Откуда взялся этот самый «расистский душок» у одного из самых толерантных авторов Золотого Века? Можно в сотый раз повторить, что писателя опять не так поняли, что люди читают не тем местом, но более продуктивно будет признать, что с романом что-то не так и попытаться выяснить, что именно.

       Что ж, этому есть хорошее объяснение. По мнению обозревателя Джита Хира, Хайнлайн «впал в либертарианское безумие» и, «проповедуя против расизма, воскресил самые жуткие расовые стереотипы, какие только можно представить. “Фригольд Фанхэма” – антирасистский роман, который может понравиться только ку-клукс-клановцам» (Jeet Heer «A Famous Science Fiction Writer's Descent Into Libertarian Madness», «The New Republic», 09.06.2014).

       Но Джит Хир лишь более развёрнуто повторяет то, что за сорок лет до него писал критик и исследователь Хайнлайна доктор Джордж Эдгар Слуссер: «Этот роман читается как расистский кошмар» (George Edgar Slusser «The Classic Years of Robert Heinlein», 1977). И действительно, Хайнлайн вместо безобидных расовых пасхалок устроил в «Фарнхэме» настоящий расовый перевёртыш, причём выглядит он, мягко говоря, слишком достоверно. Из-за тщательности проработки деталей инверсия рас вовсе не выглядит гротеском, как, например, свифтианские еху и гуингнмы – напротив, ситуация в мире будущего кажется вполне реальной, тем, что могло бы случиться.

       Думаю, причина в том, что Хайнлайн и не пытался банально отзеркалить ситуацию и поменять местами белых и чёрных американцев. Новые хозяева жизни – не наследники заражённых «рабской псевдокультурой» афроамериканцев, и писатель не напрасно ввёл в сюжет американского негра, он должен был показать различие между бывшими рабами и потомками «настоящих негров». Хайнлайн в своё время посетил Южную Африку, побывал у зулу, но даже потомки отважных воинов Чаки мало походили на «настоящих негров». Думаю, ему пришлось совместить в образе господствующей чёрной расы черты самых разных племён, чтобы сделать её максимально не похожей на афроамериканцев.

       Но как бы тщательно ни выписывал Хайнлайн эти различия, они были благополучно проигнорированы. Мне кажется, американский читатель просто не мог взять в толк, зачем ему рассказывают про каких-то негров, если это не американские негры. «Иностранные негры? Это какая-то бессмыслица!» Читатели пропустили все религиозные, культурные, лингвистические отсылки и прямые указания на Южную Африку мимо сознания и увидели в нации Понса всего лишь символ афроамериканцев. Тщательное описание «матрилинейной» версии ислама, которая радикально отличалась от патриархального уклада Чёрных Мусульман, описание, которым Хайнлайн изрядно загромоздил текст, пропало впустую – на него никто не обратил внимания. Глаза читателей просто выхватывали из текста ключевые слова «чёрные» и «мусульмане», а мозг читателей мгновенно ассоциировал чернокожих персонажей романа с персонажами, толпящимися на углу улицы. Описание внешности Понса, в котором Хайнлайн подчёркивает отличия от типично негроидных черт, характерных для афроамериканцев, тоже не спасло ситуацию.

       Поэтому вместо иной, остранённой реальности, которая должна была высветить очищенные от местных нюансов вопросы, примыкающие к главной теме романа, читатели увидели либо простую антирасистскую агитку, либо воплощение расистских кошмаров. Были ли эти кошмары нечаянным проявлением расистского подсознания автора, или они были сознательно вставлены в роман с пропагандистскими целями – тут мнения разделились. Умение читать книги не головой, а политическими инстинктами, т.е. умение отбрасывать детали, не укладывающиеся в заданную программу восприятия, присуще не только российским читателям, оно широко распространено по всему миру.

       Впрочем, у американских читателей и критиков «Фарнхэма» были уважительные причины: на их восприятие очень повлияла изменившаяся обстановка в стране. Как раз к моменту выхода книги в свет, с 1964 года, началась эскалация межрасовых отношений. Вместо мирно протестующих гандистов на сцену вышли чёрные расисты-радикалы, Чёрные Мусульмане, Нация Ислама, Чёрные Пантеры и тому подобные. В июле 1964 года начались негритянские восстания в крупных городах, Филадельфии, Чикаго, Бруклине и других. Они продолжались всё «длинное жаркое лето» и достигли кульминации в 1968-м, после убийства Мартина Лютера Кинга. На таком культурном фоне книга о чернокожих людоедах, захвативших власть над белой расой, просто не могла восприниматься спокойно и объективно.

       Потому что кто ищет, тот всегда найдёт, а описание чёрных Избранных по некоторым ключевым моментам, точно совпадает с образом, который веками рисовали американские расисты. По мнению ещё одного исследователя Хайнлайна, Брюса Франклина «“Фригольд Фарнхэма” выражает самые глубоко укоренившиеся расистские кошмары американской культуры, которые в литературном плане восходят к “Cannibals All!” или “Slaves Without Masters”, про-рабовладельческим трактатам 1857 года Джорджа Фицхьюза (George Fitzhugh)» (H. Bruce Franklin, «America as Science Fiction», 1980)

       Однако, если приложить небольшое интеллектуальное усилие и оставить за скобками расовый контекст, то можно увидеть, что Хайнлайн описывает отнюдь не сюрреалистический кошмар, а вполне обыденное усреднённое рабовладельческое общество, отдельные черты которого можно найти в богатой истории земных цивилизаций. Об этих цивилизациях рассказывают в начальных классах школы, естественно, опуская и приглушая в рассказе разные кошмарные подробности. Самые любознательные школьники могут узнать о них попозже, если захотят проникнуться атмосферой тех времён и эмоционально переработать сухие исторические факты. Для остальных же история античности и средних веков остаётся в памяти чем-то экзотическим, но по-человечески понятным и даже приемлемым. Возможно, это и к лучшему, иначе названия типа «Клеопатра» или «Триста спартанцев» пробуждали бы в нашем воображении весь хтонический ужас тех веков, и вместо того, чтобы любоваться Элизабет Тейлор или Джерардом Батлером, нас бы прямо в зале выворачивало наизнанку.

       Но вернёмся к Роберту Хайнлайну. Рабовладельческий строй в его романе, повторюсь, не является чем-то экстраординарным, за исключением одной детали: он основан на расовом господстве, а это существенно меняет картину. В этой картине все белые мужчины либо кастрированы, либо низведены до состояния племенного скота, белые женщины греют постели своим чёрным хозяевам, а белых детей забивают на бойне и подают на стол в качестве основного блюда. Последняя деталь, по-видимому, была каплей, переполнившей чашу. Она превратила просто издевательскую сатиру в нечто весьма злобное и токсичное. Не люблю это слово, но «токсичный» очень хорошо описывает роман, в котором желчь автора превратилась в яд. С этим Хайнлайн явно перестарался, и вместо пощёчины общественному мнению получился нокаутирующий удар. После него читатель уже не может совершить обратную инверсию и подставить на место угнетённых – негров, а на место хозяев – европейцев и ужаснуться в духе «что же мы натворили?!». Вместо этого читатель либо ненавидит чернокожих людоедов, либо ненавидит писателя, потому что он подлым образом демонизировал светлый образ афроамериканцев. Как верно отметил Уильям Стоддард, фундаментальная ошибка писателя заключается в том, что «сатира Хайнлайна на американский расизм столь же жестока [как сатира Свифта, который в своём памфлете «Скромное предложение» саркастически предлагал узаконить поедание ирландских детей англичанами. — swgold]; но поскольку он приглашает своих читателей поставить себя не на место людоедов, а на место жертв каннибализма, его книгу можно воспринимать как банальное выражение негрофобии, а не как этическое предостережение против власти неравенства в любой форме».

       Стоддард довольно умный критик, но не все его коллеги таковы, а умные и вменяемые критики порой слишком увлекаются собственными мыслями и незаметно перемешивают их с мыслями автора. Вообще, чем меньше критик понимает писателя, тем больше в его рассуждениях конспирологии… (и не надо так на меня смотреть, ко мне это совершенно не применимо, потому что… ну, это же очевидно, правда?) Очень многим доброжелательно настроенным критикам страшно мешало людоедство Понса, и в своих обзорах они изо всех сил пытались как-то принизить, приглушить тему каннибализма, вытарчивающую из сюжета, словно острый ядовитый шип. С этой целью они строили сложные эфирные конструкции, которые имеют, на мой взгляд, разве что эстетическую ценность. Конспирология – это замечательно продуктивный метод поиска чорной кошки в тёмной комнате: даже если её там нет, ты всегда можешь заявить, что видишь её, и даже привести доказательства, очень веские, но также скрытые в кромешной темноте.

       Так, например, Фара Мендлесон в своей книге «The Pleasant Profession of Robert A Heinlein» напомнив, что Хайнлайн был поклонником Свифта, заявляет:

       «Каннибализм Понса – важнейший приём для Хайнлайна: в то время как книга для многих читателей становится отвратительной и расистской из-за каннибализма, для Хайнлайна – морального релятивиста, человека, который считает, что пишет свифтианскую сатиру, это лишь одно из проявлений системы: абсолютная власть означает абсолютную эксплуатацию угнетённых.

       Но каннибализм в работах РЭХ не является чем-то крайне противоестественным и не служит маркером дикарей или расы – каннибалами являются Джо-Джим в «Пасынках Вселенной», марсиане в «Чужаке», и мы встречаем в его текстах множество разговоров о том, что каннибализм всегда присутствовал в человеческой культуре…» (Farah Menlesohn, «The Pleasant Profession of Robert A Heinlein», 2019)

       Мендлесон говорит о вполне реальном людоедстве, которое в моральной системе Хайнлайна «не является чем-то противоестественным» (что приводит нас к печальному выводу, что Боб был латентным каннибалом). Билл Паттерсон более искушён в казуистике, он склонен свести этот момент к метафоре власти и расчеловечивания угнетённых:

       «Хайнлайн видел это во всех человеческих сообществах, метафорический или буквальный каннибализм: какая бы группа ни была у власти, если она основывает свою власть на каком-то определении группы, она пожирает тех, кем управляет, доминируя и дегуманизируя их. Южане всегда «пожирали» своих рабов, даже если плоть не употреблялась в пищу, именно потому, что рабство разрушало индивидуальность, свободу и ответственность людей…» (William H. Patterson, «Robert A. Heinlein: In Dialogue with His Century, Vol. 2 – The Man Who Learned Better, 1948-1988», 2014)

       Эдгар Слуссер в своей книге «The classic years of Robert Heinlein» также отмечает каннибализм, как некий триггер, в корне меняющий смысл романа. Задолго до Мендлесон, он упоминает естественный, «экологический» аспект этого явления, но тут же сам его и отвергает:

       «Свободное человечество переживёт Холокост, и из-за этого, конечно, рабский мир будущего никогда не возникнет. Единственная проблема [с этим хэппиэндом] – то, что в нём неявно подразумевается, что «свободный человек» означает «белый человек». Как мы можем не верить этому, когда вместе с Хью узнаём, что его чёрные хозяева, несмотря на внешнюю цивилизованность, на самом деле настоящие людоеды? Некоторые инопланетяне Хайнлайна, придерживающиеся принципов экологии, практикуют утилитарную форму поедания мяса, избавляясь от своих мертвецов за обеденным столом, не теряя при этом ни кусочка пищи, ни капли энергии. Чернокожие “Фарнхэма”, однако, выращивают белых девственниц специально ради мяса. Во “Фригольде” расизм возвращается к своей старой роли в фундаменталистском контексте. Вся чёрная раса – подлый народ. Оставленные свободно развиваться в своём альтернативном мире, они постепенно разрушают душу и без того падшего человечества. И более изощрённое использование интеллекта приводит лишь к ещё более ужасным злоупотреблениям божественной формой человека» (George Edgar Slusser «The Classic Years of Robert Heinlein», 1977)

       Слуссер прав, Хайнлайн писал не о метафорическом, экологическом или ритуальном каннибализме, а о вполне вульгарном гастрономическом, о ежедневном поедании себе подобных. И герои его романа видят в каннибализме не символ, а вполне конкретное чудовищное явление. Каннибализм их бывшего хозяина Понса полностью и бесповоротно закрывает для Хью и Барбары вопрос о его моральных качествах. И каннибализм этот – вполне «этнографическая» деталь, которая упоминается в уже процитированном выше письме Хайнлайна:

       «За исключением той культуры, социальных институтов и технологий, что они получили от нас, они всё ещё прозябают в каменном веке, со всем его рабством, каннибализмом, тиранией, и полным отсутствием концепции того, что мы называем “справедливостью”»

       Таким образом, Боб просто взял южноафриканских негров, о которых пишет, и подарил им свободу от европейцев и пару тысяч лет технического прогресса, оставив нетронутыми рабство, каннибализм и отсутствие концепции справедливости. Нет, он не приписывал людоедства афроамериканцам или их отдалённым потомкам, в его романе американские негры разделили участь большинства населения Северной Америки, обратившегося в радиоактивный пепел или убитого советскими вирусами. В связи с этим забавно выглядит ещё одно конспирологическое рассуждение, основанное на словах Хью, сказанных им в начале романа:

       «На мой взгляд, наша нация стала превращаться в стадо рабов – а ведь я верю в свободу. Может быть, война всё изменит… Возможно, это будет первая в истории человечества война, которая более губительна для глупцов, чем для умных и талантливых»

       Фара Мендлесон, отталкиваясь от этих слов, выдвигает следующую идею: «В самом начале романа Хью выдвигает аргумент, что в ядерной войне выживут сильнейшие и умнейшие. Если Хью прав, то основной мессидж этой книги в том, что это будут не белые люди» Я выделил курсивом эту замечательную мысль. Конечно, Фара не пытается приписать эту мысль Хайнлайну, она имеет в виду, что роман может быть так прочитан читателем с особой «расовой оптикой». Я уже видел на примере самой Фары, что может сделать с Хайнлайном особая «фем-оптика», поэтому могу только осторожно согласиться, что такая трактовка действительно кому-то может прийти в голову. Правда, при этом нужно напрочь проигнорировать все слова Хью, сказанные им в следующем после процитированного абзаце. Нет, я не буду его приводить, текст и без того безбожно раздулся от цитат. И вообще, пора закругляться.

       Как и предвидел писатель, роман в равной степени оскорбил и чёрных, и белых читателей.

       А помимо читателей оскорбились и писатели. Томас М. Диш называет «Фригольд Фарнхэма» «самым предосудительным произведением писателя».

       Нора К. Джемисин в своём блоге пишет: «Я прочитала «Фригольд Фарнхэма» в первую очередь потому, что, когда я почитала кое-что у Хайнлайна и пожаловалась на некоторые вещи, которые меня обеспокоили, поклонники Хайнлайн наорали на меня, что он не расист и не мужской шовинист, и доказательство тому – “Фригольд Фарнхэма”. После того, как я прочитала эту книгу, я поняла две вещи: а) что Хайнлайн был еб&ть каким расистом, и б) большая часть сай-фай-фэндома ещё хуже».

       Я приводил в этой главе цитаты самых разных критиков довольно широкого спектра убеждений и взглядов: это были мужчины и женщины, левые и правые, белые и чёрные, марксисты и феминисты. А в качестве вишенки на тортике пусть будут слова одноногого чернокожего гомосексуалиста: «Хайнлайн сознательно высмеивает прочно засевшие в культуре мифы о каннибализме именно за их болезненные страхи. Он заставляет нас самих обдумывать ситуацию по мере развития повествования – даже если мы не согласны с ним или его рупором, Хью Фарнхэмом» (Samuel R. Delany, «Delany in Dery», 1993).

       Возможно, Сэмюэл Дилэни тут кое в чём ошибается, и Хью Фарнхэм вовсе не рупор Роберта Хайнлайна. Но об этом чуть позже.

       Подобно романам «Число зверя» и «Кот, проходящий сквозь стены», «Фригольд Фарнхэма» содержит отчётливую разделительную линию, на которой сюжет и тематика романа заметно меняются, словно он составлен из двух небрежно подогнанных кусков или дописывался спустя долгое время. История атомной войны и последующей робинзонады и история современных американцев, попавших в рабовладельческое общество, выглядят обособленными, это словно две разных истории, которые рассказывают о совершенно несвязанных вещах. Тем не менее, Билл Паттерсон, опираясь на архив писателя, утверждает, что обе темы (постапокалипсис и расовое господство) были изначальной целью писателя. Три странички, датированные 23.01.1963 года, действительно содержат обе темы: в них описывается визит некоего Эйса Коннолли в дом некоего Хьюберта, где после ужина они садятся за партию в бридж, и хозяин предлагает принять в игру своего работника, негра Джозефа. Возникает некоторая неловкость в вопросе о денежных ставках, но Хью успокаивает гостя, обещая в случае чего покрыть долг слуги. Их мирный вечер прерывает атомная атака, и на этом первый набросок романа заканчивается.

       Этот черновик был озаглавлен «Grand Slam» – «Большой Шлем», термин спортивный и карточный. В бридже он означает выигрыш всех взяток партнёрами, в спорте – полный успех. В буквальном переводе с английского Grand Slam – Большой Бабах (откуда недалеко до «Большого Траха», что и обыгрывается во второй главе романа). Название не сказать чтобы оригинальное – так называлась, например, комедия 1933 года с Полом Лукасом и Салли Блэйн:

       Речь в ней шла как раз об игре в бридж, а не о том, что вы подумали. Между прочим, это редкое исключение. «Большой Шлем» чаще всего обыгрывается в названиях как «сорвать куш» или «большое ограбление» и тому подобное. Что касается истории, задуманной Хайнлайном, то название, как всегда, заключало в себе множество смыслов. Это не только Большой Бабах, перевернувший мир вверх дном, или Звонкая Пощёчина расовым предрассудкам, но и Все Взятки В Одни Руки, которые получают в финале игры партнёры Хью и Барбара. На руках у них оказываются и дети, и котята, и убежище в горах, и целый мир, который им предстоит построить заново – идеальный выигрыш. Все критики романа, как один, недовольны его концовкой, потому что рояли в ней так и выпрыгивают из кустов, но именно таким и должен был стать финал по исходному замыслу автора – настоящим Большим Шлемом, где каждому воздаётся по заслугам. Потому что роман вовсе не о постапокалипсисе или расовой инверсии – у него есть более глубокая центральная тема, на которую нанизано всё повествование. Но об этом чуть позже.

       Возвращаясь к началу написания романа, я должен сказать, что Билл Паттерсон, безусловно, вправе вести хронологию от трёх листочков, датированных январём 1963 года, но я предполагаю, что Хайнлайн начал обдумывать идеи и собирать информацию задолго до того, как в папке, помеченной названием «GRAND SLAM», появились первые заметки. Ещё во время строительства и оборудования убежища, в письме от 16.11.1961, он спрашивал у Лертона Блассингэйма, как можно сбить толстое бревно – пулями «дум-дум»? ракетой из базуки? Он много консультировался со своим литагентом по поводу оружия и боеприпасов, которыми следует запастись, и этот интерес несколько превышал чисто утилитарную потребность выбора между «спрингфильдом» и «М-1». Я думаю, что уже тогда Хайнлайн обкатывал идею ядерного апокалипсиса, скачка во времени и последующей робинзонады. Возможно, по этой причине в 1963-м, когда он сел писать роман, его первая часть, к тому времени максимально проработанная и не раз обдуманная, сходу легла на бумагу, а вот вторая часть истории, где говорится о мире рабства и расовой инверсии, оказалась относительно сырой и содержащей ряд фатальных ошибок.

       Чёткая разделительная линия между историей об атомной бомбардировке и описанием мира будущего, впрочем, может объясняться и по-другому – такие линии и раньше были в романах Хайнлайна, они отмечали места, предназначенные для сериальной нарезки в журнальных публикациях. На этих линиях всегда немного менялся слог и интонации повествования. Всё же Хайнлайн слишком увлекался сериальностью и, по-видимому, рассматривал такие части максимально автономно друг от друга, что сказывалось на цельности всего произведения. Но, помимо этих чисто технических издержек, мне кажется, есть ощутимая разница в качестве текста до и после десятой главы.

       Причины тут могут быть самые разные, творческий кризис, психологический дискомфорт, проблемы со здоровьем… Примерно в этот период Хайнлайн впервые ощутил тревожные звоночки: его фантастическая работоспособность как будто покинула его, он больше не мог подолгу сосредотачиваться на одной теме, он словно начал погружаться в тот вязкий, душный туман, которого боялся больше всего на свете. В этот туман ушёл его отец, когда ему было на год меньше, чем сейчас было Роберту, и прожил он в этом состоянии почти четверть века. Хайнлайн опасался, что его ждёт та же участь. По счастью, доктор не нашёл серьёзных проблем и просто выписал ему допинг – синтетический тестостерон metandren, и писатель, как будто, вернулся в норму – как раз, чтобы сесть и написать роман. Неприятный нюанс заключается в том, что Хайнлайн садился писать свои тексты только тогда, когда полностью их продумал. Metandren, возможно, совершил чудо, вернув ему энергию, но, возможно, воспользоваться допингом следовало раньше, задолго до того, как пришло время садиться за машинку. И тогда, кто знает, может быть, вторая часть не выглядела бы тягостным дополнением к первой. Это только гипотеза, на самом деле здоровье могло быть совершенно ни при чём, и писателя просто покинуло вдохновение в самый неподходящий момент.

       Как бы то ни было, Боб управился с текстом за обычный срок, чуть больше трёх недель, 25 дней. Черновой вариант «Шлема» был довольно толстым, 503 страницы, 126 000 слов, почти вдвое больше стандартных 70 000.

       В какой-то момент роман сменил название. Место «Большого Шлема» занял «Фригольд Фарнхэма». Фригольд – форма феодального владения землёй, при которой владетель мог свободно ей распоряжаться, наследовать, отрезать наделы и т.п. Правда, корень «фри» здесь, скорее, означает не «свободное», а всего лишь «неограниченное», поскольку в обмен на владение землёй фригольдер должен либо платить ренту, либо обременять себя какими-то иными обязанностями. С этой точки зрения перевод названия «Farnham's Freehold» на русский как «Свободное Владение Фарнхэма» содержит некоторые ложные коннотации. Не говоря уже о том, что слово «фригольд» вполне употребляется в русском как исторический или юридический термин.

       Новое название более чётко определяло тематику романа, которую автор видел в изучении понятия «свобода». Точно так же, как в «Звёздном десанте» писатель последовательно, по нарастающей рассматривал проблему насилия и морали, в новом романе Хайнлайн последовательно рассматривает различные формы и проявления свободы и не-свободы. Цивильные рамки семейных обязанностей, отношения хозяина и слуги, хозяина и гостя, отношения в рамках партнёрства в игре и т.п. «мягкие» формы исследуются в самых первых главах романа. Здесь мы видим разные вариации свободы и добровольного самоограничения, продиктованного внутренними убеждениями или внешними обстоятельствами. Во время кризиса им на смену приходят жёсткие рамки физического выживания, в которых свобода и необходимость входят в клинч, на смену демократии приходит диктатура, а добровольное самоограничение сменяется подневольным. А по завершению робинзонады Хайнлайн бросает своих героев в самую последнюю крайность, в отношения хозяин-раб, где раскрывает весь спектр ограничений свободы в поляризованном обществе, от привилегированной верхушки до самой крайней формы рабского подчинения с полным расчеловечиванием.

       Все герои романа несут в себе разные представления о свободе, необходимости и их отношении друг к другу, эти представления Хайнлайн и подвергает проверке, прогоняя своих персонажей по кругам организованного им Ада и наблюдая за их реакцией. В финале он надевает мантию Верховного Судии и воздаёт каждому то, что причитается. Абстрактные гуманисты унижены, эгоисты обращены в рабов, бывшие униженные щерятся волчьим оскалом, а рационалисты-праведники получают весь мир и пару коньков в придачу.

       Эта назидательность немного пугает, её как будто протащили в текст контрабандой из пошлых бульварных романов XIX века, где в финале всем сёстрам доставалось по серьгам, а плохишам доставалось на орехи. Но это не единственный недостаток «Фригольда Фарнхэма», роман есть за что покритиковать, и критики не упустили возможность это сделать. Я бы хотел посвятить этой критике отдельную главу, полную разоблачений, срывания всех и всяческих масок и прочего литературовидения, а пока закончу рассказ о том, как роман вышел в свет.

       9 марта 1963 года Хайнлайн писал своему литагенту:

       «Похоже, Джинни он нравится больше чем «Дорога Славы», она говорит, что вещь быстро читается и её не нужно сильно сокращать. Однако, я намерен всё сильно сократить и передать моей машинистке в конце месяца. Я сам ещё не читал, что получилось, но, пока писал, мне всё нравилось»

       У романа был ещё один «альфа-ридер» – доктор Алан Нурс, который помог Бобу два года назад произнести мрачную речь в Сиэтле. С Аланом Хайнлайн консультировался по поводу сцены родов Карен, пытаясь сделать их максимально мучительно-правдоподобными, и это ему Карен Фарнхэм обязана смертью от потери крови. Хайнлайн был настолько благодарен консультанту, что посвятил ему весь роман.

       Третьим читателем был, как всегда, литагент писателя Лертон Блассингэйм. Уловить интонацию между строк не всегда возможно, но мне кажется, что в свой отзыв Лертон вложил небольшую шпильку:

       «Хорошая история в «Фригольде Фарнхэма», в ней достаточно авантюрных моментов для некоторых мужских журналов»

       Лично я, когда слышу слова «мужской журнал», тут же вспоминаю бессмертные шедевры Эрла Норема, Нормана Саундерса и иных палп-артистов, чьи имена остались неизвестными:

       Ну, или:

       Подозреваю, Лертон имел в виду нечто подобное…

       Книга планировалась к выходу в издательстве «Putnam’s», с которым у Хайнлайна был подписан долгосрочный контракт. Осталось пристроить журнальный вариант романа. Блассингэйм не стал отправлять рукопись в мужские журналы («Rage for men» к тому времени уже закрылся), вместо этого в марте 1963 года он послал её Фредерику Полу. Пол работал в журнале «Если» («Worlds of If»), где как раз закончилась публикация «Марсианки Подкейн». Пол прочитал рукопись и счёл разговоры в начале романа «пустыми упражнениями в ораторском искусстве, от которых только клонит в сон». Он позвонил Блассингэйму и сказал, что будет рад приобрести рукопись, но не хочет утомлять своих читателей, так что оплатит текст в полном объёме, однако просит разрешения сократить начало на 5-10 тысяч слов, вырезав пустые и скучные споры за столом. Блассингэйм усмехнулся и сказал: «Конечно, валяй». При этом он позабыл уведомить о разговоре Хайнлайна.

       Фред взялся за карандаш и быстро исчеркал первую треть рукописи. Он выкинул в общей сложности 10% текста, 60 отдельных фрагментов размером от одной строки до целой страницы и сделал несколько вставок красными редакторскими чернилами. Полвека спустя рукопись с пометками Фредерика Пола всплыла на аукционе и ушла какому-то коллекционеру. В общественном доступе осталось только скверное фото первого листа:

       Когда в 1964 году вышел июльский номер «Если» с первой частью романа, Роберт обнаружил редакторские «художества» и в ярости бросился названивать Полу. Но Фред тут же отвертелся, сославшись на договорённость с Лертоном, и Боб немного подостыл – но не так, чтобы совсем, позднее в книжном издании он мстительно вывел под строчкой с копирайтами: «Сокращённая версия этого романа, отредактированная и пересмотренная Фредериком Полом, была опубликована в журнале “Worlds of If”». (В своих ранних воспоминаниях Пол приводил эту фразу как «Несанкционированная версия этого произведения, грубо испорченная Фредом Полом, выходила в его журнале “Если”». У Пола дивный острый язык, все его воспоминания существуют в двух версиях: та, что пошла в официальную печать, и та, где он ничем себя не ограничивал.) Этот инцидент не помешал двум авторам Золотого Века поддерживать добрые отношения, поэтому следующий роман Боба снова вышел в «Еслях».

       Осень и зима 1963-го ушли у Хайнлайна на то, чтобы сократить черновик до приемлемого размера. Тут Боб проявил твёрдость и не стал ужиматься до обычных 70 000, а остановился на 100 000 слов.

       4 октября 1963: Лертон Блассингэйм – Роберту Э. Хайнлайну

       Питер Израэль [редактор издательства «Putnam’s» — Прим. swgold] сказал: «Боб Хайнлайн – босс. Я выскажу своё мнение, но у меня достаточно уважения к его опыту и суждениям, так что если он скажет, что какие-то вещи делать нельзя, я соглашусь с тем, что Боб сделает всё так, как считает нужным. Если он скажет, что текст нельзя сокращать менее 100 000 слов, серьёзно не повредив историю, то я издам все 100 000»

       Почувствовав слабину, Боб, конечно же, повыкручивал руку редактору ещё немножко:

       12 октября 1963: Роберт Э. Хайнлайн – Лертону Блассингэйму

       По поводу контракта с «Putnam» на «Фригольд Фарнхэма»: на странице два я изменил количество слов на «100 000», вычеркнул срок отправки и сделал его «согласованным». Я должен знать [их] самый крайний предельный срок для публикации осенью '64. Я знаю, что к Новому году, как было указано, законченная рукопись им не нужна, и я это вычеркнул – к тому же, я не мог бы предоставить чистовик к этому сроку. У меня слишком много с ним работы, и моей машинистке понадобится, по меньшей мере, два месяца после того, как я закончу его сокращать. Когда будете выяснять у него насчёт самого крайнего срока, пожалуйста, сообщите ему, что за двадцать пять лет я ни разу не опоздал к крайнему сроку, ни на один день. Я совершенно уверен, что большинство редакторов добавляет для страховки, как минимум, месяц к дате крайнего срока, потому что, как известно, большинство авторов не грешат пунктуальностью в таких делах. И я хочу услышать реальные сроки. Я их не нарушу

       Несмотря на благожелательный отклик Питера Израэля, взаимоотношения Хайнлайна с издателем в этот момент начали идти на спад. Никаких неожиданностей или скандалов, как в «Scribner’s», но постепенно накапливались проблемы иного рода. За четыре года «Putnam’s» уже подрастерял свой изначальный энтузиазм по поводу Роберта Хайнлайна. Писатель оказался «неровным», он бросался от одной темы к другой, фэн-клуб потихоньку роптал, а экономия на рекламе (книги Хайнлайна продавало его имя – зачем тратиться на рекламу?) привела к тому, что тиражи начали понемногу проседать в продажах. «Фригольд Фарнхэма» был продан в количестве всего 4 000 экз., поэтому для следующей книги издательство сразу заказало урезанный тираж в 7 500 и вообще не вложилось в её продвижение на рынке – тут они здорово ошиблись в прогнозах, но об этом я напишу как-нибудь попозже, возможно, в следующем обзоре «Хайнлайна в картинках».

       Книга и журнальный вариант романа вышли в 1964 году. О том, как «Фригольд Фарнхэма» встретили критики и читатели, я расскажу в следующей части подзатянувшейся истории, а перед этим, я думаю, будет полезно узнать, каким видел своё детище сам автор.

       «Рад слышать, что «Фригольд Фарнхэма» вам понравился настолько, что вы его рекомендовали. Это довольно печальная история во всём, кроме её окончания, и она наверняка оскорбит как чёрных, так и белых… о чём я, разумеется, давал себе отчёт, когда начал её писать; расовая ситуация в ней действительно нелепая. Я пытался подать её честно и беспристрастно с обеих сторон, заранее зная, что вряд ли это понравится как той, так и другой стороне. Я никогда не испытывал каких-либо расовых проблем сам — однажды, сорок пять лет назад, я понял, что о человеке никогда не следует судить по категориям, к которым он относится, его можно оценивать только как отдельную личность»

(из письма Теду Карнеллу, британскому редактору научной фантастики)

       «Я всего лишь обыграл пророчество Марка Твена, сделанное им в 1885 году, о том, что если расовые отношения не изменятся, через сто лет порабощенные американские негры перевернут ситуацию и белые окажутся под их ногами»

(из разговора с Леоном Стовером, первым биографом Хайнлайна)

       «Эта вещь — вовсе не научная фантастика; НФ-аспекты тут всего лишь приёмы и декорации. Она представляет собой исследование таких предметов, как самоконтроль и ответственность перед собой, которые проявляет человек, считающем себя “свободным”. Исследует проблемы правильного поведения такого человека в его отношениях с другими людьми — когда его собственные убеждения требуют, чтобы он признавал за каждым (даже за своими врагами) право на такое же чувство собственного достоинства и свободу, которые он требует для себя. Можно сказать, что эта вещь — исследование тонкого, но отчётливого различия между “liberty” (“свободой”) и “license” (“отсутствием тормозов”). Хью Фарнхэм — это архетип первого, его сын, Дьюк, — архетип второго, причём каждый из них считает себя “свободным человеком”»

(из письма Питеру Израэлю, редактору издательства «Putnam’s»)

       «Мы с Джинни всегда стояли за свободу, что означает, что мы верим в свободу и индивидуализм, максимально достижимые в данное время и в данных обстоятельствах… Для нас это просто означает личную свободу во всех отношениях с тщательным уважением равной свободы других людей. (И это, кстати, единственный вид “равенства”, в который я верю. Все иные определения равенства, на мой взгляд, выглядят подделками.)»

(из письма Бетти Джо Энн (Бьо) Тримбл, активистке фэндома)

        Как известно, мнение писателя, после того, как его книга вышла из печати, значит чрезвычайно мало или почти ничего. Его детище живёт собственной жизнью в среде читателей, критиков, экранизаторов, подражателей, археологов и историков литературы. Хорошие книги читают себя сами – и очень эффектно читают своих читателей и критиков. У хороших авторов даже неудачные книги иногда производят эффект хворостинки, засунутой в осиное гнездо (никогда этого не делайте!) – так было со «Звёздным десантом», и что-то похожее произошло с «Фригольдом Фарнхэма».

С этой книжечкой я повозился:

Самым ужасным переводом в ней оказался Булычёвский перевод повести "Если это будет продолжаться..." Помимо обычных проблем переводов доинтернетной эпохи (плохие словари, нельзя погуглить непонятные вещи), там был вагон и маленькая тележка косяков и усечений. Скажем, по поводу названия я бы хорошо подумал. Потому что это продолжаться может, но хорошо бы знать, что именно. У читателя нет контекста, когда он открывает книгу. Боб-то имел в виду "миссионерскую" активность в стране, телепроповедников и т.п., но до прочтения повести мы не можем об этом догадываться. Тут лучше бы подошло что-то менее конкретное, например, "Если так дальше пойдёт...", "Если и дальше так пойдёт..." и т.п. Но это нюансы и придирки, про реальные косяки и прорехи я писал пару месяцев назад на ФЛ. В общем, повесть я всю исчеркал. В "Неудачнике" Тюрин пытался "украсить" текст, но при этом мало что понял в описаниях гаджетов, в результате многое переврал. "Ковентри" я почти не трогал — там были только пропущенные предложения (правда диалоги с выпадающими репликами читаются странно) и некоторые ошибки перевода. "Дети Мафусаила" переводил Плешков, это знак качества, за ним подчищать не приходится. "Пасынки Вселенной" Беляевой и Митюшкина — в основном, ликвидировал пропуски. Думаю, просто невнимательность переводчика (но кто-то явно осознанно затёр "первый трепет сексуального чувства"). К сожалению, в восстановленных кусках текста я понаделал тучу орфографических ошибок (две, как минимум) и теперь даже боюсь открывать книгу — а ну как редактор их не нашёл?.. срамотищща. :(

Следующая книжка — несколько более поздняя фантастическая литуратура:

Я наконец-то купил эту книгу с... эээ... причудливым? рисунком на обложке, по которому уж полгода как оттоптались все, кому не лень. По-моему, "Ведьмин век" завершился полностью без остаточков, поэтому мне было интересно, зачем авторам понадобилось писать его продолжение. Ну вот, наконец-то узнаю.

Немножко поэзии (ну как немножко, толстенная книга на самом деле):

Элиота я люблю давно и прочно (и мне всегда хочется добавить к его фамилии лишнюю букву: Элиотт), поэтому как увижу, так сразу и покупаю. Книжка — Ладомировский новодел под любимые мной академиздания, на самом деле я совсем недавно покупал "Бесплодную землю" с "Полыми людьми" в издании "Иностранки", но к старой академке испытываю неодолимую ностальгическую тягу и не смог удержаться. Пусть стоит рядом с "Гальфридом Монмутским" и прочими "Плиниями".

И ещё одна ностальгическая книжечка:

Когда shakko бросила клич в Фейсбучеке по поводу воспоминаний о сем предмете, я чуть не прослезился. Конец 70-х/начало 80-х пора невинных юных забав и "анекдоты под Хармса" — как источник вдохновения, в котором мы черпали и черпали... Машинописные экземпляры шедевра мной давно посеяны, его публикация прицепом в брошюрке "Горло бредит бритвою" всегда выглядела досадным паллиативом, и вот он отдельным изданием с картинками — это чудо, Шакко, я люблю тебя всю.

Сказки с продолжениями, конечно же лучше сказок без продолжений.

Ладно, это я погорячился, но Пулман пишет хорошие продолжения, этот томик скрасит мне долгие зимние ночи, если я дотерплю до зимы.

Из нонфикшн я взял на пробу первый томик истории Англии Акройда:

Взял я его, понятное дело, соблазнившись цветными картинками:

Если понравится и текст — возьму следующий том. И, возможно, его же книгу про рыцарей круглого стола. Хотя полка с историческими книгами забита под завязку. Не знаю, что с этим делать.

Ещё одна книга, купленная ради картинок.

Я собрал русские народные сказки, американские сказки, стихи, лимерики и всё такое прочее в иллюстрациях Олейникова, а вот его картинок, навеянных Уэллсом, у меня до сих пор не было, и это досадное упущение я постарался ликвидировать.

Издание шикарное, стоит тоже хорошо, но оно этого стоит.

В общем, заготовки на зиму прошли успешно, а с учётом Первой и Второй Пизанских Стопок я могу вообще из дома до весны не вылезать.

и посмотреть на вот это фото:

       Правда, эти ощущения будут неполными. Потому что одновременно с радостной и солнечной Америкой 50-х, показанной Робертом Земекисом, существовала совсем иная реальность, не столь явная, но не менее активная и тоже, в определённом смысле, жизнеутверждающая. И две эти реальности практически не смешивались. Они сосуществовали как-то совершенно параллельно друг другу, иногда порождая в точках пересечения любопытные артефакты.

       Ингредиенты:

  37,5 мл водки

  37,5 мл бренди

  15 мл хереса «Амонтильядо»

  Шампанское

       Способ приготовления:

       Смешать водку с бренди и хересом, взбить в шейкере со льдом и процедить в охлажденный бокал. Долить шампанским. Украсить цедрой апельсина.

       В 50-е Америка входила с чувством собственной безопасности и уверенности в завтрашнем дне. Война ушла в прошлое, нормированное потребление отменили, экономика вышла из рецессии – и тут начались беспорядки в Азии. 25 июня 1950 года Северная Корея попыталась присоединить Южную, и этой ей почти удалось. США немедленно вмешались и организовали «полицейскую операцию». Несмотря на название, туда отправляли отнюдь не полицейских, а всех военнообязанных, и Боб Хайнлайн едва не расстался с молодой женой, которая подпадала под призыв ВМФ.

       В первые же дни войны Трумэн приказал начштаба ВВС Хойту Ванденбергу приготовиться к атомным ударам по военным объектам в Сибири – глубже американские бомбардировщики пока не долетали. Но в войну на полуострове вмешался не СССР (который ограничился ихтамнетами), а Китай, пославший северокорейцам танковые армии «добровольцев». Руководивший полицейскими генерал Макартур, следуя логике Президента, собрался сбросить атомные бомбы на Китай, но Трумэн отправил его в отставку – вообще-то атомных бомб у Америки было маловато, достаточно, чтобы попугать, но недостаточно, чтобы превратить целую страну в автомобильную стоянку.

       Война в Корее чуть пошатнула общее расслабленно-индифферентное состояние американцев. Кто-то протестовал, кто-то записывался в отказники, но в целом обществу было глубоко наплевать, пока в число похоронок из-за океана не перевалило за первую тысячу.

       С этого момента в США вновь начала действовать отключенная на время Второй мировой войны антикоммунистическая пропаганда. Юго-восточная Азия быстро переходила под контроль коммунистов, но, конечно же, большинство американцев этот факт не слишком волновал.

       Между тем голоса встревоженных учёных-атомщиков продолжали звучать в прессе. Они немного сменили тональность, и уже говорили не о взятии под контроль атомного оружия, а о полной неподготовленности страны к атомной войне. Гражданское население не было защищено никак и у правительства не было никаких планов для его защиты на случай атомной атаки. В конце концов Президент прислушался к этим голосам и 12 января 1951 г. подписал указ о создании Федеральной администрации гражданской обороны. Он и не подозревал, какого джинна выпустит из бутылки.

       Вместо того чтобы спокойно сидеть в креслах и потихоньку осваивать выделенные средства, назначенные чиновники тут же с энтузиазмом принялись за дело и проявили массу ненужной инициативы. Скооперировавшись с учёными и прессой, они немедленно начали информировать население о том, что из себя представляет атомное оружие, и какие угрозы оно несёт. Статьи в журналах и брошюрки, выпущенные ГО, живописали гражданам всевозможные ужасы. Пропагандистская машина США внезапно испытала дезорганизующий приступ шизофрении – все её предыдущие усилия были направлены на формирование позитивного отношения к атомному оружию. Этого требовала обширная программа разработки и испытаний ОМП – оружия массового поражения.

       Крупнейший полигон для испытаний атомного оружия был устроен в пустыне Невады неподалёку от Лас-Вегаса. Первый атомный заряд (всего в одну килотонну) был взорван на нём в 1951 году, с тех пор там провели более 900 испытаний. Грибы атомных взрывов то и дело вставали на горизонте:

       А ночные испытания вызывали долгое свечение неба, и над Вегасом воцарялись белые ночи. Кое-что докатывалось и до более отдалённых городов, например до Лос-Анджелеса:

       Владельцы отелей немедленно подняли цены на номера с окнами на северо-запад, а рестораны организовывали «бомбовые вечеринки» во время ночных фейерверков. Компании организовывали экскурсии в пустыню, чтобы полюбоваться атомными грибами с максимально близкого расстояния. Спёкшийся в стекло песок с мест испытаний (или его аналог, изготовленный из оконного стекла на домашнем гриле) продавался в качестве «атомных сувениров». У Хайнлайна тоже был подобный кусок стекла, но он был стопроцентно подлинный, с места первого испытания «Тринити», и он всё ещё слегка излучал. Сувенир этот как будто притягивал к себе неприятности, поэтому Боб хранил его в тайнике вне дома.

       Все эти попытки примирить общество с атомной бомбой теперь шли вразрез с брошюрками Администрации ГО. В Солт-Лейк-Сити продавали Урановый Бургер за 45 центов, а в Вашингтоне буклет «Атомная атака» призывал родителей обучить детей команде «DUCK AND COVER» – «свернуться и закрыться». Это означало лечь на пол лицом вниз, прикрыв лицо и спрятав открытые участки кожи. Родителям рекомендовалось каждый вечер проводить с детьми подобные тренировки.

       В 1952 году на атолле Эниветок был взорван прототип термоядерной бомбы «Айви Майк». Устройство размером с трёхэтажный дом получило название «Колбаса», оно содержало атомный инициирующий заряд и будущий кусочек Солнца – жидкий дейтерий, упакованные в криогенную установку. Устройство весило 70 тонн и на роль бомбы никак не подходило. Зато мощность его взрыва в 450 раз превысила показатели «Толстяка», сброшенного в 1945 году на Нагасаки.

       Настоящая водородная бомба была взорвана позже, в августе 1953 года на Семипалатинском полигоне. Испытание произошло сразу после окончания войны в Корее.

       Президент Эйзенхауэр воспринял новость из Казахстана со всей серьёзностью и пошёл на уступки лоббистам Гражданской обороны США. Повсюду появились плакаты ГО, в городах начали проводиться учебные тревоги. По сигналу сирены граждане, застигнутые на улице, обязаны были найти место в ближайшем укрытии – в тоннеле метро, подземном переходе или цокольном этаже близлежащего здания. А после по местному телевидению демонстрировали опустевшие улицы, и диктор зачитывал итоги учений – сколько спаслось, сколько погибло. На этих «учениях» с удручающей регулярностью погибали миллионы людей, и Администрация ГО вынуждена была усиливать пропаганду, пытаясь достучаться до беспечных обывателей. Однако реальных способов защитить население по-прежнему не было – проекты децентрализации городов и строительства массовых гражданских бомбоубежищ оказались чудовищно дорогостоящими и были отвергнуты. Населению начали предлагать обзаводиться частными убежищами. Скрадок эконом-класса типа «Лисья нора» имел себестоимость всего 13,5 баксов:

модели бизнес-класса, оборудованные кроватями, туалетами, телефонами и счетчиками Гейгера, достигали цены в 5 тысяч долларов. А тех, кто не мог себе позволить ничего подобного, успокаивали брошюрками типа «Так ты сможешь выжить», где на голубом глазу говорилось, что от ядерного взрыва можно укрыться дома или в машине – нужно только хорошенько закрыть двери и окна.

       Водородная бомба, успешно взорванная в Семипалатинске, заставила советских генералов позаботиться о средствах её доставки – поэтому ОКБ-1 С.П. Королёва пришлось модифицировать первоначальный проект и разработать баллистическую ракету Р-7 с удвоенным весом «полезной нагрузки», которая позднее вывела на орбиту первый спутник и первого космонавта. По сути, творение Сахарова открыло человечеству дорогу в космос. Первая американская водородная бомба «Креветка», взорванная в марте 1954 года в Тихом океане, породила волну паники. Бомба превысила расчётную мощность в 2.5 раза и заразила радиацией острова в сотнях километров от места испытаний. Испытания широко освещались в прессе, история о людях, получивших опасную дозу радиации, стали достоянием общественности. Журналисты постарались максимально сгустить краски, подлить масла в огонь и подразнить гусей. Они писали, что одна ядерная бомба способна полностью уничтожить крупный город и у его населения нет никакой возможности спастись.

       Безысходность ситуации, усугублённая бессмысленными «учениями», вызвала в обществе резкий рост психических расстройств. Школьников 50-х заставили проходить новый предмет «Курс выживания». Они носили на шее жетоны с персональными данными (Нью-Йорк потратил 159 000 долларов на производство 2.5 миллиона жетонов – все понимали, что они нужны лишь для того, чтобы можно было опознать обгоревшие трупы детей), им делали на плечах татуировки с группами крови, во время уроков учитель мог неожиданно крикнуть «свернуться и закрыться» – и они должны были упасть на пол, закрыть голову руками и крепко зажмурить глаза. А дома по телевизору их вместо мультиков ждали учебные фильмы о том, как вести себя при угрозе атомной бомбардировки.

       Учёные, исследующие период атомной истерии отмечают, что поколение, выросшее на учебных тревогах, жило в ожидании грядущей катастрофы и поэтому утратило чувство будущего – неизбежный Армагеддон лишал всякого смысла планирование дальнейшей жизни.

       Именно в 50-х были синтезированы и получили распространение первые транквилизаторы. До этого для коррекции тревожных состояний применяли производные опиума, бромиды, барбитураты и просто алкоголь. Первым был мепробамат, затем появились его производные. Нейролептики, антидепрессанты, анксиолитики множились как грибы после дождя. К восьмидесятым ежегодное потребление антидепрессантов в США достигло объёма 800 тонн.

       В 1955 году в США закончилась разработка бомбардировщика Б-52 «Stratofortress», созданного с целью доставки на территорию СССР атомных зарядов. Теперь Америка действительно могла закидать бомбами Москву. Это послужило поводом для создания нового коктейля.

       Ингредиенты:

  20 мл кофейный ликёр «Kahlua» или «Captain Black»

  20 мл «Бейлиз»

  20 мл «Куантро»

       Способ приготовления:

       Налить в стопку кофейный ликёр, затем по лезвию ножа аккуратно налить слоями «Бейлиз» и «Куантро». Опустить соломинку до самого дна. Пожечь верхний слой. Пить быстро, чтобы соломинка не успела расплавиться.

       Но способность закидать Советы бомбами нацию не особенно вдохновила – американцев гораздо сильнее волновала перспектива того, что Советы закидают бомбами их самих. 18 марта 1957 года «Лайф» опубликовал статью «Советы ученых по выживанию в атомный век», в которой открытым текстом говорилось, что существующие системы ПВО ничем не помогут гражданам, если у них не будет частных бомбоубежищ. По подсчетам эксперта самое недорогое, несложное по конструкции и одновременно надежное укрытие могло обойтись американской семье в 400 долларов. По сравнению с «лисьей норой» за 14 баксов ставки на жизнь резко возросли.

       4 октября 1957 года модифицированная МБР Р-7 вывела на орбиту первый искусственный спутник Земли. Существующая система американской ПВО строилась исходя из возможностей самолётов дальней авиации и мало что могла противопоставить межконтинентальным баллистическим ракетам, несущимся с первой космической скоростью. Даже те, кто не понимал этого, испытали острый приступ паники. Америка внезапно перестала быть Номером Один и красивые картинки в глянцевых журналах оказались туфтой. Лаборатория Белла совместно с «Дуглас Эйркрафт» бросилась спешно разрабатывать систему «Nike-Zeus», а граждане бросились строить индивидуальные убежища.

       К этому времени в США развернулась массированная антисоветская пропаганда. Место абстрактной «технически развитой страны, способной воспроизвести атомное оружие в течение пяти-десяти лет», о которой Хайнлайн писал десять лет назад, в его картине мира, как и в мыслях миллионов американцев, прочно занял Советский Союз, Империя Зла и Враг Свободного мира Номер Один.

       Ингредиенты:

  20 мл самбука светлая

  15 мл «Бейлиз»

  15 мл абсент

  2-3 капли сироп гренадин

       Способ приготовления:

       Налить в стопку слоями последовательно самбуку, ликёр и абсент. В центр стопки капнуть гранатовый сироп. За счёт большей плотности он пробивает все слои, образуя эффект взрыва. Опустить трубочку до самого дня. Пожечь верхний слой. Пить быстро, чтобы соломинка не успела расплавиться.

Но лучше, конечно, увидеть своими глазами