Многие авторы думают, что их цель — написать текст. Написать роман или рассказ, отталкиваясь от некой возникшей в голове идеи. Или статью такого-то объёма на такую-то тему. Короче говоря, написать текст, примерно похожий на другие подобные тексты.

Авторы, которые так ставят цель, похожи на дядю Ёлбарса с его валерьянкой. У того — просто таблетка, чтобы лечить. У этих — просто текст, чтобы писать. Все мы видели множество бессюжетных романов, путаных статей и сайтов с бестолковым контентом. Авторы всех этих текстов справились с задачей: написали то, что хотели. И если вы просто пишете роман, скорее всего, вы тоже справитесь. Писать роман долго, но не трудно. Вот только что это будет за роман?

Копирайтерам и журналистам несколько проще: есть бриф, есть ТЗ, есть редполитика. Но скажите честно: можно ли соблюсти все требования заказчика — и написать плохой текст? Безусловно, можно.

Когда цель настолько размыта, вы метите в никуда. Условиям задачи удовлетворяет почти что угодно. И, вероятнее всего, результат вас разочарует — если только вы ещё не привыкли мириться с посредственными результатами.

ТЕКСТ — ЭТО НЕ ЦЕЛЬ

Помните, когда-то я говорил, что текст — это не продукт, а протокол связи? Попробуйте посмотреть на него именно так. Ценен не текст как таковой, а то, что́ вы с его помощью хотите донести до читателя. Чего вы стремитесь добиться. Ценна ваша личность, если текст для вас — это способ выразить себя.

Так чего же вы хотите на самом деле?

Ответ на этот вопрос кажется настолько очевидным, что многие бездумно проскакивают его. И зря, ведь именно с вопроса «Чего я хочу?» начинает обретать форму текст — тот текст, которым вы будете довольны. Текст, который вам нужен, а не который получится сам собой.

А ЧТО ЖЕ ТОГДА ЦЕЛЬ?

Не думать о том, чего вы хотите от текста, — это вредная привычка. А противоположность привычке — помните, да? — это осознанность. Вместо того чтобы писать просто роман, или просто статью, или просто-что-нибудь-ещё, задайте себе вопрос: чего я хочу на самом деле? И чего я хочу ещё? И ещё?.. Некоторые ответы, если их покрутить в уме, рассыпаются на несколько вопросов. Не спешите, выделите час или два. Или даже день, если время не поджимает.

Чем яснее вы осознаете свои настоящие цели, тем вернее их достигнете.

Чтобы вам было на что ориентироваться, вот далеко не полный, очень обобщённый список целей:

1. развлечь;

2. убедить;

3. объяснить;

4. заинтересовать;

5. заставить задуматься;

6. привлечь внимание к чему-либо;

7. подтолкнуть к действию;

8. помочь с выбором;

9. научить;

10. упорядочить знания читателя;

11. заработать;

12. соблюсти требования заказчика;

13. добиться известности;

14. выполнить работу не хуже некоторого уровня;

15. поставить эксперимент;

16. попробовать что-то новое.

ПРОВЕРЬТЕ ЦЕЛИ НА ПРОЧНОСТЬ

Будьте честны перед собой. Уж вы-то знаете, что́ для вас на самом деле имеет значение и чего для вас достаточно.

Многие, когда критики загоняют их в угол, говорят: «Оставьте меня в покое, я пишу для себя», — и наверняка кто-то сам верит, что пишет сугубо ради собственного удовольствия. Это ваш случай? О’кей, тогда скажите: можете ли вы взять и удалить всё, что когда-то написали? Если вы пишете только потому, что вас развлекает сам процесс, то его результат не должен представлять для вас ценности — как это бывает с пройденными компьютерными играми, съеденными обедами и просмотренными фильмами.

Или скажите вот что: можете ли вы дать честное слово, что ни один из этих файлов никогда никому не покажете — как не показывают никому интимные дневники? Или же, если всё-таки покажете, поклянитесь, что вам будет наплевать на отзывы — как если бы речь шла не о текстах, а о яблочных огрызках. Не надо мне отвечать, просто задумайтесь. Если вам не всё равно, если вы цените то, что написали, если вы хотите, чтобы это кто-то прочёл, — значит, вы пишете не только для себя.

Точно так же стоит поступить с любой другой очевидной целью: чтобы проверить её, придумайте результат, соответствующий заданным вами условиям, но не удовлетворяющий вас. Например:

1. «Хочу писать как Борис Акунин». — «О’кей, представь тогда, что ты пишешь как Борис Акунин, но тебя нигде не печатают».

2. «Хочу, чтобы меня опубликовали». — «О’кей, тебя опубликовали в районной газете, но без гонорара и с двумя ошибками в фамилии».

3. «Хочу, чтобы моя книга понравилась читателям». — «О’кей, она им понравилась. Но они тебе — нет».

Только когда вы осознаете, чего вы на самом деле хотите добиться с помощью текста, — вы сможете понять, что вам нужно делать и как. Но об этом мы поговорим как-нибудь в другой раз.

Я принимался писать и тут же откладывал перо, счастье переполняло меня. Обман оставался обманом, но я говорил уже, что считал слова сутью вещей. Ничто не волновало меня больше, чем мои собственные каракули, в которых сквозь смутное мерцание блуждающих огней мало-помалу проступала тусклая вещность: воображаемое воплощалось. Схваченные капканом поименования, львы, военачальники Второй империи, бедуины вторгались в столовую и оставались в ней пленниками навечно, обретя плоть в знаках; я поверил, что в закорючках, нацарапанных моим стальным пером, вымысел обращается в действительность. Я попросил тетрадь, пузырек лиловых чернил, написал на обложке: «Тетрадь для романов».

* * *

Преднамеренный плагиат окончательно избавлял меня от сомнений: я ничего не выдумываю — стало быть, все чистая правда. На опубликование я не претендовал, хитрость состояла в том, что я был издан заранее и не писал ни строчки без поручительства образчика. Считал ли я себя копиистом? Нет, я считал себя оригинальным писателем: я ретушировал, подновлял; я позаботился, к примеру, о том, чтоб изменить имена персонажей. Благодаря этим легким сдвигам я уже не отличал воображение от памяти. Новые и в то же время уже однажды написанные фразы перестраивались у меня в голове со стремительной неотвратимостью, которую обычно приписывают вдохновению.

* * *

Буссенар и Жюль Верн никогда не упускают случая просветить читателя: в самый напряженный момент они обрывают нить повествования и принимаются описывать ядовитое растение или туземное жилище. Читая, я перескакивал эти познавательные экскурсы; творя, я начинял ими до отказа свои романы. Я стремился сообщить современникам все, чего не знал сам: каковы нравы туземцев острова Фиджи, африканская флора, климат пустыни. Разлученные волей судеб, затем, сами того не ведая, оказавшись на одном корабле, жертвы одного и того же кораблекрушения, собиратель бабочек и его дочь цепляются за один спасательный круг, поднимают головы и одновременно испускают крик: «Дэзи!», «Папа!» Увы, неподалеку в поисках свежего мяса рыщет акула, она приближается, ее брюхо белеет в волнах. Несчастные, спасутся ли они от смерти? Я отправлялся за томом «А — Бу» большого Ларусса; с трудом дотащив его до пюпитра, открывал на соответствующей странице и, начав с красной строки, переписывал слово в слово: «Акулы распространены в тропической Атлантике. Эти крупные морские рыбы отличаются большой прожорливостью, достигают тринадцати метров в длину и восьми тонн веса...» Не торопясь, я списывал статью; я чувствовал себя пленительно скучным, пристойным, как Буссенар, и, еще не найдя средств для спасения героев, таял от изысканного восторга.

* * *

Интриги моих романов усложнились, я вводил в них разнохарактерные эпизоды, валил в этот винегрет без разбору все, что читал, дурное и хорошее. Повествование от этого страдало, но была и польза: вынужденный придумывать связки, я уже не мог обойтись одним плагиатом.

* * *

В стремлении революционизировать приключенческий роман я вышвыривал за борт правдоподобие, удесятерял опасности, силы противников: спасая будущего тестя и невесту, молодой путешественник из романа «Ради бабочки» сражался против акул три дня и три ночи; под конец море стало красным. Тот же герой, раненный, убегал из ранчо, осажденного апашами, и шел через пустыню, поддерживая руками собственные кишки, — он не разрешал, чтоб ему зашили живот, прежде чем он не поговорит с генералом. Вскоре он же, под именем Геца фон Берлихингена, обратил в бегство целую армию. Один против всех: таков был мой девиз.

* * *

Я был безобиден — стал жесток. Что помешает мне выколоть глаза Дэзи? Умирая от страха, я отвечал себе: ничто. И я их выкалывал, как оторвал бы крылышки у мухи. Мое сердце отчаянно колотилось, я писал: «Дэзи провела рукой по глазам — она ослепла», — и застывал с пером в руке, испытывая восхитительное чувство виновности за ничтожный сдвиг, произведенный мной в абсолютном порядке мира. Я не был по-настоящему садистом, моя извращенная радость тут же обращалась в панику, я отменял все свои декреты, перечеркивал и замарывал их, чтобы нельзя было разобрать. Молодая девушка вновь обретала зрение, точнее, никогда его не теряла. Но меня еще долго мучили воспоминания о собственном произволе — я внушал себе серьезную тревогу.

Мир, существовавший на бумаге, также тревожил меня. Иногда, пресытившись невинной резней для детского возраста, я давал себе волю и в ужасе обнаруживал страшную вселенную. Ее чудовищность была оборотной стороной моего всемогущества. Я говорил себе: все может случиться! Это означало: я могу вообразить все. Дрожа, готовый в любую минуту разорвать страничку, я повествовал о сверхъестественных жестокостях.

* * *

Мрак затоплял столовую, я придвигал свой столик к окну, во мне просыпался страх. В послушании моих героев, неизменно благородных, непризнанных и реабилитированных, я ощущал их несостоятельность. Тогда приходило ЭТО: кровь во мне леденела от ужаса, нечто цепенящее, незримое надвигалось на меня; я должен был описать это, чтобы увидеть. Скомкав очередное приключение, я переносил героев за тридевять земель, обычно в глубины океана или земли, и спешил подвергнуть их новым опасностям: водолазы или геологи-любители, они наталкивались на следы Твари, преследовали ее и внезапно с нею сталкивались. Существо, рождавшееся в этот момент под моим пером, — спрут с огненными глазами, двадцатитонное членистоногое, гигантский говорящий паук, — было мной самим, страшилищем, жившим в душе ребенка, то была скука моей жизни, страх смерти, моя бесцветность и испорченность.

* * *

Назавтра, пропустив одну-две странички, я подвергал своих героев новым испытаниям. Странные «романы», начала, не имеющие конца, или, если угодно, нескончаемое продолжение одного и того же повествования под разными заглавиями...

* * *

Всё это так узнаваемо, не правда ли?