Из аудитории: Надо ссылки на теорию дать.

А. Кубатиев: Как химик ты бы мог сказать о более алхимических вещах.

С. Логинов: Нет, в любом случае, мне кажется, нужно прожить жизнь героя. Т*** это делает очень подробно. Но нужно ещё понять, зачем это всё делается.

Вспомнил я ещё одно произведение, которого вы не читали. Это только что мной написанный, ну где-то месяца два или три назад, перед самым отъездом сюда отправленный в "Если" рассказ, где тоже ищут проводника. Но там ищут двое магов, которые знают, что там что-то готовится. Они ищут человека, который точно их туда приведёт. Они его прозванивают и чувствуют: парень не чужд магии. "Как по-твоему, он белый маг или чёрный маг?" "Он ещё никакой. В нём собственной силы нет, но он хорошо ловит природные потоки". "Да? Значит, он нас выведет прямо туда, где надо". "Но ведь сам он там сгорит?" "Нет, он не сгорит. В последнюю минуту дадим ему пендаля, успеет уйти". Всё, договорились. Всё рассказано на первых двух страницах читателю. Дальше они идут, дальше всё происходит, рассказывается уже про вот этих вот путешествующих, что это один тёмный маг, другой светлый, которые обязаны друг с другом враждовать — а эти не враждуют. И поэтому у них получаются вещи, которые в одиночку ни светлый, ни чёрный маг сделать не могут. Кроме того, общестандартное про то, что магия гинет-гинет-гинет-гинет, и почему — неизвестно. Хотя если читатель внимательно читал Логинова и читал рассказ "Белое и чёрное", он может догадаться, почему это гинет, тем более что имя проводника то же самое, что и имя одного из героев в "Белом и чёрном". И, кстати, то же самое, что в рассказе "Большая дорога". Там цикл из пяти рассказов. Но любой из них...

Вот, кстати, об отношении к циклам: любая вещь цикла должна читаться совершенно самостоятельно от всех остальных...

А. Кубатиев: Золотые слова.

С. Логинов: ...и мы можем не знать ничего о первых трёх вещах, взяться за четвёртую, и она будет полностью понятна. Вот на чём я, так сказать, сильно ругался... Вот, скажем, берёшь Воху Васильева, "Ведьмак из Большого Киева"...

А. Кубатиев: Аппетитная вещь...

С. Логинов: Аппетитная вещь, хотя она не сильно написанная, но я выдернул, как выяснилось, третью повесть из цикла повестей, я её прочитал и — да, это вполне себе самостоятельная повесть. Я ничего не знал о том, что было до этого, и не очень ясно, а что будет потом, но, тем не менее, это завершённая вещь с начала до конца. И вот так же точно я выдернул из цикла Панова повесть какую-то: непонятно откуда, непонятно зачем, непонятно что.

А. Кубатиев: А вот это очень тоже мощная штука. Опять вот маниакальность моя заработала. Те из вас, кто литературой занимался, историей литературы хоть немножко занимался, знает, что были такие романтики — мощное течение, практически все литературы охватившее... Ну это, видимо, историческая форма мышления такая была. У романтиков, в особенности у английских... великолепно это делал Эдгар По. Английские романтики это очень любили, самый замечательный пример, наверное, "Кубла Хан" Кольриджа. Там была такая вещь: "фрагмент" это называлось, "поэтика фрагмента". Когда что-то есть в начале, что-то есть в конце, а вы видите только этот участок — но он такой мощи, он такой интересности, он такой вот, так сказать, светимости, что вам кажется, что и там, и там, и в начале, и в конце было что-то гигантское, судя по этому фрагменту. У Эдгара По есть такой чудный фрагмент, когда там кто-то плывёт между таким очень сложным архипелагом, и они должны приплыть к совершенно невероятному острову; и вот за каждым поворотом, всё ближе, ближе он становится — и вот он, наконец, открывается. Всё, на этом (рассказ) кончается. Знаменитый роман "Приключения Артура Гордона Пима" его, который ничем не кончается. А он и не должен был. А потом этот козёл Жюль Верн, к которому я, в общем-то, хорошо отношусь, он дописал конец, "Белый Сфинкс" называлась эта вещь. И это всё настолько жалко и ничтожно оказалось, потому что Белый Сфинкс оказался магнетитовой гигантской белой скалой, которая к себе влекла не только металлы, но и живых персонажей. Это же такая нищета философии. А когда вам надо до чего-то самому дойти, догадаться, и неизвестно, до правды ли вы дошли — это же кайф невероятный! Фрагмент — это тоже форма рассказа. Но, ребята, — вот тут надо уметь. Вот тут надо вот это вот чешуйку, которую вам показали, от мастодонта, и по которой вы как Кювье его должны восстановить, — нужно уметь эту чешуйку сделать.

(...)

Т.С.: Просто у меня другое вообще по методике писания. То есть я пишу очень быстро, я пишу, придумываю всё одновременно. Этот рассказ написан часа за два с половиной суммарно, причём от начала до конца. Это дикая скорость.

С. Логинов: Это, к сожалению, видно.

А. Кубатиев: Завидовать, только завидовать можно.

Т.С.: Я очень редко думаю и... (Смех в аудитории.) Это не шутка, это нормально. И очень не люблю править. Поэтому всякие эти "Грелки" — это золотое для меня дело. И, скажем так, если рассказ нужно сложно перерабатывать...

А. Кубатиев: При мне Андрею Лазарчуку звонил Дима Быков и жаловался, будто он стал медленнее писать. Ехидный Лазарчук его спрашивает: "Может, ты думать стал при этом?"

Т.С.: Я уже сказал что, мне проще написать новый, чем править старый всегда по жизни. И иногда получается новый удачно, а иногда нет.

С. Логинов: Но дело в том, что тогда, прежде чем садиться, надо очень тщательно продумывать.

Т.С.: Я так не умею вообще. Я придумываю по ходу, мне приходит в голову и...

А. Кубатиев: Нет, это красиво. Это вот привлекательно — то, что я слышу. Спонтанность эта вот — это завидно, конечно, очень. Но понимаете, это так подводит...

Т.С.: Но иногда...

А. Кубатиев: ...почти всегда.

Т.С.: Скажем так: из этого, если писать много, то из него небольшой... (неразборчиво).

А. Кубатиев: А это другой вопрос. А вот потом начинается другая проблема: можете ли вы отбирать? Вот сидит, так сказать, мощный толстый Витман, и я знаю, что он, в общем-то, пишет лучше меня, и легче меня, и быстрее меня, но я знаю, сколько у него вещей, которые он никогда никому не показал, которые у него валяются, которые он опубликовывать уже не будет... почему? — потому что вещь либо перезрела, либо он, что называется, потерял к ней интерес. Есть вещи, которые для вас будут упражнениями, и это надо понять.

С. Логинов: Экзерсисы. Я это называю "экзерсисы".

А. Кубатиев: Да, да, да.

С. Логинов: А ты знаешь, как обидно! У меня так редко бывают хорошие названия, и вот моя самая первая... нет, вторая моя повесть называлась "Царь велел меня повесить"...

А. Кубатиев: Названия у тебя все омерзительные.

С. Логинов: ...какое хорошее название — и какая ерунда получилась под этим названием!..

А. Кубатиев: Отложи для другой.

Т.С.: Меня был экзерсис на 32 авторских листа, который участвовал в семинаре Лукьяненко, — я его поставил красиво на полочку, он у меня стоит в распечатанном виде, я иногда до него дотрагиваюсь.

А. Кубатиев: "Унесённые ветром": сидит Маргарет Митчелл вот такого роста, а рядом вот такая вот стопка рукописей.

Из аудитории: А Донцова со своими ста?..

А. Кубатиев: Ой, не надо про Донцову.

Т.С. (вроде): Донцова — это генератор случайных слов.

(В аудитории шум и веселье.)

А. Кубатиев: На ночь не надо. К сожалению, Т***, я, опять же, чувствую себя старым пердуном, это, конечно, очень тяжело, но иногда в этом интерес свой есть... Знаете, потом всё равно, хотя за это кровью приходится платить, мясом вот этим, как Синдбаду-мореходу эту птицу накормить приходится, становится понятно, что всё равно надо отбирать. Пока сейчас вот спонтанно всё это брызжет, это на зависть, это всё хорошо — но потом вдруг становится понятно, что брызжет-то по-прежнему брызжет, а вот вещество, так сказать, брызжет другое совсем. Вот. Если сейчас не научиться, не поставить себе какие-то требования, не поставить себе какие-то фильтры... хотя бы часть, не нужно слишком серьёзно об этом задумываться... Зачем это всё делается? Я повторяю: у фантастики, к сожалению, дидактический посыл очень серьёзный. Она, слава тебе, господи, не философская всё-таки проза... Философская проза — это служебный жанр, он служит, как сказано было, для иллюстрации определённых положений. Поэтому так неинтересно читать 98% утопий. Утопия — это служебное сочинение. Вот. Надо всё равно отбирать. С текстом надо всё равно работать, у слова законы, у него объективные законы, у него семантика... Семантика — это свечение; неправильно наложил свет на свет — вместо оранжевого у тебя получился грязно-фиолетовый. А грязно-фиолетовый действует на мозги даже тех, кто, в общем-то, не очень понимает, что он читает. Оценка складывается глубоко субъективная и, может быть, даже бессознательная, но она сложится, и у него от вас, от вашего текста начинает возникать совсем не то впечатление, которого вы хотели. Мы не можем прогнозировать, что мы на самом деле написали, но процентов на семьдесят это возможно.

С. Логинов: Чувствую слово не мальчика, но редактора.

 

 

(Продолжение следует.)

С. Логинов: Речь идёт от имени некоего, по-видимому, крестьянина, которого зовут странным именем Вуф. По идее, это первая реперная точка, которую ставит нам автор на свою концовку. Уже имя такое странное, в то же время звучит как с выдыханием.

Т.С.: Он там объясняет, почему его так назвали.

С. Логинов: Он не очень объясняет, может быть, мама дала, может быть, папа дала... Первый недостаток рассказа: чрезвычайно длинная преамбула. Ощущение такое, что автор уже писал, но ещё не очень знал, о чём. Он пишет про маму, он пишет про папу, о том, как папа погибал... Тут у меня некоторые сомнения, хотя чёрт его знает, как будет воспринимать мальчик гибель отца на охоте, когда отца распарывает кабан.

А. Кубатиев: Могу сказать. Дело в том, что... прошу прощения, дело в том, что мне довольно много пришлось работать с психологами и детскими психиатрами. Страшнее такие вещи взрослые переносят. У детей эта информация... все эти сказки, которые вы видите в американских боевиках, в триллерах, вернее, где там мальчика изнасиловали — он потом всем за это мстит... У детей это настолько глубоко уходит, настолько компенсируется мощно, что они порой даже под гипнозом эти вещи вспомнить не могут.

Т.С.: Ну, так и есть, он так спокойно относится, мальчик.

С. Логинов: Мальчик относится к этому спокойно. А вот один чисто психологический момент ошибочен: когда прёт вот эта самая опасность на тебя, она кажется гигантской, она кажется много больше, чем есть на самом деле. В состоянии психической вот такой вот травмы может десятилетний ребёнок показаться двухметровым гигантом, и так далее, и так далее. Я наблюдал такие вещи и потом удивлялся, скажем, встретив одного и того же человека, который мне в момент сильнейшего стресса показался кем-то... я даже не думал, что такие вот чудовищные люди под два с половиной метра, всё своими телесами закрывающие, существуют — а потом, когда увидел в обычной обстановке, то выяснилось, что в нём метр шестьдесят. Вот. Хотя телеса были...

Т.С.: Маленький садист-уголовник?

С. Логинов: Да, маленький садист-уголовник жертве может показаться гигантом. И когда ребёнок смотрит, как отца вспарывает кабан — этот кабан, по идее, должен ему показаться не маленьким, который, тем не менее, вспорол, а очень даже огромным. Вообще трудно сказать, как ребёнок на это будет реагировать, и почему он как бы между делом рассказывает эту историю, которая потом не вспоминается, никак не выносится, ничего далее не играет. Трудно сказать. У меня ощущение, что это лишняя сущность.

Т.С.: То есть там их много тогда. Там же он будет на три страницы рассказывать про себя.

С. Логинов: Вот-вот-вот, я и говорю: чудовищно длинная преамбула. Что-то рассказать необходимо. Но отбор необходимого надо провести жёстче. Очень длинно. Рассказывается, какая у него будет девушка, какая у него что... Кстати, "я бросил отца в лесу", а когда принёс, там уже был только голый скелет, когда привёл людей.

Т.С.: Так там же фэнтезийный немножко мир, там же поясняется: термитики какие-то. Почему бы и нет?

С. Логинов: Почему бы и нет? А вот это, по-моему, лишняя сущность — что оставили мёртвое тело в лесу, и через четыре часа остался хорошо обглоданный скелет. Либо эти термитики должны, опять же, как-то где-то играть, либо они оказались лишней сущностью. Ну ладно, вот он прожил здесь, вот он ходит в школу, вот он учит плотницкому искусству, всё хорошо — и я думаю, нам начинают бытовой рассказ. А на самом деле к рассказу всё это отношения не имеет. Значит, невеста, которая тайком от родителей... Вот.

А имеет место, имеет значение следующая вещь: что наш герой любит ходить по горам. Он следопыт. Он знает, он умеет, для него там нет никаких опасностей. Когда местные говорят о том, что где-то в горах водится дракон — ну, где-то в горах водится дракон, исполать ему. Дракон может точно так же и в деревню прийти и всех схавать, так что... ну чего там, всё равно он гуляет по этим горам. Он дракона не боится. Время от времени появляются всевозможные охотники на дракона — вот у нас пошла уже фантастика — которые уходят в горы, возвращаются ни с чем, а некоторые не возвращаются, некоторых находят погибшими от разных естественных причин, а некоторых не находят и начинают говорить, что их съел дракон. Вот, всё хорошо, всё хорошо, до тех пор, пока не появляется некая бригада драконоборцев — группа товарищей, которые решили драконом заняться всерьёз. Кстати, занимаются они драконом вовсе не всерьёз, они нанимают нашего героя по имени Вуф проводником, и дальше он, ни разу не видавший ни дракона, ни его следов, никаких, так сказать, признаков этого дракона, тем не менее, их ведёт. По идее, раз они так собрались, у них должен быть план...

Т.С.: Они ж не за драконом пошли.

С. Логинов: М?

Т.С.: А не понятно, что они не за драконом пошли?

С. Логинов: А вот это не понятно.

Т.С.: Там, между прочим, рассказывается, в чём у них... У них у всех проблема в голове.

С. Логинов: Вот сейчас я к этому как раз и перейду. Если они идут за драконом, то у них должен быть план, как его ловить, и проводник им нужен, постольку поскольку он быстро приведёт их, предположим, если им надо в ущелье, или к речке, или ещё куда-то, он легко выведет их оттуда, когда они дракона поимеют, он подскажет, где, и как, и чем легче питаться, если у них кончится жратва и придётся переходить на сколопендр... этот товарищ умеет там, у него...

А. Кубатиев: ...техника выживания.

С. Логинов: ...техника выживания на высоте, вот эти самые ужасные вот такой величины сколопендры, сороконожки, которые вызывают чувство отвращения, брезгливости, страха у остальных — он её — тюк! — камнем, а потом умеет шкурку поободрать, чешуйки, кишечки выпустить, и там найдётся энное количество мяса, которое можно есть, и даже, в общем-то, не самое плохое, хотя именно в этот момент в рассказе он вроде бы малость этой сороконожкой потравился.

А вот далее возникает следующий странный вопрос: помимо того, что у группы нет плана охоты за драконом, а просто идти... Куда? А вот куда этот поведёт. Ну, я поведу на соседний хутор, там вдовушки неплохие... Нет, он ведёт их зачем-то в горы и конкретно по горам куда-то очень целенаправленно и мучительно тащит. А далее на нескольких страницах описывается, кто идёт за драконом. Идут тринадцать уголовников. Каждый — этот там многократный убийца, эти убийцы такие-то, эти такие-то, этот вор, этот вор, этот ещё кто-то — то есть идёт туда откровенная уголовная банда, которой этот дракон — любому из них — пофигу, если он не обещает либо прощения перед властями, либо чего-то ещё, то есть вполне конкретных вещей. Идут ка-анкретные ребята, которым от дракона если и надо, то что-то ка-анкретное.

А. Кубатиев: Клад, клад. Драконий клад.

С. Логинов: Если бы они шли за драконьим кладом — я бы понял.

А. Кубатиев: Нет, ну это вот обычная такая мотивация в литературе "фэнтези" — если дракон, то клад, самая простая, самая банальная, женщины очень любят такие.

С. Логинов: Нету там ни одного слова о кладе, ничего. Нету. Они идут неясно зачем, совершенно непонятно, зачем им этот дракон.

Т.С.: Так они и сами не знают, зачем они туда идут.

С. Логинов: Они сами этого не знают. В таком случае автор должен особенно хорошо мотивировать и пояснить, чтобы не сейчас Т*** С*** объяснял мне, трижды прочитавшему этот рассказ, что они сами не знают — а чтобы я ну хотя бы при втором прочтении это понял. А этого было не понять. Значит, автор с этим не справился.

Зато потом, во время одного из привалов говорится: а драконы — они, вот, существа такие, они могут, скажем, заснуть на сотню лет или, там, на сколько-то, а могут заснуть, проснуться и, проснувшись, забыть. Ведь дракон же может взять и превратиться в кого-нибудь — вот хоть в скалу каменную, или, там, в горного барана, или вообще в куклу. А проснувшись — забыть, что он дракон, а вовсе не кукла.

А. Кубатиев: У Ле Гуин есть чудесный рассказ, когда дракон — сосед, обыватель оказывается.

С. Логинов: Ну вот. И вот на этом самом месте красным я сделал пометочку... Какую пометочку я сделал?

А. Кубатиев: Дракон — это Вуф.

С. Логинов: Вот-вот. Я написал: "Дракон — это проводник". И сразу тут же совершенно однозначно играет имя: "Ву-уфф!" — пошло пламя. Что дракон — это Вуф. Вот на этом месте, ещё прежде, чем они первый раз обнаруживают следы дракона.

Следы дракона ходят кругами, кругами, кругами вокруг их лагеря. Засыпают герои, сторожа в самое неподходящее время. Сначала все остаются живы, просто с большим трудом их приводят в чувство — которые сторожа, которые могли видеть дракона. Потом начинают погибать, погибать, погибать — ну и, наконец... кончается тем, что проводник Вуф вспоминает, что он дракон, и объявляет: "Мой коготь быстр...", вот эта красивая фраза...

Т.С.: Она взята из стихотворения откровенно, чужого. Цитата.

С. Логинов: ...которая взята откровенно из чужого стихотворения. То есть. Мотивация героев сделана плохо, слишком рано оказывается раскрытой интрига, нет никакой в результате хорошей концовки. Почему всё это случилось? Потому что рассказ написан второпях. Обидно, ибо мы видим хорошую, профессиональную руку человека, который умеет поставить фразу, который может написать сцену, у которого получается диалог... Ну чего ещё? — осталось выстрадать рассказ и написать его несуетливо, неторопливо. Не к конкурсу, не к сроку...

Т.С.: Если не к сроку, я вообще ничего не пишу никогда. Этот рассказ я писал даже не к конкурсу, я просто сказал: "Так, мне нужен послезавтра рассказ". Иначе я вообще не написал бы, его бы и не было.

А. Кубатиев: Самое трудное, когда вот такая вещь появляется — отложить её на месяц, на два, а потом над ней поработать. И вот такого кайфа, который испытываешь, когда вот ты его чистишь, сгоняешь, и когда он начинает гранями, наконец, играть — я другого такого кайфа не знаю. Никакой секс не сравнится.

С. Логинов: Кайф действительно потрясающий, причём здесь есть два способа работы. Первый способ: набросать "рыбу" — вот, скажем, тут типичнейшая "рыба" — потом додумывать, переделывать, перелопачивать, вскрывать, рёбра наружу выворачивать, в общем, всё переделывать. Я, например, так не умею. Я, прежде чем начать писать первое слово, буду ходить, держаться в разных положениях за голову...

А. Кубатиев: "Размозолив от брожения", как сказано у Маяковского.

С. Логинов: Вот-вот-вот, размозолив. Говорить, повторять, обыгрывать какие-то фразы, обкатывать диалоги, и прочее, и прочее, — и сяду писать первое слово к тому времени, когда всё будет в голове. В особенности последняя фраза. Романы так, к сожалению, невозможно написать, поэтому я так долго не писал в своей жизни романов, но рассказы я так пишу до сих пор. Пока рассказ полностью не сформируется — я не сяду его писать. И второй вариант — вот то, что говорил Алан. Какой из них лучше, какой хуже? — оба лучше. Вот какой подходит для склада вашей психики, тот и надо использовать. Но в любом случае вот так вот "а сяду-ка я да напишу рассказ за три дня!"...

Т.С.: Иначе я не умею. Если я себе срок не поставлю — я ничего не напишу.

С. Логинов: Каждому своё. Но тогда вот вы написали, а вы теперь эту вещь не бросайте, а крутите-крутите-крутите-крутите — если можете вот так, как это делает Алан — пока у вас не станет нечто, принципиально отличное от Урсулы Ле Гуин, пока у вас не станет нечто... так, что здесь ещё-то?..

Т.С.: Ещё здесь недавно рассказ в "Полдне" вышел на ту же самую тему. Я не читал его до того, как написал.

Из аудитории: И Сапковского можно сюда же.

С. Логинов: Тут что-то мне ещё очень мощное такое попадалось, не вспонить.

Т.С.: "Сердце ангела".

С. Логинов: Вот этой вещи я тоже не читал.

Т.С.: Это не вещь. Это роман, но он не переводился на русский, по-моему. (Дальше неразборчиво.)

С. Логинов: Так вот, до тех пор, пока не уйдёте от вещей, которые вызывают вот эти ассоциации — тоже нельзя бросать работу над рассказом, вне зависимости от того, какой именно методикой работаете.

 

 

(Продолжение следует.)

Т.С.: Верю.

С. Логинов: Первый из этих самых рассказов — он очень гладко сделан, он очень хорошо вычитанный, во всяком случае... может быть, там можно к чему-то придраться, но при первых чтениях я не нашёл ни мусорных слов, ни откровенных штампов, ничего. А кое-что зелёным подчёркивал, и сейчас, поскольку зелёного нет (С. Логинов потерял файл рассказов Т*** С*** со своими правками и читает его на мастер-классе с чужого ноутбука, неправленый), примеров приводить не буду, здесь вам придётся поверить на слово, что у Т*** есть удачные фразы, которые показывают, что он понимает, что он делает. А вот рассказ сам по себе — вот по большому счёту уже как рассказ — оказывается... ну, не то, чтоб провальным, а каким-то пресным, никаким, рыхлым.

Сюжет следующий: врываются в банк грабители-дробь-террористы, которые понимают, что грабануть банк и уйти незамеченными не удастся, слишком близко полиция и всё остальное, а банк поэтому чувствует себя уверенно и прямо-таки просится, чтобы его грабанули. И они тогда решают: мы не просто его ограбим, мы его ограбим под террор, то есть возьмём заложников, потом стребуем вертолёт, благо что на ближайшей базе есть... Ну и всё это происходит, всё это описывается глазами одной из кассирш, к которой за минуту до этого подошёл странный человек с совершенно мне незнакомым именем. Наверное, это что-нибудь...

Т.С.: Джон Доу. "Джон Доу" — это термин, которым обозначается в США и вообще в Англии неопознанные трупы в морге.

А. Кубатиев: "Dead on arrival". "Прибыл мёртвым".

С. Логинов: Ага...

Т.С.: "Прибыл мёртвым", да. То есть неопознанные трупы, и на них вешается бирочка, и вместо имени пишется: "Джон Доу".

С. Логинов: Ага...

Т.С.: Вот поэтому аллюзия вот на это идёт.

А. Кубатиев: А если женщина, то Джейн.

Т.С.: Да, если женщина, то Джейн Доу.

С. Логинов: Ну вот. Ну не знаю я, так сказать, этого...

Из аудитории: Это повелось с давних пор, когда адвокаты тренировались, у них было для тренировки "Джон Доу" и "Ричард Роу".

Т.С.: Да, ну это очень давний такой термин, он в судебной, в адвокатской практике в США, в Англии, в англоязычных странах.

С. Логинов: Ясно.

А. Кубатиев: Ты слушай, слушай, мы тебя научим.

С. Логинов: Ну, вот это, так сказать, благодарю, потому что для меня многое было... Я видел, что многое завязано на это имя, но тем не менее. Хорошо, теперь я знаю, что это такое, но даже вот это моё знание рассказ не спасает.

Этот самый Джон Доу подходит, документы какие-то, хочет какие-то банковские операции сделать, а после того, как ворвались бандиты, он вместе со всеми заложниками лежит на полу, и так далее, и так далее, и так далее. Уже объявляют, что будут сейчас каждые полчаса убивать по одному заложнику — и даже... Удачный это приём или неудачный? Если этого не сделать, рассказ совсем оказывается пустым, если это сделать, то оказывается поступок и вообще само существование Джона Доу обессмысленным в значительной степени — потому что одного из присутствующих людей поднимают, подтаскивают к стеклянной этой витрине, чтоб его видели снаружи, и стреляют ему из пистолета в голову. Первый труп есть. Полиция идёт на контакты, обещают ещё дополнительно денег, кроме тех, что взяты уже в банке, уже летит вертолёт, а этот тем временем хватает следующего, эту самую девчонку: "Ну что? Сейчас буду её стрелять, или может быть кто-нибудь тут желает..." — фраза какая-то не очень естественная, но она понадобилась автору. Так вот, беда, когда автору понадобилась такая фраза, и герой послушно эту фразу произносит. Ну ладно, это не очень насилие, тем более что данный герой-бандит не есть герой, не есть персонаж, мы ничего не знаем о его психологии. Вот он появился, это действующая функция, и как эта функция авторский произвол она терпит безболезненно, произносит нужную фразу — и тут встаёт это Джон Доу и говорит: "Ну давайте меня следующего".

К тому времени операция по спасению заложников входит в решающую фазу, но бандит успевает нажать на курок и Джону Доу вышибить мозги. Всех остальны спасают. То есть таинственный Джон Доу спасает фактически одного человека, одну эту самую девушку. После чего полисмены обнаруживают, что у человека на руках водительское удостоверение, у человека на руках там... ну, в общем, всё, что там у американцев заменяет паспорт, если он не уезжает, вот этот весь набор документов: страховка... что ещё там?

Т.С.: Медицинский полис. Там я смотрел...

С. Логинов: Да-да-да, здесь совершенно чётко ясно, видно, что Т*** в курсе дела, там нет ни комсомольского билета, ни паспорта, и не предполагается. Всё замечательно. А вот ни в одной базе данных этого товарища нет. Появился откуда-то, и вот он теперь с незарегистрированными документами неопознанный труп.

Почти точка. Потому что к рассказу есть вдруг такой маленький... как бы это сказать... аппендикс, что едут какие-то товарищи и говорят: "А тут вот нехорошо ездить, тут часто автобусы грабят", и прочее — но некто по имени Джон Доу всё равно садится в этот опасный автобус. Тот ли это тот самый Джон Доу, неубиваемый человек, либо кто-то из людей прежде живших вдруг превращается в Джона Доу, или же конденсируется таковой из...

А. Кубатиев: ...некроинформации.

С. Логинов: ...некой информации...

Из аудитории: "Некро-", "некро-".

С. Логинов: А может быть — наоборот.

А. Кубатиев: Кстати, термин существует.

С. Логинов: Я знаю этот термин, но вряд ли из некроинформации будет конденсироваться человек, который своей гибелью спасает.

А. Кубатиев: Позитивное существо.

С. Логинов: Да, некое позитивное существо. Так что из некой информации может быть он синтезируется, не важно, но важно, что есть этот Джон Доу, который опять-таки идёт, чтобы заменить собою, по-видимому, кого-то из погибших.

Мне рассказ показался невыстраданным.

А. Кубатиев: Конструкция.

С. Логинов: Да. Вячеслав Рыбаков называет такие вещи красивым термином "отумизм". Придумалась такая идея, и нарисовалась к ней иллюстрация. Не есть самостоятельная картина: в ней нет второго плана, в ней нет глубинных слоёв восприятия, это именно иллюстрация к какому-то положению. И в частности, вчера я совершенно не удивился, когда Т*** сказал, что это рассказ на конкурс под названием... как?

Т.С.: "Коллекция фантазий", кажется, я уже не помню, я на все конкурсы посылаю.

С. Логинов: Нет, что что-то... "не бывает..."

Т.С.: А! Тема была "Напрасная жертва".

С. Логинов: Да, что "не бывает напрасных жертв". На эту тему придумано вот это положение, к этому положению нарисована иллюстрация, и только. В результате иллюстрация есть, хорошо написанная иллюстрация, грамотно нарисованная иллюстрация — и в какой теперь её том поместить? Где тот текст, к которому?..

Т.С.: В какой-нибудь сборник, посерединке.

С. Логинов: Нет, конечно, это где-нибудь можно опубликовать. Этот рассказ не прославит автора. Да, он его, может быть, не опозорит, но в следующий раз, наверное, надо очень подумать — а стоит ли такого рода рассказ писать.

Т.С.: (Неразборчивая запись.)

С. Логинов: Ну хорошо, то есть это что-то внелитературное. "Жертва не бывает напрасной, — ответил его собеседник. — Кстати рад познакомиться. Меня зовут Джон Доу". И только.

 

 

(Продолжение следует.)

В.Р.: (Запись большей частью неразборчива, передаю общий смысл.) Это из статьи, "Наука и жизнь", "зов Полярной звезды", известное явление. Когда полярное сияние вызывает достаточно мистическое воздействие — это случаи реальные — на природу человека. Человеку может так взглючнуться, что он и пойдёт себе на север, к Полярной звезде...

С. Логинов: Это может быть и из-за темноты, из-за чего угодно. Человек, живущий в экстремальных условиях, может глюкнуться реально из-за чего угодно. И соответствующая пресса может написать это и представить вот так. Всё хорошо, автор фантаст, написал вот так, что теперь все глюкнулись и, подобно тому, как лемминги в море идут, так эти босиком по снегу бегут за Полярной звездой, одному кажется, что там рубины падают, другому кажется, что там, наконец, тепло, третьему ещё что-то кажется... И единственного фельдшера, который разбирается в происходящем, стукнули табуреткой по голове. Точка.

Вот эта самая точка вызывает резкое недоумение. Ну хорошо. Суть рассказа: жили-были люди, потом на них шмякнулось, и они умерли. Это рассказ? Это не рассказ. Мы ничего не знаем об этих людях, мы ничего не знаем, как они дошли до жизни такой, заслужили ли они тем или иным способом эту, так сказать, мясорубку, которую устроил им автор. И что из этого дальше следует? То есть фактически нам дали маленькую людоедскую картинку, и говорят: "Наслаждайтесь". Тот, кто не хочет наслаждаться... Да, написано довольно прилично, я даже здесь, прочитавши, потом не стал выбирать конкретно — вот это слово, может быть, не очень удачно, а вот это очень удачно. Написано весьма пристойно. Но зачем этот рассказ написан? какая в нём человеческая составляющая? что отзовётся в душе родственным и близким?.. Далеко не все зимовали в тундре. Все вот эти самые глюки помрачённого сознания — чужды. С комаром в одной комнате зимовали (sic) все, и картинка становится ясна, близка, родна, и дальше, когда она доходит до сюрреализма, мы её воспринимаем — получился рассказ. Здесь — исходник чужд, и, значит, нужны люди, их проблемы и объяснение, почему вдруг их так съело. А этого ничего нет, и получилось, что и рассказа как такового нет. То есть это неудача.

Ну и диалоги... Зачем эти диалоги? "Повара не видал?" "Видел. Он Толяна зарубил". "Клёво. Нам больше достанется". "Чего?" "Рубинов". Ну... Я б сказал, что делать с этим рассказом. Но поскольку рассказ на две странички, то... мне тоже доводилось, да ещё, наверное, и доведётся в будущем писать рассказы на две странички, которые оказались неудачными.

В.Р.: Подождите. У вас на какой фразе заканчивается? Слово? Последнее?

С. Логинов: "Врёт фельдшер!"

В.Р.: Ну, всё нормально.

С. Логинов: "Врёт фельдшер!" Единственный человек, который разобрался, в чём дело, и никуда не...

В.Р.: Я думал, действительно на том моменте, где его табуреткой зарубил, а остальное как бы...

С. Логинов: Нет, "врёт фельдшер".

А. Кубатиев: Много таких рассказов и повестей, где человек остаётся один на всём земном шаре. Помните была чудная книжка детская "Пале один на свете"?

С. Логинов: Угу.

А. Кубатиев: Цыганова помнишь, "Птицелов"?..

С. Логинов: Цыганова? Да.

А. Кубатиев: ...где он идёт через зимний этот мир и не может до конца, не хочет верить, что он один остался. Полунина лучшая вещь была, "Дождь"...

С. Логинов: Какая "лучшая"?! Мы одновременно... я привёз свои "Часы" и Полунин свой "Дождь", он в половину того, что я в свои "Часы" написал, не сумел, а его вещь в четыре раза больше...

А. Кубатиев: Лучшая вещь Полунина.

С. Логинов: Но она же... всё равно...

А. Кубатиев: Не спорю. Но там, понимаете, зачем-то это всё есть. А просто нарисовать картинку, чтобы это всё было видно... Фантастика, она, к сожалению, мерзавка... в неё сам по себе заложен довольно сильный дидактический момент: если ты не поучишь чему-то, не выскажешься относительно чего-то — что-то не работает, видимо, какая-то существенная часть механизма. А самый ужас бывает, когда ты делаешь это прямо, как в "Карнавальной ночи", помните, когда он там редактирует клоунский этот самый номер, и говорит: "Вы прямо скажите: позор товарищу такому-то, который имеет половые связи на стороне". Вот. Чем непрямее здесь это делается, тем, как ни странно, это сильнее доходит.

 

 

(Продолжение следует.)

Дальше появляются некоторые недостатки. Слишком рано и слишком "в лоб", тем более для такого короткого рассказа, начинает автор создавать негативный образ своего дачника. Вот страшный образ комариного... этого самого, комариной штуки — создан сразу и удачно. А здесь он вскакивает... "брезгливо отёр пот с рыхлой туши". Ну за что же так? Мягчей надо, мягчей, постепенно...

А. Кубатиев: Само действие: представляешь, как он отирает всю тушу?

С. Логинов: Само действие. Ведь читатель-то себя уже как бы совместил с этим героем. Вот я, предположим, вскакиваю в ночи — ну да, потный, жаркий, да, разумеется, — но я никогда о себе не скажу: "туша"... хотя уж у меня-то есть... с чего отирать пот. И вот эта штука начинает: "А! Автор здесь — против героя!"

В.Р.: Ну, под конец...

С. Логинов: Вот автор может героя довести до чего угодно, вплоть до того, что в сортире утопить — но автор не должен быть против героя, не должен.

Так. "По животу бить оказалось удобнее, чем в ухо", когда комар начинает... Да, действительно. "Но едва ли приятней". Нет. (Сильно хлопает себя по животу.) А вот по уху я себя так не рискну. Так что — не пробовал автор...

В.Р.: Смотря куда попасть. Если поддых, то...

С. Логинов: Не пробовал автор раздеться и в душной комнате, в темноте ловить на себе комаров. Не пробовал. Да, по пузу бить удобнее — и легче. Не дай бог вот по уху себя саданёшь — плохо будет.

А. Кубатиев: Звону на полчаса и, так сказать, чувствуешь себя в лёгком нокауте.

С. Логинов: Угу. В***, лишние слова сами вычеркните. Особенно притяжательные местоимения. Так, вот опять хорошая фраза. Когда у него перегорают пробки, нет ничего, комара не поймаешь, и вот он находит свечки и спички: "Огонь, хвала Прометею!" Хорошо, хорошо. Вот тут начинаешь опять сочувствовать герою, всё-таки автор не окончательно его избивает. Ну, замечательно. Красивые слова, что комар "вальсирует в воздухе".

Понятно, о чём идёт речь. Товарищ ночью мечется по дому, пытается этих самых... двух-трёх, больше ведь не надо, туча комаров... к чему этот хоррор? Ну, здесь у него штуки четыре-пять.

В.Р.: Три.

С. Логинов: Три. Вот как раз тот самый идеал, когда три комара доводят человека до сумасшествия. И вот когда... — ну, пришлось мне отбрасываться от недоброжелательных фраз, я их вычеркнул бирюзовым цветом, но продолжаем сочувствовать герою — и когда он хватает швабру, или когда он начинает отмахиваться от комаров простынёй — ясно: боже мой, ведь не поможет простыня, да что ж ты делаешь, положь швабру, адьёт! Не торопясь бить надо, ты дай ему присосаться, ты потерпи, а потом — чпок! — насмерть. А он, дурак...

В.Р.: На живца он его уже ловил.

С. Логинов: Он на живца ловил, пытаясь под одеялом скрыться, выставив маленький кусочек. Вот это — это никогда не помогает. Никогда, поверьте человеку...

В.Р.: Помогает! Я ловил, и у меня помогало много раз.

С. Логинов: Это можно поймать и убить отдельного комара. Но от комаров это не помогает.

В.Р.: Желательно, около уха. Чтобы слышно было, как он пищит.

С. Логинов: Так вот, помогает реально от комаров — таки да, зажечь свет, обойти, сидящих на потолке поснимать...

В.Р.: Всосать их пылесосом.

С. Логинов: У меня нет пылесоса. Который вот так летит — аплодисментами (хлопает) аки моль — и вот это — это помогает. Минут на десять. Потом через какие-то щёлки новые приползут. Но за десять минут надо успеть уснуть.

А. Кубатиев: Ну это гиперболизация хорошая, доведение до абсурда.

С. Логинов: Да. Вот доведение до абсурда автор нам делает — размахивание сначала простынёй, когда читатель хватается за голову и говорит: "Братец, да ты же сейчас до плохого дойдёшь!" — потом расставление массы свечек... По уму свечку надо было ставить одну, и тогда они к свету потянутся, и там можно отловить. Этот дурак уже ставит много свечек, и мы знаем: "Братец, дело закончится худо". Дом, в котором стоит десять горящих свечей и носится адьёт со шваброй, — обречён, обречён изначально. В дом придёт зло. Здесь автор сделал хорошо. Нам жалко героя.

Ну и кончается тем, что он, гонясь именно за самым главным комаром, не удовлетворяется тем, что выгнал его в сени, гонится за ним туда — а там их много других, много — гонится за ним до туалета и с разгона... Я не знаю, что там за досточки в этом туалете. Обычно на туалет идёт половая доска, или "сороковка", по меньшей мере, либо "семидесятка", которую танком не проломишь. Очевидно, именно на этот случай. Но автор выстроил свой туалет из ящичных досочек, из не знаю чего. Бедный герой с размаху проваливается в очко, проломив, соответственно, дырку. Да, здесь хорошо сказано, что "центнер на бреющем полете — не мелочь", и поэтому мы в это верим, хотя элементарнейший расчёт — где там наш сопромат? — показывает, что не получится. Но мы верим, это фантастическое допущение автора.

А вот он туда падает. И тут уже понимаешь, что получает он поделом. Потому что туалет не выгребен. Потому что под домом оказывается яма такая, в которой возможно утонуть. Под настоящим деревенским домом такие ямы не делаются, потому что жить в этом доме будет нельзя. Но здесь вот есть.

И вот тут опять у меня появляется радостная "зелень", потому что автор сумел лаконично описать переживания товарища, который вмазался... в то, во что он вмазался. "Чуть трепещущая опарышами жижа..." Всё, картина создана. "...Доходила ему до грудей" — вот не надо было там "тушу", здесь всё сказано. Мы знаем, что центнер, мы теперь видим, что это рыхлый центнер. "До грудей".

А. Кубатиев: Я бы добавил: "отвислых". (Смех в аудитории.)

С. Логинов: Так. Не учи. Не порти человеку нарождающийся тонкий вкус.

А. Кубатиев: Нет, это ещё тоньше, до этого дорасти надо.

С. Логинов: И тут же немедленно идут лишние слова. "Если что ещё и". Не странное ли словосочетание?

В.Р.: "Ещё" убрать.

С. Логинов: "В глубинах из окончательно перебродившего отстоя". Во-первых, не может быть "окончательно" — он ещё вчера только или перед сном туда сходил и туда добавил нечто, что не успело перебродить. А если уже перебродило — это уже тогда не интересно, там уже опарышей не будет. Так что лишние слова, лишние.

В.Р.: В глубине — перебродивший, сверху — ещё свежий. Он же разделяется. Сантехнику поверьте.

С. Логинов: А я ежегодно разношу это дело по огороду. (Смех в аудитории.)

А. Кубатиев: Какая красотища...

С. Логинов: Два специалиста... (В аудитории становится шумно.)

В.Р.: ...маленькая дырочка, здесь — глобальный колодец...

А. Кубатиев: ...не хватает биофизика, который в этом выискивал бы...

С. Логинов: Откуда в деревенском доме глобальный колодец выгребной, к которому надо подгонять цистерну?

В.Р.: (Смеётся, говорит что-то про старые усадьбы.)

С. Логинов: Не знаю, этого не сказано. Мы можем представить себе дачный домик, мы можем представить деревенскую избу. Либо нужно показать, что это старая усадьба, или что он живёт в бывшем детском саду, где не вывозилось...

В.Р.: Это была локальная шутка...

А. Кубатиев: Ну это можно допустить, в конце концов.

С. Логинов: Ладно, можно допустить. А вот последний раз, когда... раз, два, три, четыре, пять, шесть восклицательных знаков, и ничего больше, — "взревел Николай страшным, вибрирующим басом" — либо здесь можно поставить многоточие и один... ну или, если вы очень любите восклицательные знаки, — три восклицательных знака... либо можно было попытаться написать что-либо нечленораздельное, не знаю, не буду подсказывать, и то, и другое не самый лучший вариант. А одни восклицательные знаки, напоминающие заборчик — это... если те варианты, которые я предлагаю, они нехороши, то этот совсем плох. Он ещё хуже. Вот так вот, что именно "взревел он" — подумать и сделать.

Ну и, понятно, бедняга сидит, вместо того, чтобы как-то там пытаться, стенки нащупать, вылезать, он думает: "Только бы, чтоб не засосало, главное не шевельнуться", — хотя надо бы выпростать руки и так по поверхности немножко... так действует человек, который намеревается спастись. А этот намеревается всё-таки прикончить комара. И вот эта идея доводит уже рассказ до полного сюрреализма. Хорошо сделано, когда в конце вот такая вот сюрреалистическая штука: комар на его измазанную дерьмом плешь пикирует — и он — бомс! — и вбивает себя с головой туда. Конец, хэппи-энд, все пляшут и поют.

Рассказ за небольшой стилистической правкой вполне закончен в своём безобразии и может быть напечатан в любом издании, которое согласится с сортирной тематикой. Да, действительно, сделано очень сочное, хотя очень неаппетитное описание, он короток, он энергичен, мускулист. Требует небольшой стилистической правки, с которой В*** справится. Ну а в остальном... хорошо.

 

 

(Продолжение следует.)