Не хочу говорить о нем во времени прошедшем.
Он — в настоящем и будущем — для всех, кто любит настоящую Поэзию.

И поэтому — спасибо, что он есть, что он будет.

На ЭХЕ в цикле передач "Непрошедшее время" — Наталья Юрьевна Ванханен:
http://echo.msk.ru/programs/time/1362910-...

Порой в интернете находишь то, что уже было давно, и о чём даже и не знал.

Хотя имеет непосредственное отношение к мероприятию, прошедшему два года тому назад, http://fantlab.ru/blogarticle18900 в феврале 2012г.

Материал в "Фамильных ценностях" http://family-values.ru/ о том замечательном вечере:

------------------------------------------------------ -----------------------------------------------

Два слова о выдающемся российском поэте-переводчике Анатолие Гелескуле.

Надо ли говорить о том, какое значение имеет хороший перевод: сравните, например, «Фауста» Пастернака и «Фауста» других русских поэтов, мы даже и не помним, что «Вы снова здесь, изменчивые тени/ меня тревожившие с давних пор...» — это не совсем Гете, а в значительной степени Борис Пастернак.

Переводы же испанской литературы в нашей стране имеют давнюю традицию – еще Екатерина Великая переводила на русский «Злоключения Дон Кихота», а испанцев и португальцев 14-19 веков любили переводить в русском Серебряном веке.

В Театральном музее имени А.А.Бахрушина (в цикле вечеров, посвященных Испании) состоялся вечер памяти известнейшего поэта-переводчика, эссеиста, знатока испанской и польской поэзии Анатолия Михайловича Гелескула.

И это камерное выступление тех, кто его знал, кто помнил – взволновало присутствующих в зале.

Гелескул в юности писал стихи и поэмы. Но почему-то отказался от этой стези в дальнейшем.

Может быть, не нашел поддержки у своих друзей , как говорил на вечере писатель Рудольф Баландин (по его собственному признанию выступившему в роли «злого гения»), может, проявлял излишнюю требовательность к себе. Стихи ушли, пришли переводы, и к переводческой деятельности Гелескул относился как к предназначению. Поэтому его переводы Гарсиа Лорки и сопоставимы с переводами Цветаевой(в исполнении чтецов звучат как два равновеликих шедевра). Он живописал природу Гренады и Андалусии прозрачным языком Тютчева и Фета, создавая у читателя ощущение присутствия в этой далекой стране.

Лунная заводь реки

под крутизною размытой.

Сонный затон тишины

под отголоском-ракитой.

(«Вариация»)

Сумрачный вяз обернулся

песней с немыми словами.

(«Последняя песня»)

На тропе отвесной

ночь вонзила звезды

в черный круп небесный.

(«Песня всадника»)

Как пишет в своей рецензии на его последнюю книгу «Огни в океане» один из самых известных переводчиков с испанского, поэт и эссеист Наталья Ванханен: « Его переводы « доносят до нас ...дух времени, запах и звук минувших веков. Он так говорит с нами...языком монаха-кармелита, мистика и мученика... что, кажется, он знал всех этих людей и они рассказали ему обо всем самом главном.». А поскольку мода на все испанское у нас как была, так , видимо, никогда не проходила, недавно вышедшую книгу избранных переводов «Огни в океане» весьма непросто достать.

А те, кто когда-нибудь слушал лекции вдовы Гелескула — Натальи Родионовны Малиновской (переводчик, эссеист, доцент кафедры МГУ) о западноевропейской литературе средневековья и эпохе возрождения — не забудет их никогда. Конечно, в те далекие времена (было это больше двадцати лет назад) мне казалось, что рассказ о грозном сонме скандинавских Богов, сумевших пронести сквозь мрак столетий античную культуру непреклонных книжниках, служителях церкви да и само путешествие Данте по девяти кругам ада служит лишь обрамлением рассказа о вечной, всепреодолевающей любви.

Своеобразным продолжением встречи с ней стал вечер памяти Анатолия Гелескула в Театральном музее им. Бахрушина.

Для меня стало совершенно ясно, что без Натальи Родионовны не было бы сборников переводов Гелескула последних лет: Анатолий Михайлович со слуха запоминал прочитанное стихотворение и переводил, не имея перед глазами текста, а Наталье Родионовне приходилось записывать и править стихи под диктовку.

Их дом был подлинным культурным центром.

Подруга Натальи Родионовны — поэт и переводчик Наталья Ванханен, неизменно восторгающаяся эрудицией Гелескула, вспомнила удивительные вечера на даче Гелескула и Малиновской в Загорянке, когда, торопясь на последнюю электричку, хозяева и гости не успевали наговориться. Кстати, сам Гелескул написал предисловие к двум ее поэтическим книгам «Дневной месяц» и «Зима империи», где отмечал точность ее метафор, лаконизм поэтической фразы.

Ванханен отметила также свойственное переводчику неподражаемое чувство юмора. В последние дни своей жизни Анатолий Михайлович как-то сказал, что придумал другой конец «Гамлета»: «Вокруг гора трупов, вдруг входит призрак и говорит: « Я пошутил». Кажется, в нем самом и впрямь было что-то от мужества испанского шкипера, в ночной тьме ориентирующегося лишь на световые сигналы – те самые «Огни в океане» (перевод 16-ти поэтов, от Кеведо до Лорки и малоизвестного в нашей стране португальца Фернандо Пессоа, т.е. поэзия почти за 400 лет. Каждая стихотворная подборка сопровождается небольшим биографическим эссе, написанным Гелесуколм).

К ассоциациям, восходящим к Шекспиру, как будто призывал прозвучавший в начале вечера отрывок из «Ромео и Джульетты» Прокофьева, исполненный преподавателем Московской консерватории «Анной Трушкиной . актерами театра «Сопричастность,.(- засл. арт. РФ Натальей Кулинкиной и Юлией Киршиной) был показан отрывок из пьесы «Кровавая свадьба» Гарсиа Лорки. Она была специально переведена для театра Анатолием Гелескулом и Натальей Малиновской в 2001 году по просьбе народной актрисы Российской Федерации Светланы Николаевны Мизери, игравшей роль матери в этом спектакле . Великолепно передавала музыкальную и изысканную живописную стихию неподражаемых переводов Анатолия Гелескула заслуженный деятель культуры Аделина Королева. Во время исполнения Натальей Горленко романса на стихотворение Гарсиа Лорки «Это правда» («Трудно, как это трудно любить тебя и не плакать») у слушателей захватывало дыхание.

Огромное количество переводов Гелескула с польского (среди них Болеслав Лесьмян, Леопольд Стафф, Юлиан Тувим) и с испанского (Гарсиа Лорка, Хуан Рамон Хименес) и португальского (Фернандо Пессоа) языка было прочитано поэтом Михаилом Ларионовым. Кстати, впервые он познакомился с его переводами случайно, прочитав в каком-то «толстом» журнале перевод стихотворения Фернандо Пессоа «Один на один»и потом стал целенаправленно их искать. А вот свое собственное стихотворение, о котором вспомнил незадолго до смерти Гелескул, Михаил Ларионов позволил себе прочитать лишь после окончания вечера.

Вечер памяти Гелескула пришелся на день рождения, даже юбилей, поэта и переводчика Юрия Ефремова (познакомившегося с Анатолием Гелескулом благодаря работавшему во второй школе известному поэту, публицисту и переводчику Анатолию Якобсону). Он буквально светился от одного воспоминания об этом, благородном и мудром, столь важном для него человеке. А из выступления Рудольфа Баландина(сокурсника Анатолия Михайловича по геолого-разведывательному институту), присутствующие с удивлением узнали, что выдающийся переводчик когда-то был подающим большие надежды молодым геологом (лучший ученик на курсе, он даже получил именную стипендию Вернадского). По мнению Рудольфа Баландина, Анатолий Гелескул был истинным интеллигентом, то есть человеком, имеющим безграничные духовные и ограниченные материальные потребности.

Быть может, это бесценное качество в конечном итоге помогло Гелескулу преодолеть долгий путь к читателю. Пятнадцать лет он не мог напечатать свои переводы. Ездил в экспедиции с тетрадками стихов, посылал свои переводы в журналы. Большинство из них вовсе не отвечало, а некоторые, как будто проявляя к ним интерес, принимали перевод «Цыганского Романсеро» Гарсиа Лорки за его собственные стихи и называли их чуждыми действительности..

Последние двадцать лет, поскольку переводы почти не выходили, Гелескула угнетало чувство собственной невостребованности. Кстати, вышедшая в Питере в издательстве Ивана Лимбаха антология Гелескула «Среди печальных бурь...» четыре года ждала своего часа.

И о том, что Анатолию Михайловичу не удалось полностью перевести собрание испанских народных баллад «романсеро» Наталья Родионовна бесконечно жалеет. Несмотря на бесспорный талант составителя, воистину умевшего прилагать «жемчужину к жемчужине», в издательстве «Зеркало» (впоследствии разорившееся) вышла лишь часть подготовленных им книг. Но зато другие книги — Болеслава Лесьмяна, Ильдефонса Галчинского, Франческа Петрарки — до сих пор лежат без движения.

В Театральном музее имени А.А.Бахрушина Наталья Родионовна выступила в роли чтицы, рассказчицы и ведущей. Народу собралось, прямо скажем, немного. Не больше, чем могло бы собраться в вагончике метро. Так, по словам Арсения Тарковского, которые нередко вспоминал Гелескул, провожали в последний путь весной 1966 года Анну Ахматову. Но сейчас, как мне кажется, другие времена. Поэтому транслировать такой вечер для всех, у кого есть чувство языка , интерес к зарубежной литературе просто необходимо.

Саша Гордон. 25 февраля 2012года. Специально для «ФЦ»

( источник — http://family-values.ru/professional/dva_... )

https://www.evensi.com/-/109417192

послесловие к этому изданию готовил А.М. Гелескул, о чем я уже писал http://fantlab.ru/blogarticle17748 в декабре 2011 года.

Вечер прошёл в замечательной атмосфере: смотрели видеоматериалы с О. Рожанской, интервью, читали её стихи, просто вспоминали эту замечательную поэтессу, жизнь которой была такой короткой и яркой, и оборвалась так трагично.
А стихи — стихи остались с нами.
Поэзия Ольги Рожанской нестандартна, многослойна и глубока, выходит из ряда, запоминается с первого прочтения.
Вот несколько стихотворений. что особо легли на сердце:

______________________________________________________ _____________

***
– Перевозчик, перевозчик,
Отвези меня туда,
Где растёт плакучий хвощик
У бездонного пруда.

«И зачем я, старый дурень,
В перевозчики пошёл?
Свод небесный был лазурен,
Ночью в нём светился Вол.

А теперь изнанку видел,
Оба берега сравнил;
Сей, крутой, возненавидел,
Ровный, тот – не полюбил.

Стонут, блеют: перевозчик!
Перевозчик, нам туда !
Или им Харон извозчик?
Или время – не вода?

Или я веслом не щупал
Всё смывающий поток?
Видел: память, словно щука,
Злобно щерила роток».


***
Время, зыбкая обитель,
Тина вечности на дне!
Только разум, наш водитель,
Дуги выставил вовне.

Он открыл, что бег кончает
Возле мельницы вода,
Где друг дружку исключают
«Нынче», «завтра» и «всегда».

Но пока двоякодышишь
Не поймёшь во тьме сырой:
То ли жабрами колышешь,
То ль ведёшь посылок строй?

И аршинный, как у цапли,
Брезжит Истины сустав.
Цоп! – и стряхивает капли,
На весу перелистав.


***

А.Я.
Как спелый виноград, могилы лопнут.
(Кончай базар! Вали на суд гурьбой.)
Как трубный глас похож на пятистопный
Ямб, из гробов влекущий за собой!

Надгробье треснет, как созревший плод,
(Меж "куф" и "бет" — разлом с неровным краем);
И выйдешь в мир, который станет раем,
Как в дверь входил — одним плечом вперед.


***

Не знают листья скуки бытия.
У ивы – лодки, а у липы – лапы.
Проходит жизнь, а в поле тихой сапой
Растёт трава, и каждый год – своя.

Как хорошо до старости дожить!
И лоб набить, и что-нибудь увидеть
Там, где едва ль с нас станет ненавидеть,
А, может быть, сумеем полюбить.

Шестнадцать лет назад Анатолий Михайлович Гелескул в материале, приуроченном к 100-летию со дня рождения поэта, замечательно сказал:

Поэт

В Испании обычно зовут его просто по имени — Федерико; в России утвердилась и обрела хождение его материнская фамилия — видимо, в силу краткости и какой-то теплоты звучания. И всякий раз, произнося “Лорка”, мы вслух или про себя непроизвольно добавляем “поэт”. Для меня, например, — человека, давно влюбленного в его стихи, — он прежде всего драматург. Иные страницы его прозы не уступают стихам. И все же — поэт, и не иначе. Почему?

Чехов зачислял в поэты людей, питающих пагубное пристрастие к словам “аккорд” и “серебристая даль”. Что говорить, “поэт” в обиходе звучит высокопарно. Однако Лев Толстой в “Исповеди”, порывая и прощаясь с искусством, называет себя не писателем, не романистом, а поэтом. “Я — художник, поэт” — так говорит о себе человек, за долгую жизнь вряд ли срифмовавший пару строк, разве что шуточных. Поэтом он называл и Чехова, который уж точно никогда не рифмовал и если шутил, то исключительно в прозе. Очевидно, поэт и стихотворец — далеко не одно и то же. Это прописная истина или, как говорили в старину, “мысль не новая, но справедливая”.

Грамотный стихотворец может оказаться лишь версификатором, а неграмотный крестьянин — поэтом. Свидетельство тому — народные песни. Поэтом может быть плотник, звонарь и вообще кто угодно, даже если он не причастен ни к стихам, ни к песням. Это общеизвестно и мало кого удивляет. Но случаются порой вещи удивительные. Сервантес, помимо всего, был и стихотворцем, одаренным, искусным, но не больше, а вот плод его фантазии, Дон Кихот, оказался великим поэтом — он создал такое силовое поле, которое втянуло и преобразило множество человеческих судеб. Один только пример.

Почти через три века после Сервантеса, в самом начале гражданской войны, когда не было еще ни интербригад, ни русских летчиков в Испании, небо Мадрида защищала эскадрилья, которую на скудные пожертвования снарядил и возглавил д’Артаньян французской литературы, писатель Андре Мальро. Десятилетия спустя журналист его спросил: “Почему для вас и для вашего поколения Испания значила так много, что вы шли за нее умирать?” Мальро — герой Сопротивления, любимец де Голля, и естественно было бы ждать, что он заговорит о борьбе, фашизме и солидарности. Он ответил кратко и неожиданно: “Потому что Дон Кихота создал испанец”. Пример того, как поэзия влияет на историю.

Поэт — не сочинитель стихов. Это, почти по Эйнштейну, материализованный сгусток энергии, не знаю — творческой, жизненной или космической, но такой, что она изменяет вокруг себя пространство, и чужие жизни в ее силовом поле тоже меняются, движутся иначе и проникаются ее излучением.

Как переводчик Лорки я не однажды становился в тупик перед вопросом, который задавали самые разные люди. Что я испытываю, переводя, то есть читая пристальней, чем они, и остается это во мне или как с гуся вода? Короче, понимаю ли я, что общаюсь не со стихами, а с поэзией? Еще короче, меняюсь ли я хотя бы в чем-то? Но обманываться можно, а знать этого нельзя, и вообще о таких вещах не говорят и никому не исповедуются. Но я знал и знаю людей, которых поэзия Лорки изменила — разбудила, заставила видеть и чувствовать иначе, ярче и по-другому смотреть на жизнь и на смерть. Вот почему, произнося его имя, беззвучно добавляют — поэт.

О Лорке сказано и написано столько верного и надуманного, справедливого и несправедливого, что к этому трудно что-либо добавить. Пожалуй, свежую мысль высказал испанский писатель Феликс Гранде в ответ на следующую тираду некоего критика: “Этот гранадский клавесинист нанес большой вред нашей поэзии, и давно пора ревизовать его наследие”. Гарсиа Лорка был пианистом, знал и любил Ванду Ландовску, но сам к клавесину вряд ли прикасался. “Гранадский клавесинист” — это метафора, должная утвердить в читателе представление о чем-то мизерном, слабосильном и старомодном. Не опускаясь до мелочной полемики, Феликс Гранде как бы вскользь замечает: “Ума не приложу, какой такой вред нанес он нашей поэзии. Ему — да, нанесли, и все мы помним какой. А ревизовать его наследие не сможет даже нейтронная бомба, поскольку оставляет в целости и сохранности библиотеки”. Звучит жутковато, но веско.

К несчастью, не во всем Феликс Гранде прав. Не все наследие Лорки дошло до библиотек. В последнем, посмертно опубликованном интервью поэт перечисляет книги стихов, готовые к печати, — их шесть, а дошли до нас только две. От седьмой, в интервью не упомянутой. книги сонетов уцелели крохи, несколько черновиков. А если обратиться к драматургии, печальный перечень удвоится. Едва ли в нашем веке найдется художник, чье творчество понесло столько утрат; судьба наследия Лорки отдает средневековьем. Погиб не только поэт.

Вдогонку мне плачут
мои нерожденные дети —

это строки из посмертно опубликованного стихотворения, посмертные строки. Стихотворение входило в книгу “Сюиты”, одну из пяти, до нас не дошедших.

В последние годы стало печататься то, что сохранилось в семейном архиве, — наброски

,. отрывки, отдельные сцены и явно законченные вещи. Многие из них замечательны. Но, публикуя стихи, Лорка порой менял их неузнаваемо, и нет уверенности, что на уцелевших листках, исписанных карандашом, лежит печать последней авторской воли.

Именно эти возвращенные из небытия стихи, статьи, выступления составляют основу нашей публикации. В нее, кроме стихов из трагедии (песен народного склада, которым Лорка отвел место античного хора — предсказателя и плакальщика), включены новообретенные эссе разных лет и несколько стихотворений из упомянутой книги “Сюиты”. Некоторые из них впервые опубликованы в последнем четырехтомном издании Лорки, вышедшем в Барселоне в 1996—1997 гг. Стихи увидели свет через три четверти века после их написания. Это ранние, молодые стихи, и, быть может, потому в их сдержанном лиризме есть оттенок исповедальности. Позже Лорка старательно избегал его и даже признавался: “Я страдаю, когда вижу в стихе свое отражение”. Книгу составляли циклы коротких стихотворений — сюиты; название для музыканта естественное, а музыкантом Лорка стал раньше, чем поэтом. Миниатюры цикла разнообразны, часто контрастны, но варьируют тему, заданную начальным стихотворением. Несколько сюит Лорка успел опубликовать, и по ним видно, как важна их вольная, струящаяся композиция — стихи загораются друг от друга, словно камешки мозаики. Лорка сочинял музыку, но композитором назвать его трудно. Композитором он был в поэзии. Его прижизненные книги, кроме самой ранней, юношеской, — не просто сборники стихов, но каждая — строго выверенное и выстроенное единство. Он медлил издаваться прежде всего потому, что подолгу строил и менял композицию, зато, выстроив, говорил о книге: “Отточена”. Но свой композиторский дар он унес с собой, и то, что уцелело из его рукописного наследия, осталось разрозненным. Рассыпанные искры сгоревшего метеора.

Затасканное выражение “в огне гражданской войны” утратило реальность и стало риторической фигурой. Но огонь не риторика, а война и память о ней — тем более. Мадридский дом, где могли находиться рукописи Лорки, сгорел при бомбежке. Сглаживая память о войне, Франко, как известно, распорядился перенести все военные захоронения в одно место и назвать его Долиной павших. Широкий жест человека, развязавшего гражданскую войну, доныне многих умиляет, и у нас в России тоже. Семью Лорки он не умилил. Когда поступило распоряжение перенести прах поэта в Долину павших, его родные воспротивились с героической решимостью. Перенос был бы чисто символическим: гранадское селение Виснар, сказочное, как лунный свет, опоясано братскими могилами, и та, над которой установлена памятная плита с именем Гарсиа Лорки, — лишь наиболее вероятное место его погребения. И только благодаря гордой непреклонности и неимоверным усилиям сестры поэта и его близких эти братские могилы не были потревожены. Прах поэта покоится в земле, которая была ему родной и которой наспех забросали его простреленное тело. Вспоминаются строки другого поэта, великого (невеликими поэты не бывают), но пространственно такого далекого от Испании, — узбека Алишера Навои: “Хочешь цвести весной — стань землей. Я был землей. Я ветер”.

По-испански ветер, воздух и песня звучат одинаково.

( источник — http://magazines.russ.ru/inostran/1998/6/... )

Лорка жив, он снова идёт к читателю, протягивая на раскрытой ладони своё пламенное сердце, и это по-настоящему здорово.

Вступительная статья в книге — Анатолия Михайловича Гелескула(1934-2011), в которой автор не только анализирует поэтику народной сказки и поясняет символику испанских святок, но и сравнивает испанскую сказку с русской, дает примеры аллюзий из классической испанской литературы.

Составление книги — Н. Р. Малиновская; перевод — Н. Р. Малиновская, Б. В. Дубин, Н. Ю. Ванханен
В книге 448 страниц с иллюстрациями, твердый переплет, уменьшенный формат.

Сказки разделены на двенадцать групп для чтения в святочные вечера с 25 декабря по 5 января.
Название антологии раскрывает философский подтекст включенных в книгу сказок: зеленый — символ жизни и смерти, цвет бессмертия, плодородия, созерцания; роза — древний символ любви и красоты.

В сборник вошли сказки: `Принцесса-мартышка`, `Зеленая Роза`, `Три апельсина любви`, `Говорящая птаха, поющее дерево и золотая вода`, `Ученик чародея`, `Хуан-медведь`, `Груши тетки Нищеты`, `Неприкаянная душа`, `Проповедь в день святого Роха` и многие другие.
Издание адресовано литературоведам, исследователям народной культуры Испании, всем ценителям европейских сказок, а также детям школьного возраста, и являет собой настоящий шедевр переводной литературы.

Обложка: http://img-fotki.yandex.ru/get/9319/99291...