Кажется, время течёт избирательно. То пришпорит, сметая не только дни, но и целые месяцы, одним махом перескакивая из сезона в сезон; то затормозит, немыслимо растягивая часы и минуты.

Уже два года, как нет с нами Анатолия Михайловича, но кажется — всё было вчера.

А тот день, 25 ноября 2011 года, показался мне бесконечным.
Берег Яузы, дорога от метро к залу прощания, томительное ожидание начала церемонии, лица, глаза людей, близких, друзей и просто пришедших отдать дань уважения, речи выступавших, короткие и длинные...
И над всем этим — непередаваемое ощущение нереальности происходящего, какой-то неправильности, несуразности...
Я стоял у гроба, глядел на такое усталое и одновременно спокойное лицо и вспоминал слова Анатолия Михайловича, любившего и умевшего пошутить, и на мой вопрос о самочувствии неизменно отвечавшего: " ..хуже, чем раньше, но лучше, чем потом..."
И вот оно, это самое потом, ставшее сперва настоящим, а теперь уже и прошедшим.

Но есть близкие и друзья, есть множество благодарных читателей, любителей русского поэтического перевода, есть, наконец, братья наши меньшие, сохранившие на себе и несущие тепло его сердца и свет души......

Есть и будет — магия его языка, волшебство слова, открытая дверь в мир Красоты.

Есть и будет — благодарность за громадный труд жизни, за настоящую Поэзию, подаренную людям в переводах, сожаление о многом и многом несделанном, что могло бы быть сделано...

Есть и будет — светлая память о замечательном человеке, тонком, ранимом и беззащитном, отдавшем всё без остатка своему прекрасному призванию.

Время идёт и проходит.
Остаётся память и Поэзия.


Два года — как один день.
Любим и помним.
----------------------------------------------------
***
Отпылавшие листья с осинок
Облетают, кружась на ветру,
А в следах полумесяцы льдинок
Начинают синеть ввечеру.

Отлетела последняя птица.
Отблестела в закате крылом...
Не забыть бы любимые лица
Уходящих в зарю напролом.

Не забыть бы и краски, и звуки,
И горячие волны в крови.
Только память спасёт от разлуки.
Только память — бессмертье любви.


Глеб Еремеев

В книжных интернет-магазинах она ещё не появилась, но уже есть и на АЛИБе http://www.alib.ru/find3.php4?tfind=%E1%E... , и на книжном рынке.

Мариновали они её более шести лет, но всё же пришлось выпустить, во избежание потери материала для издательства.

Надо ли говорить, что это очень качественно сделанная книга.
Лесьмян и сам по себе — уникален,чудесен.
А если учесть, что переводчики в книге — такие Мастера слова, как, например, Б. Пастернак, М. Петровых, Д. Самойлов, А. Гелескул, то становится ясно: перед нами — настоящий шедевр поэзии.

Составление и комментарии — Н.Р. Малиновской, вступительная статья — А.М. Гелескула.

Анатолий Михайлович, как всегда, блестяще раскрывает суть и смысл представленного в книге; любые его комментарии и статьи — это великолепные образцы обращения со словом, не только поэтическим.

Впрочем, читатель сам в этом убедится, едва раскрыв книгу.

Мне же хотелось бы вспомнить другое, более короткое по содержанию, но тем не менее замечательное предисловие Гелескула, материал в четвёртом номере «Дружбы Народов» за 2005 год :


Душа в небесах.

Однажды, где-то в конце 20-х уже прошлого века, школьная учительница в захолустном Замостье, тогда еще польском, потребовала: “Дети, назовите мне великого польского поэта”. Пока дети напрягали память, две девочки, вскочив из-за парты, дружно проскандировали: “Наш папа”. Уяснив, что фамилия папы Лесьмян, учительница растерянно сказала: “В учебнике его нет”. И была права. Целых полвека Лесьмян не упоминался ни в учебниках, ни в иных послужных списках литературы… Однако недаром молодой и дерзкий бунтарь Юлиан Тувим при встрече целовал ему руку.

Болеслав Лесьмян родился в 1877 году на Украине, по окончании Киевского университета эмигрировал и какое-то время жил в Париже. Как ни странно, Франция не оставила следов в его поэзии, больше того, в Париже он написал свои первые “лесные” стихи. Много позже, когда заговорили о “непостижимой зелени Болеслава Лесьмяна”, он заметил: “Это Украина, где я вырос. Дивные люди были на Украине, такие же дивные, как и зелень тамошняя”.

В 1918 году он вернулся в уже суверенную Польшу, где прожил, большей частью в захолустье, жизнь не только незаметную, но довольно бедственную. Щуплый, маленький, обаятельный и странный до смешного, нервный, пылкий, беззащитный, жадный к общению и с годами все более нелюдимый, все более угнетенный и печальный, он казался персонажем Гофмана, но попавшим на страницы Кафки. Провинциальный нотариус, он не раз был ограблен компаньонами и, наконец, обобранный до нитки, запутался в долгах и едва избежал тюрьмы. Литературный его путь не был усеян розами. Первую и единственную литературную награду он получил пятидесяти четырех лет, а называлась она Премией Молодых. Однако прав Тувим, сказавший: “Если есть где-то в занебесье Государство Поэзии, то именно Лесьмян был на земле его посланником”.

Почему голос Лесьмяна не был расслышан? О польской поэзии сказано, что порой она заменяла полякам родину. Это обязывало поэтов ставить судьбы родины во главу угла. Над новой поэзией, обретшей родину, витали тени Мицкевича, Словацкого, Норвида. Лесные видения Лесьмяна казались духовным отшельничеством. Но таков был склад его дарования. Его умная, печальная поэзия текла, как река в теснине; за узостью русла многие проглядели глубину.

Болеслав Лесьмян умер осенью 1937 года от сердечного приступа — смерть в наше время почти массовая, но по причине всегда единичной. У дочери поэта, начинающей актрисы и очень хорошенькой, объявился кавалер, и заботливый отец пригласил его, дабы выяснить серьезность намерений. Ухажер, член профашистской молодежной организации, пояснил старорежимному родителю: “А что, пану невдомек, какие намерения можно питать к дочери еврея?” И удалился с той же снисходительной усмешкой. А поэта Болеслава Лесьмяна не стало… Много раньше он писал: “Грядут года небытия, И гибнут девушки, как птицы” — но сам до этого не дожил и не увидел, как жену и дочь угоняли в Маутхаузен. А тогда, довоенной осенью, он на скудные средства семьи был похоронен рядом с могилой сестры.

Лишь через четверть века его поэзия вернулась в польскую культуру — и вернулась победительницей. Его стихи перелагают на музыку, поют, изучают, а главное — издают и читают. Словом, он вошел в учебник.

Болеслав Лесьмян — поэт органной клавиатуры, щедрой на самые разные регистры, мелодии и краски. Предлагаемая подборка затрагивает лишь одну из его мелодий — правда, возникшую еще в ранних стихах и окрепшую в поздних. Лесьмяна нередко называли “поэтом мертвых”. Многое в его стихах происходит на том свете. Но создавая свою мифологию смерти, он находит для потустороннего мира почти житейское название — “чужбина”. Загробный мир Лесьмяна — это как бы жизнь в обратной перспективе: мертвые еще присутствуют в мире, только начинают умирать — и умирают по мере того, как тускнеют в памяти живых. Для Лесьмяна мысль о том, что нет настолько любимого человека, без которого жить невозможно, страшней, чем сознание смерти.

Это и есть та пропасть, что отделяет его от декадентов, уютно смакующих нашу бренность, обреченность и прочие затасканные борзописцами страхи.

У нас в России стихам Лесьмяна явно повезло. Его переводили поэты — Борис Пастернак, Мария Петровых, Давид Самойлов, Борис Слуцкий, Леонид Мартынов. Лучшие из лучших. В 1971 году в издательстве “Художественная литература” вышла небольшая, но достойная книга избранных стихов Лесьмяна.

Но судьба, зло шутившая над ним при жизни, осталась верной себе. Помимо обычных и неизбежных, в книгу вкралась опечатка, достойная Книги Гиннесса. На обложке вместо “Цена 48 коп.” — такие тогда были цены — напечатали “18 коп.” Таких цен не было и тогда, даже для детских раскладушек. Книга продавалась считанные часы, после чего обескураженные завмаги для выяснения вернули тираж в книготорг, где его частью сгноили на складах, частью пустили под нож.

Знакомые книгорезы подарили мне один такой экземпляр, и я узнал, как выглядит зарезанная книга. Выглядит неважно. Но книга — не человек, и ее можно вернуть к жизни, о чем я давно мечтаю.

...................................................... ...........................................

Щемящие сумерки позднего лета…

Вчера, в Бахрушинском http://www.gctm.ru/ , в 19.00 состоялась Премьера музыкально-поэтической программы "Щемящие сумерки позднего лета…" на стихи испанских поэтов в переводе Анатолия Гелескула.

http://www.gctm.ru/branches/gctm/events/b...

Исполнителем и главным действующим лицом был заслуженный артист РФ Саид Багов.

Два с половиной часа пролетели незаметно; присутствовавшие на вечере любители поэзии в полной мере насладились замечательными переводами из Лорки, Мачадо, Хименеса, Гарсиласо, Кеведо.

На мероприятии — как и на всех вечерах в Бахрушинском — царила дружеская, благожелательная атмосфера приобщения к настоящей поэзии .

26 марта 2013 года в Театральном музее им. Бахрушина http://www.gctm.ru/

состоялся вечер-посвящение выдающемуся переводчику современности Анатолию Гелескулу

http://www.gctm.ru/branches/gctm/events/g...

В гостях у музея — гости из Питера, Театр музыкально-поэтических воплощений LOS COLORES.

Ансамбль «Los Colores» является творческим коллективом ДК Кирова с 2008 года и в 2010 г получил статус: «Театр музыкально-поэтических воплощений «Los Colores».

Объединило творческую группу любовь к испанской культуре и создание оригинальных композиций в испанских ритмах.

Музыкальный стиль коллектива может быть отнесен к пост-фламенко, но он также включает в свое творчество и другие эстрадные жанры – в стиле русской народной песни, романса, песни-спектакли, фолк-рок.

Вечер состоял их двух отделений.

В первом отделении прозвучали музыкальные композиции на стихи Хименеса, Лорки, Леона Фелипе, Пабло Неруды в переводах Анатолия Михайловича.

Во втором отделении зрители увидели и услышали избранные номера коллектива, в том числе и собственное музыкально-поэтическое творчество LOS COLORES.

Действо длилось около трёх часов и прошло в замечательной дружественной обстановке единения и слияния зала и сцены.

Гармония слова, звука и танца, красота искусства царили в этот вечер на сцене лектория музея.

Хочется выразить огромную благодарность коллективу за их огромный и бескорыстный труд, за их любовь к музыке, танцу и поэзии, и пожелать им удачи и новых творческих высот.

Оригинал -

LES PHARES


Rubens, fleuve d’oubli, jardin de la paresse,
Oreiller de chair fraîche où l’on ne peut aimer,
Mais où la vie afflue et s’agite sans cesse,
Comme l’air dans le ciel et la mer dans la mer ;

Léonard de Vinci, — miroir profond et sombre,
Où des anges charmants, avec un doux souris
Tout chargé de mystère, apparaissent à l’ombre
Des glaciers et des pins qui ferment leur pays ;

Rembrandt, — triste hôpital tout rempli de murmures,
Et d’un grand crucifix décoré seulement,
Où la prière en pleurs s’exhale des ordures,
Et d’un rayon d’hiver traversé brusquement ;

Michel-Ange, — lieu vague où l’on voit des Hercules
Se mêler à des Christs, et se lever tout droits
Des fantômes puissants, qui dans les crépuscules
Déchirent leur suaire en étirant leurs doigts ;

Colères de boxeur, impudences de faune,
Toi qui sus ramasser la beauté des goujats,
Grand cœur gonflé d’orgueil, homme débile et jaune,
Puget, mélancolique empereur des forçats ;

Watteau, — ce carnaval, où bien des cœurs illustres,
Comme des papillons, errent en flamboyant,
Décors frais et léger éclairés par des lustres
Qui versent la folie à ce bal tournoyant ;

Goya, — cauchemar plein de choses inconnues,
De fœtus qu’on fait cuire au milieu des sabbats,
De vieilles au miroir et d’enfants toutes nues
Pour tenter les Démons ajustant bien leurs bas ;

Delacroix, — lac de sang hanté des mauvais anges,
Ombragé par un bois de sapins toujours vert,
Où, sous un ciel chagrin, des fanfares étranges
Passent, comme un soupir étouffé de Weber ;

Ces malédictions, ces blasphèmes, ces plaintes,
Ces extases, ces cris, ces pleurs, ces Te Deum,
Sont un écho redit par mille labyrinthes ;
C’est pour les cœurs mortels un divin opium.

C’est un cri répété par mille sentinelles,
Un ordre renvoyé par mille porte-voix ;
C’est un phare allumé sur mille citadelles,
Un appel de chasseurs perdus dans les grands bois !

Car c’est vraiment, Seigneur, le meilleur témoignage
Que nous puissions donner de notre dignité
Que ce long hurlement qui roule d’âge en âge,
Et vient mourir au bord de votre éternité !



______________________________________________________ ________

Варианты перевода -

Маяки

О Рубенс, лени сад, струя реки забвенья,
Плоть свежая, любви чужая навсегда,
Но где играет жизнь могучая, в движеньи
Безостановочном, как воздух и вода.

Да Винчи, зеркало, в котором тонут взоры,
Где лики ангелов, с улыбкою немой,
Исполненною тайн, сияют средь убора
Лесов и ледников, закрывших край святой.

Рембрандт, немолчная и скорбная больница,
С большим распятием, висящим на стене,
Где слезная мольба средь мерзости струится
И зимний луч стрелой сверкает вдруг во тьме.

Микель-Анджело, луг заклятый, где Герои
Встречаются с Христом, где сумрачно встают
Слепые призраки вечернею порою
И саван пальцами искривленными рвут.

Бесстыдство, грубый гнев и страсть изобразивший,
Нашедший красоту на дне людских низин,
О сердце гордое, художник, желчь таивший,
Пюжэ, преступников печальный властелин!

Ватто, тот карнавал, где много знаменитых
Сердец, как бабочки, порхают и горят;
Где средь ночных садов, цепями люстр увитых,
Безумно кружится веселый маскарад.

Ты, Гойя, жуткий сон, страна тобой воспетых
Ведьм, варящих слепых зародышей в котлах,
Старух у зеркала и девушек раздетых,
Но, бесам на соблазн, оставшихся в чулках.

Делакруа, в тени всегда зеленых елей
Немое озеро, куда издалека
Дурные ангелы бесшумно прилетели
И где нам слышится песнь вольного стрелка.

Все те проклятия, хуления и стоны,
Восторги, крики, вздох, молебны, плач скорбей –
Звук, эхом тысячи ущелий возрожденный,
И для людских сердец божественный елей.

То клик, повторенный от века часовыми,
Приказ властительных и громких голосов,
Маяк, пылающий над башнями ночными,
Призыв охотников, забредших в глубь лесов.

Воистину, Господь, вернейшего залога
Достоинства души Тебе не можем дать,
Чем этот вечный стон, из нашего острога
К бессмертным берегам идущий умирать.

( перевод — А. Ламбле)


Маяки

Рубенс, море забвенья, бродилище плоти,
Лени сад, где в безлюбых сплетениях тел,
Как воде в половодье, как бурям в полете,
Буйству жизни никем не поставлен предел.

Леонардо да Винчи, в бескрайности зыбкой
Морок тусклых зеркал, где, сквозь дымку видны,
Серафимы загадочной манят улыбкой
В царство сосен, во льды небывалой страны.

Рембрандт, скорбная, полная стонов больница,
Черный крест, почернелые стены и свод,
И внезапным лучом освещенные лица
Тех, кто молится Небу среди нечистот.

Микеланджело, мир грандиозных видений,
Где с Гераклами в вихре смешались Христы,
Где, восстав из могил, исполинские тени
Простирают сведенные мукой персты.

Похоть фавна и ярость кулачного боя, —
Ты, великое сердце на том рубеже,
Где и в грубом есть образ высокого строя, —
Царь галерников, грустный и желчный Пюже.

Невозвратный мираж пасторального рая,
Карнавал, где раздумий не знает никто,
Где сердца, словно бабочки, вьются, сгорая, —
В блеск безумного бала влюбленный Ватто.

Гойя — дьявольский шабаш, где мерзкие хари
Чей-то выкидыш варят, блудят старики,
Молодятся старухи, и в пьяном угаре
Голой девочке бес надевает чулки.

Крови озеро в сумраке чащи зеленой,
Милый ангелам падшим безрадостный дол, —
Странный мир, где Делакруа исступленный
Звуки Вебера в музыке красок нашел.

Эти вопли титанов, их боль, их усилья,
Богохульства, проклятья, восторги, мольбы —
Дивный опиум духа, дарящий нам крылья,
Перекличка сердец в лабиринтах судьбы.

То пароль, повторяемый цепью дозорных,
То приказ по шеренгам безвестных бойцов,
То сигнальные вспышки на крепостях горных,
Маяки для застигнутых бурей пловцов.

И свидетельства, Боже, нет высшего в мире,
Что достоинство смертного мы отстоим,
Чем прибой, что в веках нарастает все шире,
Разбиваясь об Вечность пред ликом Твоим.


(Перевод — В. Левика )
_______________________________________________



Маяки

Река забвения, сад лени, плоть живая, -
О Рубенс, — страстная подушка бренных нег,
Где кровь, биясь, бежит, бессменно приливая,
Как воздух, как в морях морей подводных бег!

О Винчи, — зеркало, в чем омуте бездонном
Мерцают ангелы, улыбчиво-нежны,
Лучом безгласных тайн, в затворе, огражденном
Зубцами горных льдов и сумрачной сосны!

Больница скорбная, исполненная стоном, -
Распятье на стене страдальческой тюрьмы, -
Рембрандт!.. Там молятся на гноище зловонном,
Во мгле, пронизанной косым лучом зимы...

О Анджело, — предел, где в сумерках смесились
Гераклы и Христы!.. Там, облик гробовой
Стряхая, сонмы тел подъемлются, вонзились
Перстами цепкими в раздранный саван свой...

Бойцов кулачных злость, сатира позыв дикий, -
Ты, знавший красоту в их зверском мятеже,
О сердце гордое, больной и бледноликий
Царь каторги, скотства и похоти — Пюже!

Ватто, — вихрь легких душ, в забвенье карнавальном
Блуждающих, горя, как мотыльковый рой, -
Зал свежесть светлая, — блеск люстр, — в круженье бальном
Мир, околдованный порхающей игрой!..

На гнусном шабаше то люди или духи
Варят исторгнутых из матери детей?
Твой, Гойя, тот кошмар, — те с зеркалом старухи,
Те сборы девочек нагих на бал чертей!..

Вот крови озеро; его взлюбили бесы,
К нему склонила ель зеленый сон ресниц:
Делакруа!.. Мрачны небесные завесы;
Отгулом меди в них не отзвучал Фрейшиц...

Весь сей экстаз молитв, хвалений и веселий,
Проклятий, ропота, богохулений, слез -
Жив эхом в тысяче глубоких подземелий;
Он сердцу смертного божественный наркоз!

Тысячекратный зов, на сменах повторенный;
Сигнал, рассыпанный из тысячи рожков:
Над тысячью твердынь маяк воспламененный;
Из пущи темной клич потерянных ловцов!

Поистине, Господь, вот за твои созданья
Порука верная от царственных людей:
Сии горящие, немолчные рыданья
Веков, дробящихся у вечности твоей!


( перевод — В. Иванова )

______________________________________________________ ____


Маяки

О Рубенс, лени сад, покой реки забвенья!
Ты — изголовие у ложа без страстей,
Но где немолчно жизнь кипит, где все — движенье,
Как в небе ветерок, как море меж морей!

О Винчи, зеркало с неясной глубиною,
Где сонмы ангелов с улыбкой на устах
И тайной на челе витают, где стеною
Воздвиглись горы льдов с лесами на хребтах;

О Рембрандт, грустная, угрюмая больница
С Распятьем посреди, где внятен вздох больных,
Где брезжит зимняя, неверная денница,
Где гимн молитвенный среди проклятий стих!

Анджело, странный мир: Христы и Геркулесы
Здесь перемешаны; здесь привидений круг,
Лишь мир окутают вечерней тьмы завесы,
Срывая саваны, к нам тянет кисти рук.

Пюже, печальный царь навеки осужденных,
Одевший красотой уродство и позор,
Надменный дух, ланит поблеклость изможденных,
То сладострастный фавн, то яростный боксер;

Ватто! О карнавал, где много знаменитых
Сердец, как бабочки, порхают и горят,
Где блещет шумный вихрь безумий, с люстр излитых,
И где орнаментов расцвел нарядный ряд!

О Гойя, злой кошмар, весь полный тайн бездонных,
Проклятых шабашей, зародышей в котлах,
Старух пред зеркалом, малюток обнаженных,
Где даже демонов волнует страсть и страх;

Делакруа, затон кровавый, где витает
Рой падших Ангелов; чтоб вечно зеленеть,
Там лес тенистых пихт чудесно вырастает;
Там, как у Вебера, звучит глухая медь;

Все эти жалобы, экстазы, взрывы смеха,
Богохуления, Te Deum, реки слез,
То — лабиринтами умноженное эхо,
Блаженный опиум, восторг небесных грез!

То — часового крик, отвсюду повторенный,
Команда рупоров, ответный дружный рев,
Маяк, на тысячах высот воспламененный,
Призыв охотника из глубины лесов!

Творец! вот лучшее от века указанье,
Что в нас святой огонь не может не гореть,
Что наше горькое, безумное рыданье
У брега вечности лишь может замереть!

( перевод — Эллиса )

______________________________________________________ _________

Маяки

Рубенс, лень и дремота бездумного тела,
И ни тени души, и любви ни следа,
Но не ведает жизнь ни преград, ни предела,
Словно воздух в лазури и в море вода.


Леонардо, туманное зеркало тайны,
Где врасплох улыбается нам иногда
Тихий ангел, сюда залетевший случайно
Из родной синевы своих сосен и льда.


Рембрандт, этот безвыходный мир божедомки,
Нищета богадельни и крест на стене,
И в загоне, где судьбы и стоны негромки,
Зимний луч, неожиданный в тусклом окне.


Микеланджело, тяжки библейские камни
В основании мрамора, стен и холста,
Правит вера, но призраки водят руками,
Воскрешая Геракла в обличье Христа.


Зачарованный схваткой и вечной борьбою,
Изнуренный и все же сберегший в душе
Благородное право кулачного боя
Корифей каторжан, меланхолик Пюже.


В мотыльковом азарте блудниц и жуиров,
Безалаберен и одинок, как никто,
Меж турнюров пастушек и буклей сатиров
В маскарадной сумятице грустный Ватто.


Гойя, шабаш вокруг и повсюду на свете,
Где то выкидыш варят, то чистят штыки,
И карга молодится, а голые дети
На соблазн упырям надевают чулки.


У кровавого озера в небе багровом,
Где лишь ели и тролли мрачат берега,
Краскам Делакруа и твоим звероловам
Вторят, Вебер, охотничьи ваши рога.


Это пламя и плач, богохульство и credo,
Становились отравой, как наш алкоголь,
И борцов никогда не венчала победа,
Но в несметных сердцах унимали вы боль.


Вы пароль наш, надежно затверженный стражей,
И для всех заблудившихся в дебрях и снах,
Как зажженный на выступах башен и кряжей
Негасимый огонь, вы спасительный знак,


Что не созданы мы из одной только глины,
Что не зря рождены — и для жизни иной,
И, быть может, Господь искупит наши вины -
Этот огненный плач перед вечной стеной.

( перевод — А.М. Гелескула)