День рождения Пушкина.

Великий русский классик, поэт Александр Пушкин, родился в Российской Империи в период правления императора Павла Первого.
Дата рождения Пушкина в исторических источниках обозначается двояко: 26 мая и 6 июня 1799 года.
Так какая же из них верна?
Все дело в том, что 26 мая – это день рождения Пушкина по римскому (старому) календарю, а 6 июня – по современному – Юлианскому. В любом случае, сегодня все поклонники таланта гениального русского поэта ежегодно отмечают день его рождения именно 6 июня.
Место рождения Пушкина — нынешняя столица нашей родины, город Москва. Однако в те годы она считалась вторым городом страны после Санкт-Петербурга.

1799 год для России

Конец 18-го века для России был очень трудным.
Народ не очень-то любил действующего императора Павла Первого. За короткое время своего правления он настолько опротивел своему народу, что в день его смерти люди не скорбели о нем, а поздравляли друг друга. Однако в период его царствования Россия смогла расширить свои границы, и все благодаря великим полководцам. Кстати, в день рождения Пушкина русские войска одержали победу и взяли город Турин. И вообще, этот год был наиболее удачным для русских войск, он был полон громких и доблестных побед и атак, а также серьезных для России завоеваний.
Итак, год рождения Пушкина Александра Сергеевича – последний год 18-го века — был ознаменован победами русской армии и рождением великого гения – самого талантливого из всех русских поэтов.

Родословная

По происхождению А. С. Пушкин – дворянин, его корни идут от нетитулованного разветвлённого рода Пушкиных, восходящего, согласно легенде, к Ратше — «мужу честну», который являлся современником Александра Невского.
Прапрадедом поэта по матери был африканец Абрам Петрович Ганнибал – воспитанник Петра Первого, впоследствии ставший генералом. Его дед по отцу – Лев Пушкин — был полковником артиллерии, но вот отец писателя был далек от воинской жизни. Он был светским человеком, поэтом-любителем и слыл великим острословом.
Еще одним достаточно известным стихотворцем в роду был дядя по отцу, Василий. Однако в день рождения Пушкина его родственники наверняка и не предполагали, что у них в семье родилось «светило русской поэзии» – поэт, чьи произведения будут знать наизусть во многих странах мира даже через несколько столетий после его смерти.

Детство

День рождения Александра Сергеевича Пушкина — 26 мая 1799 года.
В метрической книге Елховской церкви Богоявления 27 мая, то есть через день после того, как появился на свет будущий поэт, была сделана запись о том, что у Сергея Пушкина родился ребенок мужского пола, которого назвали Александром.
Через 10 дней после этого мальчик был крещен в этой же церкви. Лето маленький Саша обычно проводил в имении у своей любимой бабушки Марии Алексеевны Ганнибал. Почтенная дама жила в Подмосковье, близ городка Звенигорода.
Уже в 14-15 лет Пушкин стал сочинять свои первые поэмы: «Монах» и «Бова»; в 1815 году 16-летний Пушкин написал стихотворение «Послание к Юдину», а через год — «Сон».
В лицее в Царском селе Пушкин проучился около 6 лет, во время которых последовательно раскрывался его дар поэта. Здесь он также приобрел верных друзей и единомышленников. В этот период для него служила вдохновением французская поэзия. Особенно нравились ему произведения Вольтера и Парни.
Из русских поэтов он боготворил Жуковского и Батюшкова. К лицейскому периоду относится множество стихотворений великого поэта. Позже, когда его поэзия приобрела общественно-политический окрас, его произведениями заинтересовался Державин.
Каждый год в день рождения Пушкина его друзья-однокашники устраивали творческие вечера и декламировали в честь него стихи.
После лицея, который он окончил в 1817 году, Пушкин стал служить в коллегии иностранных дел. В эти годы он приобщился к театральному искусству, не пропускал ни одного спектакля. Пушкин также посещал литературное общество «Арзамас» и литературно-театральное сообщество «Зеленая лампа». Здесь он сдружился со многими из декабристов, хотя изначально и не подозревал об их основной деятельности.

Взрослая жизнь

Дальше в жизни поэта начинается период ссылок и гонений. И всему виной его свободолюбивый нрав и тяга к справедливости.
Многие из его произведений пропитаны борцовским духом, нежеланием мириться с тем положением дел, которое было присуще России в период правления Николая Первого. С этим связана близость поэта со многими декабристами, его свободолюбивые стихи и поэмы.
И именно из-за этого обостренного чувства справедливости произошла его гибель.

Гибель поэта

Зимой 1836 года в свете прошел слух о связи супруги Пушкина Натальи с императором. А затем, для того чтобы отвести подозрения от царственной особы, уже сплетничали о любовной связи между Натальей и царедворцем, бароном Дантесом.
Пушкину ничего не оставалось, как заступиться за честь своей супруги и вызвать барона на дуэль. Их поединок состоялся 27 февраля 1837 года, за четыре месяца до 38-летия поэта. Ведь дата рождения Александра Сергеевича Пушкина — 26 мая (6 июня) 1799 года.
В результате дуэли писатель получил смертельное ранение. Он скончался через два дня, и русская литература осиротела, лишившись гениального поэта и прозаика в столь молодом возрасте. Похоронили Александра Сергеевича на Святогорском кладбище, близ родного Михайловского.

http://fb.ru/article/140149/den-rojdeniya...

Поэт, драматург, знаковая фигура испанского искусства и арт-среды Мадрида 20-х годов прошлого века, Федерико родился в богатой семье 5 июня 1898 года.

Грядущий великий поэт был сначала увлечен театром, а не литературой.

Работая в театре, Лорка создает свои самые известные пьесы: Bodas de sangre («Кровавая свадьба»), Yerma («Йерма») и La casa de Bernarda Alba («Дом Бернарды Альбы»).

Учась в Мадридском университете, он дружил с Луисом Буньюэлем и страдал от любви к другому испанскому гению и другу по жизни — Сальвадору Дали.

Его стихи наполнены любовью к природе, к родине; он обретает славу «цыганского поэта» после создания своего самого знаменитого сборника «Цыганское романсеро».

Жизнь его закончилась трагически рано:Лорка был убит в начале Гражданской войны на родине, в Гранаде, место его захоронения до сих пор остается тайной.



Много лет назад Анатолий Михайлович Гелескул* в материале, приуроченном к 100-летию со дня рождения поэта, замечательно сказал:

Поэт

В Испании обычно зовут его просто по имени — Федерико; в России утвердилась и обрела хождение его материнская фамилия — видимо, в силу краткости и какой-то теплоты звучания. И всякий раз, произнося “Лорка”, мы вслух или про себя непроизвольно добавляем “поэт”.
Для меня, например, — человека, давно влюбленного в его стихи, — он прежде всего драматург. Иные страницы его прозы не уступают стихам. И все же — поэт, и не иначе. Почему?

Чехов зачислял в поэты людей, питающих пагубное пристрастие к словам “аккорд” и “серебристая даль”. Что говорить, “поэт” в обиходе звучит высокопарно. Однако Лев Толстой в “Исповеди”, порывая и прощаясь с искусством, называет себя не писателем, не романистом, а поэтом. “Я — художник, поэт” — так говорит о себе человек, за долгую жизнь вряд ли срифмовавший пару строк, разве что шуточных.
Поэтом он называл и Чехова, который уж точно никогда не рифмовал и если шутил, то исключительно в прозе. Очевидно, поэт и стихотворец — далеко не одно и то же. Это прописная истина или, как говорили в старину, “мысль не новая, но справедливая”.

Грамотный стихотворец может оказаться лишь версификатором, а неграмотный крестьянин — поэтом. Свидетельство тому — народные песни.
Поэтом может быть плотник, звонарь и вообще кто угодно, даже если он не причастен ни к стихам, ни к песням. Это общеизвестно и мало кого удивляет.
Но случаются порой вещи удивительные. Сервантес, помимо всего, был и стихотворцем, одаренным, искусным, но не больше, а вот плод его фантазии, Дон Кихот, оказался великим поэтом — он создал такое силовое поле, которое втянуло и преобразило множество человеческих судеб. Один только пример.

Почти через три века после Сервантеса, в самом начале гражданской войны, когда не было еще ни интербригад, ни русских летчиков в Испании, небо Мадрида защищала эскадрилья, которую на скудные пожертвования снарядил и возглавил д’Артаньян французской литературы, писатель Андре Мальро. Десятилетия спустя журналист его спросил: “Почему для вас и для вашего поколения Испания значила так много, что вы шли за нее умирать?” Мальро — герой Сопротивления, любимец де Голля, и естественно было бы ждать, что он заговорит о борьбе, фашизме и солидарности. Он ответил кратко и неожиданно: “Потому что Дон Кихота создал испанец”. Пример того, как поэзия влияет на историю.

Поэт — не сочинитель стихов.
Это, почти по Эйнштейну, материализованный сгусток энергии, не знаю — творческой, жизненной или космической, но такой, что она изменяет вокруг себя пространство, и чужие жизни в ее силовом поле тоже меняются, движутся иначе и проникаются ее излучением.

Как переводчик Лорки я не однажды становился в тупик перед вопросом, который задавали самые разные люди. Что я испытываю, переводя, то есть читая пристальней, чем они, и остается это во мне или как с гуся вода?
Короче, понимаю ли я, что общаюсь не со стихами, а с поэзией?
Еще короче, меняюсь ли я хотя бы в чем-то? Но обманываться можно, а знать этого нельзя, и вообще о таких вещах не говорят и никому не исповедуются.
Но я знал и знаю людей, которых поэзия Лорки изменила — разбудила, заставила видеть и чувствовать иначе, ярче и по-другому смотреть на жизнь и на смерть. Вот почему, произнося его имя, беззвучно добавляют — поэт.

О Лорке сказано и написано столько верного и надуманного, справедливого и несправедливого, что к этому трудно что-либо добавить.
Пожалуй, свежую мысль высказал испанский писатель Феликс Гранде в ответ на следующую тираду некоего критика: “Этот гранадский клавесинист нанес большой вред нашей поэзии, и давно пора ревизовать его наследие”. Гарсиа Лорка был пианистом, знал и любил Ванду Ландовску, но сам к клавесину вряд ли прикасался. “Гранадский клавесинист” — это метафора, должная утвердить в читателе представление о чем-то мизерном, слабосильном и старомодном.
Не опускаясь до мелочной полемики, Феликс Гранде как бы вскользь замечает: “Ума не приложу, какой такой вред нанес он нашей поэзии. Ему — да, нанесли, и все мы помним какой. А ревизовать его наследие не сможет даже нейтронная бомба, поскольку оставляет в целости и сохранности библиотеки”. Звучит жутковато, но веско.

К несчастью, не во всем Феликс Гранде прав. Не все наследие Лорки дошло до библиотек. В последнем, посмертно опубликованном интервью поэт перечисляет книги стихов, готовые к печати, — их шесть, а дошли до нас только две. От седьмой, в интервью не упомянутой. книги сонетов уцелели крохи, несколько черновиков.
А если обратиться к драматургии, печальный перечень удвоится. Едва ли в нашем веке найдется художник, чье творчество понесло столько утрат; судьба наследия Лорки отдает средневековьем. Погиб не только поэт.

Вдогонку мне плачут
мои нерождённые дети —

это строки из посмертно опубликованного стихотворения, посмертные строки.
Стихотворение входило в книгу “Сюиты”, одну из пяти, до нас не дошедших.

В последние годы стало печататься то, что сохранилось в семейном архиве, — наброски,. отрывки, отдельные сцены и явно законченные вещи. Многие из них замечательны.
Но, публикуя стихи, Лорка порой менял их неузнаваемо, и нет уверенности, что на уцелевших листках, исписанных карандашом, лежит печать последней авторской воли.

Именно эти возвращенные из небытия стихи, статьи, выступления составляют основу нашей публикации. В нее, кроме стихов из трагедии (песен народного склада, которым Лорка отвел место античного хора — предсказателя и плакальщика), включены новообретенные эссе разных лет и несколько стихотворений из упомянутой книги “Сюиты”.

Некоторые из них впервые опубликованы в последнем четырехтомном издании Лорки, вышедшем в Барселоне в 1996—1997 гг. Стихи увидели свет через три четверти века после их написания. Это ранние, молодые стихи, и, быть может, потому в их сдержанном лиризме есть оттенок исповедальности.

Позже Лорка старательно избегал его и даже признавался: “Я страдаю, когда вижу в стихе свое отражение”. Книгу составляли циклы коротких стихотворений — сюиты; название для музыканта естественное, а музыкантом Лорка стал раньше, чем поэтом.
Миниатюры цикла разнообразны, часто контрастны, но варьируют тему, заданную начальным стихотворением.

Несколько сюит Лорка успел опубликовать, и по ним видно, как важна их вольная, струящаяся композиция — стихи загораются друг от друга, словно камешки мозаики. Лорка сочинял музыку, но композитором назвать его трудно. Композитором он был в поэзии.

Его прижизненные книги, кроме самой ранней, юношеской, — не просто сборники стихов, но каждая — строго выверенное и выстроенное единство. Он медлил издаваться прежде всего потому, что подолгу строил и менял композицию, зато, выстроив, говорил о книге: “Отточена”.
Но свой композиторский дар он унес с собой, и то, что уцелело из его рукописного наследия, осталось разрозненным. Рассыпанные искры сгоревшего метеора.

Затасканное выражение “в огне гражданской войны” утратило реальность и стало риторической фигурой. Но огонь не риторика, а война и память о ней — тем более. Мадридский дом, где могли находиться рукописи Лорки, сгорел при бомбежке. Сглаживая память о войне, Франко, как известно, распорядился перенести все военные захоронения в одно место и назвать его Долиной павших. Широкий жест человека, развязавшего гражданскую войну, доныне многих умиляет, и у нас в России тоже. Семью Лорки он не умилил. Когда поступило распоряжение перенести прах поэта в Долину павших, его родные воспротивились с героической решимостью. Перенос был бы чисто символическим: гранадское селение Виснар, сказочное, как лунный свет, опоясано братскими могилами, и та, над которой установлена памятная плита с именем Гарсиа Лорки, — лишь наиболее вероятное место его погребения.
И только благодаря гордой непреклонности и неимоверным усилиям сестры поэта и его близких эти братские могилы не были потревожены. Прах поэта покоится в земле, которая была ему родной и которой наспех забросали его простреленное тело.

Вспоминаются строки другого поэта, великого (невеликими поэты не бывают), но пространственно такого далекого от Испании, — узбека Алишера Навои: “Хочешь цвести весной — стань землей. Я был землей. Я ветер**.

--------------------------

* -Анатолий Гелескул (21.07.1934 – 25.11.2011) — известен прежде всего своими переводами с испанского. Он переводил Кеведо, Антонио Мачадо, Хуана Рамона Хименеса, Федерико Гарсиа Лорку, Леона Фелипе, Мигеля Эрнандеса, испанскую песенную поэзию; стихи латиноамериканских поэтов – Сесара Вальехо, Октавио Паса, Висенте Уйдобро, Пабло Неруды. Не мене ярки его переводы польской поэзии – Адама Мицкевича, Циприана Норвида, Болеслава Лесьмяна, Константы Идельфонса Галчинского, Леопольда Стафф, Яна Лехоня, Кшиштова Бачинского, Юлиана Тувима, Виславы Шимборской, Чеслава Милоша.

Гелескул переводил также с португальского (Ф. Пессоа), французского (Верлен, Аполлинер, Нерваль, Бодлер), немецкого (Рильке).

Переводил также испанскую драматургию (Ф. Гарсиа Лорка, Х. Грау) и прозу ("Восстание масс" и эссеистика Х. Ортеги-и-Гассета, "Платеро и я", "Испанцы трёх миров", статьи и лекции Х. Р. Хименеса).

Гелескул – автор работ об испанской народной поэзии, о цыганско-андалузском и арабо-андалузском фольклоре, а также предисловий к изданиям многих из перечисленных выше поэтов.



** -По-испански ветер, воздух и песня звучат одинаково.

***
Плюшевый панда
Упал, поранил лапу.
Не брошу его.

***
Танюси, не плачь!
Что-то в воду упало?
Не тонет оно!

***
Иду, качаюсь.
Вырывается вздох из груди.
Край доски близок.

***
Иену нашла Муха.
Пир закатила.
Разбужен Паук.

***
Мы с Томуси-сан
Вместе на Фудзи идём.
Мы- санитары!

***
Нет одеяла.
Подушки нет. Есть кто-то
В спальне у мамы.

***
Гуси, хотите
Рыбы, иль суши?
"Ага!" — говорят.

***
Гейшей оставлен
Я на скамье под дождём.
Промок, как заяц.

***
Звонит телефон.
"Кто это? Слон?" — я спросил.
"Нет, это козёл!"

***
Ходить в Африку
Не нужно самураям.
Там Бармалей-сан!

***
Бараны стучат в ворота.
Ох, сделать бы
Им харакири!

***
Гейшу купил я.
Из латекса сделана.
Зиной звать стану.

----------------
из Интернета.

Классификация дур.

Дура феерическая

На нее прикольно смотреть, предварительно спрятав все колющие и бьющиеся предметы. Остра на язык, наблюдательна, в меру добра, в голове — месиво из обрывков школьных знаний уровня 6-го класса, сериалов, рассказов подруг о несложившейся личной жизни и собственных причудливых представлений о жизни и мужчинах.

Дура злобная

Битая жизнью по собственной глупости, считает себя умной, белой и пушистой, а окружающих — идиотами, дoлжными ей все на свете. Живет с мыслью, что она заслуживает бoльшего и всячески демострирует это окружающим.

Дура бытовая

Обнаруживает с детства вдолбленные матерью поведенческие клише, как-то: готовка, уборка, стирка, глажка, парикмахерская, магазин. Вырезает из женских журналов рецепты блюд, диет, масок для лица и коленок. Круг чтения ограничивается женскими романами и гороскопами. Точно знает, почем помидоры на рынке и что логистика — раздел филологии.

Дура возвышенная

Полная противоположность предыдущей. Не приспособлена к быту, зато всей душой тянется к прекрасному. С легкостью рассуждает о колористике в картинах Малевича, эстетике экзистенциализма или различиях стилистики Мураками и Мисимы. Мечтает о прекрасном принце на белом коне, а в книжке «Анжелика и король» держит засушенный цветок, подаренный в далеком детстве 13-летним соседским мальчишкой. Юмора не понимает. Питается подгоревшей яичницей со скорлупой.

Дура набитая

Оптимистка, на всякие жизненные темы рассуждает очень здраво, но при этом умудряется влипать в совершенно дурацкие ситуации. Даже если окружающие в один голос советуют одно (а посоветоваться она любит) — из нелепых ситуаций выходит, согласуясь со своей парадоксальной логикой. Потом плачется, обзванивая всех ранее советовавших. Через некоторое время впадает в философию («могло бы быть хуже») и влипает в следующую дурацкую ситуацию.

Дура клиническая

Этот вид изучается в специальных медицинских учреждениях. На свободном выгуле практически не встречается.

https://matveychev-oleg.livejournal.com/7...

Через две недели, 13 июня 2018 года, исполняется 130 лет со дня рождения моего самого любимого поэта.

Фернанду Пессоа (Fernando Pessoa) — гений португальской и мировой литературы.


В ранней юности я впервые увидел его стихи — и был потрясён, раздавлен той глубиной, той вселенской мудрой печалью, которыми исходили его строки.

Да, конечно, я не знал языка оригинала.

Но его переводили замечательные мастера, чьи работы я читал многажды, переводы других европейских поэтов, и потому верил им безоговорочно.

Но сейчас — не о них, о переводчиках, а о предмете моего поклонения и восхищения — о Фернандо Пессоа.

Итак, кто же он, человек, всю свою жизнь создававший двойников, создававший гениально настолько, что они зажили соей собственной жизнью, как никто и ни у кого ранее?

Альберто Каэйро, Рикардо Рейс, Альваро де Кампос, Бернардо Суарес...
Миры, самостоятельные вселенные.

Всё это есть в сети, созданные им личности реальны и живут своей жизнью — и ждут своего читателя.

Человек, считавший, что поэт и писатель – не профессия, но призвание, указывавший в автобиографии в графе "профессия" — переводчик.

Человек, считавший себя христианским гностиком, либералом, консерватором, каббалистом, масоном, мистиком, националистом, эрудит, знавший литературу в совершенстве, от Гомера до Бальзака, почитатель Шекспира, немецкой поэзии, Блаватской, блестящий знаток английского языка, писавший на нём так же, как и на родном, модернист и билингвист ( что встречается не так уж часто ) , поэт, увидевший при жизни лишь один свой поэтический сборник, пессимист до мозга костей, неудачник в любви, неплохой нумеролог, составивший более полутора тысяч(!) гороскопов, многих известных личностей, в том числе португальских поэтов и даже своих гетеронимов.

Человек, чьё поэтическое наследство огромно — более 30 000 страниц — и до конца ещё не опубликовано.

Политическая карикатура, фельетон, жёсткая сатира, тонкая лирика, глубокая философия, патриотические стихи, непревзойдённое создание литературных масок.

Человек, всю свою недолгую и такую плодотворную жизнь искавший ответ на вопрос "кто я?" — и не находивший ответа, человек, бесконечно одинокий и одновременно ощущающий своё единение со всем миром, с каждым из людей.


АВТОПСИХОГРАФИЯ

Поэт измышляет миражи —
Обманщик, правдивый до слез,
Настолько, что вымыслит даже
И боль, если больно всерьез.

Но те, кто листает наследье,
Почувствуют в час тишины
Не две эти боли, а третью,
Которой они лишены.

И так, остановки не зная
И голос рассудка глуша,
Игрушка кружит заводная,
А все говорят — душа.

Это стихотворение в гениальном переводе А.М. Гелескула, как мне кажется, наиболее точно выражает суть Поэта, его душу, его стремления и мечты, его отчаяние и тоску.

Я мог бы долго говорить о Фернандо Пессоа, многие и многие его стихи я знаю наизусть; его творчество сильно повлияло и на меня, как поэта, но говорить об этом — всё-таки не то, что открыть любимый том, сесть в кресло и погрузиться во вселенную самого большого романтика и философа среди поэтов.

В заключение приведу одно из сильнейших стихотворений автора в потрясающем переводе Е.В. Витковского.


ЭЛЕГИЯ ТЕНИ

Мельчает род, и опустела чаша

Веселья прежнего. Уже давно

Холодный ветер — ностальгия наша,

И ностальгия — все, что нам дано.



Грядущее минувшему на смену

Ползет с трудом. А в лабиринтах сна

Душа везде встречает только стену;

Проснешься — снова пред тобой стена.



Зачем душа в плену? Виной какою

Отягчены мы? Чей зловещий сглаз

Нам души полнит страхом и тоскою

В последний сей, столь бесполезный час?



Герои блещут в невозможной дали

Былого,- но забвенную страну

Не видно зренью веры и печали;

Кругом туман, мы клонимся ко сну.



Который грех былого столь жестоко

Бесплодьем искупить пора пришла?

Зачем столь беспощадна воля рока,

Столь сердцу безнадежно тяжела?



Как победить, сникая на излете —

Какой войною и каким оружьем?

Для нашей скудной и заблудшей плоти

Ужели казнь горчайшую заслужим?



Прекрасная земля былых героев —

Под знойным солнцем средь лазурной шири,

Что высоко сияло, удостоив

Всех милостей тебя, возможных в мире!-



О, сколько красоты и славы прежней!

Надежды опьяняющая рьяность —

Увы, чем выше взлет, тем неизбежней

История: паденье в безымянность.



О, сколько, сколько!.. Вопросишь невольно,

Где все, что было? В глубине Гадеса,

Во свете черном никому не больно,

Ничьи стенанья не имеют веса,-



Кого, по воле темного владыки,

Отпустят в жизнь из царства древней тьмы,

Когда придем по следу Эвридики —

Иль станет так, но обернемся мы?



Не порт, не море, не закон, не вера —

Велеречивый, горестный застой

Царит один как мертвая химера

Над- скорбной влагою, над немотой.



Народ без рода, стебель без опоры,

Предпочитающий не знать о том,

Что смерть спешит к нему, как поезд скорый,

И все в нутро свое вберет гуртом.



Сомнений и неверия стезя,

Ведущая во глубину сознанья,

Где никакою силою нельзя

Спастись от косной жажды нежеланья.



Сиротству подражая и вдовству,

Мы записать хотим рукой холодной

Тот сон смешной, что видим наяву,

Сон бесполезный, скучный и бесплодный.



Что станет со страной, среди народов

На Западе блиставшей, как маяк,

С когортой рыцарей и мореходов,

Вздымавших гордо португальский флаг?..



(О шепот! Вечер, ночь уже почти —

Сдержи слова ненужной укоризны;

Спокойствием страданье сократи

В огромном сердце гибнущей отчизны.



О шепот! Мы неизлечимы. Ныне

Нас пробудить бы, мнится, только мог

Вихрь той земли, где посреди пустыни,

У бездны на краю, почиет Бог.



Молчишь? Не говоришь? Ужель полезней

В себе лелеять слишком горький опыт,

О родина! Как долго ты в болезни —

И спать-то не умеешь. Жалкий шепот!)



О день, в тумане будущего скрытый:

Король воскресший твердою рукой

Спасет народ, и осенит защитой —

Взаправду ль Бог назначил день такой?



День очищенья от греха и срама —

Когда прийти назначено тебе,

Исполнить долг, разверзнуть двери храма,

Затмить глаза блистающей Судьбе?



Когда же, к Португалии взывая,

К душе-пустыне, дальний голос твой

Прошелестит, как благостная вайя

Над влагою оазиса живой?



Когда тоска, дойдя до крайней грани,

Увидит в час перед рассветом, как

Возникнут очертания в тумане,

Что ныне сердцу грезятся сквозь мрак?



Когда? Движенья нет. Меланхоличный

Черед часов: душа привыкла к яду

Ночной досады, вечной и обычной,

А день способен лишь продлить досаду.



Кто, Родина, расправился с тобой,

Отравленною сделал и недужной,

Кто жалкой наделил тебя судьбой,

Прельщая пищей — сытной, но ненужной?



Кто вновь и вновь тебе внушает сны?

Кто вновь и вновь тебя могилой манит?

Твои ладони слишком холодны.

О, что с тобою, в жизнь влюбленной, станет?



Да, ты жива, да, длится бытие,-

Но жизнь твоя — лишь сонные мгновенья...

Все существо облечено твое

Позорною хламидою забвенья.



Спи — навсегда. Знай, греза голубая

Хотя бы не спалит тебя дотла —

Как сон безумный, что любовь любая

К тебе, о Родина,- всегда мала.



Спи безмятежно,- я с тобой усну,

Волнениям подведены итоги;

Ты, у надежды не томясь в плену,

Не будешь знать ни жажды, ни тревоги.



Спи, и судьбы с тобой единой ради

Пребудут отпрыски твоей семьи

В таком же сне, и в нищенской отраде —

Обнять стопы любимые твои.



Спи, Родина,- никчемна и ничтожна,

А коль узришь во сне надежды свет,

Знай, все — не нужно, ибо невозможно,

И цели никакой в грядущем нет.



Спи, кончен вечер, наступает ночь,

Спи,- ненадежный мир смежает веки,

Предсмертным взором отсылая прочь

Все, с чем теперь прощается навеки.



Спи, ибо все кончается с тобой.

Ты вечной жизни жаждала во славе

Пред этой пустотою голубой —

Быть вечным вымыслом? О, спи, ты вправе



Исчезнуть, не внимая ничему;

Для праздных душ в мечтаньях мало проку;

Вечерний час уводит нас во тьму

Навстречу ветру, холоду и року —



Так, лику смерти противостоя,

Взглянув во мрак, что мир вечерний кроет,

Промолвил римский Император: «Я

Был всем, однако быть — ничем не стоит».



( Omnia fui, nihil expedit.

Император Север )





Мой самый любимый Поэт.

Фернандо Пессоа, Fernando António Nogueira Pessoa, 13 июня 1888, Лиссабон — 30 ноября 1935.

Король небытия.