Из аудитории: Вы знаете, с одной стороны он вызвал как раз ощущение безмерной гладкости. То, о чём говорили (когда обсуждали другой рассказ, "Наследство"): когда не к чему придраться, не за что зацепиться — и в то же время остаётся ощущение пустой комнаты. Да, хорошо, пространства много, чистенький ремонт. Ничего больше я не вижу.

А. Петров: Но при этом о нём говорили.

Из аудитории: Во-первых, мне понравилась очень структура текста. Да, очень часто используются вот эти приёмы "рваного текста", когда... пластами, смещены вот эти...

А. Балабуха: Это не "рваный текст", это так называемый "метод скрещённых лент".

Из аудитории: ...и выглядит это очень органично, очень хорошо это прописано, нисколько не режет глаз. Прекрасно... очень неплохо написан сам текст, не цепляется глаз ни за что. Очень органично выглядят все описания, само действие, повествование. Но вот ощущение того, что — а в чём же был конечный смысл? в чём была конечная мораль?.. Она здесь не прибита гвоздями, я не могу сказать, что она нарочито здесь выглядит. Но вот как раз вопросы к автору — остались. Что он хотел этим сказать? Ради чего? Вот именно ощущение того, что рассказ был написан под тему, на конкурс — это не наболевшее, это не что-то серьёзное, не что-то, что лично цепляет автора. Вот оно осталось, несмотря на всю эту гладь и приятность. Он действительно приятный, он оставляет после себя очень хорошие впечатления. Да, это важно, на мой взгляд. Читать его было приятно. Послевкусия — не было.

А. Балабуха: Понял.

(Из соседней аудитории доносится Святослав Логинов, крайне экспрессивно читающий свой рассказ. Возникает некое оживление.)

А. Петров: Логинов. Декламирует.

А. Балабуха: Извините, мне с Логиновым не тягаться. Он великий артист.

Хорошо. Так?.. (Обращаясь к Н. Витько.)

Н. Витько: Мне рассказ показался затянутым, причём затянутым именно... Очень долго была вот эта раскачка про мальчика, про вот эти рассуждения о полётах, могут летать — не могут летать, очень-очень-очень долго — и потом довольно кратко всё остальное: как вот он летит, как он попадает в этот город заброшенный и... В общем, концовка мне показалась даже более-менее ничего, притом что по-прежнему непонятно, что будет дальше. То есть полуоткрытый финал такой...

А. Балабуха: Почему "полу-"?

Н. Витько: Ну, с одной стороны вроде как город получил своего жителя, хотя бы одного, и такого, который этот город устроил, а с другой стороны — ну а дальше что? Вот. Но уж больно долго к этому подводилось.

А. Петров: А зато какое красивое название.

А. Балабуха: Любопытно другое: что, в сущности, рассказ небольшой, грубо говоря, пол-листа (авторского) всего-навсего...

А. Петров: Они все до полулиста. У нас просто ограничение было по объёму.

С. Удалин: Кроме внеконкурса.

А. Петров: Кроме внеконкурса, да, там до листа.

Из аудитории: Вот, кстати, поразило, что на таком небольшом объёме очень ёмко, очень красочно и очень живо прописан вот этот мир, о котором идёт речь. Настолько — как будто это действительно отрывок из очень большого серьёзного произведения. Вот это есть.

А. Балабуха: "Как будто" — что?

Из аудитории: Отрывок из очень серьёзного произведения...

А. Балабуха: (Аплодирует.)

Из аудитории: ...но взятый неудачно. Как будто это такой, знаете, кусочек, когда выбирали-выбирали — но взяли не то, что надо было, а взяли вот такой (слово неразборчиво).

Б. Богданов: Только солнце (в рассказе) заходит на востоке. (Смех в аудитории.)

А. Балабуха: А почему нет на той планете? У них всё может.

Б. Богданов: Солнце не может заходить на востоке. В принципе.

С. Удалин: Это слово будет другое.

А. Петров: Потому что восток — это там, где востекает, а запад — это там, где западает. (Смех в аудитории.)

А. Балабуха: Извините пожалуйста, тут таких ляпов — у всех, практически.

А. Петров: Встаёт на западе великий Царь Природы, / И изумлённые народы / Не знают, что им предпринять: / Ложиться спать или вставать.

А. Балабуха: Так, хорошо. (Обращаясь к С. Удалину.) Серёжа, читал?

С. Удалин: Я просматривал большинство рассказов. Там странно... То, что написано очень хорошим языком — да, но ничего не отложилось.

А. Балабуха: "Не отложилось". Понял. (Обращаясь к О. Николаевой.) Оль?

О. Николаева: Вот и я неоригинальна. Он такой обтекаемый показался, как рыбка — проскочил сквозь пальцы, и ничего. Просто красивый такой, но... настолько обтекаемый, что ничего даже не сказать.

С. Удалин: В принципе, Саша прав. Название красивое — и это, наверное...

А. Балабуха: Не, название хорошее, кто спорит.

С. Удалин: ...это главное достоинство рассказа.

А. Балабуха: Хотя на букву "П".

А. Петров: Вообще на самом деле рассказы со скучными названиями... Хочу сказать пару слов в защиту названий. Потому что когда перед человеком идёт список из сорока наименований, и ему нужно выбирать...

А. Балабуха: Да, на название падает глаз, конечно.

А. Петров: ...есть такие стоики, которые... Вот он сразу решил, что он прочтёт всё, начинает с буквы "А" — и до буквы "Я" он долбит последовательно все рассказы. Есть такие. А если только читатель разборчивый, если он не собирается прочитывать всё, что ему предоставили, то, конечно, он начинает выковыривать либо те рассказы, которые хорошо обсуждали, которые привлекли внимание дискуссией — ему посоветовали, грубо говоря, либо он смотрит по названиям. И в этом плане, конечно...

С. Удалин: В этом плане "Убийство девочки-оленя"...

А. Петров: ..."Убийство девочки-оленя" — хорошее название, хотя никакого отношения не имеет к происходящему в рассказе. (Смех в аудитории.)

Из аудитории: Это, по-моему, не самый лучший вариант, когда название делается ради того, чтобы его выхватили из списка.

А. Петров: Так нет, название — это часть текста. Вот точно так же, как то самое первое предложение или первый абзац в романе, который если не зацепил читателя — то он поставил книжку обратно на полку. Название — это ещё важнее.

А. Балабуха: Безусловно.

А. Петров: Вот оно стоит... Если оно называется как-то уныло совершенно и просто — никто читать его не будет. Вот.

Вообще на самом деле интересно будет — ну, это немножко не по теме нынешнего мастер-класса — но интересно будет как-нибудь потом... даже вам (обращаясь к Б. Богданову), наверное, будет интересно, вы любите всяческие конкурсные статистики, посмотреть, как коррелирует меткость названия с количеством прочтений.

Из аудитории: Кстати, да, это интересно, действительно.

А. Петров: Потому что у нас, в общем-то, цифры достаточно большие, читателей много, и просто посмотреть...

А. Балабуха: Но это ещё надо сочетать просто с анализом степени удачности названия, не только имея в виду привлечение внимания, но и имея в виду адекватность тексту. Нет, три пункта: адекватность тексту, способность обратить на себя внимание и суммарное влияние на популярность текста.

Из аудитории: Маркетинговый ход: чтобы оно продвигало текст (дальше неразборчиво).

А. Балабуха: Поскольку обращение внимания... Если бы не это, я бы не стал об этом говорить.

А. Петров: Конкуренция большая в любом сборнике... (Из соседней аудитории громкие продолжительные аплодисменты, практически ничего не слышно. Общий смысл такой: и сборники, и романы — приходишь в магазин, а там огромные стеллажи заставлены книгами, названия которых ничего не говорят, не привлекают внимания и не заставляют задуматься.) Удачное название — даже если содержание будет совершенно несоответствующее — ну вот я так считаю, — и, может, текст совершенно негодный — удачное название заставляет как минимум человека остановиться и присмотреться.

А. Балабуха: Об этом в своё время целая книжка была, называлась "Муки заголовка", есть у меня такая дома. Там очень любопытное исследование было.

А. Петров: Но это тоже талант надо иметь. Логинов, к примеру, тот же самый, говорил, что названия у него не получаются совершенно, и Кубатиев соглашался, говорил: "да, названия у тебя совершенно дрянные, все". (Смех в аудитории.)

С. Удалин: Не, ну чисто по конкурсу никакой зависимости я не увидел. Вещи, которые... под названием... ну, вот это должна быть вещь! — ан нет.

 

 

(Продолжение следует.)

1. На конкурс принимаются фантастические рассказы от 2000 до 20 000 знаков (на внеконкурс — от 1 до 40 000 знаков), соответствующие заданной теме и написанные специально для этого конкурса; сроки приёма работ — с 4 января по 24 января включительно (на внеконкурс — по 28 января включительно).

2. На конкурс принимается по 1 рассказу от автора. Участие во внеконкурсном состязании добровольное, принимаются от 1 до 4 рассказов от каждого автора. При достаточном количестве поданных работ один или несколько рассказов внеконкурса, набравшие максимальные баллы, проходят в финальный тур основного конкурса.

3. Конкурс анонимный, авторам-участникам запрещается раскрывать своё авторство публично или в приватном порядке, а также до завершения конкурса публиковать свой рассказ в бумажных изданиях или сети Интернет. Все рассказы подаются только с основной учётной записи автора на сайте "Лаборатория фантастики".

4. В первом туре конкурса авторы оценивают авторов следующим образом: рассказы разбиваются на группы, группы нумеруются, каждый автор должен прочесть все рассказы в группе, следующей за той, в которой находится его рассказ, и выбрать пятёрку лучших на его вкус. Из первого тура во второй проходит равное количество рассказов из каждой группы за исключением случаев с равными баллами.

5. Во втором туре прошедшие рассказы оценивают читатели — зарегистрированные пользователи Фантлаба (кроме собственно авторов второго тура, организаторов и судей из жюри), при этом оргкомитет будет пресекать любые случаи накрутки оценок или попытки целенаправленно "утопить" какие-либо работы. Для второго тура на каждый рассказ будет заведена страница-карточка, где можно будет поставить оценку и при желании написать отзыв (увеличивающий "вес" оценки); оценки и число проголосовавших читателей будут скрыты до конца тура.

6. В третий (финальный) тур проходит 10 рассказов из основного конкурса (в случае равных баллов их может быть больше), плюс при достаточной активности внеконкурса — один или несколько рассказов ещё и оттуда. В финальном туре тройку победителей определяет наше компетентное жюри (его состав будет оглашён несколько позже).

7. Победители конкурса получают книги с автографом Бориса Натановича Стругацкого, кроме того их рассказы организаторы отправляют в журналы "Полдень, XXI век" и "Мир фантастики" (при этом решение о публикации остаётся за редакциями журналов).

 

Обращение ведущего семинара

Повесть — жанр эпический. Уже одно это подразумевает древние корни и почтенную родословную, пусть даже вынужденную приспособиться к моде сначала ХIX-го, а потом и ХХ века.

Она обязательно рассказывала о чём-то — повествовала... Но по-своему, не так, как роман. Ей не всегда интересно действие. Она способна рассказать о том, что происходит в вашей душе, и это будет не менее захватывающе, чем "планеты, идущие в спираль". Не двигаясь, не скача, не гримасничая, не размахивая железом. Заставить события замереть, застыть в апогее, или столкнуться, высечь искры, отразиться в рассказчике, и дослать это отражение душе читающего.

Голос автора странным образом наполняет её: почти неразличимо, даже если повествователь откровенно произносит "Я".

Повесть — куда более трудная форма, чем роман. Особенно ясно это заметно в фантастике. Роман питает надежду вытянуть дело за счёт изобилия эпизодов, раскрученной фабулы, множества персонажей, тонких и глубоких рассуждений о кулинарных подвигах или поражающих свойствах винтовки "маузер". Повесть этого не позволит. Она рождается и живёт, либо сразу шлёпается бесформенным недоношенным комком. Роман часто создаёт у терпеливого читателя иллюзию значимости хотя бы из-за сил, затраченных на чтение — "ну как же, я столько времени извёл, это не может быть так плохо, как вы утверждаете!.."

Повесть, как поединок в любительском боксе, не допускает долгого топтания, ложных замахов; скорость, энергия, изощрённая техника, беспощадность и логика вместе с красотой укладывается в очень короткий объём — три-семь авторских листов, не больше. Стремительно и насыщенно, с жесточайшим и требовательным самоконтролем ясности, неизбежности и предельно личному стилю, который нельзя будет спутать ни с чьим другим, она должна явиться и остаться в памяти. Но не стать при этом аккуратным и мёртвым украшением. Оживить её труднее, чем мраморную статую, но, ожившая, она не забудется.

Мы попытаемся вместе понять, как это делается, и оценить по самому гамбургскому счёту, как это сделали вы.

Пощады не будет))) За закрытыми дверями развернётся вивисекция, аутопсия и даже пластическая хирургия, после которой неспособные к жизни станут пособием и напоминанием автору, как надо жить дальше. Способные станут сильнее, обаятельнее, и будут радовать создателей и читателей. Кто пройдёт наш семинар, будет жить не страшась, но думая и помня о своей работе. Верю — мы многое узнаем друг о друге и славно потрудимся.

 

Об Алане Кубатиеве

Алан Кайсанбекович Кубатиев — кандидат филологических наук, специалист по британской литературе (и, в частности, знаток англоязычной фантастики), автор недавно вышедшей в серии ЖЗЛ книги о Джеймсе Джойсе. Преподаёт на кафедре гуманитарных дисциплин в Институте специальной педагогики и психологии им. Рауля Валленберга, где читает курсы "Введение в литературоведение", "История зарубежной литературы", "Лингвокультурология", "Английский язык".

Алан Кубатиев — писатель-фантаст, представитель той самой "четвёртой волны", к которой относят В. Рыбакова, С. Логинова, Е. Лукина, М. Успенского, А. Лазарчука, М. Веллера. Участник Московского семинара молодых писателей-фантастов и знаменитой "Малеевки", свой первый рассказ Кубатиев опубликовал в 1979 году. Неоднократно он становился лауреатом литературных премий — "Бронзовой улитки", "Странника", "Серебряного Кадуцея", "АБС-премии" и др.

 

Условия участия в семинаре

Требования к присылаемым работам:

1. объём 3-6 авторских листов (т.е. 120-240 тыс. знаков с пробелами по статистике Microsoft Word);

2. принадлежность к фантастическому направлению литературы (т.е. наличие фантастического допущения как сюжетообразующего элемента);

3. законченность;

4. отсутствие публикаций (для принимаемой на семинар работы либо её версий).

Требования к авторам:

1. участие в Петербургской фантастической ассамблее (заочного разбора не будет);

2. готовность и способность прочесть все разбираемые на семинаре повести и участвовать в их обсуждении.

Так как семинар предполагает довольно глубокий анализ каждой повести, число участвующих в нём работ ограничено. Отбирая работы, мы будем отдавать предпочтение наиболее интересным в плане обсуждения, качественно вычитанным и присланным ранее других; кроме того, мы постараемся сделать список участвующих в семинаре повестей по возможности разноплановым.

Окончательный список (включая, возможно, "запасных") будет опубликован на официальном сайте за неделю-две до Ассамблеи.

Н. Витько: (Смеётся.)

А. Балабуха: А отрицательные?

А. Петров: Отрицательных не было.

Н. Витько: Ну-у... нет, читательские были, но такие уже...

А. Петров: Не, какие-то отдельные претензии были. То есть там не в восторге, да, но...

А. Балабуха: Но желающих потоптать ногами не было?

А. Петров: Желающих потоптать ногами — не было. В отличие от той же "Девочки-оленя" или, скажем, я не помню, присылали вам "Мёртвая голова" рассказ или не присылали на мастер-класс, но факт тот, что были рассказы, которые вызвали острую полемику. Этот рассказ не вызвал полемики никакой совершенно. То есть его прочли, похвалили и забыли. В нём я не нашёл, не почувствовал ни одного крючка, который бы меня зацепил и поволок бы дальше. То есть вот это... нечто такое... довольно вкусно приготовленное, но вот один раз можно его прочесть, и всё.

С. Удалин: И забыть.

А. Петров: И забыть, да. Наташ, извини, ничего личного. Ты спрашивала — я, вот, сказал.

Н. Витько: Всё нормально, не переживай (смеётся).

(Далее около полуминуты в аудитории шум, несколько человек разговаривают одновременно.)

А. Балабуха: (Обращаясь к Б. Богднову) Ну вот, давайте, сударь, давайте.

А. Петров: Рассказ про курьера.

Б. Богданов: Ну, он не курьер, он как бы... временно принимающий.

А. Балабуха: Он не курьер, он суррогатная матушка.

Н. Витько: (Смеётся.)

Б. Богданов: Мне в первую очередь что показалось странным: это то, что вот этот дар, переданный его бабкой, он настолько сильно его сразу переделал, что он начинает представлять себя женщиной, он начинает об этом как-то думать — вот это мне показалось странным, что это настолько сильнее его самого.

А. Балабуха: Ну так мужики-то, они все хилые, ведьмы — только дамы.

Б. Богданов: Ну и потом, мне не очень понравился конец, что вот это всё так... подведено. Появляется проблема — хоп! — есть рояль. Вот, картинка в зеркале, вот эта деревня. Приезжает в деревню — вот, значит, девушка, которая готова уже воспринять, забрать и так далее. То что вот эти — очень легко — переходы, это тоже как-то мне показалось...

А. Петров: Собственно, оно и не цепляет. Рассказ ровненько, ровненько так...

Из аудитории: Можно ли считать роялем то, что вообще-то идёт из детства воспоминание?

Б. Богданов: Это так воспринялось: когда у него проблема — он видит в зеркале это. Когда он приезжает в деревню — он сразу встречает человека, который ему нужен, сразу, которого не было в...

С. Удалин: А почему бы и нет?

Н. Витько: А зачем тогда приезжать? (...) Он-то и едет туда затем, чтобы встретить. Он же не на улице в большом городе её встречает!

Б. Богданов: А почему он увидел сразу её в зеркале?

С. Удалин: Нет, это нормальный ход сюжета, это нестрашно.

(Два последних оппонента принимаются спорить одновременно, к ним присоединяются сторонники и противники, некоторое время не слышно никого.)

А. Балабуха: Стоп, стоп. Несогласные, у вас есть возможность встать и... (Обращаясь к Б. Богданову.) Вы закончили?

(...)

А. Балабуха: А кто готов что-то сказать? (Обращаясь к М. Аркадовой.) Вы тут кидались грудью на защиту любимого отечества.

М. Аркадова: Конечно. Всегда любимого, поэтому и на защиту. Ну, поскольку я много хихикала ещё в процессе того, как он был написан, поэтому мне там кажется всё логичным, это я могу сказать.

(...)

О. Николаева: Мне в начале он понравился. Я когда начала читать, мне показалось, что, наверное, должно быть очень интересно. С середины он мне с такой же силой перестал нравиться. Концовка... там кроме того, что тоже была пришита мораль... но я, во-первых, не соглашусь, что... да, дар может ещё и не так поменять, подействовать. Мне просто показалось оправданным, что герой так... Мне не понравилось, что он не сам выпутывался из ситуации. Что его так (несколько слов неразборчиво), всё показали в зеркале, он поехал. Причём герой, он изначально казался даже живым. Не очень, но почти живым.

А. Балабуха: Так, в реанимашке (смеётся).

О. Николаева: (...) При том, что даже его умирающая бабушка, несмотря на то, что там мало написано про неё, она штрихами показана, она тоже показалась яркой. А вот эти отец с дочерью — они как с открытки, такие вот картонные совершенно. Они какие-то вот... совершенно не люди. И всё это... вдруг ему готовое решение дали в зеркале, ладно в зеркале ещё — он приехал, вот, готовое решение, сидит, ничего, выпутываться не надо, ничего самому делать не надо, никакого слома в общем-то и нету. Он ничего не делает.

Ещё мне не понравилось очень нарочитое "Настя" и "Настя". Очень нарочитое, одно и то же имя. Вроде и так можно понять, что автор хотел сказать, зачем так-то подсказывать? Ну а с другой стороны, эта девушка, которая встретила его, вроде бы она... Она сознаёт, с одной стороны, что у неё этот дар должен быть... Ну должна она быть хоть чуть-чуть поглубже и поумнее. Всё-таки ожидание какого-то дара — оно человека тоже немножко должно менять. Насколько оно Олега поменяло, получение дара, настолько эта девушка должна (несколько слов неразборчиво), даже семнадцатилетняя. Она описана как просто блондинка.

А. Петров: Это может быть семнадцатилетняя блондинка.

О. Николаева: Ну-у, она всё-таки ведьма, и она всё-таки сознаёт, что ей будет дано нечто сверх обычных возможностей, поэтому это должно как-то её изменить.

А. Петров: Был на конкурсе рассказ под названием "Магия для блондинки".

А. Балабуха: А, есть такой, да.

О. Николаева: (...) ...и плюс к тому ещё искусственная мораль в конце, опять же, приделана: вот, мол, как здорово, самое ценное обрёл, близких людей... (...) А начало — вот это понравилось. Как будто два разных человека написали.

Н. Витько: На самом деле это и писали два соавтора. Так что возможно, вы не мой читатель, а читатель моего соавтора.

А. Петров: Начало писала, соответственно, не ты?

Н. Витько: Нет, начало мы писали вместе.

А. Балабуха: (После некоторого молчания.) Бр-р... (Смех в аудитории.)

Н. Витько: Почему?

А. Балабуха: Никогда не мог понять, зачем нужен этот групповой секс. Ну ладно, кому-то нужен.

(Некоторое время шум, все обсуждают сексуальные аспекты соавторства, не слышно даже ведущего.)

А. Балабуха: (...) ...а кроме того это ещё и на коротком рассказе, я понимаю ещё — роман...

А. Петров: Хорошо, ну а Стругацкие как же?

А. Балабуха: А вот это — у нас вчера был на эту тему большой разговор. Стругацкие — это действительно очень редкое исключение полного — во время работы именно — полного творческого, духовного, интеллектуального симбиоза.

А. Петров: Ну хорошо, а Олди? Дяченко? Есть же такие постоянные соавторские дуэты.

А. Балабуха: Есть, есть. Так нет, я вам могу тоже их привести пачками, но, заметьте, в большинстве своём, в подавляющем большинстве это крупная форма. Там это как бы естественнее. А здесь, поскольку рассказ, тем более очень короткий рассказ, — это вообще ведь штука очень опасная, потому что в нём действительно должно работать абсолютно каждое слово. Это в романе вам простят и страницу, в крайнем случае пролистнут, и роман не очень-то пострадает. А в рассказе одно неточное слово уже убивает, в этом смысле рассказ предельно близок к стиху. И вот точно так же, как я соавторства в мире поэтов практически не встречал, так вот с короткими рассказами то же. Да, бывает, что авторы, которые написали в соавторстве десять романов, а тут согрешили — ещё и рассказик заделали, ну это бывает, это да. (Начало фразы неразборчиво) и стихотворение можно сочинить как буриме, по строчечке.

А. Петров: Там может быть взаимодействие на (том) уровне, что у одного рассудочная часть, а у другого...

А. Балабуха: Ну я понимаю, эмоциональная и так далее, да. Согласен, согласен.

Ну а по тексту... А что я могу сказать? Вот это тот самый случай, когда всё написано гладко, у меня даже пометки ни одной нет, ни одной запятой не исправил, даже как-то противно, вроде лишним себя чувствую.

А. Петров: А я знаю, я знаю, почему.

Н. Витько: (Смеётся.)

А. Балабуха: А с другой стороны — оно всё равно, я совершенно согласен, не цепляет. Тот самый случай, когда всё хорошо, всё правильно, но "тёпел ты еси". Потому что сам по себе даже сюжетный ход с даром этим — ну уже столько раз все кому не лень об этом писали: вот помирает старый ведун, и ему некому передать, вот помирает старая ведьма, и ей некому передать, вот помирает старый член ЦК, и ему некому передать... Ну... простите, уже — во (в смысле "во как надоело")!

Это с одной стороны. Можно использовать и это — но тогда обыграть так, как до тебя никто не обыгрывал. Здесь, увы, этого нету. Здесь вполне ожидаемое течение событий, и вдобавок — вот тут я с Олей совершенно согласен — ну всё уж больно гладко и просто. Единственный момент, у меня так взыграло ретивое, когда он себя начал девкой ощущать: ну, — думаю, — всё, ща будет транссексуал. Фиг вам! — не стало.

В защиту автора могу только одно сказать: ещё великое счастье, что он нашёл свою сестру, а не любимую женщину — тогда бы от этого вообще стошнило. Тут всё-таки это как-то не столь ожидаемо. Хотя намёк на это ещё был брошен в самом начале, и, опять же, при краткости рассказа ни одну фразу, ни одно слово не забываешь, и поэтому ты ждёшь, что там не договорено его матушкой вначале — оно должно обязательно повернуться и дать ему пинка. Дало.

Н. Витько: (Что-то говорит, неразборчиво.)

А. Балабуха: Нет. Понимаете, не хорошо, потому что вот ведь в чём весь фокус: когда пресловутое на стенке висевшее ружьё стреляет, то всегда ты думаешь: "А в кого выстрелит-то?" А здесь всё понятно: кому пинка и какого. И поэтому уже не интересно. Если на стенке висит ружьё, и там написан ярлык "Из него будет застрелен Иван Иваныч Пыров", то, прошу прощения, ужо не интересно, интриги уже нет.

Из аудитории: Тут всё так прорисовано...

А. Балабуха: Совершенно верно. (...) И хочется, чтобы мужик больше как-то к этому продирался, и чтобы его вот эта функция суррогатной матери в большей степени его как-то изменила, с одной стороны, и вообще — это представить себе... Сама вот эта идея "передачи через" — вот это единственное, что в рассказе есть ценного. Действительно, это то, чего не было — я, по крайней мере, не встречал. Может быть, где-то было, не знаю, но я не встречал — и мне это понравилось. Это хорошо, это оригинально, и достаточно убедительно, потому что действительно трудно себе представить, чтобы, если допустить эту модель о необходимости передачи дара, не было какого-то такого обходного пути на крайний случай, потому что таковые случаи за века должны были происходить неоднократно, само собой. Значит, что-то должно было существовать, предлагается вариант решения, очень интересно — но вот если бы рассказ был посвящён именно этому. А получается всё действительно очень просто и коротко. Поэтому, простите пожалуйста, я всю жизнь конфетки-леденцы не любил, мне бы то, чего разгрызть надо — а тут сосёшь, сосёшь, всё гладенько так, сладенько...

Н. Витько: Понятно.

А. Балабуха: Но при этом — я не знаю, кого из соавторов за это благодарить — текст сделан чисто. Причём к тексту у меня действительно, повторяю, нет претензий, он... ну, не могу сказать, что он сверхвыразительный, но в общем...

Н. Витько: За чистоту отвечаем (смеётся). (...) У меня работа такая — за чистоту текста отвечать.

 

 

(Продолжение следует.)