Маленькая Василиса очень хотела собаку. Мы тогда ходили к детскому психологу, и та сказала:
— Начните с чего-нибудь попроще. С хомячка, например.
— Да, да! — закричала Василиса. — Мама, папа, можно мне хомячка? Я буду его кормить и с ним играть!
Видимо, психологов учат смягчать удар. Вместо того, чтобы рубануть в плеча "у тебя НИКОГДА не будет собаки. Можешь поверить, ха-ха-ха. В следующий раз придешь в понедельник", она начала издалека:
— Тебе нужно привыкать нести ответственность.
Родители (то есть мы) переглянулись. Фактически психолог сказала: "Теперь вы будете НАВСЕГДА прикованы к Москве, неудачники. Родственников у вас здесь нет, друзья далеко. Ха-ха-ха, забудьте об отпуске на море. Следующий сеанс в понедельник".
— Ээ... у нас же есть кошка. Фифа.
— Она со мной не играет!
— Она ни с кем не играет, — парировал я. Кажется, не очень удачно.
Мы попытались найти плюсы. Жена:
— С хомяком не нужно гулять.
— Зато они сбегают. У моего друга в детстве был хомяк, он прогрыз железную клетку, сбежал, а потом полгода партизанил. Полквартиры погрыз.
— Друг?
— Хомяк. И еще они пахнут.
— Морская свинка, — сказала жена, подумав. — Они хотя бы милые.
— Не вариант. Знаешь, какие они шумные? Колодан сказал, морские свинки любят свистеть.
— Свистеть?!
Писатель Колодан все знает о животных и экзотической кухне. Надеюсь, это никак не связано.
— Да! Зато свинку можно везде с собой возить. Раньше моряки морских свинок по всему свету возили.
— Зачем?
— Чтобы есть. Корабль плавает годами, а свинки свистят. И все тише, тише...
Представив себе хомяка, чайной ложкой роющего тоннель, как в "Побеге из Шоушенка" и морскую свинку, дающую рок-концерт (Энджи... о, Ээээнджи), жена сдалась. Почти.
— Может, тогда собаку? — спросила она в отчаянии. — Раз уж все равно.
— Нет.
У меня фобия на собак. В детстве, когда мне было лет пять, меня укусила собака -- в щеку. В тот день я храбро решил не бояться больше собак (а я боялся, у нас в Старом Вартовске их были стаи) и вышел играть. Мы играли, играли. У соседнего балка была песчаная насыпь. Мы строили там города, лепили куличики, рыли котлованы. А маленькая собака соседей за нами наблюдала. Вернее, наблюдала за мной. Я чувствовал взгляд ее темных глаз. Но я решил не бояться, и держался изо всех сил. Я смотрел страху в глаза. Я набил ведерко песком, наклонился перевернуть... Собачка бросилась. Резкая боль пронзила лицо.
Я пришел домой, рыдая и держась за щеку. Боль была невероятная.
С тех пор я собак вообще не люблю.
— Лучше тогда крысу. Говорят, они очень умные.
— Нет! — жену передернуло. У нее фобия на крыс. Возможно, она единственный человек, которого тошнит от мультика "Рататуй", а не от того факта, что крысы готовят еду.
— Шиншиллу?
— Они очень нежные. Их нельзя пугать, они от этого болеют и умирают.
— А ты откуда знаешь? — поразился я.
— Дочь нашего директора рассказывала. И ты знаешь, сколько они стоят?
— Ласку?
— Она хищник!
— Ладно, делать нечего, — я вздохнул. — Пойдем за хомяком.
Василиса запрыгала от счастья и села в машину. Мы поехали за бюджетным хомяком.
Зоомагазин был в торговом центре, отделен стеклянной стеной. За стеклом лежали котята и, обняв миску, счастливо спал щенок ротвейлера. Во сне он выглядел вполне безопасным. Маленькая Василиса, наморщив лоб, внимательно изучила каждого.
— Может, мы все-таки войдем?! — не выдержал наконец я.
Василиса вздохнула.
Внутри пахло сыростью, опилками и родительским отчаянием.
— Хомяки пахнут, — сообщила продавец первым делом. — Иногда кусаются.
— Я знаю, — мужественно ответил я. — Можно посмотреть всех?
Сирийский хомячок напоминал похмельного хипстера. Он расслабленно возлежал в опилках, словно после лечебной марихуаны. В соседнем аквариуме мелкие, с пятачок, джунгарские хомячки вели активную жизнь. Их было с десяток, все серенькие и бойкие. По крайней мере, подумал я, места они займут немного. Уже хорошо. От клеток шел сильный животных запах. Я поморщился.
— Джунгары агрессивные, — сообщила продавец. — Но вы ведь знаете? В руки их не взять.
Василиса отстранилась от клетки и быстро замотала головой.
— Не хочу, — сказала она.
— А этот? — я показал на хипстера. — Этот-то нормальный? Василиса, может этого возьмем?
— А это кто? — спросила жена. Она показала на другую клетку, побольше. — Тушканчики?
— Это мышки-песчанки.
В большой клетке три разноцветных создания грациозно суетились. Они были меньше сирийца, но крупнее джунгаров, с длинными хвостами с кисточками. Одно из созданий -- серое -- прыгнуло и оказалось на домике. Ничего себе. Василиса смотрела, как завороженная. Такие крошечные кенгуру. Мордочки симпатичные, как у мышек из мультика.
— Может, нам взять такую вместо хомяка?
— Прекрасная идея, — сказала продавец зоомагазина. — Песчанки чистоплотны, общительны, любят играть и приятно пахнут. Хотите подержать?
Василиса, конечно, хотела. Продавец поймала и посадила песчанку ей в ладони. Бежевая песчанка высунула голову и задвигала носом. Симпатичная.
— Видите в басейне песок? Они принимают тут ванну. Песчанки очень чистоплотны.
Действительно, от клетки совсем не пахло.
— Ничего себе, — сказала жена.
— Э, а что она делает? — спросил я. Мышь, похожая на бурундука, теперь быстро-быстро перебирала лапками на боку серого, словно делала ему "рельсы, рельсы, шпалы, шпалы".
— Массаж, — сказала продавец. — А вообще, они тут все мальчики.
— Хмм.
— Родные братья, — подтвердила продавец. — Ну, что вы решили?
— Спасибо, мы сейчас подумаем.
Мы отошли в отдел к рыбам и устроили семейный совет. Я хочу песчанку, сказала Василиса. А хомяка? Хомяка не хочу.
Ладно, решили мы. Песчанка всяко круче, чем хомяк. И практичнее. Продавец обрадовалась.
— Прекрасно! Сколько песчанок вы хотите взять?
И тут я что-то заподозрил.
— Ээ... вообще-то, одного.
Продавец покачала головой. Большая ошибка.
— Вы понимаете, это общественные животные. Им нужна компания. В одиночестве они чахнут и умирают.
— Черт.
Такого подвоха от песчанок я не ожидал.
— Тогда двух, — решил я.
— А третий останется один? Понимаете, — в голосе девушки прорезалась блюзовая хрипотца, — в одиночестве они чахнут и умирают...
Я против воли представил, как поседевший мышь в потертом плаще устало заходит в полутемный бар, садится у стойки. Залпом опрокинув двойной бурбон, говорит бармену "Они все мертвы, эти старые пилоты" и, уронив голову на руки, задремывает на стойке под серый унылый блюз. Ему снятся аэропланы, небо в дымных росчерках, пулеметный огонь и лица друзей. Я встряхнулся:
— Ладно! Возьмем всех. И вон ту клетку...
Продавец покачала головой.
— Что не так?
— Это клетка для одной песчанки. А у вас их трое.
— Черт!
В итоге мы купили большую клетку, в два этажа -- нижний стеклянный, верхний решетчатый. С нижнего на верхний вела съемная лестница. К клетке взяли поилку, кукурузный наполнитель, песок для бассейна, белый кальций для зубов, пачку корма и витамины, колесо, чтобы бегать, и мешок сена, чтобы песчанки строили из него гнездо. Я подумал, что на такие деньги можно завести в хозяйстве лошадь. Возможно, даже породистую.
Василиса, сидя в машине, крепко прижимала к груди банку с песчанками.
Мы вернулись домой, помыли и поставили клетку. Запустили песчанок. И сели всей семьей перед клеткой, вместо телевизора...
Песчанки были -- один серый, другой бежевый, третий похож на бурундука, даже с полоской на спине. Они ели, копались в наполнителе, выискивая зернышки кукурузы, смешно пили воду, чистили в песке шкурки и делали друг другу массаж. Лихо запрыгивали с нижнего этажа на верхний, без всякой лестницы, крутили колесо. Потом зачем-то уронили лестницу и закопали ее в опилки. Деловито начали строить гнездо. Они были смешные и дружные.
Василиса насыпала мышкам корма и дала им имена. Ее круглое личико светилось тройным счастьем. Видимо, она уже начала чувствовать ответственность, подумал я.
Несколько часов пролетело незаметно. Василису еле загнали спать. Перед сном она пожелала питомцам спокойной ночи и засопела, подложив ладошки под щеку.
Так в нашем доме появились песчанки. Три танкиста, три веселых брата.
Ко мне прозвища не пристают. С детского сада меня называют по имени: Дима, Диман, Димон, Шимун. Иногда как производное: Димыч.
Но однажды у меня было прозвище. И я им очень гордился.
Советский Союз.
Ярик, сын нашего соседа по лестничной площадке и мой друг — он был на два года старше и в полтора раза крупнее — фанат боевых искусств. Его комната была увешана плакатами с Брюсом Ли, Чак Норрисом и девушками из Плейбоя (не спрашивайте).
У Ярика были самодельные нунчаки, макивара и штаны, как у Брюса Ли. Утяжелители, для которых он выплавил свинец из аккумуляторов, и повязка с иероглифами. И целый ворох фотокопий с различных руководств — от Уэсибы на французском до школы Чой из "Техники молодежи".
Ярик выглядел как молодой Серебряков из фильма "Фанат". Резкие скулы, светлый ежик. И стальная нить внутри.
Ярик тренировался семь дней в неделю.
Он был настоящая боевая машина.
Ярик был пробивным не только с ноги. Он договорился со школьным начальством, чтобы нам давали ключи от спортзала. Мы сначала ходили толпой, потом толпа поредела, остались только настоящие адепты. То есть, мы двое. После занятия нужно было сложить маты, а каждый мяч или скакалку вернуть на прежнее место.
В тот вечер мы тренировались. Ярик держал самодельную "лапу" на уровне своей головы, я бил ногами. Я был боец в весе пера, но техничный и с прекрасной растяжкой.
— Комбинацию работай, — говорил Ярик. — Резче! Ну!
И тут мы поняли, что в дверях спортивного зала давно кто-то стоит и смотрит на нас.
Незнакомец прошел в зал, мягко шлепая. Невысокого роста, лет сорока. В майке, в растянутых штанах-трико и в тапочках на босу ногу. Темные волосы у пришельца были до плеч, как у белорусских "Песняров". Лицо помятое, но доброе. Глаза стального цвета. Под мышкой свернутая в трубку газета.
Больше всего он напоминал актера Дэвида Кэррадайна из "Убить Билла". Это я сейчас понимаю. Такой советский ассасин Билл. Тогда я подумал, что он бичует или любит выпить.
— Вы что-то хотели? — спросил Ярик и выпрямился. В Ярике метр восемьдесят, пятнадцать лет, мышцы, рефлексы, скорость и ведро тестостерона. Ярик резкий, Ярик мог и с маваши зайти.
— Хорошо работаете, ребята, — сказал Билл мягко. — А как насчет акробатики?
Страха в нем не было. Совсем.
Так в нашу с Яриком жизнь, как в настоящем фильме кунг-фу, вошел мастер, сенсей или, как говорят истинные знатоки видеосалона и бледных фотокопий "36 стоек Шаолиня" — шифу.
Позже Ярик спросил, какой стиль практикует Билл, тот ответил, что стиль "вин-чунь" и "пьяницы". Ярик заявил — с юношеским максимализмом: я бы в твоем возрасте, Степаныч, практиковал классическое каратэ шотокан. Как Чак Норрис. Это красиво.
Билл мягко улыбнулся и ничего не ответил. Он давно выбрал свой путь.
Оказалось, Килл Билл — тренер по акробатике (тогда никто не говорил "спортивная", просто акробатика), теперь будет вести секцию в нашей школе. А еще он ночной сторож по совместительству, потому что сторожу положена комната. И фанатик боевых искусств.
Они с Яриком устроили легкий спарринг, причем Килл Билл даже тапочки не снял. Двигался он плавно и быстро. Странно, но его маваши в тапочках совсем не казалось смешным.
Когда Степаныч ушел, я спросил у Ярика:
— Ну что?
— Будем с тобой делать парный номер.
— По кунг-фу? — удивился я.
— По акробатике.
Так и получилось. Мы делали номер по вечерам, а по утрам три раза в неделю я ходил на секцию акробатики. И частенько просыпал начало. На вечерних занятиях мы с Яриком повторяли тао кунг-фу и каратэ-до, отжимались на кулаках и пальцах, бегали с утяжелителями и спарринговали до посинения, а потом приходил Килл Билл, и я прыгал заднее сальто с яриковых плеч и с камеры, вставал ему на руки, а Ярик поднимал меня под потолок на вытянутых руках. Он был зверски сильный, но мне все равно было страшно.
Я приходил домой и падал. Всю ночь мне снилось, как меня медленно и мучительно растягивают между слонами. Я просыпался от боли в спине и коленях. До слез. А утром вставал на секцию акробатики.
После разминки мы шли на дорожку. Разбегаешься и прыгаешь. После занятий с Яриком это было отдыхом.
— Дмитрий Овчинников, Советский Союз, — объявлял Билл торжественно. Такой чести удостаивался только я. Кажется, он видел во мне будущую гордость советского спорта. — Поехали!
Я поднимал руки, выпрямлялся.
Вперед!
На акробатике пацанов было только двое, я и один мальчишка. Девчонки иронично называли меня "Советский Союз" и завидовали моей растяжке. "Советский Союз", думал я. Вот это прозвище! Великий, могучий, добрый и всегда на страже справедливости и защиты природы.
А потом Советского Союза не стало.
У китайцев есть старинное проклятие. "Чтобы ты жил в эпоху перемен". Мы, подростки, жили в эпоху перемен и это было невероятно интересное время. Возможно, потому что мы менялись вместе с ним. Стремительно, бурно, яростно и необратимо. На разрыв.
Время было — как взрыв петарды в руках. Грохот, вспышка, искры в глазах, лужа крови и оторванные пальцы. А тебе все еще весело.
Прыгая заднее сальто, я разбил колено. И потом еще много лет хромал в сырую погоду. Номера не получилось. Ярик занимался в секции рукопашного боя и ездил на подпольные соревнования. Килл Билл ушел из школы, акробатику закрыли. Больше я его не видел.
Через два года Ярик ушел в армию и попал в морскую пехоту. Говорят, вырубил проверяльщика с одного удара. Разведка морской пехоты, Дальний Восток. Позже, вернувшись, рассказывал, как к ним приезжал сенсей "джиу-джитсу" из Японии и давал мастер-классы.
После ухода Ярика в армию я потерял интерес к кунг-фу и записался в секцию каратэ шотокан.
Просто это была классика.
Время кошачьих криков Брюса Ли сменилось временем прямого удара в нос.
Утром АА и ОИ вызвал к себе руководитель Ансамбля, недавно назначенный Радкин. Не родственник, как он говорил о себе. "А жаль", подумала АА. Таланта знаменитого тезки там бы немного не помешало.
Радкин привычно забегал по кабинету, блестя галстуком.
— Вы не работали у Лoктева! — он хотел сказать "мне донесли", но в последний момент передумал: — Мне сообщили. Вы все врете!
АА семьдесят пять, ОИ шестьдесят с лишним, Радкину — за пятьдесят. Самое время бросаться детскими обидами.
Анна Алексеевна онемела. Как интеллигентный человек, она всегда терялась при столкновении с откровенным хамством.
— Да, не работала, — спокойно сказала Ольга Ивановна за нее. — А все почему?
ОИ — боевая единица этого дуэта. Если на ОИ наедут на рынке дагестанцы, то уйдут, раскаявшись, и с проверенным диапазоном голоса.
И Ольга Ивановна рассказала, что действительно, АА не работала лично с Лoктевым, но тот ее прекрасно знал. Дело было так. У Лoктева в Ансамбле занимались дети, которые в свободные дни пели в школьном хоре. И Лoктев обратил внимание, насколько эти хористы быстрее развиваются и лучше схватывают материал. Он спросил у детей, в чем причина. Дети рассказали. В той школе хор вела молодая еще совсем, двадцатилетняя Анна Алексеевна.
И "старик Лoктев нас заметил". Лoктев лично отправился на занятие. И высоко оценил талант молодой преподавательницы. Когда он умирал, то завещал ученикам найти АА и привести в Ансамбль. Только ей могу передать свое дело, сказал Лoктев.
Так Анна Алексеевна оказалась в Ансамбле, закончила рассказ ОИ.
Радкин побагровел и надулся. Синьор Помидор в костюме от Юдашкина. АА всегда опасалась, что однажды Радкин надуется так, что взорвется. Лопнет, как передутый красный шарик. И стекла в кабинете повылетают. Жалко, человек все-таки. Так уж пусть лучше орет, пар спускает.
— Мы на самом деле любители, — разоткровенничалась АА позже, среди своих. Она пила чай, чтобы справиться с нервным потрясением. Родители и дети перед ней, все, кто остались с "Пионером". — Так не преподают в консерваториях. Вот вы думаете, мы все знаем и умеем. А у нас с ОИ таланта бы не хватило попасть в консерваторию. Не те данные. Единственное, что мы умеем: это учить. По-своему, иногда наощупь. Прежний директор Ансамбля мне говорил: Аня, ну что ты возишься с каждой нотой? Что ты одну песню месяцами делаешь? Сделай начало и конец, а середина так пройдет. Так даже в профессиональных оркестрах делают. А я так не могу. Нам с Олей надо идеально.
Сказала и почувствовала себя беспомощной. Кому нужен этот идеал? Сейчас в ходу "американская" система. Ребенок черточку провел, сказал "а!" и все хвалят и хлопают. Вон на концерте "Юность" сфальшивила, стыдно слушать, а все в зале аплодировали и кричали "браво". Куда это годится? Куда?
Пасхальный фестиваль во Владимире. Зал Дворянского собрания, великолепная акустика.
Торжественное открытие. Камерные хоры со всей России. Камерный хор Большого Театра, камерный хор Храма Христа Спасителя и прочие.
Профессионалы.
Перед самой поездкой АА и ОИ вызвал к себе Радкин. Бегал по кабинету в костюме от Юдашкина.
— Куда вы едете? — кричал Радкин в запале. — Вы... позорите хор! Это пасхальный фестиваль! Там только профессионалы, куда вы-то лезете?! Любители!!
Анна Алексеевна молчала. ОИ тоже молчала, но с вызовом — она решила игнорировать Радкина.
Хор "Пионер" готовится. Белые юбочки, синие жилетки, косички. АА вздохнула. Десять девочек, все, что осталось от огромного хора "Юность", которым она руководила раньше. Главный хормейстер Ансамбля. Сейчас смешно звучит, а раньше звучало гордо и красиво. Сейчас у "Юности" новая хормейстер — ее бывшая ученица. А ее, старуху, прогнали прочь, как короля Лира. Сплошной Шекспир в нашем Ансамбле.
Перед самым выступлением организаторам фестиваля позвонил Радкин. И наговорил много всего.
И организаторы резко охладели к хору. Отношение стало, как к самозванцам и выскочкам.
Все стерпели.
— Спокойно, — сказала АА девочкам, хотя на сердце точно камень лег. — Выступаем как обычно. Танечка, выводи их.
Время начинать.
Да не тут-то было.
Даже рояль не открыли им. Девочки выстроились на сцене — белые юбочки-плиссе, синие жилетки. Косички и испуганные глаза.
И зал перед ними — огромный. В зале профессионалы. Некоторые даже переглядываются — почему этих так шпыняют? Словно приблудных собак. Словно чужих.
Ольге Ивановне не открыли рояль. Хорошо, она с собой возит маленький синтезатор для репетиций. Вот и пригодился.
А чтобы задать тон девочкам, пришлось ей подуть в маленькую дудочку.
"Ничего, ничего", — пробормотала АА.
Настроились. Взяли "ля".
Недоброжелательность сгустилась над ними, словно туча. Это профи. Сейчас эти, приблудные, выступят и с освистаем. Нет, просто промолчил — и пусть едут себе. Дети все-таки. Любителям здесь не место. Нет ничего хуже, чем выступать перед профи, если ты — не профи. Словно перед тобой каменная стена.
И вот, взмах руки...
И вдруг — чисто, как серебряная нить, как туманная дымка на рассвете:
— Выйду ночью в поле с конем, ночкой темной тихо пойдем...
И многоголосица. Когда-то лoктевцы выступали с Александровским ансамблем, так александровцы говорили: ну вы даете, мы так не можем. А теперь они мертвы, эти профи. Эх, мальчики, подумала АА с горечью. Сколько вас погибло в том самолете...
И зал замер.
Притих.
— Мы пойдем с конем по полю вдвоем... — выводили юные голоса. — мы пойдем с конем по полю, пойдем...
Последняя нота затихла. Пауза. Тишина.
Анна Алексеевна повернулась. Девочки ждут, что будет.
И вдруг — зал встал. Профи встали. И начали аплодировать. И аплодировали — стоя.
У Анны Алексеевны на мгновение подкосились ноги.
Надо петь следующую песню, а аплодисменты все не стихают.
Так и начали "Веники" под аплодисменты.
...
Радкин позвонил еще раз. Неизвестно, что сказал ему директор пасхального фестиваля, но стекла в кабинете Радкина внезапно дрогнули, как от воздушной волны, задрожали... А кто-то даже слышал хлопок. Но это слухи, конечно. Люди не могут взрываться как шарики. Особенно от стыда.
Стекла выдержали.
На следующий день на выступлении "Пионера" — аншлаг. АА вывел на сцену лично худрук фестиваля. Поцеловал ей руку и сбежал по ступенькам, как молодой. ОИ, сидя за открытым роялем, сияла. Девочки, окрыленные, перешептываются...
Наступила тишина.
— Спокойно, — сказала АА. — Выступаем, как обычно.
Это случилось в те времена, когда кровавый советский режим ТМ заставлял меня ежедневно ходить в детский сад. Кроме воскресенья и праздников — на такое даже кровавый советский режим оказался не способен.
В те годы я не любил детские фильмы — потому что слишком переживал за героев. Уровень моей эмпатии стремился к абсолюту. Это я был в фильме, без зазора. Я знал, что вот этот симпатичный мальчишка сейчас останется дома один и разобьет мамину любимую синюю чашку, свернет в пещеру к летучим мышам, нахамит проходящему мимо волшебнику или залезет в вольер к голодным крокодилам. А мне придется выкручиваться. Для меня детские фильмы тогда были не удовольствием, а тяжелой работой.
Зато я очень любил взрослые фильмы.
Особенно про гражданскую войну.
Красные против белых. Буденовки, кожаные тужурки, сабельные атаки, пулемет "максим" стучит с тачанки, белые офицеры пижонски идут в психическую атаку... И обязательно начинается рукопашная, и кто-то из хороших, расстреляв все патроны, схватит "наган" за ствол и ударит плохого по голове рукояткой. Хряк! Плохой падает без сознания.
Выглядело эффектно.
И уровень эмпатии приемлимый. Как оказалось, в жизни все немного сложнее.
Зима. Сугробы выше человеческого роста. Наша группа вывалилась на прогулку, как в бой. У девчонок свои игры, мальчишкам мало интересные, всякие куклы, одевания, чаепития, походы в гости, а мы мгновенно разбились на партии, разобрали оружие и стали играть в войнушку.
Игрушки хранились в большом кящике на веранде. В этот раз мне достался хороший "пестик", то есть пистолет. Черный, как положено оружию, и железный. Он громко и противно щелкал, когда нажимаешь на спуск. Кому-то из ребят достался синий пластиковый пистолет, похожий на бластер, кому-то палка (не самый плохой вариант). А Лешке достался наган с белой рукояткой. Вот это было дно, даже хуже палки.
"Наган" вообще мало кому нравился. Он был не "взаправдашний" пестик, хотя притворялся взаправдашним. Во-первых, мы смотрели фильмы про революцию, и знали, что у настоящего нагана барабан должен вращаться, а не откидываться вбок. Во-вторых, зачем эти узоры? Что за бл..дский гламур? (к счастью, тогда мы не знали таких выражений). Палка честнее. С палкой можно было вообразить все, что угодно. Что у тебя в руках — настоящая винтовка, и даже очень клево передергивать рукоять затвора, отрабатывая голосом звук выстрела. Что ты бежишь с "калашом", как в фильме "В зоне особого внимания", про десантников, а на голове у тебя голубой берет.
Палку легко можно было превратить в меч или саблю, в копье, лук или даже ракету.
С "наганом" можно было только терпеть. Там не было места воображению.
Мы с Лешкой оказались в разных командах. Оба главными. Я был красный командир, Лешка белый офицер (гнида). У него из-под ушанки выбивалась белокурая прядь. В сочетании с тонкими чертами лица, светлыми ресницами и руками изящными, как у девчонки, он, конечно, был поручик. Ему сразу хотелось дать в породистую офицерскую морду. Вспыхивал Лешка и краснел легко, как гимназистка. Но в гневе был страшен.
И он был мой друг.
Началась игра. Мы бегали табунками вокруг избушки, веранды. Это была чисто вартовская веранда, больше нигде таких не видел. Берутся две железобетонные плиты и ставятся шалашиком. Третья стена чем-то закрывается. Пирамида Хеопса север стайл.
Вокруг этого железобетонного шалашика мы и бегали.
С воплями, азартно разбрасывая снег валенками, под возмущенные вопли девчонок, щелкая "пестиками" и голосами отыгрывая пулеметные очереди и выстрелы "мосинок". Урррааа! — вопили мы во все горло. — Бей гадов!
А потом началась свалка.
То есть, рукопашная. Красные и белые сошлись и начали валять друг друга в сугробах. Кто-то поскользнулся и упал, на него сверху кинулся один, другой...
Через две минуты это была общая вопящая, барахтающаяся и парящая на морозе, как чайник с кипятком, куча-мала. Пистолеты и палки полетели во все стороны.
Я откатился от кучи, поднялся на ноги. Меня шатало. Валенки были полны снега, лицо горело — меня ткнули в сугроб лицом и повозили. Я оглянулся. Куча-мала вопила, и кричала, и дергалась. К нам уже спешила воспитательница...
В центре кучи возвышалась голова моего заклятого врага — врангельского поручика Лешки. В темной ушанке с развязанными ушами. Кажется, белые побеждали.
Я собрался кинуться в схватку, сжал кулаки... и тут увидел. Мой взгляд на мгновение остановился.
Вот оно! Озарение.
На снегу передо мной лежал он. Фальшивый "наган" с белой рукояткой. Видимо, Лешка его выронил в пылу схватки.
И тут я понял, это шанс. Патроны кончились, оставался один выход. Я сделал шаг. Наклонился и поднял "наган". Он был ледяной, а я потерял одну варежку... оборвалась резинка. Я покрасневшими пальцами перехватил наган за ствол. Холод обжег пальцы.
Я сделал шаг, другой. Размахнулся и аккуратно, как в фильмах, опустил наган на белогвардейскую макушку.
Бум!
Лешка упал.
Как в фильме. Красные победили.
Потом я услышал крик. Кричала воспитательница — медленно, точно во сне, открывая рот... И это было страшно и непонятно.
Столпотворение.
Капли крови, падающие в белый снег... круглые дырочки...
И тут я понял, что сделал что-то неправильно.
Крови было много. На рукояти фальшивого в целом "нагана" есть одна очень точная деталь — антабка. Кольцо, в которое вдевается шнур.
И эта антабка сквозь ушанку достала до нежной лешкиной головы...
Конечно, это было ЧП.
Родителям сказали, что я фашист и жестокость у меня в крови. К этому моменту Лешка был уже перевязан, а я отруган и зареван. Я извинился перед другом, обещал маме больше не бить никого наганом, даже если очень хочется, и чувствовал себя выжатым, словно герой особо изматывающего детского фильма. "Лучше бы крокодилы", думал я в отчаянии.
...
Лешка, кстати, на меня совсем не обиделся.
Ему забинтовали голову, как раненому. На следующий день Лешка смотрелся круто и сурово, словно настоящий красноармеец. Никаких поручиков.
И все мальчишки ему завидовали. Даже я.
А "наган" из уличных игрушек все-таки убрали. На всякий пожарный.
На букваре писать могут не только лишь все, но и не все так могут.
На самом деле я сказал фотографу, что это странно, писать на букваре. Мне велели не умничать и садиться. У него еще целый класс таких умных впереди, а времени мало. Так получился этот исторический снимок. Теперь вы понимаете, почему у меня на снимке такое выражение лица?
Первый Б класс средней школы номер 2 города Нижневартовска.
А если серьезно, я решил собрать все рассказы вместе.
Рабочее название книги "Мое советское детство".
Аннотация:
Истории вокруг нас. Я понял это довольно поздно. Раньше я считал, что настоящая история — это когда благородный герой, рискуя жизнью, отправляется через пол галактики спасать мир от нападения Ужасных Черных Пожирателей из неизведанных глубин космоса, а оказалось — для настоящей истории не нужно лететь через полгалактики. Наверное, странно слышать такие слова от писателя-фантаста? Но это правда. Истории они рядом, вокруг нас. И в этих историях есть место и подвигу, и смеху, и любви, и, увы, Ужасным Черным тварям...
Это не книга, а скорее, эскиз к будущей книге. Разные люди, разные истории. Надеюсь, они вам понравятся. Приятного чтения!
облако тэгов
