Вот он его туда притащил, вот его туда взяли, потом они начинают что-то такое городить, сшибка двух военных интересов — и вот, значит, как у нас разговаривают два агента высшего класса между собой:

" — Мы просто приложим их к нише Ворот Солнца — вот и все дела, — по-прежнему бодро объяснил Феликс, но, встретив хмурый взгляд Симона, забеспокоился. — Ты ведь сказал, что выяснил дорогу, так?

— В общих чертах, — хрипло отозвался агент".

То есть это два агента высокого класса — и один спрашивает другого: "Ты дорогу-то выяснил?" Ну, он говорит: "Так, в общих чертах".

" — Обещанный проводник так и не появился, только передал устные инструкции. Но я всё слышал...".

Если он не появился, но передал устные инструкции — как он их передал?

Из аудитории: Притом что потом "Я всё слышал".

М. Галина: "Но я всё слышал". То есть понятно, что если это устные инструкции — он их слышал, он их не нюхал. (...) Как он передал? Через кого? Каким образом? То есть — это разговор психов. И второй агент ему говорит: "Так рассказывай скорей, чтобы и я знал, а то мало ли что может случиться". Это не разговор профессионалов, это разговор сумасшедших или разговор фигур, таких вот абсолютно условных, которые возникли в голове автора.

Дорогой автор, ни один из здесь присутствующих вам не поверил. Ни один из присутствующих не захотел даже анализировать этот рассказ и ни один не заметил его центральной и чудовищной ошибки. Вы привлекли... Дальше что у нас идёт... ой, какой смех-то у нас идёт. "Если бы не инструкции проводника, Симон ни за что не отыскал бы затерянный город. Попросту прошёл бы мимо этой расщелины, или не решился заглянуть под огромный скальный козырёк, или, в конце концов, появился здесь в середине дня, когда в тени ничего толком не разглядишь". То есть представьте себе устные инструкции этого проводника, которые этот (персонаж) слышал и запомнил. Это огромная страна. Это путь к затерянному городу. Это не по комнате он ему даёт инструкции, (как) передвигаться: "Тут отодвинь этот стул, под ним увидишь этот камень...", да? Представьте себе объём этих устных инструкций, которые говорят: "...А теперь ты пройдёшь по этой тропе, потом повернёшь по этой тропе, потом вернёшься сюда, потом сюда, потом через этот перевал, потом через этот перевал, потом на этот скальный козырёк, но это будет не тот скальный козырёк...". Он же без карты ему передавал. Как можно передать устные инструкции, чтобы человек прошёл всю страну и заглянул под определённый козырёк скалы? Братцы, таких устных инструкций не существует, потому что они займут по описанию полгода. Человек не может пересказать устно путь к секретному городу так, чтобы обозначить каждый скальный козырёк. А если их агент до этого "запомнил в общих чертах", то что он ему рассказывает?

Что у нас происходит дальше... "Он надеялся, что не зашиб Родригеса насмерть. Судя по тому, как быстро появились на его дороге патрули, так оно и произошло". Значит, что происходит: он бьёт этого Родригеса по голове, чтобы тот не выдал путь к затерянному городу, не помешал ему пройти, при этом он его бьёт по затылку не насмерть...

Из аудитории: При этом они стояли лицом к лицу.

М. Галина: Да. И он надеется, что он его не зашиб. То есть пусть он передаст дальше, он его немножко стукнул — и тут же появились на дороге патрули. Откуда? Откуда в затерянном месте тут же появились на дорогах патрули? Где он их взял? У него рация была, да? Значит, он его не обыскал после того, что он (сделал)? (...)

Такое ощущение, что автор водит своих героев не по большой и очень сложной стране, не по большому ландшафту, а по комнате — потому что всё происходит в пределах такого очень условного замкнутого пространства.

Что у нас происходит дальше... Дальше он пишет, что "у Родригеса не получится, потому что дорогу к заброшенному городу он по-прежнему не знает". Как это "не знает", когда пару страниц назад они кричали: "Ну рассказывай, рассказывай скорее, а то я ничего не буду знать"?

И вот мы дошли к самому томному, что называется, месту этого рассказа. Мы имеем два фантастических допущения. Одно из них о том, что есть некий затерянный город, где хранится библиотека пришельцев — или какой-то источник таких знаний, супероружие, что-то супер-пупер, которое можно использовать на благо американской разведки, что они всё время стараются, делая глупости, как дилетанты какие-то, по ходу пути. И есть некий мистический источник, который находится вообще, если я правильно поняла, в Африке, и если опустить туда руки, а потом приложить их к скале этого затерянного города, где хранится библиотека или что-то пришельцев — то двери отверзнутся и всё будет круто. Братцы, где имение, а где вода? Почему руки, опущенные в какой-то мистический источник, должны открывать дверь в библиотеку? Я даже автора не спрашиваю, потому как что объяснит автор — это дело автора. Он не может вылавливать каждого читателя и говорить: "Я имел в виду то-то, то-то". У нас есть мистика, с одной стороны, — и есть фантастика, с другой стороны. Почему мистический ключ из одного места должен открывать фантастические двери в другом месте — я абсолютно не понимаю. И никто не понимает. Где это замотивировано — тоже непонятно.

Что там хорошо, в этом рассказе... наконец-то добрались до того, что там хорошо. Это сама идея того, что Че Гевара на самом деле подставил другого человека. Что он подставил своего коллегу, что руки Че Гевары не были совершенно волшебными, что вся эта история с руками — это такой как бы фейк и ошибка всех, а на самом деле был другой человек, который опустил руки в этот источник — и потом Че Гевара оказался на самом деле хитрым, противным таким вот... И название "Чужими руками" в этом смысле очень хорошее: оно двойное, имеет двойной смысл, и буквальный, и переносный.

Но, братцы, это всё. Вот этот вот финальный ход, когда всё это оказалось совсем не так, как все думали, — он как раз хороший. Но ни характеры героев, ни описания ситуаций, ни логика рассказа к этому ничему не приводят. Если сталкиваются мистическая посылка и посылка жёстко научно-фантастическая, надо быть феерическим асом, чтобы их как-то совместить, помирить и замотивировать. Это очень мало у кого получается.

Дорогие авторы, рассказ, как правило, предполагает одно-единственное фантдопущение. Если вы справитесь с ним — уже хорошо. Если вы вводите два — они могут убить друг друга. В этой истории два фантдопущения друг друга убивают, потому что они относятся к разным областям фантастики. Они не существуют вместе, они не совместимы, это масло и вода — они не смешиваются, а разделяются.

И, конечно, самая большая ошибка этого рассказа — это то, что ни характеров, ни рельефа, ни ситуаций на самом деле автор не видит. Это условные герои, условные ситуации, условный рельеф — и все ошибки автора происходят из этого. Пожалуйста (это касается всех), если вы пишете рассказ — очень внимательно представляйте себе, где происходит действие. Рисуйте карту местности, рисуйте план дома, где всё происходит; понимайте, сколько у вас должно пройти времени от одного места до перемещения к другому; понимайте степень трудности, сложности проблем, которые у вас могут возникнуть при этом перемещении. Потому что только тогда читатель почувствует то же, что и вы, увидит то же, что и вы. Иначе читатель очень растеряется и картины за словами он видеть не будет. Ваша задача — заставить читателя видеть за словами картину. И это, собственно, единственное, что мы можем сделать, если так получилось.

 

Продолжение следует.

Из аудитории: Ну... он же не единственный.

М. Галина: То есть там есть ещё несколько человек, у которых есть красивые латинские имена, и эти несколько человек путаются все друг с другом, потому что ни у одного из них не прописаны личностные характеристики? Да? Это, скорее, знаки — не люди?

Из аудитории: Да.

М. Галина: У кого ещё что есть по этому рассказу?

Из аудитории (другой голос): ...Поэтому он быстро вылетает из головы.

М. Галина: ...Потому что там нет живых людей, которые как бы наполняли бы его своей плотью — это касается характеров. А кто-то что-то хочет сказать про его наполнение, помимо характеров? По сюжету, по идейному посылу?

Из аудитории (другой голос): Сам сюжет мне понравился. Он необычный, потому что такая тематика (дальше неразборчиво).

Из аудитории (другой голос): Мистическая составляющая очень поздно начинается, она только на третьей странице начинает проявляться.

(Неподалёку поднимается шум, некоторое время ничего не слышно.)

Из аудитории: Мне показалось, что тяжеловато фантдопущение, во всяком случае, описание фантдопущения.

М. Галина: Скажите, там одно фантдопущение или их несколько? Вот мне просто интересно: сколько там фантдопущений на весь этот рассказ, вот по-вашему?

Из аудитории: Я бы всё-таки их не разделила между собой.

(...)

М. Галина: Сколько там фантдопущений? Кто вообще читал и может их вычленить? (В ответ — тишина.) Значит, что с вами случилось (обращаясь к автору). Вы видите, что вы своим рассказом настолько людей не заинтересовали, что даже сообразить, сколько и какие фантдопущения (они не могут). Я говорю сейчас очень жёстко, потому что как-то, видите, к сожалению, читатель ваш рассказ не принял. О***, которая очень внимательно, как я понимаю, читала... О***, что вы можете сказать по фантдопущениям в этом рассказе?

О.Д. (одна из участниц мастер-класса): Мне было тяжело его читать и, скажем так, я действительно пробегала его глазами. Местами. То есть я ухватила ковчег, я ухватила руки, я ухватила мотив героев, которые пробивались к этому ковчегу. Всё остальное у меня действительно... Поэтому я и написала в конце, что оно было тяжеловато, слишком сложновато.

М. Галина: Здесь дело ведь не в сложности. Что у нас произошло, давайте посмотрим, с рассказом ***. У нас есть очень экзотический материал, да? Вообще с экзотическим материалом есть две проблемы. С одной стороны, это большая подпорка и помощь для авторов фантастических рассказов, потому что экзотический антураж, во-первых, всегда к себе привлекает внимание, во-вторых, не требует некого точного знания бэкграунда, потому что никто этого не видел. Да, всё-таки есть какие-то удачливые люди, которые побывали в джунглях, в сельве и так далее — но их довольно мало, и они нас в ошибках уличать не будут. С другой стороны, очень часто бывает, что экзотический антураж пожирает характеры и персонажей. (...) Почему очень часто фантаст боится брать нашего с вами соседа по дому, по квартире, по работе и так далее (особенно начинающий фантаст) — потому что это требует точности, достоверности характера. Мы совершенно точно знаем, как в каких условиях может себя повести тот или иной человек, и требуем от автора правдоподобия. Если мы пишем, что он какой-нибудь Родригес, да? — кажется, что: у, Родригес! о, Родригес!.. Кроме как мы его назвали "Родригес" — и дальше всё понятно. А получается-то на самом деле, что ничего не понятно.

Мы начинаем вникать в эту историю и сразу сталкиваемся с фразой, которая лично меня очень удивила... заинтересовала, скажем так. "Один лишь Симон Куба, по прозвищу Вилли, теперь уже точно знал, куда стремится команданте. Для этого его и послал в отряд сеньор Родригес. Симон внимательно прислушивался к разговорам команданте с теми немногими, кому Че по-настоящему доверял, и в конце концов понял весь план". Я не говорю о том, что вот такое изложение, как в учебнике, — оно читательский интерес немножко губит. Смотрите, у нас опять та же самая история (...). Одна фраза пожирает другую — то есть последующая фраза истребляет то, что сказано. То есть (цитирует не дословно): "Один лишь Симон Куба знал, что происходит. Он прислушивался к разговорам команданте с теми, с кем команданте разговаривал". Кто знал-то? Значит, получается, что команданте делился с какими-то доверенными людьми своими замыслами, и эти люди знали, и команданте знал — но в первой фразе сказано, что это знал один лишь Симон Куба по прозвищу Вилли.

Сразу уже вот этой вот непоняткой автор уничтожает доверие вообще к тому, что сказано. Потому что мы сразу думаем: "Да что ж там происходит?" Команданте и его доверенные друзья ведут разговоры о каком-то событии, и нам говорят, что знает об этом один-единственный человек, хотя при нём ведут эти разговоры несколько человек.

Что происходит у нас дальше? Дальше у нас происходит очень смешная фраза. "Именно там, согласно сочинениям Джованни Олива, хранился упавший с неба ковчег бога Ильятексе. Правда, Эдмунд Кисс считает, что это просто библиотека пришельцев". Ну да, привет. А что, библиотека пришельцев — это "просто библиотека"? То есть это типа того, что там вот у нас такая замечательная вещь, правда, кто-то считает, что там что-то ещё более замечательное. Опять же: две фразы — они друг друга пожирают. Потому что библиотека пришельцев сама собой не менее интересна, замечательна и прекрасна, чем упавший ковчег бога. Эти два факта — они друг друга пожирают, мы их оцениваем совершенно неадекватно.

Дело в том, что читатель, когда сталкивается с такой вот подачей информации... (Ещё раз, это для очень многих, присутствующих здесь, почему-то вот эта взаимная аннигиляция двух фраз — она в этом пуле рассказов характерна.) Поймите, что у читателя в голове складывается некая картинка. Если мы тут же эту картинку уничтожаем последующей фразой или последующим словом — мы мешаем читателю читать рассказ. Он сразу начинает путаться.

И вот эта вот ошибка — она происходит постоянно. "Бой в каньоне Куэбрада-дель-Юро подходил к концу. Точнее говоря, у партизан заканчивались патроны. Хотя и стрелять было особо не в кого". Три фразы, в которых каждая из них, последующая, уничтожает предыдущую. "Бой подходил к концу". Читатель представляет себе — ну, что представляет человек, когда ему говорят: "Бой подходил к концу". Он представляет некую картину: перестрелку, трупы, пыльную дорогу, там, кровь на камнях... Дальше говорят: "Точнее говоря, у партизан заканчивались патроны". То есть бой подходил к концу — или просто партизаны где-то залегли, у них закончились патроны? И тут говорят: "Да и стрелять было особенно не в кого". Так у них закончились патроны — или им было не в кого стрелять? А если им было не в кого стрелять, то что такое "бой подходил к концу"?

Почему читатель не понял ваш рассказ: потому что вы всё время ему мешаете это сделать. Вы мешаете нарисовать картину.

Что у нас происходит потом? Потом происходит странная, непонятная аннигиляция уже образа главного героя. Мы все прекрасно знаем романтическую фигуру Че Гевары, команданте, да? Классный команданте, мы не знаем по-настоящему — никто не задумывается, — был ли это просто убийца, грабитель, бандит и так далее, или это был высокий революционер, который отдал свою жизнь ради свободы своей страны, или и то, и другое, вместе взятое — то есть очень сложная фигура. Очень романтичная. И что интересно — что команданте Че Гевара сейчас служит ядром формирования очень многих фантастических текстов, он очень популярен — если мы вспомним Карину Шаинян и её вот этот вот "Боливийский дедушка", из "Этногенеза". А хорошо бы вспомнить, потому что он вошёл в шорт-лист премии Стругацких, "АБС-премии". И знать такие вещи людям, которые пишут фантастику, вообще-то очень бы неплохо. Вы это читали?

С.У.: Нет.

М. Галина: Нет. А я советую. Не потому что там хороший Че Гевара или что-то. Надо знать своих коллег. Это, по крайней мере, уважительно. (...)

 

Продолжение следует.

А. Петров: "Лекарство от чумы" — его (неразборчиво, по смыслу — "его много ругали").

А. Балабуха: Странно. Я бы сказал, это рассказ с упущенными — но очень большими возможностями.

(В аудитории начинается шум и обсуждение.) (...)

С. Удалин: (Продолжает листать распечатки.) ..."Трясина" — не настолько интересна, чтобы...

А. Балабуха: А там ничего нет, на самом деле, настолько интересного, простите уж меня пожалуйста. Вот в оставшемся — ни одного.

(...)

А. Балабуха: "Лекарство от чумы" (...) этот рассказ сам по себе мне не нравится — я сразу вам говорю — не нравится, но этот рассказ на мой взгляд изобилует возможностями, которые можно было бы реализовать.

Б. Богданов: Автор на прошлом конкурсе разделил со мной четвёртое-пятое место.

Из аудитории: А кто его написал, напомните?

Б. Богданов: A.Ram.

А. Петров: A.Ram — он такой, деятельный товарищ, много пишет, активно участвует во всём...

Б. Богданов: Мне он категорически не понравился...

А. Балабуха: Рассказ?

Б. Богданов: Рассказ, рассказ — обилием... слепок.

Из аудитории: Нестыковок, да.

А. Балабуха: Например? Мне просто очень интересно.

Б. Богданов: Например: чума завезена контрабандистами. Причём сегодня они её завезли — завтра наутро весь город лежит. Спрашивается: каким образом они её завезли? Как они проникли сквозь рифы, и так далее, и так далее, чтобы завезти её?

Из аудитории: (Начало неразборчиво) ...на следующий день — там инкубационный период...

Б. Богданов: Да, да — меньше суток инкубационный период, и все лежат. Они не могли бы доплыть просто-напросто.

А. Балабуха: Ну, во-первых, так.

Из аудитории: Непонятно с лекарством, потому что его не тестировали, ничего. Его сделали — и знают, что оно помогает.

Б. Богданов: С лекарством, да. Вот, кстати, с лекарством мне он (автор) и написал, что я не прав в том, что... Я претензию предъявил: почему он (персонаж рассказа) так легко общается с этой женщиной, почему настолько не боится заболеть. Мне он написал, что: ну как же, вот, сделал вот этот Бартоломео две порции... вернее, три порции, одну себе (?), а одну отдал этому лекарю. И поэтому, значит, он не боялся. Во-первых, он к этому Бартоломео сразу относился с пренебрежением, и что он там может ещё сочинить — и почему он ему так сразу сильно верит? Никаких подтверждений тому, что эта чума лекарством лечится, кроме слова Бартоломео, что он где-то там кого-то лечил, нету. И третье — ну можно было просто поберечься чисто из осторожности! Вот почему такая вера сразу возникла в вот это лекарство?

Ну и там ещё всякие мелочи: про речку, которая внезапно взбесилась, полгода несла лёд... почему лекарь один в крупном городе... Там много вот таких вот мелочей, которые сейчас я уже не вспомню.

А. Балабуха: Со всем согласен абсолютно. Хорошо, спасибо. Кто-нибудь что-нибудь скажет?

Из аудитории: Несостыковки логические (...)

Из аудитории (другой голос): ...момент просветления, когда оказывается, что они перерождаются — но это тоже такая стандартная идея (далее неразборчиво).

Б. Богданов: И тут возникает сразу вопрос: почему он в этот момент, лекарь, сразу чувствует, что он убил мать этой девочки, а её как бы наоборот? Он, в общем-то, свой долг исполнил. Дал ей лекарство, чтобы она не заболела. В тот момент он никак не мог предположить, что эта болезнь на самом деле приводит к перерождению. Почему у него сразу мысль, что он вот такую ошибку совершил? И то, что они летают — это тоже — ну летают... — тоже это не факт, может, всё кажется. В общем, там обилие вот таких вещей. Но я в первую очередь смотрю логику.

А. Балабуха: Ну так правильно, молодец.

Из аудитории: Как здравый человек, любой... в первую очередь, да, за что цепляется взгляд — это за нелогичность. А когда ты не веришь, то дальше уже читать бесполезно.

А. Балабуха: Согласен. (Обращаясь к А. Петрову) Так, Саша, вы будете что-нибудь?..

А. Петров: Нет, я так, вякнул пару раз...

А. Балабуха: Хорошо. Ну, тогда я возьму на себя смелость напоследок. Для меня — честно вам признаюсь — этот рассказ имеет... ну, как бы у меня к нему личное отношение, потому что он совпал с одним моим. Тоже, помните, я сегодня говорил уже, что бывают неудачные рассказы, которые превращаются во что-то. Вот у меня был написанный ещё аж в 69-м году вдрызг никуда не удавшийся рассказ, который превратился года два тому назад в повесть, правда, до сих пор не опубликованную. Так вот, вот эта идея... причём я достаточно много консультировался с хорошими медиками, широко мыслящими, и, в общем, сама по себе эта идея о том, что целый ряд болезней... мы не будем говорить сейчас о метаморфозе, но есть болезни, которым лечение противопоказано на самом деле. Ну а идея метаморфоза сама по себе достаточно богата, и из неё можно много что вытянуть. Поэтому такое совпадение меня как-то лично вот затронуло.

Но — я вижу здесь, с одной стороны, в рассказе, помимо того, что было сказано и к чему я присоединяюсь полностью, ещё: во-первых, совершенно излишнюю христианизацию. Обратите внимание — на что: кто первым перерождается? Те бедняки, которые помирали неухоженные и так далее, непогребенные и прочее, то есть опять-таки — легче верблюду пройти через игольное ушко, чем богатому в царствие небесное.

Б. Богданов: Эта же мысль там (слово неразборчиво) тогда, когда лекарь пришёл туда, куда он шёл.

А. Балабуха: Да, да-да-да! Совершенно верно. Дальше, это же: что перерождение исключительно через страдание. Классическая христианская идея. Вот это данному рассказу не нужно на самом деле и является здесь лишним и, я бы даже сказал, чужеродным моментом.

Второе: здесь возникает ещё одна совершенно непонятная мне вещь — путаница между вот этой вот ответственностью лекаря, врача перед собой, собственной совестью, собственным призванием и прочим — и проблема свободы выбора. Они переплетаются совершенно неестественным образом, и не случайно в финале вынесено: "У него снова был выбор". У него выбор был всю дорогу, всё время, и безвыборной ситуации у него не было ни одной секунды, на самом деле. Непонятно, зачем.

То есть почему-то на сюжет, который можно было бы развить... и сам сюжет, и даже сохранив эту фабулу, можно было развить и сделать хороший рассказ. Почему я говорю, что, на мой взгляд, это очень плохой рассказ больших упущенных возможностей. Можно было сделать прекрасный рассказ, убрав всё лишнее и развив то, что на это работает, то, что, в принципе говоря, где-то даже намёками заложено. Убрать вот те противоречия, о которых вы говорили, логические, совершенно верно. Кроме того, безусловно, нужно уйти от слова "чума". Неслучайно даже Эдгар По ушёл, хотя чума навеяла ему это, но он ушёл и написал: "Маска красной смерти". Понимаете, чума — это вполне конкретная болезнь со вполне конкретными причинами. Здесь, в этом некоем мире условном, это не должна быть чума, это должно быть нечто. А тогда у нас с вами будут уже другие вопросы и к инкубационным периодам, и к способам лечения, и к чему угодно. Это "нечто" позволяет вытянуть вот эту метафору — метафору... я не знаю, для меня вознесение в небеса — это для меня здесь глубоко противно, а вот некоторая идея человеческого метаморфоза, быстрого метаморфоза — не эволюция, а быстрый метаморфоз — это очень интересная идея, и я бы с ней поиграл. Я уже играл с ней.

Б. Богданов (и кто-то ещё, одновременно): Тогда это будет совсем другой рассказ.

А. Балабуха: Да! Правильно. Я же вам сказал: это рассказ упущенных возможностей. Возможности эти в нём заложены, но ни одна из них не реализована. И в результате получился плохой рассказ — из мыслей, которые у автора были и которые наверняка позволили бы сделать хороший рассказ. Вот моё ощущение.

Из аудитории: Перерождение и улетание — это в явном виде было у Брэдбери, а в неявном... вылупление из кокона бабочек (дальше неразборчиво).

А. Балабуха: Да, о метаморфозе я всё время говорю. Идея проекции человеческой жизни на метаморфоз насекомых — она не один раз была, но и это можно ещё...

Из аудитории: Поэксплуатировать.

А. Балабуха: ...поэксплуатировать (...) если это грамотно применить. Сама по себе идея благодарная, с ней можно много чего сделать.

Из аудитории: Ну вот на самом деле, про то, что вы сказали, если убрать излишнюю христианизацию, если убрать вот эти страдания, через которые они почему-то должны... — и если оставить только... Тогда здесь получается только два варианта: или они через страдания возносятся, или они переходят на новую стадию развития, и это уже насекомые.

Б. Богданов: Ну, они не слишком страдают, по большому счёту. Очень быстро болезнь протекает — сутки.

А. Балабуха: Но всё равно...

Из аудитории: За сутки можно так намучиться!

(Некоторое время в аудитории шум, весёлое обсуждение различных мучительных недугов.)

Б. Богданов: Половину времени они вообще находятся в беспамятстве.

А. Балабуха: Нет, ну почему? Там вот с этой самой женщиной... И потом, кто сказал, что человек в беспамятстве не мучается? Извините меня, это неправда большая. Это неосознанно, но это всё равно мучение, и видно, что с человеком происходит. Так что...

(...)

Никто не говорит, что через мучение двадцатилетнее. Это не обязательно проказа, которая будет вас двадцать лет разъедать потихонечку, — это да, это быстро, но достаточно мучительно.

И вот в этом смысле рассказ, на мой взгляд (почему я о нём заговорил) показательный — именно потому, что, пожалуй, из всех, мною прочитанных в этой пачке, он в наибольшей степени подтверждает тезис о том, как автор может пойти по ложному пути и упустить все возможности, которые таятся в его собственной посылке.

А. Петров: Забавно, об этом сегодня говорила Мария Семёнова. Когда её спросили, использует ли она чужие, в других книгах почерпнутые сюжетные ходы, она сказала: нет, я использую чужие упущенные возможности.

А. Балабуха: Правильно сказала, умница Маша.