Кажется, время течёт избирательно. То пришпорит, сметая не только дни, но и целые месяцы, одним махом перескакивая из сезона в сезон; то затормозит, немыслимо растягивая часы и минуты.

Уже два года, как нет с нами Анатолия Михайловича, но кажется — всё было вчера.

А тот день, 25 ноября 2011 года, показался мне бесконечным.
Берег Яузы, дорога от метро к залу прощания, томительное ожидание начала церемонии, лица, глаза людей, близких, друзей и просто пришедших отдать дань уважения, речи выступавших, короткие и длинные...
И над всем этим — непередаваемое ощущение нереальности происходящего, какой-то неправильности, несуразности...
Я стоял у гроба, глядел на такое усталое и одновременно спокойное лицо и вспоминал слова Анатолия Михайловича, любившего и умевшего пошутить, и на мой вопрос о самочувствии неизменно отвечавшего: " ..хуже, чем раньше, но лучше, чем потом..."
И вот оно, это самое потом, ставшее сперва настоящим, а теперь уже и прошедшим.

Но есть близкие и друзья, есть множество благодарных читателей, любителей русского поэтического перевода, есть, наконец, братья наши меньшие, сохранившие на себе и несущие тепло его сердца и свет души......

Есть и будет — магия его языка, волшебство слова, открытая дверь в мир Красоты.

Есть и будет — благодарность за громадный труд жизни, за настоящую Поэзию, подаренную людям в переводах, сожаление о многом и многом несделанном, что могло бы быть сделано...

Есть и будет — светлая память о замечательном человеке, тонком, ранимом и беззащитном, отдавшем всё без остатка своему прекрасному призванию.

Время идёт и проходит.
Остаётся память и Поэзия.


Два года — как один день.
Любим и помним.
----------------------------------------------------
***
Отпылавшие листья с осинок
Облетают, кружась на ветру,
А в следах полумесяцы льдинок
Начинают синеть ввечеру.

Отлетела последняя птица.
Отблестела в закате крылом...
Не забыть бы любимые лица
Уходящих в зарю напролом.

Не забыть бы и краски, и звуки,
И горячие волны в крови.
Только память спасёт от разлуки.
Только память — бессмертье любви.


Глеб Еремеев

СОБАЧЬЯ ВЕРНОСТЬ

Чтоб счастье получить на блюдце и разогнать печаль-тоску,
покинули деревню люди и переехали в Москву.

Из тесных хат и из барака все подались в столицу жить,
лишь одинокая собака село осталась сторожить.

Не зря красивые медали собачью украшали грудь:
её такою воспитали, в нелёгкий отправляя путь.

Как объяснить голодной псине, за что она страдает зло,
в какой безжалостной трясине увязло русское село?

Немало утечёт водицы, седыми станут тополя,
когда крестьянин возвратится на эти мирные поля.

И удивятся новосёлы, закладывая терема,
что в этой пади невесёлой есть палисады и дома.

И пёсик в тишине сарая, беззубый разевая рот,
село родное охраняя, ещё по-прежнему живёт.


С. Курлов

ВЕРНОСТЬ

Ей дозволялось «не тужить»,
Жить под дождём, дружить с метелью.
Хозяин, что греха таить,
Держал собаку в чёрном теле.

Никто не объяснит, за что
Взяла хозяина могила,
Чтоб превратить его в ничто…
Молчали все. Собака выла.

Скулила долго, а потом,
Пугая бешеным оскалом,
Лежала под его крестом
И никого не подпускала.


Н. Добронравов


***
— Ты прости меня, Джек. Я сегодня не выйду из дома.
Гололёд. И скользит на ступеньках проклятый костыль.
Ты иди, погуляй. Да смотри, на дорогах знакомых
чтоб тебя не нагнал зазевавшийся автомобиль.

Возвращайся скорей. В переулке здесь бродят несчастья.
Мы остались одни на такой многолюдной земле.
Мы остались одни. К сожаленью, встречаешь не часто
продолженье души даже в самой надёжной семье.

Хорошо, что порой к нам с тобой забегает соседка.
Нынче всё — и забота и даже любовь — на ходу...
Нам оставлены щи. Пировать нам приходится редко.
Возвращайся скорей. Я пока подогрею еду.

Мы неплохо живём. Да ведь нам-то и надо немного.
Мне хватает вполне пенсионных доходов моих...
А с едой мы с тобой можем жить на широкую ногу.
Мы могли б прокормить (и неплохо!) двоих и троих.

Было б только кого... Никого у нас нет, к сожаленью...
Мы остались одни на такой многолюдной земле.
Мы остались одни. Но какие прекрасные тени
посещают меня в театральной полуночной мгле!

Ты их чуешь. Во тьме ты всегда различаешь походку.
Ты виляешь хвостом, слыша отзвук растаявших слов...
Ты ласкаешься к прошлому. Ты вздыхаешь спокойно и кротко,
ощущая, как я, давний запах духов и цветов.

А когда зазвучит... (Как ты можешь такое подслушать?)
А когда зазвучит двух сердец замирающий стон,
ты тихонько скулишь, ты скулишь, разрывая мне душу,
и покажется мне, что я молод... силён... и влюблён...

Как ты чуешь печаль! Как ты чуешь грехи и страданья!
Ты наполниться смог всей моею прошедшей судьбой.
Если б ценность людей измерялась по воспоминаньям,
мы значительней всех на планете бы стали с тобой!

Вот уж час на часах... Что же ты не приходишь с прогулки?
Отчего стало трудно дышать и темно, как в ночи?
Боже мой, что за скрип тормозов в переулке?
Не случилось ли что? Не случи...



И. Ляпин

На птичьем рынке

Мы с другом не случайно проторчали
На птичьем рынке битых полчаса.
Там рядом с голубями продавали
Поджарого, породистого пса.

Он не скулил просительно и тонко,
Но чувствовал печальный свой удел.
Хороший пес был. Настоящий. Только
Я больше на хозяина смотрел.

Совсем мальчонка, стоя над собакой,
Держал в руках колечко поводка,
И под большой поношенной ушанкой
Два грустные мигали огонька.

Толпа тесней парнишку окружала,
И растирал он слезы кулаком,
Когда она в лицо ему дышала
Похмельным перегаром с табаком.

В столице нет тревожных троп таежных,
Где лес дремуч, а зверь клыкаст и лют.
Но мало ль где еще собак хороших
Не от хорошей жизни продают.

Однако ни полста рублей, ни сорок
Никто не собирался отсчитать.
Пес нравился, да оказался дорог,
Хозяин же не думал уступать.

Толпа вокруг галдела — не редела,
И, будто голос собственной вины,
Я слышал: — Так мне мамка не велела,
Нам эти деньги, дяденька, нужны.

Я чувствовал, как сердце часто бьется,
А друг, уже карманы потроша,
Сказал: — Добавь мне, вижу, взять придется,
Ведь хороша! Чертовски хороша!

Он так расправил плечи в этой давке,
Чтоб сразу напрочь отстранить беду:
— Держи-ка, брат, да пулей, пулей к мамке,
А за собакой вечером зайду.

И дыма клуб пустил неторопливо,
И молча вслед парнишке посмотрел...
Он жил красиво, с детства жил красиво,
Да и собак он с детства не терпел.



( автор — ?? )

В ПАМЯТЬ О СОБАКАХ ВОЙНЫ

Сколько сказано слов.
Может чья- нибудь муза устала
Говорить о войне
И тревожить солдатские сны…
Только кажется мне,
До обиды написано мало
О собаках- бойцах,
Защищавших нас в годы войны!

Стёрлись в памяти клички.
Не вспомнить теперь и мордашку.
Мы, пришедшие позже,
Не знаем совсем ничего.
Лишь седой ветеран
Ещё помнит собачью упряжку
В медсанбат дотащившую
С поля боя когда-то его!

Связки мин и гранат
Относили собаки под танки,
Защищая страну
И солдат от нависшей беды.
После боя бойцы
Хоронили собачьи останки.
Только нет там теперь
Ни холма, ни креста, ни звезды!

Батальон окружён,
Ни еды, ни снарядов, ни связи.
Свистопляска вокруг
И осколков и пуль круговерть.
С донесением псы
Пробирались и близили праздник.
Всем, даруя свободу,
А себе, зачастую, лишь смерть.

И собачья честь
Не замарана подлым предательством!
Жалким трусом из псов
Не отметил себя ни один!
Воевали они
Без присяги, но всё ж с обязательством
Вместе с Армией Красной
Уничтожить фашистский Берлин.

И когда в майский день
На могилы приходим святые.
И святое храня
Мы минуту молчанья стоим.
То пускай эта дань
И огонь, и цветы полевые
Будут памятью светлой
Будут скромной наградой и им!



В. Калиниченко


***
Я эту собаку запомнил как человека...
Случилось это в 44-ом, зимой.
Игрался спектакль «Охота XX века»
Перед шеренгой застывшей от страха, немой.


У коменданта была привязанность к догам,
И был экземпляр, казался слоном среди всех.
Даже эсэсовцы боялись верзилу-дога.
И вот этот зверь величаво шагнул на снег.


И вывели жертву...
Стоял мальчишка продрогнув,
Куда тут бежать, он давно ослабел.
Комендант наклонился, подал команду догу
И тот в два прыжка расстояние преодолел.


Обнюхав жертву, прошелся спокойно рядом,
Был он великолепен в размашистом, легком шагу.
Вернулся дог к коменданту,
И честным собачьим взглядом
Сказал человеку пёс — «Ребёнок ведь, не могу!»


Комендант усмехнулся, пожал плечами,
Расстегнул кобуру с надписью «С нами Бог»,
Но едва сверкнула вороненая сталь пистолета -
Как в эсэсовское горло впился красавец дог!


Дога четвертовали,
Пустив под лопасти шнека......
Я вряд ли теперь найду в Сан-Пельтене свой барак,
Но эту собаку я вспоминаю как Человека
Единственного Человека,
Среди фашистских собак!




А. Юфик


Уродица

В палате умирает офицер,
Врачи снуют и шепчутся растерянно,
Решение: принятье срочных мер,
Последний шанс, последний — не потерянный,

Был месяц в коме молодой старлей,
Вернее — плоть, изрытая гранатою,
Одинадцать легло богатырей
Под полностью разрушенной заставою,

А он один, оставшийся в живых,
В бреду кричал, что бойня не кончается,
Лишь под наркозом, наконец, затих,
И, улыбнувшись, вымолвил: «Красавица!»

Никто не понял этот тихий зов,
Понятно: бред, сказал непреднамеренно,
А он уже не слышал докторов,
И острый скальпель впился в плоть уверенно...
...................................................... ..........
В посёлке появился новый пёс,
Вернее: псина — уши, хвост, как водится,
Но в ранах бок, нет на спине волос,
Да, не собака — чистая уродица,

Вот ковыляет, лапу волоча,
Оближет раны и лежит бессильная,
Питалась бросом, так, по-мелочам,
А ночью выла, ну, тоска могильная...

Уродицей её и нарекли,
Ругали, гнали и, порой безжалостно,
Её сживали люди, как могли,
А то: плеснут ей вслед помойной гадостью,

Она терпела; с жалобой к кому
Пойдёт собака тощая убогая?
А ночью она выла потому,
Что жизнь была с ней через меру строгою...

....................................................
«Так, он спасён!? — воскликнул генерал,-
Спасибо вам, профессор, приогромное!»
«Мой сын живой и кризис миновал» -
дублировал он в трубку телефонную...

И небыло счастливее отца
В тот день во всей Вселенной обитаемой,
Вторая жизнь для сына-молодца,
Подарок Свыше, долгоожидаемый...

Немедля, генерал завёл свой «Джип»:
«Скорее, к сыну, повидаться, встретиться!»,
Нажал педаль, рукой к рулю прилип,
«Какое счастье! Даже и не верится!»

На полпути внезапно тормознул,
Подумал, что виденье надвигается,
Но, приглядевшись, радостно вздохнул,
И, улыбнувшись, выкрикнул: «Красавица!»

...................................................
Её нашли сдыхающим щенком,
Разбита лапа, с голоду не лаится,
Кормили и лечили всем полком,
И имя дали нежное — Красавица,

Любимицею стала у солдат,
В свободный час — утехой и забавою,
Особенно её любил комбат,
А сын его командовал заставою...

И, часто, прихромав к передовой,
Считая своим долгом обязательным,
Она, как наблюдатель-рядовой,
Смотрела вдаль внимательно, внимательно,

Потом старлей её рукой трепал -
И точно знал: ей очень это нравиться,
Какой восторг: он в ухо ей шептал:
«Красавица, Красавица, Красавица»...

...................................................... ...........
В один из дней случилось всё не так:
Старлей был строг, не гладил по привычному,
Собака ощутила — это знак,
Случилось что-то... что-то необычное...

И вот, зашевелилась полоса,
На склоне гор, среди деревьев, в просини,
Чужие загалдели голоса,
Завыли миномёты, загундосили,

Разрывы по-началу вдалеке,
Потом всё ближе, метче и накладистей,
Двенадцать залегли на бугорке,
Отстреливаясь от незванной напасти,

Тринадцатая, сжавшись вся в комок,
Скулила, толь от страха, толь от жалости,
Секунды, свист, внимание, прыжок,
И стихло всё, расстаяв в безвозвратности...

...................................................... ............
«Нельзя с собакой, да ещё с такой!» -
кричала медсестра, смотря с тревогою,
«Да не собака это, а герой! -
с ней спорил генерал, неся убогую,-

Он должен её первой увидать,
Тогда посмотришь, сразу же поправится!»
Сестра успела только лишь сказать:
«Профессору такое не понравится!»

А в это время, приходя в себя,
Старлей, дыша под маской кислородною,
Увидел бой и линию огня,
Гранату рядом противопехотную,

И несколько сосчитанных секунд,
До взрыва... мысли: закричать иль каяться?
И до того, как вверх взметнулся грунт,
Собой его накрывшая Красавица...

Зашёл.
Посмотрел.



Не в смысле "плохо", нет, наверное.

Но — иное.
То есть, совсем чужое, как в рассказе Брауна "Арена".

А ведь кто-то — поёт осанну, расточает дифирамбы...
И этих "кого-то" — не так чтобы и мало..........

Уму непостижимо.
Моему уму.

Без комментариев.....

http://blog-matveev.livejournal.com/74587...

***
Птичий рынок. Смешались звуки.
Лай. Мяуканье. Гомон. Трели.
Продаюсь я в чужие руки.
Продаюсь уже две недели.

Я озяб. Я устал. Простужен.
Что вы ходите здесь кругами?
Мне хозяин другой не нужен.
Мне бы снова вернуться к маме.

Солнце к лесу склонилось низко.
Птичий рынок. Апрель. Суббота.
Вот опять начинают тискать -
Непонятная фифа в ботах.

Сбился набок берет упрямо,
Шарф нелепый на шее тонкой.
— Вы бы мимо гуляли, дама.
Вам бы лучше купить болонку.

Вряд ли сможем ужиться вместе.
На меня не найти управу.
Я пока лишь комочек шерсти,
Но ведь вырасту волкодавом.

Мне бы степь без конца и края,
Ту, где ветер свободой пахнет,
Ту, где солнце встречают лаем,
А в квартире у вас зачахну.

Только фифа вдруг близоруко
Заглянула в глаза с тревогой
И спросила:
— Ты будешь другом?
Я устала быть одинокой.

Столько смысла и столько боли,
Было в этом простом вопросе,
Что нечаянно, поневоле
Я лизнул её тёплый носик.

Носик сморщился так умильно...
До чего ж хороша суббота!
Я вот вырасту, стану сильным
И порву всех за фифу в ботах.


Ефим Хаят

***
Жил да был Человек. И была у него лишь собака.
Ни жены, ни детей.. Сам по жизни судьбу свою нес.
После смерти его оказалось, что некому плакать,
Так как в вечность ушел за хозяином преданный пес.

Ну а там – долгий путь. Ни воды, ни травинки, ни злака.
Изнуряет жара. По пескам расстилается дым.
Человек еле шел. Но ему помогала собака,
Пес, который готов был и в пекло идти вместе с ним.

Вдруг пред ними предстал дивный сад, где фонтаны сверкают.
Водопады, дворцы – изобильем был взор восхищен.
И привратник сказал: "Заходи! Тебя рай ожидает!
Но собакам сюда без сомнения вход воспрещен".

Он ушел от ворот. Долго ль шел — кто об этом узнает?
Шел, и падал, и шел — без надежд, дикой жаждой томим.
Но ни разу с тех пор не жалел о потерянном рае.
И собака его неизменно трусила за ним.

Время там не течет. Не светает там, не темнеет.
И ничтожно все то, что значительным кажется нам.
Новый сад впереди... Просто ферма – уютней, скромнее.
Человек постучал... А собака прижалась к ногам.

Человек прохрипел: «Я с дороги и снова в дорогу».
И хрипел верный пес. И был хрип непохожим на лай.
«Дайте кружку воды — и собаке, и мне. Ради Бога!»
И Привратник сказал: "Заходите. Вас ждут. Это рай."

"Был бы рад я войти. Как мечтал я о рае! Однако...
Не впускаете пса, и останусь я с другом моим."
И привратник сказал: "Заходите к нам вместе с собакой."
И вошел человек. И собака вошла вместе с ним.

"Ну а тот дивный сад? Сад, где вывеска точно такая?
Что не дал нам двоим насладиться прохладой своей?"
И привратник сказал: "Тот мираж — только видимость рая.
Это ад. Он для тех, кто бросает в дороге друзей."


Лана Яснова

Поэзия, или бездомная кошка

А может, поэзия – вправду – бездомная кошка?..
Бредёт замарашкой по колкому снегу дорог,
Как будто сиротство – игра, не всерьёз, понарошку,
И тянется к свету, чтоб только дотронуться – мог

Своей налитОй, но ко всем равнодушной ладонью,
И всё же – по шерсти, и как-то теплее в груди,
И если прошла через зиму и полночь воронью,
То, кажется, жизнь удалась, и ещё – впереди.

Её не пугают ни крик, ни глухая безлюдность
В туманных развилках надорванных, сбивчивых строк.
Наверно, всем кошкам от Бога дана неподсудность –
С открытою датой, на неустановленный срок.

И пусть не случилось заласканно льнуть к изголовью,
И день выпадал ей то снежен, то облачно-сир,
Но, может, одною бездомной кошачьей любовью
Спасётся когда-то суровый и сумрачный мир…

И длится дорога, и нет ни конца, ни начала,
Читая по строчкам – по синим неровным следам –
О том, как жила, как звучала, кричала, молчала
И как привыкала к кошачьим своим холодам.

Поэзия – кошка, смешная, больная ненужность, –
Не ищет крыльца, потому что не верит рукам…
А линия неба – всего лишь земная окружность,
Чтоб выйти из круга и кошкой уйти к облакам.