Анонсируем книгу:
Владимир Кадашев (Амфитеатров) "Фрачник с хвостом". Рассказы.
.
Амфитеатров-Кадашев Владимир Александрович [26.8(7.9).1888, с.Смелы Киевской губ. — 23.2.1942, Леванто, Италия] — публицист, прозаик, драматург, критик, переводчик. Сын А.В.Амфитеатрова от первого брака.
написал мало. издал два тонких сборника. остальное распылено в десятка дореволюционных газет.
с трудом набирается на книгу. но — наибрается. Размещаю образец.
.
ФРАЧНИК С ХВОСТОМ
.
Будучи одним из лучших репортеров «Новой Вести», Петр Сергеевич Веснин смотрел, однако, на репортаж не без негодования, ибо был Петр Сергеевич — человек мистического опыта.
К несчастью, за мистику не полагалось построчной платы, и Петр Сергеевич, занимаясь вместо некромантии «беседами» со знатными иностранцами, лишь редко мог проникать за грани бытия.
Но в свободные вечера Петр Сергеевич незамедлительно предавался мистическим опытам. Для этого он располагался в глубоком кресле и смотрел на обои своей комнаты.
Обои были совсем не замечательные: пестренькие, с глупо золотыми цветочками. Но, когда электрическая лампа из-под зеленого абажура накидывала на них причудливый рой быстро мелькающих теней, примечательные вещи видел Петр Сергеевич.
Тогда Весниным овладевало ощущение потери самого себя. Казалось ему, что он — совсем не он, а лишь сонная греза какого-то непонятного существа, истинного и прекрасного, которому отрывочно и неясно снится наша земная жизнь.
И чудилось Петру Сергеевичу. что в быстро мелькающих меж обойных цветочков тенях приоткрывается тайна того мира, где имеет бытие непонятое и прекрасное существо.
Однажды, в тихий зимний вечер, Петр Сергеевич отдыхал дома, по обыкновению. глядя на пестро-золотые обои. В игре шаловливых теней, прыгающих по стенке, узнавал он причуды не нашего мира. Толпы смешных фантомов, дико- образных кривляк и страшноватых личин метались меж обойных цветочков.
Выскочил заяц в ночном колпаке, смешно приподнятом длинными ушами. Поморгал мягкой мордочкой, помахал пушистыми лапками, пропал в толчее смутных видений…
Косматый, с рожками, старик отвесил церемонный поклон тоненькой девочке, у которой вместо головы, колебался на шее пышный пион….
Изогнув гибкую шею выплыл лебедь. Веером развернув крылья, понесся ввысь. За ним, верхом на бегемоте, погнался странный египетский полководец с обвитым змеею уреуса самоваром, вместо каски на голове.
Выскочили куцохвостые чертенятки. Заплясали, завертелись… смесили тени в большое пятно. Легким взлетом понеслось пятно вверх к карнизу… на полдороге оборвалось и, ринувшись вниз, заметалось меж пошло-золотеньких цветочков, словно большая занавеска, колеблемая ветром.
И из-за воздушной завесы усмехнулся чарующий и томный лик девушки, увенчанной пятилепестковой сиренью.
Ее странная и неверная улыбка, её обманчивый и знающий взор преисполнили Веснина неизбывным томлением.
Журча, прихлынули невидимые волны, и сквозь них, прозрачных и, как бы, вовсе не сущих, все больнее и больнее жалил сердце непотупленный девический взор. Томила застывшая усмешка, и было сладко чуять что-то очень порочное в беззвучном смехе уст невинных, и детских.
Где-то, в отдалении, заиграли золотые трубы, и все звончее слышалось их гудение, пока не распознал, наконец, Петр Сергеевич постылого телефонного дребезга.
Потухли трепетные тени, и вновь пестро-золотые обои сделались простенькими и непримечательными.
Досадуя на помеху, снял Петр Сергеевич трубку и услышал хриплый голос заведующего городским отделом:
— Голубчик, Петр Сергеевич, — подлаивал заведующий, — важнейшее дело: пришли в редакцию некие синьоры и уверяют, будто в их доме завелась нечистая сила. Необходимо расследовать. Пишите много. Только поживее, без протокола… Дайте картинку. Адрес… Заведующий назвал окраинную улицу.
Сначала раздосадованный. Петр Сергеевич, узнав, в чем дело, обрадовался: дом, захваченный нечистою силой, приятен для искателя мистических опытов.
И то, что проникновение за грань нашло путь столь мало магический, — расследование для газетной хроники, — не было противно Петру Сергеевичу.
Прочитал он репортаж тяжкою обузой, но репортаж — зараза липкая. Увязший в нем, невольно привыкнет видеть доблесть в ловких его ухищрениях.
Не без удовольствия назвав себя «вашим собственным корреспондентом из потустороннего мира», Петр Сергеевич поспешил на розыски.
Уповая, что редактор подпишет счет расходов, Веснин нанял таксомотор. Едва он вошел в темную, теплую каретку, как в еле слышных шелестах и шорохах снова почуял приближение волшебного мира.
Тусклый мат изморози на стеклах не давал разглядеть, куда мчится автомобиль и чувство полного одиночества охватило Веснина.
Сверкающая цепь голубых, желтых, алмазно-белых, лилово-золотых и розоватых огней, искрясь и дробись на серебристой изморози стекол, плясала за окнами. Была не пятнами уличных фонарей, но роем пламенных бабочек, в ночной потьме раскрывших трепещущие крылья. Ослепительным взлетом мчались огни-мотыльки, и таяло стекло под огнезарными касаниями. Трепеща и переливаясь, сыпались бабочки в окна, златопышным ковром ткались по полу, звездной сеткой плелись по стенкам, прозрачными пламенниками вспыхивали на потолке.
И среди сверкающего лета, воздушная и хрустальная, опять взметнулась девушка в венке из сирени. Снова странною усмешкой, снова знающим и обманчивым взором синих глаз что-то пообещала. Большое, белое боа вилось вокруг ее светлого полупрозрачного тела. Вея им, порхала она под золотой наигрыш вновь сладостно запевших вдали труб.
Ослепленный, Петр Сергеевич протянул к ней руки, но внезапно погас воздушно-серебряный блеск и сгинул чарующий образ. А из хлынувшего мрака вынырнула круглая, как луна, желтая, жирнощекая харя, бойко подмигнула и грянула:
«Mariette, ma petite femme!»
Испуганный Веснин, сильно вздрогнув, вскрикнул. И почувствовал, что автомобиль стоит, а в раскрытую дверцу тянет холодом.
— Приехали, барин, сказал шофер.
Захваченный нечистью дом находился на улице захолустной и заброшенной. Это был старинный особнячок, небольшой, в пять окон по фасаду, с тремя белыми четкими колоннами. Колонны образовывали две арочки, откуда зловеще поблескивали темные окна.
Сразу понял «потусторонний корреспондент», что не зря покинули домик встревоженные жильцы.
Неуловимой таинственностью дышали зловещие окна и бледные колонки. Пока Веснин вызванивал дворника, толстая харя, напевавшая «Мариэтту», неоднократно выглядывала из освещавшей калитку керосиновой коптилки, дразня Петра Сергеевича языком, а смешной лев, украшавший ворота, повиливал хвостом и как будто хотел и что-то поведать «потустороннему корреспонденту». Но ничего не сказал и только поднес к голове правую лапу в знак приветствия, на что Веснин ответил вежливым поклоном.
Еще явственнее ощутил Веснин тайну, когда, без труда проникнув в пустой домик, остался один в маленьком зальце. Во всем — в старинной мебели, покрытой выцветших пунцовым шелком. в бронзовых консолях, в разбитом пианино, в потемневших под потрескавшимся лаком портретах угадывалась скрытая, отличная от нашего бытии жизнь.
Невнятною грустью о чем-то, когда-то любимом, а ныне невозвратно потерянном, сжималось сердце Веснина. И снова казалось, что он — не он, а кто-то другой, быть может чей-то сон, полузабвенная мечта.
А рядом текли газетные мысли. Думал, во сколько строк мощно дать заметку о странном приключении, и какой счет расходов представить завтра редактору.
Ровное и негромкое жужжание внезапно наполнило комнату. И, словно в легком танце, закружились обманчивые видимости.
Мелькнула память о пышной, алой розе, сонно колыхающейся на стебле в жаркий белый полдень, баюкая заснувшего в её душистых лепестках бронзового жучка. Из каких-то далей выплыл тихий водоем до мраморных, пожелтевших, как старая слоновая кость, краев залитый прозрачно-голубой водой, жидким стеклом застывшей над темными водорослями, меж коих недвижными червонцами дремлют золотые рыбки. Разлилась большая, широкая вода, серебряная под лучами только что вставшего солнца, и заплясали над нею рой синих, слюдяных стрекоз.
Снова взвилась девушка в сиреневом венке, и томные взоры ее сказали Веснину что-то непонятное. Но пока старался Петр Сергеевич найти желанную догадку, бабочкой воздушной вспорхнула сиреневая девушка, и приметил Веснин в дверях залы самого обыкновенного черта.
Черт был совсем не страшный, с круглой, добродушной мордой, покрытый рыжей, сбившейся войлоком, шерстью. Рога, большие и откинутые назад, козерожьи, блестели будто лакированные. Лапы кончались крючковатыми когтями.
Лениво посматривал черт на Веснина, обмачиваясь хвостом с пушистой кистью на конце.
Веснин вспомнил, что он репортер, и долг его интервьюировать и расследовать.
— Позвольте представиться,— обратился он к нечистой силе. — Веснин, сотрудник газеты «Новая Весть»… Не будете ли вы любезны ответить на некоторые мои вопросы?
— Что со мною разговаривать?— хрипло ответил черт, — я услужающая личность… Хотите, к «самому» проведу?
Веснин сконфузился и торопливо согласился.
Черт повел его по длинным и запутанным коридорам.
Шли очень долго, и Веснин начал уж удивляться, как в столь маленьком домике вмещаются такие обширные коридоры, как вдруг черт остановился у двойной двери.
— Здесь «сам» сказал он хриплым шепотом и внимательно поглядел на Веснина. Веснин как будто понял чертовский взгляд и сам себе не поверил: ему показалось, что рогатый проводник хочет получить «на чай». Полез было в жилетный карман и остановился, — а вдруг у нечистой силы это не принято?
— Не извольте сомневаться, ваше благородие, сказал черт и протянул когтистую лапу.
Веснин дал серебряный полтинник.
— Покорнейше благодарю, осклабился дьявол и широко распахнул двери: — пожалуйте!
Веснин вошел в небольшой будуар, со стенами, затянутыми голубым шелком, ярко освещенный двумя лампами.
В углу сверкало большое трюмо, и высокий господин во фраке охорашивался перед и им, хотя оно его и не отражало.
Черт-проводник буркнул что-то невнятное. Высокий фрачник обернулся, и Веснин увидел смуглое, продолговатое лицо с черными глазами-маслинами и гладко выбритым подбородком. Высоко зачесанные волосы заставляли подозревать нечто, долженствовавшее быть скрытым…
Веснину фрачник не понравился: восточный человек, до и то из плохоньких.
— Очень рад, очень рад, произнес фрачник, любезно кланяясь, но не подавая руки. Мы, существа второго мира, чаще называемые нечистою силой, любим и ценим вашу газету. Уже один факт вашего любезного посещения доказывает, как широко, по-американски поставлено у вас дело. Если не ошибаюсь, доселе ни одна не только русская, но даже за- граничная газета не имела потусторонних корреспондентов. И я с особенным удовольствием отвечу на наши вопросы.
— Не можете ли вы объяснить почему именно этот домик избран вами местом своих собраний? — начал Веснин интервью, чувствуя, что любезность нечистого развеяла первое и неприятное впечатление.
— О, ответил фрачник, — каприз одной дамы… Здесь, некогда, в XIII столетии находилось логово славного колдуна Кудьмы Перстня, Так, вот, дама, милая и симпатичная, но чересчур увлекающаяся стариной, (какая у нее коллекция чертовых кукол Louis XV, если б вы знали!), потребовала, чтобы наши jours fixes устраивались в этом заклятом традициями месте… Мы подчинились её воле. Во-первых она очаровательна… а во-вторых, многим их нас по душе романтическая археология, хотя нам здесь скорее неудобно. Я лично предпочел бы центр города…
— Вы удивлены? Впрочем существа первого мира, люди, убеждены в нашем пристрастии к развалинам, заброшенным домам, проклятом местам… Не спорю.
Так было в давно прошедшие времена. Но ныне это не так. Мы — ваша тень и всюду следуем за вами. Из лесов, полей и лугов, мы переселились в города. В блеске и грохоте вашей шумной жизни, незаметное и невнятное, течет наше бытие. Нам живется не плохо. Домовым в небоскребах так же уютно, как раньше в курных избах. Лешие не жалеют о вырубленных лесах, ибо и на улицах найдется, кого водить. Выходящие из ресторанов! Какой великолепный материал для лешего или, по новой нашей терминологии, для уличного! Запечные черти, приютившись за гармониками печного отопления, живут припеваючи, и новое им имя — «калориферные черти», им даже более приятно. Во всех реках и прудах ваших городов по-прежнему плещутся русалки и брюзжит водяной, хотя не скажу чтобы им доставляли много удовольствия сточные волны фабрик.
— Простите за, быть может, нескромный вопрос, продолжал Веснин допрашивать фрачника… — вы изменили ваш быт… Но цели вашего существования остались прежними?
— Вы подразумеваете уловление душ? — грустно улыбнулся фрачник. — Это сложно, мой дорогой друг. Это очень сложно… Конечно, в принципе мы остались при старых взглядах на наше назначение, но… с другой стороны… слишком редко, passez moi le mot, овчинка стоит выделки. Сейчас первый мир, человеческий, переживает такую сложную эволюцию, что наши способы для действительно ценных душ слишком ординарны. Губить же души, еще доступные нашему искусству, просто лень: так мало стоят они, — пошлая мелочь… Vulgo profanus… демократия… Не скрою, мы сидим почти без работы… и занимаемся не столько делом, сколько шутками и шалостями, одна из коих привела вас сюда.
— Значит, улыбнулся Веснин, «и мир в неведении спокойном пусть доцветает без меня». Уставший дьявол не соблазняет более людских душ, и мы не ходим по стезе погибели?
Еле заметная усмешка тронула губы фрачника.
— Как знать? Не преждевременно ли наше спокойствие? Не зарастает стезя погибели, хотя мы, существа второго мира, не хотим и не можем толкать вас на нее: у нас нашлись конкуренты, соперники и преемники…
— Кто же именно? заинтересовался Петр Сергеевич.
— Вы, ответил фрачник, — слегка знакомы с одной их представительницей…
Со злою улыбкой он протянул руку к зеркалу.
Едва слышный, золотой стон труб донесся до слуха Веснина, и в блестящем стекле возник знакомый образ девушки в сиреневом венке.
— Кто это? Зачем она здесь? — с замиранием сердца спросил Веснин у фрачника.
— Это, — холодно и вежливо ответил тот, и его любезное лицо стало грозным и мрачным. — Это… так… Меж мирами, меж гранями бытия носятся непокорные кометы. Они — как мимолетный дым. Они — золотая пыль мироздания, обманчивые тени Они не знают ни правды, ни лжи, Они — просто отблеск чьих-то существований, они — не наши и не ваши, и в этом их гибельная власть.
Странная улыбка зацвела на губах девушки. Томно прищурились обещающие глаза, неизъяснимым томлением переполнив Веснина.
Сладкою мукой пронизалась душа «потустороннего корреспондента». Непонятная истома и жалость возникли в нем. Казалось, догадался он, о чем просит, и что обещает синий взор девушки: об освобождении из тяжкого плена молила она, суля в награду любовь, единственную и небывалую.
Но, вместе с догадкой, шевельнулось темное предчувствие обмана: что-то очень порочное и насмешливое почуялось в улыбке уст невинных и детских. И была в этом предчувствии обмана неизбывная сладость, влекущая больше жалости, больше обещания любви.
В смятении взглянул Веснин на фрачника. Тот с равнодушным видом поглядывал на девушку. Но в его черных глазах приметилось Веснину еле уловимое, ехидное торжество.
Бешеною злобою вскипел Петр Сергеевич, сразу поняв, что заплел вкруг него обманную сеть лживый фрачник, и что во фрачнике, отце лжи, — главная препона для сердца, взыскующего любви девушки, увенчанной счастливой сиренью.
Исполненный негодования, вскричал Веснин:
— Неправда! Это вы и ваш второй мир, нечистая, злая сила, — тщетные тени, а она, она — настоящая… Вы заключили ее в тесный плен, но я освобожу ее. Я знаю слово…
— Если знаете, говорите, с презрением ответил фрачник.
И тут случилось страшное. Знал Петр Сергеевич, что есть слова, спасающие от алого наваждения, но сейчас не возникали они в его памяти. Всю силу души напрягал: вспомнить, вспомнить. Но тщетно: дымом расточалась память под презрительным взором фрачника.
И еще трепетал Веснин от смутного ожидания, что, если и вспомнит заклятье, — станет оно в его устах пустым звуком.
Изнемогал Веснин в тщетной борьбе, а девушка красовалась в зеркале все с той же насмешливой улыбкой.
— Ну, это мне надоело, небрежно промолвил фрачник и зевнул. Надо кончать. «Попался на качели — качайся, черт с тобой!» как говорит один из наших поэтов. Получайте маленькое удовольствие, которого вам так хочется. И… — не докончив, фрачник издевательски-любезно поклонился Веснину, обернулся к зеркалу, произнес: — Пожалуйста!
Девушка воздушно отделилась от блестящего стекла. Острой болью ранил Веснина нежданный поцелуй, и Веснин почувствовал, что умирает. Глубокая мгла хлынула в глаза… и он вспомнил слово.
Как отчаянный утопающий, протянул руки к еще нежно светившемуся в темноте образу девушки и воскликнул:
— Да воскреснет Бог и расточатся враги его!
Но только чей-то смех: смеялся ли фрачник? Или смеялась девушка? — был ему ответом.
.
Москва.
6 января 1914
облако тэгов
