Источник https://t-kasatkina.livejournal.com/10855...

https://t-kasatkina.livejournal.com/10885...

28 ноября, 19:51

Татьяна Касаткина

ВЕЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК (часть первая)

Часть вторая см.: https://t-kasatkina.livejournal.com/10885...

Согласившись написать по просьбе редакции «Нового мира» отклик на статьи Андрея Столярова («Розовое и голубое», Новый мир, 2004, № 11 http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2004/11...) и Армена Асрияна («Игры, которые нас выбирают», Новый мир, 2004, № 11 http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2004/11...), я и не предполагала, что это будет так трудно, пока не приступила к делу. Трудность оказалась связана прежде всего со статьей Андрея Столярова: она вся состоит из, мягко говоря, неточностей, казалось бы, лишающих разговор о ней смысла, а все же нет, сохраняется нечто в остатке, что не позволяет просто сбросить ее со счета, отвязаться от поставленных в ней проблем указанием на промахи автора в области генетики, истории, истории культуры, педагогики и т.п. От ощущения своей беспомощности пошла смотреть телевизор. В новостях сообщили, что уже неделю вся Америка не отрывает глаз от Сан-Франциско, где вопреки закону штата мэр города позволил регистрацию гомосексуальных браков. Показывали серьезные и встревоженные лица президента Буша и губернатора штата Шварцнегера, произносивших очень разумные увещевательные речи, воодушевленную молодежь с плакатами, самоотверженно и солидарно требующую разрешить делать всем кто чего захочет, и нелепые, нежные и счастливые лица тех, кому удалось скрепить свой союз перед лицом людей. Смотрел ли на них в это время Бог, я не знаю. Затем я услышала, что американские ученые опять установили дату и причину гибели вселенной, имеющей произойти через 30 млн. (не то млрд.) лет из-за «темной энергии», способствующей разбеганию космических тел в пространстве. Будут преодолены законы притяжения, планеты оторвутся от своих звезд и постепенно во вселенной останется одна «темная энергия». Затем говорили о теле, оставленном уже много лет назад одним буддийским учителем в Бурятии. Тело как живое, а с самим учителем некоторые ученики монастыря находятся в контакте. У тела совершаются исцеления и именно ему приписывается спасение пассажиров самолета, потерпевшего там недавно аварию и развалившегося в воздухе на куски. А потом показали восьмилетнюю девочку, которая во время катастрофы в аквапарке под обвалившейся стеной, с поврежденной рукой и множественными ушибами, на холоде полтора часа держала другую, совсем незнакомую ей трехлетнюю девочку, пока не пришли спасатели. Ей стоило поднырнуть под стену, чтобы оказаться на свободе и в тепле, но с ребенком на руках она этого сделать не могла. Репортеру пришло в голову спросить, смогла ли бы она это сделать, если бы ребенка оставила. Она ответила: «Поднырнуть? Конечно. Но как же человека одного оставить в беде». Тут же в «Честном детективе» рассказали про молодую женщину, спланировавшую убийство своих родителей и бабушки с дедушкой. Она привезла родственников на машине в лес, а ее муж с другом расстреляли их и закопали в заранее подготовленную яму. Потом, пока по второму каналу шла «Матрица», на седьмом показывали фильм «Другие» — о существовании на параллельных планах в одном и том же доме живых и умерших, при этом некоторые из мертвых не знают, что они уже мертвые. В это время в фильме, который показывали по «Культуре», живые и умершие существовали, по крайней мере, некоторое время после смерти, на одном уровне бытия.

Передавали все это вечером в субботу, когда в Православных церквах шла утреня прощеного воскресенья и поминали изгнание Адама из рая.

В результате странным образом для меня оформился «сухой остаток» статьи Столярова. Мы действительно не знаем, что такое человек.

_________________

«Все настоящие споры о религии сводятся к вопросу, может ли человек, родившийся вверх тормашками, понять, где верх, где низ. Первый, главный парадокс христианства – в том, что обычное состояние человека неестественно и неразумно, сама нормальность ненормальна. Вот она, суть учения о первородном грехе. В занятном новом катехизисе сэра Оливера Лоджа первые два вопроса: “Кто ты?” и “Что, в таком случае, означает грехопадение?” Я помню, как я пытался сочинить свои ответы, но вскоре обнаружил, что они очень неуклюжи и неуверенны. На вопрос: “Кто ты?” я мог ответить только: “Бог его знает”. А на вопрос о грехопадении я ответил совершенно искренне: “Значит, кто бы я ни был, я – это не я”. Вот главный парадокс нашей веры: нечто, чего мы никогда не знали вполне, не только лучше нас, но и ближе нам, чем мы сами».

/Г.К. Честертон. Ортодоксия/

Только мы по-разному этого не знаем. Андрею Столярову, судя по статье, знаком некий «человек», чьи «биологические характеристики» не менялись на протяжении тысячелетий, и проблему составляет лишь определение границы «вида» и возможности его дальнейшей «эволюции». Мое незнание гораздо фундаментальнее. Я совсем не представляю себе, каковы действительные биологические характеристики этого странного «вида». Уже давно к сфере расхожего «научного» знания относится тот факт, что человек использует свой потенциал на какие-то ничтожные проценты. И скорость реакций, и выносливость, и сила, и точность и сосредоточенность действий, диапазон терморегуляции, и так далее – все то, чего Столяров ожидает от успехов генной инженерии, и то, чего он даже и не ожидает, – могут быть увеличены в десятки раз без всякого изменения генотипа. Этот потенциал не используется большинством «популяции», но тем не менее предоставляется в распоряжение любого родившегося человека. Этот потенциал включает в себя мудрость, ясновидение, сочувствие, достигающее в пределе способности к исцелению и физических, и душевных, и духовных увечий, безграничную отвагу и самоотверженность и много-много чего вплоть до воскрешения мертвых, хождения по водам, питания пяти тысяч человек пятью хлебами. «Истинно, истинно говорю вам: верующий в Меня, дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит, потому что Я к Отцу Моему иду» (Ин. 14, 12). В человеке может вместиться Бог – и при этом не понадобиться изменить ни одну из «биологических характеристик».

Это поражало всех, кто всерьез задумывался над главным событием Христианства на протяжении веков. «Христианство есть доказательство того, что в человеке может вместиться Бог. Это величайшая идея и величайшая слава человека, до которой он мог достигнуть», — писал Ф.М. Достоевский в XIX веке (25, 228). «Неужели не понимаем, – пишет митрополит Сурожский Антоний в наши дни, – человек так велик, что Бог может стать Человеком и человек остается собой? И что так велика тварь, которую Бог призвал к бытию, что человек может вместить в себя Бога?»{C}{C}[1]{C}{C} Но это не только поражало – это становилось главным заданием христианина: обóжение. «Бог стал человеком, чтобы человек стал богом» – основание всех догматов семи вселенских соборов здесь, в этой максиме. И если после Пришествия Христова всякий верующий в Него был призван сотворить дела, что и Он, и больше сих, то последующие обетования еще безмернее: «Возлюбленные! мы теперь дети Божии; но еще не открылось, чтό будем. Знаем только, что, когда откроется, будем подобны Ему, потому что увидим Его, как Он есть» (1 Ин. 3, 2).

Христианские святые, стоявшие на воздухе во время молитвы, не вкушавшие годами, которым служили звери в пустыне, Сергий Радонежский через несколько верст здоровающийся с Стефаном Пермским, буддийские учителя, оставлявшие и возвращавшиеся в свое тело, «спорт» тибетских послушников – кто быстрее и больше высушит своим телом мокрых простынь на морозе, йоги, ходящие по ножам и лежащие на стекле – какие «чипы» каким «коммандос» надо вживить, чтобы они все это выполняли? А ведь я сейчас говорю только о самых «простых» и «поверхностных» вещах из тех, которые доступно исполнять человеку.

Словом, параметры «человеческого формата» несколько сложнее и многочисленнее тех, на основании учета которых Андрей Столяров решил, что пришло время виду эволюционировать.

Но в человека может вместиться не только Бог. Или, вернее, так: если уж в человека может вместиться Бог, то в него, в отсутствие Бога, может вместиться и всякое иное. Вообще, проблема тех, кто считает возможным рассматривать человека лишь как существо «биологическое» именно в том и состоит, что человек никогда не остается на «биологическом» уровне, то есть на уровне того, что можно было бы назвать уровнем «здоровых инстинктов». Я опять повторяю общеизвестное. В животном мире взрослые члены одного и того же вида практически никогда не убивают и даже серьезно не калечат друг друга. Бой за самку или территорию – это «бой по правилам», турнир, а не война, не убийство. В животном мире совокупление – это способ продолжения рода: самка, не способная в данный момент зачать, не подпустит к себе самца, да и для самца она не представляет никакого интереса вне периода «брачного сезона». Дикое животное никогда не будет есть, если оно не голодно, или если то, что ему предлагают, вредно. Жизнь с человеком быстро развращает, растлевает, сламывает «добрые инстинкты» – вплоть до известного отсутствия у кокер-спаниелей ощущения сытости, приводящего иногда к гибели от обжорства (недаром глагол cocker (up) по-английски и означает ласкать, баловать, потворствовать, закармливать сладостями). С точки зрения человека, обладающего, как некоторые сейчас с удовольствием говорят, «здоровыми инстинктами», дикие животные – нездорово аскетичны.

Таким образом, человек, следующий, как это принято называть, «зову плоти», вовсе не становится естественным; с точки зрения животного мира он становится противоестественным. Он становится одержимым – алчностью, жадностью, тщеславием, самолюбием, сладострастием, сластолюбием – и свое порабощение этими страстями принимает за свою подвластность инстинкту. Но это обольщение. У человека нет инстинктов. Инстинкт (не путать с рефлексом) – это очень сложная программа поведения, благодаря которой пчелы строят ульи, а муравьи – муравейники, птицы знают дорогу в страну, в которой никогда не бывали, благодаря которой кошка точно знает время овуляции – то есть момент, в который она должна зачинать. И так далее. Инстинкт – это очень жесткая программа поведения, имеющая при этом в виду пользу не индивида, но рода{C}{C}[2]{C}{C}. Пчела не может захотеть построить муравейник. Мы не можем нравственно осудить кошку за ее мартовские вопли. Человек не подвластен никакой программе поведения. Он свободен. И поэтому он ответственен. И поэтому он может из крайностей злодейства переходить к крайностям самоотвержения. И поэтому же он способен адаптироваться к изменяющейся среде без процесса видообразования. Не говоря уже о том, что с самого начала своей истории, насколько мы ее способны разглядеть, человек характеризуется не приспосабливанием к среде, но приспосабливанием среды к своим потребностям.

(Кстати, распространение (если правда есть распространение) «розового» и «голубого» в человечестве никак невозможно рассматривать в качестве процесса образования новых полов. Пол – половинка, половое размножение потому и половое, что в образовании каждого нового индивида участвуют два существа. А клонирование – это, простите, почкование, а вовсе не половое размножение. Средство размножения вовсе не для пар, а для одиночек. И поэтому конечно никакой генофонд оно обогатить не способно. Разве что сохранить, дублируя генотип «почкующегося» организма. Но это действительно только замечание кстати. Останавливаться на промахах Столярова я не буду – вышло бы очень долго и не интересно. Тема о человеке, им поднятая, гораздо увлекательнее и насущнее.)

Итак, в рамках животного, в рамках «биологического себя» человек никоим образом не удерживается. Он неизбежно больше. И в каком-то смысле у него нет этого «биологического себя» — ибо у него, как уже было сказано, нет программы жизнедеятельности, инстинктов, определяющих порядок и строй бытия всякого биологического существа среди нам известных. То есть в каком-то смысле он «пуст». Эту пустоту порой ощущает всякий. Она заполняется тем, что мы называем культурой в самом широком смысле. Культура для человека – заместитель инстинктов, программа поведения, но в отличие от инстинктов не бессознательная и принудительная, а осознаваемая и принимаемая. Но если культура секулярна, то ее неизбежно слишком мало, чтобы заполнить пустоту. Она не охватывает слишком многих уровней человеческого бытия. Пустота остается. И если в человека не вмещается Бог – в него вмещается бес. А иногда и – легион бесов. В случае бездумного существования человека, наивно полагающего, что он «сам по себе», они – бесы (если кому-то не нравится «бесы», можно сказать, — страсти, и это будет такой же правдой (а, может, еще большей правдой – ибо принцип экономии везде соблюдается, и зачем вас еще пасти если вы сами себя стреножили)), так вот, они просто перекрывают, забивают, засоряют каналы, дававшие бы в ином случае человеку использовать наличный потенциал. И этот поврежденный человек принимается позитивистами, сознательными и бессознательными, за человеческую норму. Вычисляется его «интеллектуальный коэффициент». Ищутся пути его «дальнейшего развития».

(А кстати, этот интеллектуальный тест компьютеры потому успешно проходят, что он для компьютеров и создан. Этот тест вычленяет какую-то узкую полосу в «параметрах» человека, измеряет ее в отрыве от всего остального – и, полагаю, пользующиеся им слишком часто попадают впросак. Ведь этот тест могли бы проходить на общих основаниях девочка, спасшая жизнь малышке, и молодая женщина, уничтожившая своих родителей и деда с бабушкой. И еще неизвестно, с каким результатом. А ведь совершенно очевидно, что они именно интеллектуально несопоставимы. Чтобы в боли, холоде и страхе – и при этом в ситуации полной неожиданности, ведь в аквапарке предполагался отдых и комфорт, – держать на руках человека, потому что «человека нельзя покинуть», нужно знать что-то такое, что совершенно недоступно другой юной леди, которую, между прочим, любящие родители развивали развивающими игрушками и заграничными поездками.)

___________________

«Представьте себе толпу людей, слепых, глухих, увечных, бесноватых, и вдруг из этой толпы раздается вопрос: что делать? Единственный разумный здесь ответ: ищите исцеления; пока вы не исцелитесь, для вас нет дела; а пока вы выдаете себя за здоровых, для вас нет исцеления».

/Владимир Соловьев. Три речи в память Достоевского/

В общем, разговоры Андрея Столярова о дальнейшем развитии человека похожи на то, как если бы кто-нибудь, приняв слепого за норму, провозгласил следующим этапом эволюции – нет, не появление органа зрения, а усовершенствование органов осязания{C}{C}[3]{C}{C}. А еще точнее – усовершенствование палки, которой слепой ощупывает дорогу и улучшение ее связи с рукой.

Но каков же человек неповрежденный? Когда мы были мы? В наших истинных «параметрах», в обладании нашими действительными способностями? И что такое – грехопадение? И – почему мы занялись усовершенствованием палки?

{C}{C}

Татьяна Касаткина

Вечный человек (часть вторая)

Часть первая см.: https://t-kasatkina.livejournal.com/10855...

Святые (как и Писание) свидетельствуют о том, что человек был сотворен вовсе не таким, каким мы его знаем. (О том же, на самом деле, свидетельствует и потенциал, используемый на ничтожные проценты. Нами унаследовано нечто, с чем мы не знаем, как обходиться. Но чрезвычайно нелогично было бы полагать, что тем, что мы унаследовали, никто никогда не пользовался.) Итак, человек был иным. Он обладал совершенным знанием тварного мира – ибо он нарекал имена вещам и всем живым существам (Быт. 2, 19-20). Поскольку мир творился Словом, это значит, что он, вглядевшись в существо предстоящего, должен был окликнуть его тем именно именем, каким предстоящий был вызван к бытию, то есть, в терминах нашей современной науки мы могли бы сказать: он прочитывал информационный код всякой твари. Предназначенный быть хозяином и работником сада Эдемского, Адам был господином всех стихий творения. Преподобный Серафим Саровский говорил: «Адам был сотворен до того не подлежащим действию ни одной из сотворенных Богом стихий, что ни вода его не топила, ни огонь не жег, ни земля не могла пожрать в пропастях своих, ни воздух не мог повредить ему каким бы то ни было своим действием. Все покорено было ему…»[1] Тем более не могло повредить ему никакое живое существо. То есть, он обладал абсолютным знанием и абсолютным могуществом, что и не удивительно – он был создан по образу и подобию Божию. И он видел Бога лицом к лицу, как Он есть…

И, наконец, он обладал свободой.

Свобода – единственное, что делает человека человеком, – образ и подобие Божие в нем; утраченное ныне подобие – и потому так сильна тоска по свободе и жажда ее; неуничтожимый образ – и потому в самом глухом и безнадежном рабстве (кто бы ни поработил человека: другой человек, его собственные похоти и страсти, внешние обстоятельства: беды и болезни, или, напротив, роскошь и комфорт, затягивающие как в трясину, опутывающие по рукам и ногам страхом утраты или тоской и скукой), так вот, в самом безнадежном рабстве человек ощущает вопреки всякой очевидности, что он свободен, и что если только он решится осуществить свою свободу – никто и ничто не сможет этому помешать.

Итак, Адам обладал свободой – в том числе и свободой отречься от Бога, уйти, отвернуться от Его любви. Именно ею и соблазнил его змей: сами будете как боги, знающие добро и зло… Если вам покажется, что поведение Адама нелепо и неестественно, оглянитесь вокруг: эта история повторяется в человечестве с упорством, заслуживающим лучшего применения. Люди постоянно говорят как Отцу Небесному, так и отцу земному: знаешь, (Ты) ты – конечно хороший, но мне бы лучше мою часть наследства и зажить самому по себе… Из самого богатого дома, из самой любящей семьи наших детей слишком часто (здесь и редко было бы – слишком часто…) удается сманить в подвалы и подворотни. И, знающие все, что стоит знать, они иногда влекутся к тому, чего узнавать не стоит: как гаснет свет, как растлевается плоть, как истощается жизнь, как надвигается смерть… Это не то знание, которое можно обрести в присутствии Бога, который весь – свет и жизнь. Но это то знание, которое пришлось обрести Богу, чтобы дойти до покинувшего его человека. Расплата за нашу любовь к подвалам – вопль смертного ужаса и безмерного одиночества на кресте.

Но это – потом, а тогда – тогда Адам и Ева захотели быть одни. Как сотряслась земля и все, что на ней, когда Адам откусил запретный плод, какой ужас овладел всей тварью, думаю, мы даже представить себе не в состоянии. Потому что щедрый и заботливый Отец отправил с человеком в подвал все мироздание – это была его часть наследства. «Проклята земля за тебя» (Быт. 3,17). Для одинокого Адама мироздание должно было быть преобразовано в такое, которое способно существовать автономно. Терние и волчцы, жесткие, механистические «законы природы» возникают для создания этой автономной среды, годной отвернувшемуся от Бога человеку.

Теперь вопрос. Где поставить ангела с огненным мечом, если «Царствие Божие внутрь вас есть»? То есть «ангел» должен был перегородить человеку путь к его же способностям. Сделать человека недоступным для себя самого. Причем исключительно по желанию самого человека (хотя, может быть, он слишком поздно понял, чего на самом деле пожелал) – то есть для обеспечения его автономности. Ибо эти способности все так или иначе были способностями связи. Связи с Богом, связи с другим человеком, связи со всем в творении. Именно эти способности связи и обеспечивали человеку знание и могущество.

На каналы связи были наложены печати. И люди немедленно начали учиться эти печати снимать. Этому учили древние мистерии, тем же занимались все прибегавшие к магии. Тут было много путей (и, соответственно, было составлено немало карт – учений и культов), но, наверное, их все можно поделить на два типа: это раскрытие печати и ее взлом. Раскрытие всегда связано с жестким самоограничением. Взлом – наоборот с экспансией эго на окружающий мир, которой при этом пользуются силы, посторонние человеку. Раскрывший печать владеет (в той или иной степени) своими способностями и открывшимися средствами связи. Взломщик оказывается в положении человека в доме со снятой дверью. Он ни в какой момент не застрахован от вторжений силы, которой управлять не может, хотя иногда не сразу это понимает.

Таким образом, овладение своими способностями, доступ к своему наследству человек мог получить, только соблюдая все то, что мы называем «нравственными правилами» и, в большинстве случаев, совершенно не можем объяснить, почему их надо соблюдать. Но даже когда Христом были сняты все печати и открыты все каналы, вступление в полноту наследства осталось возможным лишь через святость, к каковой и были призваны все христиане. По этому пути пошли многие. Но совершенно очевидно, что это узкий путь. У тех, кто предпочитал «сласти творити», было две возможности вступить во владение иными путями. Первый – древний путь магии, путь взлома. Второй путь – путь цивилизации, путь протезирования. Если вы не хотите, чтобы ваша способность видеть на расстоянии и знать о происшествиях в соседнем городе зависела от того, предаетесь вы чревоугодию или нет, вы можете или вступить в контакт с неподвластными вам силами посредством жертвы (это фундаментальный способ «привлечения к работе» духов стихий, известный всем культурам и основанный на законе сохранения энергии и вещества: чтобы где-то прибыло, надо, чтобы где-то убыло, – то есть на законе автономного мира, мира, удалившегося и замкнувшегося от своего Создателя), или изобрести телевизор. И в том, и в другом случае человек оказывается не владельцем, но пользователем, в первом случае зависящим от духов стихий, во втором – от коллектива, производящего и осуществляющего функционирование технического средства, замещающего ту или иную естественную человеческую способность. Что мы не способны изобрести никакого технического средства, если не имеем соответствующей способности, — вполне очевидно: в противном случае мы просто не смогли бы им пользоваться. Протез может быть на месте слабого (например, очки) или отсутствующего члена, но никак не на том месте, где никакого члена вообще не было[2].

Между путем магии и путем цивилизации и выбирала Европа XVI-XVII веков.

Теперь кажется уже всем понятно (хотя относятся к этому все по-разному), чтό возрождалось в Эпоху Возрождения. Возрождалось, прежде всего, представление о мироздании как об автономной системе, где человек – хозяин и работник, которому все подвластно. Христианство извлекло человека из сетей духов стихий и падших духов, вновь увенчало отнятой у него короной венца творения[3], и он вновь решил, что, в качестве такового, он вполне обойдется без Творца. Земля опять стала круглой, замкнутой (как это и было во многих языческих системах), перестала быть включенной в иерархию уровней мироздания. В живопись вновь пришла перспектива – изображение мира и вещей с точки зрения человека, их наблюдающего, а не самих по себе, как они есть. Изображение мира с запланированным искажением, вызванным сворачиванием мира на себя. И, конечно же, во множестве начали возрождаться магические практики. В начале XVII века те, кто их развивал, объявили в знаменитых и непонятных розенкрейцерских манифестах о своем намерении сообщить о достигнутом всем и каждому и не беречь и не хранить отныне тайного знания «наподобие некоего драгоценного убора до назначенного срока»[4]. По-видимому, лишь чрезмерным напряжением сил Католической Церкви европейский мир был повернут от розенкрейцерского Просвещения к Просвещению рационалистическому. Это очень сложная и для меня во многом темная история, хотя она постепенно вырисовывается из работ западных историков, особенно Френсис Йейтс, наконец-то у нас переведенной; но то, что рационализм восторжествовал именно усилиями Церкви – для меня очевидно. Очевидно и то, что выбирать пришлось из двух зол: рационализм – как это быстро выяснилось, а умным людям, видимо, было ясно с самого начала – развивался, формируя секулярное сознание и секулярную культуру.

Церковь предпочла рационализм с порождаемой им машинной цивилизацией, с культурой протезирования, в которой глохнут естественные человеческие способности (так же как неудержимо слабеет глаз, на который надели очки и которому не надо больше напрягаться), в которой человек запирается в узкой области очевидно-наличного, – по вполне понятной причине. Как уже было сказано, здесь человек оказывался в зависимости от человеческого коллектива, и хотя бы бездушно и механически, но неумолимо осуществлялась человеческая солидарность всех, связанных обеспечением функционирования общих систем человечества. Человечество не забывало о своем – хотя бы внешнем, навязанном – единстве. Правда, человек забывал о своей душе. Но на другом пути он душу терял. Он, искупленный дорогою ценой – и потому опять имеющий, что заложить, – в поисках могущества без условий (без того самоограничения, способность к которому только и доказывает наши права на наследство) взламывал печати при помощи магических практик на таких условиях, которые обращали каждого во врага каждого и в соработника падших духов, делали человека предателем человечества. Человек недоступен демону без своего согласия на его вторжение, но при помощи человека демон может настигнуть любого[5].

Может возникнуть вопрос, почему самоограничению[6] придается такое значение; вопрос, закономерный внутри культуры, настроенной как раз на захват. Самоограничение, в отличие от экспансии «я», доказывает наши права на наследство, поскольку соответствует замыслу о человеке, как о хозяине и работнике, хранителе и питателе мироздания; замыслу о человеке, как о связующем звене между творением и Творцом. Человек призван, получая от Творца, отдавать творению. Но, когда, человеческим решением, творение становится автономно, руки человека, чашей поднятые к Небесам для принятия благодати и передачи ее, опускаются вниз, охватывая землю как то, что теперь становится источником питания. Человек автономный пожирает тό, чтό должен был кормить. Берет у того, чему должен был давать[7]. Соответственно, самоограничение становится первым шагом на пути возвращения к свой истинной природе. Человек с восстановленными связями с мирозданием при перерыве главной связи – с Творцом, становится не кормильцем, а пауком мироздания, заплетающим его в свои сети и тянущим из него соки. И это тоже опасность, которой угрожал магизм, развивающийся внутри христианской культуры. Рационализм повел себя, в сущности, аналогично, но он был (и, наверное, посейчас остается) значительно маломощнее.

Своим выбором Католическая Церковь спасла европейское человечество от распадения на враждующие атомы, каждый из которых стремится к захвату мироздания. Она, во всяком случае – на какое-то время, исключила возможность внешней автономности отдельного человека. Но тем острее он с течением времени начинал ощущать свою внутреннюю автономность – при внешней жесткой вплетенности в сеть «общественных отношений», свою ненужность и заброшенность в человечестве – при хищном желании использовать его как рабочий элемент в общественной схеме. Он был заперт рационализмом в узкой сфере наличной реальности и тем самым его охраняли от вторжения демонов – но и от возможности всяких других связей. Уже давно он стал задыхаться и биться в стены своей незримой тюрьмы. Я не говорю здесь о тех, кто возвращался на узкий путь. Их много, но узкий путь – всегда узкий. Я говорю о тех, кто не знал, что есть куда возвращаться и что этот возврат возможен в любое мгновение. Многие из них стали играть в возвращение.

В сущности, эти игры сродни самой техногенной цивилизации. Мы мечтаем летать, но поскольку путь к обретению этой способности, по нашей несклонности к самоограничению, закрыт или чрезвычайно затруднен, мы начинаем строить летательные приспособления. История авиации начиналась с «игрушечных» крыльев. Но эти игры давно превратились в настолько «общее» дело, что человек отдельный практически не способен ни построить самолет с начала до конца, ни летать на нем вполне самостоятельно – как минимум, ему придется покупать горючее. А человек мечтает о полноте обладания своими способностями.

Тоска по своей истинной сущности и привела некоторых наших современников к бегству в игру от серого, ущемленного, обрезанного человека, каким его представил позитивизм. Человеку тоскливо без крыльев. Ушедшие в игру решили, что проще представить, что у них есть крылья, чем их обретать. Человек стремится к полному контролю над своим миром. Проще создать этот мир в компьютере. Но, на самом деле, разгадка даже не в том, что это проще. Уходящие в Игру, как это видно из статьи Армена Асрияна, способны преодолевать серьезные трудности, способны к нешуточному напряжению и, кстати, склонны к перенесению Игры в реальное пространство. Перед нами люди (во всяком случае – иногда), всерьез ищущие обретения истинных себя в пределах запертого рационализмом мира. Именно поэтому они пытаются уйти в иное время – в то время, где люди пользовались несравненно большим количеством своих способностей в пределах, допускаемых рационализмом: скакали на конях, сражались на мечах; во время, где их могущество зависело от силы, ума и выучки, а не от качества пистолета, пулемета, огнемета; во время, где врагу смотрели в лицо, за друга отдавали жизнь, где честное слово стоило всех писаных договоров, – то есть во время, где человек жил в своем, человеческом, формате, не отделенный от других людей и от мира грудами технических приспособлений, не погребенный под созданными для него протезами. Эти люди определенно чувствуют, находясь в нашем культурном пространстве, что не туда попали, и это-то их ощущение уж во всяком случае истинное и здравое.

В других случаях, стремясь к необрезанному и непокалеченному бытию, к союзу с миром, опеке над мирозданием, люди уходят в «фэнтези». Толкиен действительно создал мир, из которого не хочется возвращаться. И опять-таки – по той же самой простой причине: этот «фантастический» мир гораздо больше соответствует человеческому формату[8], чем мир, созданный нашей культурой цивилизации. Играющие пытаются выбраться из нашего мира боковыми, скорее всего – тупиковыми, ходами, хотя, полагаю, никогда нельзя предвидеть, что произойдет в процессе игры. Как бы тщательно она не была спроектирована, как бы не были расписаны все роли, всегда остается возможность, что кто-то угадает, или случайно повернет незапланированно – и окажется перед самой настоящей реальностью. Нечто подобное (хотя там это было вполне по плану) происходило ведь во всех мистериях. Там то, что представляется нам театральным действом, масштабной игрой, – приводило к истинной встрече. Так что, в том случае, если для кого-то игра – это попытка осуществления полноты своей человечности в безопасном и контролируемом пространстве (вроде пейнтбола как «войны для богатых»), думаю, он не может быть полностью благонадежен.

А тому, кто действительно хочет быть человеком, светлым и могущественным (гораздо могущественнее эльфов), нянчащим мироздание, а не жрущим его, понимающим зверей и птиц, видящим на расстоянии, проходящим бездны морские и пропасти земные, больных исцеляющим, мертвых воскрешающим, силой своей молитвы охраняющим города, – так к такому себе есть истинные, проверенные пути (хотя и нельзя сказать, чтобы освоенные, ибо здесь каждый – первопроходец). Нужно только помнить, что истинное могущество смиренно, не гордится, не превозносится, скрывается от глаз человеческих, потому что истинно могуч и велик человек, когда дает действовать в себе Богу, а где же вместится Бог, если мы сами себя не потесним. Христианские[9] смирение, терпение, пост, покаяние – это не образ жизни, не круговорот бытия, не место, в котором человек хочет пребывать (так считать в той же степени нелепо, как думать, что человек, втиснувшийся на третью полку переполненного поезда, хочет побыть в этом поезде), словом, Христианство – это не быт. Это путь, который ведет нас к себе самим, потому что Бог – это единственное «место», в котором человек равен себе.

[1] Цит. по: Иеромонах Серафим (Роуз). Православный взгляд на эволюцию. М., 1997. С. 83.

[2] В начале XX века немецким ученым Э. Каппом в книге «Философия техники» было предложено понятие органопроекции. Это понятие разбирает о. Павел Флоренский в работе «У водоразделов мысли». Идея органопроекции состоит в том, что технические орудия создаются человеком «по образу и подобию» естественных органов, продолжая человеческое тело туда, куда достигнуть ему мешает «ограниченность нашей власти над самими собою» (П.А. Флоренский. Органопроекция // Русский космизм. Антология философской мысли. М., 1993. С. 150). Об идеях «усовершенствования человеческой природы» в 20-х годах XX века в России см.: А. Гачева. Религиозно-философская ветвь русского космизма (1920-1930-е гг.) // Анастасия Гачева. Ольга Казнина. Светлана Семенова. Философский контекст русской литературы 1920-1930-х годов. М., 2003.

[3] В некоторых религиях, то есть – в контакте с некоторыми духами стихий, с венцом увенчавшего творение поступали изощренно издевательски. Так, в шумеро-вавилонском эпосе причиной сотворения человека был бунт богов Игигов против непосильной работы, возложенной на них Ануннаками («Сказание об Атрахасисе»). Бессмертные боги устали от бесконечной работы, и решено было сотворить смертных людей, которые, устав, умирали бы, и потому выполняли бы работы богов безропотно. В другом сказании описывается процесс творения: мудрый Энки вместе с Нинмах (великой богиней-праматерью) лепят человека из глины подземной бездны, но, прежде чем приступить к работе, устраивают пир, на котором напиваются, и человек выходит из их рук ущербным и беспомощным созданием (первое существо не умеет держать голову и не имеет признаков пола, второе – неродящая женщина и т.д.). Миф так и не рассказывает, как боги вышли из положения, но, судя по всему, они загнали несовершенства человека внутрь, и он стал глиняным подобием богов с ущербным нутром. А посмертие здесь существовало одно – медленный процесс доумирания мертвых в царстве Эрешкигаль, евших прах из под ног и пивших воду из луж до тех пор, пока сами они не становились прахом – пищей для следующих умерших.

[4] Confessio Fraternitatis, или Исповедание достохвального Братства всечтимого Розового Креста, составленное для уведомления всех ученых мужей Европы // Франсес Йейтс. Розенкрейцерское Просвещение. М., 1999. С.434.

[5] Я касалась этой темы в «Новом мире» со ссылкой на «Молот ведьм». См.: Книжная полка Татьяны Касаткиной // Новый мир. 2004. № 2. С. 187-188.

[6] Хотя, впрочем, о том, что любые человеческие способности зависят от самоограничения, знает любой циркач, любой спортсмен; да любой водитель, на вечеринке пьющий сок и воду не только потому, что его может остановить милиция.

[7] Суть этого извращения человеческой природы так описывает Владимир Лосский: «Оторвавшись от Бога, его природа становится неестественной, противоестественной. Внезапно опрокинутый ум человека вместо того, чтобы отражать вечность, отображает в себе бесформенную материю: первозданная иерархия в человеке, ранее открытом для благодати и изливавшем ее в мир, — перевернута. Дух должен был жить Богом, душа – духом, тело – душой. Но дух начинает паразитировать на душе, питаясь ценностями не Божественными, подобными той автономной доброте и красоте, которые змий открыл женщине, когда привлек ее внимание к древу. Душа, в свою очередь, становится паразитом тела – поднимаются страсти. И, наконец, тело становится паразитом земной вселенной, убивает, чтобы питаться, и так обретает смерть. Но Бог – и в этом вся тайна “кожаных риз” – вносит, во избежание полного распада под действием зла, некий порядок в самую гущу беспорядка. Его благая воля устрояет и охраняет вселенную. Его наказание воспитывает: для человека лучше смерть, то есть отлучение от древа жизни, чем закрепление в вечности его чудовищного положения. Сама его смертность пробудит в нем раскаяние, то есть возможность новой любви. Но сохраняемая таким образом вселенная все же не является истинным миром: порядок, в котором есть место для смерти, остается порядком катастрофическим; “земля проклята за человека”, и сама красота космоса становится двусмысленной». См.: В.Н. Лосский. Очерк мистического богословия Восточной Церкви. Догматическое богословие. М., 1991. С. 253.

[8] Почему мы так любим смотреть фильмы о магах и волшебниках? Да потому же, почему любим цирк, большой спорт или вокал. Мы видим осуществленное развитие во всех нас заложенных способностей. Наши угнетенные способности резонируют с увиденным, это, может быть, единственная оставшаяся возможность их проявления в нас, — поэтому подобные зрелища столь захватывающи.

[9] Можно сказать – а почему, собственно, христианские, — вот другие религии тоже пользуются похожими средствами и исповедующие их достигают впечатляющих результатов. Здесь начинается совсем другой, долгий, разговор – о сходстве и различиях разных религий. Поэтому скажу только, что развитые способности – это еще не результат, не цель. А в религии важна именно цель, с которой все делается. Вас могут тренировать пожарники, спасатели или воры-домушники. Цели у них будут разные, но в форточку вы научитесь залезать во всех случаях. Однако если вы поинтересуетесь этими целями, только уже залезши в форточку, возможно, будет поздно заявлять, что вы лично с ними не согласны.

цитата Б.Михайловский

Художественный метод Р. — импрессионизм, перерастающий в символизм. Романы Р. строятся крайне субъективистски, эпическое и драматическое начало вытесняется в них лирическим, они бедны событиями, в них почти нет драматической борьбы персонажей, развития характеров, они статичны. Новеллы Р., посвященные известному душевному состоянию, настроению, ходу лирической рефлексии, обходятся вовсе без событий и даже без персонажей, ограничиваясь «лирическим я» автора, становясь психологическим этюдом, эскизом («Le rouet des brumes» — сб. «Прялка туманов», 1901). Субъективный идеализм Р. превращает все окружающее главного героя в проекцию его внутреннего мира. Персонажи Р. пассивны, в их психике господствует бессознательное, иррациональное, они живут более эмоциями, чем мыслями и волнениями. Этому психическому строю отвечает и язык Р., в котором отсутствуют логически-сложные конструкции, сложные соподчинения частей, длинные периоды. Краткие предложения часто как бы прерываются, предполагая длительные, эмоционально насыщенные паузы. Р. изображает мир в полутонах, отзвуках, отражениях, он рисует его в дымке, как бы потерявшим свою вещественность, устойчивость очертаний. Также и в изображении психического мира Р. строит все на оттенках, тонких переливах чувств, мыслей, желаний. Он любит воспроизводить сумеречные состояния психики, переходные состояния между бодрствующим сознанием и сном или мечтательным забытьем. В творчестве Р. очень большую роль играют символический пейзаж и натюрморт (символика цвета: серая гамма умирающего Брюгге, белая гамма отрешенного от жизни идеального мира и т. д.). Вещи несут на себе отблеск потустороннего, на основе связей с трансцендентным миром между явлениями чувственного мира устанавливаются особые иррациональные связи. Идеалистическому, дуалистическому постижению мира соответствует постоянный прием Роденбаха — пользование распространенными сравнениями, развернутыми метафорами, тропами, первый член которых определяется изображаемой действительностью, сюжетом, а второй член строго выдерживается в определенном едином строе (чаще всего — религиозного порядка), образующем за изображаемой действительностью как бы другой мир высших реальностей.

Эти три стихотворения нашёл ФАНТОМ)

Из цикла "Сердце Воды" (перевод Эллиса)

Душою женственной,душой всегда живою
Далёким небесам навеки предана,
Вода,все краски их удвоив глубиною,
Им отдаётся вся,как верная жена!

Чтоб не смутить в себе небесных отражений,
Чтоб сочетаться с их лазурью навсегда,
Стирая всех вещей.ей ненавистных,тени,
Сама бесцветною согласна стать вода.

Вода смущается,чуть ветерок пахнёт,
Чуть сморщится кристалл её немого лона,
И возмутит простор далёкий небосклона,
И,словно зеркало,безцветно лоно вод..

Бывают дни,когда полны любовью чистой,
И небо.и вода сияют торжеством,
Бывают дни,когда тоскует всё кругом,
Чуть отражается тогда свод неба мглистый!

Порою вся лазурь водой отражена,
Лазурь священных братств и месяца Марии;
Тогда вечерняя объемлет тишина
Их нежную любовь;её струи немые

Сливаются в одно с небесной высотой,
Дрожа,таят в себе восторги неземные,
И непорочных звёзд над ними блещет рой!

В любви неслыханной чудесное слиянье —
Два нераздельные,два целые созданья!.
.
Как двух любовников задумчивые очи
При убывающей и ласковой луне
Им говорят без слов о тайном их огне,

Так в чуткой тишине,
И небо и вода,играя меж собой,
Сгорая от любви,меняются луной!

Мечты (перевод — А.Кротков)

Земного сторонясь, душа проходит мимо.
Мы в собственных телах как будто взаперти.
И лишь мечта, как ключ, позволит нам уйти
В иную жизнь, где все и близко, и любимо.

Роняет лепестки заупокойный звон,
И черная вода в каналах замолчала,
И лебеди плывут; вершится круг времен,
Жизнь совершает ход сначала и сначала.

О, вереница дней – сплошных воскресных дней!
Возвышенная жизнь для избранных и смелых!
Восторженная жизнь; и тихо бродит в ней
Бессмертная мечта в муслинах снежно-белых.

Есть голос у мечты. Настойчиво нежна,
То шепотом луны, то кликом лебединым,
То хором голосов, сведенных воедино,
Покоит – и в душе рождает пламена.

То голос естества, слиянье чистых звуков;
Природа, словно мать, напевом убаюкав,
В объятиях дитя скрывает от беды;

Израненной душе дарована отрада
Под пологом дерев и в шуме водопада,
И в ропоте листвы, и в рокоте воды!

Комнаты (перевод — А.Кротков)

На окнах – лёгкий тон вечерней синевы;
Чуть ставни притворить – и комнаты мертвы;
На палевом стекле смешались свет и тени;
И кресло – будто поп, что преклонил колени,

Придя соборовать с ларцом святых даров;
И маятник стучит – удары мерно-чётки,
Как будто кто в бреду перебирает чётки;
О, вознесенье душ во мраке вечеров!

Из тёмной глубины неслышимым полётом
К зовущим небесам плывут они, стеня;
О белый призрак дня, не изменяй сиротам,
Не заставляй страдать, не угашай огня!

Прощальный отблеск дня до наших лиц коснётся;
Вседневная тоска – последний луч угас.
И только лампы свет утешить может нас
Среди слепящей тьмы – покуда день вернётся!

А далее — то, что я откопала на прекрасном и уникальном сайте "Век перевода" http://www.vekperevoda.com

Перевод: Аполлон Коринфский , http://www.vekperevoda.com/1855/korinf.htm
УМИРАЮЩИЙ ГОРОД

Здесь каждый одинок: туманной пеленою
Окутана вся жизнь; все глухо, все мертво...
Здесь счастье кажется несбыточной мечтою,
Здесь — скуки торжество...

Каналы замерли, простившись с кораблями,
Унесшими к другим торговой жизни ход;
И только лебеди могучими крылами
Тревожат лоно вод...

Красавец город спит... Бледны его ланиты;
Живой румянец уст поблекнул навсегда;
Минули радости, желанья пережиты, -
Померкла их звезда...

Но есть мгновения, когда воспоминанья
Врываются толпой в безмолвие гробов,
И — к небу музыкой прощального рыданья
Несется гимн колоколов...

И стонет медный вопль по дремлющим каналам,
Волнами льется он в затихшие дома
И будит медленным молитвенным хоралом
Смерть сердца, сон ума...

Пройдут мгновения... И — снова тишью веет
От улиц дремлющих... Ни шума, ни тревог...
Здесь хорошо тому, кто сердцем овдовеет;
Здесь — каждый одинок...

* * *

Стаю белых ручных лебедей -
Лебедей Лоэнгрина -
Выпускает на волю из клавиш своих
Пианино...
Но никто не касается их -
Чутких клавиш из кости слоновой;
И в сиянии дня, и во мраке ночей
Ждут они каждый час, каждый миг
Песни новой -
Песни, сердцу ответить готовой...

И в душе молчаливой моей
Дремлет стая ручных лебедей...
Кто ж разбудит их песнью своей —
Лебедей Лоэнгрина?!.

------------------------------------------------------ -------------------------------------
Перевод: Морис Ваксмахер, http://www.vekperevoda.com/1900/mvaksmahe...

* * *

Иные города, старинные посады,
Где высятся церквей замшелые громады, –
Кольцом высоких стен они обведены,
Кольцом былых валов и рвов, заросших ныне,
Седых ровесников дряхлеющей твердыни.
И медный зов трубы слетает со стены
Унылой жалобой на долгую разлуку,
А рядом, на лугу, военную науку
Десяток рекрутов пытается постичь
Под монотонные рулады барабана –
По крепостным валам оживший бродит клич
Времен воинственных и гаснет средь бурьяна...
И старой крепости тосклив угрюмый вид,
И молодых солдат невесел шаг тяжелый.
И гулкий барабан встревожено гудит,
Как улей, где в тоске больные бьются пчелы.

ВЕЧЕРНЯЯ НЕГА (перевод Сергея Мамонтова) http://www.vekperevoda.com/1855/mamontov....

Нега, вечерняя нега, во мгле, без огня…
Сумерки тихи, как веянье смерти желанной,
Крадутся тени, тайком обнимая меня,
Все засыпает кругом под фатою туманной.

Ласка приветливой смерти во мгле разлита,
В зеркале мутном улыбка прощанья застыла.
Мнится мне, будто уносит меня темнота,
Словно и сам я отчасти уж житель могилы…

В рамах старинных картины висят на стенах –
С детства знакомы и памятны мне их полотна…
Только теперь, мне сдается, как будто впотьмах,
Черный, невиданный снег осыпает их плотно.

Нега вечерняя, нега, щемящая грудь,
Как переливы далекие скрипки певучей!..
Чуткой подруге заветные мысли вдохнуть
Можно без слов под наплывом безмолвных созвучий…

Медленно проблеск последний на небе угас,
В дымку сплошную слилися кругом очертанья.
Мрак благодатный сковал воедино и нас –
Те же у нас помышленья и те же желанья.

------------------------------------------------------ --------------------

Переводы Юрия Веселовского: http://www.vekperevoda.com/1855/veselov.htm

ОДИНОКИЙ

Жить как в изгнании, изведав грусть разлуки,
В пустынном городе, что гибнуть обречен,
Где слышны в воздухе лишь трепетные звуки,
Органа скорбный плач и древней башни звон;

Грустить вдали от всех, в ком есть душа живая,
Кого венец борца победный осенил,
И молча угасать, во мраке изнывая,
Как пламя тщетное под сводами могил...

Как страждущий корабль, томиться, что когда-то
Мечтал отважно плыть к тропическим морям,
Но встретил мрачный край, где всё зимой объято,
И в царстве грозных льдов бесследно гибнет сам...

Быть вечно одному и знать, что увядает
Божественной души чарующий цветок,
Что тайну грез твоих никто не разгадает, –
И ты умрешь один, забыт и одинок!..

* * *

От неба Севера легла на душу тень...
Да, я в глазах, в воде искал его с тоскою –
Туманный, серый цвет, как бархатный порою,
Цвет моря бледного в октябрьский грустный день!..

Цвет каменной плиты с заброшенных могил!..
Им ранних, детских лет полны воспоминанья...
Его в себе канал заснувший отразил;
Он точно цветом был глубокого молчанья!..

С ним башни серые сливались в вышине, –
И небо траурным тогда казалось мне,
Как мрачный вдов наряд, печальных и усталых,
Как их зловещий креп, что роз не терпит алых

И горе лишь сулит в час радости людской...
Ах, этот цвет небес, колоколов унылых, –
Что жизнь мою лишил надежд, для сердца милых, –
И крылья мельницы, что вертятся с тоской...


* * *

Ах, этот грустный звон и этот дождь унылый,
Что властно целый день над городом царят
И душу мне томят
Щемящею тоской, с мучительною силой...

Как много грустных дум и безотрадных снов!
Я вижу сироту с подругой безучастной...
Как жизнь нам кажется печальной и несчастной
В дождливый мрачный день под звон колоколов!

Завяло всё кругом, всё умерло для света...
Ах, этот мелкий дождь и звуки в вышине...
Теперь в моей душе они слились вполне, –
В тоскующей душе, что серой мглой одета...

Вот замирает звон, – но с силою двойной
Печальный мелкий дождь всё льется над землею,
И холод влажных струй я чувствую порою
В душе моей больной!

xxxxxxx

Стих об уверении Фомы

Глубину Твоих ран открой мне,

Кровь за кровь и тело за тело,

Покажи пронзенные руки —

И мы будем пить от чаши;

Сквозные раны ладоней,

Блаженны свидетели правды,

Просветы любви и боли.

Но меня Ты должен приготовить.

Я поверю до пролития крови,

В чуждой земле Индийской,

Но Ты утверди мою слабость:

Которой отцы мои не знали,

Блаженны, кто верует, не видев,

В чуждой земле Индийской,

Но меня Ты должен приготовить.

Далеко от родимого дома.

Дай коснуться отверстого

в чуждой земле Индийской

Сердца, копье войдет в мое тело,

дай осязать Твою тайну,

копье пройдет мое тело,

открой муку Твоего Сердца,

копье растерзает мне сердце.

сердце Твоего Сердца.

Ты назвал нас Твоими друзьями,

Ты был мертв и вот жив вовеки,

и мы будем пить от чаши,

в руке Твоей ключи ада и смерти;

и путь мой на восход солнца,

блаженны, кто верует, не видев,

к чуждой земле Индийской,-

но я ни с кем не поменяюсь.

И все, что смогу я припомнить

Что я видел, то видел,

в немощи последней муки:

и что осязал, то знаю:

сквозные — раны — ладоней

копье проходит до Сердца

и бессмертно — пронзенное —

и отверзает его навеки. Сердце.

x x x

Он сказал им: довольно.

Лука. 22:38

Что нам делать, Раввуни, что нам делать?

Пять тысяч взалкавших в пустыне --

а у нас только две рыбы,

а у нас только пять хлебов?

Но Ты говоришь: довольно --

Что нам делать в час посещенья,

где престол для Тебя, где пурпур?

Только ослица с осленком

да отроки, поющие славу.

Но Ты говоришь: довольно --

Иерей, Иерей наш великий,

где же храм, где злато и ладан?

У нас только горница готова

и хлеб на столе, и чаша.

Но Ты говоришь: довольно --

Что нам делать, Раввуни, что нам делать?

На Тебя выходят с мечами,

а у нас два меча, не боле,

и поспешное Петрово рвенье.

Но Ты говоришь: довольно --

А у нас -- маета, и морок,

и порывы, никнущие втуне,

и сознанье вины неключимой,

и лица, что стыд занавесил,

и немощь без меры, без предела.

Вот что мы приносим, и дарим,

и в Твои полагаем руки.

Но Ты говоришь: довольно --

xxxxxxxxxx

Стих о святой Варваре

Диоскор говорит к Варваре,

к дочери обращает слово:

— Варвара, дочь моя, Варвара,

я велю рабам выстроить башню.

У самого берега моря

башню для твоего девства.

Рабы мои выстроят башню

по мысли своего господина.

Два окна они в башне устроят,

одно — на сушу и одно — на море:

одно — во славу богов суши,

одно — во славу богов моря.

Таков приказ господина,

смерть — кара за ослушанье.

— Диоскор, Диоскор, отец мой,

что увижу я в окна башни?

— В окно ты увидишь сушу,

в другое увидишь море.

Косны устои суши,

буйны пучины моря.

Род приходит, и род проходит,

но земля и море — вовеки;

что было, то и будет вечно,

и нет нового под солнцем.

— Диоскор, Диоскор, отец мой,

что увижу я в окна башни?

— Большие звери терзают малых

на суше и в пучине моря;

кривого прямым не сделать,

и человек — злее зверя.

Сердца людей — жёсткие камни,

и слава Кесаря — над миром.

Рука его легла на сушу,

другая рука — на море.

— Диоскор, Диоскор, отец мой,

что услышу я в окна башни?

— Услышишь, как поют на свадьбе,

услышишь, как воют над гробом.

Богатый и бодрый пляшет,

убогий и хворый плачет.

Голос сильного — грозен,

голос слабого — робок.

Голос Кесаря — над миром,

и никто ему не прекословит. —

Диоскор уехал из дома,

в доме — дочь его Варвара.

— Рабы отца моего Диоскора,

примите от меня ласку.

Я накормлю вас досыта

и сама послужу вам на пире,

я сама вам ноги омою

и вынесу отборные яства;

после отпущу вас на волю

на четыре стороны света.

Только сотворите мне милость,

три окна мне устройте в башне,

во имя Отца и Сына

и Господа Святого Духа. —

Диоскор в дом свой вернулся

и на третье окно дивится:

— Варвара, дочь моя, Варвара,

что в третье окно ты видишь?

— Я вижу в рубище славу

и свет — в темнице непроглядной.

Рабы ликуют в оковах,

и дитя смеётся под розгой.

До крови, до кости, до боли,

до конца и без конца — радость.

И земля, и море проходит,

но любовь пребывает вовеки.

— Варвара, дочь моя, Варвара,

что в третье окно ты видишь?

— Я вижу лицо Друга

за сквозными просветами ставней:

на челе Его — кровавые росы,

и в кудрях Его — влага ночи.

Голова Его клонится тяжко,

и нет ей на земле покоя.

Я отворила Ему сердце,

я вкусила от ломимого хлеба.

— Варвара, дочь моя, Варвара,

что в третье окно ты слышишь?

— Я слышу, как поёт дева

в руках мучителей, в темнице:

отнята её земная надежда,

и Жених её с нею навеки.

И никто не научится песни,

что поют перед престолом Агнца;

кто однажды её услышал,

пойдёт за нею навеки.

— Варвара, дочь моя, Варвара,

меч мой творит Кесаря волю.

Моею отцовскою рукою

сотворю я Кесаря волю.

— Да будет воля Отца и Сына

и Господа Святого Духа!

XXXXXXXXX

БЛАГОВЕЩЕНИЕ

Вода, отстаиваясь, отдает

осадок дну, и глубина яснеет.

Меж голых, дочиста отмытых стен,

где глинян пол и низок свод; в затворе

меж четырех углов, где отстоялась

такая тишина, что каждой вещи

возвращена существенность: где камень

воистину есть камень, в очаге

огонь -- воистину огонь, в бадье

вода -- воистину вода, и в ней

есть память бездны, осененной Духом,--

а больше взгляд не сыщет ничего,--

меж голых стен, меж четырех углов

стоит недвижно на молитве Дева.

Отказ всему, что -- плоть и кровь; предел

теченью помыслов. Должны умолкнуть

земные чувства. Видеть и внимать,

вкушать, и обонять, и осязать

единое, в изменчивости дней

неизменяемое: верность Бога.

Стоит недвижно Дева, покрывалом

поникнувшее утаив лицо,

сокрыв от мира -- взор, и мир -- от взора;

вся сила жизни собрана в уме,

и собран целый ум в едином слове

молитвы.

Как бы страшно стало нам,

когда бы прикоснулись мы к такой

сосредоточенности, ни на миг

не позволяющей уму развлечься.

Нам показалось бы, что этот свет

есть смерть. Кто видел Бога, тот умрет,--

закон для персти.

Праотец людей,

вкусив и яд греха, и стыд греха,

еще в Раю искал укрыть себя,

поставить Рай между собой и Богом,

творенье Бога превратив в оплот

противу Бога, извращая смысл

подаренного чувствам: видеть все --

предлог, чтобы не видеть, слышать все --

предлог, чтобы не слышать; и рассудок

сменяет помысл помыслом, страшась

остановиться.

Всуе мудрецы

об адамантовых учили гранях,

о стенах из огня, о кривизне

пространства: тот незнаемый предел,

что отделяет ум земной от Бога,

есть наше невнимание. Когда б

нам захотеть всей волею -- тотчас

открылось бы, как близок Бог. Едва

достанет места преклонить колена.

Но кто же стерпит, вопрошал пророк,

пылание огня? Кто стерпит жар

сосредоточенности? Неповинный,

сказал пророк. Но и сама невинность

с усилием на эту крутизну

подъемлется.

Внимание к тому,

что плоти недоступно, есть для плоти

подобье смерти. Мысль пригвождена,

и распят ум земной; и это -- крест

внимания. Вся жизнь заключена

в единой точке словно в жгучей искре,

все в сердце собрано, и жизнь к нему

отхлынула. От побелевших пальцев,

от целого телесного состава

жизнь отошла -- и перешла в молитву.

Колодезь Божий. Сдержана струя,

и воды отстоялись. Чистота

начальная: до дна прозрачна глубь.

И совершилось то, что совершилось:

меж голых стен, меж четырех углов

явился, затворенную без звука

минуя дверь и словно проступив

в пространстве нашем из иных глубин,

непредставимых, волей дав себя

увидеть,-- тот, чье имя: Божья сила.

Кто изъяснял пророку счет времен

на бреге Тигра, в огненном явясь

подобии. Кто к старцу говорил,

у жертвенника стоя. Божья сила.

Он видим был -- в пространстве, но пространству

давая меру, как отвес и ось,

неся в себе самом уставы те,

что движут звездами. Он видим был

меж голых стен, меж четырех углов,

как бы живой кристалл иль столп огня.

И слово власти было на устах,

неотвратимое. И власть была

в движенье рук, запечатлевшем слово.

Он говорил. Он обращался к Ней.

Учтивость неба: он Ее назвал

по имени. Он окликал Ее

тем именем земным, которым мать

Ее звала, лелея в колыбели:

Мария! Так, как мы Ее зовем

в молитвах: Благодатная Мария!

Но странен слуху был той речи звук:

не лепет губ, и языка, и неба,

в котором столько влажности, не выдох

из глуби легких, кровяным теплом

согретых, и не шум из недр гортани,--

но так, как будто свет заговорил;

звучание без плоти и без крови,

легчайшее, каким звезда звезду

могла б окликнуть: "Радуйся, Мария!"

Звучала речь, как бы поющий свет:

"О, Благодатная -- Господь с Тобою --

между женами Ты благословенна --"

Учтивость неба? Ум, осиль: Того,

Кто создал небеса. Коль эта весть

правдива, через Вестника Творец

приветствует творение. Ужель

вернулось время на заре времен

неоскверненной: миг, когда судил

Создатель о земле Своей: "Добро

зело",-- и ликовали звезды? Где ж

проклятие земле? Где, дочерь Евы?

И все легло на острие меча.

О, лезвие, что пронизало разум до

сердцевины. Ты, что призвана:

как знать, что это не соблазн? Как знать,

что это не зиянье древней бездны

безумит мысль? Что это не глумленье

из-за пределов мира, из-за грани

последнего запрета?

Сколько дев

языческих, в чьем девстве -- пустота

безлюбия, на горделивых башнях

заждались гостя звездного, чтоб он

согрел их холод, женскую смесив

с огнем небесным кровь; из века в век

сидели по затворам Вавилона

служанки злого таинства, невесты

небытия; и молвилась молва

о высотах Ермонских, где сходили

для странных браков к дочерям людей

во славе неземные женихи,

премудрые,-- и покарал потоп

их древний грех.

Но здесь -- иная Дева,

в чьей чистоте -- вся ревность всех пророков

Израиля, вся ярость Илии,

расторгнувшая сеть Астарты; Дева,

возросшая под заповедью той,

что верному велит: не принимать

языческого бреда о Невесте

превознесенной. Разве не навек

отсечено запретное?

Но Вестник

уже заговорил опять, и речь

его была прозрачна, словно грань

между камней твердейшего, и так

учительно ясна, чтобы воззвать

из оторопи ум, смиряя дрожь:

"Не бойся, Мариам; Ты не должна

страшиться, ибо милость велика

Тебе от Бога".

О, не лесть: ни слова

о славе звездной: все о Боге, только

о Боге. Испытуется душа:

воистину ли веруешь, что Бог

есть Милостивый? -- и дает ответ:

воистину! До самой глубины:

воистину! Из сердцевины сердца:

воистину! Как бы младенца плач,

стихает смута мыслей, и покой

нисходит. Тот, кто в Боге утвержден,

да не подвижется. О, милость, милость,

как ты тверда.

И вновь слова звучат

и ум внимает:

"Ты зачнешь во чреве,

И Сын родится от Тебя, и дашь

Ему Ты имя: Иисус -- Господь

спасает".

Имя силы, что во дни

Навиновы гремело. Солнце, стань

над Гаваоном и луна -- над долом

Аиалон!

"И будет Он велик,

и назовут Его правдиво Сыном

Всевышнего; и даст Ему Господь

престол Давида, пращура Его,

и воцарится Он над всем народом

избрания, и царствию Его

конца не будет".

Нет, о, нет конца

отверстой глуби света. Солнце правды,

от века чаянное, восстает

возрадовать народы; на возврат

обращена река времен, и царство

восстановлено во славе, как во дни

начальные. О, слава, слава -- злато

без примеси, без порчи: наконец,

о, наконец Господь в Своем дому --

хозяин, и сбываются слова

обетований. Он приходит -- Тот,

чье имя чудно: Отрок, Отрасль -- тонкий

росток процветший, царственный побег

от корня благородного; о Ком

порой в загадках, а порой с нежданным

дерзанием от века весть несли

сжигаемые вестью; Тот, пред Кем

в великом страхе лица сокрывают

Шестикрылатые --

Но в тишине

неимоверной ясно слышен голос

Отроковицы -- ломкий звук земли

над бездной неземного; и слова

текут -- студеный и прозрачный ток

трезвейшей влаги: Внятен в тишине,

меж: голых стен, меж четырех углов

вопрос:

"Как это будет, если Я

не знаю мужа?"

-- Голос человека

пред крутизной всего, что с человеком

так несоизмеримо. О, зарок

стыдливости: блюдут ли небеса,

что человек блюдет? Не пощадит --

иль пощадит Незримый волю Девы

и выбор Девы? О, святой затвор

обета, в тесноте телесной жизни

хранимого; о, как он устоит

перед безмерностию, что границ

не знает? Наставляемой мольба

о наставлении: "как это будет?" --

Дверь мороку закрыта. То, что Божье,

откроет только Бог. На все судил

Он времена: "Мои пути -- не ваши

пути". Господне слово твердо. Тайну

гадания не разрешат. Не тем,

кто испытует Божий мрак, себя

обманывая сами, свой ответ

безмолвию подсказывая, бездне

нашептывая,-- тем, кто об ответе

всей слезной болью молит, всей своей

неразделенной волей, подается

ответ.

И Вестник говорит, и вновь

внимает Наставляемая, ум

к молчанию понудив:

"Дух Святой --

тот Огнь живой, что на заре времен

витал над бездной, из небытия

тварь воззывая, возгревая вод

глубь девственную,-- снидет на Тебя;

и примет в сень Свою Тебя, укрыв

как бы покровом Скинии, крыла

Шехины простирая над Тобой,

неотлучима от Тебя, как Столп

святой -- в ночи, во дни -- неотлучим

был от Израиля, как слава та,

что осияла новозданный Храм

и соприсущной стала, раз один

в покой войдя,-- так осенит Тебя

Всевышнего всезиждущая сила".

О, сила. Тот, чье имя -- Божья сила,

учил о Силе, что для всякой силы

дает исток. Господень ли глагол

без силы будет? Сила ль изнеможет

перед немыслимым, как наша мысль

изнемогает?

Длилось, длилось слово

учительное Вестника -- и вот

что чудно было:

ангельская речь--

как бы не речь, а луч, как бы звезда,

глаголющая -- что же возвещала

она теперь? Какой брала пример

для проповеди? Чудо -- о, но чудо

житейское; для слуха Девы -- весть

семейная, как искони ведется

между людьми, в стесненной теплоте

плотского, родового бытия,

где жены в участи замужней ждут

рождения дитяти, где неплодным

лишь слезы уготованы. И Дева

семейной вести в ангельских устах

внимала -- делу силы Божьей.

"Вот

Елисавета, сродница Твоя,

бесплодной нарицаемая, сына

в преклонных летах зачала; и месяц

уже шестой ее надеждам".

Знак

так близок для Внимающей, да будет

Ей легче видеть: как для Бога все

возможно -- и другое: как примера

смирение -- той старицы стыдливо

таимая, в укроме тишины

лелеемая радость -- гонит прочь

все призраки, все тени, все подобья

соблазна древнего. Недоуменье

ушло, и твердо стало сердце, словно

Господней силой огражденный град.

И совершилось то, что совершилось:

как бы свидетель правомочный, Вестник

внимал, внимали небеса небес,

внимала преисподняя, когда

слова сумела выговорить Дева

единственные, что звучат, вовеки

не умолкая, через тьму времен

глухонемую:

"Се, Раба Господня;

да будет Мне по слову Твоему".

И Ангел от Марии отошел.

ПРЕАМБУЛА.

Пардон за "боянчег", сейчас придётся объяснять, что "лошади едят овёс и сено", но надо. Во избежание осточертевших вопросов.

Многие знают, остальным напоминаю: я — христианка, католик римского обряда. Это значит, что я крестилась, верю в то, что изложено в Символе Веры, надеюсь на воскресение и жизнь вечную. Это вовсе не значит, что я хороший человек или имею какие-то особые заслуги.[/p]
Пришла к вере во вполне сознательном возрасте, крестилась в 27 лет, вера — это мой осознанный выбор.
Сразу предупреждаю задолбанный (другого слова не подберу) вопрос:

цитата

вы дословно верите тому что написано в библии?

Объясняю ещё раз: Библия не есть предмет веры. Нет в Символе Веры слов "Верую в Библию дословно", там вообще ничего нет о Библии, кроме упоминания "Воскрес в третий день по Писанию" (речь идёт о Христе). Библия есть предмет изучения и толкования. Есть в Библии тексты, которые можно понимать дословно, есть тексты аллегорические. Но в любом случае, Библию нельзя читать как учебник или протокол милиции: это не тот текст.
Так что всем нехристианам предлагаю читать Библию как памятник литературы, по-другому вы все равно читать это не сможете. Т.е., можете, конечно, но толку с этого не будет.
Вроде всё, можно начинать амбулу.

Вот и начинаем. Очень удивил накал страстей в теме Ваше вероисповедание/мировоззрение. Вероятно, участники дискуссии пребывали в иллюззиях, что могут кому-то что-то доказать и кого-то в чём-то переубедить. Какая удивительная наивность. Поэтому пункт первый будет озаглавлен так:

1. НАФИГ "БРЕМЯ ДОКАЗЫВАНИЯ!"!

Именно так: нафиг. Почему — читаем дальше
Пример: я утверждаю, что 27 июня сего года я ездила на экскурсию по Змиевскому району Харьковской области, которую организовал Михаил Михайлович Красиков. Были в разных интересных местах, посетили Казачью Гору, купались в речке.
Господа лаборанты, я вам что-то доказала? НЕТ!! Вы можете счесть это выдумкой, фотки — работой в фотошопе. Даже если кто-то найдёт Красикова и спросит была ли экскурсия, была ли я на экскурсии — это ничего не доказывает!! Я (чисто теоретически) могла договорится с ним (Красиковым), что бы он подтвердил мои выдумки, и т.д.
Т.е.: коллеги, у вас выбор: поверить моему утверждению — или не поверить. ДОКАЗАТЬ я ничего не могу — и не считаю нужным.

Теперь по поводу веры, мне как раз недавно напомнили о "бремени доказывания".
Так уж получилось, что я, в результате своего жизненного опыта и благодаря свидетельствам людей, которых я считаю достойными доверия, знаю, что Бог — есть. Именно — знаю.
Доказать я ничего и никому не могу. И не собираюсь этого делать. Потому что это — "показания свидетеля". Если вы считаете, что я — недостойный доверия свидетель, то вы совершенно правы. Недостойный. Поэтому, если вам не хочется принимать во внимание моё свидетельство, можете смело от него отмахнуться. Собственно, я никому и не собиралась навязывать своё скромное "свидетельство" как нечто "доказуемое".
(Кстати, сама-то я поверила свидетельствам людей, ну ОЧЕНЬ более достойным, чем я: Толкиену, Аверинцеву, Трауберг. Превосходящим меня в плане нравственности, интеллекта и вкуса во много-много раз).

Вот только доказывать мне, что я ошибаюсь — не нужно. Это бесполезно. См. заголовок поста. Мракобесам никто и ничего ещё не доказал. А звание "заслуженного мракобеса Фантлаба и всея сети" я уже застолбила.

2. ОТВЕТЫ. На некоторые ЧАВО.

Сразу предупреждаю: это сугубо МОЙ, ЛИЧНЫЙ опыт, и никакой эктраполяции он не подлежит!!

Как я согласую веру с разумом (если предположить, что какие-то крохи разума у меня остались), с данными об окружающем мире.
Отвечаю: легко и просто. Именно знание о том, что Бог есть, позволяет мне понять, откуда взялся этот мир, что такое мораль и почему нужно "вести себя прилично", что такое красота, зачем я живу и т.д. Если я пытаюсь представить себе, что Бога нет, я сразу перестаю понимать кучу вещей.
Например, почему я считаю, что букет роз красивее кучи дерьма? И то, и другое — кучка молекул, так почему одна кучка предпочтительнее другой? Кстати, мухи "проголосуют" за кучу дерьма.

Или: почему надо "быть приличным человеком", т.е. следовать заповедям, если этого можно не делать? Почему нельзя красть? В тюрьму посадят? А если есть возможность сделать это совершенно безнаказанно?
Почему нельзя мучать птичек или котят? Нехорошо? Почему? Кто сказал? Может, это такой научный эксперимент, отследить реакцию животного на болевые раздражители.

(Так уж получилось, что я не воровала и не мучала кошек и птичек даже в атеистическом детстве, но это просто "везение". Влияние родителей и советских мультиков, и просто не хотелось)
В атеистической картине мира у меня нет никаких оснований осудить мучителя котят, вора или Чикатило. У меня вообще нет АБСОЛЮТНОЙ шкалы "хорошо-плохо". А мне нужна только абсолютная, железобетонная, для всех времён и всех народов. Всякие "относительные" — нафиг-нафиг. Сегодня убийсво — "плохо", завтра будет перенаселение — убивать разрешат, не-ет, мне такое не нужно. Я абсолютист.
Логических оснований в атеистической картине мира для морального поведения я не вижу никаких. Вообще. Поэтому все мало-мальски порядочные атеисты (а я знаю таких довольно много) вызывают у меня благоговейное уважение: они могут быть порядочными безо всяких на то логических оснований!!! Я не уверена, что я бы так смогла.

В общем, без веры я рискую стать "обезьяной" (причём гораздо более мерзкой и злой обезьяной, чем обычная горилла) довольно быстро, мне ведь логические основания нужны: почему я поступаю так-то и так-то.

Мне скажут, что альтруизм и самопожертвование замечены даже у грибов и насекомых. Что ж, значит я ниже грибов и насекомых по развитию.
Потому что как только я пытаюсь представить себя атеисткой — я не вижу вокруг себя людей. Я вижу голокожих и бесхвостых обезьян. И сама я тоже не человек, а такая же обезьяна. Нет у меня никаких оснований любить и уважать эти кучки молекул в виде обезьян. Нет у меня оснований поступать с ними хорошо, в лучшем случае — строго в рамках УК, чтобы самой в тюрьму не попасть. А за рамки УК ой как много чего выходит, простор для разного рода подлостей и гадостей широк, как саратовская степь. Все отрицательные герои Достоевского смотрят с завистью, а сам ФМ даже на том свете дико расстроен: такая натура — и не была перед глазами, когда он романы сочинял.

(Так что не удивляйтесь, коллеги, почему среди верующих бывает довольно много плохих людей: без этой веры всё могло быть гораздо страшнее. Святые — это, всё же, исключения, а не правило).

И только христианская вера делает меня мало-мальски человеком. Тогда — я сотворена по образу и подобию, и остальные люди — тоже, и вести себя надо соответственно, и относится к людям — тоже соответственно. А если не получается соответствовать, я хотя бы каюсь и пытаюсь исправится.

Только при теистическом мировоззрении я понимаю, что такое красота (максимально возможное соответствие материального объекта образу Божьему, т.е. тому, как его задумал Творец).
Только христианская вера даёт мне надежду, что моя жизнь не бессмысленна, что всё это зачем-то и кому-то нужно, что после смерти начнётся что-то новое.

Каким образом сохраняют "человеческий облик" атеисты и агностики? Мой ответ: не знаю, предполагаю, что волей Провидения. Наверно, какие-то основания находят (стратегии выживания, ещё чего-нибудь). Только лично мне такие основания не подходят, вот и всё.
А в других религиях тоже (чаще всего) есть "моральные кодексы".

Подвожу итоги: без веры мне реально плохо. Поэтому попытки переубедить меня не будут иметь успеха.
Преубеждать атеиста/агностика, которому в своём мировоззрении хорошо и комфортно, есть бесполезная трата времени и сил. И покушение на чужую свободу. Поэтому в последнее время я стараюсь избегать дискуссий "верующие vs атеисты".

(Докинз сразу "просёк фишку": в книге "Бог как иллюзия" он сразу обращается к тем, кому плохо именно от религиозного мировоззрения, тогда его (Докинза) проповедь будет иметь успех. Тем, кому с верой хорошо, а без веры плохо, Докинз ничего "доказать" не сможет. Собственно, он и не доказывает, он проповедует.)

3. НАУКА И РЕЛИГИЯ.

Вот на этом поле обычно начинаются самые жаркие битвы. Каюсь, по наивности, глупости и гордыне сама когда-то участвовала. Сейчас думаю: зачем? Кому это надо? Мне — не нужно совершенно. Я преподаю высшую математику студентам, занимаюсь научной работой — и моя вера никак мне не мешает заниматься. всем этим. Какие могут быть проблемы у физиков, химиков или медиков-биологов в плане веры — не знаю. У Жореса Алфёрова их нет, у Бориса Раушенбаха и Воино-Ясенецкого тоже не было. Есть учёные-атеисты, есть учёные-верующие. Религиозное мировоззрение не может быть похемой научной работе. Мне оно точно не мешает.

"А как же теория эволюции?? " могут спросить некоторые. А что? спрошу я.
Да, придумали такую гипотезу, и некоторой группе людей кажется, что эта гипотеза объясняет всё и вся. Или объяснит в будущем. Ну и прекрасно, говорю, а я тут причём?? Если кому-то эта гипотеза так дорога — считайте это истиной в последней инстанции. Только ко мне с этой гипотезой не лезьте. У меня своя есть, я её довольна. Гипотеза вполне "мракобесна", но мне нравится. Я её никому не навязываю. На всякий случай изложу, но скрытым текстом, кому противно — даже не смотрите. Уплюётесь, это гарантирую.


Теперь немного о чудесах. Господин Kshishtof A. недавно предложил поместить икону под вакуумную установку и там исследовать на предмет мироточения. Господин Kshishtof A. , Вы удивитесь, но вообще-то поступать подобным образом с иконой — кощунство. Поэтому никакой свяшеннник на это и не согласится. Могу Вас утешить: под вакуумной установкой ничего мироточить не будет.
Как я к этим чудесам (мироточение, Благодатный огонь) отношусь? Скажу сразу: не берусь судить. Возможно, что эти чудеса реальны. Возможно, что... организованы. В любом случае, на мою веру это не влияет. Никак. Главное чудо для меня совершается на каждой мессе, когда хлеб и вино становятся Телом и Кровью Христовым.


4. Ну, вроде всё. Почётное звание "заслуженного мракобеса Фантлаба и всея сети" подтвердила. Бурные и продолжительные свистки и помидоры — в студию.