Польская фантастика, A.D. 2011. Итоги-1

Год 2011 для польскоязычной фантастики, со слов самих польских читателей и критиков, был годом яловым: совместился целый ряд факторов (очередной виток кризиса, проблемы у ряда до той поры ведущих издательств, заточенных под польских авторов, продолжающаяся работа самих авторов над давно анонсированными произведениями, чье издание было отложено еще на год, и пр.). Но тем виднее становится некий средний уровень интересного.

Тем более что и в бедный год здесь было что почитать.

(На всякий случай: во-первых, ниже какое-то количество слов о произведениях польских авторов; переводная литература – особая статья разговора; во-вторых, большая часть того, что ниже – озвучивание «напевов Рабиновича», критических реакций на вышедшие произведения).

И начать, полагаю, следовало бы с двух антологий, каждая из которых стала заметным событием (если избегать всяких там банальных «событие года» :) ) прошлого, 2011 года.

1. Science Fiction (издательство «Powergraph», 832 стр.)

Несомненный №1 (в смысле для меня). Польский вариант  «возрождения НФ» — и, кажется, куда более убедительный.

Ниже – по паре-другой слов о рассказах, вошедших в сборник.

CEZARY ZBIERZCHOWSKI, «SMUTEK PARSEKÓW»

Збежховский – автор хорошо принятого сборника рассказов «Requiem dla lalek» и ряда рассказов (в том числе, провокационного «Płonąc od środka» из сборника «Nowe idzie» — того же, кстати, «Powergraph»’а, – играющего с тематикой пола/гендера). История колонизационного корабля, улетающего от Земли, пожираемой вышедшей из-под контроля нанотехнологией. Из обзоров: «У текста есть все, что должно производить впечатление: тяжелая, полная напряженности атмосфера, изолированное от мира место действия, несколько странноватая сюжетная эстетика. Есть здесь и большой социальный эксперимент, и индивидуальное сомнение в собственном бытии, новый клерикализованный порядок умирающего мира. Текст сильный, дискуссионный, остающийся в памяти».

RAFAŁ KOSIK, «A PIERWSI BĘDĄ OSTATNIMI»

Косик – автор в Польше известный, номинант и лауреат ряда престижных премий (в том числе за роман «Хамелеон», получивший дубль премии им. Я.Зайделя и награды им. Е.Жулавского); кроме того – активный издатель. «Первые станут последними» — второй рассказ сборника на «классическую» тематику межзвездной колонизации. Из обзоров: «На этот раз (сравнительно со Збежховским – С.Л.) климат попроще, с проблемами более практичными, в формате «робинзонада на другой планете». Много детей, мало взрослых. Наблюдая за творчеством Косика, утверждаюсь в убежденности, что у него прекрасно получается работать на уровне микро (конкретных фабульных ходов) и мезо (изображая, скажем, социальные группы), но на уровне макро (генерализации, длительные тренды, структура мира, философствование) он часто скатывается к упрощениям типа: «Ничто так не двигает прогресс, как война». На уровне самого рассказа – столкновение двух проектов, навязываемых взрослыми детям: главного героя, выстраивающего нечто наподобие «Властелина мух-2» и его двоюродной сестры, старающейся привить детям слабо соотносящийся с реальностью утопизм. При этом рассказ завершается прозрачным, однозначным выводом и надолго остается в памяти».

PAWEŁ MAJKA, «PSEUDAKI»

Майка – писатель, за которым стоит следить. Мне лично попадались несколько его рассказов, и авторская игра с конструируемыми им мирами мне импонирует. В «SF» Майка представляет рассказ на тему постсингулярности и, кажется, делает это очень и очень импонирующее. Из обзоров: « «Псевдаки» — легчайшая по форме разновидность hard-SF, но не менее отважная в постановке вопросов и предполагаемых ответах, нежели робаты «мэтров». Майка задается вопросом, что возникнет на Земле после Сингулярности и во что сэволюционирует; каковы будут следующие генерации постчеловечества. Можно даже сказать, что говорит он генезисе бога (пусть даже цифрового), который открывает свои недостатки и ограничения своей божественности – и учится это принимать. Текст – куда больше того, что может показаться на первый взгляд». «С рассказом случается странная штука: у Андрэ Нортон была некогда повестушка, чье действие происходит на постапокалиптической Земле, покинутой людьми, на которой появились цивилизации котов, собак и крыс, а за всем этим следят люди с орбиты. Это было забавно, легко, увлекательно. И именно таковы были первые ассоциации – чрезвычайно позитивные – после начала знакомства с рассказом Павла Майки; его псевдаки, обладая рядом звериных, местами кошачьих черт, пребывают (пребывание 2.0, физически-сетевое) в безлюдных, но не пустых городах. Однако, это история – о постчеловечестве, причем формат наррации – самый непростой в сборнике».

MICHAŁ PROTASIUK, «TRZECI ADAM»

Еще один небезынтересный автор (и к нему мы еще вернемся ниже в этом обзоре). Его романы (а их на текущий момент – три) играют с проблематикой близкого будущего, корпоративных войн, социальных экспериментов etc. «Третий Адам» — насколько понимаю, попытка «движения в сторону». Из обзоров: «Формальной темой является рассказ об ИИ, развившемся в системе управления уличным движением. Козырем же произведения является, прежде всего, идея и особенности ее решения – до некоторого момента каждый следующий фрагмент текста обогащает его новым контекстом (юридическим, научным, экономическим, промышленно-шпионским, в конце – религиозным). В целом текст, несмотря на некоторое число упущений, чрезвычайно неплох». Говоря о рассказе, вспоминают (правда – не сказать, что комплиментарно) отсылки к «Ложной слепоте» Уоттса и произведениям Игана и Лема.

ALEXANDER GÜTSCHE, «CIŚNIENIE EWOLUCYJNE»

Автор всего лишь двух опубликованных рассказов (здесь – чуть ниже – нам придется вспомнить и второй). Критики говорят о возникающих при чтении ассоциациях с «Accelerando» Стросса. «Притягивает свобода, с которой Гютше рисует образы почти современных нам героев, их амбиции и приоритеты, то, как он втягивает читателя, а порой развлекает какой-то попкультурной аллюзией. Это фантастика, крепко коренящаяся в экономике, играющая с современными тенденциями как микроэкономическими (недостатки управленческой работы, старт-аповая деятельность, ребрендинг), так и макроэкономическими (глобальные финансовые потоки). Конретный, хорошо продуманный и реализованный текст».

ANDRZEJ MISZCZAK, «IMPNEURIUM»

Мищак – автор, который, как мне кажется, показывает прекрасную динамику роста: имея в виду и «Гарпунщиков» в номинационном списке премии им. Я.Зайделя, и рассказы, появлявшиеся в последующие годы. (Кстати, одна из особенностей польского рынка фантастики – целый ряд авторов, которые там замечены и отслеживаемы, за плечами своими до сих пор не имеют не только романной публикации – но даже сборника рассказов). Из обзоров: «Сферы, в которых реализован «Impneurium» Анджея Мищака, я определил бы как техно-триллер, политика, религия, медицина. При чтении я оставался умеренно удовлетворен – близкую идею в свое время я видел у Питера Уоттса. Интересна сюжетная основа и дилемма протагониста, хотя рассказ несколько страдает от отсутствия выразительных персонажей на втором-третьем планах. Но несмотря на это, сконцентрированность на близком будущем, поднятие важных вопросов, как, напр., неассимилируемые мигранты, рисунок общества страха, в котором терроризм – суть циклическое состояние – сильные стороны рассказа». « «Impneurium» еще раз играет с проблемой надчеловеческого сознания, на этот раз возникшего не спонтанно, но как результат инфицированности чужим. И хотя можно заметить, что все, что стоило сказать о биологическом происхождении религии, сказал уже Иган в «Oceanice», Мищак выгодно оттеняет свою прозу земными и историческими декорациями. Разве что можно поставить ему на вид, что фон медицинский порой затмевает фон исторический, и то, что автор вложил недостаточно сил, чтобы защитить свой концепт перед бритвой Оккама».

BŁAŻEJ JAWOROWSKI, «OTCHŁAŃ PTAKÓW»

Тоже автор всего лишь двух опубликованных рассказов (и этот – второй). И тоже – если верить критикам – автор с потенциалом. Из обзоров: ««Бездна птиц» — рассказ, ведущийся с точки зрения представителя экстендов (первая ступень на дороге к постчеловечеству) – и представителя стандартных хомо сапиенс. Текст Яворовского обращает на себя внимание эрудицией и свободой смены тем. Но куда важнее, что в этом видна определенная целесообразность – автор, фиксируя неизбежные последствия технического прогресса, пытается отыскать в этом новом мире смысл существования с точки зрения христианской перспективы. В отличие от Дукая, который в своих романах и повестях нередко наставивает, что с развитием человечества должна бы развиваться и теология, Яворовский предпочитает вспоминать об определенных универсальных ограничениях, которые касаются как человечества, так и постчеловечества – у него Бог остается все время непознанной тайной, независимой от перцептивных возможностей субъекта. Интересный подход и прекрасный рассказ».

MARCIN PRZYBYŁEK, «WYMIAR WEWNĘTRZNY»

Из обзоров: «Рассказ короткий и специфический. Пжибылек велит своим героям эпатировать нас непрекращающимися эмоциональными выплесками относительно красоты и сложности вселенной – примерно в таком вот стиле: «Заплакал, а вместе с ним плакал его внутренний ребенок, а с ними – плакал весь мир». В подобной экзальтированной интонации выдержан весь текст». «Стилем и орнаментацией вызывает в памяти «Кибериаду». Пжибылек разыгрывает сюжет, происходящий из hard-SF методами, для жанра нехарактерными (как Дукай разыгрывал фэнтези в «Движении Генерала»)».

WOJCIECH SZYDA, «KRÓLESTWO MYŚLI»

Шида – на настоящий момент автор четырех книг и трех с половиной десятков рассказов; считается одним из наиболее интересных авторов, разыгрывающих религиозные темы. (И к его сборнику рассказов, вышедшему в 2011 нам еще придется вернуться). Из обзоров: «Форма, стилизованная под репортаж/документальный фильм – записи интервью нескольких человек, каждый из которых представляет свой взгляд на проблему. Шида рассказывает историю о специфической MMORPG/VR, в которой можно реализовать любую мысль игрока. Рассказ симпатичен, сюжет интересен, но без безумия – форма не поражает, а последовательность действий узнаваема». «Царство мысли» Шиды – произведение в форме репортажа, слегка техническое по смыслу и сильно религиозное по идее; произведение, для которого фантастика – лишь повод порассуждать о последствиях абсолютной и ненаказуемой свободы».

MICHAŁ CETNAROWSKI, «GODZINA NADAWANIA»

Из обзоров: «Одинокий человек кружит над погибшей в катастрофе Землей, раз за разом отправляя сообщения – и слушает ответы, которые все еще приходят к нему. Цетнаровский отказывается в рассказе от попыток научного анализа катастрофы – концентрируется вместо этого на передаче эстетики упадка. С одной стороны, образ холодного, клаустрофического пространства космической станции, с другой – образ планеты, пожираемой гигантской, обезумевшей экосистемой с неконтролируемым ростом».

JAKUB NOWAK, «AMNEZJAK»

Новак, как по мне, – из тех авторов, за которыми чрезвычайно интересно следить, и всякий рассказ которых может стать (а то и становится) заметным событием в польском фэндоме (кстати – тоже ведь автор без сольной книги за плечами). Новак – предельно разный: жесткий польский киберпанк «Доминичка говорит:» (переведенный на русский, кстати, из анонсированного, но никак не преодолеющего зазор между макетированием и читателем свобрника «Чужие Сны»), попахивающий безумием эко-техно-триллер «Граница Чистилища», громыхающий и неистовый «Карнавал» — история альтернативной Европы времен «Весны народов». В 2011 г. у Новака – в сборниках, о которых и речь – было опубликовано три рассказа, и этот – первый из них. Из обзоров: «Один из тех рассказов, где уже через несколько страниц знаешь, что чего-то подобного ты еще не видел. Ни в прозе польской, ни в прозе иностранной. Сперва он даже может вызвать у вас недоверчивый вопрос: «This is madness!?». А потом автор отвесит вам пинка, с криком: «This is Amnezjak!» — и вы пропали. Я – пропал. Действительно: блестящий образец прозы с небанальным сеттингом, выразительными героями, и – прежде всего – идеей. Мир, в котором измерения физическое и дискурсивное нераздельно перемешаны. НФ-фантасмагория, в которой сталкиваются элементы наррации старосветской, футуристической и даже... фанатской. Текст, который после завершения чтения требует себя перечитать снова. Трудно что-либо добавить – для меня стопроцентный кандидат к премии Зайделя за рассказ прошлого года». «Особняком в антологии стоит «Амнезяк» Якуба Новака, который пробуждает во мне двойственные чувства. Я ощущаю в нем сильное влияние «Вечного Грюнвальда» Щепана Твардоха, а острота, резкость и неприятность этого текста искушает обвинить его во вторичности, но – это была бы ложь. Возможно, это не вполне диалог с книгой Твардоха, однако один элемент создает значимую разницу и взывает к дискуссии. У Твардоха герою было дано сломать парадигму своего существования и отказаться от нее. У Новака, что литературно более ценно, все остается открытым для интерпретации читателя. Явственно, но не в лоб, Новак ставит еще и вопрос, все ли традиции достойны поддержки и жертв. Как возможно установить источники и ценность того, что определяет нашу жизнь? И какова цена подчинения тому, что мы считаем обязанностью?»

JACEK DUKAJ, «SCIENCE FICTION»

Дукай – писатель, в представлениях не нуждающийся. В «Science fiction» помещена его последняя из написанных повестей (без малого роман – более двухсот страниц текста) – одноименная сборнику. Из обзоров: «Это история вымышленного писателя НФ из близкого будущего (слегка в стиле «Линии сопротивления») и его романа hard-SF, в котором «Марс атакует». Яцек Дукай соорудил произведение в формате .rar или .zip – для его распаковывания необходим не только определенный уровень владения проблемами философии науки (здесь – прежде всего оригинальный подход к старой проблеме, является ли математика конструктом или объективной реальностью), но и определенный уровень готовности работать с текстом. Учитывая многоуровневость повествования, автор позволяет себе некоторую радикализацию – напр. второй уровень, «марсианский», особенно вначале, кажется чем-то, что по-английски передается прекрасным и емким термином «mindfuck». ... Неистовый, полный эрудиции текст – самой серьезной проблемой которого может быть именно «формат», – он требует от читателя изрядного терпения».

2. Głos Lema (издательство «Powergraph», 552 с.)

И — №1,5 (что характерно, того же издательства, что и предыдущий сборник). Антология памяти С.Лема – и уже это одно задает тон для большинства тем и художественных решений, нашедших отражение в тексте сборника.

Вполне явственны здесь посылы издателя и автора предисловия (того же таки Яцека Дукая).

Аннотация: «Для поколений читателей он был Мастером, для поколений авторов – образцом. Умершему пятью годами ранее, писателю и философу Станиславу Лему, в этом году исполнилось бы 90. Этот сборник возник, чтобы его почтить. Искусственный интеллект, виртуальные миры, андроиды, замещающие человека. Сюжеты, ареной которых является вся Вселенная. Чужие планеты, на которых открыты следы жизни. И космос, неисследованный и опасный, все еще на расстоянии вытянутой руки».

Из предисловия Дукая: «Ни одна хорошая книга не может уйти безнаказанной, а всякий творческий акт одновременно оказывается предметом рыночной игры. И, как и в случае с множеством иных начинаний, инициаторам издания антологии рассказов, инспирированных творчеством Станислава Лема, легко приписать низменные желания: что, мол, используют известное имя ради бесплатной рекламы, что это не более чем маркетинговый ход.

На самом же деле мы здесь имеем дело с попыткой едва ли не героической.

Потому как, во-первых, действительно ли «Голос Лема» использует известную марку – или же, скорее, как раз пытается ее создать (или воссоздать)?»

Содержание сборника:

1. KRZYSZTOF PISKORSKI – „TRZYNAŚCIE INTERWAŁÓW IORRI”

2. RAFAŁ ORKAN – „KSIĘCIA KORDIANA KSIĘŻYCOWYCH PRZYPADKÓW CZĘŚĆ PIERWSZA I NAJPRAWDOPODOBNIEJ OSTATNIA”

3. WAWRZYNIEC PODRZUCKI – „ZAKRES WIDZIALNY”

4. ANDRZEJ MISZCZAK – „PORYW”

5. ALEX GÜTSCHE – „LALKA”

6. JOANNA SKALSKA –„PŁOMIENIEM JESTEM JA”

7. JANUSZ CYRAN – „SŁOŃCE KRÓL”

8. WOJCIECH ORLIŃSKI – „STANLEMIAN”

9. RAFAŁ KOSIK – „TELEFON”

10. PAWEŁ PALIŃSKI – „BLASK”

11. FILIP HAKA – „OPOWIEŚCI KOSMOBOTYCZNE DOMINIKA VIDMARA”

12. JAKUB NOWAK – „RYCHU”

Из обзоров: «Яцек Дукай, один из светил современной польской фантастики обращает внимание на определенное обстоятельство, спрашивая во вступлении: что это значит «писать как Лем»? Кажется, что число стратегий, которые могли бы в этом случае быть избранными авторами – в достаточной степени ограничено. Первая возможность, ясное дело, это писать, подражая, вписываться в лемовскую конвенцию, которая, при всей своей сложности и богатстве, наверняка предложит потенциальному автору комфортную для него нишу. Однако это комфорт кажущийся; Лем – это не только жанровые рамки, Лем – это язык: может порой и старомодный, но всегда богатый, зрелый и захватывающий своим размахом. Вторая возможность – работать над «лемовскими надстройками» — собственными сюжетными/мировоззренческими конструкциями, опирающимися на канву и «модус операнди» Лема. Однако можно ли вычленить этот «лемовский фундамент» в его, как мы вспоминали чуть ранее, необычайно богатом сюжетно и стилистически творчестве? А если существуют сомнения насчет существования такового фундамента – то важен ли  вопрос о том, можно ли, опираясь на него, что-либо вообще построить?

Такого рода сомнения не покидали меня, когда я принялся за первый текст сборника: «Trzynaście interwałów Iorri» Кшиштофа Пискорского. Эта трансгуманистическая hard-SF с самого начала атакует читателя беспардонным языком, тяжелой, чуждой атмосферой и умело ведомым повествованием, представляя собой прекрасный образец наиболее современной волны НФ, обеими руками черпающей из научных теорий (мультиверсума, технологической сингулярности), одновременно касаясь проблемы сугубо философской (природа сознания, первопричина универсума). Если добавить к этому еще и некоторое число «игровых» элементов, мы получаем чрезвычайно резонирующую, прекрасную литературную смесь.

«Księcia Kordiana księżycowych przypadków część pierwsza i najprawdopodobniej ostatnia» Рафала В. Оркана – также удачная и симпатичная попытка вписаться в сказочную конвенцию «Сказок роботов», искрящуюся непринужденным юмором – и прекрасно «ссимулированным», глубоко ироническим взглядом Лема на истинно  человеческие черты.

«Zakres widzialny» Вавжиньца Поджуцкого – попытка ухватить суть Лема раннего, т.е. того, в котором только формируется познавательный скептицизм, главным образом направленного на проблему Контакта. Я бы разместил «Zakres widzialny» где-то в окрестностях феноменального «Эдема», который явным образом вдохновлял автора. И ровно также, как Лем, вдохновляет пластичностью описаний и фиксацией «чуждости» своей планеты, Поджуцкий рисует перед читателем мир мир, управляемый неизвестной, но глубоко беспокоящей логикой, и делает это чрезвычайно умело, образцово реализуя все «канонические» повороты такого рода наррации. Солидный рассказ в старом добром стиле.

«Lalka» Алекса Гютша – произведение, инспирированное цитатой из «Расследования»: «А что, если некто изготовит куклу (...), которая будет несчастной и смертной – что тогда?», которая уже с самого начала подает сигналы о том, в каком направлении движется текст. В очередной раз мы имеем дело с загадкой сознания и сущности человечности, что, впрочем, реализовано довольно предсказуемым и штампованным образом. Рассказ местами отдает банальностью, для знающего читателя (а я считаю таким любого, кто увлечен Лемом) он вполне умелый, но наверняка не уровня Лема. Полагаю, один из слабейших – если не самый слабый – текст антологии.

«Płomieniem jestem» от Джоанны Скальской – вариация на тему Контакта, но дергающая своей прямолинейностью, особенно имея в виду читателей Лема, привыкших к изрядной утонченности и сложности, с которой автор всегда подходил к этой теме (сообщение, закодированное в нейтрино – «Голос Господа»; сообщение закодированное в фантомных созданиях мыслящего океана – «Солярис» и т.д.). (…) Единственная «смежность» рассказа с Лемом – тот факт, что его наверняка возможно было бы сгенерировать с помощью «Карманного Компьютера Сюжетов НФ» из «Фантастики и футурологии», но наверняка ведь речь шла о несколько другой связи.

«Słońce król» Януша Цырана – текст, который своим необычным языковым богатством сразу вызывает в памяти феноменальную «Маску». История молодого Паскаля, закрытого во дворце, полном чудес, представляет собой весьма ловкую смесь реалий из альтренативной истории, фэнтези, а также литературы ужасов. Браво за смелость и профессиональное умение!

«Stanlemian» Войцеха Орлиньского, журналиста, автора книги «Что это за сепульки? Все о Леме» — это иронический, наполненный отсылками к поп-культуре детектив, размещенный в лемовской «фантоматике». Однако явно видно, что автор не имел амбиций вписаться в превосходное «Следствие», и что текст представляет собой лишь ироническую ухмылку, обращенную к читателю. И – следует похвалить автора за исполнение.

«Telefon» Рафала Косика снова, кажется, целится именно в упомянутое выше «Расследование», и делает это на высшем уровне. История таинственной авиакатастрофы, в которой гибнет муж главной героини, прошита нитями хоррора (мертв, но... звонит своей супруге), что добавляет поискам правды дополнительный жанровый вес. Выразительно выписанные герои и умело ведомая интрига – относятся к сильным сторонам текста. И хотя в очередной раз я подозреваю, что знающие произведения Лема читатели без труда разгадают загадку – и задолго до завершения рассказа – текст получился достойный прочтения.

«Blask» Павла Палиньского – один из наиболее интересных текстов антологии, хотя «встроить» его в русло творчества Лема возможно с трудом. Автор берется за сюжет «conditio humana» в его холистической трактовке, используя его как исходный момент в истории главного героя – К., который фиксирует странные изменения в своей телесности. Рассказ представляет собой попытку реестрации этого поступательного процесса с нескольких точек зрения, и в своей основе остается типичный «исследованием случая», что лишь придает чтению привлекательности.

«Opowieści kosmobotyczne Dominika Vidmara» Филиппа Хаки – самая длинная вещь в антологии, но это вполне понятно; автор обеими руками черпает, переплетая их сюжеты, из «Совершенной пустоты», «Звездных дневников», «Футурологического конгресса» и «ГОЛЕМА XIV», а такое амбициозное решение требует соответствующего пространства. Удалось это реализовать в полной мере. К тому же, автор позволяет себе умело вплести сюда и собственный сюжет, ни малейшим образом не нарушая базового уровня жанра, а также умело симулируя лемовскую специфику языка и синтаксиса. Несомненно, лучший текст всего сборника!

Антологию завершает Якуб Новак с рассказом «Rychu», представляющим собою, скажем прямо, мастерскую попытку взглянуть на Филиппа К. Дика в его связи с Лемом. Для непосвященных – Дик считал, что «ЛЕМ» – оперативным псевдоним тайного отряда КГБ, пытающейся инфильтроваться в среду НФ Америки, как доказательство используя богатство литературных стилей, которыми Лем без проблем пользовался. Вероятно, говорит во мне протестующий фэн ФКД, но представление американского автора как вонючего, отвратительного и совершенно безумного человека, живущего на грани, не пришлось мне по вкусу. Концепция интересная, но реализация оставляет, как по мне, желать лучшего».

«Анджей Мищак в «Poryw’е» создает даже не микс, не стилизацию, не заем идей, но настоящий spin-off со всеми вытекающими последствиями. На этот раз автор вполне использует возможности раскрытия второго дна в «Альбатросе», создавая историю пронзительную (имея в виду позднейшие рассказы о пилоте Пирксе), и одновременно замечательно вписывающуюся в оригинал».

3. Sławomir Mrożek, Stanisław Lem. Listy

Не совсем антология, но пусть будет здесь :) Большая – без малого на семь сотен страниц – публикация переписки Станислава Лема и Славомира Мрожека (письма за период 1956-1978 гг.). Несомненное событие для любителей Лема.

Издательская аннотация: «Два великих писателя. Две непохожих личности, два разных темперамента. Могло бы показаться, что Славомира Мрожека и Станислава Лема связывало очень немногое. Однако оказывается, что писатели много лет были друзьями и писали друг другу архиинтересные письма. Не только о литературе, не только о большой политике, но и о вполне приземленном – например... об автомобилях, большими любителями которых они были. В этой переписки много иронии, словесных игр и шуток. Публикация писемь Станислава Лема и Славомира Мрожека – чрезвычайно заметное культурное событие. Книжка бросает новый свет на творчество писателей и времена, в которые тем пришлось жить».

Из статьи/обзора Яцека Соботы (полностью – а оно небезынтересно – здесь: http://katedra.nast.pl/art.php5?id=5901 ):

«Переписку начинает робкое письмо Мрожека (младшего на десять лет) к Лему – здесь у нас отношения «учитель – ученик»; отношения, которые постепенно меняются, до статуса равноправия обоих собеседников.

(...)

В скобках замечу, что хватает в корреспонденции обоих собеседников неизбежных пикантностей, сильных слов, эротических акцентов. И это, например, ставит под сомнение известный тезис о консервативности Лемма относительно эротизма. Отсутствие постельных сцен в «Солярисе», например, пожалуй сознательное художественное решение, которое лично мне кажется верным и справедливым. Секс часто ненужным образом искажает сюжет, а натуралистическое описание соития (взять хотя бы «достижения» в этой области Земкевича) часто соседствуют с графоманией.

(…)

В перерывах бесед автолюбительских, писатели заняты делами куда менее существенными. Например, перестукиваются взаимно на художественные и критические темы. Интересно, что ощупывают матерьяльчик самых значимых вещей друг друга: Лем превращает в пепел «Танго»; Мрожек ведет обширную полемику с «Суммой технологий». Но это критика интересно аргументированная: сильные умы даже ошибаются интересно. Здесь нет места для обид или детских капризов – идет конкретная дискуссия. При случае также выходят на поверхность индивидуальные отличия авторов – Мрожек разновидность истерического одержимца и крайнего индивидуалиста; Лем – интеллектуальное кибернитическое чудовище, до боли рациональное (видно это в его анализе произведений Мрожека: холодный подсчет использованных средств выражения). Но несмотря на эту разницу – а может именно благодаря ней – что-то их взаимно притягивает, обращает один к другому.

Чрезвычайно интересны (известные, конечно же, по их литературным творениям, но здесь – поданные сентенционально, словно в таблетке) антропологические размышления обоих писателей. «Только давление внешних обстоятельств, – пишет Лем, – придает человеку форму, т.е. делает его особым – да и то лишь до определенной границы. Слишком многое превращает человека в бессильно дрейфующий предмет (связываемый, сажаемый на кол, коронуемый, насилуемый и т.д.). Если отсутствует давление, экзистенциальное отчуждение начинает одолевать, уничтожать, убивать».

«Проблема в том, – Мрожек на это, – что человек хочет не только, чтобы ему было хорошо, но и, прежде всего, чтобы ему было лучше, чем другим. Одному – в плюс, остальных – в грязь. И получается всегда ерунда со всеми этими правилами. И можно хоть сто раз вычеркивать себе на бумаге этого несчастного одиночку, но в реальности этот одиночка остается. Я остаюсь».

Наконец, польские болести. Для обоих писателей ПНР-овская реальность крайне раздражающа (Мрожек в конце концов таки эмигрирует); но все же не только система, не только ирреальный реальный социализм критикуется ими, но и определенные невыносимые аспекты польскости вообще. Я уже слышу эти голоса интернет-троглодитов о нехватке патриотизма, антипольскости и пр. Точно так же нападали и на Милоша; природа этих атак низка и совершенно понятна (...) Но упреки автора в нехватке патриотизма напоминает мне претензию к доктору, что он зря диагностирует пациенту свинку или рак».

И в конце – попытаюсь перевести одно из писем из найденных в инете.

Станислав Лем к Славомиру Мрожеку (29 октября 1964)

«Дорогой Славек,

прежде всего, сравни, прошу, белизну бумаги, на коей пишу я к тебе с белизной той, на коей писал ко мне ты. Теперь же – к делу. Ошибаешься, если думаешь, будто я полагал бы в какой-то там мере неуместными твои мольбы о прощении и будто бы считал, что иноязычные названия изведанных тобою местностей станут предметом разговоров здесь. Ибо можно быть заключенным в ореховую скорлупу, и, тем не менее, и т.д. Олень подстреленный хрипит, а лани горя нет, и всякое такое, но на самом деле непросто всякий раз решить, кто – та судьба, а кто – лань, коей горя нет. (Рассказывал же тебе, a propos, вспомним над гробом, рассказывал же тебе Блонский о том шведском псаре, подстреленным королем Густавом, которого король попрекал, что, дескать, выходя ему на линию огня, тот должен был кричать: «Я судьба!»).

И если уж дал ты мне право, как полагаю, отплаты тебе око за око, и вот тебе моя отповедь.

Положение твое как парняги, мешка с кишками и одновременно писателя, согласно письму твоему, если считать его перечислением проблем (From Here to Eternity), ужасно без сомнения, но все же оно не смешно – а мое смешно.

Говорил я уже выше, что око за око, а стало быть, письмом своим повлек ты мое, так вот же тебе. Я – автор 17 книг; с двумя-с-гаком-миллионными сукупными тиражами; книг моих нигде в стране не купить, потому как закончились. Занимаюсь я не только художественной литературой, но и сциентическими пророчествами, а потому состою из двух половинок, т.е. скорлупа моя из них состоит, потому могу, в случае необходимости, прятаться то в одной из них, то в другой. И все же нет у меня ни малейших иллюзий. Все мое писательство делится на книжки старые, вроде «Астронавтов», благодаря которым получил я тиражи и переводы, книжки, которые для меня являются ничем – ничем иным, как только вступительными упражнениями к следующим. И – на книги более поздние, главным образом, оставшиеся без отзывов. Ибо на меня вот уже пару лет нет рецензий, кроме упоминаний в рубриках издательских новостей, например, в «Dzienniku Polskim». Можно выстраивать в себе внутреннее равнодушие относительно столь тотального игнорирования, однако ж, полагаю, такие книги, как «Дневник, найденный в ванной», как «Солярис», как «Сумма технологий» стали определенными культурными фактами – или, вернее, препозицией таких фактов. А ведь, a la longue, писательский труд исчисляем своим общественным влиянием. Не знал я ни жестких противников, ни блестящих оппонентов, ни энтузиастических последователей, не основал никакого движения, не  изменил представлений ни по какой, увы, теме. И в этом – единственно значимом смысле – я, с теми миллионными тиражами, совершенно не существую. У меня популярность довоенного Марчиньского. Некогда, будучи у Скурницкого в «W.Literackim», просмотрел я тщательно собираемые там разнообразнейшие рецензии и вырезки относительно моих книг, которые Издательство копит. Это абсолютная манная каша, абсолютная Вавилонская башня, например – единственную 30-строчную рецензию, вообще полученную мною на «Сумму», написал типчик, который назвал меня в ней «гением мистификаций». Таковы результаты моих трудов, дорогой Мрожек. Полагаю, писателю не должно игнорировать общественного отклика на его творчество. Потому я и делаю, пописывая дальше (поскольку, а что же можно делать другого), независимо от того, что пописываю, выводы. Принимаю же во внимание прежде всего то, что, во-первых, подобная ситуация смешна, а, во-вторых, что не может никогда быть прав индивид перед лицом всех. Обжорства и лукулловы пиры сына не отменяют голода отца. Заметь, прошу тебя, что это – истина, и что степень так называемого признания любого культурно-продуктивного индивида поколением, этому индивиду современного, является фактом фундаментально неотвратимым и безапеляционным. Невозможно расчитывать, не превращаясь в смешного кретина, в признание грядущих поколений. Признание посмертное суть нечто, не являющееся важным, оно то, что не имеет ни малейшего значения. Оно может оказаться лишь разновидностью душевного успокоения, пластырем, смягчающим боль раздраженной самовлюбленности. Но и только. Потому что когда пишешь – не пишешь, все же, ни для каких там будущих поколений, да и признание их в лучшем случае будет иметь лишь характер историософического сожаления (ах! се был предвестник! глупцы они, эти наши предки, что его не признали – и т.п.). Конечно, общественная реакция может быть и спорной. Но в любом случае тот, кого полагают паяцем, когда сам он считает себя пророком, должен принять шутовской колпак, трудясь дальше, он должен внутренне, хотя бы частично, отказаться от пророческой позы. Потому что «смешность» приходит извне и аутентична в этом смысле, невзирая на то, получена ли она «справедливо» или заслужена «несправедливо». Можно быть, скажем прямо, спорным элементом в культуре, и это тоже хорошо, но когда ты всеохватно остаешься ВНЕ, когда наступает тотальное игнорирование – невозможно для своей дальнейшей работы не принимать это во внимание. Здесь речь не о героизме одиночества, но исключительно об обыкновенной рассудительности. Позавчера, когда был я в Варшаве, прицепился ко мне какой-то французский молодой публицист, любящий НФ-ки, – ради интервью. И только дома, принявшись читывать номер журнала, в котором тот раньше упоминал обо мне, а именно о «Безмолвной звезде», снятой по «Астронавтам», того знаменитого Метцига-режиссера, я понял, насколько был глуп, говоря ему об информационной бомбе и о спектрах и цивилизационных кривых космических систем, поскольку в журнале том писалось о Дракуле и о фильмах навроде I WAS A TEENAGE FRANKENSTEIN, I WAS A TEENAGE WEREWOLF. Я, понимаешь ли, постоянно пытался из основательно подлого, ссученного жанра сотворить «высшую философию», набить ракеты кипами проблем, а так называемую известность получил именно что ракетами, а не проблемами. Никому они не нужны, никого совершенно не интересуют, никто не жаждет принимать во внимание, что они вообще где-то там и вправду существуют. Наверняка француз принимал меня за изрядно скушного и совершенно идиотического – и был прав. Я уж не говорю даже о Западе, поскольку абсолютное отсуствие ответа, хоть какой-то «раскачки» здесь у нас исключает проникновение на Запад. Вот и получается, что вместе со всем тем моим библиотечным грузом – я в нигде, я – Робинзон по космической шкале. А поскольку я те информационные бомбы и прочие разновсякости измыслил, то остался проигнорированным вдвойне – в науке настолько же глухо, как и в литературе. В философии так же, как и в критике. Жалею ли я об этом? Нет, ибо это просто факты. Мне бы хотелось дискутировать с Академиями, у меня есть о чем – а меня приглашают на вечера с молодежью из экономическо-дорожных техникумов. И что я могу сказать этой молодежи? В моих писаниях литературных, как я уже говорил, «смешность» эту я должен принять, но что касается теоретических, то в «Кибернетике и литературе», за которую я, пожалуй, снова приймусь на следующий год, буду уперто, обращаясь ни к кому, излагать свое кредо, с твоими неминуемыми возражениями, и не только с твоими, но и вообще, в безумие своем, стану говорить о литературе вещи, с которыми если не 100, то 99 % всех обладающих собственным мнением, не согласятся. На такую настойчивость меня, пожалуй что, еще хватит. Мировые подвижки наверняка мне не помогают, но ведь и не мешают специально, по крайней мере, в домене моего писательства, т.е. непосредственно; посредственно; имея в виду, ага, пертурбации, от которых остатки веры в то и это вытекают, словно из рассевшейся бочки. А ко всему еще и то, что негде мне печатать свои новые вещи. Ну, негде – и лежит их у меня куча: в книжке выйдут, но кроме того: на Радио нет, не возьмут меня, увы, очередь, в «Życiu L.» могу лишь рассказик в год, в «Twórczości» нет, потому что не взяли у меня в прошлом году вещь, которую я все еще высоко ценю, а оттого нет, «Przekrój» взял, но не напечатал. Забавная ситуация, право слово. Телевизионный Театр Фантастики воскрешает какие-то уродства Уайльда, какие-то доисторические штуки, а ко мне даже кибернардин хромой не обращается; впрочем, и я писал им, ничего из этого не вышло, по неизвестным причинам ставить не стали. И остается мне оставаться грубым по отношению ко всяким там «Gallimard»’ам, отказывать в пересылке экземпляров for reading, ибо зачем получать со временем негативный ответ, предпочту сам все в зародыше удавить, обидев. Наверняка, бессмысленная политика, назло родным отморожу уши, но на лучшее меня не хватит. Ну и нет для тебя у меня тех чарующе звучащих местностей, абы их называть, а только Кельце, Радом, Варка. (…). Нет меня в рубриках «Из писательской лаборатории», нет меня в новостных обзорах, нет меня настолько последовательно, будто бы и вправду меня годы назад зашвырнули в космос – и в неблизкий при том. Не получаю из страны никаких читательских писем, только из России порой; и не отвечаю, потому что неохота мне, жалко времени, да и без толку оно все. Если бы мог себе это позволить, то, полагаю, и вообще бы перестал писать, потому что знаю – выработал в себе такой уже кредит молчания, который ничем не проломишь. Непонимание, глупости – брр, – но повторю, общество (и нет в том иронии) всегда право, не к кому апеллировать. Так вот я и живу себе, мой дорогой.

Vale et me ama»

4. Księga wojny. (Издательство «Runa», 480 с.)

Ну и в конце разговора о межавторских сборниках и антологиях – книга не из первой, быть может, пятерки, но – вполне с претензией на первую десятку (по крайней мере – за прошлый год) :)

Очередная антология от «Руны»; предыдущие – «Книга страха» и «Книга драконов» оказались вполне удачными (в смысле, например, номинированности рассказо из них на различные премии – да и в смысле получения этих премий).

Состав – от крепких середняков и выше: всегда ожидаешь чего-то хорошего, как минимум, от Бжезинской, Новака, Орбитовского, Пискорского... В общем, ниже – состав и куски из обзоров:

1. ANNA BRZEZIŃSKA „JEDEN DZIEŃ”

2. JAKUB ĆWIEK „BAJKA O TRYBACH I POWROTACH”

3. MICHAŁ KRZYWICKI „GŁOSY”

4. JAKUB NOWAK „CIĘŻKI METAL”

5. ŁUKASZ ORBITOWSKI „KANAŁ”

6. PAWEŁ PALIŃSKI „WSZYSTKO, CO PRZYJDZIE, JUŻ POZOSTANIE”

7. JACEK PIEKARA „ARTUR HARRY LWIE SERCE”

8. KRZYSZTOF PISKORSKI „PRAWO LOSU”

9. ANDRZEJ SAWICKI „BÓG JEST Z NAMI”

10. MARCIN WEŁNICKI „LATO KSIĘŻYCOWYCH CIEM”

Из отзывов:

«Тематика сборника – война, но подход к ней довольно разнороден. Одни авторы сюжеты своих текстов накрепко увязывают с милитарными действиями, другие же тематику истолковали исключительно как точку отсчета, выстраивая рассказ в меру независимо от нее. К эту последнюю группу следует, прежде всего, включить очень хороший рассказ Анны Бжезинской, которая в рассказе «Jeden dzień» возвращается к стилистике, известную по «Водам глубоким, как небо» (сборник рассказов о мире, схожем с ренессансной Италией – но с действенной магией. – С.Л.). Единственное, что можно поставить в упрек тексту – это чуть ли не маргинальная связь с темой антологии. Все остальное – просто прекрасно: язык, эмоции, реалии, конструкция. Это действительно мощное начало для сборника; возможно даже слишком мозное, потому что ни один следующий текст не в силах встать с ним вровень.

Чрезвычайно позитивное впечатление производит также «Ciężki metal» Якуба Новака, в котором герою приходится сражаться с «престранном» – чуждой реальностью, заливающей Люблин. Не вдаваясь в подробности, в конце нас ждет неожиданный поворот событий, который заставит в новом свете взглянуть на всё описанное в тексте раньше; но не только это составляет силу рассказа.

В чем-то подобный инструментарий – столкновение двух различных сил, влияющих на реальность (ассоциации с дукаевскими «Иными песнями» очевидны) использует Кшиштоф Пискорский в «Prawie losu». Однако этот текст куда более приключенческий, опирающийся на реалии византийских войн, но с сильным фантастическим элементом. Эффект – приятный, однако саму идею я бы с большей радостью увидел в романе, поскольку в рассказе ее потенциал невозможно раскрыть полностью.

И если уж мы начали о Дукаевской атмосфере, то стоит упомянуть также и Якуба Чвека. «Bajka o trybach i potworach» — и не только из-за сказочного слога – несколько напоминает «Воронка». Но рассказ не опирается на исторические реалии – что значительно ослабляет силу повествования о людях, скрывающихся от механических оккупантов. Повстанческие мотивы использует также и Лукаш Орбитовский, опираясь на историю Варшавского Восстания: в «Kanale» — уже немцы сражаются в руинах Берлина с французами и поляками. Идея, быть может и интересная, однако не приводящая к чему-то большему. К счастью, смысл рассказа не только в этом, потому в целом он выглядит куда как неплохо.

Жестокое, но небаталистское лицо войны – тематика текстов Михала Кживицкого и Павла Палиньского: действие их рассказов связано с концлагерями, хотя и преобразованными фантастическим инструментарием. «Głosy» первого совершенно не напоминают его романов, но лучше получился «Wszystko, co przyjdzie, już pozostanie» второго, порой создающий фантасмагорические и жестокие образы, ассоциирующиеся с «Концентрационным лагерем» Томаса М. Диша.

Не обошлось здесь и без ноток более легких и почти юмористических. Например, Яцек Пекара оттягивается на молодежной увлеченности идолами книг и фильмов; одновременно он напоминает, что при заключении соглашений следует рассмотреть все подробности. «Artur Potter Lwie Serce» — типичный текст этого автора: легкий, приятный, но дающий куда как немного. Сходная история и с «Bóg jest z nami» Анджея В. Савицкого.

Марцин Вельницкий, сознательно или нет, написал текст, ассоциирующийся со «Змеей» Анджея Сапковского; главным образом из-за сюжета и природы одной из двух главных сюжетных линий. Однако конечные точки этих двух произведений расходятся, хотя элементы, к этому приводящие, не принадлежат к сильнейшим козырям рассказа. Несмотря на это, впечатления от чтения Вельницкого остаются вполне позитивными».

Учитывая же, что где-то авторский уже за плечами – позволю прервать дозволенные речи, и о авторских книгах, на которые стоило бы обратить внимание, расскажу в следующем посту.