Vladimir Savchenko. Self-Discovery. — New York: Macmillan, 1979
В нас одно «я» или много «я»?
Роберт Антон Уилсон в «Космическом триггере» описывает свою реакцию на различные события как реакцию Автора, Скептика, Мудреца, Невролога, Шамана и других персонажей. Разумеется, всё это — сам Уилсон, а не тот случай «множественной личности», который получил известность благодаря доктору Мортону Принсу в начале этого века; всё это — разные стороны единого человеческого существа, а не множества отдельных сущностей.
Кто внутри вас спокойно наблюдает, как вы впадаете в ярость, или погружаетесь в экстаз, или завоёвываете публику? Вы, как и многие, понимаете под этим кем-то «маленького человека, который наблюдает» или «часть меня, которая всегда наблюдает, но никогда не участвует»?
(И почему многие описывают этого наблюдателя как маленького человека? Я иногда подозреваю, что мой как раз большой — может быть, даже больше меня.)
Вот такие вопросы — вопросы-провокации — ставит Владимир Савченко и его потрясающий роман, ибо в основе повествования — проблема самости и личностной идентичности. Кривошеин, блестящий молодой экспериментатор в области кибернетики, герой романа, открывает способ дублирования людей и, работая тайно, выпускает в мир множество версий самого себя.
Так что вы встретите здесь много Кривошеиных; но они никоим образом не идентичны. Это не клонирование и не то дублирование, которое описал Эрик Темпл Белл в «Четырёхстороннем треугольнике»*, и не то невероятное, что использовал я в повести «Когда заботишься и любишь…». Это нечто совсем иное и, насколько я знаю, уникальное. Это управляемая компьютером биологическая матрица, если хотите, разумная жидкость, способная организовывать, связывать, балансировать органические субстанции. Прибавьте сюда новый концепт — голографическую модель применительно к функциям мозга, в которой каждая ячейка секции, похоже, содержит все функции этой секции, точно так же, как каждый сегмент голограммы содержит все части изображения, — и вы приблизитесь к пониманию научных достижений Кривошеина. Выписано увлекательно и с таким реализмом, что возникает соблазн подать заявку на грант, сконструировать эту штуку и испытать её.
Подать заявку на грант. Савченко вплёл в своё повествование восхитительный и сокрушительный анализ внутренней политики крупного исследовательского центра, занимающегося фундаментальной наукой, постичь которую у политиков нет ни шанса, но однако ж, научное сообщество должно обращаться к ним за финансированием. Затем следует точно такая же ужасная ситуация, которую столь блестяще описал — разоблачил? — Лео Сцилард, забрав лучших учёных из лаборатории и поместив их в администрацию, где они должны работать плечом к плечу с администраторами, которые в лаборатории были бы совершенно беспомощны. Миллионы слов написаны о различиях в обычаях, культурах, политических системах, философиях; как удивительно видеть, насколько похожи симптомы этой чумы, где бы она ни разразилась! Невежество — это невежество, напыщенность — это напыщенность, и самовозвеличивание — звучит одинаково на всех языках, так же как и фрустрация. Кто, читая роман, не узна́ет администратора Гарри Хилобока или, например, внешне сварливого, но внутренне чувствительного Андросиашвили, тот никогда и нигде не был знаком с внутренней работой крупных исследовательских центров.
Давно замечено, что писатель пишет, как правило, об одном и том же, повторяя его вновь и вновь, вне зависимости от того, насколько широк спектр его тем и сюжетов или сколько различных художественных приёмов он использует. Я, к сожалению, не знаком с другими работами Савченко, но здесь направленность его творчества выглядит вполне ясной. Позвольте привести несколько цитат:
«Человек — самая сложная и самая высокоорганизованная система из всех нам известных. Я хочу в ней разобраться целиком: как всё построено в человеческом организме, как связано, что на что влияет…»
«— Видите ли… когда-то было всё не так. Зной и мороз, выносливость в погоне за дичью или в бегстве от опасности, голод или грубая нестерильная пища типа сырого мяса, сильные механические перегрузки в работе, драка, в которой прочность черепа проверялась ударами дубины, — словом, когда-то внешняя среда предъявляла к человеку такие же суровые требования, как… ну, скажем, как сейчас военные заказчики к аппаратуре ракетного назначения… Такая среда за сотни тысячелетий и сформировала «хомо сапиенс» — Разумное Позвоночное Млекопитающее. Но за последние двести лет, если считать от изобретения парового двигателя, всё изменилось. Мы создали искусственную среду из электромоторов, взрывчатки, фармацевтических средств, конвейеров, систем коммунального обслуживания, транспорта, повышенной радиации атмосферы, электронных машин, профилактических прививок, асфальтовых дорог, бензиновых паров, узкой специализации труда… ну, словом, современную жизнь. Как инженер, и я в числе прочих развиваю эту искусственную среду, которая сейчас определяет жизнь «хомо сапиенс» на девяносто процентов, а скоро будет определять её на все сто — природа останется только для воскресных прогулок. Но как человек я сам испытываю некоторое беспокойство…»
«Эта искусственная среда освобождает человека от многих качеств и функций, приобретённых в древней эволюции. Сила, ловкость, выносливость нынче культивируются только в спорте, логическое мышление, утеху древних греков, перехватывают машины. А новых качеств человек не приобретает — уж очень быстро меняется среда, биологический организм так не может. Техническому прогрессу сопутствует успокоительная, но малоаргументированная болтовня, что человек-де всегда останется на высоте положения. Между тем — если говорить не о человеке вообще, а о людях многих и разных — это уже сейчас не так, а далее будет и вовсе не так. Ведь далеко не у каждого хватает естественных возможностей быть хозяином современной жизни: много знать, многое уметь, быстро выучиваться новому, творчески работать, оптимально строить своё поведение…»
«[Я хотел бы] изучить как следует вопрос о неиспользуемых человеком возможностях своего организма. Ну, например, отживающие функции — скажем, умение наших с вами отдалённых предков прыгать с дерева на дерево или спать на ветке. Теперь это не нужно, а соответствующие нервные клетки остались. Или взять рефлекс «мороз по коже» — по коже, на которой почти уже нет волос. Его обслуживает богатейшая нервная сеть. Может, удастся перестроить, перепрограммировать старые рефлексы на новые нужды?»
Какая удивительная, какая захватывающая концепция! В стремлении к «совершенному человеку» Савченко, конечно, не оригинален; оно уже многие годы процветает в научной фантастике, в том числе в той, что называется мейнстримом, оно питает нынешний бурный поток самореализации и самоактуализации; оно существует у Шекспира и Стейнбека, будь то примеры благородства или суровые образы несовершенных и порочных людей. По-настоящему поражает идея Савченко извлечь и перепрограммировать то, что в человечестве присутствует, но действительно устарело, а не то, что могло бы функционировать, но просто бездействует.
И он сопротивляется такому reductio ad absurdum; посмотрите на этот причудливый обмен репликами:
«— Так! Значит, мечтаете модернизировать и рационализировать человека? Будет уже не «хомо сапиенс», а «хомо модернус рационалис», да? А вам не кажется, дорогой системотехник, что рационалистическим путём можно превратить человека в чемодан с одним отростком, чтобы кнопки нажимать? Впрочем, можно и без отростка, с управлением от биотоков мозга…
— Если уж совсем рационалистически, то можно и без чемодана, — заметил Кривошеин».
Кривошеин и Савченко слишком влюблены в человечество, чтобы пойти на это.
Научную фантастику называют лекарством от футурошока, шока будущего. Футурошок — это чувство дезориентации, вызванное стремительным ростом числа изобретений, воздействием технических новинок, развивающихся бесконечно быстрее, чем тело и мозг обычного человека. Интересно, читал ли Савченко Элвина Тоффлера (который придумал этот термин)**, хотя и понятно, что в этом нет необходимости: явление и его последствия вполне очевидны для любого, кто захочет взглянуть. Писатели-фантасты и их всё более многочисленные и пристрастные читатели — это и есть те, кто хочет взглянуть. Они опытным взглядом смотрят не только на то, что есть и что будет, но и на завораживающую бесконечность того, что могло бы быть: альтернативные миры, альтернативные культуры и нравы, экстраполяции известного, будь то космические полёты, трансплантация органов, социальное обеспечение, экологическое сознание или любое другое течение, идея или сила в вечно движущейся Вселенной: если это будет продолжаться, то куда оно приведёт? Ибо застой, и только застой, неестественен и недостижим, и терпит неудачу каждый раз, когда человечество испытывает искушение испробовать его. Сама природа научной фантастики заключается в том, чтобы осознать это и признать, что единственная безопасность — в динамическом равновесии, как у чайки в полёте, у планеты на орбите, у сбалансированно вращающихся галактик… и, конечно, очевидный факт, что клетки вашего тела и молекулы, из которых они состоят, совсем не те, что были в тот момент, когда вы взяли в руки эту книгу. Будущее может шокировать только тех, кто зациклен на застое.
(К слову, писатели-фантасты не застрахованы от футурошока, хотя он может выражаться в непреодолимом желании дать себе пинка. Пример: до самого недавнего времени, насколько я знаю, не было ни одного научно-фантастического рассказа, в котором фигурировало бы устройство, подобное наручным часам, какие носит моя жена, которое показывает время, день недели, дату, настраивается на месяцы различной продолжительности, служит секундомером и регистратором прошедшего времени, а также имеет солнечную батарею, которая поглощает любой доступный свет и заряжает аккумулятор. Разработка этих микроэлектронных устройств, ныне довольно распространённых и недорогих, была просто немыслима для профессионалов научной фантастики, и это далеко не единственный пример технологического квантового скачка, который охлаждает наше высокомерие. Всем заинтересованным сторонам выгодно, когда властители умов время от времени подскальзываются и садятся в лужу.)
Такие лужи, или их повествовательный эквивалент, вполне присутствуют и в этой книге, ведь Савченко обладает отменным чувством юмора и прекрасно понимает, что такое эпатаж. Представим, например, что вы — блестящий, но не слишком привлекательный мужчина, которого мало волнуют всякого рода удовольствия и которого любит прекрасная и всепрощающая дама. В ходе своей работы вы создаёте живую, дышащую версию себя, которая физически прекрасна как Адонис и которая, кроме того, чётко помнит каждое слово, каждую близость, которая когда-либо была между вами и этой женщиной.
И вот они встречаются, и он ей нравится.
Как вы себя почувствуете?
И почему?
А вот Онисимов — бедный, преданный, верный долгу Онисимов — сыщик, в чьих жилах течёт сущность Кистоунского Копа***, — сталкивается с делом, имеющим вполне рациональное решение, которое он совершенно не в состоянии раскрыть — и вовсе не потому, что не может его понять, а потому, что просто не может в него поверить.
А вот и обидчивый Хилобок, к сожалению (как было сказано выше), не совсем пародия, но объект нередких случаев неудержимого паясничанья Кривошеина/Савченко, и Старик Вахтёрыч — конечно же, Розенкранц и Гильденстерн в одном лице, — и прекрасная россыпь улыбок среди каскадов сложных идей.
Однако над всем этим — над умопомрачительными идеями, неожиданными поворотами повествования, широким спектром характеристик, юмором, саспенсом — сияет любовь автора к человеческому роду и вера в него. Когда он говорит через своего главного героя, он говорит не о человеке, а о человечестве. И в конце, в самых последних словах романа, звучит эта вера и этот оптимизм.
Сейчас, кстати, не стоит открывать последнюю страницу и смотреть на эти последние слова. Они не будут иметь для вас какого-либо смысла, пока вы не прочитаете роман.
* Ошибка Т. Старджона: имя автора «Четырёхстороннего треугольника» Уильям Ф. Темпл.
** Т. Старджон не замечает, что допускает анахронизм: фундаментальная работа Э. Тоффлера Future Shock увидела свет в 1970 году — три года спустя после первой публикации романа В. Савченко. (Уточнение.)
*** «Кистоунские копы» — вымышленные гротескно-некомпетентные полицейские, показанные в немых комедийных фильмах, снятых Маком Сеннеттом и его кинокомпанией «Кистоун» в период с 1912 по 1917 годы. (Примечания переводчика.)
Никто ещё не придумал прибор для измерения коэффициента полезного действия литературных произведений. А если бы такой прибор был, то, проконтролировав им действие фантастики на читательские умы, выяснили бы, что многие проекты, изобретения, открытия задуманы и осуществлены благодаря тому, что когда-то воображение и мысль тогдашних школьников и студентов разбудили Жюль Верн, Герберт Уэллс, Александр Беляев, что, прочитав произведения Рэя Брэдбери или Станислава Лема, Айзека Азимова или Ивана Ефремова, многие стали лучше понимать современный мир, его проблемы, успехи и болезни. Побочным мерилом такого воздействия служит огромная популярность фантастики.
Правда, не следует самоутешаться: не замечательными качествами — до них ещё ох как далеко! — фантастических произведений вызвана эта популярность. Причина её в фантастичности сегодняшнего дня. Космические полёты, внутриатомная энергия, «разумные» машины, гиперболоиды-лазеры… Опыты итальянского биолога Петруччо — начало реализации идеи «гомункулуса»… Атомный реактор на манер «философского камня» превращает одни вещества в другие и даже создаёт такие, каких нет на Земле: плутоний, например…
Стремительные и сложные процессы происходят на Земле: численность людей перешла за три миллиарда, а к концу века статистики обещают шесть; многомиллионные армии учёных и технологов всё сильнее раскручивают — на разнос! — маховик «технического прогресса». Возрастает сложность жизни, и вместе с ней усложняется психика современного человека.
Что же дальше? Камо грядеши, мир?
Вот интересующие всех вопросы. Именно они развивают у современного человека психологическую потребность заглянуть за горизонт, мыслью и воображением вести разведку грядущего. Именно они определяют спрос на фантастику.
Спрос явно превышает возможности — поэтому нередко наши журналы и издательства удовлетворяют его всякой всячиной, а отсюда проблема качества была и остаётся проблемой номер один в научной фантастике. В последние десять лет в нашей стране издано немало интересных и значительных произведений — именно им мы обязаны становлением советской научной фантастики как массового жанра большого общественного звучания. Но рядом с ними под видом «фантастики» издавались и издаются такими же (если не бо́льшими) тиражами однообразные, ненатуральные суперкосмические романы с мещанской убогой любовью, слабоумные «международные» детективные боевики, где авторы лихо расправляются с фантастическими заговорами, и т. п.
Нужно ли доказывать, что проблема качества литературного произведения очень важна? Что действие любого печатного слова не нейтрально; оно, это слово, или воспитывает читателя, делает его умнее, более зрелым, или отупляет его? Халтура отупляет. Ущерб от неё — не просто потраченные на издание книг гектары леса и напрасно загубленный труд.
Но упрекать халтурщика за халтуру, как это у нас теперь принято, — всё равно, что отчитывать комара за то, что он разносит малярию. Халтуру нужно просто не печатать. А вот здесь именно то звено, от которого зависит публикация данного произведения, — редактор, рецензент, издатель, — часто пасует.
Другая важная проблема фантастики — тематическое разнообразие фантастических произведений. Его нет, этого разнообразия. Ведь очевидно, что фантастику можно применить к любым жизненным проблемам; более того, она имеет огромные возможности в новаторском их освещении. Однако существует явное стремление «идти в русле», избегать неразработанных тем. Пример у всех перед глазами: бесконечные перепевы космической темы. Ничего не скажешь, эта тема эффектна и увлекательна, но, несмотря на это, её всё же нельзя считать главнейшей для человечества.
Существование обеих названных проблем в значительной степени объясняется тем, что у нас нет ясных и чётких взглядов на фантастику, нет общих критериев её оценки.
Автору этих строк за восемь лет работы в области научной фантастики пришлось прочитать не один десяток рецензий на свои книги: закрытых и открытых, ругательных и хвалебных, — но ни разу не удалось уловить в них какой-либо системы взглядов на фантастику. Ну, что ж, «спасение утопающих — дело рук самих утопающих», попробуем поискать такие критерии. Отмечу только, что речь пойдёт о научной (а не сказочной) фантастике. Хотя следует сказать, что разница между этими разновидностями жанра условна: когда мы что-то пишем всерьёз, нельзя не считаться с научными фактами и идеями.
Начнём с примера. В авторе научно-фантастической повести «Путешествие длиной в век» (журн. «Наука и жизнь», Москва, №№ 9—12 за 1963 г.) всё разоблачало самоуверенного новичка. Попытки «проглотить» гораздо больше сверхпроблем, чем можно переварить их в повести среднего размера: трансляция информации из человеческого мозга в дальние миры, показ будущего общества, интеллектуальное неравенство, телепатия, межзвёздные путешествия, бессмертие, облагораживание искусством, проблема «отцов и детей», проблема «мозгозвёздного скитальца» и т. п., — и вытекающее отсюда беспомощное скольжение по верхам. И стандарт № 1: Всезнающий Провидец Профессор, без которого, как известно, фантастическая повесть — всё равно, что свадьба без генерала. И сюжетное несовершенство: целью действий всех персонажей является исследование разумной цивилизации на далёкой звезде: вот герой возвращается оттуда, и… повесть вся: что там за цивилизация, остаётся загадкой.
Неопытность проявилась и в попытке автора отделаться общими фразами от важных тем. «Извечная борьба за человеческое равенство увенчалась успехом». «Воспитание было рассчитано на то, чтобы никто не остался в стороне от общечеловеческих дел» — вот и всё, что сказал автор по этим вопросам. Квалифицированный фантаст о таких вещах будет либо говорить подробно, либо — если нечего сказать — промолчит.
Пожалуй, единственными красивыми местами в повести были описания природы и экскурсы в прошлое — здесь чувствовались и знание предмета, и литературная одарённость автора… Автором этой повести был известный прозаик В. Тендряков.
Сейчас многие писатели-реалисты пробуют силы в фантастике, и число таких примеров можно увеличить. Взять хотя бы беспомощные опусы бывшего реалиста, ныне фантаста Геннадия Гора, состоящие почти полностью из глубокомысленных размышлений-диалогов, — скажем, повесть «Уэра», опубликованную в сборнике «НФ» издательства «Знание». Эти примеры имеют большое теоретическое значение. Ведь нельзя предположить, что В. Тендряков и Г. Гор схалтурили (не такие это писатели). Следовательно, не смогли. Большой опыт писателей-реалистов не помог им создать что-то стоящее в фантастике. Это лучше всех соображений подтверждает, что жанр фантастики имеет отличную от реализма природу и что работа в нём требует соблюдения своих законов, применения других приёмов и — бесспорно! — особого, специфического дарования. (А потому пусть не радуются халтурщики: никто не ставит на одну доску с ними В. Тендрякова и Г. Гора — они «нефантастику» умеют писать).
Главное отличие фантастики от реализма: она описывает то, чего не было и нет, но что при «определённых допущениях» (как говорят в науке) возможно. Фантастика начинается с мечты, с замысла сделать что-то, добиться чего-нибудь. Но убедительная сила замысла — не только в том, что сделать (откуда происходят только сказки), но и как сделать. Именно такой конструктивный замысел порождает изобретения, проекты, теории. Отсюда: социальные корни фантастики — в творческом труде, которым сейчас заняты миллионы и который преобразует мир.
Радио, ядерное оружие, кибернетические машины, авиация, электричество и даже общественная собственность на средства производства — всё это было когда-то замыслами. Реализация их, как и многих других, до неузнаваемости изменила жизнь, повлияла на человеческие отношения, даже на человеческую психику. Общественная задача фантастики в том, чтоб прикинуть: как поменяется жизнь от реализации новейших идей инженеров, учёных, политиков, экономистов? Какие возможности это открывает человечеству? Как повлияет на отношения, психику, интеллект, быт? Хорошо получится или плохо? Ибо основным предметом исследования в фантастике, как и в других жанрах литературы, являются человек и человеческое общество.
Поэтому методы и приёмы реалистической литературы являются художественной основой научной фантастики. Естественно, что у фантастики в силу её направленности описывать то, чего нет, возможности художественной выразительности несколько ограничены. И это объективно. У фантаста, который изображает инопланетную цивилизацию, будущее или применение ещё не сделанного открытия, нет запаса тех «живинок», которые реалист может черпать из жизни. Многое, конечно, определяют индивидуальные способности автора, да и в целом выше природы не прыгнешь; потому в фантастике так широко и применяют публицистические описания, так часто прибегают фантасты и к взрывной силе неожиданного и драматического, чтобы возбуждённое воображение читателя само дорисовало фантастическое изобретение, невиданные лаборатории и миры.
Вот почему очень важно использовать, так сказать, «логическую основу» фантастического замысла: методы и приёмы научного мышления. Их немало, таких приёмов. Вряд ли нужно объяснять, как близка к научной фантастике гипотеза. Неотъемлемой частью многих произведений является умозрительный эксперимент (приём, использованный, кстати, Эйнштейном при создании теории относительности). Суть этого приёма выражается в вопросе: а что, если?.. (Например, что, если лёд Антарктиды покроет чёрная пыль? Ответ: будет всемирный потоп.) Очень часто фантасты пользуются привнесённым из математики приёмом экстраполяции — распространением замеченной в жизни тенденции или закономерности за пределы исследованной отрасли и доведением её до логического конца. Непревзойдённым мастером такой экстраполяции является Лем.
При разработке фантастического замысла ни в коем случае нельзя пренебрегать таким малохудожественным, на первый взгляд, приёмом, как математический расчёт. В фантастике — литературе замысла, которая по сути своей близка к проектированию, — это не малохудожественный приём; математика всегда позволяет заметить те подробности, которые выпадают из виду при чисто качественном рассмотрении предмета. Могу сказать, что большинство свойств фантастического материала «нейтрида» в повести «Чёрные звёзды», как и связанных с этими свойствами «эффектов» и даже сюжетных ситуаций, были найдены именно путём расчёта.
Если смотреть широко, то именно использование этой «логической основы», научной методики предоставляет фантастике огромные возможности в анализе и обобщении самых разнообразных (социальных, психологических, природных) процессов; именно это делает её самостоятельным, равноправным с реализмом, способом отражения и осмысления действительности.
Часто мы не понимаем таких особенностей фантастики и стремимся истолковать её либо как реалистическое отражение действительности, либо как «пророчество». Это непонимание приводит, например, к тому, что в нашей фантастике до сих пор царит уже отвергнутый другими жанрами «принцип» благополучного литературного оптимизма в духе призыва провинциального фотографа: «Улыбнитесь, снимаю!». Будущее — даже и не такое отдалённое — выглядит в фантастических произведениях таким сусально-розовым, что едва ли не единственными конфликтами там выступают неразделённая любовь и схватки с космическими чудовищами. Это непонимание породило и «психологическое предостережение» относительно таких тем фантастики, как мировые социальные потрясения (хотя они происходят и будут происходить, пока в мире существуют два антагонистических строя).
…Инженер-проектировщик перебирает много вариантов решения в поисках лучшего. Но чтобы отбросить непригодные, ему нужно их выявить, рассчитать, а иногда и промоделировать. Так и научная фантастика представляет собой именно такой перебор частных или общих вариантов будущего. Следует иметь в виду и мрачные варианты, хотя бы для того, чтобы их избежать. В научной фантастике необходимы та же трезвость и та же смелость в осмыслении проблем, стоящих перед нашим обществом и перед всем человечеством, как и в самой науке; иначе она теряет право называться научной.
Какие же критерии можно предложить для оценки научно-фантастических произведений?
Прежде всего, поскольку фантастика — литература замысла, в произведении должна быть не только описательная часть, но и важная проблема: каждый замысел основывается на наличии проблемы. Проблема по своему характеру может быть самой разнообразной: социальной, моральной, философской, научно-технической, и главное — её масштабность и близость к реальным проблемам жизни мира. На мой взгляд, совсем не имеет ни смысла, ни права на существование та «фантастика бегства», фантастика отвлечения умов, которая не помогает осмысливать действительность, а уводит от неё.
Это не призыв вернуться к мелкотравчатой и приземлённой «фантастике завтрашнего дня», нет; в современном мире немало значимых проблем. А фантастика (и от этого никуда не денешься) без актуальной в широком смысле слова проблемы превращается в интересное чтиво, ничего не дающее разуму. Кому, скажите, пожалуйста, нужна, например, проблема «межзвёздного скитальца», решаемая во многих произведениях (астронавт, который благодаря относительности времени после исторических странствий сохранил молодость, возвращается в мир, где все его родственники и знакомые уже умерли, и ему неуютно…)?
Вторым важным качеством фантастического произведения должна быть разработка проблемы. Недостаточно только назвать проблему или, сформулировав её, в авторской безысходности развести руками; недостаточно и просто сказать, что она решена (см. выше). Необходимо показать пути её решения. А это в свою очередь требует высокой философской и научной добротности произведения, более того, наличия в нём авторских идей, оригинальных и глубоких мыслей.
И, наконец, обязательным критерием должна быть литературная добротность произведения — тот принцип жизненного правдоподобия, который в своё время, возможно, грубовато, но точно сформулировал основоположник социалистического реализма Максим Горький: «Ври, но так, чтобы я тебе верил». Логичность сюжета, ясный язык, яркая индивидуальность персонажей и естественность их поступков, выразительность описаний, точная дозировка фантастического и реального — всё это просто необходимо, без этого произведение не сработает.
Здесь следует отметить, что применение этого критерия в фантастике требует учёта объективных возможностей жанра, а отсюда — точного, вдумчивого подхода: чтобы, с одной стороны, не оставить лазеек для халтуры, а с другой — не «зарезать» произведения интересного и нужного, но несовершенного с академической точки зрения. Пора уже признать, что применение критерия литературных качеств как единственного (ныне это практикуется часто) не может полностью преградить путь сырым и запутанным фантастическим произведениям — ведь встречается довольно красочная, но пустая и бессодержательная фантастика-пустоцвет. Поэтому лучше, на мой взгляд, для правильной оценки и формы, и содержания научно-фантастического произведения применять все три критерия: проблему, научно-философскую разработку её и литературную добротность.
Я далёк от мнения, будто предлагаемые критерии будут оказывать существенное влияние на труд литераторов, работающих в жанре фантастики: их продукция определяется уровнем творческих возможностей и знаний автора, а он у каждого свой. Но если эти критерии (не произвольные, как я пытался показать) примут во внимание редакторы и рецензенты, и они помогут им отличать научную фантастику от подделки под неё, значит статья писалась не зря.
«Есть жизнь на Марсе или нет жизни на Марсе» — это, в конце концов, не столь важно. Литературный труд в любом жанре, а значит и в жанре фантастики, должен быть подчинён прежде всего тому, чтобы как следует наладить жизнь на Земле.
Слегка систематизировав имеющийся материал, я в качестве своеобразного новогоднего подарка всем читателям колонки подготовил электронное издание этого рассказа, включив в него варианты текста, все найденные иллюстрации, избранную библиографию, ряд дополнительных материалов и сопроводив всё это кратким поясняющим комментарием.
С наступившим Новым 2024-м годом! Надеюсь, подарок придётся по вкусу любителям старой советской фантастики.
«МЕЖПЛАНЕТНЫЕ путешествия сопряжены со множеством трудностей, не говоря уже об очевидной трудности выхода за пределы земной атмосферы; однако… нельзя не верить, что уже в ближайшие 50 или 100 лет изобретательская мысль наших инженеров сумеет их преодолеть» (Д. Томсон. «Предвидимое будущее»). Это написано не 50 и не 100 лет назад. Книга известного английского физика Джорджа Томсона вышла в Кембридже в 1955 году — всего за два года до запуска первого советского спутника Земли.
Трудно в наше время делать долгосрочные прогнозы. Трудно учёным старой закалки, таким, как Томсон, воспитавшим в себе гипертрофированную академическую осторожность и бесстрастность, даже в мечтах угнаться за фантастическими темпами развития науки и техники последних десятилетий.
Историю будто пришпорили в последние годы. Искусственные спутники Земли, искусственная планета, советский вымпел на Луне и, наконец, межпланетная советская станция-автомат, сфотографировавшая скрытое от взора человека полушарие Луны — в будущих учебниках эти события займут больше страниц, чем всё раннее средневековье. Впрочем, что история? Думы всех людей сейчас устремлены не в прошлое, а в будущее: что будет дальше?
Итак, сделаны два шага в космос: один со скоростью 7,9 км/сек, второй — со скоростью 11,2 км/сек. Не за горами день, когда будет достигнута третья космическая скорость — 16,5 км/сек. Это позволит отправить ракету в любую область Солнечной системы и даже за её пределы.
Первые трассы в космосе прокладывают автоматы. Они первыми облетели вокруг Земли, первыми заглянули на другую сторону Луны и первыми, вероятно, отправятся к ближайшим планетам. Автоматическая станция «Земля — Луна» не случайно названа межпланетной. Она прообраз тех космических кораблей, которые опишут подобную же замкнутую орбиту «Земля — Марс» и «Земля — Венера». Ракета-бумеранг требует наименьших затрат топлива и, по-видимому, основное, на что будет затрачено много усилий, — это вывести ракету на орбиту с такой высокой точностью, чтобы она смогла пройти близко около Марса или Венеры.
Что же касается человека, то ему, видно, придётся повторять шаг за шагом этапы пути искусственных спутников и ракет. Сперва, возможно, будет полёт за атмосферой вокруг Земли и последующее приземление. Затем — облёт вокруг Луны без посадки на её поверхность. Посадка на Луну очень затруднена из-за того, что там нет атмосферы. Прежде чем на лунную поверхность ступит человек, пройдёт ещё немало времени. Кстати сказать, так ли уж целесообразно торопиться «посадить человека на Луну»? Те преимущества, которыми обладает живой наблюдатель и исследователь перед комплексом автоматических приборов, бледнеют перед хлопотами, связанными с этим предприятием.
Марс и Венера, астероиды, Меркурий, Юпитер со своими 12-ю спутниками, Сатурн с 9-ю спутниками, Уран и его пять спутников, Нептун с двумя спутниками, Плутон и, очень может статься, десятая планета, существование которой астрономы смутно предполагают, — вот маршруты будущих межпланетных кораблей.
И затем — звёзды.
Есть много важных и интересных вопросов, получить ответы на которые вряд ли удастся, изучив только Солнечную систему. Откуда идут жёсткие космические лучи? Где во Вселенной расположены гигантские природные «ускорители», разгоняющие частицы до столь огромных скоростей, что они не достижимы даже в синхрофазотроне? Учёные ещё почти ничего не знают о таинственных и могучих процессах, создающих это излучение. Откуда идёт мощное радиоизлучение Вселенной?
Интересен и вопрос о жизни во Вселенной. Действительно ли жизнь редкостная случайность в природе? Или это непреложный закон развития материи? Насколько многообразны формы жизни на других планетных системах? Везде ли она осуществляется на основе тех же химических элементов, что и у нас: углерода, кислорода и азота, — или есть живые существа, потребляющие для своего развития кремний и фтор? А может быть, существуют во Вселенной и иные (например кристаллические) формы жизни?
Есть много и других проблем, которые можно решить лишь прямыми исследованиями межзвёздного пространства и звёзд.
В упоминавшейся выше книге Д. Томсона имеется соответствующее предсказание на этот счёт. «До того времени, когда человек сможет отправиться на звёзды, пока ещё довольно далеко, но вполне может случиться, что нас от этого отделяет меньше времени, чем период, который лежит между нами и синантропом». Синантропы — предки человека — были на Земле около 400 тысяч лет назад… Даже если разделить этот срок на 50 (ведь именно такую поправку внесла жизнь в прогноз Томсона о первых межпланетных полётах), то и тогда получается удручающе огромный срок — 8 тысяч лет.
Слов нет, звёздные перелёты ставят перед людьми проблемы, кажущиеся неразрешимыми. Прежде всего это проблема скорости. Ракета, запущенная с фантастической пока скоростью 16,5 км/сек, даже до границ Солнечной системы будет добираться десять лет, а до ближайшей к нам звезды Проксима Центавра она долетит лишь за 80 тысяч лет!
Вторая проблема — проблема связи. Не имеет смысла выпускать ракету только для того, чтобы она затерялась в звёздных просторах, так и не сообщив о них ничего. А ведь даже если будущая радиотехника позволит поддерживать связь на расстоянии в миллиарды километров, всё равно это ничтожно мало в сравнении с расстояниями до ближайших звёзд.
Однако отдаляют ли эти проблемы на тысячи лет звёздные перелёты? Пожалуй, нет. После выхода в космос развитие ракетной техники должно не замедлиться, а, наоборот, ускориться. Сооружение на Земле многоступенчатой ракеты, весящей многие тысячи тонн, представляет немалые трудности.
Сборка ступеней ракеты в космосе в условиях невесомости после того, как это будет освоено, снимет ограничения с количества ступеней: их можно будет соединить столько, сколько нужно для достижения скорости порядка 6.000 км/сек. С такой скоростью уже имеет смысл атаковать звёздный мир. Те, кому такое увеличение скорости покажется невозможным, пусть вспомнят своих отцов и дедов — свидетелей рождения авиации. Вряд ли они тогда верили, что за полвека скорость этих «летающих этажерок» возрастёт в 400—500 раз.
Можно представить себе старт первого межзвёздного перелёта. Конечно, как и сейчас, первой к звезде Проксима Центавра направится автоматическая станция. Гигантское сооружение, видимое с Земли не только ночью, но и днём, в заданный момент двинется, описав последний круг у своей планеты, к неяркой желтоватой звезде южного неба — «альфа» Центавра. Радиолуч с космической базы-спутника выведет её на строго рассчитанную траекторию. Одна за другой отпадают отработавшие ступени, и, наконец, сверкающий металлом шар — «сгусток человеческой мысли» — уносится к чужим мирам.
Когда головная станция удалится от Земли настолько, что радиосвязь с нею ослабеет, стартует новая многоступенчатая ракета, несущая ретранслятор. Простой, но достаточно мощный приёмопередатчик, следуя за головной станцией на расстоянии нескольких миллиардов километров, будет улавливать её слабые сигналы, усиливать и передавать их сначала на Землю, а потом на следующий ретранслятор и так далее.
Огромны, неизмеримо огромны расстояния во Вселенной. Радиосигналы первой межпланетной станции достигают Земли не более чем за 1 — 1,5 секунды. А сигналы межзвёздной станции будут приходить к нам через годы. Невозможно предсказать, что встретится на пути межзвёздной станции, какими новыми открытиями обогатит она науку, обнаружит ли она планеты у ближайших звёзд. Но, по-видимому, ещё задолго до того, как головная станция станет спутником чужой звезды или уйдет дальше первоначальной цели, по проложенной ею трассе помчатся первые звёздные корабли с людьми.
Звёздные перелёты, которые займут сотни лет, конечно, совершенно неприемлемы ни для астронавтов, которым в этом случае предстоит умереть чуть ли не в начале пути, ни для всего человеческого общества. В научно-фантастической литературе описано немало проектов покорения пространства и времени, и незачем в данной статье заниматься их пересказом. Можно только сказать, что человечество не примирится с такой немыслимой тратой времени, пока тем или иным способом не научится пересекать межзвёздные пустыни за сравнимые с человеческой жизнью отрезки времени.
Неужели нас отделяют тысячелетия от эпохи звездоплавания? Когда видишь стремительные темпы развития науки и техники наших дней, с этим трудно согласиться. Даже если основываться на простом совершенствовании того, что имеется сейчас в арсенале науки и техники, можно сократить сроки до сотен лет. Но ведь впереди нас ожидает то, что нельзя планировать, но нельзя и не учитывать: новые открытия в физике и химии, новые большие изобретения в технике, которые приблизят время первого звёздного старта вплотную к нашему веку.
Наверное, многим приходил в голову вопрос: почему подавляющее большинство научно-фантастических и просто фантастических произведений, которые выходят сейчас, посвящены космосу? Без преувеличения — на одно произведение, посвящённое «земным» проблемам, приходится едва ли не десяток «космических».
Разве нет других грандиозных тем? Есть и сколько угодно. Простой перечень «некосмических» проблем, важных для людей, для жизни общества и именно поэтому увлекательных и интересных, занял бы всё место, отведённое для статьи.
Новизна? Тоже нет. Это одна из древнейших тем научной фантастики, о путешествиях за пределы Земли писали ещё задолго до Жюля Верна.
Может, нынешние авторы используют космическую тему для популяризации новых научных сведений о небесных телах, о межпланетном пространстве? Или для постановки и решения сложных философских проблем? Так было заведено когда-то. Вспомним хотя бы жюльверновскую «Из пушки на Луну», где содержится огромное количество новых для его времени сведений; или «Первые люди на Луне» Г. Уэллса — он пренебрегает наукой, зато блестяще и, я бы сказал, сокрушительно описывает безобразное возможное будущее капиталистического общества, основанного на специализации.
А в современных произведениях? Прекрасный материал, накопленный в исследованиях Международного геофизического года и помещаемый даже в газетах, — фантасты не используют. Планету Марс, представление о которой благодаря трудам астроботаников (проф. Г. А. Тихов и другие) и благодаря наблюдениям, сделанным во время недавнего великого противостояния, приобретает научные очертания, — фантасты игнорируют. А вот на поверхность Венеры, скрытую от земных телескопов непрозрачной атмосферой, высаживается одна научно-фантастическая экспедиция за другой («Планета бурь» А. Казанцева, «Сестра Земли» Г. Мартынова, «Небесная Кулу» В. Сапарина и др.).
Может, космическая тема позволяет фантастам создавать новые оригинальные сюжеты или запоминающиеся героические образы? Тоже нет. М. Романовская в статье «Жанр осуществимой мечты» правильно описала типичные сюжеты космической фантастики — добавить к этому нечего.
В чём же дело? Почему писателей-фантастов носит по всей Галактике и даже за её пределами, а на Землю они спускаются только по издательских делам? Всё открывается очень просто: космический жанр, как, очевидно, думают некоторые, наиболее безответственный — здесь можно обойтись минимумом научных и философских знаний.
Как только добирается автор до какой-то малоисследованной планеты с грехом пополам, а иногда и с грехом на 99 проц. — то уже не знает удержу. Хочу, чтобы здесь были Змеи-Горынычи и Соловьи-разбойники, — пожалуйста! Хочу, чтобы на Венере жили мыслящие чудовища, похожие на помесь дворняжки с крокодилом, — есть! Сомневаетесь? Вам это в принципе кажется невероятным? Пойдите — проверьте...
Беда нашей научно-фантастической литературы в том, что в этой области нередко выступают люди, очень далёкие от науки, люди, которые боятся науки.
Сейчас в земных лабораториях, в конструкторских бюро, на заводах совершаются удивительные дела. Исследуются тайны движения живой материи, тайны её роста, учёные серьёзно задумываются о возможностях создания биостимуляторов; осуществляют опыты по изучению тяготения, по управлению им, по выявлению антивременных процессов; раскрывают тайны мышления; исследуют антивещество; создают новые небесные тела и новые источники энергии; рассчитывают, сколько будет стоить утепление Сибири... Не было ещё в истории человечества времени, которое бы равнялось нашему таким количеством открытий, идей, увлекательных проектов.
А некоторые писатели с деланным безразличием проходят мимо этого и бездумно погружаются в космос. Почему? Да потому, что для проработки других тем необходимо глубокое знание науки и техники, людей науки и техники, знание технического быта, знание лабораторий и заводов, понимание духа поисков в современной науке. Иначе читатель (а он сейчас умный да любознательный пошёл!) не поверит, не примет всерьёз эту писанину.
Учиться, особенно когда привык поучать других, — кропотливое и нелёгкое дело. Гораздо легче придумать «тезис», что, мол, научная достоверность сковывает фантастику, затрудняет понимание её читателем, снижает интерес к произведению и т. п., и т. д. Но ведь это чушь! Разве не разбирают молниеносно в киосках газеты с сообщениями ТАСС о запуске искусственных спутников и ракет, о проведённых ими исследованиях, о конструкциях этих новых небесных тел? Разве эти сообщения, насыщенные научными данными и терминами, не читаются всеми с бо́льшим увлечением, чем самая остросюжетная фантастика?
А с каким огромным увлечением советские люди встретили позавчера радостное известие о запуске советского космического корабля.
Передовица газеты «Правда», посвящённая успешному запуску «Первого космического корабля-спутника», от 16 мая 1960 года
Что действительно сковывает мечту — это незнание науки. Поэтому большинство произведений о полётах на другие планеты так удручающе похожи друг на друга.
Следовало бы рукописи научно-фантастических или просто фантастических произведений рассматривать в редакциях и издательствах с особым вниманием, учитывая при этом, насколько соответствует произведение современному уровню науки и т. д. Не мешало бы, чтобы авторы подавали издательству обоснованные данные, схемы приборов и т. д. Ведь почему-то Алексей Толстой счёл нужным представить схему гиперболоида или схему залегания Оливинового пояса Земли.
Это было бы полезно и для редакций, и в ещё большей степени для самих авторов. Я верю, что вскоре так и будет, какими бы странными и неприемлемыми ни показались эти требования сейчас. Здесь не нужны пышные «принципиальные» возражения, не нужны громкие слова. Речь идёт всего лишь о добротности нашей продукции, товарищи писатели-фантасты.
Не стоит возводить невежество в принцип.
Галилео Галилей, Джордано Бруно и Олесь Бердник...
О. Бердник в своей статье «Мечта, литература и будущее» пошёл ещё дальше: он противопоставляет мечту, фантазию — науке. Вот как он отстаивает право на необоснованную выдумку: «Учёный, стремящийся подвергнуть сомнению ту или иную мечту с точки зрения современных знаний, по сути, не отличается от монахов, осуждающих учение Галилея или Коперника... Ведь немало научных гипотез, которые потом были отвергнуты наукой, всё же оказали положительное влияние на познание природы...»
Откровенно говоря, когда я дочитал до этого места, мне подумалось: может статья умышленно опубликована в номере за первое апреля? Однако этому высказыванию предшествуют очень серьёзные и глубокие, а местами даже поэтические рассуждения о судьбе нашей фантастики, о направлениях в ней... Следовательно, и это нужно воспринимать всерьёз.
Прежде всего, история науки знает немало примеров, когда гипотезы не приносили полезных последствий. А иногда даже наносили вред. Более тысячелетия догмы и авторитет Аристотеля сдерживали развитие медицины, биологии, космогонии, философии; сотни лет напрасно потратили химики на поиски «философского камня», начатые Роджером Бэконом в XIII веке.
Я далёк от мысли, что фантастика О. Бердника может нанести науке и обществу какой-то ощутимый вред. Времена не те, и О. Бердник — не Аристотель. Но плохо и то, что она не принесёт никакой пользы. Ведь если дела пойдут так, то не только учёные не заинтересуются сомнительными откровениями О. Бердника (в наши дни даже обоснованные гипотезы и теории встают в очередь на проверку), но и простые читатели перестанут принимать их всерьёз. Не помогут ни дарование, ни живость воображения.
Распространённый среди многих авторов тезис «наука сковывает мечту» — защитный: тезис О. Бердника «фантастика — не наука!» носит более агрессивный характер. Однако корни его те же: бегство от науки, защита своего незнания и нежелание знать.
Упаси бог, я не за немцовскую фантастику завтрашнего дня, которая, по сути, совсем и не фантастика. Как раз наоборот: писатели-фантасты должны у наших учёных, изобретателей, инженеров учиться зрелой и рассчитанной смелости мышления, весомой и зримой мечте. В этом отношении они идут впереди.
Наука уже сейчас становится основой нашего мышления. И невозможно описывать ни Людей Будущего, ни технику, ни быт будущего, не основываясь на научных концепциях.
Самая главная тема
Общепризнано уже сейчас: «Туманность Андромеды» — самое значительное за последние годы произведение отечественной литературы, но, по моему мнению, далеко не лучший из романов и повестей И. Ефремова. Однако со стороны читателей, критиков, учёных «Туманность Андромеды» вызвала гораздо большее внимание, чем остальные произведения писателя. Причина этого ясна: в романе сделана попытка, исходя из научных и философских позиций, нарисовать общество будущего.
Мы строим коммунизм. И потому нет человека (не только в нашей стране, а, пожалуй, и на всём земном шаре), который остался бы равнодушным к вопросу: а каким же будет коммунистическое общество? По этому поводу художественная литература сказала ещё очень мало.
И вот за тему коммунистического будущего берутся писатели-фантасты. Тема эта ответственная, и не только потому, что вызывает большой интерес и, следовательно, злободневна, она имеет большое значение для формирования общественного сознания. Люди хотят равнять свою жизнь по будущему.
Не имею намерения рассматривать здесь «Туманность Андромеды» (о романе говорили достаточно и без меня), а хочу остановиться на научно-фантастическом произведении В. Бережного «Голубая планета», также посвящённом теме коммунистического будущего (напечатано с сокращениями в журнале «Знання та праця» №№ 3, 4 за этот год).
В. Бережной выступил в прошлом году с повестью «В звёздные миры». Повесть произвела грустное впечатление отсутствием художественных достоинств и штампованными ситуациями; однако это было первое произведение автора в жанре научной фантастики, а в таких случаях не следует быть пессимистом. И вот второе произведение.
Три астронавта — Пётр Петрович, Игорь и Надя — вылетают в ракете на Венеру. По пути электромагнитная буря (конечно, неслыханной силы) повреждает управление — урановый реактор включается на полную мощность, ракета развивает скорость, близкую к скорости света, и оказывается за пределами Солнечной системы. Один из астронавтов погибает, двое чинят управление, а затем несколько лет мчатся в глубинах космоса в неизвестном направлении. Наконец, на пути встречается какая-то планетная система. Они садятся на планету, понравившуюся им своим голубым светом. И оказывается, что это… Земля! На Земле, судя по описываемому, прошло не менее ста лет. Юные астронавты Игорь и Надя, однако, так и остались молодыми — сказалось релятивистское замедление времени. Их встречают далёкие потомки. На Земле уже коммунизм. И далее рассказывается, какой это коммунизм...
Не будем говорить о том, что сюжет произведения явно компилятивный, так как такие вещи уже были описаны. Прежде всего, отметим, что в научном отношении эта история — досадное недоразумение.
Недоразумение, во-первых, потому, что электромагнитная буря, какой бы «неслыханной силы» она ни была, не может нарушить электронное управление в ракете с металлическим (стальным, по автору) корпусом. Электромагнитная буря влияет только на системы связи с открытыми антеннами, но никак не на заэкранированные.
Недоразумение, во-вторых, потому, что атомный двигатель в ракете, предназначенный для скромного путешествия на Венеру и обратно со скоростью 11,5 километра в секунду, не смог бы, если б даже «взбесился», разогнать ракету до близкосветовой скорости.
И, наконец, просто анекдотическим недоразумением является основной сюжетный поворот: ракета, отдалившись от Солнечной системы со скоростью, близкой к скорости света, не сбилась с эллиптической траектории и сама вернулась в нашу систему. Ведь для того, чтобы ракета перешла с замкнутой эллиптической орбиты на гиперболическую (а эти понятия автор использует) и никогда уже не вернулась бы обратно, достаточно скорости 16,7 километра в секунду, то есть в десятки тысяч раз меньшей!
Куда уж О. Берднику до В. Бережного! Бердник, чуя недоброе, всё же подводит под свою буйную фантазию некий «философский принцип»; а Бережной прямо ставит нас перед свершившимся фактом. Хоть стой, хоть падай... А ведь это не какие-то архинаучные тонкости: элементарную физику и механику изучают в средней школе.
И вот таким дискредитирующим науку способом герои попадают в коммунистическое будущее. Дальше ошибок нет, всё правильно, но... коммунистическое далеко по И. Ефремову вызывает вопросы, размышления, споры. А будущее по В. Бережному ничего не вызывает и ничего не пробуждает — ни мыслей, ни чувств...
Хотите знать, как будут развиваться материальные и духовные силы человечества? Пожалуйста: «Коммунизм расковал духовные и материальные силы человечества, и планета расцвела». Всё.
Хотите знать об отношениях между народами Земли? Просим: «Все народы: и европейские, и азиатские, и африканские, и американские — живут дружной семьёй». Всё.
Интересуетесь, как решается проблема роста населения? И на это есть ответ: «В эпоху коммунизма население растёт постоянно, и всем есть место под солнцем».
Может, вас волнуют взаимоотношения между людьми будущего? «Отношения между людьми здесь были просты, без условностей, но в то же время высокоинтеллектуальны».
К сожалению, нет. Я цитирую повесть В. Бережного «Голубая планета».
Ни жизненной логики событий, ни интересных мыслей (пусть и противоречивых!), ни образов людей. Общие места, трафаретные ситуации, трафаретные жесты, трафаретные фразы. «Родительская улыбка пряталась в его глазах...», «сердца их пели», «радость наполняла их грудь».
Читаешь и аж тошнит от ясно ощутимой беспомощности автора; читаешь — и голову начинает сверлить мысль: да разве можно так писать о коммунистическом будущем?!
Коммунизм — это давняя заветная мечта человечества о счастье для всех, о мире, о равенстве, о творческом труде, о достатке. За эту мечту сражались на баррикадах Парижа, Петрограда, Москвы, за неё гнили в казематах и на каторге, шли на казнь, за неё отдали жизни миллионы людей.
Мы строим коммунизм. Поэтому тема коммунистического будущего очень актуальна. Можно разрабатывать её по-разному. Не надо бояться спорных решений — в этих спорах будут рождаться великие истины.
Но нельзя, недопустимо — писать о будущем бездарно, халтурно!
Уже отмечалось в дискуссии, что для научной фантастики и в журналах, и в издательствах сейчас требования занижены, а тиражи повышены. Объясняется это тем, что с грифом «Научная фантастика и приключения» читатель берёт всё, что появляется на прилавках, что научная фантастика увеличивает количество подписчиков журналов и т. п. Но относительно самой главной темы нашей научной фантастики — темы коммунистического будущего — коммерческого подхода никак допускать нельзя!
Издательства должны следить, чтобы не было спекуляции на важности и злободневности этой темы, чтобы никакая — ни в голубой, ни в розовый, ни в какой другой цвет прикрашенная халтура — не проникала на прилавки.
Пожалуй, лучше Маяковского здесь не скажешь:
— Я чту искусство, наполняющее кассы. Но стих, раструбливающий октябрьский гул, но стих, бьющий оружием класса, — мы не продадим ни за какую деньгу.
Излишне доказывать, что эти слова следует отнести не только к стихам.
В. Савченко. Що сковує мрію? // «Літературна газета» (Киев), 1960, 17 мая (на украинском языке)
облако тэгов
