Космический бог

Повесть «Космический бог» вызвала при появлении гораздо больший интерес, чем «Десант на Меркурий».

Доктор исторических наук Игорь Бестужев-Лада в предисловии к 14-му и 15-му томам «Библиотеки современной фантастики» нашел в ней актуальный социальный аспект:

— Мертвый хватает живого – это древнее изречение вполне подошло бы в качестве эпиграфа к повести Д. БИЛЕНКИНА... Новые времена, новая техника, новый театр действий, но где-то на Земле сохранился еще старый общественный строй, и в канун победы новых социальных отношений повторяется попытка повернуть историю вспять.

Как заметил известный советский критик Всеволод РЕВИЧ («Литературная газета» от 13 сентября 1967 года), «лихой приключенческий «боевик» с космическими пиратами, выстрелами и любовью отважной девушки». И продолжил:

— «Космический бог» представляется мне лучшим произведением сборника. Экстравагантность и стремительность действия ничуть не мешают, а наоборот, помогают задумываться о необходимости всегда быть бдительным, о допустимых и недопустимых компромиссах, о силе и слабости противников мира, наконец, просто о том. Что такое смелость, находчивость, преданность».

Журналист Игорь Рувинский из Волгограда, наоборот, заявил в реплике «Скакали по космосу ковбои...» («Литературная газета» от 31 июля 1968 года), что повесть состоит из штампов, перенесенных в космические реалии:

— Космический корабль (дилижанс, поезд, пароход, самолет) шел по курсу. Вдруг (лошади остановились как вкопанные, взрыв потряс судно) «плавный толчок качнул столик»...

... «на уровне своей груди Полынов увидел пирамидальное дуло лайтинга» (длинноствольного пистолета, стосемнадцатизарядного кольта, пистолета-пулемета, карманного гиперболоида).

Но Полынов (Ихтиандр, Сайрус Смит, майор Пронин) обрушил на негодяя «бешеный удар правой под подбородок». Полынов вообще специалист высокого класса: он, «словно ракета, пролетел разделяющее их пространство. Страшный удар ногой в живот бросил охранника на пол. Перевернувшись в воздухе Полынов перехватил падающий лайтинг».

Несмотря на похвалы Ревича, Дмитрий БИЛЕНКИН – увы! – не мастер авантюрного сюжета. Даже в «пятиугольнике» Павла Багряка, по словам своего соавтора Виктора КОМАРОВА, он отвечал за «главы, в которых должны были присутствовать философские рассуждения», в то время как «ГУБАРЕВУ лучше всего удавались описания погонь, ГОЛОВАНОВУ — юмористические ситуации, АГРАНОВСКОМУ — юристу по образованию — главы, требовавшие знания криминалистики», а самому Комарову — «отрезки, связанные с наукой».

Там, где начинается идеология – а она там есть – повесть становится плоской как лист бумаги. Сам по себе «Космический бог» не так уж и плох, но если даже сократить идеологические споры, то выше уровня Андре Нортон все равно не поднимется. Много натяжек. Заканчивается тем, что главного негодяя хватил удар от неожиданно кинутой в него подушки – и это не пародия. Хотя есть и любопытные параллели. О том, например, как главный антагонист собирается взять под контроль Землю. Он заявил Полынову, что предстанет перед жителями планеты в качестве космических пришельцев:

— Они объявят, что давно уже следят за земными делами, скажут, что их вмешательство стало необходимым. Но они гуманны, очень гуманны. Никаких покушений на существующие политические системы, уклад жизни, идеологию; они не вмешиваются в классовую и национальную   борьбу.   Они   дают один-единственный приказ: разоружиться. Разоружиться, потому что оружие стало смертельно опасным для человечества. Гуманно? Вполне. Абсолютно в духе сказок о высокоразвитых цивилизациях. Свой приказ они подкрепляют угрозой снять озоновый экран (тут будет пролито немало слез о тягчайшей ответственности, об их нежелании применять силу, об их любви к неразумным людям, которая единственно...). Слушатели будут всхлипывать от умиления, гарантирую.

А потом они будут давать только советы. Советы, и ничего больше. Совет временно остановить (хотя мы знаем, что навсегда) прогресс. Совет следовать их советам, чтобы построить рай на Земле...

— Космический бог в роли анонима. Пустой крючок.

— Ерунда! Да мы, если потребуется, покажем их по телевидению. И зрители увидят — ха-ха! — электромагнитное облако. Покажем им животных, пейзажики их планеты... А знаете, кто будет говорить от их имени? Думаете, я? База? Ничего подобного. Открыть базу — значит выдать подлог. Нет. От их имени будет говорить... Держитесь крепче. Вы!

Ну, прямо – сюжет романа 2018 года Стивена Эриксона «Радость, словно нож у сердца».

Десант на Меркурий

«Десант на Меркурий» — самая натуральная «hard science fiction». Настолько твердая, что и до сих пор многие не в состоянии разгрызть его: одни-де рассуждения и описания — скучно, мало действия.

Повесть по-прежнему интересна и по прошествии полувека. Не только развернутым описанием Меркурия, показанным цепко, необычно и зримо, но и основной идеей. Три космопроходца не могут соотнести видимое на планете с реальностью. Причем видимое и через стекла гермошлемов, и через аппаратуры вездехода и космического корабля.

Вот, например, вездеход с Шумериным и Бааде попал в кольцо раскаленной лавы, они ее наблюдают через приборы и, спасаясь, поднялись на возвышенность, оставляя пока лаву на безопасном расстоянии. В то же время Полынов из корабля, отправив телеглаз, отмечает через него сверху, что лава затопила гусеницы вездехода. То есть они видят разное. Уяснив это, он рекомендует ехать прямо через лаву, «если только снаружи температура не будет повышаться». Они поехали – и температура не повысилась, а, значит, не было никакой лавы:

— Теперь, — подытожил Шумерин, — самое лучшее для нас – закрыть глаза и не открывать их до ракеты, чтобы вокруг не творилось.

(понятно, что обратную дорогу может обеспечить и автопилот).

Психолог Полынов рассуждает, что зрение осталось единственным, на что они непосредственно ориентируются при полете на Меркурий. Но аппаратура фиксирует происходящее во всех диапазонах, а человеку передает зрительную информацию только в тех ограниченных параметрах длин волн, где он способен видеть. В этих границах герои видят те вещи, которые не фиксируют ни газоанализаторы, ни датчики температуры и которые не являются ни миражом, ни галлюцинацией.

Нет пока ни языков описания, ни теоретических понятий для того, что происходит на Меркурии:

— Пусть это шуточки меркурианского дьявола. Летающие гробы, сапоги всмятку. Но мне нужны точные факты! Точные, понимаешь? Факты!

С помощью сверхсложных приборов, математических абстракций и «безумных идей» человек понял законы мира элементарных частиц, и «все же он до сих пор чужд нашим эмоциям, ибо ему нет соответствия в духовной природе человека... Однако мы по-прежнему пребывали в уверенности, что уж в макро-то мире ничего подобного не случится. Что на любой планете наше «я» будет соответствовать тому новому, с чем столкнется. Ошибка».

То есть с Меркурием отныне придется общаться как с элементарными частицами: фиксировать изменения, состояния, параметры и строить на этой базе концепции происходящего.

Но это все же макромир. Если потом придется обживать Меркурий, то надо будет приспосабливаться и приспосабливать. На Земле мы тоже видим в узком диапазоне, но преобразуем ее, возможно, даже не понимая многого, что на ней действительно происходит. Об этом, кстати, рассказ «Странная» из того же сборника: 12-летняя деревенская девочка видит пятна, «черные как кляксы», «которых над землей много» (весьма похоже на наблюдаемое на Меркурии), ярко горящую радугу, которую никто не видит, подземные ходы и прочее.

Над Солнцем

В пятом номере журнала «Сельская молодежь» за 1962 год появился рассказ в письмах о полете к Солнцу Дмитрия БИЛЕНКИНА «На изгибе пространства», который в 1967-м под названием «Над Солнцем» опубликован в сборнике «Марсианский прибой».

Именно из этого рассказа вырос «Десант на Меркурий». Судите сами:

— В письме первом красочно описывается Меркурий. Описания не похожи по содержанию, но оба яркие и необычные;

— в письме третьем рассказывается, что планетолет полностью автоматизирован и сам управляет своим полетом, люди-пилоты номинальны и томятся этим, неожиданно один из них обнаружил, что корабль слегка отклонился от расчетной орбиты и попытался взять управление на себя, но не получилось. В начале «Десанта...» говорится, что корабль полностью автоматизирован, пилоты томятся: унизительно-де бездельничать, и вспоминается история, как один из капитанов взял управление при посадке на себя, но его вовремя оттащили;

— и в третьем письме и в начале «Десанта...» упоминается о стихах;

— в рассказе описывается воздействие близкого Солнца на психику и на окружающее космонавтов пространство, а в повести – о похожем воздействии Меркурия.

Марсианский прибой

В цикл о Полынове должен был войти рассказ «Марсианский прибой», но по каким-то причинам Дмитрий Александрович отказался от этой идеи. Здесь идет речь об экспедиции на Марс, первой, которая там осталась надолго, осваивая планету. Их было шестеро и среди них — отличающийся особой осторожностью Ванин: он никогда не шел первым. Ванин не был трусом, но эта особенность его характера (в маленьком тесном коллективе, долго находящемся в отрыве от остальных, психологические шероховатости каждого становятся особенно выпуклыми), вызывала шутки и подтрунивания, которые он принимал болезненно, хотя и не показывал. Он первым обнаружил, что при некоторых погодных условиях песок в определенном месте (что-то вроде бухточки у красных скал) Марса становится текучим – двигается как волны на море: в скафандре можно безопасно погружаться с головой хоть на пару-другую часов, а потом без проблем подниматься на поверхность, даже если текучесть прошла. Тщательно все это изучив, он начал частенько демонстрировать погружение в песок, особенно только что прилетевшим новичкам – явная психологическая компенсация за предыдущие смешки. И в какой-то момент произошла случайность – его затянуло под скалу, и он там застрял, пока не кончился кислород. А рассказывает нам эту историю один из членов экипажа и комментирует психологическую подоплеку случившегося.

А теперь откроем главу «Крис» повести «Космический бог»:

— Лежа на спине и закрыв глаза, Полынов стал вслух вспоминать. Он снова видел злополучный марсианский песчаный прибой, его обжигали пламенеющие ураганы Венеры, фантомы Меркурия опять плясали за стеклом вездехода, он снова тонул в ужасном болоте Терра Крочи. Он сам удивлялся тому, что пережил, это казалось невероятным, он много раз должен был погибнуть и вот же цел, как ни странно.

Главная тема

Англоязычная Энциклопедия Научной Фантастики (The Encyclopedia of Science Fiction) Джона Клюта, Дэвида Лэнгфорда и Питера Николса характеризует произведения БИЛЕНКИНА в целом как более научные, чем художественные, но никогда не скучные или плохо написанные.

В 1978 году на английском вышел сборник Дмитрия БИЛЕНКИНА «The Uncertainty Principle» («Принцип неопределенности») с 17 рассказами и предисловием Теодора Старджона, а затем был переиздан в 1979-м.

Сборник вызвал отклик среди англоязычных читателей. Брюс Гиллеспи в англоязычном фэнзине SF Commentary, заявил, что в лучших рассказах советского писателя есть чувство чуда, человеческого тепла и сопереживания, и заметил, что, двигаясь в этом направлении, БИЛЕНКИН мог бы стать Артуром Кларком своей страны.

Станислав Глушнев в статье «Клуб БИЛЕНКИНА» («Литературная газета» от 5-11 ноября 2003 года) представил частичный перевод главного из предисловия Старджона и с тех пор этот фрагмент фигурирует в разных публикациях.

Приведу эти слова, несколько исправив перевод:

— Покойный Джон Кэмпбелл – великий издатель научной фантастики, взявшийся за дело в 1939 году, в течение 18 месяцев собрал группу писателей, ставших столпами (monuments) этого жанра, – Азимов, Хайнлайн, де Камп, дель Рей, Саймак, Кларк, Хаббард…

Если я когда-нибудь доведу до ума свою машину времени, то отправлюсь в Советский Союз, заберу (snatch up) Дмитрия БИЛЕНКИНА, перенесу его в 1939 год, отвезу в скрипучее старое здание на 7-й авеню, 79, проведу через лабиринт, образованный высокими стопками журналов и гигантскими рулонами чистой бумаги (запах которой не покидает меня и по сей день), введу в маленький кабинет, где сидит, едва помещаясь, крупный мужчина. «Джон, – скажу я. – Джон, вот тебе еще один».

Из сборника «Марсианский прибой» в «The Uncertainty Principle» вошло четыре рассказа. В том числе «На пыльной тропинке». Незамысловатое повествование с красивым эпиграфом из Юрия Олеши. Неплохо иллюстрирующее то, чем уникален Дмитрий БИЛЕНКИН. Его тему.

Космонавт Архипов идет себе по тропинке на другой планете (он уже на этой планете давно) и тут прямо на него несутся бронированные местные хищники. Он защищается, расстреляв их из плазменного пистолета. И только успел перевести дух – мчится еще стая – страшные, с горящими зелеными глазами — и опять прямо на него. Он аж вспотел, стреляя. А после того, как уничтожил нападавших, увидел, что идет лесной пожар, который и гнал животных по тропе – он стоял на ней. И, бросив пистолет, тоже побежал.

«Десант на Меркурий», «Марсианский прибой», «На пыльной тропинке» (а еще в российском сборнике есть «Опасность спокойствия») — все они о том, что человек со своими земными мерками, реакциями, привычками вышел в чужие миры, где все это не работает. Или работает, но не так как на Земле. Или нам кажется, что работает так же, но только стоит обрести такую уверенность, как мы сталкиваемся с обратным. А нередко этот чужой мир сталкивается с нашими мерками и ломается. Мы его ломаем.

Из этих произведений можно собрать сборник, который будет интересен сам по себе, а не только с ностальгически-исторической точки зрения.

P.S. Иллюстрации Н. Кузнецова к сборнику "Марсианский прибой", 1967 года.

— В идеологических битвах между двумя мирами враги нового общества не очень-то разборчивы в средствах. И когда в их окопах оказываются двое оборотней, то последних за неимением лучшего спешат поднять на щит. Для нищих духом такие оборотни — желанная находка. Ведь с их помощью можно попытаться сбить с толку общественное мнение, посеять ядовитые семена безыдейности, нигилизма, болезненного интереса к темным "проблемам жизни".

Можно, конечно, предположить, что перекличка произошла случайно: до того и после того на той же 6-й полосе «Известий» публиковалось много других материалов. А Владимир НЕМЦОВ просто «дружески предостерегает» талантливых молодых писателей, заруливающих, по его мнению, не туда.

Но сравните сами. Вот фрагмент из «Перевертышей»:

— В пасквильной повести СИНЯВСКОГО-ТЕРЦА "Любимов" поставлена задача доказать — ни больше, ни меньше — иллюзорность и несбыточность самой идеи коммунистического переустройства общества. В бредовой фантасмагории этого пасквиля нелегко нащупать реальные прообразы действительности. Однако идейно-политическая суть ее вполне очевидна: это безудержное издевательство над законами истории, над теми, кто отдал жизнь в борьбе за наши великие цели, издевательство над страной и народом. Нахальство сочинителя достигает здесь поистине гомерических размеров. К каким только выдумкам не прибегает он, силясь доказать иллюзорность теории и практики коммунизма! До каких высот обывательского злорадства поднимается, показывая крушение города Любимова, в котором некий Тихомиров задумал добиться всеобщего счастья... при помощи гипноза! С каким смаком описывает СИНЯВСКИЙ-ТЕРЦ крах коммунистического "эксперимента" и возвращение "любимовцев" к старым порядкам жизни!

А вот из статьи Владимира НЕМЦОВА:

— К герою повести Румате приходит "главарь мятежников" Арата, который борется за свободу и, зная, что Румата "бог", прилетевший из счастливого мира, просит у него помощи оружием. Памятуя указание ни во что не вмешиваться, Румата отказывает Арате. Румата думает о возможности "массовой гипноиндукции", "позитивной реморализации", с помощью которых можно положить конец произволу, сделать так, чтобы труд и знание стали единственным смыслом жизни людей, но отвечает отказом на просьбу доктора Будаха.

— Я бы мог сделать и это, — говорит Румата. — Но стоит ли лишать человечество его истории? Стоит ли подменять одно человечество другим? Не будет ли это то же самое, что стереть это человечество с лица земли и создать на его месте новое?

Насколько же мы, граждане сегодняшнего социалистического общества, человечнее, гуманнее героев, созданных СТРУГАЦКИМИ? Мы вмешиваемся в ход истории, мы помогаем народам, которые борются за свою свободу и национальную независимость. И будем помогать, пока живет в нас революционный дух.

Вот цитата из ЕРЕМИНА:

— Противно цитировать пошлости, которыми пестрят страницы их книг. Оба с болезненным сладострастием копаются в сексуальных и психопатологических "проблемах". Оба демонстрируют предельное нравственное падение. Оба выплескивают на бумагу все самое гнусное, самое грязное.

Вот НЕМЦОВ:

— Если согласиться с этой мыслью, то никак нельзя оправдать ни сцены пьяных оргий и сомнительных похождений, которыми уснащают некоторые авторы свои произведения, ни тарабарский жаргон, на котором объясняются герои этих произведений.

В той же повести СТРУГАЦКИХ "Трудно быть богом" альковная встреча похотливой доны Оканы с Руматой описана с натуралистическими подробностями, достойными бульварного романа, а некоторые действующие лица объясняются на таком фантастическом жаргоне:

— Выстребаны обстряхнутся и дутой чернушенькой объятно хлюпнут по маргазам... Марко было бы тукнуть по пестрякам.

Да, современном стилягам впору переучиваться.

От mif1959: вопрос на засыпку – о каких таких сценах пьяных оргий и сомнительных похождений, «которыми уснащают некоторые авторы свои произведения» говорит НЕМЦОВ? Где они в советской фантастике 1966 и предыдущих годов? О ком речь?! Полагаю, о СИНЯВСКОМ с ДАНИЭЛЕМ – больше просто не о ком.

Вот еще цитата из ЕРЕМИНА:

— В годы войны среди бойцов французского Сопротивления сражались и многие русские эмигранты. Они умирали под гестаповскими пулями со словами о бесконечно дорогой Родине, о далекой России, которой они остались верны сердцем.

А вот НЕМЦОВ:

— О борьбе и страданиях французских — да и не только французских — патриотов написано много книг как писателями, так и самими участниками борьбы. Об этом повествуют пьесы и кинофильмы. Из них мы знаем и верим, что любовь к родине, непреклонная воля к победе вдохновляли патриотов на подвиги. Какой же нужно обладать бестактностью, чтобы в эту священную борьбу привносить телепатические бредни, превращать их в оружие победы!

От mif1959: здесь идет речь уже о повести Ариадны ГРОМОВОЙ "В круге света", но параллели налицо. Плюс здесь Владимир Иванович трижды упоминает гипнотическую силу главного героя повести (о гипнозе в связи с повестью «Любимов» СИНЯВСКОГО пишет ЕРЕМИН).

Борис СТРУГАЦКИЙ гораздо раньше Аркадия – буквально в тот же вечер — понял подтекст статьи:

— Сразу после телефонного разговора мне пришло в голову одно соображение. А что если вся история с Госкомитетом, заинтересовавшимся вдруг ф-кой, связана с известными событиями, о которых писала та же газета двумя-тремя днями раньше.

В связи с этим надлежит тщательно продумать тезис: фантастика как прием. Прием для чего? Не столько для сатиры, сколько для рассмотрения разных идей, гипотез и пр.

Не было бы здесь ловушки со стороны сволочи. «У него — прием, и у Стругацких — прием! А? И для чего прием? Апологии разводите, ассоциации?» Посоветуйся там с ребятами.

(из письма Аркадию от 18 января 1966 года)

— А статья все-таки изумительно сделана. Объективно говоря — восторг! Если ее измерять в рэбах, то тянет не меньше как на пол-ребы. А ведь глупа же, бездарна, сплошное вырождение, но! Отлично выбрана мишень, отлично выбран печатный плацдарм, отлично выбран момент. И в стане врагов — сразу паника, сразу все расползается, сразу все забегали и не знают толком, что делать. Учиться надо!

(из письма Аркадию от 24 января 1966 года).

Соавторы пишут друг другу, что их знакомые написали протесты в «Известия», но реакции – никакой (в архивах сохранились письма в «Известия» сына драматурга ВОЛОДИНА и переводчицы Норы ГАЛЬ).

Ошарашенные, они, судя по переписке, полностью так и не поняли хитроумность замысла, хотя Борис и восклицал, что та сторона очень грамотно все спланировала. Письма в защиту СТРУГАЦКИХ переплелись с письмами в защиту СИНЯВСКОГО и ДАНИЭЛЯ (в архивах сохранились письма в «Известия» искусствоведа Юрия ГЕРЧУКА и критика Ирины РОДНЯНСКОЙ). Не могли же в газете печатать отклики в защиту одних двух писателей, полностью игнорируя письма в защиту других двух писателей (вот как отозвался Аркадий СТРУГАЦКИЙ на интуицию брата: «А хитро все-таки задумана сволочная статейка — сразу после СИНЯВСКОГО, автора фантастических историй, удар по СТРУГАЦКИМ, тоже авторам-фантастам. Оба на С.»).

«Известия», наоборот, размещали гневные письма читателей, обличающие СИНЯВСКОГО и ДАНИЭЛЯ.

А Владимиру НЕМЦОВУ очень жестко ответил писатель Иван ЕФРЕМОВ. Не в "Известиях".

Продолжение следует.

— Коган прислал в «ЛГ» письмо, очень приличное, пишет, что его не поняли, но ряд критических замечаний он все же учитывает. Письмо Севка [РЕВИЧ] хочет опубликовать со врезкой редакции.

Письмо КОГАНА под названием «Фантастика должна быть богаче!» было напечатано в «Литературке» 17 декабря. В нем доктор философских наук попытался разъяснить свою позицию:

— Хочется также защитить произведения братьев СТРУГАЦКИХ от... самих же СТРУГАЦКИХ. Я все-таки рекомендовал бы их произведения читателю, интересующемуся коммунистическим будущим, именно потому, что в отличие от многих других романов и повестей им удалось ярко показать черты людей коммунизма.

Если проштудировать библиографии, составленные Борисом Ляпуновым или Владимиром Вельчинским, где разбивка идет по годам, то обнаружится, что произведений о межпланетных перелетах в этот период – считанные единицы:

1949 год: в №4 журнала «Вокруг света» рассказ «Новая планета» Виктора Сапарина о первом пилотируемом облете Луны (переиздано в 1950 году в авторском сборнике «Новая планета»).

1950 год — в №1 журнала «Вокруг света» рассказ Владимира Обручева «Полет по планетам», где полярный летчик делится впечатлениями о полете на Меркурий, Венеру и Марс.

1951 – 1953 годы – ничего.

1954 год – в № 4 и 5 журнала «Пионер» рассказ «Лунный рейс» Георгия Остроумова о первой лунной научной экспедиции.

1954 – в № 12 журнала «Техника- молодежи» рассказ «Марс-1» Александра МОРОЗОВА о том, как космонавт, накануне своего полета на Венеру побывал в лаборатории, где моделируется возможная обстановка на ближайших планетах.

И всё!

Вся остальная советская фантастика в эту пятилетку писала про картофелеуборочный комбайн, недобитых фашистов, предупреждение землетрясений, ветросиловую электростанцию на аэростате, усовершенствование шатунной втулки дизельного двигателя, аппарат, превращающий песок в чернозем и прочем приземленном.

Есть еще пара-тройка произведений об орбитальном полете вокруг Земли и столько же — о посещении земли инопланетянами. Но к указанной теме они явно не относятся.

Так кому же противопоставляет себя Владимир Немцов?

Журналисты

В августовском номере журнала «Огонек» за 1952 год опубликован абсолютно нефантастический детский рассказ Ивана Василенко «Миша и Маша». Восьмиклассник Миша говорит младшей сестре Маше:

— Ты понимаешь, в какое время мы живем? Наука и техника развиваются у нас со страшной быстротой: заводы-автоматы, шагающие экскаваторы, управление на расстоянии... да всего не перечесть! Жалко, что ты не читаешь «Технику – молодежи», отстаешь... Понимаешь, не пройдет, наверное, и 15 лет, как с космодрома вылетит первый корабль... Сначала поднимутся на корабле, который станет спутником Земли, вроде Луны. Большущий такой корабль-ракета со своими мастерскими, складами, лабораториями. А уж с этого корабля в космос вылетит корабль поменьше и совсем другой конструкции... Но, думаю, сразу мы на Марс или Венеру не полетим. Первый полет будет к Луне. А уж потом, когда...

В 1-м номере того же «Огонька» за 1953 год Маргарита Алигер в статье «Мечты» цитирует сочинения старшеклассниц одной из московских школ: Елена Явич «уверенно рисует картину первого межпланетного путешествия на Марс, которое «должно состояться в 1959 году» в нашей стране. Ибо «первые люди, которые вступят на марсианскую землю, будут советские люди». Здесь же цитируется сочинение секретаря комсомольской организации школы Валентины Караваевой, которое она когда-то написала о Марсе: «Недалеко то время, когда первый космический корабль оторвется от Земли и полетит в мировое пространство. Он будет называться «СССР-1».

Этот же 1-й номер открывается поздравлением писателя Валентина Катаева с Новым годом, заканчивающимся словами «За солнце нашей жизни! За великого Сталина!», где говорится, что советский человек видит на горизонте «реки, повернутые вспять, и полет межпланетных кораблей».

Честно говоря, мне казалось, что такого рода представления о космическом будущем более свойственны 1960-м. Я и сам писал в 1968-м, будучи в начальной школе, аналогичное письмо в будущее и тоже про Марс. Но, похоже, космический тренд был четко обозначен уже в самом начале 50-х, когда еще и Иосиф Виссарионович здравствовал, и до первого спутника было не близко.

Задолго до 4 октября 1957 года в Советском Союзе были абсолютно уверены в скорых космических достижениях. Знали этапы космической программы, имели представление, как устроен космический корабль, на каком горючем летает и что такое перегрузка с невесомостью.

Парадокс: в то время как «теория ближнего прицела» стояла дамбой на пути космической художественной фантастики, в СССР пышным цветом расцвел научно-фантастический очерк, где инженеры по деталям расписали чуть ли не каждый элемент полета. Журналисты заменили писателей.

«Техника – молодежи» и «Знание – сила» регулярно печатали очерки о полетах на орбиту, на Луну, Марс, Венеру и так далее. Космические корабли в разрезе, орбиты, расчеты. Особенно в этом преуспели Борис Ляпунов и Ари Штернфельд. Как утверждает Антон Первушин, именно Ари Абрамовичу «мы обязаны тем, что в русском языке появились неологизмы «космонавтика» и «космонавты». Его очерки появлялись и в «Огоньке» с «Юностью».

В 1952 году вышли книги Феликса Зигеля «Загадка Марса» и Василия Захарченко «Путешествие в завтра», одна из глав которой посвящена околоземной космической станции. В 1953-м – «Астробиология» Гавриила Тихова, в 1954-м – «Открытие мира» Бориса Ляпунова с описанием многих реалий космических полетов и обширным списком литературы по теме: в их числе «Введение в космонавтику» (1937 год) и «Полет в мировое пространство» (1949 год) Ари Штернфельда, которые явно изучал Георгий МАРТЫНОВ.

В 10-м номере 1954 года в «Знание – сила» появилась целая подборка очерков, интервью и репортажей о полете на Луну якобы состоявшемся в 1974 году (был сделан журнал в журнале: 1974 год в 1954-м) – их хватило на отдельную книгу 1955 года, застолбившую жанр космической псевдодокументалистики ровно за 50 лет до Алексея Федорченко с его премией Венецианского кинофестиваля.

Немецкий исследователь советской фантастики Маттиас Швартц в статье «Чудеса с научным обоснованием», подробно описывает этот проект «полета на Луну», заявив, что космические темы особенно с середины 1950-х вплоть до 1970-х гг. были главным средством закрепления идеологических установок популяризации науки в советской культуре повседневности.

Именно с 1955 года литературная дамба ближнеприцельцев начала стремительно разрушаться. Межпланетные перелеты ворвались в художественную литературу. И первыми стали «220 дней на звездолете». Плюс рассказы в периодике — «Лунные будни» Георгия Гуревича и «Навстречу звездам» Владимира Савченко.

В 1956-м появились книги «Тайна астероида 117-03» Бориса Фрадкина (в региональной газетах напечатан в 1955-м), «За великую трассу» Николая Гомолко (в провинциальной газете на украинском языке опубликован в конце 1954-го), в кишиневском журнале «Октябрь» — повесть «Тайна утренней зари» Александру Громова и Тадеуша Малиновского (на русском языке).

Ну, а «Туманность Андромеды» в 1957 году оставило от дамбы лишь отдельные остовы в лице Владимира Немцова, продолжающего нерушимо стоять на своем:

— Автор считает своим долгом предупредить заранее, что в книге нет ни полетов в дальние галактики, ни выходцев с других планет, ни шпионов и уголовников, как не было этого и в первых книгах (предуведомление «От автора» к роману 1959 года «Последний полустанок»).

Инженеры

Как пишет в статье «МАРТЫНОВ – писатель-фантаст» (ежегодник «О литературе для детей». Выпуск 17-й) Ольга Хузе, бывший редактор Ленинградского отделения издательства «Детская литература»:

— Однажды, в 1953 году, в приемную редакции Ленинградского отделения Детгиза пришел незнакомец — высокий, подтянутый немолодой человек. Незнакомец принес директору издательства рукопись научно-фантастической повести «Мир угасающей жизни». Нет, он вообще не печатался нигде, никому не предлагал свою рукопись. Он — инженер-электрик на заводе. Оставляя рукопись у секретаря редакции, он заполнил авторскую карточку: МАРТЫНОВ, Георгий Сергеевич. 1906 год рождения.

Георгий МАРТЫНОВ с 1931 года работал на Ленинградском заводе резиновых технических изделий.

В сентябре 1941 года ушел в армию добровольцем, имея проблемы со слухом, а вернулся на свой завод в сентябре 1945 года. В октябре 1944-го награжден орденом Красной Звезды, в мае 1945-го — медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.».

С 1956 года – профессиональный писатель.

Первоначальное название «Мир угасающей жизни» практически невозможно привязать к содержанию «220 дней на звездолете». А это значит, повесть была существенно переработана. Рассказывает она о первом полете на Марс с кратким залетом (без посадки) на Венеру.

Заметно, что писал ее инженер: описаниями реалий полета она напоминает научно-фантастические очерки начала 1950-х. Не зря же в августовском номере журнала «Вокруг света» за 1956 год Юрий Моралевич в статье «Путешествия в космос», обозревая новые книги, посвященные космическим полетам, сообщает об очерковых «Путешествиях в космос» (1955 год) Михаила Васильева, «Открытии мира» (1954 год) Бориса Ляпунова и «Полете на Луну» (1955 год). И среди этих книг – единственная художественная — «220 дней на звездолете».

Аналогичным образом в февральском номере журнала «Вожатый» за 1957 год член бюро секции астронавтики аэроклуба СССР В. Наумов в таком же обзоре новых книг пишет о тех же «Путешествиях в космос», «Открытии мира» и «Полете на Луну» (1955 год), плюс «Путешествие к далёким мирам» (1956) Карла Гильзина. И тоже единственная художественная – Георгий МАРТЫНОВ.

Все эти авторы – и Васильев, и Ляпунов, и Гильзин – инженеры. О полете на Луну они написали так много, что в эту тему МАРТЫНОВ в повести решил вообще не углубляться, лишь кратко упомянув, что такая экспедиция была.

Но и на инженерную старуху бывает поруха.

В главе «Памятник» автор пишет об установке на Марсе обелиска, для которого сначала нужно было забить сваи. Рецензенты не преминули указать на абсурд именно инженерного решения:

— Местами автор оказывается даже не на уровне современной науки и техники. Так, советские межпланетные путешественники пользуются на Марсе для забивки свай электролебедкой и старинным молотом. Почему же они не применяют хотя бы метод электровибрации? (Абрам Палей «Заявка на тему» в «Техника – молодежи» № 8 за 1956 год).

Во втором издании 1960 года в составе «Звездоплавателей» замечание было учтено: «тяжелый молот» он заменил «тяжелым вибратором», но весил тот все те же 300 кг на Земле и 110 кг на Марсе.

Две редакции «220 дней на звездолете»

Начинающий писатель, похоже, внимательно проштудировал рецензию Абрама Палея, фантаста и критика фантастики еще с довоенным стажем. Абрам Рувимович, например, отметил, что некорректно писать о «древних астрономах Земли» давших имена спутникам Марса, так как «древние астрономы не имели понятия об этих крошечных планетках, открытых в 1877 году». В переиздании автор поправил.

Самое большое сокращение в «Звездоплавателях» претерпела глава «Во мраке ночи» об американских соперниках советских исследователей Марса. И тоже под воздействием рецензии Абрама Палея:

— Он пошел по линии наименьшего сопротивления, изобразив обоих американцев дефективными людьми. Выдающийся конструктор Хепгуд — человек, крайне примитивно мыслящий, не интересующийся наукой, авантюрист самого мелкого пошиба. Журналист Бейсон — горький пьяница и дегенерат. Он берет с собой в межпланетный полет 200 литров виски, пьет беспрерывно... Эта история... сильно портит книгу. Без этих надуманных происшествий книга только выиграла бы.

Любопытно, что американский журналист не просто взял такой объем спиртного: он «тайно сговорившись с поставщиком, погрузил на звездолет» вместо одного резервуара с жидким кислородом, резервуар с виски, что поставило экспедицию на грань гибели – оставшегося кислорода на двоих уже не хватало.

О чрезмерной утрированности американской линии пишет и Юрий Моралевич в «Вокруг света»:

— И еще одно замечание: ради явно искусственного закручивания сюжета автор послал на Марс в американском межпланетном корабле только двух человек: карьериста-изобретателя и беспринципного журналиста, пьяницу и бандита... Такие досадные мелочи снижают качество в общем хорошей и интересной книги.

Алкогольную линию Георгий МАРТЫНОВ в переиздании убрал полностью.

Были и идеологические изменения.

В издании 1955 года на трехметровом обелиске из нержавеющей стали, установленном на Марсе с помощью свай и молота, «с четырех сторон блестели сделанные из чистого золота четыре барельефа: Маркс, Энгельс, Ленин и Сталин».

В издании 1960 года из чистого золота уже были другие барельефы: «Константин Эдуардович Циолковский и трое его последователей – ученые, сыгравшие большую роль в подготовке вступления человечества в космическую эру».

Впрочем, в одном месте – в главе «Старт» цитата из Иосифа Виссарионовича осталась:

— Никто необъятного объять не может, — сказал Пайчадзе. — Я, конечно, шучу. Смогут, Борис Николаевич! Смогут тогда, когда наука и техника будут во много раз могущественнее, чем теперь. Помните слова товарища Сталина? «Нет в мире непознаваемых вещей, а есть только вещи, еще не познанные, которые будут раскрыты и познаны силами науки и практики» (оба издания).

Звездолеты

В 1959 году «Мир приключений» напечатал «Сестру Земли», где спустя восемь лет после событий «220 дней на звездолете» более многочисленный экипаж, включая трех героев предыдущей повести, отправился на Венеру. А в 1957-м МАРТЫНОВ успел написать и издать «Каллисто» о прилетевшем на Землю космическом корабле с Сириуса.

Если в «Каллисто» все еще сильны штампы шпиономании, то и в «Сестре Земли» и в «Наследство фаэтонцев» никакой оголтелой политики нет и в помине (а известная формула «головокружение от успехов» неуказанного авторства из главы «Финиш» всплывает в прессе и поныне). Более того, потерпевший бедствие на Церере (привет «Планете КИМ» Абрама Палея) советский экипаж спасает английский звездолет «Принц Уэльский».

Перед нами классические научно-фантастические приключения а-ля Жюль Верн. Только в космическом пространстве. И первое в послевоенной (а может, не только послевоенной) советской художественной фантастике описание судьбы планеты Фаэтон.

А неуместные, казалось бы, «звездолеты», летающие лишь между планетами, да и название всей трилогии – «Звездоплаватели» перекочевали сюда напрямую из работ Константина Циолковского. Автор в переиздании 1960 года даже еще более подчеркнул его значимость не только барельефом на марсианском обелиске, но и указанием в самом начале «Сестры Земли» о наличии у директора Космического института Сергея Камова «четырех золотых медалей имени Циолковского», коих в варианте «Мира приключений» не было.

Начиная с «Каллисто» книги Георгия МАРТЫНОВА иллюстрировал Лев Рубинштейн, рисунки которого очень точно совпали по тону, по духу, по дыханию с произведениями писателя.

Для «Звездоплавателей», кстати, Лев Яковлевич нарисовал другие рисунки на те же самые эпизоды, что и в «Мире приключений». Надо полагать, не договорились с правами.

Потолок

В 1961 году Евгений Брандис и Владимир Дмитревский в статье «Орбита большой мечты» («Октябрь» № 11), выступая в защиту ряда фантастов от обвинений в халтуре В. Кардина (статья «Преодолев земное притяжение», «Октябрь» № 3, 1961 год), заявили:

— Г. МАРТЫНОВ, выпустивший с 1954 года шесть романов, написанных специально для детей и завоевавших у юных читателей популярность, обладает смелым воображением, умением строить динамичный сюжет. Каждая его книга, особенно «Каллисто» и «Каллистяне», проникнута светлой верой в доброту и могущество разума и поставлена на службу задачам коммунистического воспитания подрастающего поколения. У Г. МАРТЫНОВА, как у всякого писателя, есть свой творческий потолок. Но это не дает право критику, отталкиваясь от единственной книги, утверждать, что Г. Мартынов «владеет лишь самыми начатками художественного мастерства».

(Кардин оценивал как раз «Сестру Земли»).

На мой взгляд, с такими друзьями и врагов не надо.

А вот очень доброжелательно относящаяся к писателю Ольга Хузе:

— Собственно, романы Г. МАРТЫНОВА — публицистика в форме научной фантастики в духе благородной традиции «Города Солнца» Фомы Кампанеллы и «Острова Утопии» Томаса Мора.

И это говорит, бывший редактор Ленинградского отделения издательства «Детская литература», редактировавшая "художественные" романы «Каллисто» и «Каллистяне».

В положительной рецензии о «Звездоплавателях» А. Чуркина «Трилогия о близком будущем» все же отмечено:

— Герои похожи друг на друга как близнецы: до такой степени они обезличены, что напоминают друг друга не только чертами характера, но и внешне. Запоминается образ Второва, но это, скорее, в силу тех необычных обстоятельств, которые ставят его в центр внимания в последней книге трилогии, нежели в силу каких-то особенностей его характера.

Нельзя сказать, что Георгий МАРТЫНОВ не пытался выстроить психологию. Проблема в том, что он ее выстраивал искусственно — как инженер. Вот он, например, описывает как психологически сломался руководитель экспедиции Белопольский, когда Мельникова, к которому он относился как к сыну, вместе со Второвым унесло с Венеры на фаэтонском звездолете:

— Зайцев не узнал своего командира. Перед ним был дряхлый старик. Не верилось, что это тот самый человек, которого он видел всего полчаса назад. Белопольский повернул голову и посмотрел на инженера. Слезы бежали по его щекам, но он даже не пытался скрыть их.

Или страх упомянутого выше Второва на неуправляемом чужом космическом корабле, когда воздуха осталось на шесть часов. Ни благожелательный Чуркин этой эмоции не почувствовал, ни другие окололитературные критики, писавшие хорошие отзывы о писателе, – а обзоров было немало. Как было сказано в другое время и по другому поводу: «все можно придумать кроме психологии».

Еще одна странная деталь, характерная для «Звездоплавателей»: регулярные мысли персонажей о самоубийстве. В первой повести покончить с собой собирается пресловутый американский журналист, прибывший на Марс, и остановил его только увиденный советский вездеход. Во второй повести самолет Мельникова и Второва (еще до фаэтонского звездолета) потерпел катастрофу. Воздуха у них осталось на пятнадцать-шестнадцать часов, а помощь, казалось, уже не подоспеет, и каждый из них принял решение застрелиться самому, дабы товарищу таким образом досталось больше воздуха. Но заработал радиопередатчик. И, наконец, в третьей повести – опять катастрофа, но уже на Церере с фаэтонским кораблем и опять встал вопрос о недостатке кислорода: и тут случилась истерика у польского биолога Коржевского:

— Самое время вспомнить о пистолетах, отозвался Коржевский.

Константин Евгеньевич вздрогнул.

— Дайте его сюда, — приказал он.

— Нет, — Коржевский усмехнулся кривой улыбкой. – Не дам! Вы не лишите меня права избавиться от мучений.

Не припомню в таком количестве аналогичных ситуаций ни в каком другом произведении советской фантастики.

Позиция

В апрельском номере журнала «Нева» за 1962 год были опубликованы итоги круглого стола писателей-фантастов «Человек нашей мечты», где Георгий МАРТЫНОВ как раз высказался о персонажах в книгах научной фантастики:

— У Ефремова герои предельно отдалены от нашего времени и от психологии нашего читателя. И читатель их не понимает. Особенно это относится к юным читателям. Они просто не в состоянии разобраться в том, о чем пишет Ефремов...

Изображать героев будущего так, как это делают Стругацкие, тоже нельзя. Распоряжаясь мощной техникой, эти герои обладают очень отсталым и бедным внутренним миром. Нужна золотая середина. И прежде всего, нужно, чтобы герои будущего были нам понятны. Вот в книге Казанцева "Полярная мечта" дело обстоит именно так. Герои Казанцева — близкие нам люди.

Константин Зарубин, автор книги «Повести л-ских писателей».

Главный полдень

Повесть Александра МИРЕРА «Главный полдень» была впервые опубликована в 1969 году в альманахе «Мир приключений». Вторым изданием вышла – уже сокращенной – в 1976 году вместе с продолжением в авторском сборнике «Дом скитальцев». Если в первоначальном варианте события происходили в поселке городского типа Щекине, то, начиная с 1976 года, этот ПГТ уже именовался во всех изданиях Тугарино.

Главные герои – 13-летние школьники Алеша Соколов и Степа Сизов. Если бы не их внимательность и настырность – пришельцы бы захватили Землю на раз-два. Никто бы даже и не заметил как.

В 1998 году Роберт Родригес снял фильм «Факультет» с очень похожим механизмом вторжения: инопланетяне берут под контроль разумы людей, сохраняющих при этом свои память и характер. Аналогичным образом и пополняют свои ряды, приглашая по одному самых влиятельных и обращая. И так же стоит вопрос: а почему, собственно, в провинции? На что один из 15-16-летних героев, учеников колледжа, отвечает: «Если бы ты намеревался захватить мир, то взорвал бы Белый дом, как в фильме «День независимости», или бы проскользнул через черный ход?»

Хотя в «Факультете» прямо проговариваются литературные предшественники — «Похитители тел» (1954) Джека Финнея и «Кукловоды» (1951) Роберта Хайнлайна, фильм действительно гораздо больше похож на «Главный полдень», который сценаристы вряд ли видели в глаза.

У советских школьников были свои литературные и кино-ассоциации. Алексей и Степан, продукты эпохи, долго и упорно принимали пришельцев за шпионов, а то, как они людей обращали в себе подобных, – считали гипнозом. Но фантастику они тоже читали и поэтому оба сразу же определили оружие инопланетян как «бластер». И сделали это так уверенно, что и взрослые согласились с этим названием, и даже инопланетяне попробовали его «на вкус».

Действие «Главного полдня» проистекает в течение одного длинного дня в мае 1968 года – по-летнему жарко, хотя школьные каникулы еще не наступили, а в клубе показывают 3 серию «Войны и мира».

Вторжений в СССР в советской фантастике до МИРЕРА еще не случалось. Тем более, таких. Если бы появились треножники с чудовищами, ребятишки бы сразу сориентировались на «Войну миров» Уэллса, но чтобы врагами оказались соседи и знакомые (продавщица в магазине, работники почты, милиционеры)... К этому времени на Западе уже давно разрабатывали тему хтони маленьких провинциальных городков, где все друг друга знают. Позже в этом направлении особенно преуспел Стивен Кинг. В России уже в наше время углубился в тему Эдуард Веркин.

На памяти, правда, было уже одно вторжение. Сур, капитан Рубченко, доктор Анна Егоровна – фронтовики. Самое оскорбительное обвинение в устах Алеши и Степы – фашист, предатель. Любопытнейшая деталь — случайный попутчик, встреченный Анной Егоровной и Алексеем, когда они попытались покинуть город:

— Я мальчуганом оставался в оккупации, под фрицами... Вы того страха не знаете. Словно бы воздух провонял – отовсюду страшно. От приказов страшно, от всего… И сейчас завоняло. Кто же тут виноват? – Он испуганно смотрел на Анну Егоровну. – Авария – это действительно. Сорвало мост, конечно, столбы повалило… И телефон порван. Доктор! – вскрикнул он. – Я вам точно говорю. Точно! Фактов нет, только воняет. Туда нельзя, сюда…

Сокращения

Из издания 1976 года было исключено предуведомление от имени Алеши Соколова «Зачем это написано» и существенно сокращены подробности в последних главах «Ушли!» и «Что мы еще узнали» (эта глава была сокращена раза в четыре и названа «Вячеслав Борисович»). Небольшая часть убранного использована в прологе второй повести-продолжения, остальное ушло в никуда.

В результате и без того короткая повесть стала энергичнее и прозрачнее.

Вариант 1969 года с Щекиным был опубликован еще один раз в 1985 году в «Сборнике научной фантастики. Выпуск 30», посвященном теме детства.

Подчеркну: не детским произведениям, а детству. Казалось бы, какое отношение к теме имеет «Главный полдень»? Но один из самых проницательных отзывов о повести дала коллега из «Фантлаба» под ником «primorec»:

— Так вот, о чем «Главный полдень» с моей точки зрения, взрослого человека, для которого личный полдень уже миновал? Он о самом большом страхе ребенка: о том, что мир, уютный, ласковый, добрый, изменится безвозвратно. И о том, что, не смотря на страх, мир все же изменится безвозвратно, и это называется взрослением...

Изменится все — чувства, мысли, предметы, даже пространство и время. Но самое ужасное — люди. Родители из непобедимых героев станут обычными, усталыми от забот людьми, добрая продавщица конфет в магазине — злобной мегерой, продающей из-под полы сигареты и водку подросткам, всегда готовый помочь сосед Дядя Вася — запойным алкоголиком.

А в повести этот тайный страх воплощается в реальность: люди меняются, друзья и знакомые становятся чужаками, добрые — злыми, друзья — предателями. И никто не поможет, никто не спасет. И кульминация в романе — не бегство пришельцев. Кульминация — моменты взросления героев... Помните, как Алеша лежит у корабля пришельцев, свернувшись калачиком, крепко зажмурив глаза. Он думает: почему я? я ведь ребенок! на свете миллионы взрослых. Пусть они решают и делают! А потом — открывает глаза и приступает к действию. Закрывал глаза мальчик, открыл – мужчина, пусть еще и не совсем выросший.

Окуджава

Практически никто из полусотни, примерно, писавших отзывы – профессиональные и не очень – на повесть Александра МИРЕРА не задался вопросом об ее названии. Подразумевалось, наверное, что это само собой разумеется: оселок, тот самый главный поступок в жизни человека, где он проверяется на излом. Акмэ, так сказать.

Вроде бы так и сказано в повести: «Степан понял: наступает его главный полдень, о котором говорилось в любимых стихах Сура: «Неправда, будто он прожит – наш главный полдень на земле!..»

Это цитата из «Путешествия по ночной Варшаве в дрожках» Булата Окуджавы. Того самого стихотворения, которое более всего известно другими своими строками:

— Забытый Богом и людьми, спит офицер в конфедератке.

Над ним шумят леса чужие, чужая плещется река.

Пройдут недолгие века – напишут школьники в тетрадке

Про все, что нам не позволяет писать дрожащая рука.

И практически сразу после цитаты в повести упоминается одноклассница Степана полька Малгося Будзинская.

Скорее всего, Александр МИРЕР в конце 1960-х и не знал иной трактовки катынских событий, кроме официальной. И данный подтекст был дан в продолжение линии, что сопоставляет данное вторжение с тем самым.

Дом скитальцев

В интервью Дмитрию Володихину 1 ноября 1999 года в «Книжном обозрении» Александр МИРЕР заявил:

— Лучшим [своим] я считаю первую часть романа «Дом скитальцев» — «Главный полдень». И еще нефантастическую книгу – «Евангелие Михаила Булгакова». Может быть, начальные главы романа «Мост Верразано».

Как видите, и сам автор по-разному оценивает две части романа «Дом скитальцев».

Вторая повесть, которая называется так же, как и роман в целом, — в два с лишним раза толще. И главные герои другие: Сева и Маша. Они постарше. Две трети повести занимают события на планете инопланетян, откуда они собираются направить эскадру к Земле – и эта часть куда менее интересна, чем главы земные, из которых становится ясно, что проникновение – уже менее явное — продолжается.

В голове у автора все последующие годы занозой сидела проблема обоснования одной натяжки в «Главном полдне»: армия развернулась и окружила городок слишком уж оперативно. То есть там наверху быстро поверили возрастной врачихе Анне Егоровне и радиозаявлению открытым текстом научного сотрудника Вячеслава Портнова из местного радиотелескопа о том, что Тугарино захватили пришельцы. Ну, явный абсурд: мало ли сумасшедших... Даже в «Кукловодах» при том, что пришельцев обнаружила близкая президенту страны спецслужба, убедить его удалось с большим трудом. В 1990-х вышла новая редакция «Дома скитальцев», где оперативность объясняется, как нынче говорят, подковерной борьбой башен Кремля: секретарь ЦК решил таким образом подставить министра обороны, а тот посчитал, что инициатор сам попадет в расставленную им же аппаратную ловушку, а в ходе интриг выяснилось, что пришельцы существуют на самом деле. Слава богу, что автор все это засунул не в стремительный «Главный полдень», а в пролог и без того вязкой второй повести.

Посредник

В 1990 году молодой режиссер Владимир Потапов снял трехсерийный фильм «Посредник» по «Главному полдню». Автором сценария указан Александр МИРЕР, который в интервью, опубликованном в 4-м номере журнала «Знание – сила» за 1991 год заявил:

— Наверное, мне надо было снять свою фамилию с титров. Владимир Потапов – хороший режиссер. Но то, что он снял, имеет весьма отдаленное отношение к моей повести. Это классический случай, когда режиссер не может устоять перед искусом «своего видения» и строит картину вопреки логике исходного текста. Вот, например, одна деталь. Важным сюжетообразующим моментом в повести было то, что пришельцам органически претит убийство. Это для них все равно, что себя прикончить. Каждое тело на счету! Ну а режиссер вручает им огнестрельное оружие, и, натурально, начинается пальба.

Александр Исакович изрядно преувеличивает. В «Главном полдне» не только Пятиугольник двести – он же капитан Рубченко — ситуативно стреляет из бластера в голову взрослого Сура, но и Угол одиннадцатый – он же Вячеслав Портнов — прицеливается в переносицу подростку Степе и хладнокровно спускает курок пистолета Макарова, но тот лишь случайно оказался незаряженным.

Фильм неплох, хотя недоброжелатели и обзывают его «тарковщиной». "Посредник", конечно, не похож на энергичную жесткую и ясную повесть, он, наоборот, — медленный странный и очень атмосферный. В какой-то мере, идет в фарватере не Тарковского даже, а «Дней затмения» Александра Сокурова 1988 года.

Целое лето

В 2018 году в сети появилась публикация «Литературная основа сериала «Посредник», сезон первый» Андрея Лазарчука под названием «Целое лето». Это прямое продолжение романа «Дом скитальцев».

На первой же странице мы читаем:

— Меня зовут Алексей Евгеньевич Соколов, я доцент, старший научный сотрудник НИИ экстремальной психиатрии им. Академика Плотника РАЕН — на самом деле это такая ширма одного из подразделений ГУ ГШРФ (бывшего ГРУ), занимающегося предотвращением инопланетного вторжения. Мне пятьдесят восемь лет. Разведён, детей нет. Уже нет…

Это тот самый 13-летний Алеша Соколов, от лица которого был написан «Главный полдень». Чуть позже в повествовании появляются и изрядно потрепанный жизнью Степан, и Севка с Машей и остальные персонажи «Дома...». Разве что мы узнаем, что «Сур застрелился в семьдесят третьем, осенью. У него нашли запущенный рак лёгких».

Лазарчук основательно прошерстил варианты «Полдня...» и «Дома...» и использовал в повествовании чуть ли не все все шероховатости оригинала, внося свои объяснения каждой. Даже, нашел планету, откуда начался Путь. Вы ее тоже знаете.

P.S. Проиллюстрировано рисунками Арсения Шульца из авторского сборника Александра МИРЕРА «Дом скитальцев» (М.: «Детская литература», 1976).