Блог

Издательства

загрузка списка...


Вы здесь: Авторские колонки FantLab > Все статьи за три месяца
Поиск статьи:
   расширенный поиск »


Страницы: 123456789...230231232233234235236



Статья написана 11 ноября 2024 г. 12:58

За этот год, в моей библиотеке появилось много книг и местных авторов, друзей, наставников по перу, уважаемых и умудренных опфтом людей. Благо — выходить они стали в нашем регионе довольно часто, что радует, ведь и денег на выпуск книг, пусть и небольшими тиражами, стали выделять больше. Больше стало и книжных конкурсов для авторов, мероприятий, презентаций и интерактивных обучающих программ для пишущей молодежи.




31
просмотры
0
комментарии


Статья написана 11 ноября 2024 г. 12:29

WORST FEAR

Sea Caummisar

Рассказ из сборника Books of Horror Community Anthology

Главная героиня рассказа находится во власти опасного и жестокого мужчины. Она сталкивается с угрозой для своей жизни и испытывает страх и отчаяние. Мужчина, угрожающе держащий ножницы над ее головой, вынуждает ее смотреть, как отрезает от нее куски. Девушка пытается сохранить спокойствие, но не может себе и представить, что ее ждет впереди...

Неприятный привкус во рту был желчным. Ей потребовалась вся сила воли, чтобы побороть желание блевануть. Выпустить наружу остатки вчерашнего ужина, возможно, и помогло бы ей почувствовать себя лучше, но это было бы признаком слабости.

Она чувствовала ненависть, излучаемую телом ее мучителя, который стоял позади нее, держа в руках два клинка. Его длинные лезвия отражали яркий свет, освещавший комнату. На конце каждого ножа было острие, способное легко проткнуть кожу. Это были самые острые лезвия, которые она когда-либо видела за всю свою жизнь.

Все началось с того, что он насильно усадил ее на стул. В тот момент, когда кресло заскрипело и он покрутил ее вокруг себя, она поняла, что ей грозит опасность.

Парализованное страхом тело не реагировало на ее движения. Сколько бы она ни приказывала своим конечностям двигаться, они не двигались. Осознание того, что она должна заставить себя встать, бороться и бежать, спасая свою жизнь, еще больше усугубляло ситуацию. Ее разум стал ее собственным злейшим врагом.

Ее охватила тревога, сердце громко стучало в груди. Она почувствовала, как пульс заколотился по всему телу, а давление поднялось. Ее мучитель накинул на ее шею брезент, похожий на петлю, и она почувствовала, как шея сжимается. Брезент был слишком тугим. Он обхватил ее горло, словно пальцы, душащие жизнь в ее теле.

Ощущение, что она больше не может дышать, способствовало тому, что тело не слушалось ее. Брезент закрывал все ее тело, и она знала, что плохой человек планировал, что все пойдет наперекосяк. Зачем ему понадобилось защищать ее тело от того, что должно было произойти дальше?

Ее глаза расширились, когда она поняла, что прямо перед ней находится зеркало. Какой больной заставит человека наблюдать за собственными мучениями?

В отражении она видела, как страх просачивается сквозь ее поры. Пот стекал с ее лба по щекам.

По какой-то причине она не могла пошевелиться, что было для нее загадкой. Когда она познакомилась с этим мужчиной, он показался ей довольно милым. Неужели он чем-то отравил ее?

Он держал клинки над ее головой и улыбался. Она поняла, что он чудовище, когда он велел ей успокоиться и замедлить дыхание. Какая наглость! Спросить, все ли с ней в порядке.

Зеркало, в которое ее заставили посмотреть, показало, что она явно не в порядке. То, что она была вся покрыта потом и находилась на грани слез, должно было подсказать, что ему не нужно ее спрашивать.

Мир вращался с микроскопической скоростью. Все происходило в замедленной съемке. Мужчина двигался медленно, держа оба клинка близко к ее голове.

Заставив себя закрыть глаза, она отказалась смотреть. Прождав, казалось, целую вечность и мысленно произнося беззвучные молитвы, она ничего не почувствовала.

Она услышала слабый шум, что-то неразборчивое.

Приоткрыв один глаз, она увидела, как от нее отрезают кусочки, навсегда удаляя из ее тела.

Поскольку она не чувствовала боли, то поняла, что ее, должно быть, накачали наркотиками.

Она снова закрыла глаза. То, что она увидела в темноте, было плодом ее воображения. Искаженные иллюзии лезвий, отрезающих ее уши от головы, были так же страшны, как и то, что она видела в реальности.

Планировал ли этот человек снять с нее скальп? Станет ли она его трофеем, который он сможет повесить у себя на стене, чтобы навсегда запомнить этот момент?

Она изо всех сил старалась не думать о том, что он планирует сделать с теми частями, которые снял с нее.

— Открой глаза и посмотри.

Боясь ослушаться жестокого человека, она открыла глаза. Ее голова выглядела иначе, чем она могла бы описать. На полу валялось так много ее кусочков, что она начала плакать. Крупные слезы падали с ее лица на брезент, который был покрыт маленькими кусочками ее самой.

— Все в порядке, — невозмутимо произнес жестокий мужчина. — Просто сядь и расслабься. Я уже почти закончил.

Она пыталась понять, что он имел в виду, говоря "закончил"? Неужели это финал? Значит ли это, что следующим шагом будет смерть?

Она не хотела умирать. В жизни было так много впечатлений, которые она хотела испытать, прежде чем погибнуть. Путешествия — это то, что она всегда хотела попробовать, но так и не сделала. То, о чем она жалела перед смертью, казалось глупым, но она не знала, о чем еще думать.

Слишком больно было думать о семье, которую она оставит после себя. Ее детям придется жить без матери. Как ее муж сможет в одиночку вырастить двух маленьких детей?

Несмотря на то что глаза ее были открыты, она не смотрела на мужчину, пока его ножи продолжали кромсать ее на куски.

На нее накатила волна тошноты. Желчь застыла в горле, а на вкус она напоминала протухшие сточные воды. В этот момент она почувствовала себя оторванной от своего тела. Она не чувствовала, как раздуваются ее щеки, но видела, как они расширяются, вмещая в себя содержимое ее последней трапезы.

Тело автоматически отреагировало на это, заставив организм отступить. Вкус был еще хуже, чем когда содержимое поднималось. Слизь проникала в горло, с трудом пытаясь преодолеть место, где эта штука была завязана у нее на шее.

Не желая больше смотреться в зеркало, она посмотрела на свои ноги. На полу валялись все ножницы жестокого человека. Большие слезы потекли по ее лицу.

— Все не так уж плохо, правда? — спросил старик.

Она не могла подобрать слова. Неужели он действительно ожидал от нее ответа? Что она должна была сказать в такой ситуации?

Ей хотелось только кричать и вопить, но было уже слишком поздно. Ее рот был не в состоянии произнести слова. В ее умирающем теле не осталось голоса.

Все еще глядя себе под ноги, она увидела, как мужчина шаркает из стороны в сторону. Его ботинки были покрыты крошечными кусочками ее тела.

Ей пришлось смириться с реальностью и понять, что эти частички теперь принадлежат ему. Они исчезли из ее тела и больше ей не принадлежали.

Почему этот человек так поступил с ней? Сколько еще людей он подверг своим мучениям? Как он мог находить удовольствие в том, что резал других людей? Он должен был быть чудовищем. Другого объяснения не было.

На полу лежали следы того, что до нее здесь побывали другие. Их тени были темнее, чем ее собственные. Мужчина даже не удосужился убрать за собой все, что было до нее. Неужели он сделал это специально, чтобы она боялась его еще больше?

— Милая, все в порядке.

Он издевался над ней своими словами. С ней не все было в порядке, и никогда уже не будет.

— Все кончено, — провозгласил старик.

Она умерла? Она не чувствовала себя мертвой. Она все еще слышала его.

Так что же означает конец? Неужели ей придется прожить остаток жизни в шрамах от сегодняшних событий? Позволит ли он ей сохранить жизнь?

Не умея ценить свою жизнь так, как следовало бы, она поклялась, что, если он позволит ей жить, она будет путешествовать по миру. Все сожаления, которые она испытывала раньше, она сможет исправить.

Она почувствовала, как ослабло крепление на ее шее. Вдохнув в легкие драгоценный кислород, она наблюдала, как содержимое брезента падает на пол.

К остальным кускам примешалось еще больше своих.

Теперь ее тело двигалось, и она потирала горло, чтобы облегчить его после столь долгого удушья.

Удивившись движениям своего тела, она поняла, что то, чем он ее накачал, должно быть, выветрилось.

Не чувствуя боли и чувствуя себя лучше, чем ожидала, она сидела очень тихо, пытаясь осмыслить то, что с ней только что произошло.

Старик взял метлу и начал подметать вокруг ее ног, собирая осколки.

— Дорогая, ты в порядке? У меня есть еще люди, которые ждут стрижки. Так что если ты не возражаешь...

Она посмотрела в зеркало. Из ее волос были убраны кончики. Больше ничего. Она была жива и здорова.

С новым пониманием жизни она отправилась домой.

ТОНЗУРЕФОБИЯ: страх перед стрижкой.

Это вполне реальный страх, который вызывает тревогу у многих людей. Именно это они испытывают, когда идут стричься.

Перевод Грициан Андреев


29
просмотры
0
комментарии


Статья написана 11 ноября 2024 г. 12:23

LADDER OF THORNS

JOHN IRVINE

Рассказ из сборника Frightmares: A Fistful of Flash Fiction Horror

Короткая притча о мести...

Мадлен натянула пару обтягивающих черных кружевных перчаток, которые он всегда настаивал, чтобы она носила. Правой рукой она подняла из вазы на ночном столике розу с длинными стеблями, а левой взяла его толстый, вялый член и осторожно ввела стебель в уретру. Его глаза выпучились, а горло напряглось, чтобы издать крик, но три пары ее грязных трусиков, засунутых ему в рот, не позволили издать ничего, кроме слабого бульканья.

Его покрытые печеночными пятнами руки сжались в кулаки, и он изо всех сил вцепился в прозрачные черные чулки, которыми его запястья и ступни были привязаны к каждому углу кровати с балдахином, но она хорошо справилась со своей работой, пока он пребывал в своем обычном вечернем пьяном угаре. Выхода не было. Мадлен ввела первый шип в его пенис и улыбнулась, увидев, что из него начала сочиться кровь. Он застыл от боли, тело сотрясалось, пот выступил на коже.

Загнав внутрь второй из семи шипов, Мадлен медленно повернула стебель.

— Вот цветок в отплату за тот, который ты отобрал у меня так давно, папочка, когда мне было семь.

Перевод Грициан Андреев


16
просмотры
0
комментарии


Статья написана 11 ноября 2024 г. 11:56

А вот теперь давайте продолжим обзор этого номера журнала.

12. И еще одно интервью в рубрике «Publicystyka”. Польская писательница и книгоиздательница Анна Бжезиньская взяла его у польского писателя Марцина Цишевского. Интервью носит название:


1939. МАРЦИН ЦИШЕВСКИЙ ГРОМИТ ВЕРМАХТ

(1939. Marcin Ciszewski gromi Wehrmacht)

Анна Бжезиньская: Вы уже посмотрели «Бесславных ублюдков» Тарантино? Как вы думаете, где проходит граница (если таковая вообще есть) возможностей игр и развлечений с современной историей?


Марцин Цишевский: Да, посмотрел. Возможно, фильм не так хорош, как «Криминальное чтиво» или «Бешеные псы», но мне он понравился. Блестящая, совершенно гениальная роль Кристофа Вальца (Christoph Waltz) в роли полковника (правильно следовало бы штандартенфюрера СС) Ганса Ланды. Это человек с утонченными манерами, говорящий, насколько я могу судить, на четырех языках. В то же время он не палач, смакующий данное ему прозвище Охотника за евреями, с идеологически неортодоксальным подходом к действительности. Брэд Питт тоже великолепен, но Вальц похитил у него все шоу. Тарантино углубляется в бескрайние земли, называемые, грубо говоря, альтернативной историей, он показывает судьбы нескольких наиболее важных нацистских сановников, отличающиеся от реальных, но, что интересно, не показывает последствия этих отличающихся судеб, или, проще говоря, после смерти Гитлера, Геббельса, Геринга и Бормана не задается вопросом, каким будет будущее войны (высказано лишь небольшое предположение на эту тему). Тарантино это явно не интересует, и я его прекрасно понимаю. Что касается существа вопроса: пока наша история в истории рассказывается хорошо, такой границы нет. Можно придумать довольно-таки абстрактный сюжет, ввести в действие каких-нибудь космических героев, заставить их сражаться с нацистами, японцами, американцами или НКВД, с чем (или кем) угодно, и это будет нормально, при условии, что автор, кроме привлекательных декораций обладает идеей, которую можно передать, а все вместе выполнено на некоем достаточно высоком художественном или даже ремесленном уровне. Современный зритель или читатель молод или очень молод, а потому привык к эскалации развлечения. Любая вещь, даже стандартная, а история именно такова, должна быть представлена в максимально привлекательной форме. В Польше мы можем наблюдать довольно интересную тенденцию облачать различные драматические события из истории Польши в поп-культурные одеяния, например, «Хардкор 44» Томаша Багиньского, Лао Че с рок-песнями на текстах повстанческой лирики или нашумевшие несколько лет назад "T-Рэперы с Вислы" ("T-Raperzy znad Wisły") с их рэперованным «Портретным рядом королей польских». Подводя итог: если игра или забавная история удерживает высокий уровень, то все в порядке.


Анна Бжезиньская: Подобных проектов можно перечислить много: Kukiz записывает «Heil Sztajnbach» и «17 сентября», в магазинах только что появился новый альбом «L.U.C.» «Zrozumieć Polskę/Понять Польшу», создаются комиксы, муралы и книги. Как вы думаете, почему новейшая история Польши стала столь привлекательной для творцов? Очередная мода или новая историческая чувствительность?



Марцин Цишевский: По моему скромному мнению, ни то, ни другое. Новейшая польская история, а точнее Вторая мировая война, всегда была «привлекательной» в смысле своей зрелищности, масштабности трагедии и неизмеримой глубины человеческих историй, составлявших ее содержание. Можно написать тысячу романов с войной на заднем плане, и каждый из них будет иметь иной характер: эпический рассказ о героизме, интимная драма, показанная с точки зрения обычного человека, приключенческий рассказ, комедия и т. д. Короче говоря, это неисчерпаемый источник различных историй, и каждый творец сталкивается с необходимостью придумать тему или хотя бы декорацию для своего очередного произведения. В войне ведь нет ничего нового, о ней писали и снимали фильмы с незапамятных времен и к тому же в различных конвенциях. А если говорить об исторической чувствительности, то, простите меня пожалуйста, я очень скептически отношусь к этому. Послания этих проектов, о которых мы говорим, независимо от их исторической истинности или ложности, ужасно укорочены, условны, поверхностны. На основе таких работ трудно сформировать историческую чувствительность в истинном смысле этого слова. Вы можете заинтересовать зрителя, читателя или слушателя или в лучшем случае спровоцировать их на что-то вроде размышлений, но давайте не будем питать иллюзий: речь идет прежде всего о развлечениях. Спорщиков хватает, но лишь немногие люди знают своё дело и имеют что сказать. Пример? В уже упомянутых «Бесславных ублюдках» Ганс Ланда представляется как полковник SS. Такого звания не было, в SS использовалась своя иерархия, как я уже сказал, эквивалентом полковника был штандартенфюрер SS. И ни в какой из рецензий и никаком из обзоров, а их было довольно много, никто на это не обратил внимания, хотя это довольно существенная ошибка. Никто не заметил, потому что никто из обсуждавших фильм не знал и никто не знает, как должно быть. Другой пример: Вестерплатте. В последнее время все восхваляют героическую оборону этой одинокой заставы, подчеркивая героизм защитников и их безнадежную борьбу. Каждый чувствует себя обязанным произнести возвышенную речь: политики, журналисты (особенно они), некие дежурные эксперты. Что дрались семь дней, что в жутком одиночестве, что без малейшей надежды на помощь и так далее. Слезы на глаза наворачиваются. Но нигде, ни в одной из этих бла-бла-тивных обсуждениях и речах, я не услышал, каковы были реальные последствия обороны Вестерплятте. Я не слышал о том, что обороняющиеся отразили с десяток атак превосходящего в двадцать раз противника, нанеся немцам потери около тысячи убитыми и ранеными, что в восемнадцать раз превышало их собственные потери. Что если бы вся польская армия сражалась с такой же эффективностью, оборонительная война Польши закончилась бы через две недели победой Польши, потому что Вермахт не смог бы продолжать боевые действия. Таким образом, с этой точки зрения оборона Вестерплатте имела глубокое военное значение, достигнутое сравнительно небольшими затратами. А об этом, то есть о самом главном, умалчивается. Это уровень обсуждения в нашей прекрасной стране. Мы любим символы и мифы, но не хотим знать, как это было на самом деле, даже если истина могла бы укрепить этот миф. Поэтому я не верю в какую-то преувеличенную историческую чувствительность нашего общества.

Анна Бжезиньская: Но, следуя такому ходу рассуждений, мы неизбежно приходим к выводу, что мерилом литературы является ее соответствие историческим реалиям вплоть до мельчайших деталей. Конечно, после перешагивания через порог определенного уровня глупости сложно уследить за сюжетом, но я верю, что иногда старине Гомеру следует вздремнуть. Так что полковник SS меня особо не смущает, а вот вопрос исторических знаний интересен. Вы переносите польский отдельный разведывательный батальон в реалии 1939 года, где основным источником информации о сентябрьской кампании оказывается капрал Галась – не слишком высоко стоящий в военной иерархии, раз уж речь идет об этом. У меня такое впечатление, что вашим героям гораздо проще использовать «росомахи» и Ми-24, чем ту информацию, которой они должны были бы обладать, хотя бы в какой-то степени. Почему знание оказывается менее очевидным оружием?


Марцин Цишевский: Чувствуя некую интеллектуальную подковырку в вашем вопросе, я хотел бы начать с очень четкого утверждения: мои книги тоже в первую очередь предназначены для развлечения и увлечения интересными историями (в смысле сюжетов), и в меньшей, хотя я надеюсь заметной, степени для передачи какой-то исторической правды или неправды. Да, я стараюсь, чтобы декорации и некоторые условные реалии выглядели как можно более правдивыми, пытаюсь пронести то и это (например, героизм сентябрьского солдата или бойца Армии Крайовой), но скорее на втором или третьем планах.

Я не считаю, что художественная литература обязательно должна соответствовать историческим реалиям. Если бы это было так, то она стала бы документальной литературой. Дело в том, что для современной аудитории важнее всего хорошее развлечение, послание же стоит на втором месте, что, как мне кажется, требует определенной структурной строгости, которую Тарантино прекрасно понимает: сначала фейерверк, потом факты. Историческая чуткость, по моему скромному мнению, должна формироваться на основе определенных элементарных знаний, иначе нельзя. В противном случае мы имеем информационный шум, как в случае с мероприятиями, посвященными годовщине начала войны. Но ad rem. Члены Первого отдельного разведывательного батальона, возглавляемого нашим любимцем Юреком Гробицким, являются солдатами, а значит, личностями, не нуждающимися в глубокой исторической рефлексии. Галась суфлирует Гробицкому, потому что ради сюжета рядом с ним должен был быть персонаж, который что-то знает об этой войне, хотя бы о силах противника, и имеет некоторое представление о реалиях. В противном случае Гробицкий и компания были бы подобны детям в тумане. В сущности наш Юречек с легкостью использует «росомаху» и Ми-24, потому что он социопат, склонный к злоупотреблениям насилием. Визит к маршалу Рыдз-Смиглы и обсуждение с ним проблемы пересмотра планов обороны Польши -- вершина его аналитических способностей.

Что касается силы тактической информации или более широких знаний, я только что закончил третий том, в которой подробно высказываюсь на эту тему почти на четырехстах страницах.


Анна Бжезиньская: Сознаюсь, что информация о том, что выдающиеся офицеры Войска Польского, цвет нашей армии, не знают, что удар по Франции в 1940 году был совершен манштейновским серпом через Арденны, отзывается во мне сердечной болью. Я прямо-таки чувствую…


Марцин Цишевский: ...извините, что перебиваю. Конечно, они не знают. В ваших словах звучит наиболее распространенное обвинение, которое некоторые читатели выдвигают против меня, а именно, что я не отправил в прошлое батальон терминаторов, удаленно связанных с Британской энциклопедией. Но, к сожалению, это непросто сделать. Наши парни знают то, чему учили их на уроках истории, а внимания урокам истории они уделяли примерно столько же, сколько среднестатистический школьник, а это почти ничего. Им трудно назвать и разместить во времени основные факты. Они знают толк в военном деле (но не в войне, потому что они, конечно, новички) и в технике, которую используют. Они ввязываются в военные действия, потому что думают, что это может быть веселым приключением. Лишь лишение их возможности вернуться в родные времена усложняет ситуацию и заставляет задуматься о некоторых вещах. Но, пожалуйста, продолжайте, потому что я прервал...

Анна Бжезиньская: А если серьезно, то мне кажется, что историческая чувствительность, -- помимо неуловимого «так должно быть» -- сильнее формируется не знаниями, а мифами, в значительной степени транслируемыми массовой культурой, а зачастую и совместно формируемыми, например, исторической политикой государства. В мои ранние школьные годы -- я предполагаю не слишком отдаленные от ваших -- образ раннего польского государства формировался ведь как «Папуля, бей, от папиной руки не больно» и мифическими собаками из Песьего поля. Легенда, миф -- обладает невероятной силой. Какие мощные исторические мифы вы видите сегодня в современной польской массовой культуре?


Марцин Цишевский: Это правда, мифы управляют нашим сознанием, и это касается не только истории. Я уже упомянул первый сильный миф в нашей стране. Это миф о Вестерплатте. Второй, тоже сильный, — это знаменитая побасенка о том, что поляки с саблями, занесенными над головами, атакуют танки. К созданию таких глупых стереотипов, которые, кстати, смело повторяют придуманную в министерстве доктора Геббельса чушь, причастны такие фильмы, как «Лотна», в которых показана именно такая отчаянная, безнадежная борьба. Оставляя в стороне тот факт, что кавалерия почти никогда, за исключением нескольких исключительных ситуаций, не воевала верхом, только пешая, и не рубила танки саблями, а стреляла по ним из отличных противотанковых пушек, изготовленными по лицензии фирмы «Бофорс» польской оборонной промышленностью, Вайда также позволил себе показать немецкие бронетанковые войска чудовищными, закованными в сталь монстрами, ведь в распоряжении бедняги был кусок картона и танки Т-34/85, которые должны были имитировать немецкую бронетехнику. А правда в том, что у немцев в 1939 году не было ни этого типа средних танков, ни даже чего-то близкого к ним. Три четверти их бронетанковых сил состояли из танкеток. Другой миф частично связан с линией коммунистической пропаганды. Это трогательная история о том, что Польша принадлежала к лагерю победителей Второй мировой войны. Нас убедили в том, что мы победили, да, были потери, мы потеряли часть территории, но польские флаги развевались в Берлине. А еще Мачек, 303-я эскадрилья, Монте-Кассино и вообще мы сражались лучше всех. Правда, однако, в том, что Польша вышла из войны одной из наиболее пострадавших стран вообще, обедневшей материально, территориально (на более 70 000 км²) и морально, практически лишенной элит, на полвека впавшей в большевистское небытие. Такой была наша победа. Об этом можно говорить долго, тема обширная.


Анна Бжезиньская: Коммунистическая пропаганда и художественная символика «Лотны» ведут нас немного в разные стороны, но, черт возьми, ведь у этих мифов есть неоспоримая общая черта. Они старые. Фильм Вайды -- это 1959 год, высказывание в некоей дискуссии, которая давно отгремела. Да, мой дедушка высказал свое мнение о «Лотне» с мощью противотанкового ружья wz.35. А у вас нет впечатления, что с тех пор что-то изменилось в сфере военных мифов? Что несколько иначе в кругу официальной культуры функционирует миф о Варшавском восстании? Что не устает интересный спор вокруг военных мифов о поляке-жертве, поляке-палаче и, наконец, о поляке-соучастнике. Ничего нового вы здесь не видите?

Марцин Цишевский: Я вижу гораздо больше общего между «Лотной» и сутью коммунистической пропаганды относительно действий польских войск в сентябре 39-го, чем просто тот факт, что они старые, но я оставлю это в стороне, потому что понимаю, что это не то, что вас интересует. Функционирование Варшавского восстания в сознании поляков действительно изменило свой характер. Оно и понятно, прошло 65 лет, мало кто из живущих ныне людей видел это своими глазами. То есть исчезает тип отношений «участие», а его место занимают идеи, имеющие многослойный характер. Тема действительно чрезвычайно обширная, поэтому остановлюсь лишь на одной ее стороне, которая в последнее время очень активно эксплуатируется, а именно на целенаправленности/непреднамеренности запуска восстания командованием Армии Крайовой. Это очень эмоциональная и зачастую демагогическая дискуссия. В Интернете даже есть сайт, поддерживающий тезис о преступности решения о начале восстания. К сожалению, дискуссия на эту тему часто игнорирует очень важные вещи, такие как уровень знаний тогдашних лиц, принимающих решения в Армии Крайовой, или шире: уровень и объем элементов, которые им приходилось учитывать при принятии того или иного решения. решение. Однако в целом стало преобладать мнение, что восстания начинать не следовало. Что касается мифов типа поляк-жертва или поляк-палач, то на самом деле это дискуссия относительно недавняя. Она появилось, конечно, с созданием свободной Польши, отменой цензуры, доступом к источникам и возможностью свободного обмена мнениями. Мы просто получаем гораздо больше информации, чем раньше. Попытки показать поведение поляков, отличное от обязательного до недавно ушедших времен поведения, являются результатом этого расширенного доступа к информации. Появился невероятный плюрализм мнений, порой крайних. Некоторые исследователи, а вслед за ними журналисты и даже определенные круги продвигают тезис о том, что «невиновных не существует», не существует нации (ведь мы говорим об этом уровне), которая не была бы так или иначе запятнана. Поиски доказательств всегда дают какой-то результат, дело ведь в статистике и богатстве военных историй. Такое освещение различных эксцессов и даже преступлений, совершенных отдельными людьми или небольшими группами, подхватывается тем или иным влиятельным средством массовой информации и начинает функционировать самостоятельно. становясь мифом, причём новая мифология, созданная некоторыми кругами Германии -- то есть сама мифология не нова, но поколение, находящееся сейчас у власти, в том числе и в СМИ, пришло к выводу, что настал момент, когда можно хотя бы начать дискуссию по вопросу о том, что немцы тоже были жертвами, у них тоже миллионы человеческих трагедий в их истории, а ведь, как мы знаем, трагедия равноценна трагедии, судьба человека, если он переживает такую трагедию, одинаково важна, независимо от того, поляк ли ты, русский, еврей или немец. Фактически на наших глазах рождается новая мифология, замена одних образов другими.


Анна Бжезиньская: Я твержу и твержу об этом послании, так что давайте закончим несколькими словами о развлечениях. И Тарантино, и вы даете оружие в руки проигравшим, отходя -- конечно в разной степени и по-разному -- от традиционного повествования о Второй мировой войне. Считаете ли вы, что моральные суждения в нашей культуре меняются и мы больше не хотим быть жертвами, или нас скорее увлекает очарование исторических спекуляций и военных фейерверков?


Марцин Цишевский: Я уже говорил о фейерверках и не изменю своего мнения. Главное — это веселье и развлечение. На самом деле я немного "фальсифицирую" историю, но, во-первых, стараюсь, однако, пронести какие-то реальные вещи, а кроме того, преподношу читателю рассказы о наших храбрых парнях, побеждающих обычно врага, и спрос на такие рассказы будет всегда. Нам нравится мученичество, мы привыкли слышать о себе как о жертвах, так может быть, глоток свежего воздуха в виде трепки, данной нашему извечному врагу, действительно подействует на нас освежающе?

Не знаю, но попробую выяснить.


56
просмотры
0
комментарии


Статья написана 11 ноября 2024 г. 11:03

The Beach

Перевод: Грициан Андреев

Группа людей оказывается в осаде в уединённом доме, окружённом наступающими ходячими мертвецами. С каждым выстрелом шансы на выживание уменьшаются, а надежда становится всё более призрачной.

— Воскресенье, — сказал Рэй.

Я кивнул.

— Воскресенье. Выходной день.

Позади нас послышался треск винтовок.

Он вздохнул.

— Я совершенно выбился из сил. Я весь окоченел. Как ты думаешь, есть хоть какая-то надежда?

Не глядя на него, я произнес что-то среднее между хихиканьем и всхлипом. В последнее время я чувствовал себя довольно странно.

— Надежда есть всегда. Пока у нас есть пули, надежда есть всегда.

Я нарисовал фигуру на посыпанной росой траве, но не знал, что это должно было быть.

— Король клише снова наносит удар.

Мы смотрели на дом, потому что он подразумевал нормальность, фасад из прошлого. Он одиноко стоял на равнине, как бы отстраняясь от всего происходящего. Мы приехали сюда, потому что думали, что здесь будет безопасно. Мы думали, что больше никто об этом не узнает. Наше самодовольство выбило нас из колеи.

Позади нас раздался еще один каскад винтовочных выстрелов. Боеприпасы были на исходе. Снайперы расходовали патроны экономно, стараясь выстроиться по двое и более, чтобы получить максимальную отдачу. Каждый промах был еще на два шага ближе к концу; каждое попадание — всего лишь на один.

— Я никогда не думал, что все так закончится, — сказал Рэй. — Когда мы пришли сюда, я имею в виду. Я думал, здесь будет безопасно. Мы можем видеть на многие мили вокруг. Я думал, здесь будет безопасно.

Он часто употреблял слово «безопасно», как будто повторение этого слова могло придать ему силу над неумолимой реальностью.

Я взглянул на часы, но не смог определить время. Разбитый циферблат навсегда запечатлел момент моего бегства из города, где я бросил Джемму на произвол судьбы. Она уже была мертва, но я мог сделать для нее гораздо больше. Я ненавидел себя за это. Я надеялся, что и она меня не ненавидит.

Иногда мне казалось, что я вижу ее на дальнем склоне холма, шаркающей по направлению к дому бесконечными, неумолимыми шагами. Каждый вечер я молился, чтобы она пришла не в мою смену.

— Наша смена, — сказал я. Мы с Рэем встали, отвернулись от дома — мысленного плацебо от нашей болезни — и встретились лицом к лицу с реальным миром.

Я взял у Доун винтовку. Я ободряюще улыбнулся, но она простояла на баррикаде уже два часа, и ее лицо было мрачным.

Оружие было еще горячим. Магазины были уныло опустошены. Придется делать каждый выстрел на счет.

Их, должно быть, миллион. Казалось, они стекаются сюда со всего мира. Мертвые, но ходячие, все их застывшее внимание было приковано к нашему дому. Мы были центром мира, и это было безнадежно. Мне хотелось, чтобы они все развернулись и пошли обратно тем же путем, что и пришли, но в конце концов, я знал, они просто обогнут земной шар и доберутся до нас с противоположной стороны.

Я прицелился и выстрелил. Голова разлетелась на сухие мозги и осколки черепа.

Мы были островом в море движущихся мертвецов. Они перешагивали через жалкие трупы тех, кого мы уже пристрелили. Они надвигались медленно, как ледник гибели, уверенные, что в конце концов сметут нас, но довольные тем, что им не нужно торопить события.

Я прицелился и выстрелил. Одному снесло полголовы, пуля срикошетила и пробила позвоночник другого. Пуля была потрачена не зря.

Вдалеке мелькнули рыжие волосы. Улыбка, вызванная разложением, а не любовью. Джемма.

Пройдет еще час или около того, прежде чем она окажется достаточно близко, чтобы в нее стоило стрелять. Этот час я провел, заново переживая наше совместное время, как затянувшийся флешбэк, который переживает утопающий. И я тонул. Задыхаясь от неизбежности происходящего. Откладывал конец, как откладывало его человечество на протяжении десятилетий, с той лишь разницей, что у меня не было веры в искупление. Я не ждал вмешательства Бога; я просто хотел прожить еще несколько часов.

На исходе часа, когда она была уже достаточно близко, чтобы я мог видеть пустые глазницы, в которых когда-то находились любимые глаза, я прицелился и нажал на курок. Но пуль больше не было.


13
просмотры
0
комментарии

Страницы: 123456789...230231232233234235236

⇓ ⇑ Наверх