ты должен объяснить, почему ты приставал к женщине, которая должна выйти за меня замуж.

— Я объясню, если это всё.

— Тогда сделай это и поторопись.

— Не по твоему приказу.

— Тогда по моему требованию.

Когда он говорил это, тон Константина был злее, чем когда-либо, и казалось, будто он намеревается сожрать проглотить целиком своего друга или того, кто когда-то был его другом.

— Ты очень любезен, что просишь меня об этом, — сказал Когия с усмешкой. — Может быть, ты дашь мне подумать, прежде чем я отвечу?

— Не я. Ты этого не заслуживаешь, подлец.

— Ты сам такой. Однако я больше не собираюсь с тобой разговаривать. Доставай свой меч, и мы сейчас сразимся.

— Сначала объясни мне своё поведение, — сказал Константин. — Я даю тебе возможность защитить себя словами, прежде чем тебе придётся делать это с помощью холодного оружия.

— Ты очень добр.

— Почему?

— Потому что ты любезно дозволяешь мне объяснить своё поведение, прежде чем воспользоваться мечом, — сказал Когия с очередной усмешкой.

Этого Константин уже не мог стерпеть.

— Я не дам тебе возможность что-либо сделать, — взревел он. — Если ты не покинешь корабль в течение трёх минут, мои матросы выбросят тебя за борт, где тебе и место.

— Хотел бы я посмотреть, как они это сделают.

Тут Константин выхватил меч, и Когия сделал то же самое. Они уже собирались напасть друг на друга, когда Мари вышла на палубу и бросилась между ними, умоляя не драться. Несмотря на угрозы Константина и её собственное лицемерие по отношению к Когии, её совесть восставала при мысли, что мужчины, пусть даже они были турками и пиратами, должны сражаться из-за неё. Её самоуважение взяло верх, и она подумала, что ей должно быть стыдно за то, что она стала причиной драки.

— Если ты пообещаешь выйти за меня замуж, я не буду драться с этим человеком, — сказал Константин, — а если он извинится, я прощу его поведение, когда он приставал к тебе.

— Извиниться перед тобой? — сказал Когия. — После того, как ты со мной обошёлся? Сама мысль об этом нелепа, а дама говорит, что любит меня!

— Ты говорила ему это? — спросил Константин, с презрением обращаясь к Мари.

— Нет, — ответила та, несколько напуганная его поведением. Если бы она была немного смелее и не боялась, то никогда не солгала бы ему, но она опасалась за себя, и благоразумие подсказывало ей, что самым безопасным выходом из этого положения было бы сказать неправду. В конце концов, какое значение имела ложь, сказанная простому турку, пирату-нехристю, к тому же язычнику?

— Я скорее поверю тебе, чем Когии, — сказал Константин, хотя и с сомнением, как будто думал, что она может говорить неправду, но, в конце концов, его любовь взяла верх, и он поверил ей.

— Ты лгунья, — сказал Когия Мари, его лицо покраснело, когда он услышал её отрицание, — и вдобавок подлая лицемерка. Константин, мне жаль тебя, и я предупреждаю тебя, что это мерзкая змея. Не далее как пять минут назад она сказала мне в твоей каюте, что любит меня, а теперь отрицает это у меня на глазах.

— Это ты лжец, — горячо возразил Константин.

— Что ж, прощай, — сказал Когия с ухмылкой, шагнув к борту корабля, и с помощью каната перелез в ожидавшую его лодку.

— Везите меня на мой корабль, — сказал он матросам.

Они немедленно подчинились, и через пять минут он уже был на борту своего корабля. Там он спустился в свою каюту и бросился на диван, чтобы собрать разбежавшиеся мысли и решить, как действовать.

Если бы его мысли можно было выразить словами, они были бы примерно следующими:

«Она сказала, что любит меня, а затем отрицала это мне в лицо перед Константином. Таким образом, она лгунья и лицемерка. Я надеюсь, что Константин правильно воспримет моё предупреждение. Любовь ослепила и его, и меня, и эта попавшая в наши руки французская служанка обманула нас. Всё, что она хочет сделать, это выиграть время, чтобы спастись. Она предложила мне сбежать с ней на своём корабле, прямо под носом у Константина, и я, как дурак, пообещал ей сделать. Однако я не считаю преступлением нарушить это обещание. Если бы она пришла ко мне сейчас и поклялась всеми своими святыми, что любит меня, я всё равно презирал бы её. Она подлая лицемерка, которая стремится лишь дурачить людей. Она обманщица и обладает роковым даром обаяния, заключённым в её красоте, с помощью которой она обманывает мужчин и заставляет их любить себя. Я был дураком, считая, что она думает обо мне, и должен был понять, что она всего лишь хочет обмануть меня. Никогда больше меня не собьёт с пути иноземка, и я даю себе клятву, что это будет моё последнее путешествие. У меня достаточно денег, чтобы остепениться и счастливо жениться».

Тут он на некоторое время перестал думать об этом или, по крайней мере, попытался, но это была очень нелегко.

Наконец он взял в руки книгу, но у него не получалось сосредоточиться на ней, его мысли тотчас же вернулись к недавним сценам, свидетелем и актёром в которых он был.

В нём пылал сильный гнев, объектом которого была Мари Кордуи, женщина, которая отрицала свою любовь к нему, через десять минут после того как сказала, что любит его. Гнев захлестнул всю его любовь к ней, но не погасил её без надежды на воскресение.

После того как гнев в какой-то мере утих, он смог рассуждать более связно и рассудительно, задумавшись, что, в конце концов, она не так уж и виновата. Он решил, что любая женщина поступила бы так же при данных обстоятельствах, и начал думать, что мог бы простить её. Когда ход его размышлений начал меняться, он не пытался их остановить и по прошествии часа вполне удовлетворился тем, что простил ей обиду. Мысли о любви начала возвращаться, и через некоторое время весь его гнев угас, а на его месте воцарилась любовь.

Затем он начал размышлять о том, что ему следует делать завтра, и в этот момент он начал злиться на Константина. Ненависть, которую он испытывал раньше, теперь вернулась, а вместе с ней пришла ревность, зеленоглазое чудовище, погубившее столько жизней.

Яд её отравленных стрел проник в его мозг, и он лихорадочно ходил взад и вперёд по маленькой каюте, обдумывая множество безумных способов избавиться от своего бывшего друга. Сам Константин испытывал в это время подобные же чувства и доводил себя до страшной ярости, как и Когия.

К ночи Когия был готов на всё, как и Константин. Размышляя о событиях того дня, которые так взбудоражили их морально и физически, они довели себя до той ярости, о которой уже было сказано.

Константин был более разгневан из них двоих, и его неистовая ярость и ревность заставляли его думать об убийстве Когии. В нём ещё сохранялись некоторые прежние дружеские чувства, и его совесть, которую он не мог полностью заглушить, восставала при этой мысли. Но чем больше он размышлял над этим вопросом, тем более приемлемой становилась эта ужасная идея. Чем больше он пытался победить её, тем сильнее она становилась, пока полностью не подавила оставшееся дружеское чувство и угрызения совести.

Но он ещё не думал, как будет убивать Когию. Когда ужасная идея убийства победила в умственной битве, он начал размышлять над этим вопросом. В его мозгу возникали картины отравления, и это казалось самым простым выходом из ситуации. Поэтому он решил испробовать это, причём немедленно.

Он поднялся с дивана, на котором только что возлежал, являя собой образ сущего дьявола. Глаза его яростно сверкали, а черты лица приняли страшное выражение, которое усиливалось жестоким взглядом, свойственным ему от природы.

Подойдя к небольшому углублению в стене, он достал маленькую бутылочку, из которой налил беловатую жидкость в бутылку белого вина. Её было не больше чайной ложки, но это был очень сильный яд. Затем он отложил бутылку в сторону, чтобы её не было видно.

Затем он подозвал к себе маленького негритянского мальчика и дал ему золотую монету, предварительно сказав, что она достанется ему за определённую услугу.

Глаза мальчишки заблестели от алчности, но когда он услышал о поручении, с которым его посылали, он уже не выглядел таким весёлым.

Разумеется, Константин не говорил ему о предполагаемом убийстве, а просто сказал, что он должен взять бутылку вина и тайно пронести её в каюту Когии на его корабле.

Два корабля теперь находились очень далеко друг от друга, поэтому мальчик не мог преодолеть это расстояние вплавь, поэтому Константин сел за стол, написал Когии записку о каком-то неважном деле и отдал её мальчику, велев доставить её Когии, а пока тот будет её читать, поставить бутылку на стол или в любое другое место, где она вскоре будет замечена.

Лодка с двумя матросами была готова доставить его на корабль Когии, который остановился, как только моряки увидели приближающуюся к ним лодку.

Через двадцать минут она уже была рядом с кораблём, и мальчик поднялся на палубу, а затем вошёл в комнату Когии. Он передал ему записку и, пока тот читал, вынул бутылку из-за пазухи, где она была спрятана, и поставил её прямо на стол, надеясь, что Когия не заметит этого сразу.

Когия не видел, как он это сделал, но, закончив читать записку, решил, что она требует какого-то ответа и, подойдя к столу, чтобы написать его, заметил бутылку.

— Как это сюда попало? — спросил он, обращаясь к мальчику.

— Не могу знать, господин, — невинно ответил тот, с выражением недоумения на лице.

— Нет, знаешь, — сказал Когия, глядя ему прямо в лицо. — Когда ты вошёл, на этом столе не было бутылки, а теперь она есть. С того момента, как ты вошёл, сюда никто не входил. Как же тогда бутылка оказалась здесь, если ты не клал её туда?

— Я не знаю, господин, — сказал негр, пытаясь выглядеть невинным.

— Кто велел тебе оставить её здесь? — спросил Когия, начиная что-то подозревать.

— Я не знаю, господин, — сказал мальчик.

— Нет, знаешь, — с раздражением ответил Когия, — и если ты не скажешь мне это быстро, я прикажу выпороть тебя до полусмерти за ложь.

Мальчик задрожал от страха. Однако он не хотел рассказывать, потому что знал, что если он это сделает, то получит ещё одну порку от Константина.

— Я не знаю, — повторил он, покачав головой, по-видимому, от удивления.

— Что? Ты споришь со мной? — сказал Когия. — В жизни не слыхал такой наглости. Я никогда в жизни не слышал о таком. Я дам тебе ещё один шанс, и если ты мне не ответишь, то я накажу тебя вдвойне. Ты меня слышишь, маленький чёрный дурачок?

— Я вас слышу, господин, — сказал мальчик, — но не совсем понимаю, что вы имеете в виду.

— Нет, понимаешь, — сказал Когия. — Ты понимаешь это так же хорошо, как и я. Отвечай быстро, или я позову человека, который выпорет тебя. У тебя будет болеть спина, когда ты вернёшься к своему негодяю-хозяину, или я не настоящий турок.

— Я говорю вам правду, господин, — ответил парень, стараясь выглядеть очень тихим и невинным.

— Это примерно та же самая песня, которую ты пел раньше, — сказал Когия, — но тебе придётся запеть новую мелодию, если ты не скажешь мне правду, прежде чем мне придётся снова говорить с тобой.

— Думаю, я рассказал вам всё, господин, — сказал мальчик.

— Ах ты, маленький чёрный дьяволёнок! Эй, Абдул, тут есть кое-кто, на ком ты можешь испытать свою новую плеть, — крикнул он.

На его зов в комнату вошёл здоровенный матрос-турок.

— Вы звали меня, капитан? — спросил он.

— Да, Абдул. Иди и принеси свою плеть.

Мужчина вышел и вскоре вернулся с тяжёлой палкой в руке, к концу которой было прикреплено несколько кожаных ремней длиной около трёх футов. На конце каждого ремня был круглый кусок кожи, намного толще того, к которому он был прикреплён.

— Сними халат, — сказал Когия негритянскому мальчику. Тот повиновался, и матрос поднял плеть высоко в воздух, принявшись охаживать его по спине. Негр ревел от боли при каждом ударе, и наконец Когия сжалился над ним, приказав матросу остановиться.

Тот повиновался, и негр бросился к ногам Когии, принявшись умолять его больше не бить его плетью.

— Скажи мне, зачем ты принёс сюда эту бутылку? — спросил Когия.

— Я не приносил её, господин, — ответил мальчик.

— Что ж, сегодня ты получил достаточное наказание. Верни её обратно своему негодяю-хозяину.

Мальчик был только рад подчиниться, и если бы Когия пригрозил ему ещё одной поркой, он бы сказал правду. Удивительно, что он выдержал побои, но, так или иначе, удержал язык за зубами.

Через несколько минут он уже сидел в лодке, и его отвезли обратно на судно своего хозяина с бутылкой вина за пазухой.

Первый вопрос Константина был о том, как всё прошло. Мальчик достал бутылку и рассказал всю историю. Константин не поверил ему и сказал ему об этом.

— Ты испугался это сделать, чертёнок! — воскликнул он. — Я сам тебя жестоко изобью, если ты не скажешь, как всё было на самом деле.

Мальчик упорствовал в своих показаниях и в результате заслужил обещанное избиение. Однако он сохранил золотую монету, сочтя это достаточным вознаграждением за всё, что ему пришлось пережить. Будучи очень правдивым парнем, за исключением тех случаев, когда от него требовали солгать, он заслуживал лучшего, чем получил, но люди, хорошие они или плохие, не всегда получают по заслугам в этом тяжёлом мире.

Константин убрал бутылку в нишу и принялся раздумывать, какими бы ещё способом избавиться от Когии. Его ревнивая ярость не утихла, и он всё ещё был полон решимости совершить убийство. Но как это сделать — вот что его озадачивало.

В конце концов он остановился на ударе ножом как на лучшем способе и решил привести задуманное в исполнение той же ночью. Уже стемнело, и он зажёг лампу. Затем он принялся рассматривать свой кинжал, и в это время ему в голову пришла другая идея, которую он счёл более осуществимой.

У одного моряка на борту корабля была домашняя кобра египетской породы, которая была очень маленькой.

Константин купил её у его владельца, который был очень рад расстаться с ним по разумной цене, поскольку в последнее время она стала очень злобной и несколько раз пыталась его укусить.

Константин отнёс её в свою каюту в корзине, подозвал к себе другого негритянского мальчика и дал ему записку, адресованную Когии, а также корзину со змеёй, велев ему освободить рептилию в каюте Когии.

Мальчик отправился на корабль Когии, и поднялся на борт, сказав матросам, что у него есть сообщение для капитана.

Он направился в каюту Когии и, войдя, обнаружил, что тот читает книгу. Прежде чем капитан оторвался от неё, чтобы увидеть, кто к нему вторгся, мальчик отпер крышку корзины, но не снял её, а тихонько поставил ей в таком виде на пол за железным ящиком с книгами и рукописями.

Затем он прошёл вперёд и передал записку Когии, который прочёл её, написал ответ и, отдав мальчику, велел ему уйти, вернувшись к своей книге.

Юноша вернулся на корабль своего хозяина и доложил о своём успехе. Константин дал ему три золотых за его работу и похвалил его, сказав, что он прекрасный парень, несмотря на то, что раб.

Затем он лёг на диван, предварительно поужинав, и попытался заснуть. Но это никак не получалось из-за смятения, в котором находился его ум, поэтому он сел и попытался почитать книгу и, добившись в этом большего успеха, продолжал читать несколько часов, хотя и с некоторым трудом, поскольку его мысли оставались далеко.

А пока нам стоит посмотреть, что делает Когия.

Поужинав, он вернулся к отдыху, не обеспокоенный такими мыслями, которые будоражили Константина, а его ревность и гнев, несколько исчерпав себя, ещё более утомили его. Вскоре он заснул, и его посетили крайне мучительные и ужасные сны.

Внезапно около полуночи его разбудил какой-то шипящий звук недалеко от его ложа. Он лежал на диване укрытый длинным покрывалом. В бледном лунном свете, струившемся в открытое окно, он увидел нечто такое, что заставило его сердце на мгновение замереть.

На железном ящике лежала свернувшаяся кольцами змея, в которой он узнал египетского аспида. Время от времени он поднимала голову с капюшоном, обнажая смертоносные клыки и шипела. Когия настолько застыл от страха, что боялся закричать, думая, что рептилия разозлится и ужалит его прежде, чем придёт помощь.

Его язык примёрз к нёбу, а все части тела напряглась от страха. Волосы у него встали дыбом, и он схватился за край лежавшего на нём покрывала, судорожно сжимая пальцы. Одним из того, что он ненавидел всей душой, были рептилии. Он был храбрым человеком и мужественно принял бы любую смерть, но оказаться беспомощно ужаленным до смерти змеёй, низкой ползучей тварью, было выше его сил.

Сама мысль об этом леденила кровь в его жилах, превращая его в жалкого труса. Воздух в комнате, казалось, стала холодне, и он подумал, что умрёт от испуга.

В течение долгих минут он сидел немой и неподвижный, а змея сохраняла своё прежнее положение. Это была та самая тварь, что оставил здесь негр по приказу Константина.

Затем жуткое создание начало двигаться и, к его величайшему ужасу, направилось к нему. Она ползла по полу, сначала медленно, а потом всё быстрее, и лунный свет сверкал на чешуе, казалось, превращая её в серебряную.

Она подняла голову с капюшоном на край дивана и посмотрела на Когию своими маленькими глазами-бусинками, пылающими огнём. Когия незаметно отпрянул назад, а его волосы поднялись дыбом и остались в таком виде. Каждый волосок стояли прямо и высокими, застыв от испуга. Глаза его, казалось, вылезли из орбит, а губы побелели так, что в них не осталось ни кровинки. Его смуглое лицо тоже потеряло свой тёмный оттенок и приобрело призрачную бледность.

Змея начала раскачиваться взад и вперёд, а её капюшон всё раздувался, пока не стал во много раз больше самой рептилии.

Затем она заползла на диван к ногам Когии, а потом поднялась и пристально посмотрела на него, всё ещё покачиваясь, и показала свои смертоносные клыки.

Постепенно к Когии вернулись чувства, и он начал думать, что лучше всего предпринять. Страх его нисколько не уменьшился, и он содрогнулся от отвращения при мысли о возможной схватке с аспидом. Но, очевидно, это было единственное, что можно было сделать, и причём быстро, потому что рептилия раскачивалась всё сильнее и через несколько мгновений могла атаковать.

Нечеловеческим усилием Когия заставил двигаться свои окоченевшие конечности и, внезапно подняв лежавшее на нём покрывало, он изо всех сил бросил его в покачивающуюся фигуру кобры с капюшоном.

Эффект оказался весьма обнадёживающим, поскольку зашипевшая змея оказалась отброшена и накрыта тканью, не позволявшей ей броситься на Когию.

Когия вскочил с дивана, схватил со стола заряженный пистолет и вытащил меч, одновременно зовя на помощь так громко, как только мог.

Он подошёл к коврику, под которым было слышно шипение рептилии, и выстрелил в ту часть, где, по его мнению, она находилась. Затем, приблизившись, он нанёс по нему несколько ударов мечом и, подняв почти раскромсанный на куски коврик, увидел под ним извивающиеся части аспида.

Он взял ещё один пистолет и выстрелил ему в голову в тот момент, когда в каюту ворвались трое матросов в ночной одежде, вооружённые самым разнообразным оружием.

— В чём дело, капитан? — спросил один из них. — Мы услышали ваш крик о помощи и прибежали так быстро, как только могли. Мы услышали выстрел из пистолета и испугались, что с вами могло случиться что-то плохое.

Вместо ответа Когия указал на останки змеи на диване, а затем опустился на пол от потрясения, вызванного всем произошедшим.

Через несколько мгновений он пришёл в себя и вышел на палубу с помощью двух матросов, в то время как третий убирал то, что осталось от кобры, и смывал кровь с дивана. Когия пробыл на палубе всю ночь, а когда наступило утро, вернулся в свою каюту, лёг и заснул, проспав несколько часов. Проснувшись, он позавтракал и почувствовал себя гораздо лучше, хотя последствия пережитого ещё не оставили его.

Глава XXIII

Когда Когия оправился от шока, вызванного схваткой со змеёй, он принялся раздумывать над этим и, наконец, пришёл к выводу, что Константин пытался его убить. Он вспомнил случай с бутылкой вина и нашёл корзину, в которой содержалась рептилия, за ящиком, где её оставил негр.

Затем он допросил некоторых своих матросов, и они рассказали ему, что видели негра, пришедшего со вторым посланием, с этой самой корзиной в руке, но не знали, что в ней содержится.

К этому времени Когия уверился в том, что Константин пытается избавиться от него, и решил принять соответствующие меры. Он хорошо вооружился, а затем, сел в лодку, велев своим людям отвезти его на корабль Константина. Он намеревался бросить вызов потенциальному убийце в его собственном логове, а затем сбежать, прежде чем тот сможет отомстить. Возможно, там будет драка, сказал он себе, поэтому вооружился сам и приказал вооружиться своим людям.

Затем его подвезли к судну Константина, которое дождалось их подхода и взошёл на борт. Его сопровождали все матросы, кроме одного, поскольку он счёл разумным проявить осторожность, и этот один остался нести стражу в лодке.

В сопровождении этих вооружённый до зубов людей он вошёл в каюту Константина. Был полдень, и Константин обедал. С ним была Мари Кардуи, француженка-горничная, и они, казалось, относились друг к другу довольно дружелюбно.

Когия остановился в дверях, и некоторое время наблюдал за ними, прежде чем заговорить. Мари пила белое вино, налитое ею из бутылки, а Константин собирался произнести какую-то шутку.

Внезапно француженка пошатнулась на стуле, её лицо побледнело, и она упала на пол. Полупустой стакан вина упал вместе с ней, разбившись на тысячу осколков, и жидкость залила ей платье.

Когия прыгнул вперёд, поднял её на руки и спросил, в чём дело.

— Я отравлена, — задыхаясь, пролепетала она, упала замертво, содрогнувшись в конвульсиях судорогами, и замерла в неподвижности на полу.

— Ты дьявол! — крикнул Когия, вскочив на ноги и потянувшись к Константину. — Ты её отравил!

Он схватил бутылку вина и попытался влить её содержимое в горло Константина, но тот оказался слишком проворен и выбил бутылку из его рук.

Прежде чем кто-либо успел что-либо предпринять, люди Когии двинулись вперёд и попытались их разнять. Оба были вне себя от ярости и гнева и рычали друг на друга, как два волка над телом убитого ими оленя.

— Я говорю тебе, что ты её отравил, — задыхаясь, произнёс Когия.

— Я этого не делал, — ответил другой.

— Ты врёшь!

— И ты тоже.

— Отпусти меня, — сказал Когия человеку, который держал его и, встряхнувшись, направился к Константину, прежде чем тот успел что-либо предпринять. Он прыгнул на него, как тигр, и швырнул на пол прежде, чем изумлённые матросы смогли его остановить.

Константин был очень проворным и, вероятно, более сильным из них двоих, но его сила мало помогла ему, когда Когия сбил его с ног.

Он железной хваткой сжал ему горло и не отпускал. Множество рук оттаскивало его, но он держался со сверхчеловеческой силой и медленно душил своего врага насмерть.

Константин задыхался, его лицо побледнело. С безумной судорожной силой он пытался разжать эти железные пальцы, но не мог и, наконец, упал навзничь, закрыв глаза.

Когия, решив, что он мёртв, ослабил хватку и позволил своим людям поднять себя на ноги.

Прежде чем он успел встать, Константин вскочил и бросился на него, как лев. Измотанный до предела своих сил, он притворился мёртвым, чтобы вырваться из рук своего врага.

Когия отшатнулся и упал бы, если б его люди не поймали его и не удержали на ногах.

Чтобы сдержать Константина, понадобилось три человека, потому что он был ужасно зол и хотел убить его голыми руками.

— Отпустите меня, — сказал Константин, изо всех сил пытаясь вырваться из рук тех, кто его удерживал.

Но они знали, что лучше не позволять ему освободиться, и не сделали этого. Наоборот, его начали связывать верёвками. Тогда он позвал на помощь, и в каюту прибежали его люди. Между людьми Когии и матросами Константина завязалась драка, закончившаяся победой последнего. Когию связали, как и его людей, и их всех вывели на палубу. Их сопровождал Константин.

По его приказу их выстроили в шеренгу, и Константин обратился к ним:

— Ваш капитан, Когия Даг, ворвался в мою каюту как раз в тот момент, когда женщина, которая должна была стать моей женой, упала замертво. Я не знаю, что её убило, но думаю, что её вино было отравлено. Кто его отравил, я не знаю, но сильно подозреваю, что это сделал Когия, который, несомненно, собирался сделать так, чтобы я его выпил. Однако эта дама выпила его вместо меня, и теперь она лежит мёртвой на полу в моей каюте. После этого Когия бросился на меня и попытался убить, но мое превосходство не позволило ему одержать. Теперь вы видите, что он наш пленник. Что делать с таким негодяем?

— Смерть, — хором ответили матросы Константина. — Он заслуживает смерти.

— Я прекрасно это знаю, — сказал Константин, — но хочу дать ему шанс на жизнь. Он должен сразиться со мной сейчас на дуэли. Поскольку ему брошен вызов, у него есть право на выбор оружия.

— Ты не заслуживаешь этой чести, — надменно сказал Когия, — но я буду сражаться с тобой, если ты того пожелаешь. В качестве оружия я выбираю мечи, потому что это оружие, которым сражаются господа, да и убийцы тоже, хотя иногда они предпочитают делать свою работу при помощи отравленного вина.

Константин проигнорировал оскорбление, хотя его лицо покраснело, и велел мужчине принести два меча.

— Почему мы не можем сражаться своими? — спросил Когия.

— Потому что мечи, которые мы носим, — это скимитары, а поскольку наша ссора из-за француженки, то будет вполне уместным сразиться французским оружием.

— Я восхищаюсь твоим вкусом, — сказал Когия, — но ты не настоящий турок.

— Скоро мы узнаем, кто тут настоящий турок, — горько сказал Константин.

Его люди освободили Когию как раз в тот момент, когда посланный человек вернулся с оружием. Мечи были длинными и прямыми и мало чем отличались от рапир XVII века, за исключением того, что их боковые стороны были шире. Эфесы были прямыми, сделанными из серебра.

Константин тщательно выбрал один, а Когия взял другой, хотя и сомневался в прочности стали. Однако у него не было времени проверить это, потому что Константин отбросил плащ и жестом предложил ему сделать то же самое.

Когия сделал то же самое и, крепко схватив меч, скрестил его с мечом своего противника, в подлинно дуэльной манере. Он не знал, чем закончится поединок, но был готов сделать всё возможное. Он твёрдо верил, что Константин отравил француженку.

А теперь необходимо дать несколько пояснений относительно её смерти. Константин пригласил её пообедать с ним, и она приняла приглашение. Во время еды их разговор был несколько напряжённым, пока не было подано вино. После этого их общение стало более доверительным и даже в какой-то степени дружелюбным.

Мари случайно взглянула в сторону, на то место, где в стене находилась ниша, в которой была спрятана бутылка вина. Она была закрыта драпировкой, и Мари начала праздно размышлять гадать, что же находится внутри.

Она решила это выяснить, будучи очень любопытной натурой, и ей не терпелось дождаться окончания ужина. Когда Константин отвернулся от неё, на что-то отвлёкшись, она незаметно просунула руку за занавеску и вытащила маленькую бутылочку с отравленным вином.

Подумав, что оно может оказаться лучше того, что она пила, Мари наполнила бокал и выпила. Когда Когия вошёл в комнату, она упала на пол под действием смертельного яда, который действовал очень быстро.

И вот так она умерла от того самого яда, который предназначался её возлюбленному, и возможно, могли бы подумать вы, это стало для нее достойным воздаянием за то, что она стала причиной раздора между двумя хорошими друзьями, пусть они и были турками, да к тому же корсарами. И случается так в этой юдоли, где смешаны скорби и радости, что человек, ставший причиной вражды, получает свою справедливую кару, пусть и ненамеренно, от руки одного из обиженных.

Но в конце концов, она была не так уж и виновата. Она попала к ним в руки, они влюбились в неё и рассорились из-за неё, но она была не так уж виновата в этом, потому что они полюбили её не благодаря её хитрости, но только из-за её красоты, с которой она не могла ничего поделать. Но, как ни странно, ей достался яд, предназначенный одним из её любовников для другого, и поскольку один из них считал, что другой намеренно отравил её, они собирались сразиться на дуэли до смерти.

Но, возможно, было бы лучше всего, чтобы женщина, которая причинила столько неприятностей, пусть и не намеренно, умерла и ушла с дороги. Красота — это дар природы, который может приносить как пользу, так и вред, намеренно или непреднамеренно. Тех, кто делает добро намеренно, заслуживают похвалы, но тех, кто сделал это непреднамеренно, не следует так же хвалить, а те, кто творит зло намеренно, заслуживают осуждения, но при этом тех, кто делает его ненамеренно, следует жалеть.

Константин и Когия стояли лицом друг к другу с мечами в руках, на их лицах читалась ненависть и ярость, а матросы смотрели на них с восторженным вниманием, не смея вмешиваться.

Медленно и церемонно они подошли друг к другу и поклонились, затем скрестили мечи и отпрыгнули обратно в прежнее положение, после чего начался бой.

Каждый из них был мастером в своём искусстве, и оба были настолько равны, что ни один человек не мог с уверенностью предсказать, кто, в конце концов, окажется победителем.

Не меньше пятнадцати минут они скрещивали мечи, но ни одному из них не удалось задеть другого. Затем оба на мгновение остановились и, опёршись на свои мечи, настороженно смотрели друг на друга, а пот стекал по их лицам.

Внезапно крик одного из матросов привлёк внимание всех к тому, на что он указывал. В полумиле отсюда стояло несколько кораблей, несущих знамя Италии.

Эти корабли шли к ним на полном ходу, и пираты сразу поняли, что они преследуют их. Их было пять, и каждый нёс большое количество пушек.

Мгновенно оба капитана забыли о своей личной ссоре, Когия бросил свой меч и, подбежав к борту, прыгнул в ожидавшую его лодку. Его люди последовали за ним, немедленно перебравшись на свой корабль, команда которого была охвачена суматохой.

Оба корсарских корабля шли теперь вперёд с максимальной скоростью, и каждый кусочек парусины был поднят на их мачтах. Им помог свежий ветер и, хотя итальянские военные корабли держались сзади очень упорно, в конце концов, они наконец оторвались от них и благополучно достигли Константинополя, через семь дней после прекращения ссоры на борту корабля Константина.

Когия до конца своих дней верил, что Константин умышленно отравил Мари Кардуи, а Константин так и не простил ему нанесённых им оскорблений и того факта, что он приставал к Мари.

Двум друзьям было огорчительно разлучиться из-за такого недоразумения, и для них обоих было бы гораздо лучше, если бы испанского корабля с сокровищами никогда не существовало, и они не отправились в погоню и не захватили его столь успешно.

***

И такова, мой дорогой читатель, предыстория, то, что Мустафа Даг прочитал в старой рукописи, принадлежащей его отцу, которую он нашёл в старинном железном сундуке, спасённом от огня.

На следующий день после суда, завершившегося чудесным побегом Абдуллы, Мустафа занялся просмотром рукописи. Это было признание, сделанное его отцом, Когией Дагом, спрятанное в этой старой шкатулке. В нём ясно сообщалось о том, почему Абдулла так его ненавидел и причину ссоры между двумя семьями.

Конечно, там всё было сказано не так, как у меня, и многие детали, которые я привёл, были опущены. Но Мустафа знал, что существует не только одна точка зрения и, рассмотрев это дело со всех сторон, понял, что многие детали были упущены, и изложил их. Эти подробности были именно теми, что я привел здесь.

Подумав некоторое время, он позвонил Бейбару и попросил его просмотреть рукопись, а затем сообщить, что он об этом думает. Бейбар прочёл её очень внимательно и затем высказал своё мнение, во всех деталях совпадающее с мнением Мустафы.

— Это явно мемуары, написанные вашим покойным отцом, — сказал Бейбар, — но он упустил много вещей, которые ему следовало бы вставить. Например, бутылка отравленного вина, которую выпила Мари Кардуи, вероятно, была той же самой, которую негр принёс в каюту Когии. Очевидно, эта мысль не удивила твоего отца, иначе он бы сказал об этом.

Затем Бейбар упомянул ряд других деталей, с которыми вы уже знакомы.

— Ваша точка зрения полностью совпадает с моей, — сказал Мустафа. — Поскольку мы оба пришли к одним и тем же выводам, очевидно, что они должны быть правильными, иначе эта жизнь полна очень странных совпадений.

— Я слышал о многих более странных совпадениях, чем эти, — сказал Бейбар, улыбаясь. — Но послушай минутку, Мустафа, я хочу тебе сказать кое-что очень важное.

— Что именно, Бейбар? — удивлённо спросил Мустафа, повернувшись к нему.

— Однажды вечером, когда я рассказывал свою историю тебе и твоим друзьям, я упустил некоторые подробности, которые сейчас собираюсь поведать тебе. Ты не должен удивляться моему рассказу, Мустафа, ибо он совершенно правдив.

Тут Бейбар сел и рассказал следующее:

— Накануне того дня, когда меня бросили в жёлоб, я долго беседовал с Ахмедом и его сыновьями, и они открыли мне многое из того, что они хотели, чтобы я рассказал тебе. И вот что главное: они не твои родственники, но были навязаны тебе обманным путём из-за странных обстоятельств, которые свели вас вместе. Ахмед велел мне рассказать тебе всё, и я пообещал ему это, но в ту ночь перед таким количеством людей я заколебался, когда дошёл до этой части истории, и поэтому пропустил её. Он также велел мне взять оба бриллианта, что я и сделал, и сказал отдать один из них тебе, а другой оставить себе на память. Мы расстались со слезами на глазах, и я пообещал подчиниться его указаниям в точности. Вот бриллианты.

Бейбар вытащил их из кармана и положил на стол.

— Выбирай сам, Мустафа, — сказал он. — Я возьму то, что ты оставишь. Меня устроит любой вариант.

Бриллианты были так похожи друг на друга, что Мустафа не знал, какой выбрать, но закрыл глаза и, протянув руку, схватив первый попавшийся.

Бейбар взял оставшийся камень и положил его в карман.

— Теперь мы поговорим о других вещах, — сказал он. Мустафа согласно кивнул.

— Что ты собираешься делать с этим Абдуллой? — спросил Бейбар. — Он сбежал и, что ещё хуже, никто не знает, куда он направился. Его корабль исчез и, похоже, что его никто нигде не видел. Однако моряки — люди занятые и вскоре забывают, что видели какой-то корабль, который их ничем не заинтересовал. Он мог либо подняться вверх по реке и причалить к берегу в каком-нибудь из притоков Тигра, а затем причалить или встать на якорь в каком-нибудь безопасном месте, либо спуститься вниз по реке к Евфрату, а затем выйти в открытое море, что выглядит наиболее вероятным.

— Да, невозможно понять, куда направился Абдулла, — сказал Мустафа, качая головой, — ведь он очень эксцентричный человек.

— Ладно, тогда ответь на мой вопрос. Что ты собираешься делать?

— Я как можно скорее начну его искать, и даже если мне придётся отправиться на край земли, я найду его и отомщу за смерть тех людей, которых он убил, пусть те и обманули меня, заставив думать, что они были моими родственниками. Я охотно прощаю их и обязательно отомщу за их смерть.

— Но мы пока ещё не знаем, мертвы ли они, — сказал Бейбар. — Они вполне могут быть живы в данный момент.

— Это вряд ли возможно. Абдулла не стал бы так медлить в своей ярости, и у них не было бы возможности спастись.

— Признавая истинность твоих слов, можно предположить, что они сбежали, поскольку вы говорите, что это вряд ли возможно. Вряд ли возможно — не означает невозможно, поэтому сами твои слова допускают шанс того, что они могли сбежать.

— Ваши рассуждения хороши, Бейбар, но я имел в виду не совсем то, что сказал.

— Тогда что ты имел в виду?

— Я имел в виду, что это невозможно.

— Но я слышал, как ты говорил, что нет ничего невозможного.

— У вас хорошая память.

— Возможно, что и так, но это имеет мало отношения к тому, о чём мы собирались поговорить.

— Я сказал, что как можно скорее отправлюсь на поиски Абдуллы. Вы пойдёте со мной?

— Конечно, я это сделаю. Можешь быть уверен в моей помощи в достижении такой цели. Хотя Абдулла, как ты сказал, может отправиться на край земли, мы найдём его, если проживём достаточно долго, и когда мы доберёмся до него, он от нас не ускользнёт. Я без колебаний застрелю негодяя на месте, если когда-нибудь увижу его снова.

— Я тоже, но думаю, что для такого негодяя, как он, смерть от пули слишком хороша. Лучше повесить, хотя он не стоит той верёвки, которая его удавит.

— Что ж, тогда мы решим, какой смерти он заслуживает, когда захватим его, и обеспечим её ему в зависимости от обстоятельств.

— Вы помните послание, которое голубь принёс на ваш корабль? — сказал Мустафа.

— Да, — сказал Бейбар, — его никто не мог понять.

— Вот оно, — сказал Мустафа, вынул из кармана потрёпанный кусок пергамента и прочитал собеседнику следующее:

Мы если атакуем не корабль сможем на спасти пятый вас, день прыгайте после за этого. борт, Ответьте вас на подберут. это Если послание не при сможем помощи напасть голубя. дадим … знать.

— Ты нашёл этому объяснение? — спросил Бейбар.

— Да, — сказал Мустафа, — после многих часов ломая голову над этим, я наконец нашёл решение. С первого слова я читал через одно до конца, и получил вот что: «Мы атакуем корабль на пятый день после этого. Ответь на письмо при помощи голубя». Затем я начал со второго слова, и читал до конца точно так же через одно. Таким образом, я прочел оставшуюся часть письма, и она была вот какой: «Если не сможем спасти вас, прыгайте за борт, вас подберут. Если не сможем напасть, дадим знать». Мне пришлось прочесть последние два слова вместе, и я так думаю, что пустое место между ними было оставлено потому, что не нашлось ещё одного разделяющего слова. Очевидно, что это сообщение было написано Абдуллой и отправлено шпионам с помощью голубя. К несчастью для них, голубь принял меня за одного из них, и позволил мне забрать у него сообщение.

— Ты очень умён, — сказал Бейбар, — и из тебя получился бы прекрасный знаток, который расшифровывал бы старые рукописи и тому подобное.

— Пойдёмте, я думаю, нас ждёт ужин, — сказал Мустафа. — После ужина мы составим наши планы и обсудим их.

— Как скажешь, — сказал Бейбар.

— Что нам делать с бриллиантами? — спросил Мустафа через несколько минут, когда они вышли из комнаты.

— Сохрани их как память о наших друзьях, Беках, — уважительно сказал Бейбар, входя в столовую и садясь за стол, на котором слуги расставляли множество блюд. Мустафа последовал его примеру, и вскоре они плотно поужинали.

Глава XXIV

Когда Абдулла Хусейн, на которого мы обратим сейчас наше внимание, покинул комнату, где паша с его людьми судил его за крайне тяжкое преступление, он думал, что одержал великую победу.

Он заранее предвидел сосредоточенное внимание всех этих людей, когда кади откроет пакет, и знал, что их внимание будет настолько поглощено этим, что они на время отвлекутся от него, так что если ему удастся освободиться от цепей, он сможет сбежать.

Оказавшись в соседней комнате, он закутался в найденный там длинный плащ, и смело вышел из дома, пройдя мимо двух солдат, стоявших у дверей, как будто их там и не было. Они не обратили на него особого внимания, и он продолжил свой путь по узкой, почти пустынной улице, затем свернул в другую.

Наконец, пройдя лабиринт этих улиц, он достиг больших ворот в южной части города и, пройдя мимо дома Мустафы, вскоре достиг реки, где его ждало маленькое судно.

Он поднялся на борт и, отдав приказания матросам, спустился в свою каюту, сбросил плащ и прилёг на диван отдохнуть. Несколько утомлённый после долгой прогулки, он вскоре заснул и не просыпался до тех пор, пока матрос не объявил, что обед готов.

Он очень сытно поел, а затем вышел на палубу, чтобы полюбоваться пейзажем. Они шли вниз по реке, в соответствии с его приказанием. Дул лёгкий ветерок, который помогал кораблю двигаться вперёд. Время от времени мимо них проходили суда, направлявшиеся домой, но река казалась пустынной.

Корабль шёл со скоростью около трёх миль в час, и Абдулла прикинул, что они примерно на следующий день они достигнут Евфрата. Когда наступила ночь, он спустился вниз и, укрывшись покрывалом, вскоре заснул до следующего утра.

Проснувшись, он позавтракал, а затем вышел на палубу посмотреть, как обстоят дела с погодой.

Река значительно расширилась, и он знал, что через несколько часов они войдут в Евфрат, по которому он намеревался подняться.

Через несколько часов они увидели перед собой гораздо более широкую реку, в которую и вошёл корабль. Когда они поднялись вверх по её течению на достаточное расстояние, Абдулла убедился, что его путешествие проходит благополучно, спустился вниз и прилёг в каюте.

Мысли его были не очень приятными, а напротив, очень плохими. Он размышлял об убийстве, с помощью которого мог бы избавиться от Мустафы и его друзей.

Наконец он пришёл к определённому решению, поднялся со своего места и, выйдя на палубу, велел матросам направить судно обратно.

Через несколько часов они вошли в Тигр и поплыли вверх по нему к Багдаду. Через день или два они ночью достигли этого города, и Абдулла высадился на берег, направившись к городским воротам.

Оставаясь незамеченным, он прошёл мимо множества людей, прислушиваясь к их разговорам. В основном речь в них шла о нём, и он знал, что говорящие не были бы столь беспечны, если бы знали, что предмет их разговора находится так близко от них.

Пройдя через весь город, он наконец добрался до своего дома и вошёл. Там он отдал распоряжения слугам, которые выказали некоторое удивление по поводу его возвращения, а затем прошёл в свою комнату.

Здесь он сел за стол и начал писать письмо, тщательно изменив собственный почерк. Внезапно, в то время как он был занят этим, в комнату вошёл слуга и объявил, что какой-то человек желает видеть его по очень важному делу.

Абдулла бросил перо, пробормотав проклятие по адресу всех посетителей, а затем резким тоном приказал слуге привести этого человека к нему.

Слуга вышел из комнаты, очень довольный этим, а Абдулла с хмурым выражением на смуглом лице повернулся к письму, которое он писал. Не успел он написать и строчку, как в комнату вошёл мужчина и поклонился ему.

— Что ты хочешь? — спросил Абдулла, демонстрируя желание вернуться к своему занятию.

— Я был бы весьма признателен, если бы вы заперли дверь, — сказал незнакомец.

— С какой стати? — поинтересовался Абдулла. — Мы можем обсуждать наши дела так же хорошо, когда она открыта.

— Я хочу, чтобы вы закрыли её, — сказал мужчина.

— Пожалуйста, объясни мне причину, — сказал Абдулла. — Ты очень дерзок, — добавил он, нахмурившись.

— Я уже слышал от вас это замечание, — сказал гость, сбрасывая плащ и усаживаясь на диван.

— Значит, ты меня знаешь, — ответил Абдулла. — Кто же ты такой?

— Я скажу вам, когда вы закроете дверь, — прозвучал строгий ответ. Голос этого человека звучал натянуто и неестественно, и Абдулла подумал, что он, должно быть, притворяется, опасаясь, что его настоящая личность будет раскрыта.

Он неохотно запер дверь, и снова повернулся к посетителю.

— Теперь назови мне своё имя, — сказал он, бросая ключ на стол.

— Акмат Бек, — сказал тот своим настоящим голосом.

Абдулла вздрогнул, словно его поразил удар молнии.

— Акмат Бек? — переспросил он.

— Да, так меня зовут, — сказал Акмат, сбрасывая с себя тюрбан, парик под ним и маску, скрывавшую его истинное лицо.

— Чего ты хочешь от меня? — спросил Абдулла, дрожа.

Вместо ответа Акмат взял ключ, сунул его в карман и сказал:

— Я пришёл сюда, чтобы положить конец твоим злым деяниям.

— Ты не посмеешь убить меня, — ответил Абдулла. — Мои друзья не успокоятся, пока не схватят тебя.

— И что же они сделают со мной, если это несчастье произойдёт? — спросил Акмат.

— Подарят тебе смерть, которую ты и твои товарищи должны были встретить, но каким-то чудом избежали её, — ответил Абдулла.

— Ты можешь угрожать, злиться и волноваться хоть целый день, — сказал Акмат, — но нисколько меня не напугаешь.

— Что ты собираешься со мной сделать? — спросил Абдулла.

— Я тебе это уже говорил, — ответил Акмат.

— О, я помню, но как ты меня убьёшь?

— Пристрелю тебя, — с удовольствием произнёс Акмат.

— Я позову на помощь, — сказал Абдулла.

— Если ты это сделаешь, то упадёшь замертво прежде, чем утихнут отголоски твоих слов.

— А если я всё же позову? Ты умрёшь. Это, по крайней мере, принесёт мне некоторое удовлетворение.

— Что ж, если я умру, меня порадует то, что твоя душа станет моей спутницей в раю или каком-то другом месте.

— Возможно, так и будет. Похоже, что нам суждено встретиться после этого.

— Но, возможно, мы и не встретимся в будущей жизни. После всех твоих деяний, Абдулла, я не думаю, что ты надеешься достичь вечного блаженства в мусульманском раю. Ты был Почитателем Пламени и потому не можешь войти в рай всех добрых турок.

— Но человек может поклоняться двум богам, если ему угодно, — сказал Абдулла.

— Возможно, и так, но Аллах не позволяет таким людям войти в рай, который предназначен не для неверных собак, а для праведников и преданных ему людей.

— Но разве не может быть двух небес? — спросил Абдулла. — У христиан и буддистов есть свой потусторонний мир, как и у ваших мусульман, так почему же у Почитателей Пламени не может быть своего?

— Потому что они всего лишь идолопоклонники и склоняются перед изображениями из дерева и камня, — был суровый ответ Акмата.

— Но, — возразил Абдулла, — то же самое делают и буддисты. — Они склоняются перед изображением Будды.

— Мы, буддисты, — сказал Акмат, который сам был твёрдым приверженцем учения Будды, — склоняемся перед образом того, кто когда-то действительно существовал, тогда как Почитатели Пламени поклоняются огню и образу того, кто является всего лишь мифом, вероятно, придуманным каким-то безумным жрецом, который хотел ввести человечество в заблуждение.

— Это ложь, — горячо ответил Абдулла. — Наш бог был человеком, который действительно существовал.

— Я пришёл сюда не для того, чтобы спорить о религии, — сказал Акмат, решив, что пора прекратить спор, — а для того, чтобы убить тебя. У меня с собой пузырёк с ядом, кинжал, меч и два пистолета. Какую смерть ты выберешь?

—Стреляй в меня, — сказал Абдулла, приняв безразличный вид. — Но если ты соберёшься стрелять, я позову своих слуг, и они прикончат тебя, как я уже говорил.

— Очень хорошо, вот только способ стрельбы выберу я, — сказал Акмат. — Ты бросил мне вызов, предложив застрелить тебя.

— Я не знал, что существует более одного способа стрельбы, — сказал Абдулла, который полностью восстановил к этому моменту самообладание и храбрость. Он был действительно храбрым человеком, но внезапное появление Акмата так взволновало его, что сначала он почувствовал страх, но сейчас он преодолел его. Он уже решил встретить смерть так храбро, как только сможет.

Вместо ответа Акмат подошёл к большим часам, стоявшим в дальней части комнаты напротив того места, где сидел Абдулла, и привязал тяжёлую нить к часовой стрелке. Затем прикрепил к стене в подвеске из ремней один из своих пистолетов, взвёл его и привязал нить к спусковому крючку, оставив небольшую слабину, чтобы стрелка могла сдвинуться на несколько дюймов, прежде чем нить натянется и спустит крючок.

Акмат взял в руку другой пистолет и подошёл к Абдулле.

— Пожалуйста, подойди к столу и сядь на него, — попросил он.

Абдулла подчинился, но только под дулом пистолета. Тогда Акмат осторожно привязал его ноги к ножкам стола и связал руки вместе так, чтобы он не мог ими пошевелить.

Теперь Абдулла сидел лицом к дулу закреплённого пистолета, и это дуло было направлено в центр его лба, находясь всего в нескольких футах от него. Примерно через два часа нить натянется, спустив курок, и Абдуллы больше не будет. Прошло несколько минут, прежде чем он разгадал этот замысел, а затем язвительно похвалил Акмата за его изобретательность.

— Я сам не смог бы сделать лучше, — с усмешкой заключил он. Но Абдулла обнаружил, что сидеть перед заряженным пистолетом, который должен был выстрелить в определённое время, было не шуткой. Он начал нервничать, лицо его побледнело.

«Очень щекотливая ситуация», — подумал он и пожелал, чтобы Акмат поскорее покончил с этим делом. Но недобрый Акмат не проявил ни малейшего желания оказать ему такую услугу. Напротив, он тихо сидел на диване и наблюдал, как на лице Абдуллы проявляются оттенки страха.

— Что ты теперь будешь делать? — спросил Абдулла, повернув голову и посмотрев на Акмата.

— Буду сидеть здесь, пока не выстрелит пистолет, — сказал Акмат. — Оставлять тебя одного не стоит, потому что ты легко можешь уклониться от выстрела, если я выйду из комнаты. Ты можешь наклонить голову на несколько дюймов, и пуля не причинит тебе вреда. Я намерен остаться здесь и позаботиться о том, чтобы ты не смог так легко избежать смерти. Если ты снова наклонишь голову, как делаешь сейчас, я заставлю тебя проглотить этот яд, который подействует в течение двадцати четырёх часов. Ручаюсь, что тогда ты предпочтёшь принять смерть от этого пистолета, чем терпеть медленное, но ужасное действие отравы, которую я предложил в качестве замены.

— Возможно, я бы так и сделал, — сказал Абдулла. — Проглотить яд и не ощутить его эффект в течение длительного времени было бы более неприятно, чем иметь перед лицом заряженный пистолет, который выстрелит через два часа.

— Если бы я оказался в таком затруднительном положении, как ты, — сказал Акмат, — я бы обязательно так и сделал. Умирать тысячей воображаемых смертей, как ты хочешь, не так приятно, как умереть одной реальной, которая покончит с этим делом навеки. Твои злодеяния навлекли на тебя эту судьбу, и я был избран для того, чтобы проследить за её исполнением. Я склонен к разговорчивости и, поскольку ты скоро умрёшь, я не возражаю против того, чтобы обменяться с тобой откровениями.

— Ты имеешь в виду, — сказал Абдулла, — что я должен выложить тебе все свои злодеяния, а ты взамен расскажешь мне историю своей прежней жизни?

— Именно, — сказал Акмат. — Я начну с того, что расскажу тебе, как я с моими братьями сбежал из твоей тюрьмы.

— Очень хорошо, — сказал Абдулла. — Продолжай. Я вовсе не против услышать столь интересную историю.

— Тогда вот она, — сказал Акмат и рассказал своему врагу следующее:

— В числе твоих слуг в храме Почитателей Пламени был один афганец, который должен был принести еду и воду мне, моим братьям, отцу, капитану и Мустафе. Он сказал мне, что не является членом общества, что оно ненавистно ему, и если бы он знал, с чем связался, то не стал бы работать на тебя. Однако он был беден, и жалованье, которое ты ему предложил, было очень заманчивым, поэтому он продался тебе в рабство на семь лет. К тому времеени эти семь лет почти прошли, и он сказал мне, что на следующий день после нашей предполагаемой смерти его должны освободить от обязанностей. Он сказал мне, что тайно выведет меня и моих друзей из тюрьмы, если мы сможем уговорить тебя отложить казнь на некоторое время. Теперь ты понимаешь причину, по которой мы просили об отсрочке, когда ты пришёл к нам, чтобы бросить в озеро. Ты был глупцом, выполнив нашу просьбу, и мы с радостью вернулись в нашу тюрьму. Бейбар, который сбежал, удерживаясь на верёвках под желобом, исчез, и мы знали, что он смог благополучно уйти. С собой он взял чёрные бриллианты, которые ты спрятал в железном ящике, висящем над озером.

— Вы отдали ему эти бриллианты, — спросил Абдулла с немалым интересом, — или он их украл?

— Мы отдали их ему, — сказал Акмат, — сказав, чтобы один из них он оставил себе, а другой отдал своему другу Мустафе.

— Ах! Теперь я всё понимаю, — сказал Абдулла. — Продолжай, пожалуйста, твой рассказ очень интересен.

— На следующее утро Юсуф Джан, твой раб, одел нас в свою одежду, вывел из тюрьмы незаметно для ваших людей и дал нам лодку, чтобы мы могли переправиться на материк. Он сам пошёл с нами, и вскоре после этого мы высадились недалеко от устья Инда. Когда мы плыли к берегу, то увидели, как ваш корабль покинул остров и, заметив нас, преследовал до самого берега. Он подошёл достаточно близко, чтобы нас можно было узнать, ты потряс кулаком, а затем вы уплыли.

— Да, всё так и было, — сказал Абдулла. — Что вы делали потом?

— Поднялись на борт первого корабля, направлявшегося в Багдад, и достигли его на следующий день после вас. Мы слышали о вашей попытке захватить Мустафу, но не заходили к нему, и о твоём странном побеге от судей. Мы ожидали, что ты сделаешь как раз то, чего люди от вас не ожидали, то есть вернёшься в Багдад. Переодевшись персами, мы выследили, где ты высадишься на берег, увидели, как ты сошёл с судна и отправился к себе домой. Тогда мы разработали план твоего убийства тебя, который я сейчас осуществляю. Меня выбрали его исполнителем, и я не так давно пришёл к тебе домой. Остальное ты знаешь.

— Афганец прибыл в город вместе с вами? — спросил Абдулла.

— Да, — ответил Акмат. — Сейчас он с моим отцом и братьями.

— Что ж, полагаю, теперь моя очередь, — угрюмо сказал Абдулла. — Если я расскажу тебе о своих злодеяниях, ты расскажешь о них всему свету. Но какая разница? Я скоро умру, и у меня уже очень плохая репутация. Так почему бы мне не укрепить её, заслужив ещё более дурную славу, чтобы моё имя действительно запомнили?

— Почему бы и нет? — сказал Акмат. — Я бы посоветовал тебе так и сделать.

Вот так и получилось, что Абдулла позволил себя обмануть и рассказал одному из своих врагов историю своих злодеяний.

Закончив рассказ, Акмат молча погладил бороду. Теперь он знал всё, что хотел знать об Абдулле, и был готов проявить к нему снисхождение. Он не считал преступлением убийство такого злодея, как Абдулла, но ему было неприятно хладнокровно убивать ближнего.

Из двух часов, отведённых Абдулле на жизнь, оставалось всего четверть часа, а Абдулла уже достаточно натерпелся душевных мук. Так что Акмат собрался убрать заряд из пистолета, но пока не знал, как это сделать. Внезапно ему пришла в голову идея, и он решил воплотить её в жизнь.

Два пистолета, которые он носил, были совершенно одинаковыми, а ременная подвеска, в которой висел пистолет, направленный на Абдуллу, была очень свободной. Всё это способствовало осуществлению его плана.

Он взял пистолет, который держал в руке, подошёл к столу, на котором сидел Абдулла, и тихо извлёк заряд. Затем он обратил внимание Абдуллы на что-то позади себя и, пока тот оглядывался, чтобы посмотреть туда, подменил оружие на то, что висело в подвеске.

— Я не вижу никакой картины, — сказал Абдулла, оборачиваясь. Именно на эту вещь Акмат обратил его внимание.

— Вот она, — сказал Акмат, указывая на маленькую миниатюру в золотой рамке, лежавшую на столе.

— Ах вот ты о чём, — с отвращением произнёс Абдулла и, повернувшись, упёрся взглядом в пистолет, хотя нервы его были истерзаны в ужасном ожидании верной, но неспешной смерти.

— Что ж, твоя карьера скоро подойдёт к концу, — сказал Акмат.

Абдулла побледнел. Это тоже действовало ему на нервы и нисколько не улучшило его душевного состояния.

— Больше не говори об этом, — сказал он раздражённо.

— Ты скоро умрёшь, — сказал Акмат, делая вид, что не слышит его.

— Да, пожалуй, так и сделаю, — сказал Абдулла, видя, что этот человек продолжает его мучить, и зная, что ответными действиями он только подольёт масла в огонь. Поэтому, рассудил он, лучше всего будет смириться и больше ничего не говорить. Ведь через десять минут его страдания закончатся, и тогда Акмат больше не сможет его мучить.

За последующие десять минут он испытал все муки ада. Акмат безостановочно повторял ему вновь и вновь, что он скоро умрёт, и Абдулле только и оставалось, что терпеть это. По прошествии десяти минут пистолет щёлкнул, но больше ничего не произошло, и Акмат рассмеялся.

— Отличная шутка! — воскликнул он и, смеясь, вышел из комнаты, оставив Абдуллу наедине с затопившей его бурей эмоций, которая на мгновение охватила его. Гнев, досада и облегчение разрывали на части его разум, и прошло много времени, прежде чем он вновь обрёл дар речии и смог говорить.

Разряженный пистолет и нить, натянутая теперь стрелкой часов, висели перед ним, и он рассмеялся от облегчения, что оказался избавлен от участи, которую ему приготовили.

Затем в его голове промелькнуло воспоминание о том, что он рассказал Акмату, и он позвал своих слуг. Они толпой ввалились в комнату и освободили его с помощью ножей.

— Схватите человека, который только что вышел из этого дома, — велел он, и слуги высыпали из комнаты, чтобы выполнить его приказ. Абдулла последовал за ними и успел как раз вовремя, чтобы увидеть, как Акмат скрылся за углом, преследуемый полудюжиной рабов. Затем он вернулся в дом и сел дожидаться их возвращения.

Тем временем мы вернёмся к Акмату.

Рабы не отставали от него, но он был хорошим бегуном и, пробежав мимо дома, выступавшего из общей линии, свернул в небольшой переулок, а слуги пробежали мимо, тщетно преследуя его.

Тогда он замедлил шаг и пошёл, пока не вышел на другую улицу. Окольными путями он добрался до караван-сарая, где остановились он и его родственники.

Он вошёл в комнату, которую они занимали, и обнаружил, что все они с нетерпением ждут его возвращения. Когда он появился, его забросали множеством вопросов, и ему с большим трудом удалось их успокоить, чтобы рассказать свою историю, не опасаясь, что его перебьют.

Наконец ему это удалось, и тогда он изложил историю своего приключения с Абдуллой во всех подробностях.

В конце они расхохотались над шуткой и поздравили его с успехом. Все были в ужасе от преступлений, совершённых Абдуллой, и прямо заявили об этом.

— Что же теперь нам делать? — спросил Акмат.

— Идите к Мустафе, хотя я почти не надеюсь, что он примет нас после того, как мы навязали ему себя в качестве фальшивых родственников, — сказал Ахмед.

— То, что ты говоришь, справедливо, — сказали остальные и, определившись с этим вопросом, решили выполнить всё в тот же вечер.

Затем был подан ужин, и они немного посидели, прежде чем отправиться в путь.

Глава XXV

Слуги, отправившиеся в погоню за Акматом, вернулись к Абдулле, опустив головы, ожидая его гнева, когда он узнает, что его враг сбежал, и упрёков, который непременно за этим последуют.

— Ха! Вы, трусы, позволили ему сбежать? Неужели думаете, что я нанял вас, чтобы вы позволить моим врагам уйти? — воскликнул Абдулла, потрясая кулаком и яростно глядя на злоумышленников.

— Нет, хозяин, — ответили они хором, — но он знал улицы лучше нас и каким-то образом сумел ускользнуть.

— Сумел? Что ж, я искренне считаю, что вы позволили ему сбежать. Я прикажу перепороть вас всех и уволить завтра со службы. Я знаю человека, который хочет купить несколько рабов, и я продам вас ему. Он очень недобрый хозяин и скоро заставит вас сожалеть о том, что вы не повиновались моим приказам. А теперь оставьте меня.

Слуги не нашлись, что сказать в своё оправдание, поскольку спорить с Абдуллой было бесполезно, поэтому они вошли в дом и сразу направились в свои покои, чтобы рассказать о своих злоключениях сочувствующим друзьям.

Абдулла в глубоком раздумье, с лицом, залитым гневом и огорчением, пошёл в свою комнату, в ярости бросился на диван и принялся обдумывать всё случившееся.

Тем временем несколько человек, которые видели Абдуллу, когда он выходил из дома на улицу, и бесплодную погоню несчастных рабов за Акматом, поспешили к кади, чтобы сообщить ему о возвращении этого человека и привести солдат для ареста Абдуллы.

Сам Абдулла знал, что за ним наблюдают, и теперь обдумывал, как бы ему нанести последний удар Мустафе и сбежать на свой корабль, намереваясь навсегда покинуть страну.

Мысли его были всецело заняты убийством, причём вполне конкретным убийством. Наконец он встал и наделся на себя костюм респектабельного индуса средней зажиточности.

Затем он намазал скимитар неким полужидким ядом и вложил его в ножны. Его кинжал принял дозу той же смеси, и в неё же были обмакнуты пули его пистолетов.

Затем он крадучись выбрался из дома, стараясь, чтобы никто из слуг не заметил его, и наконец достиг улицы, которая сейчас была пуста. Всё вокруг было окутано мраком.

Он взял фонарь, освещая себе путь, чтобы не споткнуться. Хорошо зная дорогу к дому Мустафы, он без труда добрался до него примерно через час после выхода.

Смело подойдя к двери, он постучал. Ему тут же открыл слуга и пригласил его войти. Он вошёл, и слуга побежал сообщить своему хозяину, что его желает увидеть какой-то человек.

Затем он вернулся к Абдулле и провёл его в столовую, где ужинали Бейбар и Мустафа.

Мустафа встал и велел ему сесть и поужинать с ним, сказав, что его дела могут подождать, пока не закончится трапеза.

Абдулла выполнил просьбу и сытно поел, хотя находился в доме своего врага. Он решил не убивать Мустафу, пока не закончится ужин, и слуги не выйдут из комнаты. Было бы неразумным делать это, когда за ним наблюдало такое количество рабов, которые немедленно схватили бы его, как только он совершит задуманное, так что убежать не получится.

Внезапно вошёл слуга и сообщил Мустафе, что пять человек желают видеть его по срочному делу.

— Приведите их, — сказал Мустафа. Повернувшись к Абдулле, он добавил: — Вы видите, господин, что у меня много посетителей. Вы могли бы подумать, что меня утомит приём такого большого количества людей, но почему-то этого не происходит. Похоже, мне доставляет удовольствие встречаться с людьми, которых я никогда раньше не встречал, и наблюдать за всеми их особенностями, как физическими, так и психическими. Я весьма интересуюсь психологией и могу дать любому немало сведений по этому предмету, а также относительно человеческой природы.

— Как ни странно, — сказал Абдулла, скрывая свой голос, — я тоже проявляю немалый интерес к этим предметам. Могу отметить, что это несколько странное совпадение.

— Да, это своего рода совпадение, господин, — сказал Мустафа, — однако вот идут люди, которые желали меня видеть.

Акмат в сопровождении остальных вошёл в комнату и поклонился Мустафе и Абдулле. Абдулла побледнел и был очень удивлён. Он не представлял, как ему следует относиться к этому визиту.

Мустафа наполовину поднялся со своего места и уставился на них изумлёнными глазами. Его пальцы сжимали стол так, словно отпустить его для него было бы равносильно смерти. Он смотрел на них в немом изумлении, не в силах произнести ни слова.

Акмат полуулыбнулся и подошёл к нему, дружелюбно протягивая руку, не в силах придумать, что следует делать дальше. Мустафа, едва сознавая, что делает, схватил эту руку с силой, изумившей Акмата, даже не осознавшего, что он сделал. Затем он заговорил.

— Садись, Акмат, — сказал он, — и поужинай со мной. Потом ты сможешь рассказать свою историю.

Акмат сел вместе со своими братьями, и Ахмед сделал то же самое.

Бейбар не знал, что делать. Его разум был в смятении, поэтому он откинулся назад и начал обдумывать происходящее.

«Как они сбежали?» — вот что озадачивало его более всего, и он снова и снова прокручивал эту мысль в уме, рассматривая её во всех аспектах, со всех сторон и направлений, полный решимости рано или поздно прийти к разгадке.

Мустафа всё пребывал в ошеломлении от внезапного появлением тех, кто были его друзьями и навязались ему в качестве фальшивых двоюродных братьев. Он машинально сел и принялся обдумывать ситуацию, как и Бейбар.

«Как они сбежали?» — этот вопрос беспокоил и его, и капитана.

Абдулла не был озадачен этим, выслушав ранее объяснение от самого Акмата, но его беспокоил другой вопрос.

«Почему они пришли в дом Мустафы?» — спрашивал он себя, и ответ всегда был одним и тем же, пока ему это не надоело, и он не вернулся к трапезе.

Наконец ужин подошёл к концу, как и всякая другая трапеза, и Мустафа забыл об Абдулле, желая услышать рассказ Акмата. Слуг отпустили из комнаты, и Акмат начал свой рассказ. Абдулла решил не пытаться убить Мустафу, пока не узнает о цели визита пяти индусов.

Акмат рассказал свою историю с момента побега Бейбара и до завершения шутки, которую он сыграл с Абдуллой. Мустафа посмеялся над этим, и Абдулла с немалым трудом удержался от того, чтобы вытащить отравленный скимитар и тут же сразить его. Но каким-то чудом, благодаря своему сильнейшему самообладанию, ему удалось это, и он терпеливым видом выслушивал замечания, которые они произносили в его адрес. Эти замечания были не слишком вежливыми и лишь подливали масла в огонь ярости, пылавший в груди Абдуллы.

Затем Мустафа рассказал им свою историю, а вслед за ним и Бейбар. Прошёл час, прежде чем они закончили разговор, и тогда Мустафа вспомнил о своём госте. Повернувшись к Абдулле, он сказал:

— Господин, я прошу прощения за моё невнимание, но, как вы видите, я был так увлечён беседой с моими друзьями, пережившими чудесные приключения, что я совершенно забыл о вас. Я сердечно извиняюсь и приношу тысячу извинений.

— Одного извинения вполне достаточно, — сказал Абдулла, позволяя своей ярости проявиться в словах и тоне голоса.

Мустафа был поражён таким дерзким и нелюбезным ответом и отступил назад, почти не зная, что ему следует сделать или сказать.

Тогда Абдулла отбросил парик, который был у него на голове, и свой индийский плащ и, выхватив меч, заговорил своим настоящим голосом:

— Мустафа Даг, сейчас ты умрёшь.

Он поднял над головой отравленный скимитар и метнулся к Мустафе, с намерением убить.

Мустафа удачно уклонился от первого удара и отскочил в сторону, призывая друзей на помощь. Бейбар выхватил кинжал и бросился на Абдуллу, но споткнулся и упал к его ногам, а кинжал, который он не удержал в руке, задел ногу Абдуллы.

На лице Абдуллы появилась довольная улыбка. Он поднял меч и уже собирался ударить распростёртого перед ним Бейбара, когда Акмат набросился на него сзади с такой яростью, что Абдулла повалился на пол, но тут же снова поднялся на ноги, оставив Акмата стоять на четвереньках.

Меч всё ещё был в руке Абдуллы и, поднявшись, он ударил Бейбара, стоявшего на коленях. Меч вошёл ему в плечо, едва дойдя до кости. Рана была не серьёзной, но яд на клинке сделал её смертельной.

Затем Абдулла ударил Акмата, но тот уклонился, вскочил на ноги, вытащил свой меч и был готов напасть на Абдуллу, чтобы покончить с ним.

Вдруг резкое шипение пронзило воздух, и все обернулись к двери, чтобы посмотреть, в чём причина. В дверях показалась индийская кобра, которая ползла к ним, время от времени поднимая раздутую голову и издавая сердитое шипение.

— Это кобра Сехи, — крикнул Мустафа. — Он вырвалась из клетки и приползла сюда, привлечённый шумом.

Сехи был малайским слугой, державшим в качестве питомца кобру, которую он научил танцевать и выполнять несколько трюков.

Все находившиеся в комнате в тревоге отпрянули, не зная, убить ли незваную гостью или прогнать её.

Внезапно рептилия заметила Абдуллу. Её капюшон раздулся до огромных размеров, она обнажила ядовитые клыки и издала громкое шипение. Запах крови на скимитаре, который он держал в руке, возбудил её ярость.

Она взвилась в воздух и, вновь издав шипение, бросилась на него, ударив в грудь с такой ужасающей силой, что Абдулла пошатнулся и едва не упал на пол.

Он с огромным усилием устоял на ногах, когда клыки кобры пронзили кожу и смертельный яд проник в его организм. Он взмахнул мечом Он кулаком сбил змею на пол и, взмахнув мечом, нанёс удар, отделив её голову от тела. Лицо его побагровело от возбуждения, мгновенного испуга и страха смерти. У него почти перехватило дыхание, но затем он пришёл в себя и, вновь взмахнув мечом, издал дикий вопль и бросился к Мустафе, полный решимости убить его.

— Ты умрёшь! — кричал он, собираясь немедленно подтвердить это заявление. Мустафа нырнул под стол, и удар обрушился на этот полезный предмет мебели, не причинив вреда человеку.

Мустафа выскочил с другой стороны как раз в тот момент, когда Абдулла запрыгнул на стол. У него хватило соображения, чтобы схватить стол и опрокинуть его вместе с Абдуллой.

Меч выпал из руки Абдуллы, когда он упал спиной назад под свалившийся на него стол, ударился о пол в дюйме от головы змеи и замер, содрогаясь от падения.

Абдулла вместе со столом с ужасающим грохотом свалились на пол, но Абдулла не растерялся и выбрался из-под тяжёлого предмета мебели, хотя и получил несколько серьёзных ушибов, и бросился к своему мечу, прежде чем Мустафа или кто-либо ещё смог это предотвратить.

Размахивая оружием в воздухе, он снова бросился он на молодого турка, но замер на полушаге и издал предсмертный крик. Яд кобры подействовал быстро, ведь он проник в тело совсем недалеко от сердца, и Абдулла замертво упал на пол, с выпученными от ужаса глазами.

А отравленное оружие выскочило из его руки и ударилось в потолок — настолько страшной была сила броска, с которой его метнули. Он лежал молча, закрыв глаза, и только один раз вздрогнул, когда его злой дух расстался с телом.

Тогда все поняли, что его жестока карьера подошла к концу, и все столпились вокруг его тела, даже Бейбар, у которого обильно текла кровь из раны — яд ещё не успел подействовать.

Затем Акмат заговорил, словно обращаясь к телу:

— Всю свою злую жизнь ты был змеёй, Абдулла, во всех своих поступках и мыслях, поэтому вполне уместно, что ты умрёшь от змеиного зуба.

Он замолчал и, повернувшись к своим товарищам, молча наблюдал за их лицами. Они тоже смотрели на него. Никто не произнёс ни слова, и в этой комнате смерти воцарилась мёртвая тишина.

Затем все снова повернулись к трупу, глядя на него. Они с трудом осознавали, что их ужасный враг мёртв, и никто не думал, что одному из них вскоре предстоит сопроводить дух злодея в царство теней.

Несколько слуг робко заглянули в дверь, испуганно наблюдая за молчаливой группой.

Тогда Ахмед сказал:

— Сыновья мои и друзья, этот человек, который был нашим врагом, теперь мёртв в результате несчастного случая, который мы должны рассматривать как деяние Аллаха. Как сказал Акмат, вполне уместно, что он должен умереть от змеиного зуба, поскольку он сам при жизни всегда был змеёй. Но всё же мы должны похоронить его, хотя всё, чего он заслуживает — это быть брошенным на растерзание стервятникам, которые быстро расправятся с его трупом. Нам лучше послать кого-нибудь к паше, чтобы сообщить ему о всём произошедшем. Он позаботится обо всём остальном, а мы тем временем накроем тело тканью, чтобы оно было готово для носильщиков.

Едва он закончил эту речь, как Бейбар, который после удара страдал от ужасной боли, молча вскинул руки и упал на пол мёртвый. Яд сделал своё смертоносное дело, и злая душа Абдуллы обрела спутника в путешествии к теням смерти.

Он лежал на полу рядом с безмолвным трупом Абдуллы, неподвижный, как леопард, высматривающий свою добычу. Ни единое содрогание не сотрясало его тело, и он лежал совершенно бездвижно, не шевелясь.

Мустафа, который первым пришёл в себя, опустился рядом с ним на колени и перевернул тело так, чтобы лицо оказалось вверху. Безмолвный лик Бейбара был ужасен в своей бледности, он уже почти окостенел. Яд хорошо сделал своё дело.

Все молча опустились на колени возле трупа, понимая, что капитан бесповоротно мёртв. Они сразу поняли, что меч наверняка был отравлен. Поэтому бесполезно было пытаться заставить его снова дышать. Кровь свободно вытекала из пореза на плече, пятная пол маленькими лужицами и ручейками.

Тогда Мустафа начал рыдать по своему другу, и остальные последовали его примеру. Бейбар был хорошим товарищем для них всех, и они искренне сожалели о его смерти.

Через несколько минут Мустафа поднялся, восстановив самообладание, за ним встали и все остальные.

— Прощай, Мустафа, — сказал Акмат, и он, с братьями и отцом, навсегда покинул эту комнату, оставив Мустафу, охваченного недоумением.

— Сехи, — крикнул он, — иди сюда, у меня есть для тебя поручение.

Перевод В. Спринский, Е. Миронова