1. На внутренней странице передней обложки размещена еще одна статья Франца Роттенштайнера/Franz Rottensteiner, которая называется «Polska literatura fantastyczna w RFN/Польская фантастическая литература в ФРГ». Статью перевел МЕЧИСЛАВ ДУТКЕВИЧ/Mieczysław Dutkiewicz. Графика ЕЖИ ПОГВИЗДА/Jerzy Pogwizd.

«В Федеративной Республике Германия польская фантастика представлена очень хорошо, лучше в процентном отношении, чем литература многих других стран, например более обильная издательская продукция СССР или Франции. Польскую литературу вообще чаще переводят, хотя интерес к польской фантастике пробудился сравнительно недавно.

В значительной мере возникновение этого интереса связано с личностью Станислава Лема, чьи книги пользуются беспрецедентным успехом не только среди читателей, но и среди критиков, выходящих в своих рассуждениях далеко за границы научной фантастики. Лем, пожалуй, единственный фантаст, чьи произведения получили полное признание как образцы высокого литературного качества. О Леме с похвалой отзывались такие известные немецкие писатели, как Зигфрид Ленц/Siegfried Lenz, Гюнтер Хербургер/Gűnter Herburger и Марио Шенесси/Mario Szenessy, а из критиков – Генрих Формвег/Heinrich Vormweg. Некоторые из их высказываний можно найти – наряду с высказываниями критиков других стран – в книге Вернера Бертела/Werner Berthel «О Станиславе Леме», вышедшей в издательстве «Suhrkamp» в 1971 году.

Суммарный тираж книг Лема, изданных в ФРГ, уже превысил 1,5 миллионов экземпляров (а к ним следует добавить еще 2,5 миллиона экземпляров, выпущенных в ГДР). Наряду с Джоном Р. Р. Толкином/John R.R. Tolkien и немецким писателем в жанре фэнтези Михелем Энде/Michael Ende («Бесконечная история/Die unendliche Geschichte», «Момо/Momo») Станислав Лем – популярнейший писатель современной фантастики в ФРГ. В отличие от Толкина и Энде, тиражи его произведений, изданные в твердых обложках, не достигли особых высот, однако карманные их издания, среди которых на первом месте стоят «Солярис», «Эдем», «Непобедимый» и «Звездные дневники», пользуются несомненным успехом. Каждую из этих книг в мягких обложках продали в количестве более 100 тысяч экземпляров.

Это, вероятно, свидетельствует о том, что Лем привлекает к себе молодых, менее зажиточных читателей, но тут следует подчеркнуть, что его книги действительно читают, их не ставят на книжные полки только из-за снобизма. Большинство его читателей – молодые люди, имеющие естественно-техническое образование.

К настоящему времени в ФРГ переведены почти все книги С. Лема, в том числе и такая трудная для восприятия и специфическая, как «Философия случая». Некоторые из его произведений, например небольшие эссе из «Библиотеки ХХI века», такие как «Одна минута», вышли в свет в ФРГ до их публикации в Польше. Книги С. Лема в твердых обложках издаются прежде всего в издательстве «Insel» (в том числе в серии «Избранные сочинения»), а карманные издания выпускает издательство «Suhrkamp», где произведения этого знаменитого польского автора составляют основу редактируемой мною «Библиотеки фантастики».

В ФРГ известны, однако, и другие польские писатели, например Конрад Фиалковский/Konrad Fiałkowski, книги которого в мягких обложках издает «Wilhelm Heyne Ferlag» в своей наипопулярнейшей и самой большой по объему серии НФ (более 1000 титульных названий к настоящему времени!). Ее редактор, Вольфганг Ешке/Wolfgang Jeschke, неустанно заботится о расширении «издательской палитры», не ограничиваясь переводами с английского, очень популярными среди немецких читателей. Из произведений К. Фиалковского в ФРГ издан сборник рассказов «Allein in Kosmos/Один в космосе» (1977) и романы «Homo divisus» (1980) и «Адам, один из нас/Adam einer von uns» (1982, не издавался в Польше). Этот последний роман – нечто вроде религиозной аллегории или интерпретации религиозного мифа в духе НФ. Хотя это произведение – значительный шаг вперед по сравнению со скорее невинными естественно-техническими рассказами, написанными ранее Фиалковским, книга не имела сколько-нибудь заметного успеха среди читателей НФ. (Кстати говоря, эти самые читатели НФ не интересуются также и Лемом; поклонники Лема происходят из тех кругов, в которых НФ вообще не читают и даже не желают иметь с нею ничего общего; а некоторые фэны вообще не признают Лема, недоумевая, почему он пользуется такой хорошей славой). Этого, однако, нельзя утверждать со стопроцентной уверенностью, поскольку критики НФ в ФРГ вообще не существует, если не принимать во внимание того, что пишут фанатики НФ в своих любительских журналах.

Признание получил также Адам Висьневский-Снерг/Adam Wiśniewski-Snerg, чьи первые два романа: «Робот/Roboter» (1980) и «От разбойника/Das Evangelium nach Lump» (1982) также вышли в издательстве «Heyne». Судя по всему, в этом же издательстве вскоре выйдет и третий роман А. Висьневского-Снерга «Голая цель/Nacktes Ziel». Рассказы этого писателя вошли в состав нескольких антологий.

Недавно издательством «Heine» был опубликован роман Адама Холлянека/Adam Hollanek «Еще немного пожить/Noch ein bißchen Leben» (1984). Несколько раньше в этом же издательство вышла составленная Збигневом Пшировским/Zbigniew Przyrowski антология классической и современной польской НФ «Новая цивилизация/Eine neue Zivilisation» (1982).

Были изданы также два сборника рассказов Стефана Грабиньского/Stefan Grabiński: «Das Abstellgleis» (1971) и «Dunst» (1974) в переводе Клауса Штеммлера/Klaus Staemmler, вышедших в серии «Bibliothek des Hauses Usher» («Insel»/«Suhrkamp»); избранное из этих сборников с комментарием Станислава Лема и под названием «Das Abstellgleis» было опубликовано в издательстве «Suhrkamp» в карманном формате в 1978 году.

Очень хорошо были приняты переводы «лунной трилогии» /Jerzy Żuławski, выполненные Эдди Верфелем/Eddi Werfel (1983). Серия классических произведений НФ была продолжена романом «Торпеда времени» Антония Слонимского/Antoni Słonimski, переведенным Клаусом Штеммлером/Klaus Staemmler (1984). В 1985 году выйдет и второй фантастический роман А. Слонимского «Два конца света». Предисловия к обеим книгам написал Станислав Лем.

Нельзя не сказать также о составленной и переведенной Клаусом Штеммлером/Klaus Staemmler антологии «Phantasma» (1982, изд. «Suhrkamp»), представляющей собой обзор всей современной польской фантастики. Наряду с произведениями Ивашкевича/Iwaszkiewicz и Щиперского/Szczypiorski в ней представлены рассказы таких авторов, как Хенрик Фоглер/Henrik Vogler, Эрнест Дычек/Ernest Dyczek, Януш А. Зайдель/Janusz A. Zajdel, Збигнев Долецкий/Zbigniew Dolecki, Конрад Фиалковский/Konrad Fiałkowski, Витольд Зегальский/Witold Zegalski, Чеслав Хрущевский/Czesław Chruszczewski, Анджей Чеховский/Andrzej Czechowski, Адам Висьневский-Снерг/Adam Wiśniewski-Snerg и Роман Братный/Roman Bratny. Произведения польских писателей издавались также в редактируемых В. Ешке антологиях издательства «Heyne», о чем уже упоминалось выше.

В 1978 году в издательстве «Fischer Taschenbuch Verlag» был издан сборник польских «жутких» рассказов, составленный Мареком Выдмухом/Marek Wydmuch и мной, в который вошли тексты Оссолиньского/Ossoliński, Барщевского/Barszewski, Трипплина/Tripplin, Реймонта/Reymont, Грабиньского/Grabiński, Мейсснера/Meissner, Жукровского/Żukrowski, Ранкевича/Rankiewicz и Щиперского/Szczypiorski.

Безусловно, есть польские авторы НФ, которых переводили в ФРГ пока еще не достаточно, например Януш А. Зайдель, но в общем польская литература находится здесь на очень даже неплохих позициях».

(Продолжение следует)

13. «Ciało obce – śmierć/СМЕРТЬ – ИНОРОДНОЕ ТЕЛО» -- под таким названием в номере публикуется интервью, взятое австрийским критиком и литературоведом Францем Роттенштайнером/Franc Rottensteiner у Станислава Лема в период между 1981 и 1983 годами. Его перевел с немецкого языка МЕЧИСЛАВ ДУТКЕВИЧ/Mieczysław Dutkiewicz.

Франц Роттенштайнер: Вы известны прежде всего как писатель научной фантастики, но у вашего творчества вполне отчетливо усмативаются два полюса. С одной стороны – это познание, границы и возможности наших знаний и возникающие отсюда технологии, а с другой – человеческие ценности, я даже сказал бы – вечные ценности, ценности культуры, которые уже неоднократно назывались старосветскими. Не кажется ли вам, что научная фантастика как посредник прекрасно годится для того, чтобы, используя литературные приемы, задавать вопросы такого рода?

Станислав Лем: Да, конечно, но модифицированная научная фантастика, то есть не та, которая сегодня продается и предлагается как рыночный товар. Что касается меня, то я неустанно пытаюсь расширить рамки этого жанра, чтобы втиснуть в него фантастические, антропологические, философские и прочие гипотезы. Словом, экспериментирую с этим посредником, причем не слишком удачно. Иногда, однако, у меня создается впечатление, что я все же сотворил что-то новое, как, например, эту вот повестушку – нет, не повестушку, -- всерьез написанную, хоть и фиктивную, рецензию под названием «Провокация/Prowokacja», опубликованную в библиотечке Suhrkamp – о выдуманном немецком антропологе, который во времена Третьего рейха написал трактат о так называемом окончательном решении еврейского вопроса.

Вот это я также считаю своего рода фантастикой, именно такую попытку, несмотря на то, что к ней нужно отнестись с должной серьезностью. Тема такого рода не может трактоваться в ироническом ключе или и вовсе с юмором. Словом, я думаю, что это неверное сужение жанра, когда автор научной фантастики ограничивается так называемыми технологическими, технико-инструментальными проблемами, базируясь на определенных замшелых мифах и легендах, лишь чуточку освеженных и переодетых в научный костюм. И считает это чем-то новым в культуре.

Франц Роттенштайнер: Значит, вы считаете «Провокацию» образчиком спекулятивной философии?

Станислав Лем: Да, конечно, именно так я и считаю. Если бы я верил на все сто процентов в тезу, выдвинутую в этой не существующей книжке, то подписался бы под ней собственной фамилией. Получилась бы дискуссивная статья в духе «Summa Technologiae». Поскольку, однако, на самом деле я верю в то, что могут существовать люди, способные всерьез воспринять эту гипотезу, но сам я не из их числа, то придал написанному такую вот форму, а не какую-то другую. Я придумал себе посредника как автора и уже его произведение пересказал и подверг обсуждению. Хотел таким вот окольным путем справиться с тем, что там фантастично.

Франц Роттенштайнер: Почти одновременно в немецком переводе появились две ваши книги: упоминавшаяся уже «Провокация» в издательстве «Suhrkamp», написанная вами недавно, и в издательстве «Insel» «Глас Господа/Głos Pana» -- роман, написанный в 1968 году, который, несомненно, можно отнести к научной фантастике, поскольку в нем речь идет помимо прочего о некоторых космических явлениях. Где, по-вашему, соприкасаются эти две разные книги, которые, несмотря на разнородность формы и, на первый взгляд, разную тематику, имеют много общего, в том числе в отношении к проблеме смерти?

Станислав Лем: Да, согласен, это интересно…

Франц Роттенштайнер: Возможно, вспомнив про тех, кто этот роман еще не читал, следует добавить, что книга эта завершается стихотворением Суинберна, воспевающим человеческую смертность как нечто утешительное.

Станислав Лем: Да, да, я хотел бы заявить, что такая аналогия не была намеренной, она свидетельствует лишь о том, что в моем подсознании есть некоторые течения, которые то и дело дают о себе знать. От меня это не зависит. Я писал этот роман много лет назад и сейчас с удовлетворением отмечаю, что, приняв во внимание его проблематику, он не стал анахронизмом, и даже, к сожалению, наоборот: поскольку там ведь говорится о все том же расколотом на части мире с висящим над ним дамокловым мечом атомной войны, надо признать, что все это все еще актуально. Меня немного сбил с толку тот факт, что я, когда писал эту книгу, позволяя выдуманному автору, гениальному американскому математику, вести повествование от первого лица, вложил в его уста представление о себе, как о старике, которому уже под шестьдесят лет. Я, когда это писал, и в самом деле считал, что это очень пожилой возраст, а вот теперь мне и самому около шестидесяти. Но это только такое личное замечание.

Сама же проблематика сохранила актуальность. По правде говоря, мне трудно трактовать угрозу жизни всему человечеству как особо удавшееся мне личное футурологическое достижение. Я был бы безмерно рад, если бы оказалось, что это ошибка, но смысл романа, к сожалению, актуален, хотя похоже на то, что человечество, европейцы и прочие, уже несколько привыкло к этой вечной, неустанной угрозе. Если, однако, хоть немного глубже обдумать ситуацию, в которой находится мир, содрогнешься от ужаса. Мой роман должен был являть собой в какой-то мере философски высказанное наблюдение над нашим миром и, как бы это сказать, линзу, c помощью которой собрались бы все эти проблемы. Этот вот выдуманный прием, творящий из книги фантастический роман, это, собственно, как бы послание со звезд, весть, посланная с неба на Землю, но интерпретированная людьми как нечто, из чего можно выковать оружие. Очень простая мысль, никаких метафор. Это утверждение можно принять дословно: наиболее интенсивные усилия наивеличайших умов пополняют арсенал смерти, которым располагают супердержавы.

Франц Роттенштайнер: И еще о шестидесятилетии. Не составляет тайны то, что вам 12 сентября 1981 года исполнилось шестьдесят лет. Может быть, вы попытаетесь подвести итог вашим творческим достижениям и расскажете о своих планах на будущее, исходя, конечно, из предположения, что висящей над нами катастрофы все же не случится?

Станислав Лем: Ну что же, я пишу книги на протяжении вот уже тридцати с лишним лет, и первые мои произведения были настолько слабыми, что я сегодня не в силах даже их прочитать. Я считаю, что они невероятно наивные и слабые. Это такие романы, как «Астронавты/Astronauci», «Магелланово облако/Obłok Magellana», многие рассказы, частично также роман «Transfer» (Так в оригинале -- W.).

Что ж, время идет, человек меняется. Если говорить о других книгах, то в моей жизни были разные творческие периоды, в том числе исключительно плодотворные, например, когда я писал романы «Солярис/Solaris» или «Непобедимый/Niezwyciężony», или когда я за короткое время написал несколько гротескно-философских или юмористически-шутливых рассказов, таких как «Кибериада/Cyberiada», [/u]«Сказки роботов/Bajki robotów»[/u] или «Звездные дневники/Dzienniki gwiazdowe» В последнее время под влиянием новых размышлений дело постепенно дошло до изменения формы, в связи с чем я как раз и написал эту самую «Провокацию», первую часть чего-то большего. Это будет цикл, скажем так, несуществующих книг. Вначале я писал рецензии на несуществующие книги.

Это был «Абсолютный вакуум/Próżnia doskonala» -- о проблемах культуры, но в форме гротеска и как бы смеха ради, по крайней мере частично, хотя внутри находится целиком твердое, существенное ядро. Затем были вступления к несуществующим книгам из будущего века и предисловия к ним («Мнимая величина/Wielkość urojona») и, наконец, лекция несуществующего мощного электронного мозга в США уже у порога нового столетия, Голема. Из этого возникла книжечка «Голем XIV/Golem XIV».

А затем мне в голову пришла мысль, впрочем, мысль необычайно дерзкая, почти еретическая, о том, что можно написать также о книгах, которых нет, но которые должны быть. Это были прежде всего важные темы, очень важные, и самым существенным был ответ на вопрос о том, как же включить в общий образ и течение нашего века и соответствующий ему тип культуры такие страшные события, как, например, так называемое «окончательное решение еврейского вопроса» во время Второй мировой войны. Ибо бытует оптимистическое убеждение в том, что эта катастрофа гуманистической мысли, разразившаяся в сердце Европы, была чем-то вроде аномалии, хоть и очень страшной, но кратковременной, и что после войны и после смерти Гитлера мы, разумеется, вернулись к нормальной жизни. Ну так вот я пришел к выводу, что на самом деле это вовсе не обязательно было отступлением от правил, но может быть – упаси Боже – началом новой эпохи, в которой геноцидальные явления будут повторяться или принимать другую форму, вроде, например, кровавого терроризма, выступающего под маской идеологии, которая на самом деле служит лишь предлогом для убийства других людей. Возможно, именно эта мысль склонила меня к написанию о человечестве, как чем-то целом. Первая часть – это «Провокация», поскольку именно так можно, и даже нужно, называть в средиземноморской культуре эти преступления Третьего рейха. И, в свою очередь, убеждение – которым мы обязаны технико-информационным публикаторам -- в том, что мы в малый момент времени можем узнать все или почти все о том, как и чем живет человечество во всем мире. На самом деле это, конечно, исключено – комплекса таких знаний не может охватить ни одно человеческое существо, ни один человеческий ум. И тогда я подумал, что стоит написать этакий своеобразный аналог «Книги Гиннеса»; книгу, а точнее – о книге, в которой с помощью статистики будут представлены неслыханные, попросту невероятные события, происходящие каждые несколько секунд каждого часа на всем земном шаре. То есть рождения, пытки и т.д. Конечно, трудно все это себе представить, но если взять на себя такой труд, можно наполнить такую книгу одной только статистикой и, по крайней мере в какой-то степени, приблизить к себе образ того, что человеческое и в то же время невообразимое, и что французы называют «condition fatale». Какой будет Земля, когда на ней будут жить 5,5 миллиардов человек? Вот это будет книжка!

Франц Роттенштайнер: Если вспомнить прошлое, то тема смерти в вашем творчестве всегда присутствовала. Это видно уже в «Астронавтах», где речь шла о гибели целой планеты, и даже еще раньше – в романе (опубликованном однако несколько позже) «Больница Преображения/Szpital Przemieniena», и вот теперь в новейшей вашей книге. С другой стороны, в ваших произведениях слышно много смеха. Это что, смех сквозь слезы?

Станислав Лем: Ну конечно нет, это не смех сквозь слезы, это самый что ни на есть обычный смех, хоть и с некоторой примесью горечи. Должен, однако, признать, что это ваше замечание относительно смерти было поразительно метким. Я этого не осознавал, но теперь, размышляя над этим, вижу, что в последних моих книгах отражаются некоторые сцены, связанные в моей памяти с периодом Второй мировой войны, и речь идет о разных книгах, например о «Гласе Господа/Głos Pana». Один из его персонажей – еврей, сбежавший из Европы в Америку, некий Раппопорт, свидетель уничтожения людей и массовых убийств. Видно это также в «Провокации», а также в самом последнем моем романе…

Франц Роттенштайнер: Вы имеете в виду довольно-таки объемистый роман «Осмотр на месте/Wizja lokalna»? Ну и кто же там и что осматривает?

Станислав Лем: Вообще-то это такой спокойный, безмятежный роман, в чем-то схожий с «Футурологическим конгрессом/Kongres futurologiczny». Разница между ними в том, что если в «Футурологическом конгрессе» показана картина человечества и мира, одурманенных с помощью химических средств, то в этом романе действие развивается на другой планете, являющейся противоположностью Земле и характеризующейся доведенным до совершенства технологическим развитием, так называемой этикосферой, построенной с помощью инструментальных методов. На этой планете никто из ее обитателей ничем не может навредить ближнему своему. Среди персонажей книги есть, однако, мужчина, друг главного героя, который помнит еще гитлеровские времена, поскольку, впрочем, пребывал в лагере уничтожения. И вот он рассказывает про коменданта того лагеря, который собирался сделать из его кожи абажур на лампу как подарок жене в день ее рождения. Это, конечно, совершенный анахронизм, поскольку никак не совместимо во времени; кто-то мог бы сказать: в календаре что-то не сходится. Я, однако, не принимал этого во внимание, мне был важен именно такой акцент. Но вот почему я не перестаю об этом говорить? Наверное где-то в моем подсознании существовали мощные защитные силы, благодаря которым я сразу же после войны избавился от этих воспоминаний. Но они все же не дали себя вытеснить целиком и теперь всплывают подобно тому, как всплывает масло на водную поверхность. Да, вероятно, что то в этом роде, хотя это, конечно, лишь мои предположения… Словом: смерть, ну да – дело важное и докучливое.

Франц Роттенштайнер: Смерть, как последняя константа человеческой жизни, как пробирный камень существования?

Станислав Лем: Да, именно так. Я верю в то, что написал об иерархии смерти в нашей культуре, а в особенности в нашем так называемом потребительском обществе. Правда такова и таково мое мнение, что эта самая смерть стала инородным телом, в том смысле, что ее пытаются изгнать самыми разными способами, отвратить всем, что в силах и не в силах человека, – но не так, как в средневековье, когда мысль о смерти и ее присутствия в человеческой жизни являлись составляющей частью культуры и обычаев. Теперь пришла гедонистическая эпоха, чье положение еще более затруднительно: она не знает даже как трактовать это конечное событие, что с ним делать, как его классифицировать в системе человеческой жизни.

Франц Роттенштайнер: Не кажется ли вам, что смерть как бы спихнули на уровень субкультуры, религиозных или псевдорелигиозных групп, что может привести к массовым самоубийствам?

Станислав Лем: Да, но в то же время существуют пробы, родственные наисквернейшей научной фантастике, например когда пытаются псевдонаучным образом интерпретировать смерть. Есть книги, чьи авторы – опираясь на якобы научных доказательствах – утверждают, что существует жизнь после смерти, и смотрят на это не со стороны религии (что было бы еще приемлемо), а с эмпирической стороны. Люди чрезвычайно сильно реагируют на утверждения, что жизнь после смерти существует и что это можно доказать опытным путем. Я в это конечно не верю. Словом, смерть – это проблема, с которой нелегко разобраться. Как-то так.

Франц Роттенштайнер: Пожалуй, давайте отставим тему о смерти. Вернемся к успехам, многочисленным переводам (по меньшей мере на 31 язык), миллионным тиражам.

Станислав Лем: Да, тут все правильно, но если бы я испытал все эти почести десяток лет назад, то, несомненно, получил бы от них больше удовольствия. Звание доктора honoris causa, полученное в Польше – я, конечно, очень за него благодарен. Но мне кажется, что это и весит иначе и качество имеет другое, когда нечто такое переживаешь незадолго до своего шестидесятилетия, чем если бы я все это пережил, допустим, в сорок лет. Конечно, я здесь не оригинален, до меня об этом уже говорили многие другие. Когда Гомбрович достиг мирового успеха, он сказал, что слава пришла к нему слишком поздно. Нет, я не собираюсь уже ложиться в гроб, но во всяком случае эти почести не имеют уже для меня того веса, который имели бы тридцать лет назад.

(Окончание следует)

11. Австрийский филолог, известнейший критик и исследователь фантастики Франц Роттенштайнер в статье «Der dialektische Weise aus Krakow» (в польском переводе МЕЧИСЛАВА ДУТКЕВИЧА /Mieczysław Dutkiewicz просто «Диалектик из Кракова», хотя было бы правильнее «мудрец-диалектик») пишет, разумеется, о Станиславе Леме.

И очень интересно пишет– хорошо читается и сегодня. Помимо прочего, подробно описан распорядок рабочего дня писателя. И его манера сочинительства: он не составляет планов, пишет, как получается. Если получается плохо, выбрасывает написанное, пусть даже там были десятки страниц, и пишет сначала. И так по нескольку или даже по …надцать раз. Говорит – и не только по-польски – быстро, почти лихорадочно, но всегда по делу, старательно формулируя высказывания, с большой долей иронии… Сколь ни будь тонкого анализа творчества в статье нет, но вот есть такие и сегодня интересные детали. Статья почерпнута из сборника «Űber Stanislaw Lem/О Станиславе Леме», вышедшего в издательстве «Suhrkamp».

12. Нужно отметить, что все публикации как переводных, так и отечественных произведений снабжены справками об их авторах, напечатанных в симпатичных таких голубеньких прямоугольничках. Составлением этих справок как в этом номере, так и в большинстве последующих озаботился Анджей Невядовский (род.1954).

Большой умница и неутомимый попросту трудоголик, он только что (1971) защитил диссертацию по теме «Конструкция фабульных структур польской научно-фантастической прозы», а в этом первом номере журнала основал замечательный«Словарь польских авторов НФ». Первые статьи этого словаря посвящены поэту и романисту Богуславу Адамовичу/Adamowicz Bogusław (1870-1944) и поэту и новеллисту Станиславу Балиньскому/Baliński Stanisław (род. 1899). Напечатан также фрагмент повести С.Балиньского, почерпнутый из его повести «Miasto Księżyców/Город Лун», изданной в 1924 году.

13. Неисправимому трудоголику Невядовскому всего этого показалось мало и он отрецензировал две книги: двухтомничек Кшиштофа Боруня/Boruń Krzysztof «Маленькие зеленые человечки»/«Małe, ziełone ludziki» (KAW, Katowice, 1982) и повесть Михала Марковского/Michał Markowski «Нетихий океан/Ocean nespokojny», готовящуюся к выходу в варшавском отделении того же издательства КАW.

C Марковским все понятно, книга и в самом деле вскоре вышла, но вот как быть с Борунем, двухтомничек которого вышел вообще-то только в 1985 году?

14. Поскольку обратной связи с читателем не было, а рубрику желательно было все же открыть, работники редакции провели внутри своего коллектива опрос и оценили недавно вышедшие в Польше книги по десятибальной системе -- на первом месте оказался «Солярис» Лема (изд. «Iskry), на последнем «Крекс/Kreks» Анджея Kжепковского/Andrzej Krzepkowski издательства KAW (несколько книг, правда, вообще вылетели за нижний предел оценки).

15. В следующей рубрике напечатано интервью, которое Мацей Паровский взял у Евы Трощиньской/Ewa Troszczyńska – заведующей отделом научно-популярных изданий издательства «Nasza Księgarnia». Издательство в основном выпускало книги для детей, но в указанном отделе помимо прочего издавалась фантастика, интересная не только указанной категории читателей.

(«… Мы издаем книги для детей и молодежи» -- настаивала в разговоре пани Ева). Основное достижение издательства – серия тоненьких необычного несколько формата томиков «Stało się jutro/Случилось завтра».

16. Ох уж мне эти серии польских издательств: «Фантастика – Приключение», «С космонавтом», «С морским коньком» и даже «С глистой» -- когда-нибудь я подробно расскажу о каждой. А какие детективные серии были: «Клуб серебряного ключа», «С таксой», да тот же «Лабиринт» издательства польского Министерства обороны. Это последнее почти по теме: во многих из этих махоньких томиков польский инженер изобретал нечто невероятное, а за этим чудесным изобретением гонялись весьма предприимчивые, но жутко опасные и неуловимые шпионы. Впрочем, чувствую, что меня понесло куда-то не туда.

17. Во врезке опубликована информация о Евроконе – когда, как и кем был основан, где и когда проходил уже вот семь раз. Рядом информация о PSMF (если не помните, что это такое, вернитесь к первой части этого поста) с указанием адресов основных его отделений. Ну-у, для меня это когда-то оказалось очень даже полезным. На этом Шахерезада, пожалуй…

18. Ах да – комикс. Ну… комикс. Трудно сказать о нем что-то большее. Не указаны ни художник, ни автор сценария.

Вот такой он был -- первый номер первого польского (и, напоминаю, второго из всех стран восточного блока) профессионального журнала, целиком посвященного фантастике.

В моих следующих постах я расскажу и о следующих номерах «Фантастыки» – хотя, может быть, не столь подробно. Но моя основная цель – упорядочить прежде всего для себя то, что мне хотелось бы упорядочить, поэтому будут отвлечения не только на обозначенные уже темы, но и на многое другое. В Польше, кстати, были (позже) и другие журналы. И кое-какие и ныне есть. В том числе чисто электронные. Впрочем, и до них, я надеюсь, дойдет очередь… А ведь много чего интересного можно рассказать и о чехах, восточных немцах, тех же венграх, болгарах. Жизни, пожалуй, не хватит, но я постараюсь.