Редакция "Астрель СПб" приобрела права на новый роман Ярослава Гжендовича, который радикально отличается от его тетралогии "Владыка Ледяного сада". Провокационный и неожиданный, "Hel-3" представляет иные грани творчества Гжендовича, и погружает нас в мир ближайшего будущего.
2058 год. Это мир, в котором омнифоны заменили собой любые социальные связи, где ролики из МегаНета окончательно покончили с медиа-ресурсами и культурой, а богами информации стали новые создатели контента, ивентщики. Это мир, где концерны и правительства разделили власть между собой и выращивают миллиарды потребителей, уже забывших как думать. И этот мир уже давно балансирует на краю энергетического кризиса. Норберт, ивентщик с принципами, верит, что сильная и должным образом поданная информация может потрясти и пробудить общество. Вот только сможет ли человек, брошенный в стальные жернова системы, прожить достаточно долго, чтобы что-то изменить? Странствуя по разным странам, оказываясь в самых горячих точках Земли будущего, Норберт постепенно осознает масштабы реального положения дел и предстает перед чудовищным открытием, которое перевернет весь наш мир навсегда.
Парадоксальная и непредсказуемая смесь военной и научной фантастики, киберпанка и конспирологического романа. Книга о будущем, которое уже совсем близко.
Представляем вам новую книгу в серии "Звезды научной фантастики" — долгожданный роман Цезария Збешховского"Всесожжение", одна из самых нашумевших книг польской научной фантастики последних лет, причем в русском издании будет не только сам роман, но и рассказы, примыкающие к нему.
Это мир, который пережил Апокалипсис – год Зеро – и даже этого не заметил. Это мир, в котором можно обмениваться мыслями, чувствами и воспоминаниями, как файлами. Это мир, в котором идет война с Саранчой – мутировавшими людьми, чьих целей никто не знает, а с территориями, захваченными ее войсками, потеряна связь. Это мир, в котором искусственные интеллекты и модифицированные офицеры и солдаты превратили сражения в вид искусства; мир, в котором душа – не метафора, а вполне реальное явление. Францишек Элиас, наследник корпорации «Элиас Электроникс», вместе со своей семьей укрывается от войны в огромном семейном поместье, в Высоком замке, еще не подозревая, что скоро станет свидетелем невероятных ужасов, связанных с самой сущностью этой реальности. А на орбите планеты снова появляется «Heart of Darkness», межпространственный корабль, который когда-то сгинул в глубинах космоса. Теперь, попав в пространственно-временную петлю, он сам превратился в непроницаемую загадку, возвращаясь уже в шестой раз. Корабль не выходит на связь, не передает никаких сигналов, неизвестно, что или кто находится на его борту. Понятно лишь одно: перед исчезновением он обнаружил нечто невообразимое даже по сравнению с целью своей миссии — найти Высший Разум.
Из отзывов на книгу:
«Всесожжение» — динамическая смесь размаха Нила Стивенсона, мрачности Питера Уоттса и щепотки-другой парадоксальности Филипа Дика. Такие книги случаются невероятно редко, но когда уж появляются, то неизменно оказываются в центре читательского внимания.
Powergraph
«Всесожжение» — это роман, который не может остаться незамеченным по трем простым причинам. Во-первых, в Польше так как Збешховский больше никто не пишет. В этом тексте сочетаются совершенно фантастическая сценография, множество идей и динамичный сюжет. Во-вторых, мир, описанный Збешховским, действительно привлекает и стоит обсуждения. Это чрезвычайно богатое, динамичное полотно, одновременно крайне интригующее и требующее глубокого анализа. В-третьих, «Всесожжение» – это просто красивая история.
Poltergeist
«Всесожжение» – превосходный научно-фантастический роман, интригующий своей суровой атмосферой, размахом видения и превосходным стилем. Определенно, одна из самых интересных фантастических книг года.
Kawerna
Цезарию Збешховскому удалось создать очень хороший роман. «Всесожжение» сочетает в себе быстрый темп действия с глубоким содержанием. Сосредотачиваясь на интересном главном герое, автор не забывает о создании и раскрытии представленного в романе мира. Это роман самой высокой пробы, отражающий технологические импульсы нашего времени.
Гильдия польской литературы
«Всесожжение» — это амбициозная книга, сложная и одновременно актуальная. Несмотря на жесткость и мрачность повествования, автор не оставляет читателя с чувством пустоты и потери, он, к счастью, предлагает решение, способное вдохновить на надежду. Такие тексты очень редки, ведь столь уникальная и масштабная картина в фантастических романах встречается далеко не всегда.
Редакция "Астрель СПб" представляет своего нового польского автора, Марту Краевскую и ее роман "Idź i czekaj mrozów" (Иди и жди морозов), первую часть трилогии о Волчьей долине.
Краевская по образованию историк-русист со специализацией по истории ранних славянских племен, их культуры, верований и демонологии, поэтому ее романы построены на основательной историко-этнографической базе, и польские критики зачастую называют ее книги совершенно новым словом в мире "славянского фэнтези". Также надо отметить, что в малой форме Краевская считается одним из самых интересных польских авторов, работающих в жанре хоррор, что также откладывает отпечаток и на ее романы, придавая сложному мифопоэтическому тексту непривычную для подобного жанра жесткость и мрачность. Сразу можно предупредить, что никто из ее героев не застрахован от довольно печальной участи.
В Волчьей долине в лесах верховодят лешие, в озерах водятся утопленницы, по ночам между изб бродят призраки и упыри. Это уединенный край, которым когда-то владели волкари, оборотни, но сейчас от них остались одни страшные сказки, да развалины крепости в лесах. Здесь местные села оберегает опекун, но последний погиб в схватке с нечистью, и теперь задача оберегать местных жителей возлагается на его приемную дочь, травницу Венду, вот только она ни по опыту, ни по возрасту не чувствует себя способной взять на себя такую непосильную ношу. Впрочем, выбора у нее не остается, и помимо охраны села ей приходится еще бороться с собственными страхами, сомнениями, одиночеством и подступающим безумием из-за огромной ответственности. А тут еще проходит слух, что в долину возвращается ДаВерн, последний волкарь. И никто не знает, зачем. То ли мстить за смерть собственных детей, то ли у него другие планы, ведь все думали, что он давно мертв.
Комментарии об авторе:
Трилогия о Волчьей долине — это мрачное и суровое этнографическое фэнтези на славянском материале. Признаюсь: такого я давно не читал, в последнее время чаще попадалось что-то посконно-сусальное, прямо по Сапковскому, а Краевская работает с первоисточниками внимательно, копает глубоко и создаёт отнюдь не мультяшную сказочку.
Владимир Аренев, писатель, составитель антологий, литературный агент, эксперт по польской фантастике
В феврале в серии «Звёзды научной фантастики» выходит роман Яцека Дукая «Идеальное несовершенство» в вашем переводе. Насколько нам известно, Яцек Дукай знает русский язык и очень трепетно относится к переводам, сам их проверяет и авторизует. Как обстояла ваша работа над переводом «Несовершенства»?
К тому моменту, как я начал переводить роман, у меня уже был опыт общения с автором: мы довольно много переписывались, пока я переводил «Иные песни». Яцек Дукай и правда очень требовательный автор. Требовательный, прежде всего, к себе — но оттого и к другим, и к переводчикам — в частности. Насколько мне известно, он не менее плотно общается и с переводчиками его романов на английский (в частности, с теми, кто работает над переводом его opus magnum, романа «Лед»). К тому же он действительно хорошо знает русский (достаточно хорошо, чтобы, например, поддерживать двуязычную беседу с русскоязычными — и украиноязычными, кстати, — читателями, как это было на прошлогоднем львовском «Форуме издателей»). Он — представитель того поколения, которое учило русский в школе, к тому же, он активно возобновлял эти свои знания, пока работал надо «Льдом» (сбор материала предполагал обильное чтение русскоязычных первоисточников).
И именно из-за Яцека Дукая я получил эдакий переводческий «стокгольмский синдром». Существует ведь два полюса реальных переводческих стратегий: первая — «дополняй-и-объясняй», где переводчик тянет автора к читателю, выступая одновременно почти соавтором («boromir smiled», в общем); вторая — суровый буквализм, где калькируются авторские языковые решения; первая стратегия притягательна и всегда позволяет переводчику говорить «это не бага, а фича», вторая — всегда отчего-то довольно мучительна, ресурсоемка и часто находится в шаге от решений, имеющих лишь частичное отношение к художественному переводу (и еще тут всегда возникает проблема контроля за редактированием, необходимости предварительно объяснять, отчего в этом конкретном месте абзац выглядит именно так, как он выглядит).
И вот я отослал перевод «Иных песен» автору — и оказалось, что он (вот кто бы мог подумать!) куда больше ценит то, что сделал он сам, чем переводческие «изменения-и-дополнения»; пометок вроде: «тут в польском тексте другое слово» или «этих слов в романе нет» — оказалось в возвращенном куске текста в количестве. Плюс именно в переписке с автором пришлось вырабатывать и тот специфический язык «польского текста о грекоцентричном мире, работающем на основе метафизики Аристотеля», который, полагаю, не мог не вызывать некоторый ступор у неподготовленного читателя.
Но отчего приятно работать с Дукаем — он не только ставит переводчику вопросы и говорит о своих сомнениях; он активно помогает понять, что именно автор хотел сказать, используя такие-то и сякие-то приемы или вставляя вот это вот заковыристое слово, которое — нет, совершенно не нужно заменять более простым и понятным аналогом. Такая работа очень дисциплинирует переводчика, закрепляет в голове определенные ориентиры и дает представление о твоей, как переводчика, свободе при обращении с авторским текстом.
Когда позже я работал над переводом «Сезона гроз» Сапковского, именно это мешало сильнее всего: с одной стороны, был авторский язык (усложненный специфической лексикой, где Сапковский с удовольствием показывает свою языковую эрудицию или где он начинает играть со стилями); с другой стороны — корпус текстов «геральтианы», очень целостно переведенной Е. Вайсбротом (но язык которой стал «вайсбротовским» не в меньшей степени, чем он был «сапковским»). Первый вариант показался мне куда честнее, а вот читатели раз за разом спрашивали недоуменно: «а зачем же такие странные слова в привычном нам Сапковском?».
А общаетесь ли вы во время работы с другими авторами?
Это довольно коварный вопрос. В принципе, у переводчика необходимость общения с автором возникает как минимум когда становится ясным пространство непонятности и непонятости текста. А это, во-первых, это система ономастики и топонимов: в польском языке принято переносить в текст иностранные названия, имена и фамилии ровно так, как они пишутся на языках, откуда взяты; соответственно, раз за разом возникают вопросы «как это звучит» (поскольку для привыкшего к кириллице человека отнюдь не прозрачным является соответствие «Peugeot» и «Пежо», например). Во-вторых, это скрытые цитаты, которые отнюдь не обязательно улавливаются переводчиками (например, любое пафосное изречение героев Яцека Пекары о Христе заставляло забивать фразу в поисковик — не является ли она оригинальной или измененной евангельской цитатой; ровно так же в русском переводе Сапковского утерян целый ряд скрытых цитат, которые автор использовал в «Саге о Геральте»). Наконец, в-третьих, это социальный и культурный контекст упоминаемых авторами реалий (например, в любом романе, действие которого происходит между 1950-ми и 1980-ми годами, во времена ПНР, всегда есть понятные для польских читателей, но совершенно неявственные для читателя иноязычного культурные маркеры — всякоразные соответствия нашего «брежневского застоя» или «кукурузы — царицы полей»).
Но тут проблема, как мне кажется, в другом: переводчик, чтобы начать искать ответы на возникающие по тексту вопросы, должен вообще понять, что он столкнулся с чем-то, что этот вопрос подразумевает. И — да, тут-то общение с автором может помочь. Скажем, когда я переводил несколько повестей и рассказов из цикла «Последняя Речь Посполитая», подсказки автора, густо намешавшего в рассказы культурных (и поп-культурных) реалий, привычных для простого поляка, были очень и очень полезны.
Действие «Идеального несовершенства» разворачивается в будущем, в XXIX веке, в мире, в котором люди уже не вершина эволюции, а лишь меньшинство среди новых «постлюдей». Они — новая ступень в стремлении людей к совершенству, интеллект без тела, который при необходимости можно перенести в любое тело. Поэтому, чтобы избежать проблем с использованием родов (когда пол собеседника неясен или неизвестен), был разработан новый грамматический род, и вам в процессе перевода на русский по сути пришлось изобретать новые склонения, местоимения и окончания для этого грамматического рода. Как вы справлялись с этой переводческой задачей?
С этой переводческой задачей мы справлялись на пару с автором, поскольку для Дукая именно этот момент перевода очень важен (например, он говорил, что местоимения и склонения из «Идеального несовершенства» вполне прижились в среде польских трансгендеров — то есть, начали реально влиять на мир «здесь-и-теперь»). Я предложил несколько развернутых вариантов: как звучит местоимение, какие могут быть окончания, каких окончаний быть НЕ может, несмотря на всю их благозвучность для чужого уха. Пару раз мы поиграли с довольно большими — с главу-две — кусками текста, чтобы понять, что выходит и как это будет работать. В конце концов, остановились на варианте, который в базовых своих решениях оказался достаточно близок к авторскому.
Однако, усложненность задачи с этой игрой-в-новый-род-вне-родов состояла еще и в реалиях мира, описанного автором. Любое постчеловеческое существо в романе Дукая может принимать произвольный вид (или хотя бы разрешенный в рамках текущей Традиции, своего рода базового свода законов и установлений, регламентирующих характер жизни в локальных пространствах места и времени) — в частности, мужской или женский. Во всех случаях, когда в тексте речь идет о реакциях этой т. н. «манифестации», используется род плоти этой манифестации (мужской или женский, в привычной для нас грамматике); когда же речь идет о том, кто таким вот образом «манифестируется» — снова используется грамматика постчеловеческих сущностей. Это довольно выматывает в смысле необходимости отслеживать соответствие текста придуманным автором (и отчасти переводчиком) правилам и, возможно, кажется несколько переусложненным, но к этому довольно быстро привыкаешь.
Впрочем, Дукай и вообще уникальный в отношении работы с языком автор: чуть ли не для каждого своего произведения он создает языковые формы, которые соответствуют самой логике этого мира; порой это кажется ужасно расточительным — но это безумно интересно в смысле и переводческого усилия в том числе.
Часто ли вы работаете с текстами, для которых автор создает новый язык, новые категории или сложную терминологию?
Короткий ответ был бы: достаточно часто. Длинный — подразумевал бы обширную экскурсию в особенности польской фантастики (особенности не только языковые, но и идейные, культурные, идеологические). В сокращенной версии можно обратить внимание, что польские авторы — начиная с Лема и, особенно, с т. н. «социологической фантастики» 1970-80-х (круг авторов, идейно и идеологически близких к Янушу Зайделю), — активно играют на поле, скажем так, «миростроительства». До какого-то момента это выполняло функцию защитной реакции на цензуру, однако — вошло, кажется, в привычку. Сначала меня эта фонтанирующая креативность каждого второго читаемого текста несколько смущала, но потом стала радовать. Поскольку — это ведь очень честная работа: если ты создаешь мир, отличный от нашего, ты должен понимать, что отличаться он будет и в способах называния/описания окружающей действительности. Российские авторы, кажется, очень редко обращают внимание на такую возможность (и тем, кстати, ценней, когда — обращают: как это делает великолепный Сергей Жарковский, например).
Для польских авторов — это довольно разная игра. Дукай, например, может создать свой специфический язык (как он делал это в «Идеальном несовершенстве» или в романе «Лед»); Павел Майка в романе «Мир миров» (тут так и хочется написать «Мир міров», поскольку в названии есть эта отсылка к концу войны — и зеркалка по отношению к «Войне миров»Г. Уэллса) — создает густое варево описаний мира, измененного инопланетным вторжением и материализованными национальными легендами; Лукаш Орбитовский в своих рассказах активно использует молодежный сленг... Примеры можно было бы длить и длить.
Можете рассказать, над какими переводами работаете сейчас, или пока это тайна для читателей?
Я бы скорректировал этот вопрос следующим образом: «чего ждать в обозримом будущем» (имея в виду те переводы, которые сданы в издательства — или работа над которыми продолжается и не представляет собой информацию, разглашать которую пока что рано).
Во-первых, буквально с недели на неделю выходит пятая антология, которую прекрасный писатель и не менее талантливый составитель сборников Владимир Аренев делает для украинского издательства «Клуб семейного досуга». Это сериясборников, первый из которых вышел еще в 2015 году — и они, как мне кажется, достаточно оригинальны по своему составу: тут собраны как отечественные, так и иностранные авторы; в числе последних — и авторы польские, я же переводил для этой антологиирассказАнны Каньтох из ее историко-детективно-фантастического цикла о Доменике Жордане. Как по мне — это очень неплохой рассказ очень здоровского автора.
Во-вторых, сдан перевод двух сборников рассказов Яцека Комуды, где главный герой — небезызвестный нам Франсуа Вийон, поэт и преступник. Это довольно мрачные истории, происходящие в очень качественно изображенном средневековом мире.
Наконец, в-третьих, вовсю идет работа над пятым томомциклаРоберта М. Вегнера о Меекханской империи и ее окрестностях. Книга большая, потому в ближайшее время меня ждет изрядный кусок работы.
облако тэгов
