РАСПЛАТА

В лабиринте глухом, где мечусь я, как пойманный в сети,

Тянет гибельным ветром от стен земляных и камней,

И безвременно чахнут, как туберкулезные дети,

Слабогрудые замыслы, хилые всходы страстей.

Солнце трижды великое, царь всеблагой и преславный,

Хоть единым лучом укрепи меня против врага!

Но в назначенный день прошумит поединок неравный —

Сердце мне остановят железные бычьи рога.

Ариадна моя! Для чего у зловещего входа

Я с пути не сошел и приветом твоим пренебрег!

Ты сияла, как луч, как победа в бою, как свобода,

Прижимая ко груди спасительный пряжи клубок.

Как невеста, копье боевое ты мне подносила,

Ты, как мать, покрывала меня освященным щитом,

Но так сладко мне лгали и слава, и юность, и сила,

Так манили идти не оглядываясь, напролом...

Ты осталась вверху — безутешна, светла и крылата,

Домовитого счастья клубок покатился из рук...

Ариадна моя! Не за это ли ныне расплата

Паутиной своей оплетает меня, как паук?

EXTASIS

Жгучими щупальцами неотрывными

Ты захватил и замучил меня:

Росами, грозами, звездными ливнями

В сердце низвергся — разливом огня.

Страшно и сладко, хоть гибель влекла меня,

Сердце — колодец, колодец — в огне:

В сердце — Атлантика жидкого пламени

Льется — бушует, клокочет во мне!

Плоть разлетелась бронею непрочною,

Ребер застава давно снесена:

Пламя тончайшее, пренепорочное

Пляшет и плещет до самого дна.

Ты без предтечи ли и без предвестницы,

Ошеломляя захлестнутый ум,

Прямо с небес, без обещанной лестницы,

В сердца смиреннейший Капернаум?

Это бурленье безмерное, дикое

Как успокоить, себя не сгубя?

Разве я море — и равновеликое,

Чтоб, отразив, убаюкать Тебя?

Сердце безбережное и бесстенное

Все распахнулось в размах широты.

Вечностью полный, чреватый вселенною,

Кто это, Господи? Я — или Ты?

ОЗЕРО ЛЮБВИ

Древнее озеро, скрытое в горном провале,

Даже герои пробиться к тебе не могли!

Мне же, избраннику, бездны твои колдовали

Лучше и слаще озёр мелководных земли.

С каждым приходом доверчивей, ближе и ближе

Я поддаюсь обаянью твоей западни.

Томный, шепчу, как во сне: утоли, утоми же!

И отзываешься ты: утони, утони!

Чудно, что ты отвечаешь так нежно и скоро,

Страшно, что алчешь, — но тайна еще не ясна,

Что непохоже ты вовсе на наши озёра:

Не погибает лишь тот, кто доходит до дна.

* * *

Оттого ли, что счастье так зыбко,

потому ль, что у грусти глаза

так умны, – но любая улыбка

легкомысленней, чем слеза.

Что ни радость – то чем-то щенячья…

Если весел – то чем-то смешон.

А кто счастлив всегда – не иначе,

из блаженно-юродивых он.

В стольном городе и в захолустье,

Иоанн Златоуст, видно, сам

заповедал возвышенность грусти

и бескрылость смешливым устам.

Так ли, нет, – но капели весенней-

жизнерадостной ведомо, чай,

отчего глуповато веселье,

но зато благородна печаль.

* * *

Все, что не было или же было –

все вобрал в себя водоворот:

от пьянящего первого пыла

вплоть до слов “от ворот поворот!”

Провидение, верно, хотело,

чтобы встретились мы на пути,

где одухотворенное тело –

как светящийся дух во плоти,

где по жарким артериям строки

циркулируют, кровоточа,

не ручьем, позабывшим истоки,

а струей ключевого луча.

* * *

Раз предрекла ладонь, то так тому и быть.

Что карты говорят, то сбудется, увы.

И как ни умеряй свои азарт и прыть,

но канет каждый шаг в колодец трын-травы.

И как свои следы ни переосмысляй,

им предопределен и предначертан смысл.

Уравновешены давно и ад, и рай

качанием слепых, но мудрых коромысл.

Восстань и на себе рубаху разорви,

но это ничего не сможет изменить.

По теплым руслам жил течет в твоей крови

Бог весть зачем и кем протянутая нить.

* * *

Сам я этого дара не стою,

но, достойные явно здесь плавать,

знайте: лишь на заре золотою

станет эта заветная заводь.

А пока что чернее, чем омут,

гладь ночная у этого плеса,

в темной пади которого тонут

зодиаки и знаки вопроса...

Потому-то, достойным ответа,

но не знающим тайного брода,

надо просто дождаться рассвета

в нужный день неизвестного года.

* * *

Как было жить нам, Ваша Честь,

среди такого:

нет ничего, а то, что есть, –

всё бестолково?

Да пусть бы бестолково... Нет:

гораздо хуже.

Нас поят мглой, поскольку свет,

мол, нам не нужен.

Кострами будущего зла

подспудно тлея,

здесь речи – подлы, а дела –

еще подлее.

Скрипя зубами, годы мы,

а не недели

всю грязь и мразь протухшей тьмы,

смирясь, терпели.

Но, оказалось, все же есть

на зло управа,

и на нее мы, Ваша Честь,

имеем право,

которого вы, как чумы,

боитесь, судьи:

не вы здесь судите, а мы!..

Не обессудьте.

* * *

Всё пройдет, как с белых яблонь дым...

Все костры однажды станут дымом...

Но любой, кто был хоть раз любим,

помнит, что такое быть любимым.

И ему, пожалуй, ничьего

в трудный час не надобно участья,

хоть и за душою – ничего

у него... Одна лишь память счастья.

А ее страстями не стереть

и не смыть недобрыми делами,

ибо в ней вчера, теперь и впредь

вместо дыма – только свет и пламя.

* * *

Все костры однажды станут дымом.

Все дымы найдут у туч приют.

Все кострища, не переча зимам,

всю золу под снегом погребут.

Но и дым, перемешавшись с тучей,

и зола, став снегом с неких пор,

не забудут, как пылал над кручей

меж рекой и лесом их костер.

Дым падет на землю вместе с ливнем.

Снег растает, угли обнажив.

Разве пепел может быть счастливым,

собственное пламя пережив?

Может, может... Пусть метельны зимы,

пусть всю осень льет как из ведра, –

никогда душа золы и дыма

не забудет своего костра.

***

В этой жизни ничего не водится —

Ни дружбы, ни чистой любви.

Эту жизнь прожить приходится

По горло и в грязи, и в крови.

А поэтому нужно с каждого

Сдирать сколько можно кож.

А чтоб сердце любви не жаждало,

Засунуть под сердце нож!

И для нас на земле не осталось

Ни Мадонн, ни Прекрасных Дам.

Это только когда-то казалось

Или, может быть, снилось нам.

Это нас обманули поэты ,

Утверждая, что есть Любовь,

И какие-то рыцари где-то

Умирали и лили кровь...

И только шептали имя

Высоко благородных дам

Для того, чтобы те с другими

Изменяли своим мечтам.

Без Женщин

Как хорошо без женщин и без фраз ,

Без горьких слёз и сладких поцелуев ,

Без этих милых , слишком честных глаз ,

Которые вам лгут и вас еще ревнуют .

Как хорошо без театральных сцен ,

Без долгих благородных объяснений ,

Без этих истерических измен ,

Без этих запоздалых сожалений .

И как смешна нелепая игра ,

Где проигрыш велик ,

А выигрыш так ничтожен ,

Когда партнеры ваши шулера ,

А выход из игры уж невозможен.

Как хорошо проснуться одному

В своём уютном холостяцком флэте,

И знать что ты не должен никому

Давать отчёта , никому на свете .

Как хорошо с приятелем вдвоём

Сидеть и пить простой шотландский виски ,

И улыбаясь , вспоминать о том ,

Что с этой дамой вы когда-то были близки.

А чтобы проигрыш немного отыграть -

С её подругою затеять флирт невинный,

Чтоб как-нибудь чуть-чуть застраховать

Простое самолюбие мужчины...

"Что счастье?"
И. Анненский


Быть может , это птица в поднебесье?
Осколок песни , брошенной к земле?
Дорога , по которой шли мы вместе ,
Луч солнца в остывающей золе ?

Твои надежды — призрачные грёзы,
Моя печаль с усмешкой над тобой?
Дожди тоски , непониманья грозы,
Забвенья ласк чудовищный прибой?

Смеёмся , плачем , любим , ненавидим...
И временем совсем не дорожим,
А счастье — горизонт , который виден
Настолько ясно — сколь недостижим.

***

В сильной тоске, в печали,

лучше всего укрыться

в маленьком кинозале,

с плюшевым креслом слиться..

Снаружи ветер колышет

листья, и тени кружат,

покрывая афиши

причудливой сетью кружев.

Как славно тут притулиться,

скрыться от непогоды,

с плюшевым креслом слиться...

Пусть пролетают годы.

О! Стемнело. Усталый

месяц вытянул руки.

Маленькие кинозалы

прекрасны в тоске, в разлуке.

(перевод — ??)

Месяц

Механизмом потаённым движим,

я вплываю в сон дворцов и хижин.

Движусь неприкаянным снобродом

по отвесным плитам и по сводам.

Свет мой чешуей монет блестящих

густо осыпает лица спящих.

Пущены пружиною зловещей,

оживают мЕртвенные вещи.

Получают новые значенья

образы, названья, измеренья.

И в часы, когда мой свет обилен,

утихает вихрь, смолкает филин.

Удлиняются мосты и реки,

парапЕты, и смычки, и деки.

Мир окутан лунным беспорядком,

диким виноградом город заткан.

На балконах и промеж балясин

луч, как ребус, сбивчив и неясен.

Меркнет луч, туманом поглощённый,

гаснет ребус, ночи возвращённый,

возвращённый сумеречным тучам,

зодчим позабытым и могучим.

И опять из каменной Вселенной

светом вырван контур переменный.

Полночь прихотливее художниц,

а лучи острей портняжных ножниц.

Камень стонет, жалуется, плачет,

свет его грозит переиначить,

превратить в светильники и лица,

а потом в иную форму влиться -

в яблоки, в бинокли, в балюстрады,

в темный ветер мокрой автострады.

Со стены на стену — ночью синей

свет несет изломы смутных линий,

площадь перейти вам запрещает,

лестницы и окна похищает.

У коней вдруг исчезают дуги,

бубенцы кричат-гремят в испуге.

Как твои звучанья вдохновенны,

полночь, филармония Селены!

Входит свет мой, зелен и всесилен,

в закоулки мозговых извилин,

в хрупкое стекло ночной печали,

в реки все, что отблеск мой качали,

в очи птиц, собак и женщин пьяных,

в серебро стариннейших чеканок,

в фонарей полночных изумруды,

в хрустали сверкающей посуды!

И всему, на чем мой луч хлопочет,

сдержанно желаю доброй ночи!

Кто же я? Зачем во мгле качаюсь?

Почему по-польски я прощаюсь?

Всем вещам я поклонюсь бесстрастно:

— Доброй ночи! Скоро я угасну.

Меркнет свет, как музыка над бездной:

— Доброй ночи! Скоро я исчезну.

Но сперва обрушусь в зал концертный,

чтоб не сгинуть в памяти бессмертной!

Прямо с неба рухну лунным ритмом,

скрипачом застыну над пюпитром.

И, четыре вальса под сурдину

разбросав, я в темный купол хлыну

временем расцвета и ухода, -

чтобы слушатели присмирели,

чтоб звучали дьявольские трели

пляской четырех сезонов года!

Снег и зной, пушок плодов румяных,

имена созвездий безымянных,

заросли и мертвые пустыни

исполинским колесом вращаю

и неровно спицы освещаю

бликами лимонно-золотыми!

Вот каков я, месяц яснолобый,

не блистаю новизной особой, -

но в окне мерцаю над тобою

среброглавой легкой сединою!

Там над крестовиною вишу я,

светом раздвигая тьму большую -

светом, сродным полуночным высям,

перечеркиваю строки писем;

лучик мой на прядях серебрится,

а тебе сентябрьский дождик снится,

и глаза твои — озёра света,

две любви, два счастья, два рассвета!

Я — хранитель ласковых сокровищ,

ты лучам объятия раскроешь.

Нотной вязью, лунной канителью

вышью полог над твоей постелью;

там намечу Млечные пути я,

и пичуг, и башни крепостные!

Лик твой стал серебряною маской,

сон твой стал немыслимою сказкой;

а когда умру, не слезной грустью -

месяцем к твоим глазам вернусь я,

загляну тебе я прямо в очи:

— Это я. Твой месяц. Сердце ночи.

(перевод — А.Големба)

***

Если разлюбишь однажды, не говори мне об этом.

Бог поступает иначе — из запредельности синей

мор насылая и голод, с нами прощается светом,

зная прекрасно, что станет оазис пустыней.

(перевод — А.М.Гелескул)