А. Балабуха: "Безлимит".

Из аудитории: У-у... Это в собаку где он превратился?

А. Балабуха: Да.

Из аудитории (другой голос): А, про соба... ой.

С. Удалин: Очень социальный.

А. Балабуха: Социальный — да, но. В чём вся беда: в моём представлении... Понимаете, я каждый раз вспоминаю байку на курсах, Серёжа (Удалин) её уже наизусть знает, по-моему, я при нём десятый раз буду говорить, но уж вы меня извините. Я всегда вспоминаю вот этого несчастного монгольского арата, который, по-моему, в 22-м или в 24-м году вкатил в славный город Улан-Батор на деревянном велосипеде собственной конструкции, увидел раскатывающие там железные, поломал свой об колено и ушёл взад пасти верблюдов, обиженный на всю жизнь. Понимаете, нельзя позволить себе оказаться в этой позе.

Был в своё время, ещё в 60-е годы, у нас опубликован переводной — великолепный рассказ! — рассказ Крэйна... не помню, как его звали, Дж. Крэйн, а вот имени не помню, он там Джеймс или Джеффри, хрен его знает, не помню сейчас... — "Пурпурные поля" (на самом деле автора звали Роберт Крэйн). Вот он — на эту самую тему. Если уж ты за такую тему взялся, ну будь любезен, посмотри, кто ещё об этом писал до тебя — переплюнь! А здесь, кроме переноса того, что там сделано на американской реальности на российскую реальность, не сделано ничего. А переноса мало.

Вы простите меня, пожалуйста, но в своё время Александр Сергеевич Пушкин зачитывался повестью, которая называлась "Нешшастные приключения Машеньки Лесковой и кавалера Гринёва" сочинения батюшки Прево. Ну, догадались, что это такое? Для удобства понимания российским обывателем действие было перенесено из Парижа в Москву, соответственно, ссылали Машеньку не в Виргинию, а на Урал, вернее, в Оренбургские степи — и именно поэтому потом в "Капитанской дочке" эти самые степи и вылезли, и Оренбургская крепостца — это всё оттуда.

И вот эта модель перелицовки иностранного текста на русский материал слишком часто эксплуатировалась в нашей литературе — и даже если это совпадение случайно, если автор действительно этого не читал, не знал, охотно верю в это — но впечатление у любителя фантастики это создаст поневоле, у того, кто хоть немножко знает фантастику, потому что этот рассказ из золотого фонда фантастики, он из мировых антологий... Понимаете? Вот такие вещи — они каждый раз заставляют печаловаться либо о том, что автор не знал и в тысячный раз открыл Америку, либо он просто-напросто переименовал эту самую Америку в Берег имени Леонида Ильича. Вот либо-либо. И то, и другое как-то...

А. Петров: Кубатиев об этом говорит часто...

А. Балабуха: Ну, справедливо говорит!

А. Петров: ...нужно знать, что об этом писали до вас, что именно об этом писали до вас, что здесь ещё можно сказать, и по силам ли будет сказать ещё что-нибудь.

А. Балабуха: Извините, с Аланом я не стану спорить, я полностью с этим согласен, подписываюсь под каждым словом — это и мой тезис, точно так же.

 

 

(Продолжение следует.)

Из аудитории: У меня такое ощущение было, когда я начинала читать, что это день спустя.

А. Балабуха: День спустя, совершенно верно. А там на самом деле прошло уже... он уже давно демобилизовался, он там то-сё, ходит... – то есть это, по крайней мере, месяцы после войны. А это просто «один послевоенный день» – да, это реально.

Хотя я понимаю, на что это, опять-таки, аллюзия. Кто, кстати, уловил? (В аудитории продолжительная тишина.) Ну, блин, «Двадцать дней без войны», Симонов. Чётко совершенно.

А. Петров: Тогда возникает вопрос: если автор пользуется аллюзиями...

А. Балабуха: А она пустая потому что! Она не нагружена действительной какой-то перекличкой с Симоновым.

А. Петров: То есть тут какие-то обозначены аллюзии – а на самом деле альтернативка и альтернативка.

А. Балабуха: Совершенно верно.

(Примечание: рассказ «Один день после войны» ещё будет разбираться отдельно.)

А. Балабуха: Ну ладно, вернёмся к «Небезнадёжному». (Обращаясь к А. Петрову) Так, вы всё рассказали, Саша?

А. Петров: Я – да. Я говорить могу ещё очень долго, но...

А. Балабуха: Кто ещё готов по этому поводу что-нибудь сказать?

(В аудитории слышны разные голоса, общий смысл – что все, кто хотел – уже сказали.)

А. Балабуха: Ладно. Тогда мне, бедному, остаётся. Ну как вам сказать... Я согласен с Сашей, что написано – с точки зрения создания текста – более или менее пристойно, хотя не без огрехов. Потому как когда я вижу «только Танька-жена» через дефис – а кто у него ещё есть? Танька-тёща, Танька-любовница и Танька-дочка, очевидно. И, чтобы не путать, он их вот так вот крестит. Непонятно.

А. Петров: Там запятая...

А. Балабуха: Там не запятая, там дефис.

А. Петров: Нет, я говорю, там надо было запятую, или отбить там двумя тире.

А. Балабуха: А! Надо было, да. Ну или что-то ещё. А я говорю о том, как сделано. «Как надо» – это ж всё просто.

А. Петров: Через дефис – это получается как прозвище.

А. Балабуха: Да, но прозвище должно быть оправдано. Потому что есть Васька-кузнец и есть Васька-пастух, чтобы не путать. Вот только тогда это работает. И здесь тоже: Танька-жена и Танька-баба – вот, чтобы не путать. (...)

Но самое главное здесь что... Насчёт позитивности я полностью согласен и присоединяюсь к этому, но главная беда этого рассказа заключается в следующем: в любом случае в фантастике введение в действие некой могучей высшей силы должно быть оправдано происходящими событиями. Из этого правила бывают некоторые исключения – но они именно «исключения, подтверждающие правила», например, когда Булгаков вводит в «Мастере и Маргарите» дьявола – но даже дьявол, фигура практически всемогущая, но «супротив милиции он ничего не смог», как было сказано в классике. Он против этой самой московской реальности того времени ничего не смог. И дать ничего не смог, окромя покоя, – так и то посмертного. Всё. Это бессилие, понимаете, даже всесильных, казалось бы. Но весь роман – он, собственно говоря, и есть ода бессилию. Там на всех уровнях это проходит: и Мастер бессилен, потому что он не справляется с ситуацией, и Маргарита, ставши ведьмой, может учинить только скандал на кухне – и всё. То есть это на всех уровнях – и на уровне Иешуа, и на всех уровнях все на самом деле бессильны перед реальностью. Реальность давит всех. Реальность давит Пилата, реальность давит Иисуса, реальность давит Мастера, реальность давит Маргариту – реальность давит всех. Но там это действительно сверхзадача. Во всех остальных случаях если вводится вот такой «главный калибр», то, извините пожалуйста... пушки не вводят для того, чтобы стрелять по воробьям. Азбука. Ежели пушка – значит... (...) А вот здесь вводится вот такая сила, инопланетяне некие, в которых каким-то образом до чрезвычайности заинтересовано страдающее человечество, а главным образом великая богоспасённая матушка Россия – и что? Для того чтобы вытащить одного алкоголика из запоя? Но извините: несоразмерна ситуация, созданная для решения поставленной задачи.

Из аудитории: Может быть, здесь подразумевалось, что страна может быть спасена за счёт того, что такие алкоголики небезнадёжны.

Б. Богданов: Нет, ну это заявлено...

А. Балабуха: На самом деле – нет. На самом деле российские алкоголики могут быть исцелены только в том случае, ежели появятся космические пришельцы, и к каждому на дом прилетит по генералу с президентом. Понимаете, это и так можно прочесть. А как надо читать? – а мы с вами не знаем, как надо читать. И вот это очень серьёзный недостаток текста. И – то, что говорил Саша о недостатке или, я бы даже сказал, отсутствии внутренней мотивации к этому перевороту. Потому что, опять-таки, даже эта высшая сила – она по сути-то дела задаёт банальные, ничего не значащие вопросы. Вот если бы оказалось, что вот за этой тайной последовательностью трёх вопросов встаёт какое-нибудь нейролингвистическое программирование и так далее, и что они вот с такой миссией, и что это вообще межгалактическое общество анонимных алкоголиков – тогда бы ещё я это понял.

Из аудитории: Скорая наркологическая служба.

А. Балабуха: Во-во-во-во-во. И что на самом деле так пришли к каждому алкоголику страны, но каждому объявили, что он один избранный.

Из аудитории: Ну, может быть, это как эксперимент, который потом...

А. Балабуха: Так вот мы и начинаем додумывать, потому что то, что есть – не удовлетворяет, и мы вынуждены додумывать. Мы вынуждены предлагать какие-то повороты и решения.

Из аудитории: Такая мысль возникла, что, в принципе, вместо всего этого (слово неразборчиво) ему хватило бы одной неисправной печени. И всё. И всё получилось бы так, как получилось.

А. Балабуха: Не скажите, потому что я знаю людей, которые говорят: «Мне осталось полгода? Ну чего там – полгода! Эх!..» – продают дом – и полгода гудеть будут.

С. Удалин: А потом оказалось, что врачи ошиблись.

А. Балабуха: И такое (бывает).

Из аудитории: Я вот только единственное вспоминаю – меня, к сожалению, память подводит – у нас какой-то был фильм такой, достаточно неплохой, там, где пьяница общается с собакой постоянно, с ним собака говорит.

С. Удалин: «Друг» назывался, Шакуров в главной роли.

Из аудитории: Да. И, по-моему, там как раз тоже человек доходит уже до предела, до нижней грани – и вот как-то до него смогла собака достучаться.

С. Удалин: У меня возникла идея, что увидел инопланетянина и подумал, что допился.

Из аудитории: И, может, это его и подвигло, да, что-то поменять. (...) Он мне показался самым таким... ну как раз, во-первых, там нет гадости какой-то...

С. Удалин: Он позитивный, да...

Из аудитории: Он не просто (позитивный). Вот я не очень люблю это слово, потому что это слово пустое. Его уже настолько затёрли и таким сделали его штампом.

С. Удалин: Любая классификация – она штампованная. Меня тоже раздражает, когда начинают говорить: ой, это там, не знаю, гиперреализм, что-то такое. Ни о чём не говорит.

А. Балабуха: Так. Значит, таким образом, с этим мы вроде, с алкоголиком, разобрались тоже.

С. Удалин: И слава богу.

 

 

(Продолжение следует.)

Из аудитории: Если алкоголик как элемент, то он часто присутствует.

А. Балабуха: Нет, как элемент — другое дело. И не как алкоголик, а алкоголь как элемент. Это имеет право на существование.

А. Петров: Тут же, в этом рассказе, как: алкоголик — это первоопределяющее качество человека, персонажа. То есть вся штука в том, что он безнадёжен, вообще. А потом оказывается, что и он — небезнадёжен. Как я это понял.

Б. Богданов: Он в первую очередь безработный.

А. Петров: Он? Нет это уже в следующую...

С. Удалин: Это следствие.

А. Балабуха: Нет, стоп. А вот тут, братцы, один возникает вопрос. Я пока сейчас никаких суждений не высказываю, только вопрос формулирую: он алкоголик и безработный? он алкоголик, потому что безработный? или он безработный, потому что алкоголик?

А. Петров: Ну, я сейчас точно не вспомню сам текст... По-моему, там нету этого.

А. Балабуха: А вот этого там нету вообще. И поэтому не поймёшь: он алкоголик, потому что он просто спимшийся мужик, и всё тут; или он лишился работы по вине, блин, проклятой Перестройки — и поэтому запил; или... Понимаете, прочитываться может неоднозначно.

Из аудитории: Видимо, подразумевается, что — естественно, его сгубила...

Б. Богданов: Нет, нет. Я думаю всё-таки: он так легко выходит из этого своего вечного запоя — алкоголик бы так легко из этого запоя не вышел.

А. Петров: А мне кажется, это как раз сказочный элемент.

А. Балабуха: О! Вот тут я с Сашей согласен полностью. Потому что по первоначальному тексту это человек вообще уже на предпоследней стадии деградации.

Из аудитории: Явно говорилось, что он безработный, потому что алкоголик. Потому что это как типаж...

А. Балабуха: Да, это скорее.

А. Петров: Это не рассказ про безработного: здесь ни слова нет о том, что он страдает без работы, что он как-то волнуется, что у него нет работы...

А. Балабуха: Нет, просто вот это прозвучало — поэтому я задал вопрос. Вопрос был не к автору даже, не к тексту, а по ходу обсуждения.

А. Петров: ...а вот то, что у него проблемы с алкоголем — это да, вот об этом прямым текстом и на хороших таких примерах было написано.

Б. Богданов: У меня вот почему-то создалось мнение, что он пьёт потому, что он не может себе найти работу. Вот такое впечатление.

А. Петров: Неважно, почему он пьёт. Может, он пьёт, не знаю, — комплекс неполноценности у него, кризис среднего возраста, смысл жизни потерял. Ну не озвучено нигде. Озвучивается, что он безработный — ну да, это факт, даётся мельком один раз, и, в общем-то, всё. Если я не ошибаюсь, один раз всего в тексте сообщается, что персонаж не имеет работы — что жена у него где-то работает, а он торчит дома.

Б. Богданов: Я из этого такой вывод сделал. Потому что уж больно легко. Мне не кажется, что это может быть фантдопущением...

А. Петров: Это не фантдопущение.

А. Балабуха: Это действительно элемент чуда.

Б. Богданов: Мне в такое чудо не верится, в принципе.

Из аудитории: Когда я читала, я думала: я бы поверила, если бы инопланетянин что-то сделал (далее неразборчиво).

А. Петров: Это уже второй вопрос — благодаря чему он бросил. Здесь это уже гораздо менее очевидно. Ну это с моей точки зрения так. Потому что если разбирать, что с ним произошло: человеку вот так нехорошо, к нему пришли и озадачили его... — неважно, уберём инопланетян — озадачили его тем, что вот кино здесь снимать будут, я не знаю, или ещё что-то. Создали какие-то проблемы. Инопланетянин совершенно неубедителен: приходит к нему вот такое чудо с грустными глазами и говорит (неразборчиво). Что вот из-за этого человек начал меняться — я как-то не верю. Штука в том, что показано, да, быстрое обретение человеком смысла жизни и, как следствие... кстати! — интересный момент: человек избавляется от алкоголизма, потому что находит какой-то смысл, вкус к жизни. Не работу он находит, а смысл и вкус к жизни.

Из аудитории: А смысл-то алкоголизма — именно в том, что ему скучно.

А. Петров: Да, причина его алкоголизма...

А. Балабуха: Нет, почему? Тут, Саша, вы не совсем правы: он себе именно... он находит себе занятие. Он то правит забор, то чистит сортир, то поливает капусту — но он находит себе занятие. Дело какое-то.

А. Петров: У него были дела и до этого, просто он подходит теперь к ним осмысленно.

А. Балабуха: Совершенно верно. То есть он находит дело — и считает это дело осмысленным.

А. Петров: Ну да. Но вот посыл, почему персонаж начал меняться — это мне совершенно неясно. Резкий смен... смена... бр-р... как это называется-то?..

Из аудитории (хором): Резкая смена образа жизни.

А. Петров: ...резкая смена образа жизни — она налицо, а что там произошло с ним — на самом деле непонятно. (Несколько слов неразборчиво) — и что там у него перещёлкнулось.

Б. Богданов: Его просто поставили перед фактом: нельзя пить. Изволь соответствовать.

А. Петров: Блин, хорошо, а вот другая ситуация: что-то заболело в боку, пошёл на обследование к врачу, а тот ему говорит: "Батенька, если ты будешь такими же темпами пить, через полгода тебя закопают". Никаких инопланетян не надо.

А. Балабуха: И всё равно будет.

Б. Богданов: А тут почувствовал какую-то ответственность, почему-то.

А. Петров: А в чём разница?

А. Балабуха: А вот почему? Нет этого понимания — почему.

Из аудитории: Кроме того, с тем же самым "почему" — почему он стал по-другому общаться со своей семьёй и так далее. Это параллельные вещи. Не может быть из-за того, что он два дня не пил — и резко решил, что теперь он будет общаться с женой и сыном.

А. Петров: Где-то было мнение — я вот не знаю, как Андрей Дмитриевич, разделяет его или не разделяет — о том, что фантдопущение в рассказ вводится только тогда, когда оно работает на главную идею, а не просто для антуража.

А. Балабуха: (Аплодирует.)

А. Петров: И вот здесь инопланетяне заменяются легко на доктора, на ещё что-нибудь.

А. Балабуха: В каком-то отдельном случае для антуража что-то может вводиться. Но это в отдельных случаях, а как система... Я полностью с вами согласен.

А. Петров: Ещё дюжину можно кинуть вариантов, которые с ним могли резко случиться — и, в общем-то, иметь на него тот же самый эффект. Непонятный.

А. Балабуха: И это правда. Причём, кстати говоря, у меня как раз в связи с этим рассказом... ведь там же, у Фредерика Брауна в этой "Важной персоне" — понимаете, точно так же, тоже инопланетяне, тоже алкоголик... Там решение другое, финальное — потому как они его делают до бесконечности счастливым, увозят и поселяют у себя в зоопарке, где зато у него в поилке водяры всегда сколько хочешь. Вообще как-то на меня очень пахнуло душком Брауна, честно скажу. И по-моему это что-то вроде "нашего ответа Чемберлену". Хотя верю, что, может быть, автор и не читал. Но тем не менее...

А. Петров: Если говорить о языке рассказа, если говорить о том, как автор всё это выпукло подаёт — то мне понравилось. Хотя персонаж неприглядный — но описан он, что называется, с душой. Вот это всё чувствуется, это всё ощутимо, осязаемо — всё это его и похмелье, и потом как он начинает постепенно оттаивать, замечать какие-то цветные детальки и так далее, и так далее, и так далее... Внешние проявления изменений в персонаже — они описаны, с моей точки зрения, если не великолепно, то очень хорошо. А внутренние изменения — совершенно непонятны.

А. Балабуха: Скорее даже не изменения, а мотивация этих изменений.

А. Петров: То есть: вот с человеком происходит такое — и какова причина?

А. Балабуха: Мотивация, причина. Согласен, да.

Из аудитории: Я вспомнил этот рассказ. Я могу только отметить, что мне импонирует сама проблематика. В данном случае мне лично это показалось конструктивным. Из всяких рассказов, которые были, и которые уходили в деструкцию — вот этот ушёл во что-то позитивное.

Из аудитории (другой голос): Кстати, да.

А. Балабуха: Вкуси надежды, всяк сюда входящий.

А. Петров: Я вот не знаю, насколько, так сказать, присущ алкоголизм большей части "Лаборатории фантастики", но почему-то большинство людей как-то очень соболезнующе к этому персонажу отнеслось.

Б. Богданов: А это общенациональная черта.

Из аудитории: Нет, дело не в том, что... Здесь можно говорить не об алкоголизме — здесь можно брать скуку, здесь можно брать рутину, здесь можно брать всё, что угодно.

А. Балабуха: Алкоголизм как метафора, вы имеете в виду?

Из аудитории: Алкоголизм — метафора в данном случае, да. Человеку скучно — и он разрушается.

А. Балабуха: Метафору тоже можно воспринимать буквально и можно воспринимать как метафору.

А. Петров: Хвалили этот рассказ именно за позитивность.

Из аудитории: Но самое главное, что вот этот слом у него происходит — в какую сторону? — а вот у него он происходит в хорошую сторону. Вот это мне нравится.

А. Петров: А сейчас, не знаю, тенденция что ли в фантастике — про хэппи-энды вот про такие, когда в лучшую сторону, не принято писать.

А. Балабуха: Так и в реалистике то же самое. Всё плохо, крест-накрест досками, и все ушли на фронт... валить нынешнюю власть, чтобы привести следующую, которая будет ещё вдвое хуже.

А. Петров: Причём, по-моему, это уже достаточно давно имеет место.

А. Балабуха: Да.

А. Петров: Если брать Рыбакова к примеру — замечательнейший автор с совершенно (далее неразборчиво, смысл в общем: мрачно у него всё и депрессивно).

С. Удалин: Извини, у Рыбакова своеобразный, но позитив, всё равно.

А. Петров: Нет. У Рыбакова самая позитивная вещь, замечательная, шикарная вещь — это повесть "Доверие". Очень светлая, очень хорошая, люди гибнут миллионами.

А. Балабуха: Но при этом не забывайте, в каком году он всё это писал. Не "в году", он это написал в двадцать лет.

А. Петров: Можно взять более поздние его вещи.

А. Балабуха: Можно. Но "Доверие"... Я это помню просто, потому что Славочка ко мне пришёл, в десятом классе учась, и "Доверие" он мне принёс где-то через год.

Из аудитории: Две последние вещи у него позитивные, которые...

А. Балабуха: Да, но он переработал... Слава — человек очень экономный, он все свои старые вещи перелопатил заново, чтоб ничего не пропало. Как говорил светлой памяти Леонид Ильич, "экономика должна быть экономной". Или "безотходное производство", как хотите.

 

 

(Продолжение следует.)

С. Удалин: "Любимый сайт"?

А. Петров: Нет, "Любимый сайт" — он не был направлен сюда, он экзотический по форме и, наверное, хорошо, что он не участвует, потому что мне кажется... Я не знаю, Андрей Дмитриевич интернетом насколько активно пользуется...

А. Балабуха: Нет, достаточно пользуюсь.

А. Петров: Там был один очень специфический рассказ один у нас — он написан в форме форума.

С. Удалин: Он был хотя бы интересен (?).

А. Балабуха: Я такие, в принципе, видел, так написанные.

А. Петров: Рассказ о том, что все люди умирают, а некоторые люди через десять-одиннадцать часов встают и продолжают жить. И вот эти люди — у них там свой форум.

Нет, не об этом рассказе я хочу поговорить. Был один рассказ — ещё один рассказ — который... Честно говоря, как организатор конкурса я должен быть нейтрален, но были рассказы, за которые я молча болел. Один из таких рассказов, он, по-моему, был к вам на мастер-класс направлен, — это рассказ "Убийство девочки-оленя". Рассказ, который достаточно много обсуждали, рассказ, который вызвал очень неоднозначную реакцию у участников, у общественности (там, вокруг конкурса, где-то человек двести).

Что я о нём хочу сказать... Вы же наверняка меня сейчас спросите, что я о нём имею сказать, да? Рассказ этот мне показался очень странным, потому что автор... автор... Я не буду говорить, кто автор, но я знаю, что автор этого рассказа — он очень любит экспериментировать с различными стилями, стилизациями, он даже пытался писать в стиле авторов других рассказов с предыдущих конкурсов и так далее... Чаще всего ему это не удаётся, либо это на грани фола, но вот здесь, мне кажется, это был удачный эксперимент. Рассказ очень необычный. Хотя сюжет, казалось бы, последовательность событий — она там довольно банальная: удавшаяся месть. Без каких-либо подвохов, без подводных камней: человек хочет отомстить, ему ставят цену какую-то, он эту цену оплачивает, потом идёт и мстит. На этом всё заканчивается. Ну, потом у него какое-то ещё раскаяние, но раскаяние неубедительное — сел и заплакал.

Но при этом — как оно написано. Это тот рассказ, который мне было приятно и интересно читать вне зависимости от того, о чём там было сказано. То есть вот этот вот... я не знаю, сюрреализм это, или как — какой-то совершенно фантасмагорический мирок, где поля из мяса и костей, где эта девочка-олень, которую какие-то охотники затравили, какое-то механическое солнце в небе крутится, какие-то демоны, которые сидят на плечах... Но при этом, что самое удивительное — я вообще на самом деле такой вот сюр не люблю — но при этом получился очень органичный мирок, то есть эти все его составные части — в них веришь. Лично я поверил. Автору удалось.

Б. Богданов: Могу сказать по поводу этого рассказа, я там даже отзыв написал по поводу... Вот эти фишки — с жиром девочки-оленя, всё вот это вот — они с одной стороны очень сильно украшают и создают колорит, с другой стороны — они рассказ портят. Мне так показалось. Что если бы это вот, эти яркие куски, если бы они были поглуше, потише... Впечатление у меня такое, что вот эта яркость — она ухудшила слегка... (В аудитории начинается обсуждение.)

Н. Витько: На мой взгляд, там тоже такая заезженная проблема, о которой, может быть, писали (...) Решена она получше, чем в рассказе "Обратный путь", но при этом экскурсии по (несколько слов неразборчиво) вот этого мира — они мне показались очень странными. Они, по идее, должны были создавать фантасмагоричную атмосферу — но они её... как-то вот для меня они её не создали. Для меня там опять какие-то куски. Есть сюжет, есть этот рассказ про героя, у которого там страдание, у которого там то-сё, (неразборчиво) демон — и всё это происходит на неком фоне, а фон такой фрагментарный: здесь кусок этого, здесь кусок этого, здесь какие-то конструкции недоделанные торчат... В общем, в результате этот мир для меня разваливается. Цельной картины нет.

А. Балабуха: (Обращаясь к А. Петрову) Так, погодите, не кидайтесь защищать, дайте, если кто-то ещё хочет сказать, а потом мы с вами вернёмся. (Обращаясь к О. Николаевой) Оля, вы помните этот рассказ?

О. Николаева: (Говорит тихо, а в соседней аудитории Логинов читает свои рассказы и местами заглушает её, поэтому — фрагментарно.) Я помню, да. (...) Я не поверила в этого персонажа. Наиболее живое место, по-моему, там диалог этого мальчика с демоном, когда демон ему отвечает на его мысли. (...) Очень раздражала (...) вот эта девочка-олень, как-то они непонятны... (...) Не объяснено совсем (...) почему эта изнасилованная девочка так отреагировала: то ли она была не против (?), то ли он ей заплатил в конце концов. (...)

А. Петров: Мне кажется, мы просто разные вещи обсуждаем. Например, я говорил о форме...

А. Балабуха: Правильно. Но просто, говоря о рассказе, мы говорим и о том, и о другом, и о третьем — и потом всё это сведём.

А. Петров: (Неразборчиво, что-то о том, что надо параллельными курсами, с разных точек зрения и под разными углами.)

А. Балабуха: Всё верно. Это нам и интересно, это и есть задача.

О. Николаева: Она (история) абсолютно разваливающаяся.

А. Петров: Честно скажу: за что рассказ ругают — вот за то, что он, якобы, разваливается — то я считаю его главным достоинством. Я считаю, что характеры... характеры мне там не интересны. История, которую мне рассказывают, — она тоже не интересна. От чего я получил кайф: получил кайф от этих вот кусков, очень разнородных — с одной стороны эльфы, с другой поля из кости и мяса, с третьей стороны какая-то совершенно непонятная девочка-олень — вот эти вот штуки, они на самом деле хорошая гимнастика для растяжки фантазии. Запускаются в голове шестерёнки, начинают шелестеть, пытаются какие-то ассоциативные связи найти. Если автор пытался действительно достучаться до воображения, до фантазии читателя, то в моём случае ему это удалось.

А. Балабуха: Вы знаете, Саша, (...) то, что вы говорите, у меня сейчас вызвало какую-то совершенно идиотскую ассоциацию с тестом Роршаха. (Смех в аудитории.) Вот вам дали эти кляксы, вы посмотрели и говорите: "Ах, как она прекрасна!" Понимаете? А кто-то смотрит на неё и говорит: "Ну и задница..."

С одной стороны, вы сказали очень важную вещь о том, что нечто в этом зацепляет, и начинают срабатывать какие-то ассоциации, крутиться колёсики и прочее. Вот это вы сказали об очень важном. Я сейчас не буду говорить, насколько это, на мой взгляд, применимо к данному рассказу, но само по себе это действительно имеет огромное значение. И если хотя бы в этом отношении рассказ вас зацепил, значит, он не до конца безнадёжен, как минимум. А вот что там "как максимум" — давайте разбираться. Кто-нибудь ещё что-то хочет сказать?

А. Петров: (...) Это мои, конечно, домыслы, но, зная автора — вернее, зная какое-то ещё количество его произведений — он любит эпатировать.

Б. Богданов: Он обошёлся без эпатажа в этом рассказе.

А. Петров: Нет, здесь есть своеобразный вызов общественности.

Б. Богданов: Все его рассказы такие.

А. Петров: Все его рассказы такие, но, слава богу, этот, по крайней мере, приличный. (Смех в аудитории.) Другие его рассказы в прошлые разы вызывали драмы: как вообще такое пропустили, такое нельзя давать читать людям и так далее. А вот здесь автор сел и написал рассказ такой, который... нравственный, по крайней мере, без... не оскорбляет... ничего и никого. Я думаю, что в какой-то степени автор любит эксперименты. Четыре его рассказа были на этом конкурсе, один из рассказов — попытка написать стилизацию под абсолютного новичка, и она ему, похоже, удалась, потому что кто-то в отзывах ему написал: "Учиться писать с нуля!" (Смех в аудитории.)

А. Балабуха: Вы знаете, это мне напоминает Остапа Бендера. Помните, когда он пришёл на киностудию и задал прекрасный вопрос: "А у вас плохие сценарии случаются?" — "Сплошь и рядом". — "Вот я вам такой принёс". (Смех в аудитории.) Написать под новичка и так далее — это не ахти какая сложная штука. Не знаю, зачем это надо. (...)

Что я могу сказать. Я не читал других рассказов этого автора, не знаю...

А. Петров: Это я так, просто, своё мнение... (...)

А. Балабуха: Нет-нет, это интересно, дополнительная информация всегда интересна. Но, говоря исключительно об этом рассказе и не зная, что автор великий специалист по эпатажу и любит подделываться под тех и под сех, я могу сказать следующее. Меня этот мир не зацепил так, как вас. Для меня он тоже распался на отдельные куски. Если бы за этими кусками за счёт какой-то скрытой мысли, какого-то тезиса, постулата, я не знаю... какого-то внутреннего сюжетного поворота пружины эти куски бы стягивались и соединялись, то даже отдельные клочки могли бы создать цельную картину. Здесь — для меня, по крайней мере — цельная картина не создаётся, они распадаются. Это первое. (...) Причём они написаны с разной степенью выразительности. Вот, кстати, сама эта девочка-олень написана невыразительнее всего. Даже вот эти поля, о которых вы говорили, они ярче как-то.

А. Петров: Я так понимаю, эта девочка-олень — она как некая мистификация. Что-то, что совершенно непонятно, заретушировано, оно проступает как будто сквозь туман.

А. Балабуха: Вы понимаете, в своё время в Артуровом цикле гораздо лучше это было решено через явление "зверя рыкающего", которого вообще нету, все рыцари Круглого Стола за ним бегают, на него охотятся — а вот фиг, нету его. Но рыкает. И вот это, между прочим, впечатляет — не зря вошло в поговорку, "аки зверь рыкающий". Вот отсюда не получается, до вот такого символа это никак не поднимается.

А что касается самой по себе фабульной истории с этой местью и прочим — извините, я понимаю, что это вещи несопоставимые, и не предлагаю сравнивать рассказы, а говорю только о самой концепции мести — самое блистательное, что я на сей счёт читал, это был рассказ Уильяма Тенна "Срок авансом".

Из аудитории: Мне тоже пришло в голову, именно, одно к одному.

А. Балабуха: Действительно, переплюнуть Тенна, взявшись за эту тему, какой-то найти... может быть, такой же, может быть, другой, художественно его переплюнуть... либо концептуально, либо художественно, либо и так, и так вместе — но переплюнуть Тенна это зада-ачка... Я не говорю, что он великий писатель, но этот рассказ у него — блестящий.

А. Петров: У Тенна сама постановка вопроса — другая.

А. Балабуха: У него очень точная постановка вопроса.

А. Петров: Если бы человеку было дано право отомстить — что бы он сделал? То есть там месть такая... безвозмездная.

А. Балабуха: Почему же, наоборот: возмездие — оно уже было. Она не безвозмездная. Помните эту прекрасную китайскую пословицу: "Если собрался мстить — выкопай две могилы"? Вот это вот очень точная штука. И Тенн, кстати говоря, работает именно в этом русле.

Так что не знаю. Меня он (рассказ "Убийство девочки-оленя") не убедил художественно, а его тезис, будем говорить, достаточно банален. Да, если бы этот художественный мирок меня зацепил так же, как вас (обращаясь к А. Петрову), я бы, наверное, к вам присоединился. Просто на меня это не сработало. Всё дело в том, что, очевидно, это срабатывает очень избирательно.

А. Петров: Оно сработало, да, не только по мне, то есть была какая-то категория людей...

А. Балабуха: Да, да. Какой-то процент будет, на кого это подействует.

А. Петров: Я не берусь стопроцентно полностью защищать этот рассказ, потому что в моём случае сыграла всего одна штука: вот этот вот странный мирок, и то, что автор попытался на какие-то ассоциации спровоцировать меня, и какие-то процессы в голове начались. А оно дорогого стоит, потому что выразительность (слово неразборчиво).

А. Балабуха: Согласен с вами. Ужаснее всего это средние типовые рассказики (каковых здесь, кстати, хватает).

(...) (Этот рассказ) абсолютно некоммерческий, именно вот в силу этого, но мы сейчас не об этом говорим. Это вот такая, так сказать, векториальная литература, которая (...) кого-то высветила, на кого-то попала. Хорошо. Она, безусловно, такая литература, имеет право на существование. Но вот как обеспечить, чтобы сошлись этот автор и этот читатель — загадка, и решить её, наверное, никто никогда не сможет. И это серьёзная проблема: в этом случае нельзя отметать произведение, потому что на кого-то оно сильно воздействует, с другой стороны, группа эта достаточно мала.

А. Петров: (Неразборчиво, что-то о том, что можно было бы сделать с этим рассказом.)

А. Балабуха: Так это вы уже говорите совсем о другом — о том, что автору делать дальше, рассматривая это не как картину, а как некий, причём достаточно мелкий, фрагмент. Строить таких гипотез я не рискую, потому что я понятия не имею, что же автор захочет сделать, тем паче, когда его нет, и у него не спросишь.

 

 

(Продолжение следует.)