...И чтобы не бегать дважды — и учитывая, что днепропетровское отделение Укрпочты наконец-то совладало с квестом "Получи посылку из Польши" (что характерно, киевское справилось с ним на пару месяцев раньше и с первой попытки ), размещу-ка я пару-другую фотографий, чтобы, значит, поддразнить добрых сэров и любезных дам.
В силу обстоятельств, я стал счастливым обладателем полной подборки вышедших в издательстве "Wydawnictwо Literackie" книг Я.Дукая (за что отдельное спасибо пану Яцеку и Иоанне Дембровской из "WL".
Выглядит это так вот:
Но особый разговор — как оно издано: рисунки на обложке авторства Томаса Багиньского; рисунки на форзацах — его же авторства (кроме "Воронка": там рисовал — обложку, форзац и иллюстрации — Якуб Яблоньский); четкая печать; желтоватая, но мягкая и приятная на ощупь бумага. Даже тысячастраничный "Лед" читается вполне удобно, без боязни, что — распадется в первые дсять минут.
И — несколько примеров:
форзац сборника "W kraju niewiernych"
форзац романа "Lód"
форзац сборника "Xavras Wyżryn i inne fikcje narodowe"
форзац повести "Wroniec"
разворот повести "Wroniec"
страница из повести "Wroniec"
разворот повести "Wroniec"
разворот повести "Wroniec"
страница повести "Wroniec"
форзац сборника "Król Bólu"
Ну и для задания масштаба — стопка Дукая рядом с "Системой мира" Нила нашего Стивенсона:
Ах, едва не забыл — самое главное: вся эта красотень дополнена пропечатанной на обложке ценой (я ажно прослезился, увидев). Совершенно не представляю себе политику ценообразования между издательством и книжными магазинами, и насколько это цена конечная, но, например, цена на обложке "Короля боли" (без малого тысячастраничная волюмина) — 59.90 злотых; "Воронок" — со всеми его иллюстрациями — 39.90 злотых.
...а добрый сэр Владимир Пузий, ежели найдет необходимым и изыщет время, добавит, небось, в своей колонке, что я не показал/не разместил
Год 2011 для польскоязычной фантастики, со слов самих польских читателей и критиков, был годом яловым: совместился целый ряд факторов (очередной виток кризиса, проблемы у ряда до той поры ведущих издательств, заточенных под польских авторов, продолжающаяся работа самих авторов над давно анонсированными произведениями, чье издание было отложено еще на год, и пр.). Но тем виднее становится некий средний уровень интересного.
Тем более что и в бедный год здесь было что почитать.
(На всякий случай: во-первых, ниже какое-то количество слов о произведениях польских авторов; переводная литература – особая статья разговора; во-вторых, большая часть того, что ниже – озвучивание «напевов Рабиновича», критических реакций на вышедшие произведения).
И начать, полагаю, следовало бы с двух антологий, каждая из которых стала заметным событием (если избегать всяких там банальных «событие года» :) ) прошлого, 2011 года.
Несомненный №1 (в смысле для меня). Польский вариант «возрождения НФ» — и, кажется, куда более убедительный.
Ниже – по паре-другой слов о рассказах, вошедших в сборник.
CEZARY ZBIERZCHOWSKI, "SMUTEK PARSEKÓW"
Збежховский – автор хорошо принятого сборника рассказов «Requiem dla lalek» и ряда рассказов (в том числе, провокационного «Płonąc od środka» из сборника «Nowe idzie» — того же, кстати, «Powergraph»’а, – играющего с тематикой пола/гендера). История колонизационного корабля, улетающего от Земли, пожираемой вышедшей из-под контроля нанотехнологией. Из обзоров: «У текста есть все, что должно производить впечатление: тяжелая, полная напряженности атмосфера, изолированное от мира место действия, несколько странноватая сюжетная эстетика. Есть здесь и большой социальный эксперимент, и индивидуальное сомнение в собственном бытии, новый клерикализованный порядок умирающего мира. Текст сильный, дискуссионный, остающийся в памяти».
RAFAŁ KOSIK, "A PIERWSI BĘDĄ OSTATNIMI"
Косик – автор в Польше известный, номинант и лауреат ряда престижных премий (в том числе за роман «Хамелеон», получивший дубль премии им. Я.Зайделя и награды им. Е.Жулавского); кроме того – активный издатель. «Первые станут последними» — второй рассказ сборника на «классическую» тематику межзвездной колонизации. Из обзоров: «На этот раз (сравнительно со Збежховским – С.Л.) климат попроще, с проблемами более практичными, в формате «робинзонада на другой планете». Много детей, мало взрослых. Наблюдая за творчеством Косика, утверждаюсь в убежденности, что у него прекрасно получается работать на уровне микро (конкретных фабульных ходов) и мезо (изображая, скажем, социальные группы), но на уровне макро (генерализации, длительные тренды, структура мира, философствование) он часто скатывается к упрощениям типа: «Ничто так не двигает прогресс, как война». На уровне самого рассказа – столкновение двух проектов, навязываемых взрослыми детям: главного героя, выстраивающего нечто наподобие «Властелина мух-2» и его двоюродной сестры, старающейся привить детям слабо соотносящийся с реальностью утопизм. При этом рассказ завершается прозрачным, однозначным выводом и надолго остается в памяти».
PAWEŁ MAJKA, "PSEUDAKI"
Майка – писатель, за которым стоит следить. Мне лично попадались несколько его рассказов, и авторская игра с конструируемыми им мирами мне импонирует. В «SF» Майка представляет рассказ на тему постсингулярности и, кажется, делает это очень и очень импонирующее. Из обзоров: « «Псевдаки» — легчайшая по форме разновидность hard-SF, но не менее отважная в постановке вопросов и предполагаемых ответах, нежели робаты «мэтров». Майка задается вопросом, что возникнет на Земле после Сингулярности и во что сэволюционирует; каковы будут следующие генерации постчеловечества. Можно даже сказать, что говорит он генезисе бога (пусть даже цифрового), который открывает свои недостатки и ограничения своей божественности – и учится это принимать. Текст – куда больше того, что может показаться на первый взгляд». «С рассказом случается странная штука: у Андрэ Нортон была некогда повестушка, чье действие происходит на постапокалиптической Земле, покинутой людьми, на которой появились цивилизации котов, собак и крыс, а за всем этим следят люди с орбиты. Это было забавно, легко, увлекательно. И именно таковы были первые ассоциации – чрезвычайно позитивные – после начала знакомства с рассказом Павла Майки; его псевдаки, обладая рядом звериных, местами кошачьих черт, пребывают (пребывание 2.0, физически-сетевое) в безлюдных, но не пустых городах. Однако, это история – о постчеловечестве, причем формат наррации – самый непростой в сборнике».
MICHAŁ PROTASIUK, "TRZECI ADAM"
Еще один небезынтересный автор (и к нему мы еще вернемся ниже в этом обзоре). Его романы (а их на текущий момент – три) играют с проблематикой близкого будущего, корпоративных войн, социальных экспериментов etc. «Третий Адам» — насколько понимаю, попытка «движения в сторону». Из обзоров: «Формальной темой является рассказ об ИИ, развившемся в системе управления уличным движением. Козырем же произведения является, прежде всего, идея и особенности ее решения – до некоторого момента каждый следующий фрагмент текста обогащает его новым контекстом (юридическим, научным, экономическим, промышленно-шпионским, в конце – религиозным). В целом текст, несмотря на некоторое число упущений, чрезвычайно неплох». Говоря о рассказе, вспоминают (правда – не сказать, что комплиментарно) отсылки к «Ложной слепоте» Уоттса и произведениям Игана и Лема.
ALEXANDER GÜTSCHE, "CIŚNIENIE EWOLUCYJNE"
Автор всего лишь двух опубликованных рассказов (здесь – чуть ниже – нам придется вспомнить и второй). Критики говорят о возникающих при чтении ассоциациях с «Accelerando» Стросса. «Притягивает свобода, с которой Гютше рисует образы почти современных нам героев, их амбиции и приоритеты, то, как он втягивает читателя, а порой развлекает какой-то попкультурной аллюзией. Это фантастика, крепко коренящаяся в экономике, играющая с современными тенденциями как микроэкономическими (недостатки управленческой работы, старт-аповая деятельность, ребрендинг), так и макроэкономическими (глобальные финансовые потоки). Конретный, хорошо продуманный и реализованный текст».
ANDRZEJ MISZCZAK, "IMPNEURIUM"
Мищак – автор, который, как мне кажется, показывает прекрасную динамику роста: имея в виду и «Гарпунщиков» в номинационном списке премии им. Я.Зайделя, и рассказы, появлявшиеся в последующие годы. (Кстати, одна из особенностей польского рынка фантастики – целый ряд авторов, которые там замечены и отслеживаемы, за плечами своими до сих пор не имеют не только романной публикации – но даже сборника рассказов). Из обзоров: «Сферы, в которых реализован «Impneurium» Анджея Мищака, я определил бы как техно-триллер, политика, религия, медицина. При чтении я оставался умеренно удовлетворен – близкую идею в свое время я видел у Питера Уоттса. Интересна сюжетная основа и дилемма протагониста, хотя рассказ несколько страдает от отсутствия выразительных персонажей на втором-третьем планах. Но несмотря на это, сконцентрированность на близком будущем, поднятие важных вопросов, как, напр., неассимилируемые мигранты, рисунок общества страха, в котором терроризм – суть циклическое состояние – сильные стороны рассказа». « «Impneurium» еще раз играет с проблемой надчеловеческого сознания, на этот раз возникшего не спонтанно, но как результат инфицированности чужим. И хотя можно заметить, что все, что стоило сказать о биологическом происхождении религии, сказал уже Иган в «Oceanice», Мищак выгодно оттеняет свою прозу земными и историческими декорациями. Разве что можно поставить ему на вид, что фон медицинский порой затмевает фон исторический, и то, что автор вложил недостаточно сил, чтобы защитить свой концепт перед бритвой Оккама».
BŁAŻEJ JAWOROWSKI, "OTCHŁAŃ PTAKÓW"
Тоже автор всего лишь двух опубликованных рассказов (и этот – второй). И тоже – если верить критикам – автор с потенциалом. Из обзоров: ««Бездна птиц» — рассказ, ведущийся с точки зрения представителя экстендов (первая ступень на дороге к постчеловечеству) – и представителя стандартных хомо сапиенс. Текст Яворовского обращает на себя внимание эрудицией и свободой смены тем. Но куда важнее, что в этом видна определенная целесообразность – автор, фиксируя неизбежные последствия технического прогресса, пытается отыскать в этом новом мире смысл существования с точки зрения христианской перспективы. В отличие от Дукая, который в своих романах и повестях нередко наставивает, что с развитием человечества должна бы развиваться и теология, Яворовский предпочитает вспоминать об определенных универсальных ограничениях, которые касаются как человечества, так и постчеловечества – у него Бог остается все время непознанной тайной, независимой от перцептивных возможностей субъекта. Интересный подход и прекрасный рассказ».
MARCIN PRZYBYŁEK, "WYMIAR WEWNĘTRZNY"
Из обзоров: «Рассказ короткий и специфический. Пжибылек велит своим героям эпатировать нас непрекращающимися эмоциональными выплесками относительно красоты и сложности вселенной – примерно в таком вот стиле: «Заплакал, а вместе с ним плакал его внутренний ребенок, а с ними – плакал весь мир». В подобной экзальтированной интонации выдержан весь текст». «Стилем и орнаментацией вызывает в памяти «Кибериаду». Пжибылек разыгрывает сюжет, происходящий из hard-SF методами, для жанра нехарактерными (как Дукай разыгрывал фэнтези в «Движении Генерала»)».
WOJCIECH SZYDA, "KRÓLESTWO MYŚLI"
Шида – на настоящий момент автор четырех книг и трех с половиной десятков рассказов; считается одним из наиболее интересных авторов, разыгрывающих религиозные темы. (И к его сборнику рассказов, вышедшему в 2011 нам еще придется вернуться). Из обзоров: «Форма, стилизованная под репортаж/документальный фильм – записи интервью нескольких человек, каждый из которых представляет свой взгляд на проблему. Шида рассказывает историю о специфической MMORPG/VR, в которой можно реализовать любую мысль игрока. Рассказ симпатичен, сюжет интересен, но без безумия – форма не поражает, а последовательность действий узнаваема». «Царство мысли» Шиды – произведение в форме репортажа, слегка техническое по смыслу и сильно религиозное по идее; произведение, для которого фантастика – лишь повод порассуждать о последствиях абсолютной и ненаказуемой свободы».
MICHAŁ CETNAROWSKI, "GODZINA NADAWANIA"
Из обзоров: «Одинокий человек кружит над погибшей в катастрофе Землей, раз за разом отправляя сообщения – и слушает ответы, которые все еще приходят к нему. Цетнаровский отказывается в рассказе от попыток научного анализа катастрофы – концентрируется вместо этого на передаче эстетики упадка. С одной стороны, образ холодного, клаустрофического пространства космической станции, с другой – образ планеты, пожираемой гигантской, обезумевшей экосистемой с неконтролируемым ростом».
JAKUB NOWAK, "AMNEZJAK"
Новак, как по мне, – из тех авторов, за которыми чрезвычайно интересно следить, и всякий рассказ которых может стать (а то и становится) заметным событием в польском фэндоме (кстати – тоже ведь автор без сольной книги за плечами). Новак – предельно разный: жесткий польский киберпанк «Доминичка говорит:» (переведенный на русский, кстати, из анонсированного, но никак не преодолеющего зазор между макетированием и читателем свобрника «Чужие Сны»), попахивающий безумием эко-техно-триллер «Граница Чистилища», громыхающий и неистовый «Карнавал» — история альтернативной Европы времен «Весны народов». В 2011 г. у Новака – в сборниках, о которых и речь – было опубликовано три рассказа, и этот – первый из них. Из обзоров: «Один из тех рассказов, где уже через несколько страниц знаешь, что чего-то подобного ты еще не видел. Ни в прозе польской, ни в прозе иностранной. Сперва он даже может вызвать у вас недоверчивый вопрос: «This is madness!?». А потом автор отвесит вам пинка, с криком: «This is Amnezjak!» — и вы пропали. Я – пропал. Действительно: блестящий образец прозы с небанальным сеттингом, выразительными героями, и – прежде всего – идеей. Мир, в котором измерения физическое и дискурсивное нераздельно перемешаны. НФ-фантасмагория, в которой сталкиваются элементы наррации старосветской, футуристической и даже... фанатской. Текст, который после завершения чтения требует себя перечитать снова. Трудно что-либо добавить – для меня стопроцентный кандидат к премии Зайделя за рассказ прошлого года». «Особняком в антологии стоит «Амнезяк» Якуба Новака, который пробуждает во мне двойственные чувства. Я ощущаю в нем сильное влияние «Вечного Грюнвальда» Щепана Твардоха, а острота, резкость и неприятность этого текста искушает обвинить его во вторичности, но – это была бы ложь. Возможно, это не вполне диалог с книгой Твардоха, однако один элемент создает значимую разницу и взывает к дискуссии. У Твардоха герою было дано сломать парадигму своего существования и отказаться от нее. У Новака, что литературно более ценно, все остается открытым для интерпретации читателя. Явственно, но не в лоб, Новак ставит еще и вопрос, все ли традиции достойны поддержки и жертв. Как возможно установить источники и ценность того, что определяет нашу жизнь? И какова цена подчинения тому, что мы считаем обязанностью?»
JACEK DUKAJ, "SCIENCE FICTION"
Дукай – писатель, в представлениях не нуждающийся. В «Science fiction» помещена его последняя из написанных повестей (без малого роман – более двухсот страниц текста) – одноименная сборнику. Из обзоров: «Это история вымышленного писателя НФ из близкого будущего (слегка в стиле «Линии сопротивления») и его романа hard-SF, в котором «Марс атакует». Яцек Дукай соорудил произведение в формате .rar или .zip – для его распаковывания необходим не только определенный уровень владения проблемами философии науки (здесь – прежде всего оригинальный подход к старой проблеме, является ли математика конструктом или объективной реальностью), но и определенный уровень готовности работать с текстом. Учитывая многоуровневость повествования, автор позволяет себе некоторую радикализацию – напр. второй уровень, «марсианский», особенно вначале, кажется чем-то, что по-английски передается прекрасным и емким термином «mindfuck». ... Неистовый, полный эрудиции текст – самой серьезной проблемой которого может быть именно «формат», – он требует от читателя изрядного терпения».
2. Głos Lema (издательство «Powergraph», 552 с.)
И — №1,5 (что характерно, того же издательства, что и предыдущий сборник). Антология памяти С.Лема – и уже это одно задает тон для большинства тем и художественных решений, нашедших отражение в тексте сборника.
Вполне явственны здесь посылы издателя и автора предисловия (того же таки Яцека Дукая).
Аннотация: «Для поколений читателей он был Мастером, для поколений авторов – образцом. Умершему пятью годами ранее, писателю и философу Станиславу Лему, в этом году исполнилось бы 90. Этот сборник возник, чтобы его почтить. Искусственный интеллект, виртуальные миры, андроиды, замещающие человека. Сюжеты, ареной которых является вся Вселенная. Чужие планеты, на которых открыты следы жизни. И космос, неисследованный и опасный, все еще на расстоянии вытянутой руки».
Из предисловия Дукая: «Ни одна хорошая книга не может уйти безнаказанной, а всякий творческий акт одновременно оказывается предметом рыночной игры. И, как и в случае с множеством иных начинаний, инициаторам издания антологии рассказов, инспирированных творчеством Станислава Лема, легко приписать низменные желания: что, мол, используют известное имя ради бесплатной рекламы, что это не более чем маркетинговый ход.
На самом же деле мы здесь имеем дело с попыткой едва ли не героической.
Потому как, во-первых, действительно ли «Голос Лема» использует известную марку – или же, скорее, как раз пытается ее создать (или воссоздать)?»
Содержание сборника:
1. KRZYSZTOF PISKORSKI – „TRZYNAŚCIE INTERWAŁÓW IORRI”
2. RAFAŁ ORKAN – „KSIĘCIA KORDIANA KSIĘŻYCOWYCH PRZYPADKÓW CZĘŚĆ PIERWSZA I NAJPRAWDOPODOBNIEJ OSTATNIA”
3. WAWRZYNIEC PODRZUCKI – „ZAKRES WIDZIALNY”
4. ANDRZEJ MISZCZAK – „PORYW”
5. ALEX GÜTSCHE – „LALKA”
6. JOANNA SKALSKA –„PŁOMIENIEM JESTEM JA”
7. JANUSZ CYRAN – „SŁOŃCE KRÓL”
8. WOJCIECH ORLIŃSKI – „STANLEMIAN”
9. RAFAŁ KOSIK – „TELEFON”
10. PAWEŁ PALIŃSKI – „BLASK”
11. FILIP HAKA – „OPOWIEŚCI KOSMOBOTYCZNE DOMINIKA VIDMARA”
12. JAKUB NOWAK – „RYCHU”
Из обзоров: «Яцек Дукай, один из светил современной польской фантастики обращает внимание на определенное обстоятельство, спрашивая во вступлении: что это значит «писать как Лем»? Кажется, что число стратегий, которые могли бы в этом случае быть избранными авторами – в достаточной степени ограничено. Первая возможность, ясное дело, это писать, подражая, вписываться в лемовскую конвенцию, которая, при всей своей сложности и богатстве, наверняка предложит потенциальному автору комфортную для него нишу. Однако это комфорт кажущийся; Лем – это не только жанровые рамки, Лем – это язык: может порой и старомодный, но всегда богатый, зрелый и захватывающий своим размахом. Вторая возможность – работать над «лемовскими надстройками» — собственными сюжетными/мировоззренческими конструкциями, опирающимися на канву и «модус операнди» Лема. Однако можно ли вычленить этот «лемовский фундамент» в его, как мы вспоминали чуть ранее, необычайно богатом сюжетно и стилистически творчестве? А если существуют сомнения насчет существования такового фундамента – то важен ли вопрос о том, можно ли, опираясь на него, что-либо вообще построить?
Такого рода сомнения не покидали меня, когда я принялся за первый текст сборника: «Trzynaście interwałów Iorri» Кшиштофа Пискорского. Эта трансгуманистическая hard-SF с самого начала атакует читателя беспардонным языком, тяжелой, чуждой атмосферой и умело ведомым повествованием, представляя собой прекрасный образец наиболее современной волны НФ, обеими руками черпающей из научных теорий (мультиверсума, технологической сингулярности), одновременно касаясь проблемы сугубо философской (природа сознания, первопричина универсума). Если добавить к этому еще и некоторое число «игровых» элементов, мы получаем чрезвычайно резонирующую, прекрасную литературную смесь.
«Księcia Kordiana księżycowych przypadków część pierwsza i najprawdopodobniej ostatnia» Рафала В. Оркана – также удачная и симпатичная попытка вписаться в сказочную конвенцию «Сказок роботов», искрящуюся непринужденным юмором – и прекрасно «ссимулированным», глубоко ироническим взглядом Лема на истинно человеческие черты.
«Zakres widzialny» Вавжиньца Поджуцкого – попытка ухватить суть Лема раннего, т.е. того, в котором только формируется познавательный скептицизм, главным образом направленного на проблему Контакта. Я бы разместил «Zakres widzialny» где-то в окрестностях феноменального «Эдема», который явным образом вдохновлял автора. И ровно также, как Лем, вдохновляет пластичностью описаний и фиксацией «чуждости» своей планеты, Поджуцкий рисует перед читателем мир мир, управляемый неизвестной, но глубоко беспокоящей логикой, и делает это чрезвычайно умело, образцово реализуя все «канонические» повороты такого рода наррации. Солидный рассказ в старом добром стиле.
«Lalka» Алекса Гютша – произведение, инспирированное цитатой из «Расследования»: «А что, если некто изготовит куклу (...), которая будет несчастной и смертной – что тогда?», которая уже с самого начала подает сигналы о том, в каком направлении движется текст. В очередной раз мы имеем дело с загадкой сознания и сущности человечности, что, впрочем, реализовано довольно предсказуемым и штампованным образом. Рассказ местами отдает банальностью, для знающего читателя (а я считаю таким любого, кто увлечен Лемом) он вполне умелый, но наверняка не уровня Лема. Полагаю, один из слабейших – если не самый слабый – текст антологии.
«Płomieniem jestem» от Джоанны Скальской – вариация на тему Контакта, но дергающая своей прямолинейностью, особенно имея в виду читателей Лема, привыкших к изрядной утонченности и сложности, с которой автор всегда подходил к этой теме (сообщение, закодированное в нейтрино – «Голос Господа»; сообщение закодированное в фантомных созданиях мыслящего океана – «Солярис» и т.д.). (…) Единственная «смежность» рассказа с Лемом – тот факт, что его наверняка возможно было бы сгенерировать с помощью «Карманного Компьютера Сюжетов НФ» из «Фантастики и футурологии», но наверняка ведь речь шла о несколько другой связи.
«Słońce król» Януша Цырана – текст, который своим необычным языковым богатством сразу вызывает в памяти феноменальную «Маску». История молодого Паскаля, закрытого во дворце, полном чудес, представляет собой весьма ловкую смесь реалий из альтренативной истории, фэнтези, а также литературы ужасов. Браво за смелость и профессиональное умение!
«Stanlemian» Войцеха Орлиньского, журналиста, автора книги «Что это за сепульки? Все о Леме» — это иронический, наполненный отсылками к поп-культуре детектив, размещенный в лемовской «фантоматике». Однако явно видно, что автор не имел амбиций вписаться в превосходное «Следствие», и что текст представляет собой лишь ироническую ухмылку, обращенную к читателю. И – следует похвалить автора за исполнение.
«Telefon» Рафала Косика снова, кажется, целится именно в упомянутое выше «Расследование», и делает это на высшем уровне. История таинственной авиакатастрофы, в которой гибнет муж главной героини, прошита нитями хоррора (мертв, но... звонит своей супруге), что добавляет поискам правды дополнительный жанровый вес. Выразительно выписанные герои и умело ведомая интрига – относятся к сильным сторонам текста. И хотя в очередной раз я подозреваю, что знающие произведения Лема читатели без труда разгадают загадку – и задолго до завершения рассказа – текст получился достойный прочтения.
«Blask» Павла Палиньского – один из наиболее интересных текстов антологии, хотя «встроить» его в русло творчества Лема возможно с трудом. Автор берется за сюжет «conditio humana» в его холистической трактовке, используя его как исходный момент в истории главного героя – К., который фиксирует странные изменения в своей телесности. Рассказ представляет собой попытку реестрации этого поступательного процесса с нескольких точек зрения, и в своей основе остается типичный «исследованием случая», что лишь придает чтению привлекательности.
«Opowieści kosmobotyczne Dominika Vidmara» Филиппа Хаки – самая длинная вещь в антологии, но это вполне понятно; автор обеими руками черпает, переплетая их сюжеты, из «Совершенной пустоты», «Звездных дневников», «Футурологического конгресса» и «ГОЛЕМА XIV», а такое амбициозное решение требует соответствующего пространства. Удалось это реализовать в полной мере. К тому же, автор позволяет себе умело вплести сюда и собственный сюжет, ни малейшим образом не нарушая базового уровня жанра, а также умело симулируя лемовскую специфику языка и синтаксиса. Несомненно, лучший текст всего сборника!
Антологию завершает Якуб Новак с рассказом «Rychu», представляющим собою, скажем прямо, мастерскую попытку взглянуть на Филиппа К. Дика в его связи с Лемом. Для непосвященных – Дик считал, что «ЛЕМ» – оперативным псевдоним тайного отряда КГБ, пытающейся инфильтроваться в среду НФ Америки, как доказательство используя богатство литературных стилей, которыми Лем без проблем пользовался. Вероятно, говорит во мне протестующий фэн ФКД, но представление американского автора как вонючего, отвратительного и совершенно безумного человека, живущего на грани, не пришлось мне по вкусу. Концепция интересная, но реализация оставляет, как по мне, желать лучшего».
«Анджей Мищак в «Poryw’е» создает даже не микс, не стилизацию, не заем идей, но настоящий spin-off со всеми вытекающими последствиями. На этот раз автор вполне использует возможности раскрытия второго дна в «Альбатросе», создавая историю пронзительную (имея в виду позднейшие рассказы о пилоте Пирксе), и одновременно замечательно вписывающуюся в оригинал».
3. Sławomir Mrożek, Stanisław Lem. Listy
Не совсем антология, но пусть будет здесь :) Большая – без малого на семь сотен страниц – публикация переписки Станислава Лема и Славомира Мрожека (письма за период 1956-1978 гг.). Несомненное событие для любителей Лема.
Издательская аннотация: «Два великих писателя. Две непохожих личности, два разных темперамента. Могло бы показаться, что Славомира Мрожека и Станислава Лема связывало очень немногое. Однако оказывается, что писатели много лет были друзьями и писали друг другу архиинтересные письма. Не только о литературе, не только о большой политике, но и о вполне приземленном – например... об автомобилях, большими любителями которых они были. В этой переписки много иронии, словесных игр и шуток. Публикация писемь Станислава Лема и Славомира Мрожека – чрезвычайно заметное культурное событие. Книжка бросает новый свет на творчество писателей и времена, в которые тем пришлось жить».
«Переписку начинает робкое письмо Мрожека (младшего на десять лет) к Лему – здесь у нас отношения «учитель – ученик»; отношения, которые постепенно меняются, до статуса равноправия обоих собеседников.
(...)
В скобках замечу, что хватает в корреспонденции обоих собеседников неизбежных пикантностей, сильных слов, эротических акцентов. И это, например, ставит под сомнение известный тезис о консервативности Лемма относительно эротизма. Отсутствие постельных сцен в «Солярисе», например, пожалуй сознательное художественное решение, которое лично мне кажется верным и справедливым. Секс часто ненужным образом искажает сюжет, а натуралистическое описание соития (взять хотя бы «достижения» в этой области Земкевича) часто соседствуют с графоманией.
(…)
В перерывах бесед автолюбительских, писатели заняты делами куда менее существенными. Например, перестукиваются взаимно на художественные и критические темы. Интересно, что ощупывают матерьяльчик самых значимых вещей друг друга: Лем превращает в пепел «Танго»; Мрожек ведет обширную полемику с «Суммой технологий». Но это критика интересно аргументированная: сильные умы даже ошибаются интересно. Здесь нет места для обид или детских капризов – идет конкретная дискуссия. При случае также выходят на поверхность индивидуальные отличия авторов – Мрожек разновидность истерического одержимца и крайнего индивидуалиста; Лем – интеллектуальное кибернитическое чудовище, до боли рациональное (видно это в его анализе произведений Мрожека: холодный подсчет использованных средств выражения). Но несмотря на эту разницу – а может именно благодаря ней – что-то их взаимно притягивает, обращает один к другому.
Чрезвычайно интересны (известные, конечно же, по их литературным творениям, но здесь – поданные сентенционально, словно в таблетке) антропологические размышления обоих писателей. «Только давление внешних обстоятельств, – пишет Лем, – придает человеку форму, т.е. делает его особым – да и то лишь до определенной границы. Слишком многое превращает человека в бессильно дрейфующий предмет (связываемый, сажаемый на кол, коронуемый, насилуемый и т.д.). Если отсутствует давление, экзистенциальное отчуждение начинает одолевать, уничтожать, убивать».
«Проблема в том, – Мрожек на это, – что человек хочет не только, чтобы ему было хорошо, но и, прежде всего, чтобы ему было лучше, чем другим. Одному – в плюс, остальных – в грязь. И получается всегда ерунда со всеми этими правилами. И можно хоть сто раз вычеркивать себе на бумаге этого несчастного одиночку, но в реальности этот одиночка остается. Я остаюсь».
Наконец, польские болести. Для обоих писателей ПНР-овская реальность крайне раздражающа (Мрожек в конце концов таки эмигрирует); но все же не только система, не только ирреальный реальный социализм критикуется ими, но и определенные невыносимые аспекты польскости вообще. Я уже слышу эти голоса интернет-троглодитов о нехватке патриотизма, антипольскости и пр. Точно так же нападали и на Милоша; природа этих атак низка и совершенно понятна (...) Но упреки автора в нехватке патриотизма напоминает мне претензию к доктору, что он зря диагностирует пациенту свинку или рак».
И в конце – попытаюсь перевести одно из писем из найденных в инете.
Станислав Лем к Славомиру Мрожеку (29 октября 1964)
«Дорогой Славек,
прежде всего, сравни, прошу, белизну бумаги, на коей пишу я к тебе с белизной той, на коей писал ко мне ты. Теперь же – к делу. Ошибаешься, если думаешь, будто я полагал бы в какой-то там мере неуместными твои мольбы о прощении и будто бы считал, что иноязычные названия изведанных тобою местностей станут предметом разговоров здесь. Ибо можно быть заключенным в ореховую скорлупу, и, тем не менее, и т.д. Олень подстреленный хрипит, а лани горя нет, и всякое такое, но на самом деле непросто всякий раз решить, кто – та судьба, а кто – лань, коей горя нет. (Рассказывал же тебе, a propos, вспомним над гробом, рассказывал же тебе Блонский о том шведском псаре, подстреленным королем Густавом, которого король попрекал, что, дескать, выходя ему на линию огня, тот должен был кричать: «Я судьба!»).
И если уж дал ты мне право, как полагаю, отплаты тебе око за око, и вот тебе моя отповедь.
Положение твое как парняги, мешка с кишками и одновременно писателя, согласно письму твоему, если считать его перечислением проблем (From Here to Eternity), ужасно без сомнения, но все же оно не смешно – а мое смешно.
Говорил я уже выше, что око за око, а стало быть, письмом своим повлек ты мое, так вот же тебе. Я – автор 17 книг; с двумя-с-гаком-миллионными сукупными тиражами; книг моих нигде в стране не купить, потому как закончились. Занимаюсь я не только художественной литературой, но и сциентическими пророчествами, а потому состою из двух половинок, т.е. скорлупа моя из них состоит, потому могу, в случае необходимости, прятаться то в одной из них, то в другой. И все же нет у меня ни малейших иллюзий. Все мое писательство делится на книжки старые, вроде «Астронавтов», благодаря которым получил я тиражи и переводы, книжки, которые для меня являются ничем – ничем иным, как только вступительными упражнениями к следующим. И – на книги более поздние, главным образом, оставшиеся без отзывов. Ибо на меня вот уже пару лет нет рецензий, кроме упоминаний в рубриках издательских новостей, например, в «Dzienniku Polskim». Можно выстраивать в себе внутреннее равнодушие относительно столь тотального игнорирования, однако ж, полагаю, такие книги, как «Дневник, найденный в ванной», как «Солярис», как «Сумма технологий» стали определенными культурными фактами – или, вернее, препозицией таких фактов. А ведь, a la longue, писательский труд исчисляем своим общественным влиянием. Не знал я ни жестких противников, ни блестящих оппонентов, ни энтузиастических последователей, не основал никакого движения, не изменил представлений ни по какой, увы, теме. И в этом – единственно значимом смысле – я, с теми миллионными тиражами, совершенно не существую. У меня популярность довоенного Марчиньского. Некогда, будучи у Скурницкого в «W.Literackim», просмотрел я тщательно собираемые там разнообразнейшие рецензии и вырезки относительно моих книг, которые Издательство копит. Это абсолютная манная каша, абсолютная Вавилонская башня, например – единственную 30-строчную рецензию, вообще полученную мною на «Сумму», написал типчик, который назвал меня в ней «гением мистификаций». Таковы результаты моих трудов, дорогой Мрожек. Полагаю, писателю не должно игнорировать общественного отклика на его творчество. Потому я и делаю, пописывая дальше (поскольку, а что же можно делать другого), независимо от того, что пописываю, выводы. Принимаю же во внимание прежде всего то, что, во-первых, подобная ситуация смешна, а, во-вторых, что не может никогда быть прав индивид перед лицом всех. Обжорства и лукулловы пиры сына не отменяют голода отца. Заметь, прошу тебя, что это – истина, и что степень так называемого признания любого культурно-продуктивного индивида поколением, этому индивиду современного, является фактом фундаментально неотвратимым и безапеляционным. Невозможно расчитывать, не превращаясь в смешного кретина, в признание грядущих поколений. Признание посмертное суть нечто, не являющееся важным, оно то, что не имеет ни малейшего значения. Оно может оказаться лишь разновидностью душевного успокоения, пластырем, смягчающим боль раздраженной самовлюбленности. Но и только. Потому что когда пишешь – не пишешь, все же, ни для каких там будущих поколений, да и признание их в лучшем случае будет иметь лишь характер историософического сожаления (ах! се был предвестник! глупцы они, эти наши предки, что его не признали – и т.п.). Конечно, общественная реакция может быть и спорной. Но в любом случае тот, кого полагают паяцем, когда сам он считает себя пророком, должен принять шутовской колпак, трудясь дальше, он должен внутренне, хотя бы частично, отказаться от пророческой позы. Потому что «смешность» приходит извне и аутентична в этом смысле, невзирая на то, получена ли она «справедливо» или заслужена «несправедливо». Можно быть, скажем прямо, спорным элементом в культуре, и это тоже хорошо, но когда ты всеохватно остаешься ВНЕ, когда наступает тотальное игнорирование – невозможно для своей дальнейшей работы не принимать это во внимание. Здесь речь не о героизме одиночества, но исключительно об обыкновенной рассудительности. Позавчера, когда был я в Варшаве, прицепился ко мне какой-то французский молодой публицист, любящий НФ-ки, – ради интервью. И только дома, принявшись читывать номер журнала, в котором тот раньше упоминал обо мне, а именно о «Безмолвной звезде», снятой по «Астронавтам», того знаменитого Метцига-режиссера, я понял, насколько был глуп, говоря ему об информационной бомбе и о спектрах и цивилизационных кривых космических систем, поскольку в журнале том писалось о Дракуле и о фильмах навроде I WAS A TEENAGE FRANKENSTEIN, I WAS A TEENAGE WEREWOLF. Я, понимаешь ли, постоянно пытался из основательно подлого, ссученного жанра сотворить «высшую философию», набить ракеты кипами проблем, а так называемую известность получил именно что ракетами, а не проблемами. Никому они не нужны, никого совершенно не интересуют, никто не жаждет принимать во внимание, что они вообще где-то там и вправду существуют. Наверняка француз принимал меня за изрядно скушного и совершенно идиотического – и был прав. Я уж не говорю даже о Западе, поскольку абсолютное отсуствие ответа, хоть какой-то «раскачки» здесь у нас исключает проникновение на Запад. Вот и получается, что вместе со всем тем моим библиотечным грузом – я в нигде, я – Робинзон по космической шкале. А поскольку я те информационные бомбы и прочие разновсякости измыслил, то остался проигнорированным вдвойне – в науке настолько же глухо, как и в литературе. В философии так же, как и в критике. Жалею ли я об этом? Нет, ибо это просто факты. Мне бы хотелось дискутировать с Академиями, у меня есть о чем – а меня приглашают на вечера с молодежью из экономическо-дорожных техникумов. И что я могу сказать этой молодежи? В моих писаниях литературных, как я уже говорил, «смешность» эту я должен принять, но что касается теоретических, то в «Кибернетике и литературе», за которую я, пожалуй, снова приймусь на следующий год, буду уперто, обращаясь ни к кому, излагать свое кредо, с твоими неминуемыми возражениями, и не только с твоими, но и вообще, в безумие своем, стану говорить о литературе вещи, с которыми если не 100, то 99 % всех обладающих собственным мнением, не согласятся. На такую настойчивость меня, пожалуй что, еще хватит. Мировые подвижки наверняка мне не помогают, но ведь и не мешают специально, по крайней мере, в домене моего писательства, т.е. непосредственно; посредственно; имея в виду, ага, пертурбации, от которых остатки веры в то и это вытекают, словно из рассевшейся бочки. А ко всему еще и то, что негде мне печатать свои новые вещи. Ну, негде – и лежит их у меня куча: в книжке выйдут, но кроме того: на Радио нет, не возьмут меня, увы, очередь, в «Życiu L.» могу лишь рассказик в год, в «Twórczości» нет, потому что не взяли у меня в прошлом году вещь, которую я все еще высоко ценю, а оттого нет, «Przekrój» взял, но не напечатал. Забавная ситуация, право слово. Телевизионный Театр Фантастики воскрешает какие-то уродства Уайльда, какие-то доисторические штуки, а ко мне даже кибернардин хромой не обращается; впрочем, и я писал им, ничего из этого не вышло, по неизвестным причинам ставить не стали. И остается мне оставаться грубым по отношению ко всяким там «Gallimard»’ам, отказывать в пересылке экземпляров for reading, ибо зачем получать со временем негативный ответ, предпочту сам все в зародыше удавить, обидев. Наверняка, бессмысленная политика, назло родным отморожу уши, но на лучшее меня не хватит. Ну и нет для тебя у меня тех чарующе звучащих местностей, абы их называть, а только Кельце, Радом, Варка. (…). Нет меня в рубриках «Из писательской лаборатории», нет меня в новостных обзорах, нет меня настолько последовательно, будто бы и вправду меня годы назад зашвырнули в космос – и в неблизкий при том. Не получаю из страны никаких читательских писем, только из России порой; и не отвечаю, потому что неохота мне, жалко времени, да и без толку оно все. Если бы мог себе это позволить, то, полагаю, и вообще бы перестал писать, потому что знаю – выработал в себе такой уже кредит молчания, который ничем не проломишь. Непонимание, глупости – брр, – но повторю, общество (и нет в том иронии) всегда право, не к кому апеллировать. Так вот я и живу себе, мой дорогой.
Vale et me ama»
4. Księga wojny. (Издательство «Runa», 480 с.)
Ну и в конце разговора о межавторских сборниках и антологиях – книга не из первой, быть может, пятерки, но – вполне с претензией на первую десятку (по крайней мере – за прошлый год) :)
Очередная антология от «Руны»; предыдущие – «Книга страха» и «Книга драконов» оказались вполне удачными (в смысле, например, номинированности рассказо из них на различные премии – да и в смысле получения этих премий).
Состав – от крепких середняков и выше: всегда ожидаешь чего-то хорошего, как минимум, от Бжезинской, Новака, Орбитовского, Пискорского... В общем, ниже – состав и куски из обзоров:
1. ANNA BRZEZIŃSKA „JEDEN DZIEŃ”
2. JAKUB ĆWIEK „BAJKA O TRYBACH I POWROTACH”
3. MICHAŁ KRZYWICKI „GŁOSY”
4. JAKUB NOWAK „CIĘŻKI METAL”
5. ŁUKASZ ORBITOWSKI „KANAŁ”
6. PAWEŁ PALIŃSKI „WSZYSTKO, CO PRZYJDZIE, JUŻ POZOSTANIE”
7. JACEK PIEKARA „ARTUR HARRY LWIE SERCE”
8. KRZYSZTOF PISKORSKI „PRAWO LOSU”
9. ANDRZEJ SAWICKI „BÓG JEST Z NAMI”
10. MARCIN WEŁNICKI „LATO KSIĘŻYCOWYCH CIEM”
Из отзывов:
«Тематика сборника – война, но подход к ней довольно разнороден. Одни авторы сюжеты своих текстов накрепко увязывают с милитарными действиями, другие же тематику истолковали исключительно как точку отсчета, выстраивая рассказ в меру независимо от нее. К эту последнюю группу следует, прежде всего, включить очень хороший рассказ Анны Бжезинской, которая в рассказе «Jeden dzień» возвращается к стилистике, известную по «Водам глубоким, как небо» (сборник рассказов о мире, схожем с ренессансной Италией – но с действенной магией. – С.Л.). Единственное, что можно поставить в упрек тексту – это чуть ли не маргинальная связь с темой антологии. Все остальное – просто прекрасно: язык, эмоции, реалии, конструкция. Это действительно мощное начало для сборника; возможно даже слишком мозное, потому что ни один следующий текст не в силах встать с ним вровень.
Чрезвычайно позитивное впечатление производит также «Ciężki metal» Якуба Новака, в котором герою приходится сражаться с «престранном» – чуждой реальностью, заливающей Люблин. Не вдаваясь в подробности, в конце нас ждет неожиданный поворот событий, который заставит в новом свете взглянуть на всё описанное в тексте раньше; но не только это составляет силу рассказа.
В чем-то подобный инструментарий – столкновение двух различных сил, влияющих на реальность (ассоциации с дукаевскими «Иными песнями» очевидны) использует Кшиштоф Пискорский в «Prawie losu». Однако этот текст куда более приключенческий, опирающийся на реалии византийских войн, но с сильным фантастическим элементом. Эффект – приятный, однако саму идею я бы с большей радостью увидел в романе, поскольку в рассказе ее потенциал невозможно раскрыть полностью.
И если уж мы начали о Дукаевской атмосфере, то стоит упомянуть также и Якуба Чвека. «Bajka o trybach i potworach» — и не только из-за сказочного слога – несколько напоминает «Воронка». Но рассказ не опирается на исторические реалии – что значительно ослабляет силу повествования о людях, скрывающихся от механических оккупантов. Повстанческие мотивы использует также и Лукаш Орбитовский, опираясь на историю Варшавского Восстания: в «Kanale» — уже немцы сражаются в руинах Берлина с французами и поляками. Идея, быть может и интересная, однако не приводящая к чему-то большему. К счастью, смысл рассказа не только в этом, потому в целом он выглядит куда как неплохо.
Жестокое, но небаталистское лицо войны – тематика текстов Михала Кживицкого и Павла Палиньского: действие их рассказов связано с концлагерями, хотя и преобразованными фантастическим инструментарием. «Głosy» первого совершенно не напоминают его романов, но лучше получился «Wszystko, co przyjdzie, już pozostanie» второго, порой создающий фантасмагорические и жестокие образы, ассоциирующиеся с «Концентрационным лагерем» Томаса М. Диша.
Не обошлось здесь и без ноток более легких и почти юмористических. Например, Яцек Пекара оттягивается на молодежной увлеченности идолами книг и фильмов; одновременно он напоминает, что при заключении соглашений следует рассмотреть все подробности. «Artur Potter Lwie Serce» — типичный текст этого автора: легкий, приятный, но дающий куда как немного. Сходная история и с «Bóg jest z nami»Анджея В. Савицкого.
Марцин Вельницкий, сознательно или нет, написал текст, ассоциирующийся со «Змеей» Анджея Сапковского; главным образом из-за сюжета и природы одной из двух главных сюжетных линий. Однако конечные точки этих двух произведений расходятся, хотя элементы, к этому приводящие, не принадлежат к сильнейшим козырям рассказа. Несмотря на это, впечатления от чтения Вельницкого остаются вполне позитивными».
Учитывая же, что где-то авторский уже за плечами – позволю прервать дозволенные речи, и о авторских книгах, на которые стоило бы обратить внимание, расскажу в следующем посту.
Опасаясь быть обвиненным в «безудержном пиаре одной книги», не могу, все же, удержаться, поскольку – так уж совпало – после выхода на русском языке первого тома историй об инквизиторе Мордимере Маддердине, автор ее – в далекой Польше – дал едва ли не первое интервью за последние пять лет. Причем – посвященное (о, чудо!) по большей мере планам по завершению цикла (насколько понимаю, интервьюер был послан едва ли не «Фабрикой Слов», издательством, выпускающим книги Пекары, что, кстати, наводит на мысли, что – таки скоро планы откладываемые могут сделаться планами реализуемыми – а то и реализованными).
Те, кто следит хотя бы одним глазом за информацией об «инквизиторском цикле», уже, полагаю, представляют себе и его структуру. Но позволю себе напомнить некоторые частности.
На сегодняшний момент, «инквизиторский цикл» состоит из трех плотно связанных подциклов. Во-первых – это, собственно, те тома, права на которых куплены и переводы которых (тут стучим по дереву и сплевываем положенное число раз) имеют все шансы выйти на русском («Слуга Божий», «Молот Ведьм», «Меч Ангелов», «Ловцы Душ»). Герой их – Мордимер Маддердин времен расцвета своей карьеры и сил, узнающий – от тома к тому – все более тщательно охраняемые тайны своего мира. Финальным томом должен стать роман (пока что автор настаивает – что именно так, а не сборник рассказов) «Черная Смерть», завершающий историю и развязывающий сплетенья узелков. Время от времени читатели/издатели начинали говорить о _толстом_ романе.
Однако, мир Мордимера Маддердина получился увлекательным не только для читателей, но и для самого автора – и вместо того, чтобы поставить окончательную точку, между 2008 и текущим моментом Яцек Пекара издал несколько томов, связанных с историей Маддердина и являющихся формальными приквелами базовой тетралогии.
Прежде всего, это «Płomień i krzyż», где Мордимер Маддердин – лишь персонаж второго плана (пусть и достаточно важный). На место же рассказчика выходит профессиональный инквизитор (и – деятель Внутреннего Круга инквизиции; тут, впрочем, тоже не без сюрпризов) Арнольд Ловефелл. Именно Арнольд Ловефелл становится своеобразным «крестным отцом» Мордимера Маддердина в профессии инквизитора – и именно из этого тома мы узнаем немаловажные подробности о самом Мордимере, о его матери, о близнецах (Первом и Втором) и о планах на мальчика сил куда более безжалостных, нежели Святой Официум. По сути, «Płomień i krzyż» — приквел приквеллорум (или как его назвать?), чтение его ПОСЛЕ основного цикла дает немало пищи для размышлений и спекуляций как о мире, так и о судьбе главного героя.
В 2010, довольно неожиданно для читателей, начала выходить вторая тетралогия, чистой воды приквел к первому циклу («Ja, inkwizytor. Wieże do nieba», «Ja, inkwizytor. Dotyk zła», «Ja, inkwizytor. Bicz Boży» и готовящийся четвертый том «Ja, inkwizytor. Dzieci z kolorowymi oczami»). Главный герой ее – все тот же, известный нам, Мордимер Маддердин, но – в молодые годы, в начале своей карьеры, с неизжитым юношеским максимализмом, но и с недостатком знаний сугубо профессиональных. Повествования здесь стали длиннее (на отдельный том тут приходится две повести, вместо пяти-шести основного четверокнижия; третий том – и вовсе роман), но число неожиданностей и резких поворотов (как помним авторское: «...и я надеюсь, что читатель, дочитав до конца том, воскликнет: «у, курва!») – уменьшилось. Автор рассказывает нам истории о том, как Мордимер Маддердин сделался таким, каким мы знаем его из базовых четырех книг – а как результат, в тексте начинают встречаться отсылки на знакомый нам уже психологический рисунок героя; читатель, как заправский любитель паззлов, должен бы радоваться, когда кусочек будущей психологии Мордимера вдруг обнаруживается в поступках его окружения, когда становится ясным «откуда растут ноги». Работа честная, но радующая в несколько меньшей степени, чем первые встречи с Мордимером.
И вот поскольку, видимо, польские читатели устали стенать «доколе!» и «давай фильму!», пан Пекара был строго вопрошен о «немаловажном будущем». Дальше – позволю себе нарезку из интересного:
В.: Не остается мне ничего другого, как задать вопрос года: Что? Когда? Как? Почему и в какой очередности?
О.: И – в каком году? Хороший вопрос! Я уже стараюсь не отвечать на такие вопросы – после конфуза с «Черной Смертью», которая ранее была обещана на 2008 год. Но могу ответить об очередности. В ближайшее время появится четвертый том цикла «Ja, inkwizytor» (я хотел бы назвать его «Dzieci z kolorowymi oczami», но — поглядим), после – второй том «Płomienia i krzyża» (который, полагаю, будет томом последним) и только потом – большой финал, или же роман «Черная Смерть», в которой развяжутся все сюжеты трех серий, а главными героями будут Мордимер Маддердин и Арнольд Ловефелл. Это завершит определенный этап «инквизиторского цикла». Говорю «определенный этап», поскольку после я хочу отступить во времени и перенестись в пространстве. И рассказать историю, отделенную от основных событий полутора тысячами лет до рождения Мордимера – то есть, написать о жизни и последующем исчезновении Иисуса Христа и об интригах, которые этому сопутствовали. Героем-рассказчиком здесь будет личный шпион императора Рима в Палестине – Марк Квинтилий. Человек, который предал императора и перешел на сторону Армии Иисуса, а после сделался основателем Святого Официума и остается почитаемым среди инквизиторов. Надеюсь, что чтение «Мясника из Назарета» позволит читателям несколько по-другому взглянут на то, что читатели уже узнали от меня об этом мире.
(...)
В.: В первом томе «Płomienia i krzyża» мы были свидетелями появления на свет близнецов. В этой серии – или в «Ja, Inkwizytor» — намереваешься ли ты описать встречу братьев с Мордимером и сосредоточишься ли на их необычайных способностях? В «Слуге Божьем» ты обращаешь внимание на их необыкновенные способности, но в следующих рассказах от этого отходишь. Почему?
О.: Встреча близнецов с Мордимером наступит в последнем томе «Ja, inwizytora». Это правда, в первом рассказе, в «Слуге Божьем» я наделил близнецов необычными способностями, но после старался уже избегать подобных ситуаций. Такая сильная магия несколько не подходила к фабульной концепции, но это всегда можно объяснять тем фактом, что были это способности, применение которых без малого приводит к смерти, потому понятно, что они не слишком-то жаждут их применять.
В.: С течением времени, ты отвечаешь на вопросы о «Резнике из Назарета» все более смело. Сюжет этой книги все четче прорисовывается в твоей голове, или ты, чего доброго, уже знаешь, что хочешь написать (а то и пишешь уже)? Замысел, насколько могу судить из разговоров, эволюционирует, и нынче едва ли не дорос до новой мини-серии – а не (как было сперва) об отдельной повести.
О.: Мини-серия – это сильно сказано. На сегодняшний день хотел бы сделать два тома. Один должен кончаться Распятием, а второй – рассказывать о покорении Империи и о таинственном уходе Христа. Но в голове моей бродят и идеи об еще одном мини-цикле, под рабочим названием «Mroczne wieki», чье действие происходило бы около тысячного года – в те времена, о которых инквизиторы говорят, что немногое из них осталось в памяти – а то, что осталось, лучше не говорить никому. И где-то в отдаленной перспективе маячит идея показать этот мой альтернативный мир с точки зрения наибольшего врага христианства – Персии. Впрочем, персидская ниточка будет развита и во втором томе «Płomienia i krzyża» — и тогда станет ясным, обладает ли она потенциалом для отдельной книги или даже серии.
Собственно, остается добавить только одно: в планах Пекары появился элемент сюжетной определенности – что навевает на благодушные предположения, что шансы на закругление проекта «Мир Мордимера Маддердина» — становятся все более отчетливыми
В.: Мордимер Маддердин, повествование об инквизиторе, живущем в альтернативном мире, где Иисус сошел с креста, чрезвычайно провокативное и смелое в своих основаниях. Провокация была целенаправленной?
О.: Я не согласился бы со словом «провокация». Это – лишь наивное возвращение детских мечтаний. Когда я ходил на лекции по религии, все думал: отчего великий и сильный Бог дал себя замучить и унизить? Отчего не стал доказывать, что он – Господь? Конечно же, взрослый человек знает ответ на этот вопрос: Христос доказал, что он Бог именно потому, что НЕ использовал своей силы. Можно сказать так, что если сильнее творения добра тебя интересует победа над злом, то ты уже переходишь на Темную Сторону Силы. Однако мне, признаюсь как на духу, это более близко, чем подставлять вторую щеку. Подобно Мордимеру, я считаю, что большое зло можно победить только большим злом. Порой необходимо пожертвовать человечностью, чтобы спасти человека.
В.: Сталкивался ли ты после написания книжек об инквизиторе с протестами издателей, соседей, родных и близких?
О.: Нет, если речь идет о концепции мира. Моя мама не могла нормально воспринимать одну из сцен, где Мордимер позволяет Курносу изнасиловать женщину, которая хотела с ним (с Мордимером, ясное дело) связать свою жизнь. Издатель же все сносит чрезвычайно стойко. Не выдержал только единожды, в случае с «Наисвятейшей Речью Посполитой», когда из текста пришлось изъять крайне выразительный кусок речи одного гомосексуалиста о желании сексуальной связи с висящим на кресте Иисусом. Осталась только недоговоренность, и, по прохождению некоторого времени, я готов признать, что и это обладало эффектом совершенно достаточным.
В.: Отчего «инквизитор», а не «ловец ведьм»? Или попкультура – комиксы и фильмы – создали архетип инквизитора настолько же выразительный, как волшебница или вампир?
О.: Инквизитор в этом случае – просто хорошее слово, несущее в себе определенные эмоции и информацию. А ловцы ведьм, действительно, существовали. Например, в Англии это была в свое время вполне доходная профессия, связанная, кстати, с огромной, пусть и неформальной властью. Только вот мне хотелось создать еще и целую управленческо-бюрократическую систему, и к этому Святой Официум казался идеально приспособленным. Только не стоит учиться истории по моим книжкам. Эта альтерантивная Инквизиция, которую я создал, весьма-а-а мало общего имеет с Инквизицией, известной нам из реального мира.
В.: Порой упрекают тебя, что эпатируешь жестокостью. Что скажешь о такой претензии?
О.: Разговаривал недавно об этом с Томеком Колодзейчаком, который после чтения моих рассказов был крепко удивлен тем, насколько они мягкие, и насколько мягок там главный герой. Наша реальная история – история насилия. Почитайте о французской Жакерии, о бунтах на Украине, о том, что творили итальянские князья или монголы. О том, как заставляли съедать зажаренного живьем родственника, о вырезании плода, о прибивании кишок к деревьям и вкладывании в рассеченный живот горящего факела, о поджаривании на железном кресле, об искалечивании всех жителей города, который не желал сдаваться. Да хватит и просто перечитать средневековый германский уголовный кодекс и увидеть, насколько разнообразны в нем перечисляемые кары и способы причинения смерти. Мир Мордимера тогда явит себя пред нами едва ли не как оплот гуманизма. Хоти я только описать реальные акты жестокости из нашей истории – и читатели посчитали бы меня психопатом. Каждому также советую перечитать Старый Завет. Это истинное вместилище жестокости и подлости, где никчемные и жестокие люди часто выступают как герои.
(…)
В.: Чего читатели могут ожидать после «Ловца душ» (готовящийся последний том о приключениях Мордимера)?
О.: Сперва – предложение в опровержение: последний сборник рассказов, но не последний том приключений! К концу 2007 года должен появиться первый роман («Черная Смерть») – снова с господином М.М. в главной роли. «Ловцы Душ» подводят читателей к переломному моменту в истории Европы, а инквизитор будет иметь несчастье оказаться в самом центре драматических событий. Ну и будет раскрыта большая – а может и наибольшая в этом альтернативном христианстве – тайна. Ты ведь заметила, как заканчиваются сезоны телесериалов? В конце второго сезона Баффи умирает, после первого сезона расформировывается отдел Х-файлов, в конце третьего сезона Ангел – заколочен в гробу и утоплен в морских глубинах. Я уже не говорю о «Потерянных», где первый сезон заканчивался исключительно вопросами. Я надеюсь, что читатель, заканчивая чтение «Ловца Душ», таки произнесет в задумчивости: «у, с...ка»!
В.: Принимая во внимание остальные твои проекты, чье содержание – а то и название – могут крепко взбодрить (например, «Святейшая Речь Посполитая» или «Мир полон алчных сучек», я задумываюсь, чего в тебе больше: провокатора и бунтаря – или открывателя новых дорог?
О.: Я всегда был известен острыми публицистическими текстами (а занимался я не только культурной публицистикой, но и – пусть и в меньшей степени – публицистикой социальной и политической). Помню, как давным-давно один из польских авторов на коленях умолял (буквально!) главного редактора некоего журнала, чтобы тот не публиковал мою рецензию на его книжки [смех]. Дистрибьюторы игр впадали в неистовство и названивали во все возможные инстанции, что, мол, Пекара снова «наехал» на игру, которая под их опекой, несмотря на то, что все остальные их продукт хвалят. Некий издатель изъял рекламу из руководимого мною журнала, поскольку мы опубликовали объективный, а не сладенький взгляд на его книжки.
Потому если бунт – это искреннее заявление о собственных взглядах, то да: я бунтарь. Впрочем, с неудовольствием отмечаю, что все меньше людей решаются на самостоятельное мышление. Я же предпочту человека, который серьезно ошибается, но говорит то, о чем, собственно, думает, нежели осла, который некритично станет повторять то, что скажут господа в ТВ, или поддерживающего распространенные избитые истины. На дискуссионных интернет-форумах таких персон – полно, особенно когда речь заходит о политике. Некогда я соглашался с Вольтером, который говорил: «ненавижу то, что ты говоришь, но отдам жизнь за то, чтобы ты имел право это провозглашать». Теперь же свобода слова меня крепко нервирует, поскольку на самом деле оно – свобода говорения ерунды. Ну что же, Вольтер не знал интернета...
В.: В интервью «Элкандеру» ты сказал, что «Святейшая Речь Посполитая» «вульгарна и жестока». Можно ли так говорить о книге? Перефразируя слова Оскара Уайльда, можно сказать, что вульгарными и жестокими бывают времена или события, которые этот роман описывает.
О.: Я вполне соглашусь с подобной постановкой вопроса. Однако для меня важным было то, что я не использовал там моральной либо языковой цензуры и многое из описываемого называл с жестокой дословностью. Также много раз там я переступил границу хорошего вкуса, в чем прекрасно отдаю себе отчет. Злой мир, населенный плохими людьми, требует, скажем так, определенного типа повествования, ибо иначе роман перестанет быть аутентичным.
(...)
МИР ПО ПЕКАРЕ
В.: Насколько сильно твои герои являются эманациями тебя самого?
О.: Анджей Сапковский наивно утверждает, что герои его книг и он сам – совершенно отдельные персоны. Но так никогда не бывает! В моих героях столько же от меня самого, сколько и мечтаний о том, каким бы я хотел быть – или боязни того, кем бы я стать не желал ни за что. Мордимер, кроме прочего, унаследовал мою любовь к животным и мое извращенное чувство морали, требующее искать справедливости даже вне закона.
В.: У тебя есть какое-то животное? То, что неимоверно тоскует, когда ты уезжаешь, и потому тиранит твое кресло когтями?
О.: У меня двое котов. Майн куна (наибольшая порода домашней кошки) и сибирская нева маскарадная (белый клубок шерсти с театральной маской на мордочке). К тому же коты мои воспитаны как собаки, и ведут себя чрезвычайно похоже на собак. Прибегают, когда зову их по имени, приносят по приказу игрушки, выбегают ко мне, когда я возвращаюсь домой. Впрочем, все это – как-то само собой, я нисколько не старался их выдрессировать.
В.: Несколько добродушный Аривальд, суровый Мордимер или циничный Алекс – создаваемые тобой герои четко очерчены и неоднозначны при том. А как ты воспринимаешь женщин?
О.: Все зависит от того, кого я повстречал, где и при каких обстоятельствах. По-одному воспринимаются женщины на официальных приемах – и совсем по-другому девушка, с которой ты познакомился на вечеринке, – а совсем по-третьему бабушка твоего друга, верно ведь? В общем же я считаю, что прекрасный пол должно окружать вниманием и воспринимать с искренним вежеством (конечно, тех женщин, которые этого заслужили), что никоим образом не входит в противоречие с образом т.н. «крутого парня». У мачо, презирающего своих многочисленных партнерш, как правило, всегда найдется достаточно комплексов, фобий и проблем. Что, конечно же, не означает, что не существует женщин, которым нравится унижение. Точно так же, как есть мужчины, которые вечно угодничают, унижаются и по приказу становятся на задние лапки, словно цирковые собачки. «Княжна и оруженосец» — настолько же плохой тип связи, как и «князь и горничная». Особенно учитывая, что женщины ВСЕГДА презирают слабых парней. Могут быть с ними, могут даже их любить, но – презирают. Слышала ведь забавную шутку, что, мол, девушка ложится в постель со злыми и безответственными парнями, а замуж выходит за парней солидных и честных [смех]. Помнишь ведь первого «Восставшего из ада»? Совершенно та же схема.
Когда-то я придумал афоризм, гласящий, что «Женщина подобна бультерьеру. Если ее плохо дрессировать – становится опасна для собственного хозяина», но это была лишь шутка, должная спровоцировать феминисток. И всегда удавалось это сделать!
В.: Сумел бы ты описать тип женщины, который не любишь?
О.: Герой рассказа «Мир полон алчных сучек» в определенный момент с презрением говорит о «тачкарьках». Под этим словом я воображаю вызывающе одетую крашенную блондинку с темным загаром от солярия, лучше – с искусственной грудью, с визгливым голосом, глупым смехом и преисполненную глупости, которая так и прет из каждого ее слова. Подобного типа женщины действуют на меня так, словно кто-то приложил мне к низу живота мешочек со льдом.
В.: «Тачкарька» по определению имеет отношение к «тачке». А на чем ты ездишь по Маршалковской?
О.: Стыдно признаться, но – на такси. С собственным авто больше проблем чем пользы. Однако я люблю ездить на квадроциклах. Ясное дело – не по городу, поскольку это авто не для города, но для глухого бездорожья... Да и права там не нужны [смех].
В.: Твой идеал женщины?
О.: Чтобы смогла меня развеселить, заинтриговать, чтобы ее разум был острым как хорошо наточенная бритва. Конечно же, должна быть при этом красива, чтобы, просыпаясь с утра, я знал, что общаюсь с произведением искусства. Знаю, что все это тривиально, но я просто такой вот обычный, тривиальный парень, который предпочтет Афродиту Горгоне Медузе. И пусть первыми бросят в меня камень любители Горгон!
В.: Герой рассказа «Мудрость глупцов» покупает исполнение желания за часть своей жизни. Остается ему лишь 14 дней и исполненное желание. Оставляя сейчас в стороне саму интригу рассказа и возможность обхитрить судьбу, – есть ли у тебя мечта, за которую ты был бы готов заплатить так много? Есть ли мечтания, ради которых и жизни не жалко?
О.: Среди известных спортсменов как-то распространили анонимную анкету, касающуюся того, готовы ли они были бы взамен на олимпийскую медаль сократить свою жизнь до года. И результаты были шокирующими, поскольку оказалось, что довольно многие из них пошли бы на такой вот «договор с дьяволом». Я же полагаю, что нет идеи, ради которой стоит умирать – зато есть множество идей, ради которых стоит жить. С другой стороны, длина жизни – тоже вопрос относительный. Что пьянице, валяющемуся под стеной дома, его прожитые 60 лет, ежели всякий день его выглядит одинаково? А человек, полный идей, открытый новому опыту, сумеет за несколько лет узнать больше, чем большинство прочих – за всю жизнь. Я всегда повторял, что люди, которые жаждут покорить Гималаи, имеют шанс увидеть хотя бы Альпы. А вот те, кто засмотрелись на холмы перед домом, скорее всего даже не выйдут из комнаты. Кто-то когда-то сказал: «живи так, чтобы каждый день был отличным от предыдущего». Я бы еще добавил: «живи так, чтобы всякий день стоил того, чтобы вспомнить о нем и через годы». Это, конечно же, недостижимый идеал, до которого мне, увы, далеко. Впрочем, как и всем нам, наверное...
А если речь идет о жертвовании жизнью, то я не соглашусь жертвовать им ради идеи. На за одну из них, даже за идею патриотизма. Желал бы, скорее, жить без Польши, чем чтобы Польша жила без меня [смех]. Однако полагаю, что сумел бы пожертвовать – или рискнуть – жизнью, чтобы спасти человека, которого люблю.
В.: Ты – соавтор некоторых других писателей, например, Дамиана Кухарского («Мир полон алчных сучек», «Зеленые поля Авалона», «Некрозис»), а обычно столкновение двух личностей в творчестве – материя столь деликатная, что здесь и книга может завершиться взрывом. Как вы справляетесь?
О.: Поскольку творческий контакт у нас был только по мэйлу, случая подраться с Домианом у нас не было... Сотрудничал я еще с Адрианом Хмелажем при работе над сценариями компьютерных игр, и необходимо признаться, что в плодотворных дискуссиях всегда рождается лучший взгляд, пусть даже моментами наша дружбы и становилась несколько «жестковата» [смех].
В.: Куда ты ездишь в отпуск? Ищешь сильных ощущений, культурных впечатлений или, скорее, спокойствия?
О.: В этом году я и вовсе не был в отпуске и от этого сердит, что оса. Обычно же все выглядит так, что я люблю проводить время активно, но потом – вернуться в комфортабельный отель с бесшумной обслугой, реагирующей на любой мой кивок [смех]. Меня не слишком, например, привлекают далекие поездки, хотя, наверное, я вполне бы искусился сафари по Танзании, рейсом по Байкалу или путешествием на Шпицберген или Гренландию. Ненавижу организованных стандартных туров, где в неимоверной суете «глотаются» все впечатления. Ну, знаешь, такие, вроде «Мексика за четырнадцать дней» или «Океания за три недели». Страну, в которую ты приезжаешь, должно воспринимать с уважением и стараться в нее «погрузиться», а не промчаться сквозь нее на быстрой машине. Я знаю людей, которые выезжают в отпуск и могут две недели подряд не ходить дальше отельного бассейна. Я бы с ума сошел, будь я таким или, не дай бог, если бы такой была моя подруга! Да утопил бы ее в том бассейне!
В.: Талант или опыт (а может – рутина?): что больше помогает при работе?
О.: Витек Крес некогда произнес необыкновенно мудрое: сказал, что «литературный успех – это 95 % работы и 5 % таланту; но без тез пяти процентов, остальное не значит ничего». Ведь существуют тысячи, сотни тысяч людей по всему миру, которые в поте лица своего ежедневно заполняют страницы строками текстов, настолько же существенными, как «work and no fun makes Jack a dull boy» (и скажи-ка, милая, откуда цитата?). Другое дело, что писатель, увы, действительно профессия, требующая дисциплины и тяжелого труда. Ну, хотя оттого, что физически написание 300-400 страниц – это уже изрядное усилие. А если они еще должны быть наполнены смыслом! Это ведь не то, что современный псевдо-творец, которые пришпилит снимок с хером к распятию и считает, что в три минуты создал новое произведение искусства. Или тот итальянский перформансер, который продавал собственное дерьмо в закрытых банках. И, что забавно, его «произведения» таки продаются за несколько десятков тысяч долларов. Я еще не удивляюсь ему самому, ибо «pecunia non olet», но чтобы какие-то идиоты это еще и покупали??!
В.: Видишь ли ты себя во временя шляхетской Польши? Сабелька, сеймики, шляхтич-на-коне? Или, быть может, скорее – поляк-космополит будущего?
О.: А может, скорее, римский аристократ в спокойной провинции? Хотя, я одновременно с большим удивлением смотрю на свершения великих путешественников. Путешествия к неизвестным морям, исследование новооткрытых земель, встречи с никогда дотоле невиданными цивилизациями. Мир некогда содержал в себе достаточный вызов и полон был невероятных личностей. Есть люди, которые представляют психологический тип домоседов, и есть те, кто, скорее, конквистадор. Мне всегда был более близок второй тип. В определенный миг я спрашивал себя: «эй, а что там, за той горой на горизонте? Может трава там более зеленая, вода – более синяя, а женщины – слаще?» А за той горой была только следующая гора...
Шляхетская Польша, конечно, тема благодатная, но в рассказах о ней слишком много теплых сантиментов, фантазий и набожных пожеланий. На самом же деле это был необычайно жестокий, беспощадный и опасный мир. Конечно, была и разница, жил ты под Краковом или под Киевом...
А вот космополит – нет. Гражданин мира – да. Потому что Польша лежит не между Бугом и Одером. Польша будет там, где буду жить я сам. Если эта страна у тебя в сердце, то Польша будет даже на Шпицбергене. Поляки, которые на родине воспитывают детей в отрыве от культуры предков – ренегаты для меня. Адольф Гитлер чрезвычайно верно сказал: «отберите у народа память об истории, и во втором поколении он перестанет существовать».
В.: А есть ли у тебя особенные симпатии к неким историческим фигурам?
О.: Я был воспитан в культе Пилсудского. А вот среди не польских политиков необычайно ценю испанского генерала Франко и чилийского генерала Пиночета. С печалью гляжу, как политкорректность заставляет их нынче оплевывать, а ведь это были люди, которые спасли свою страну о судьбы «второй Кубы», то есть, де факто, от гибели. Из фигур менее противоречивых мои симпатии всегда будили Рональд Рейган и Маргарет Тетчер.
Учитывая, что некоторые Важные Слова о грядущем первом томе цикла произведений Яцека Пекары об инквизиторе Мордимере Маддердине уже прозвучали (http://www.fantlab.ru/blogarticle18426 ), наверное стоило бы дать слово и самому автору.
Ниже — нарезка из нескольких интервью, взятых у Пекары в 2006 году. Кажется, они вполне рельефно очерчивают как особенности автора, так и некоторые немаловажные черты самого цикла (немаловажно: некоторая информация может быть воспринята как спойлеры )
"Вопрос: Приветствую! Наверняка меж нашими читателями найдется пару человек, не знающих, кто вы. Не могли бы вы для начала рассказать что-нибудь о себе?
Ответ: Журналист, радиожурналист, многолетний редактор в нескольких крупных журналах, автор пары десятков книжек. А еще – владелец мейн куна и невской маскарадной (кто не знает, что оно такое – прошу пожаловать в Гугль).
В.: Вы уже легенда польской сайнс фэнтези. Многие считают вас (в том числе и я) наследником Анджея Сапковского. Что вы об этом думаете?
О.: Анджей дебютировал, когда на моем счету уже было несколько изданных книг с неплохими тиражами. Так кто был чьим наследником? А если говорить серьезно, то мы находимся с Сапковским в несколько разных жанрах и мирах. Понятное дело, и его, и мои произведения относятся к фэнтези в широком смысле того слова (с сильным акцентом на историческом элементе), но мне не кажется, чтобы кто-либо из нас черпал из опыта другого автора. Могу только сказать, что желал бы иметь такие тиражи, как у Анджея и так хорошо, как это выходит у него, вырываться из «гетто». Сапковскому польская фантастика всегда будет сильно обязана, поскольку тот вывел ее из тесных стен на широкие просторы. Сейчас мы все этим пользуемся. А вот слово «легенда» в моем случае – совершенно неадекватно. Легендой, даст бог, я стану, если лет через сто после моей смерти (и пусть она случится как можно позже!) о моих книжках все еще будут продолжать спорить. Легенда – это Сенкевич. Давайте следить за словами, поскольку те имеют тенденцию терять в весе.
(...)
В.: Откуда взялась идея рассказов об инквизиторе Мордимере Маддердине?
О.: Не знаю. Мордимер постучал в мою дверь – и остался со мной. Только так я и могу это объяснить. Порой ведь не автор ищет тему, но тема – автора. Могу лишь сказать, что скажи мне кто-нибудь много лет назад, что этот герой станет настолько популярен, я бы чрезвычайно удивился (особенно меня всегда удивляла увлеченность инквизитором многих женщин). Вижу во всем этом некую рыночную закономерность. Если творец (все едино – режиссер или писатель) создает свое произведение не от сердца, а из меркантильных соображений, то часто в результате получается жесточайшая безвкусица. Голливуд проделывал это сотни раз. Зато если автор жаждет развлекаться вместе с читателем, читатель всегда такое оценит. Лучший пример – тот же Анджей Сапковский. Всегда утверждает, что ведьмак возник лишь потому, что произведения о нем писалось для собственного удовольствия, а не для того, чтобы достичь коммерческого успеха, поскольку на жизнь себе он зарабатывал совершенно из других источников. И это, как видим, возымело результат.
В.: В Интернете появляется противоречивая информация о том, сколько повестей об инквизиторе Мордимере Маддердине вы собираетесь написать. Некоторые ресурсы утверждают, что еще будет лишь «Черная Смерть», а некоторые придерживаются мнения, что вы напишите, как и АС, целую сагу. Где правда?
О.: В октябре (2006 г. – С.Л.) выйдут «Ловцы душ», очередной сборник рассказов. Потом появится повесть, о которой вы вспоминали. Однако, наверняка все не закончится на «Черной Смерти», поскольку появится потом еще один роман, который будет ее продолжением. Не исключаю и того, что когда-нибудь появится т.н. «приквел», или история о том, как молодой Мордимер Маддердин попал в Академию Инквизиции. «Фабрика Слов» (издательство, в котором выходил цикл об инквизиторе. – С.Л.) еще раньше пообещала мою историческую повесть «Мясник из Назарета», рассказывающую о последних неделях жизни Иисуса Христа. Будет это произведение историческое, в целом опирающееся на канонические и апокрифические Евангелия, а элементы фантастики там появятся лишь в самом конце. Книга эта должна позволить понять, как возник альтернативный мир, который мы знаем из рассказов об инквизиторе."
"Вопрос: Яцек Пекара – писатель, журналист, азартный компьютерный игрок, киноман, любитель красивых женщин. Я ни о чем не позабыл? Ты кажешься «человеком возрождения», и как же находишь на все это время?
Ответ: Добавим еще «homo politicus» и фанатик истории. Но давай-ка не перебарщивать с этим «человеком возрождения». Я не рисую, не пою, не играю ни на одном инструменте, не являюсь изобретателем. Повторю то, что говорю очень часто: давай следить за словами, поскольку те подвержены девальвации. Когда в статьях о самых разных людях – или о их достижениях – вижу такие формулировки как «человек ренессанса», «звезда», «культовое произведение» — то меня просто на смех пробивает. Культовая песня – это We are the champions Фреди Меркьюри, а не любой из Франкенштейнов нашей попкультуры. Звезды – это Джек Николсон, Роберт Де Ниро или Мишель Пфайффер, а не какая-нибудь там польская актриска из телесериала или участник танцевального шоу. Культовым писателем на польском рынке остается Сенкевич, который у своих современников пробуждал такие эмоции, о которых любой современный творец может только молить. Доныне, через сто лет после публикации Трилогии, созданные им герои живут в сознании обычного поляка.
В.: А как бы тогда ты себя определил?
О.: Я – человек пера, обладающий куда как широким спектром интересов. Лучше всего сказать, что я человек, которому все еще интересен окружающий мир. Но я не «яйцеголовый», сидящий за компьютером или за книгами. Я веду нормальную активную жизнь. Плаваю, хожу на силовую атлетику, развлекаюсь в ночных клубах. В будущем году собираюсь, все же, найти время на занятия экстремальным спортом. Хочу получить профессиональную лицензию по дайвингу. По многим польским авторам вижу, что мир их пугает. Живут в своих башнях из слоновой кости, отрезанные от нормальной жизни. Я от жизни себя не отрезаю, я ее пожираю...
(...)
В.: Во многих произведениях ты обращаешься к метафизическим темам. Для тебя важно, чтобы читатель задумывался над тем, во что он верит и почему, чтобы, возможно, открыл глаза – или же это просто тема, близкая сердцу?
О.: Я всегда сочувствовал атеистам, поскольку, сколько себя помню, существование сверхъестественного существа или существ, как и жизни после смерти, было для меня очевидностью. Я и вправду часто задаю вопросы, касающиеся духовных проблем. Откуда мы взялись, кому служим, каково влияние наших поступков на мир, каковы конечные границы человечности, куда мы направляемся, будем ли осуждены за свои поступки, а если и да – то кем именно? В прошлом году я едва не погиб в терракте. Не хватило – кому как удобней – ста метров или пяти минут. Такие случаи заставляют задуматься... Расскажу тебе безумную историю и с рукой на сердце клянусь, что это святая правда и ничего кроме правды. На втором курсе мы развлекались с подругой тем, что задавали вопросы, а потом раскрывали вслепую Библию и указывали пальцем на случайную строку. Я задал вопрос: «существует ли Бог?» и когда открыл глаза, палец мой указывал на предложение «Я ЕСТЬ». Можно ли получить более явный знак?
В.: Самый последний сборник рассказов «Мир полон алчных сучек» собирает прекрасные рецензии. Однако же, он снова – провокационен. Ибо отчего, при настолько широком спектре поднимаемых там тем (а там ведь есть история, Бог, прекрасно продуманная Планета Масок) именно этот рассказ ты выбрал для названия?
О.: Потому что это – капитальное, динамичное название. К тому же – и такое еще, мимо которого немногие из людей пройдут равнодушными. Издательство глядело на эту идею скептически, предлагая название «Прекрасное Чудовище». Но ты ведь и сам понимаешь, что в нем нет такой крышесносной силы. К тому же, на мой вариант возможно смотреть не только с точки зрения мужско-женского буквализма.
(...)
В.: Возвращаясь к уже упомянутым рассказам об агенте О’Рейли из Планеты Масок. Тебя ведь не единожды уже уговаривали расписывать этот мир дальше. Позволю себе присоединиться к этой группе – еще, еще! А если серьезней, то – ты черпал вдохновение в какой-то из ориентальных культур, создавая свои собственные социальные схемы? Некоторые ассоциации возникают сами собой.
О.: Может тебя это удивит, но, когда я писал о Тавриде, совершенно не думал о древней Японии, хотя сейчас у большинства читателей она ассоциируется именно с этим. А что до продолжения... Впервые скажу об этом официально: рано или поздно появится сборник рассказов, чье действие будет происходить на Планете Масок. Много лет я бежал этой темы, однако недавно решился вернуться в мир прекрасной и пугающей Тавриды. Уговаривали меня к этому все: читатели, издатель, рецензенты. Но никогда не будет так, чтобы я начал писать только под давлением рынка, потому что, во-первых, я создал мир, в котором прекрасно себя чувствую, а, во-вторых, агент О’Рейли – фигура, обладающая многими знакомыми чертами известного по трем моим книгам инквизитора Мордимера Маддердина.
В.: Кстати. Перейдем-ка к проблеме, которая принесла тебе, пожалуй, наибольшее число фанов – то есть, к циклу об инквизиторе. Можешь ли рассказать нам о будущих рассказах о Мордимере. Сколько там будет томов рассказов, повестей?
О.: В конце октября (2006 г. – С.Л.) выйдет сборник рассказов «Ловцы душ». Потом появится двухтомный сборник избранного из опубликованных уже рассказов «Змий и голубица» (так, впрочем, и не вышедший по настоящий момент. – С.Л.). Читатели получат также новое издание всех томов, отредактированных и в новом графическом оформлении (а вот это – было реализовано. – С.Л.). На осень 2007 года запланирована повесть «Черная Смерть», рассказывающая о путешествии инквизитора через альтернативную Европу, опустошенную ужасной эпидемией. А нужно тебе сказать, что времена больших эпидемий – это необычные времена. Времена, когда случаются потрясающие события, и когда в людях проявляются начала как дьявольские, так и божественные. В 2008 же году появится роман «Мясник из Назарета», описывающая последние недели жизни Иисуса, действующими лицами которого будут апостолы, Пилат, еврейский Синедрион, террористы из секты зелотов и т.п. Роман будет жестко опираться на евангелических преданиях, на евангелиях как канонических, так и апокрифических – и до определенного момента это будет исторический роман, а не фантастика.
В.: Насколько «Мясник из Назарета» будет связан с миром, созданным в рассказах об инквизиторе? Можно будет воспринимать его как связанный с ними?
О.: В определенном смысле – да. «Мясник из Назарета» покажет, какие события положили начало миру, известному из рассказов об инквизиторе.
В.: Надеешься, что «Мясник» вызовет резонанс? Как на это не посмотри, это ведь довольно деликатная тема.
О.: Мне кажется, нет табуированных тем. Табу мы создали сами, и мы сами можем их сломать. Например, в истории человечества был такой период, когда показать женскую щиколотку из-под юбки считалось верхом извращенности! Разговаривать можно обо всем, важен лишь язык этого разговора.
В.: Ко крепко любимым персонажам принадлежат и герои второго плана инквизиторского цикла, а именно – близнецы и Курнос. Собираешься ли ты развивать их линии в следующих томах цикла? И – расскажешь ли, как Мордимер Маддердин попал к своим братьям-инквизиторам?
О.: Во втором издании «Слуги Божьего» будет новый рассказ «Черные плащи пляшут». Собственно, там описано, как инквизитор встречает Курноса. Читатели, кроме прочего, поймут, отчего Курнос ненавидит женщин, избегает мыться, или откуда происходит ужасающий шрам на его лице и – почему инквизитор всегда представляет себе, что под шрамом ползают черви.
(…)
В.: В последнее время чрезвычайно модными сделались вопросы о творческом методе и источниках вдохновения. Не откажу себе в приятном – у тебя есть какие-то особенные методы? Случалось ли тебе вскакивать среди ночи, чтобы записать внезапное озарение?
О.: Источником вдохновения может стать все что угодно. Фильм, текст другого автора, газетная заметка, текст песенки и даже ее музыкальный ряд, разговор с другим человеком... Потому что важным оказывается первое же упавшее на почву зерно, которое, впрочем, может – с одинаковой вероятностью – как прорасти, так и не прорасти. Приведу один пример. Некогда сын моей бывшей невесты прочитал нам вслух газетную заметку о некоем китайце, который выкапывал трупы и молол их кости, используя после это как лечебные микстуры. Это был первый импульс для написания рассказа «Кости и останки».
В.: Ты пишешь согласно заранее составленному плану? Или порой герои берут дела в свои руки и начинают бунтовать: «нет, господин писатель, будет все по-нашему»?
О.: Писатель – это командир армии, создаваемой его героями. Армия, в которой царит анархия, это не армия, а беспорядочная толпа. Порой и вправду необходимо принести героя в жертву для блага всего произведения – и несколько таких случаев у меня было. Просто хорошие и справедливые люди побеждают только в романтичных комедиях, а не в реальном мире.
В.: Очередной вопрос, который ты наверняка уже неединожды слыхал, но он – сохраняет несомненную актуальность: кто из твоих героев нравится тебе более всего?
О.: Наверное, никто не удивится, если отвечу, что – инквизитор Мордимер Маддердин, который уже – нечто большее, чем придуманный герой. Но одновременно я не меньше люблю и кое-каких героев других своих произведений. Например, Дейдру Роуз из «Зеленых полей Авалона» — девушку, которая сумела изменить свою жизнь и встать лицом к лицу с уничтожающими ее кошмарами; или писателя Конрада Петра из «Святейшей Речи Посполитой», экзорциста Трондхайма из «Одержимости», барона Вардесаарве из рассказа «Кровь, смерть и мир». Ну и, конечно же, Алекса из «Мир полон алчных сучек», хотя бы оттого, что в его истории хватает эпизодов, взятых прямиком из моей жизни.
(…)
В.: А есть ли у тебя любимые авторы? Предпочтения литературные?
О.: Я пережил потрясение после просмотра «Криминального чтива». Сценарий и диалоги в этом фильме настолько невероятно совершенны, что после его просмотра я чувствовал себя карликом. Я уверен, что больше о фильмографии я узнал бы как чистильщик обуви у Тарантино, чем второй режиссер у Вайды. О предпочтениях литературных я мог бы говорить до-о-олго, потмоу ограничимся только фантастикой. Нил Гейман – писатель, пред которым я склоняю голову. И, скажу правду, что вовсе не перед разрекламированными «Американскими богами». «Коралина», «Никогде» и «Звездная пыль» — попросту превосходны. Не только с точки зрения технического мастерства, но потому, что когда читал эти романы, то чувствовал, как они пытаются изменить мою жизнь в лучшую сторону. Для меня Гейман – апостол добра и любви. Всегда, когда заканчиваю читать его книги, знаю, что хотел бы быть лучшим человеком, нежели тот, каким я остаюсь в реальности."
Вторая часть интервью — воспоследует.
Напоследок – несколько пометок на полях: пик находящихся в сети интервью с Яцеком Пекарой приходится на 2006 год (тогда как раз случилось две важных для цикла вещи: к печати готовился четвертый том цикла – и одновременно было объявлено о первом переиздании томов предыдущих); тогда, кстати, и дальнейшая история цикла казалась намного проще, чем это случилось на самом деле. Много раз упоминаемый роман «Черная Смерть», должный стать завершением цикла (как и роман «Мясник из Назарета», начальная точка не истории Мордимера даже, но всего тамошнего альтернативного мира), пока что – все еще в активных обещаниях автора (оба обещаны на текущий, 2012 год). Зато за эти пять лет появились мельком упомянутые в интервью тома с приквелом и приквелом приквела. Кстати, обещанный выход весной этого года последнего тома «тетралогии приквелов» повышает ставки на скорый выход завершения цикла – который, как кажется, уже сложился в голове у автора.
облако тэгов
), размещу-ка я пару-другую фотографий, чтобы, значит, поддразнить добрых сэров и любезных дам.
