ЭВИ ПОДНИМАЕТСЯ

2 февраля 2042

В тот день все ждали Галиона. Он прибыл из рейса и обещался быть ровно в

шесть вечера у меня дома.

Первым подтянулся Бондик. Помню, как смотрел в окно и думал, что Бондик

ходит, ничего не видя перед собой. Вот он споткнулся и чуть не упал. С

копной седоватых волос – похожий на ребёнка – он напоминал мне пекинеса.

Этакого доброго марсианина-лакомку, всё понимающего и заранее всё

прощающего. Это сравнение развеселило меня, и турку я ставил на огонь,

тихонько смеясь. К тому моменту, как Бондик открыл двери, его ждала на

столе щербатая чашка.

— С коньяком? -

В голосе я уловил знакомую алчность. Значит, Бондик опять в завязке, и ему

нельзя ни жареного, ни спиртного, одним словом, ничего съедобного. А все

потому, что Саре кажется, что он недостаточно хорошо выглядит. Сведёт

ведь, как таракана.

Я кивнул, и тот просквозил в кухню. Сидел, сгорбившись над кофе, смакуя

каждую каплю.

— Что знаешь о Гальке? Довольный вернулся? -

— Мы толком и не говорили. Но мне показалось, что он...

Я замялся, чтобы подобрать слово.

— Взбудоражен. Да, именно взбудоражен. Ещё сварить?.. Не дождавшись

ответа, я полез в шкаф за последней пачкой кофе.

— Значит, вернулся не с пустыми руками! — Бондик следил за моими

движениями чересчур преданно. Вот ведь эпикуреец!

— Эви поднимается.

— Что?..

Я не сразу почувствовал, что обжигаю пальцы. От неожиданности было

больно вдвойне. Еще бы чуть-чуть, и я бы крикнул "не может быть", или

"врёшь", или ещё что-то. Лишь бы забить словами образовавшуюся в душе

брешь, расширяющуюся с каждым глотком воздуха. Но я смолчал. Стукнул о

стол чашкой, так что добрая половина кофе выплеснулась, и до прихода

Галиона не сказал больше ни слова.

Бондик долго, как старый всезнающий пес, вылизывал меня взглядом, и от

этого было ещё нестерпимее.

Глаза-смородины и чёлка наискосок. В этом — сладость и резкость Эви, её

мальчишеский нрав и угловатые застенчивые движения. А еще искренность,

граничащая со вздорностью, и мягкая, нараспев речь. Кто выдумал это

мерзкое, лживое слово — "Поднимается"?

— Мишенька! Стучат. Давно... Открою?

Бондик вывел меня из оцепенения. Только и смог, что кивнуть ему в ответ.

Наверное, Галька пришёл. А может, Эви?.. Я закрыл глаза. Всего на секунду.

И вспомнил тот день.

Воздух такой горячий, что кажется плотным. Яблоневые листья,

прикрывающие меня от солнца, совершенно неподвижны. Мне двенадцать

лет, и я часто снимаю очки, чтобы потереть измученные глаза. На коленях

роман Буссенара. Половину я уже проглотил. И теперь то и дело проверяю

толщину непрочитанных страниц. При этом не могу удержаться и

проскакиваю целые абзацы, считывая текст на лету.

-Ты не можешь, не имеешь права,- доносится из окна.

Родители снова ругаются, и я, стараясь не слушать их, все же замираю,

невольно ловя каждую фразу.

— Я ухожу.

— Не сходи с ума, Анна. У нас ребёнок.

Какое-то мгновение я слышу, как тикают на кухне часы. Старинные,

громоздкие, с неуклюжими стрелками. По коленке ползёт муравей.

Маленький и очень чёрный на фоне моей бледно-белой кожи.

— Я поднимаюсь. Слышишь? По-дни-ма-юсь!

Звонкий, непонятный мне тогда звук опередил шум бьющейся посуды.

Судорожно я снова схватился за книгу. На страницах остались мокрые пятна.

«Голубого человека» я так и не дочитал с тех пор.

-Миха, а кофе? — передо мной стоял Галька. Тридцатилетний капитан

дальнего плавания. Лучший друг. Стоял и улыбался, недоумевая, почему я

сорвал наш давний приветственный ритуал.

-Эви поднимается,- только и сказал я. — Эви поднимается.

Галька, всегда такой непоколебимый и сильный, смотрел на меня и молчал.

И в его великодушном молчании можно было укрыться, — хотя бы на время, -

даже от самого себя. Укрыться и не заплакать, потому что мужчины не

плачут.

Уже потом, когда все — Бондик и Сара, Ив, Марк, Анна — разошлись, мы

достали водку. Я не люблю ничего спиртного. Но в тот вечер пил, и пил

много.

-Думаешь, Эви уже Там?..

Он пожал плечами. Да и откуда ему было знать.

— Там не так уж и плохо, Мих. И это не самый плохой выбор.

-Ты так говоришь, словно я один ничего не знаю.

-Может, и не знаешь. Не поверишь, но...

-Иногда тебе не хочется возвращаться к нам?

Галион изумленно уставился на меня.

-Кэп, ну что ты моргаешь? Твой вопрос подсказал ответ. Всего лишь...

Внезапно мне стало холодно. И так одиноко, что, вопреки всему, захотелось

вытолкать друга на улицу и долго лежать в темноте.

Он же закружил по комнате. Его твердое скуластое лицо размягчила водка.

Ему хотелось, чтобы я его слушал. Мне же казалось, что я заранее знаю все

доводы.

-Подожди,- попросил я. -Сядь.

Нехотя плюхнулся в кресло напротив. Уставший после рейса. Раздражённый.

Я видел, что он рассказал не все новости, и это тяготит его.

— Эви поднимается.

Я сам опешил, что опять проговорил это вслух. Наверное, в двадцатый раз.

— Вот и прекрасно! Миха, не будь олухом! Все хотят этого! Все, дурак!

В окно видно было подсвеченную снегом ночь. Тихую, скромную, дышащую

морозом. Медленно убивающую всё теплое, неукутанное.

— Сам дурак, — сняв очки, я потёр глаза. — Да-да, сам дурак, хоть и капитан

дальнего плавания.

Галька безрадостно рассмеялся. Таким тихим и глухим смехом, что стало

ещё больше не по себе.

— Миха, я не смогу больше возить припасы. Так или иначе всем придётся

рано или поздно уйти. И в этом случае лучше сделать это сейчас. Ребята

знают и готовятся. Я сказал им об этом в прошлый раз. Только вот тебе не

решился.

— Почему не будет припасов?

Я спросил это холодно, сам поразившись ложному спокойствию своего

голоса.

-Пища им теперь не нужна.

— Как это? Они теперь питаются воздухом и солнцем? Как растения? Моей

натужной выдержке пришёл конец. Я долго ругался. Говорил, что на нашу

жизнь хватит и имеющегося, а Галька сидел, сгорбившись, и смотрел не на

меня, а на свои большие и крепкие руки. Очень уж жалко я, наверное,

выглядел.

Мать, которой отец закатил тогда оплеуху, ушла одной из первых на нашей

улице. И, конечно, из-за меня. Всякий раз, когда она на меня смотрела,

видела коляску. Ее, правда, трудно было не заметить. Блестящую, с

наклейкой на подлокотнике. Но мне тогда казалось, что только её мама и

видела. Самую дорогую инвалидную коляску, из-за которой второй год

родители никуда не ездили в отпуск. Мама, несмотря на наши весьма

скромные средства, всегда покупала мне самое дорогое. Словно этим могла

изменить что-то. Осознав же, что ничего важного в мире не купишь -

сожаление в глазах её подруг так и не сменилось восхищением — ушла. По-

дня-ла-сь. Интересно, в новой жизни у нее появился новый идеально

здоровый сын? Какая она сейчас? Ей ведь не меньше пятидесяти. А отец? Он

долго держался. В последнее время нам не нужны были даже слова, и мы

молчали целыми днями. Мне нравилось, когда он садился за стол в своём

любимом шерстяном свитере и читал книгу. Два кота усаживались к нему на

колени, а третий прыгал на плечи. После того как почти весь наш район

опустел, нас стали одолевать кошки. Уходя, никто из соседей не забрал с

собой ни одной из них. Интересно, Эви тоже бросила своих Ингрид, Персика,

Незабудку и Мандарина? И как скоро они появятся у моего порога?

— Галион,- сказал я, — и только сейчас заметил, что он уже, наверное, давно

спит. Стараясь не шуметь, я напялил кое-как на себя куртку и выкатился на

улицу. Да, так оно и было — у порога сидел мой любимец Ингмар и, глядя на

дымчатую Ингрид, утробно урчал. Остальные кошки, а только у меня их

жило восемь — где-то носились по зимним тропам.

Взяв на руки Ингрид, я зарылся носом ей в шерсть и ощутил далекий, еле

ощутимый запах духов. Вернувшись домой, я ещё долго носил его на

кончиках пальцев. Эви. Эви поднимается.

9 февраля

Прошла неделя. Ко мне никто не заглядывал. И едва ли не впервые пришлось

рубить дрова самому и топить сложенную отцом печку.

Отварив макароны, я долго жевал их, и больше не ел, а раздумывал. Даже

если поднимутся все, я останусь. В конце концов, должен же я прочитать те

книги, которые мы с отцом тащили к нам со всего опустевшего города.

Помню, как петляли по улицам и заходили в каждый заброшенный дом.

Отчего-то много смеялись тогда. Одна старая тощая книжка, вернее, то, как

я переврал её название, полдня вызывала у меня смех. Так что, наконец, папа

не выдержал: «Миша, это серьёзное произведение. Прочитаешь,

согласишься».

Он любил называть меня так, бережно выдыхая последний слог. Так

протяжно и долго, словно баюкал ребёнка. Почему Папа ушёл? В один из

дней я проснулся, а его нет. Вместе с ним пропали две кошки. Их он забрал, -

редкий случай, — а со мной даже не попрощался.

Слипшиеся макароны — какое убожество! Я с удовольствием отправил их в

мусорку. Часа через два — вынул обратно. Слишком нерасчётливый поступок,

когда в твоём доме господствуют кошки.

Я до того уже никого не ждал, что вздрогнул, когда раздался звон

колокольчика. Выглянув в окно, увидел Сару и Бондика. Она, в стареньком

ношеном пальто и в – не по погоде — синей вельветовой шляпе, стояла так

тесно прижавшись к мужу, что они походили на одно неразделимое

мифическое существо.

Как всегда, встречу начали с кофе. Сара пила шумно, большими глотками, и

я в который раз подумал, что она не получает от этого никакого

удовольствия. И это в очередной раз удивило меня.

— Миша, — сказала она, и я еле удержался от гримасы. Не люблю, когда меня

так называют чужие.

— Миша, пойдёмте с нами. Мы давно спорили с мужем. Он упорно не

поддавался на мои уговоры, — тут Сара метнула на Бондика быстрый взгляд,-

но сейчас, когда некуда деваться, согласился. Пойдёмте, что же вы здесь

станете один делать.

Моё раздражение внезапно исчезло. Вдруг стало нестерпимо жаль эту

женщину. Сара поднимется, и больше я не увижу, как смешно она

оттопыривает палец, когда держит в руках чашку. Эти её нелепые локоны и

затаённая улыбка старой кокетки, которая и в шестьдесят лет пытается

очаровать всякого. Все сотрётся, исчезнет. А если и останется, то лишь в

моей памяти.

— Миша, ну что вас держит?.. Вы же станете здоровым! Я, если честно, не

понимаю, почему вы не поднялись до сих пор.

— Сара, замолчи,- едва ли не впервые я услышал, как Бондик прикрикнул на

жену, — не надо! Мишенька, мы пойдём. Держись, мальчик... За всех нас.

Я смотрел им вслед и, только когда они стали совсем крошечными

фигурками, понял, что Сара взяла с собой летний зонт. Розовый с кожаной

рукоятью. Наверное, когда-то она заплатила за него огромные деньги, и

теперь хотела забрать с собой самое дорогое. От этого стало почему-то ещё

больше жаль этих людей, ставших частью меня самого.

Почему Бондик понимал меня? Откуда я знал, что он хочет остаться здесь и

смаковать жизнь до последней капельки кофе, чая или воды? Галька сказал,

что Там пища теперь без надобности. Бедный Бондик. Ради Сары... Он

поднимается ради Сары. А что есть Сара? Почему он любит её? А почему я

люблю Эви?

Мы познакомились, когда город уже почти обезлюдел. Я бездумно колесил

по прокалённым зноем улицам, как две морковного цвета косички и два

раскосых «ночных» (как я потом их назвал за глубокую и влажную черноту)

глаза — перерезали мне горло. Отчего-то я не мог дышать, смотря на

конопатую, с худыми и длинными ногами девчонку — с перекинутой через

плечо спортивной сумкой, откуда выглядывало любопытного вида растение с

лопоухими листьями. Я тогда подумал, что она, как и мы с отцом -

искательница. Только не книг, а цветов, которые побросали хозяева. И я не

ошибся.

У Эви было природное отсутствие такта. Абсолютное. Тогда, покосившись

на мою коляску, она первым делом спросила:" Почему ты не поднимаешься?

Или ты так ленив, что ни за что не хочешь ходить?"

И пока я смотрел на неё — все ещё с перерезанным горлом,- рассмеялась.

Подумать только, она была уверена, что сказала чертовски остроумную

штуку.

— Эви! -улыбнулась она и протянула испачканную в земле ладошку.

— Мишка,- брякнул я и зачем-то спросил, — А ты почему не поднялась до сих

пор?

— Мне нравится быть собой. Нравится удивляться. Например, знакомству с

такими худыми, как ты, мальчишками, — хихикнула она и позвала в гости.

Я до сих пор чувствую запах того травяного чая, которым поила нас её

бабушка.

Бабушка Зоя. Она так и не ушла никуда. Мы похоронили её за большим

оврагом. Она верила в Бога и не желала становиться идеальной, как

остальные.

И это тоже было необычным. Другие старушки поднялись первыми. Едва

только заговорили о новом генетическом прорыве, способном сделать

совершенным любого желающего. Все хотели вернуть себе молодость, а тут

ещё денег не требовалось. Бабушка Эви же осталась с внучкой, считая, что

счастье — это когда дети едят испечённые тобой оладьи. И непременно с

малиновым вареньем.

Нам немало их перепало. Горячих, ноздреватых. Ради них мы часами

обыскивали в прошлом жилые кварталы, стараясь добыть варенья. Муки и

прочего тогда ещё много оставалось в заброшенных магазинах. И сейчас мой

склад наполовину заполнен упаковками с крупами, мылом и прочими

нужными вещами именно оттуда. Галька из своих рейсов приносит лишь

лакомства — кофе, спиртное, шоколад. Всё то, без чего, по определению

Бондика, так скучно тратится время. Приносил...

22 февраля

Пропал Ингмар. Его нет уже неделю, и я беспокоюсь. Открывая ночами

двери, вижу порой у крыльца полузанесённые следы. Его ли лап?.. Зову и не

слышу ответа. Может быть, мы не совпадаем, и он потом мерзнет у

закрытого дома. Любой другой, наверное, посмеялся бы надо мной, но из-за

этого я не могу спать. Да, кошек много, но среди них, как и среди людей не

так уж и много тех, в ком есть человеческое.

Вчера приходил Галион. Принёс кофе. Выглядел виноватым. Я хотел было

отказаться, чтобы его уколоть. Но передумал. Все-таки он мой друг. Галька

сказал, что заглянет сегодня, и я жду. Перебирая книги, нашел ту — со

смешным названием. Вообще-то ничего смешного в нём нет. Это "В

ожидании Годо", которое я тогда переделал «В ожидании Гада». Читаю и

плачу. Стыдиться мне некого. Я один. А Годо не придёт никогда.

28 февраля

Сегодня узнал, что поднялись Ив, Марк и Анна. Об этом мне сказал Галька.

Мы сидим и пьем кофе. Крепкий и очень сладкий.

— Мих, ты точно останешься?

Скалюсь в ответ. Не люблю вопросов ради вопросов.

— Галька, помнишь, как мы познакомились? Ты стоял у пруда и смотрел на

уток. На тебе была смешная красная кепка. Ты думал, что один в парке, и

испугался, когда я громко сказал: «Привет, Холден".

— А потом дал мне прочесть Сэлинджера? Конечно, помню. Почему ты

спрашиваешь? Или?..

Тут он испытующе посмотрел на меня, и в его тёплых шоколадных глазах я

увидел вину.

— Давно понял?

— На днях. А ты давно... Поднялся?..

Слова дались мне с трудом. Впившись взглядом в лицо друга, я искал черты

изменений и не находил. Что же... он и так был здоровым красавцем.

— Несколько лет назад.

— Получается, ты шпионил за нами?

— Скорее, оберегал. Миха, ты же ничего не знаешь об этом.

— Галька, зачем?..

— Потому что нельзя быть одному! Ну пойми уже это!

Увидев книжку, оставленную на столе, посмотрел на обложку.

-Тоже ждёшь Годо? Я не читал, но знаю это произведение от первого и до

последнего знака. Оно здесь! — тут Галион постучал пальцем по голове.

— Так же, как все рецензии на него. Да что там рецензии. Вообще всё здесь.

Все знания, накопленные человечеством.

— Получается, ты поднялся из тщеславия? Захотел всё узнать «просто так» ?..

Сказал это очень зло, ведь я любил Гальку. Одно только «зачем» и билось в

моей голове. Я смотрел на него, не отрываясь, и молчал.

— Миха, ты же даже не представляешь, что значит подняться. Думаешь, что,

пройдя генетическую экспертизу, получишь новое идеальное тело и

заживешь в огромной серебряной башне? Это ведь ты прозвал меня

капитаном дальнего плавания за то, что я всякий раз отправлялся в её

пределы, как ты думал, на поиски припасов и новостей.

Вот и Сара с Бондиком так думали. И Анна. И даже Ив. И твой отец...

Тут я не вытерпел:

— Что ты знаешь о нём?

Я закричал слишком громко. Так что, наверное, потерял разум. Потому что

внезапно Галион исчез. Передо мной стоял он. Потрёпанный свитер с

въевшимися в него кошачьими волосками. Усталый, но такой добрый

взгляд.

— Миша...

Крутанувшись, я уже через секунду уткнулся головой в папин живот. Пусть

это бред и моя иллюзия. Пусть наваждение. Я так соскучился по тебе, Папа!

— Сынок. Прости...

Он гладил меня по спине. Дышащий, тёплый, родной.

И я снова молчал, пережив первые минуты потрясения. О чём я мог спросить

его, когда он бросил меня? Только отцу не нужны были вопросы. Он говорил

одними ответами:

— Я ушёл в надежде, что ты пойдешь следом. Но вместо тебя за мной по

пятам шли только Серый и Джо. Я ждал тебя, а когда добрался до Башни,

было уже поздно поворачивать назад.

— Неправда! Никогда не поздно вернуться, если любишь.

— Ты прав, Миша. Вот я и вернулся к твоей матери.

— Она предательница, и ты тоже!

Меня разрывало на части. Отец одновременно был самым родным и самым

чужим. И не о чем было теперь говорить с ним.

— Ты нашёл маму?

-Теперь она всегда со мной. Как и те, кто поднялись. Все они рядом и словно

дышат мне в затылок. В любой момент меня может сменить любой из них.

Я слушал, затаив дыхание.

— Что происходит, когда телом управляешь не ты?

— Можно проживать заново любой день из прошлого. Такой выбор сделала

твоя мама. Она выбрала время, когда, — тут отец запнулся, и мне пришлось

продолжить за него, — когда я ещё не родился?

— И да и нет. Когда ты только появился у неё в животе, и она мечтала, как мы

втроем будем счастливо жить.

— А ты, отец?

— Я разделил её желание. Когда любишь, то вытерпишь всякое. Даже если и

жаждешь другого. Иногда я ускользаю в возможное будущее, и там ты рядом

со мной. Как и твоя жена и все ваши кошки. Я бы хотел многое сказать тебе,

сын. Но нет времени.

— Для чего же тогда время, Папа? Каждый должен прожить свою жизнь.

Прожить сам! Прошлое, будущее — это только слова! Их нет, когда нет тела,

способного передать чувства. А значит, нет и любви.

-Любовь постигается духом, Миша.

— Не полностью, Папа. Когда к тебе приходят колоть дрова, потому что тебе

тяжело, и трудятся в мороз для тебя — это любовь. Мои друзья любили меня

больше, чем ты.

Отец съежился от моих слов. Опустил голову – полуседую, лохматую. Как

часто я видел, как он в таком же движении сидел над книгой за этим же

столом.

— Что стало с твоим настоящим телом, Папа?

— Оно сгорело. Как сгорели все остальные. Серебряная Башня – это

крематорий, сынок. И вокруг неё ни души. В ней живет лишь одно идеальное

тело, в котором все мы, сплетённые воедино в одну сеть. Знаешь, это можно

было бы сравнить с ноосферой. Или же это она и есть на самом-то деле.

Почему ещё я ушёл? Ушёл Галька? Все те, кого ты знал? Мы слышали зов.

Нас тянуло к Башне, и мы затаённо знали, что должны сделать так. Каждый

сам открывал двери и запускал генетическое сканирование, которое

автоматически завершалось уничтожением нашей физической оболочки. И

каждый из нас, расставшись с ней, ощущал удивительное спокойствие. Кто

знает, сын, может, так Земля решила избавиться от людей и нагнала на всех

нас морок. После того, как ты поднимаешься, тебе самому уже ничего не

нужно, и в этом есть что-то от счастья, за которое впервые в жизни ничем не

нужно платить.

Откатившись к окошку, я влился глазами в серую даль. Было видно

бесконечный край парка, в котором мы познакомились с Галькой. В котором

однажды я встретил Бондика с Сарой, собирающих дикую малину. В котором

мы с Эви первый раз целовались.

— Не плачь, Миша. Когда-нибудь ты поймешь и простишь. И, может быть, мы

ещё встретимся. Скоро на Земле останется малая горстка людей,

раскиданных по всему свету. Среди них будешь жить ты, мой сын. Одна,

непознанная часть меня самого, гордится, что ты такой…что не

поднимаешься. Что зов обходит тебя стороной. Наш общий разум долго

присматривался к таким, как ты, потому мы и наведывались сюда так часто.

И не сказать, как я был рад этому.

-Папа, что значит подняться?

-Ты не поймешь, Миша. И слава Богу, а теперь прощай. Мы – в этом одном

на всех теле – едины. Нас миллиарды душ, ушедших за молодостью,

любовью, знаниями, могуществом. Мы – человечество. И нашу единую волю

зовёт Космос. Уже сегодня мы улетим. Даже наш разум не способен

предугадать, чем же закончится это путешествие. Один человек с

миллиардами душ поднимется на корабль. Один человек с миллиардами душ

отправится на поиски Бога.

— Годо сегодня не придет, да, Папа?..

-Ты прочитал наконец…

-Папа, я справлюсь?

— И не сомневаюсь, сынок.

12 февраля 2043

Этой зимой выпало так много снега, что сидеть у окна и смотреть на

выбеленный мир – одно удовольствие. Немного мешает расставленная на

подоконнике рассада, но это мелочи.

Впервые за год я вспомнил про свой дневник. Не перечитывая прежних

записей, пишу сейчас эти строки. Я не хочу вспоминать в деталях всё

описанное мной.

Ещё только февраль, а я уже грежу весной. Запахом проснувшейся земли.

Встревоженными голосами соскучившихся по родине птиц. Эта весна будет

особенной. И, надеюсь, такой же остро неповторимой, как предыдущая.

У меня на коленях притих Ингмар; он так и косится на лежащую на полу

Ингрид. У неё опять будут котята. О, Боже, Землю поглотят кошки!

Ингмар убаюкивает меня мурчанием. И я снова вспоминаю прошлогодний

апрель. Самый тревожный, счастливый, кроткий апрель всей жизни. Я хочу

написать о нём, но не нахожу слов. Если вам интересно, спросите всё у моей

жены. Она сейчас хлопочет на кухне. Скоро обед.

Наверное, опять макароны. Это удивительно, но она умудряется всякий раз

сделать их вкусными.

Услышав плач, я скорее качусь в детскую. Маленький Галька проснулся и

сейчас смотрит на меня галочьими глазами и улыбается.

Я говорю ему, что уже совсем скоро мы будем гулять по нашему парку. Что

когда он чуть подрастет, соберём вещи и отправимся на восток. На поиски

новых друзей. Дети не должны расти в окружении только взрослых.

— Ты, Галька, обязательно встретишь удивительно красивую девочку. Она

будет любить цветы и книги. Так же, как и твоя мама, — говорю я.

— И уж мой-то сын не станет мучить её ожиданием. Придёт и скажет, мол, так

и так, жить без тебя не могу. Переезжай ко мне со всеми своими кактусами, -

заходя в комнату, говорит Эви.

Я ловлю её взгляд, и вижу, как в «ночных» глазах качаемся мы с Галькой.

— Как же я боялся приблизиться к твоему дому. Окончательно убедиться, что

ты ушла. Я ведь не знал, что Бондик сказал так по твоей просьбе, и то была

твоя…шутка.

-Да-аа, я всегда любила удивлять. И, может быть, на свете я вообще теперь

одна такая.

— Какая, Эви?

— Которая поднялась. Жаль, о том даже не с кем поспорить!

Жираф

— Куда же они улетают? – А, Ю?

— Кто, Светлячок?

— Мысли…

Зайка и лисёнок сидели на берегу реки. Небо — всё в белых завитушках – было высоким и ясным. Весна только началась, и каждый новый день не походил на другой. Вчера было пасмурно и до самой ночи дождь плакался на жизнь. Так что из норки и высовываться не хотелось. А сегодня в воздухе – прозрачная синева. Кажется, станешь на большую дорогу и дойдешь до конца Земли. Так хорошо будет тебе шагать!

— Понимаешь, Ю, я думаю, думаю. А потом раз и забываю, до чего сам же и додумался.

— А ты думал сейчас о чём-то важном? –

Светлячок покачал головой и рассмеялся.

— Я уже не помню!

— Хитришь! –

— Нет, ну честно! -

Лисёнок улыбнулся и, махнув на Светлячка лапкой, замолчал. Хотелось одного – сидеть и смотреть за горизонт, чувствуя рядом присутствие друга.

И они долго сидели именно так. И только лениво плескались разноцветные рыбы в воде. Да солнышко медленно уплывало за краешек неба.

— Ю, я вспомнил, -– опять первым нарушил тишину Светлячок. – Я думал о белочке. Что вот она никогда не станет так проводить время, как мы. Что вооон тот жираф из облака! Не туда смотришь! Справа он, рядом с домиком и драконом! Да-да, не тычь так лапой. Вдруг он испугается и уплывёт. Так вот, что этот жираф спрячется от неё. Или даже белочка вовсе не посмотрит на небо. Она ведь вся в заботах и хлопотах.

— И до чего же ты додумался, Светлячок? Что с того-то? – спросил Ю. Откинувшись на нагретый солнцем ствол, он надвинул на глаза берет и замер так, словно собрался хорошо выспаться.

— Сперва я подумал, что мы, наверное, бездельники. А потом передумал. Ведь мы чего только не делаем! Потом решил, что это не важно. Мы ведь и за работой столько всего замечаем. Ну из того, что будто и не нужно. Ты же понимаешь?

Лисёнок кивнул. Ему в этот момент казалось, что он качается в индейской пироге на волнах. Он представил соколиное перо у себя за ухом и довольно фыркнул.

— Светлячок, всё просто! Мы с тобой другие, и всё тут. Не хуже, не лучше.

— Да, но всё равно получается, что от нас меньше толку, и какие-то мы бестолковые.

— А жираф? –

— Что жираф? –

— Ну ведь без нас его нет! И не будет!

— Об этом я не подумал…

— То-то же.

Если кто-то прочтет эти небольшие сказочные истории, то пусть напишет хоть пару строк о них. Мне это очень важно!

Ну, здравствуй!

— Ты заблудился? –

— Да, — сказал зайка. Он давно уже сидел, зажмурившись, под большим кустом барбариса. Голодный, замёрзший.

— Пошли ко мне. Чаем напою.

Услышав это, зайчонок осторожно приоткрыл один глаз и увидел лисёнка в большом надвинутом на глаза берете.

— Меня зовут Ю! — сказал тот и улыбнулся

— А я Светлячок, — шмыгнул носом зайчик, — а ты далеко живешь?

— В двух шагах отсюда. Побежали греться!

Уже совсем скоро они были в норке. Посвистывал, закипая, старый чайник. Тоненько трещали дрова в камине. Светлячок сидел у огня и, закрыв глаза, молчал.

— Хорошо, — сказал он через какое-то время.

— Хорошо, — подтвердил лисенок.

Светлячок бросил в стакан три куска сахара. Сделал глоток. И, покосившись на Ю, спросил: добавлю ещё? Несладко…

— Валяй, — согласился тот, — клади, сколько хочешь. А лучше грызи вприкуску. Так вкуснее! И, взяв в лапку кусочек, тут же отправил его в рот.

— Бабушка говорит, так зубы испортятся.

— Ну, если бабушка…

Заметив, что лисёнок нахмурил брови, Светлячок улыбнулся. Чуть виновато и смущенно.

— Я не паинька, ты не думай. Просто обещал не грызть сахар. Теперь приходится держать слово.

— Это другое дело! – обрадовался Ю, — а то не люблю тихонь! Зато уважаю тех, кто обещание держит.

Было слышно, как на улице бегают по опавшим листьям капли дождя. Как вздыхает под натиском ливня Синий Лес.

— Ты первый раз у нас здесь? Надолго? – спросив, Ю потянулся и, не удержавшись, зевнул.

Светлячок пожал плечами.

— Не знаю. Я ищу место для своей норки! Если понравится, то останусь тут.

— Что же ты под ночь на поиски отправился? – удивился лисёнок.

— Так я уже три дня, как из дома ушёл, — ответил очень гордый собой Светлячок и чихнул.

— И всё время спал под открытым небом?

— Ага…

— Что же ты ищешь?

Зайка задумался. Трудно было так сразу ответить. Хотел сказать, что звезды, которые видно прямо с порога. Что реку, которая бы текла неподалеку и наводила на разные мысли своим дыханием. Что друга, с которым не нужно говорить, когда хочется помолчать.

Подняв глаза на Ю, Светлячок понял, что можно не искать слов.

— Завтра покажу тебе хорошее место! А теперь давай спать, — сказал лисёнок, — я постелил тебе на диване.

Уже засыпая, зайка спросил:

— А речка там есть?

— В двух шагах. Спи…

ЧУДОВИЩЕ

Светлячку так хотелось проснуться, что никак не удавалось заснуть. Как рассветет, придёт Ю. Они сговорились узнать наконец, что находится за Большой горой.

— Там, наверное, никто не бывал! – убеждал лисёнок. Надо сделать это первыми!

Светлячок согласился. И теперь не спал. За окном шуршала ночь. Cловно фантики с конфет снимала. Было приятно лежать в кроватке и, слушая, представлять, как они с Ю совершают подвиги.

Тут в двери что-то ударило, и Светлячок чуть не подпрыгнул от неожиданности.

— Не бойся, это я, — раздался тихий голос. – Не спится чего-то…

Это был Ю. Зайдя, он сразу забрался в кресло и какое-то время просто сидел, глубоко задумавшись.

— Светлячок, а вдруг там чудовище?

— Мы победим его!

— А если оно сожрёт нас?

— Нас же двое! Вместе мы справимся!

— Ты правда так думаешь, Светлячок?

— Конечно! Один я бы не решился, а с тобой не боюсь.

— Тогда пошли прямо сейчас! А то до утра я не дотяну…

Сказав это, Ю легонько укусил себя за лапку. Светлячок с восхищением посмотрел на него.

— Какой же ты все-таки храбрый! Идём скорее!

Зайка заметался по норке. Надо было взять фонарик! Веревку и меч, сделанный из березового прута, он приготовил ещё днем. Фонарик нашёлся под кроватью. Светлячок повесил его на шею. Натянул на лапки ботинки. Надел свою любимую жилетку.

— Бежим скорее, Ю!

— Может, чаю перед дорогой выпить?

— Ромашкового или с шиповником?

-Чего пристал с глупыми вопросами? Любого! –

Нагрубив другу, Ю тут же устыдился.

— Прости, Светлячок. Не хочу чаю. Пошли, если готов!

И с криком «вперед» лисёнок выбежал из дома. Он понесся через Синий лес – быстрый, как молния. Светлячок изо всех сил старался не отстать. Они долго бежали. И остановились лишь у подножия Большой горы.

— Лезем! – скомандовал Ю!

— Давай отдохнем, — взмолился Светлячок.

— Ни секунды! – безжалостно ответил Ю и первым полез вверх.

Они карабкались, казалось, целую вечность. Светлячок тянулся из последних сил.

— Только бы не свалиться, — шептал зайка. И в тот момент, когда он понял, что вот сейчас упадет и больше не встанет, Ю остановился. Они были на самой макушке Большой горы!

Светлячок растянулся на траве, показавшейся ему мягче подушки, и закрыл глаза. А когда открыл, в них отразились звезды. И они показались ему немного другими, чем те, которые он видел раньше.

— Они такие огромные…, — прошептал Ю. Он лежал, раскинув лапки, и тоже смотрел на небо.

— Это только наши звезды, — сказал Светлячок. И тихонечко рассмеялся.

— Только твои и мои, — подтвердил Ю.

Они долго так лежали и смотрели только на их небо.

А на рассвете пошли проверять, что же лежит за Большой горой.

Светлячок на ходу рубил березовым мечом невидимых чудовищ, а Ю улыбался каким-то своим мыслям. Здесь все было таким же, как и в родной долине у Синего Леса. Только старый дуб забросал их трухлявыми желудями за то, что они разбудили его.

Громкая тишина

— Ю, ты звал меня? – спросил Светлячок и заглянул под ветки сосны, широко развесившей свои мохнатые лапы.

— Юююююю! Где ты? —

— Нигде, — отозвался сердитый голос. – Чего кричишь? Топай домой!

— Ю? — жалобной серебряной капелькой упал в дождевую лужу вопрос Светлячка и отразился в ней его большими ушами.

— Скажи, это ты или старый Сов? -

Улегшись на мохнатой елке, улыбалась луна. Большая и очень хитрая.

— Фи-лин, бестолочь! Филииииин! Ну, когда же вы выучите? — донеслось из ветвей. И Светлячок, поняв, что это не Ю, двинулся дальше. Он шёл очень долго, пока не выбрался к большой поляне, которую они еще весной засадили морковками. — Запомни, поспеют лишь к августу, — сказал тогда Ю и попросил не проверять, насколько быстро те вырастут.

Светлячок присел возле маленького кустика и сделал вид, что срывает морковку.

— Ю-ю, отзовись?

Тишина поглотила крик Светлячка так быстро, что он даже обиделся. Все спят, а он тут один, Ю нет, и морковки даже сорвать нельзя. А может, попробовать?..

Светлячок потянул лапкой редкие морковкины волосенки. Изо всех сил, словно дерево хотел вырвать. Так, что едва не упал с тонюсенькой оранжевой полоской в объятьях.

— Какая же это морковка, — совсем загрустил Светлячок и засунул ее обратно в дырочку.

— А что если она такая маленькая из-за неё? Вдруг размер морковки зависит от толщины дырочки? И никто ведь не знает, какие дырочки вооон под теми кустиками. Светлячок, шмыгнув носом, поднялся. Осмотрелся по сторонам. В лесу по-прежнему стояла такая громкая тишина, что у него тут же защипало в носу. Нужно было отвлечься от неё, спрятать себя в какое-то дело.

Через пару минут на большой поляне не осталось ни одного невыдернутого кустика. Нет, окажись вы там, ничего не заметили бы. Ведь…

— Расти уж побыстрее, — сказал Светлячок последней посаженной им обратно морковке и погладил её по кудрявой макушке.

Устав так, словно засадил огород, а ведь так оно и было на самом деле — зайка побрёл домой. Когда же он пришёл, то увидел сидящего на пороге Ю.

— Где ты был, Светлячок? Я тут уже выспался на твоём крыльце.

— Я…я….нет, это ты скажи, где был. Я искал тебя всю ночь!

Кончики ушей Светлячка так сильно дрожали, что лисёнок сразу понял – друг что-то недоговаривает, и вот беда – сам себе соврать не дает. Улыбнувшись, Ю ответил:

— У тебя. Я к ужину притопал. Смотрю, тебя нет. Вот и решил дождаться твоего возвращения. Ну, Светлячок, говори, где был?

Зайка долго не отвечал. Говорить правду было страшно. Он ведь обещал не смотреть, как растет морковка!

— Ты, наверное, на пруд без меня бегал? Сказки слушать?

С этими словами Ю, зайдя в домик, тут же уселся на стул, подобрав под себя лапки.

— Наливай чай, Светлячок! Я вот печенье принёс. Твое любимое — морковное!

Тут зайка не выдержал. С заварочным чайником в лапах он обернулся и медленно, по слогам сказал:

— Ю, я сажал морковку. Один. Ночью. Ты уж не бросай меня больше. Если друзья, так давай вместе всё делать.

Лисенок открыл рот, затем закрыл и снова открыл, а потом засмеялся. Через некоторое время к нему присоединился и Светлячок. Они вдвоем смеялись так долго, что громкая тишина умчалась прочь из их родного Синего Леса, и больше друзья её никогда не слышали.

ПИРОЖКИ

В тот день Светлячку приснилась бабушка Августа. Она сердилась так сильно, что её уши вытянулись вверх, как по линеечке.

— Опять не почистил зубы на ночь? – Светлячок, ты вырастешь некрасивым! Бери пример с Искорки. Она никогда не забывает об этом.

Как всегда, одно только упоминание любимой внучки притушило воспитательский пыл бабушки Августы. Ее глаза смягчились, и продолжала она уже не таким суровым тоном:

— Вот, смотри, приедет в гости и пристыдит тебя!

Светлячок об Искорке слышал едва ли не каждый день, а сам никогда и не видел её. Ему, впрочем, хватало о двоюродной сестре и рассказов. Искорка и сладкое не таскала со стола – даже любимые пряники, — и уши не забывала чистить, и даже полы любила мыть.

Зайка хотел сказать, что давно живет в своей норке и делает, что хочет, как сон закончился.

Солнце уже вовсю улыбалось Синему Лесу. Светлячок почистил после завтрака зубы, помыл за собой посуду и задумался. Надо было навестить бабушку. Она, наверное, соскучилась по нему, вот и приснилась.

Он написал Ю записку, чтобы тот не потерял его. Закрыл двери и как обычно положил ключ под коврик у входа. Вдруг кто из друзей пробежит мимо и захочет отдохнуть.

Весело было шагать по родному лесу и насвистывать под нос песенку.

— А пи-иии, а пиии, а я к бабушке иду. А пи-иии, а пииии, а я что ей расскажу.

Тут Светлячок задумался. Ему решительно нечего было рассказать бабушке. Не о том же, как они с Ю по ночам бегают на пруд слушать сказки лягушек. И то, что они ходили далеко за Большую гору, ей тоже не понравится. Захотелось даже домой вернуться, и Светлячок так бы и сделал. Если бы не прошёл уже большую половину пути. День потихоньку превращался в вечер. Очень хотелось есть, и зайке то и дело мерещился запах бабушкиных пирожков с морковкой и тыквой. Вот он опять остановился и принюхался. Как сладко пахло!.. Нет, ошибки быть не могло! Бабушка Августа пекла пирожки! И Светлячок помчался вперед изо всех сил.

Вот уже перед ним и родная поляна. Бабушкина норка крайняя справа. Светлячок тянет на себя дверь и проваливается в теплую, пропитанную ароматом выпечки комнату. На столе тарелка с пирожками. Их только недавно вытащили из печки, и они местами покрыты сладкой коричневой корочкой. Ооох…Светлячок хватает самый большой пирожок. И вроде бы и куснуть не успел, а уже ничего нет. Второй, третий…

— Почему ты не вымыл лапки? И жуешь с открытым ртом! Вот Искорка никогда такого себе не позволит. –

От неожиданности Светлячок чуть не подавился. Он так торопился съесть любимое лакомство, что и не заметил бабушки Августы. А вот она – сидит за столом и строго смотрит на внука.

— Ну-ну, знаю я вас сорванцов…ешь уж. Не хлопай глазами.

Бабушка заваривает чай, и все укутывается сладким запахом чабреца и душицы. Светлячок утопает в нем – сытый, довольный и счастливый.

— Бабушка! А мы лягушек бегаем слушать ночами. Они столько сказок знают! — внезапно говорит он. И, перебивая себя, добавляет: и ты не поверишь, но мы с Ю за Большую гору ходили!

— Ну уж прям за Большую гору? – переспрашивает бабушка, — а ворчливый дуб по-прежнему стоит за ней и плюется в каждого прохожего желудями?

— Ага, — отвечает Светлячок. Ему очень хочется спать, и он засыпает на полуслове прямо за столом рядом с пустой тарелкой.

Бабушка Августа долго смотрит на внука. Она знает, что завтра Светлячок ускачет ни свет ни заря. И надо бы встать да испечь ему на дорогу чего-нибудь вкусного. Только не пирожки – так надоело готовить их каждый день!

КРУЖКА В ЦВЕТОЧЕК

— Здравствуй, Ю, — скажу ему и больше ни словечка не дам. Повернусь спиной и уйду.

Ничего не подарить мне на день рождения! Ни шарика, ни морковки, ни даже печеньица!..

Светлячок уже второй час сидел за столом и, нахмурясь, передвигал с места на место сахарницу. Ёжик подарил новую иглу. Это хорошо. Старая опять потерялась. Будет, чем башмаки чинить. Ослик принес кружку. Посмотрев на жёлтую в цветочек кружку, Светлячок покачал головой. Ужасная кружка! И хоть он сам никогда бы не подарил такую, всё же приятно. Лучше всех угодила белочка с её шоколадными орешками. Светлячок тут же угостил ими друзей, слава Богу, успели не всё съесть! И как было бы здорово сейчас вместе с Ю пить ромашковый чай, заедая его орешками. Но нет Ю, и нет подарка от Ю. Гости давно ушли. За окошком так темно, что даже звезд не видно. Грустно в лесу, никому будто и дела нет, что у Светлячка сегодня четвёртый день рождения за всю его лопоухую жизнь.

— А вот и не лягу спать! Пойду волшебный цветок искать! – Светлячок медленно сполз со стула. Подошёл к зеркалу, висевшему напротив входной двери. Очень долго смотрел на себя. Потом подмёл пол. Вымыл чашки. Никуда идти не хотелось. Охая, натянул на лапки ботинки и только потянулся за шарфиком, как в дверь постучали.

— Никого нет дома! – прокричал он, стараясь скрыть радость.

— Светлячок, не глупи! Открывай, это я!

Будто не слышу, что это он, проворчал зайка и, отодвинув засов, высунул уши на улицу.

— Ты разбудил меня, Ю… Что случилось?

Не церемонясь с другом, лисёнок тут же протиснулся внутрь.

— А разве удобно спать в ботинках? – спросил Светлячка и, не дождавшись ответа, начал стаскивать полосатый берет.

— Поставь, пожалуйста, чайник! Я так продрог, пока шёл, — добавил он, усаживаясь в кресло прямо напротив камина.

— Аа-аа…протянул Светлячок, — а чего-шёл-то в такую темень? Завтра могли бы увидеться. Ему очень хотелось заплакать, и чтобы скрыть это, зайка долго возился со шнурками, лишь бы не оборачиваться. Когда же обернулся, то увидел лисёнка, доедающего последний орешек.

— Ю!.. А я? – чуть не вскрикнул Светлячок, но вместо этого лишь повторил вопрос:

— Так зачем пришёл? Кстати, вкусно? Я ведь даже не попробовал эти орешки.

— А о ты, аоишь, — пробубнил Ю с полным ртом. А когда прожевал, добавил:

— Очень жаль! Они замечательные!

Улыбаясь, он взял Светлячка за лапу и, вложив в неё что-то твёрдое и тёплое, сказал:

— Это тебе! Помнишь, мы видели, как звезда, сорвавшись с неба, полетела вниз и упала где-то далеко в нашем синем лесу?.. Я искал её всё это время и вот…

Светлячок разжав лапу, увидел перед собой блестящий камушек. Настоящую звездочку.

— Тебе нравится, Светлячок?

— Очень…, — прошептал зайка и опять чуть не заплакал. Ему было стыдно и так хорошо, что он от смущения буркнул:

— А орешек мог бы мне и оставить…

В ответ на это Ю только довольно зевнул. Когда же они пили ромашковый чай, сказал:

— Кстати, кто подарил тебе эту жуткую кружку в цветочек?

Рассказ давнишний. Но здесь его не было. И зря!

Косая рама, перекошенный взгляд окна на восьмой этаж, на котором лишь закрытая дверь, запрещающая вход посторонним, и люк над головой, тоже украшенный массивным замком.

— Не выбраться, — сморщились губы, — ну и не очень надо. Куда рваться?..

Прижавшись спиной к стене, Гошка закрыл глаза. Здесь его никто не способен увидеть, и можно бездну времени, целых минут пять, не заталкивать вглубь себя слезы.

Нет, не плакать. Просто не прятать свое несчастье. Можно даже головой о стену побиться, правда, тихонечко, чтобы не услышали.

Почему-то за все два года, что Гошка прожил в этом огромном доме, он ни разу не поднимался сюда – не догадывался что ли.

И вот черно-белый многоквартирный мир раскинулся перед ним под звуки старого скрипичного ветра.

Въехала во двор машина. Елозя колесами по снегу, она оставляла после себя серые вмятины. Пролетела птица, черной точкой отбивая невидимые фразы. Прошла мимо бабушка с внучкой. Девочка в красной курточке издалека казалась неповоротливой яркой бабочкой. — Славная какая, — прошептал Гошка, прижавшись ко стеклу лбом. Осознание, что скоро его хватятся, давило. Секунды – пинками – убеждали вернуться туда, где они могли бы снова растягиваться и вмещать в себя целую вечность.

Седьмой, шестой и вот четвертый этаж –здесь налево по коридору. Ещё два кабинета, и он у себя.

Двое соседей – делают ту же работу, что и он. Только они роботы, а Гошка живой.

И трудится здесь лишь из милости. Правда, получает гроши. Но зато может жить тут, вовсе не покидая здания. А это очень много, когда тебе только шестнадцать лет, и ты один на свете.

— Го-шка, — раздельно проговорил Круглоглаз (вообще-то оба робота были одинаковыми, но Гошке казалось, что у того, который сидел по левую сторону, глаза были чуточку шире), — тебя не было лишних две минуты пятьдесят три секунды. Об этом я обязан доложить Старшему.

— Хорошо, — привычно ответил Гошка и сел за работу. Каждый день он должен был сочинять по две сказки. Так же, как и его соседи.

— Это легкая работа. Мальчик справится, — будто оправдывался социальный работник перед начальником отдела.

— Есть стандартные формулы. Нужно только каждый день подставлять разные значения – ну ерунда и только, — шептал он и все оглядывался на Гошку, сидящего неподалеку в ожидании своей участи. — Некуда деть пацана! Пусть зарабатывает на жизнь, трудясь вместе с роботами. А иначе куда его? Утилизировать по норме? За ним никого! Ну жалко ведь…

— Жалко, — подтверждал второй, но продолжал возражать, — не мы законы придумываем. Сказано – нельзя людям выполнять столь бессмысленную и легкую работу – значит нельзя. Решили, что сирот в нашем государстве не должно быть…значит… утилизировать. Был бы малышом – нашли бы ему родителей, и все дела. А он ведь уже совсем взрослый! Не-пе-ре-вос-пи-ту-е-мый, — понимаешь?.. Такие и становятся врагами, мстят всем за свое несчастливое детство, — убедительно внушал второй первому.

Гошка долго тогда их слушал и молчал. Можно было бы попробовать убежать, укрыться в подвалах, в которых он большую часть жизни прожил. Только сил не было. Замерев на стуле, Гошка смотрел, как выползают из-под его ботинок грязные лужицы. Как с оттаявшей куртки медленно стекают на пол мутные капли.

Здесь было тепло, а он так устал. И пусть ему всего лишь четырнадцать, и кому-то кажется, что это еще не срок. Только чувствует себя Гошка на все сто четырнадцать. И сейчас ему все равно, о чем говорят эти люди.

— Да, он умеет читать и писать. — Откуда? — Бабушка научила. — Где она? — Умерла. Давно.- Что он знает о роботах и законах?- И те и другие никогда не ломаются. И не умеют плакать.

Последнее Гошка добавил, отвечая на вопросы первого, заметив, с каким неудовольствием тот разглядывает закапанный грязью пол.

— Слабо развит, конечно. Да не в президиум же его сажаем. Эх, черт с тобой! Определяй в 4 сектор к роботам. Пускай сказки множит, — выдал, наконец, приговор второй.

_

Сказки…Гошка помнил, как их рассказывала бабушка. Она для этого никогда не отрывалась от дел.

Жили они в старом-престаром доме. Таких давно уже нет. Его долго не решались трогать. Когда-то очень давно он принадлежал какому-то известному писателю, прославившемуся на весь мир. Гошка ничего не знал о нем. Неоткуда было. Потому что его бабушку меньше всего на свете волновали люди. О них она и не говорила никогда. Вот и в сказках ее главными героями были хлеб и вода, старая настольная лампа и веник.

И в который раз Гошка невольно ушел головой в эти сказки: послышался сердитый, как надкусанное и брошенное яблоко, голос. Вспомнился привычный полумрак дома, в котором еще до рождения Гошки кто-то заколотил досками окна. Показалось, что даже запахло в кабинете отсыревшими досками – так пахнут детские тайны, заброшенные свалки и стройки.

… Жил себе — поживал молоденький кусок хлеба. Целехонький он был. С золотистой корочкой и коричневой крепкой горбушкой. Проснется, бывало, утром, вдохнет ясного ветра да и выдохнет обратно, отправив на поиски счастья. Уж очень счастливым хотел быть. И, страшно сказать, верил, что счастья достоин. Долго его поучала вода, живущая в кране, что не стоит расходовать себя.

— Нельзя выпускать ветер, не каждому дано им дышать. Берег бы, глупый.

Хлеб лишь смеялся в ответ. Весь ладный, крошечка к крошечке, он сомневаться не умел и своим мыслям цену большую давал.

Уж и веник его вразумлял:

— Не выделяйся, мальчишка! Знаешь, сколько я вымел на своем веку…

Тут он запинался и, недоговорив, вздыхал: Счастья он ищет… одно слово, дурак!..

Больно ладным был хлебушек, порой пусть невольно, а нравился.

И вот однажды все переменилось. Просыпается хлебушек, вдыхает ветер, а выдохнуть не может… И так силится, и эдак, но ничего у мальца не получается.

— Что же это случилось? – кричит на всю кухню так громко, что высовывается вода из крана, да и замечает, что откусил кто-то кусочек от искателя счастья.

— Радуйся, что не съели, — буркнул веник. – Поживешь еще. Тут вон всю хлебницу опустошили. Столько выметать пришлось крошек, пока ты спал, — сказал старик и даже не запнулся на слове, которое раньше с трудом давалось ему.

С тех пор понял хлеб, что надо таиться, чтобы не проснуться вновь укороченным. А счастье?.. Возможно ли оно, когда так много ему подобных на свете?.. Все ведь не могут в радости жить.

Со временем хлеб вовсе улыбаться разучился. Да и некогда ему было, все свои крошки пересчитывал, втягивал голову в плечи. Так и засох. И никто не съел бедолагу, выбросили в мусорку.

— Вот и подумай, Гошка, прежде чем откусывать от хлеба кусочек. Хорошенько подумай, — поучала бабушка. – Хлеб-то выкидывать грех большой. Раз надкусил, съедай его целиком!

Только вот Гошка после этой сказки хлеб вообще в рот брать перестал. Жалко было… за хлебушек тот из сказки обидно.

Что уж и говорить, часто вспоминал Гошка эту сказку. Вот и сегодня она сама собой всплыла в памяти, когда окно показало ему одинаковые коробки домов с жадными до надежды глазами. Как отмахнуться было от мысли, что в каждом доме – уйма квартир, в которых по несколько комнат, и во всех живут люди, которые мечтают о счастье? И та девочка в красной куртке, похожая на бабочку, тоже ведь достойна самого лучшего в мире. И как он, Гошка, может надеяться, что все у него будет хорошо?

Когда-то давно, слушая бабушку, он думал, что хлебушек был счастливым по-настоящему, когда выдыхал из себя ветер и ничего не боялся. Только не понимал этого. Может, вот и Гошка не осознает, что еще счастлив?.. Нет…скорее уж та девочка. А он боится за себя и даже в кабинете с двумя роботами не дает себе плакать.

— Эй, парень, чего ты?.. Тебе плохо? -

Гошка вздрогнул, когда кто-то тронул его за плечо. Отняв руки от зареванного лица, он увидел Круглоглаза, участливо смотрящего на него.

— Ты чего, парень?- повторил тот, и это было последнее, что услышал Гошка, прежде чем потерять сознание.

_

Очнулся Гошка уже вечером в помещении для роботов. Мертвели фонари за окнами, рассеивая призрачный свет. Негромко переговаривались люди.

— О чем были твои сказки сегодня? – посмеиваясь, спрашивал темноволосый очкарик одного из соседей Гошки.

— О-о… О пользе кошачьих консервов, дружище. Знаешь ли, кошка наелась мыльных пузырей и стала икать разноцветными мышками. Да такими красивыми и аппетитными, что, засмотревшись на них, захлебнулась слюной.

— Кошмар какой, — передернул плечами робот с пятого этажа, с которым Гошка часто сталкивался, когда слонялся по зданию в свободное время.

— Кажется, парнишка ваш проснулся, — сказал он, заметив на себе Гошкин взгляд.

— Наш маленький робот? – дружно, будто по команде, разулыбались сказочники.

— Я не робот, — прошептал Гошка. – Живой, — добавил он и аж зажмурился, когда все расхохотались.

— В 4 секторе нет ни одного робота, — доверительно сказал темный очкарик. И только такой маленький дурачок мог два года прожить рядом с людьми, принимая их за машины.

— Честно говоря, мы думали, что робот это ты. А сегодня вот ты нас в том разуверил. Роботы ведь не плачут, — сказал один из соседей Гошки, а потом добавил: да и в обморок не грохаются.

— Значит, вы близнецы? – спросил он, уже зная ответ.

— К счастью, да, — ответил Круглоглаз. – Так легче притворяться роботами. Для жизни в нормальном обществе мы непригодны. Я дальтоник, а это считается, если ты не знаешь, признаком ненормальности, ведущим к озлоблению индивида, наделенного таковым врожденным дефектом. Круто, правда? – он улыбнулся одними глазами – и Гошка увидел, что они очень теплые и добрые.

— Я эту формулировку с детства выучил наизусть. Так бы и утилизировали, да вот повезло… вовремя с братом сюда попали.

Весь вечер слушал Гошка истории обитателей 4 сектора и с горечью вспоминал, как бродил он ночами по зданию, трогал руками замки на дверях и не заглядывал лишь на первый этаж, куда после работы спускались все роботы. Тогда Гошка со страхом представлял, как они медленно, вереницей проходят в зал, встают в строй и замирают, ожидая нового дня и новой работы с открытыми и невидящими глазами.

— Завтра будет новый день, — пробормотал Гошка, засыпая. Впервые за долгое время он чувствовал себя счастливым. Рядом были живые люди.

— Роботов не бывает, есть только надкушенные люди, — проговорил он уже во сне, но его никто не услышал.

Лунный свет заглянув в окошки, высветил застывшие лица людей. Казалось, они спали. Только глаза их при этом были открытыми.

— Б…., представляешь, как я живу?-

Стоит, прислонившись к стене магазина. Курит. Ей слегка за пятьдесят. Неопрятная в

своей полноте, раздраженная. Собеседница поддакивает. Рабочий день заканчивается,

приближая, по всей видимости, нечто мучительное.

— А он, б…., — слышу уже вдогонку, не успевая схватить на лету всей фразы. Да и к

лучшему. Этот секундный разговор не слышать бы вовсе. Вечер, пронизанный теплым

дыханием солнца, янтарен. Птицы в полёте делают небо круглым, как дно стакана, в

котором плещется море. Мучительно красивы их выкрики. То и дело поднимаешь голову

и кружишься вместе с этими живыми черными точками. Становишься восклицательным

знаком в закодированном послании, адресованном вечности. А ведь только вчера

непонятная грусть выливалась из тебя через край. И жалобы на «такую-растакую жисть»

рвались изнутри. Но сегодня всё по-другому, и день догорает не зря. А завтра?.. Через

неделю? Опять жалобы на судьбу и несправедливость? Кто-то снова будет виноват в том,

что ты то и дело или слепнешь или глохнешь. Из души на близких опять выльется твоя

глупость – все недоразвившиеся и потому убогие мысли и чувства. Захочется заорать:

«Вытащите меня отсюда! Из этой тесной клетушки – моей головы. Из этого проклятого

мира, где матери и дети скверно ругаются; старики нищенствуют, а мальчики, которые

«пошли поиграть» в чужую песочницу, внезапно уходят навсегда.

Живешь, пролистываешь, не читая месяц за месяцем. Это «всё плохо» прекращает твой

собственный рост. Вроде и участвуешь в представлении, но пьеса написана кем-то чужим,

и ты в ней статист. Молчаливый жалобщик с геморроем и постоянной изжогой. А там

недалеко и до «б…., представляешь, как я живу?»

Но ведь эта «отвратительная» жизнь одна! А бессилие возникает от бездействия. Перед

вами фотография двух взрослых котов, которых хозяева принесли в клинику на

усыпление. Можно было заплакать от безнадежности и повздыхать. Но волонтёры,

подключив других неравнодушных людей, нашли хвостатым новых хозяев. Только

вызволили из этой клетки не только кошек. Ещё и сами стали свободнее. Вот и

получается, что вытащить себя из болота за собственные волосы не только можно, но и

нужно. Причём чем чаще, тем лучше. Философ Мераб Мамардашвили говорил, что

человек – это постоянное усилие быть человеком. Не жалобщиком, а человеком. И как

жаль, что так часто нам не хватает на это сил.