Убегая от света, Ночь спряталась в кармане пальто. – Меня не должны заметить, — шепнула она и тихо рассмеялась. Однако Фонарик, дремавший в том же кармане, услышал ее и проснулся. – Кто ты?- испуганно спросил он, готовый встретить плачем любой ответ. –Я… я веточка,- брякнула Ночь первое, что пришло в голову. – Веточка? – Фонарик, переспросив, всхлипнул. — А какая? -Ну, такая пушистая, приятная и мягонькая наощупь. Представив себя такой, Ночь хихикнула и добавила: «маленькая и бесстрашная веточка»!

Фонарик на некоторое время затих.

-Я не боюсь веточек. Может, мы подружимся?- Он был очень робким, застенчивым малым.

-А ты дружишь только с теми, кого не боишься? – выпятив подбородок, процедила Ночь. На самом деле ее глубоко тронуло это предложение, ведь никто и никогда не предлагал ей дружбы. Кто бы осмелился?..

Фонарик задумался:

— А разве можно дружить с теми, кого боишься?- И сам же ответил: «Нельзя… когда хочешь улыбаться кому-то, значит, хочешь дружить с ним. А ведь никто не будет улыбаться тому, кого боится. Согласна?

-А ты хочешь мне улыбаться? -Тихо, будто вздохнула, спросила она.

-Ага… Ты, наверное, очень красивая.

-Вряд ли, — выдохнула Ночь, стараясь, чтобы голос звучал бодро и весело, хотя на деле ей было жутко грустно, ведь она знала, что некрасива.

Наивный Фонарик не распознал горечи. – Все веточки красивые. Березовые нарядные и веселые, еловые такие шутливые и остроумные, а рябиновые добрые и почему-то печальные. Ты какая веточка?

Ночь растерялась с ответом, а потом раздраженно ответила: «Просто веточка. Тебе то что?»

-Ну, не хочешь – не говори. Я не обижусь, — постарался ее успокоить фонарик . И добавил: «Знаешь, ты очень хорошая… Я это точно знаю».

-Ты правда так думаешь?

-Конечно. И я вообще никогда не обманываю.- Фонарик смущенно замялся. – Даже когда мне угрожают, я все равно говорю то, что есть.

-Тебе, наверное, часто перепадает? – промолвила Ночь так мягко, как только могла.

-Бывает… поэтому я робок с незнакомыми, вдруг они окажутся плохими, а мне ведь придется говорить о них правду.

-Ты смелый, — промурлыкала Ночь, — даже если и не считаешь себя таким. Ты все еще хочешь дружить со мной?

-Да! Но почему тебе так важно дружить лишь со смелыми? – спросил Фонарик, впервые ей улыбнувшись. Но ему никто не ответил, ведь он улыбкой погасил Ночь.

-Где ты?- долго звал он и зовет до сих пор… Иногда Ночь откликается на его зов, и тогда они мирно беседуют.

-Она слишком стеснительная и потому убегает, когда я начинаю ей улыбаться, — решил глупый Фонарик. – Надо это делать чаще в ее присутствии, тогда она привыкнет и никогда от меня не уйдет…

Так думает Он до сих пор, каждый раз разбивая Ночь вдребезги. А Она все равно возвращается к нему, ведь остальные боятся дружить с ней.

Их очень много: куда ни ступи, везде глаза, подбитые лапы, хвосты, поджатые и мерзлые, как сосульки. Можно ускориться, попробовать обойти, сделать вид, что не видишь, только все равно не получится. Легче пройти мимо просящего подаяния, зная, что он человек, который способен выжить самостоятельно. Но не пройти нам мимо собаки или котенка. Почему? Может, потому что они бессловесны? Такие неловкие, на кривых ногах они бегут вслед, тычутся носом в ботинки, жалко поскуливая. Все они разные. Некоторые из них артисты, которые по-настоящему зарабатывают: сальто, полупрыжки, улыбки-смешки – все что хотите за кусок колбасы. Хлебом артиста редко прельстишь.

Другие боятся подойти ближе, взглядом они посылают сигналы, способные пробить любые черствость и холод. С ними можно забыть, что опаздываешь, что денег в кармане в обрез, только мысленно чертыхнешься и отправишься в магазин за батоном или сосиской. И ведь не потому, что ты столь жалостлив или благороден! Чаще таким образом замаливаешь грешки, желая спокойно ужинать дома, не вспоминая при этом холод улицы и тощие спины бродяг. Бросая им пищу, облегчаешь совесть, хотя все равно знаешь, что ничего хорошего ты так и не сделал. Однако чувствуешь себя после этого лучше.

И есть еще одна порода тех, кто должен был стать твоим другом. Они не просят, не зовут, не боятся. В их глазах видишь того единственного пса или котенка, о котором всегда мечтал. Он долго бежит за тобой, будто бы просто так, словно случайно ваши дороги совпали. Он долго смотрит вслед, когда ты уходишь все дальше, стараясь, принуждая себя, не обращать на него внимания. Может быть, он тоже долго видит в тебе того друга, о котором всегда мечтал.

А что делать? Всех к себе не возьмешь… Не возьмешь даже единственного, ведь всегда что-то мешает. Множество справедливых причин… Так вот и мучаемся, идем вместе… Хотя некоторые думают, что и врозь.

Я гуляю по проспекту

Мне не надо ничего

Я одел свои очки

И не вижу никого

В. Цой

Первый, пятнадцатый, тридцатый… я считаю людей, что проходят мимо моей остановки, у которой, прямо под лавочкой – без сознания лежит человек. Приличного вида, чьи карманы, правда, кто-то уже успел вывернуть, лет примерно под тридцать. Он впечатался лицом в грязный асфальт, по-детски подтянув к голове коленки.

Скорая помощь уже вызвана мной. Кто скажет, почему с сотового телефона нельзя звонить в скорую?.. Бегу в соседнюю парикмахерскую, там звоню со стационарного аппарата, потом возвращаюсь на остановку и жду.

Тридцать пятый, сороковой, пятидесятый… проходит милиционер, заметив «непорядок» он лишь иронично улыбается, и, ускоряя шаг, вскоре пропадает из виду.

Пожилая женщина останавливается, чтобы проверить урну. Вытащив из нее пивные бутылки и жестянки от газированной воды, она, беззвучно шамкая ртом, укоризненно окидывает его взглядом, и тоже уходит.

Потом старик… чуть ли не наступая на него ногами, он встает рядом, чтобы прочесть объявление. Читает долго, видимо, по слогам. После уходит, но все же возвращается… чтобы перечитать.

А скорая все не едет. Но вот высокочастотные, тревожащие гудки. Еще пара минут, и она здесь. Сначала из-за дверей высовывается голова доктора. Очевидно, что он в раздумьях вылезать из машины или нет. Явно не хочется. Все же решается. Выходит, медленно натягивает перчатки, наверное, минут пять. Если бы у парня был сердечный приступ, то он бы за это время уже скончался.

Между тем прохожие, завидев скорую, начинают останавливаться, всем интересно, что же будет сейчас происходить. Только вот ничего такого не происходит. Доктор подносит к его носу ватку, смоченную нашатырем. Тот приходит в сознание, и первым делом, старается сильнее сжаться в комок, прикрывая лицо руками.

Доктор, ухватив его за волосы, разжимает руки – окровавленное лицо, левого глаза будто и нет, один сплошной лилово-красный синяк. Парень сильно избит, не может подняться. Доктор спрашивает, поедет ли он в больницу, тот отказывается. — Тогда иди отсюда, чего разлегся, ворчит он, и начинает оформлять официальный отказ. У него, наверное, еще много на сегодня вызовов. Он очень зол на то, что его вызвали на помощь просто избитому и, возможно, еще и подвыпившему парню. Потом, усадив парня на лавку, он уезжает. А тот полудремлет, с закрытыми глазами, провожая людей, что, торопясь, пробегают мимо него — окровавленного и полубессознательного.

Почему мы проходим? Сколько людей умирает на наших глазах, а мы не желаем их замечать.

Один мой знакомый рассказывал, что однажды, когда возвращался домой, увидел рядом со своим подъездом валяющегося без сознания мужчину. Тот был пьян на все сто процентов, и иного слова, как «валялся» просто не подберешь. Подойти мой знакомый к нему побоялся, вдруг очнувшись, тот вместо благодарности стукнет его по носу. Да, и грязный, как свинья, может, даже заразный. В общем, не помог ему мой приятель. А на утро узнал, что тот так и умер там.

Почему-то нам стыдно остановиться. Мы стесняемся. Мы спешим. Только куда вот придем мы, если будем оставлять в беде людей? Может, стоит хоть изредка останавливаться?.. Хотя бы для самих себя, чтобы не было неловко и больно потом. Ведь обязательно будет.

Это был день падения. Чье-то сердце видно не выдержало. Бывает, что последний тычок сапога, который не может принести много боли — убивает. Бывает, вы знаете, что чужим словом обрывают существование. Это как аллергическая реакция, незнакомая грань, разрушающая совершенство. Пусть и посредственное совершенство — плохонькое и дурно склеенное, но все-таки совершенство. Кто-то, может быть, думает, что совершенство и идеал — понятия смежные, но ведь даже червь, может быть, совершенным, даже зубочистка или банановая кожура — такая желтая, нетронутая червоточинами. Да пусть даже с гнилью, внутри-то она едина, такая какая есть.

Было предчувствие. До падения тебя скручивало и ломало, словно магнитом тянуло куда-то. Ты шел, но не мог прийти, ведь ты не знал, куда именно следует держать путь.

Белое-белое небо, черная земля и посредине серое пятнышко — ты.

Эх, затяжная болезнь... Ты крепился, а потом началось. Кто-то обидел кого-то. Последняя капля... Последний гневный рывок и взрыв. Разорвалось на мелкие грани. При жизни не блистало таким величием... Почему? Кто-то один может и знает. Нам же дано лишь смотреть, изучая изгибы и линии, соединения и вкрапления...