Ко мне прозвища не пристают. С детского сада меня называют по имени: Дима, Диман, Димон, Шимун. Иногда как производное: Димыч.
Но однажды у меня было прозвище. И я им очень гордился.
Советский Союз.
Ярик, сын нашего соседа по лестничной площадке и мой друг — он был на два года старше и в полтора раза крупнее — фанат боевых искусств. Его комната была увешана плакатами с Брюсом Ли, Чак Норрисом и девушками из Плейбоя (не спрашивайте).
У Ярика были самодельные нунчаки, макивара и штаны, как у Брюса Ли. Утяжелители, для которых он выплавил свинец из аккумуляторов, и повязка с иероглифами. И целый ворох фотокопий с различных руководств — от Уэсибы на французском до школы Чой из "Техники молодежи".
Ярик выглядел как молодой Серебряков из фильма "Фанат". Резкие скулы, светлый ежик. И стальная нить внутри.
Ярик тренировался семь дней в неделю.
Он был настоящая боевая машина.
Ярик был пробивным не только с ноги. Он договорился со школьным начальством, чтобы нам давали ключи от спортзала. Мы сначала ходили толпой, потом толпа поредела, остались только настоящие адепты. То есть, мы двое. После занятия нужно было сложить маты, а каждый мяч или скакалку вернуть на прежнее место.
В тот вечер мы тренировались. Ярик держал самодельную "лапу" на уровне своей головы, я бил ногами. Я был боец в весе пера, но техничный и с прекрасной растяжкой.
— Комбинацию работай, — говорил Ярик. — Резче! Ну!
И тут мы поняли, что в дверях спортивного зала давно кто-то стоит и смотрит на нас.
Незнакомец прошел в зал, мягко шлепая. Невысокого роста, лет сорока. В майке, в растянутых штанах-трико и в тапочках на босу ногу. Темные волосы у пришельца были до плеч, как у белорусских "Песняров". Лицо помятое, но доброе. Глаза стального цвета. Под мышкой свернутая в трубку газета.
Больше всего он напоминал актера Дэвида Кэррадайна из "Убить Билла". Это я сейчас понимаю. Такой советский ассасин Билл. Тогда я подумал, что он бичует или любит выпить.
— Вы что-то хотели? — спросил Ярик и выпрямился. В Ярике метр восемьдесят, пятнадцать лет, мышцы, рефлексы, скорость и ведро тестостерона. Ярик резкий, Ярик мог и с маваши зайти.
— Хорошо работаете, ребята, — сказал Билл мягко. — А как насчет акробатики?
Страха в нем не было. Совсем.
Так в нашу с Яриком жизнь, как в настоящем фильме кунг-фу, вошел мастер, сенсей или, как говорят истинные знатоки видеосалона и бледных фотокопий "36 стоек Шаолиня" — шифу.
Позже Ярик спросил, какой стиль практикует Билл, тот ответил, что стиль "вин-чунь" и "пьяницы". Ярик заявил — с юношеским максимализмом: я бы в твоем возрасте, Степаныч, практиковал классическое каратэ шотокан. Как Чак Норрис. Это красиво.
Билл мягко улыбнулся и ничего не ответил. Он давно выбрал свой путь.
Оказалось, Килл Билл — тренер по акробатике (тогда никто не говорил "спортивная", просто акробатика), теперь будет вести секцию в нашей школе. А еще он ночной сторож по совместительству, потому что сторожу положена комната. И фанатик боевых искусств.
Они с Яриком устроили легкий спарринг, причем Килл Билл даже тапочки не снял. Двигался он плавно и быстро. Странно, но его маваши в тапочках совсем не казалось смешным.
Когда Степаныч ушел, я спросил у Ярика:
— Ну что?
— Будем с тобой делать парный номер.
— По кунг-фу? — удивился я.
— По акробатике.
Так и получилось. Мы делали номер по вечерам, а по утрам три раза в неделю я ходил на секцию акробатики. И частенько просыпал начало. На вечерних занятиях мы с Яриком повторяли тао кунг-фу и каратэ-до, отжимались на кулаках и пальцах, бегали с утяжелителями и спарринговали до посинения, а потом приходил Килл Билл, и я прыгал заднее сальто с яриковых плеч и с камеры, вставал ему на руки, а Ярик поднимал меня под потолок на вытянутых руках. Он был зверски сильный, но мне все равно было страшно.
Я приходил домой и падал. Всю ночь мне снилось, как меня медленно и мучительно растягивают между слонами. Я просыпался от боли в спине и коленях. До слез. А утром вставал на секцию акробатики.
После разминки мы шли на дорожку. Разбегаешься и прыгаешь. После занятий с Яриком это было отдыхом.
— Дмитрий Овчинников, Советский Союз, — объявлял Билл торжественно. Такой чести удостаивался только я. Кажется, он видел во мне будущую гордость советского спорта. — Поехали!
Я поднимал руки, выпрямлялся.
Вперед!
На акробатике пацанов было только двое, я и один мальчишка. Девчонки иронично называли меня "Советский Союз" и завидовали моей растяжке. "Советский Союз", думал я. Вот это прозвище! Великий, могучий, добрый и всегда на страже справедливости и защиты природы.
А потом Советского Союза не стало.
У китайцев есть старинное проклятие. "Чтобы ты жил в эпоху перемен". Мы, подростки, жили в эпоху перемен и это было невероятно интересное время. Возможно, потому что мы менялись вместе с ним. Стремительно, бурно, яростно и необратимо. На разрыв.
Время было — как взрыв петарды в руках. Грохот, вспышка, искры в глазах, лужа крови и оторванные пальцы. А тебе все еще весело.
Прыгая заднее сальто, я разбил колено. И потом еще много лет хромал в сырую погоду. Номера не получилось. Ярик занимался в секции рукопашного боя и ездил на подпольные соревнования. Килл Билл ушел из школы, акробатику закрыли. Больше я его не видел.
Через два года Ярик ушел в армию и попал в морскую пехоту. Говорят, вырубил проверяльщика с одного удара. Разведка морской пехоты, Дальний Восток. Позже, вернувшись, рассказывал, как к ним приезжал сенсей "джиу-джитсу" из Японии и давал мастер-классы.
После ухода Ярика в армию я потерял интерес к кунг-фу и записался в секцию каратэ шотокан.
Просто это была классика.
Время кошачьих криков Брюса Ли сменилось временем прямого удара в нос.
Утром АА и ОИ вызвал к себе руководитель Ансамбля, недавно назначенный Радкин. Не родственник, как он говорил о себе. "А жаль", подумала АА. Таланта знаменитого тезки там бы немного не помешало.
Радкин привычно забегал по кабинету, блестя галстуком.
— Вы не работали у Лoктева! — он хотел сказать "мне донесли", но в последний момент передумал: — Мне сообщили. Вы все врете!
АА семьдесят пять, ОИ шестьдесят с лишним, Радкину — за пятьдесят. Самое время бросаться детскими обидами.
Анна Алексеевна онемела. Как интеллигентный человек, она всегда терялась при столкновении с откровенным хамством.
— Да, не работала, — спокойно сказала Ольга Ивановна за нее. — А все почему?
ОИ — боевая единица этого дуэта. Если на ОИ наедут на рынке дагестанцы, то уйдут, раскаявшись, и с проверенным диапазоном голоса.
И Ольга Ивановна рассказала, что действительно, АА не работала лично с Лoктевым, но тот ее прекрасно знал. Дело было так. У Лoктева в Ансамбле занимались дети, которые в свободные дни пели в школьном хоре. И Лoктев обратил внимание, насколько эти хористы быстрее развиваются и лучше схватывают материал. Он спросил у детей, в чем причина. Дети рассказали. В той школе хор вела молодая еще совсем, двадцатилетняя Анна Алексеевна.
И "старик Лoктев нас заметил". Лoктев лично отправился на занятие. И высоко оценил талант молодой преподавательницы. Когда он умирал, то завещал ученикам найти АА и привести в Ансамбль. Только ей могу передать свое дело, сказал Лoктев.
Так Анна Алексеевна оказалась в Ансамбле, закончила рассказ ОИ.
Радкин побагровел и надулся. Синьор Помидор в костюме от Юдашкина. АА всегда опасалась, что однажды Радкин надуется так, что взорвется. Лопнет, как передутый красный шарик. И стекла в кабинете повылетают. Жалко, человек все-таки. Так уж пусть лучше орет, пар спускает.
— Мы на самом деле любители, — разоткровенничалась АА позже, среди своих. Она пила чай, чтобы справиться с нервным потрясением. Родители и дети перед ней, все, кто остались с "Пионером". — Так не преподают в консерваториях. Вот вы думаете, мы все знаем и умеем. А у нас с ОИ таланта бы не хватило попасть в консерваторию. Не те данные. Единственное, что мы умеем: это учить. По-своему, иногда наощупь. Прежний директор Ансамбля мне говорил: Аня, ну что ты возишься с каждой нотой? Что ты одну песню месяцами делаешь? Сделай начало и конец, а середина так пройдет. Так даже в профессиональных оркестрах делают. А я так не могу. Нам с Олей надо идеально.
Сказала и почувствовала себя беспомощной. Кому нужен этот идеал? Сейчас в ходу "американская" система. Ребенок черточку провел, сказал "а!" и все хвалят и хлопают. Вон на концерте "Юность" сфальшивила, стыдно слушать, а все в зале аплодировали и кричали "браво". Куда это годится? Куда?
Пасхальный фестиваль во Владимире. Зал Дворянского собрания, великолепная акустика.
Торжественное открытие. Камерные хоры со всей России. Камерный хор Большого Театра, камерный хор Храма Христа Спасителя и прочие.
Профессионалы.
Перед самой поездкой АА и ОИ вызвал к себе Радкин. Бегал по кабинету в костюме от Юдашкина.
— Куда вы едете? — кричал Радкин в запале. — Вы... позорите хор! Это пасхальный фестиваль! Там только профессионалы, куда вы-то лезете?! Любители!!
Анна Алексеевна молчала. ОИ тоже молчала, но с вызовом — она решила игнорировать Радкина.
Хор "Пионер" готовится. Белые юбочки, синие жилетки, косички. АА вздохнула. Десять девочек, все, что осталось от огромного хора "Юность", которым она руководила раньше. Главный хормейстер Ансамбля. Сейчас смешно звучит, а раньше звучало гордо и красиво. Сейчас у "Юности" новая хормейстер — ее бывшая ученица. А ее, старуху, прогнали прочь, как короля Лира. Сплошной Шекспир в нашем Ансамбле.
Перед самым выступлением организаторам фестиваля позвонил Радкин. И наговорил много всего.
И организаторы резко охладели к хору. Отношение стало, как к самозванцам и выскочкам.
Все стерпели.
— Спокойно, — сказала АА девочкам, хотя на сердце точно камень лег. — Выступаем как обычно. Танечка, выводи их.
Время начинать.
Да не тут-то было.
Даже рояль не открыли им. Девочки выстроились на сцене — белые юбочки-плиссе, синие жилетки. Косички и испуганные глаза.
И зал перед ними — огромный. В зале профессионалы. Некоторые даже переглядываются — почему этих так шпыняют? Словно приблудных собак. Словно чужих.
Ольге Ивановне не открыли рояль. Хорошо, она с собой возит маленький синтезатор для репетиций. Вот и пригодился.
А чтобы задать тон девочкам, пришлось ей подуть в маленькую дудочку.
"Ничего, ничего", — пробормотала АА.
Настроились. Взяли "ля".
Недоброжелательность сгустилась над ними, словно туча. Это профи. Сейчас эти, приблудные, выступят и с освистаем. Нет, просто промолчил — и пусть едут себе. Дети все-таки. Любителям здесь не место. Нет ничего хуже, чем выступать перед профи, если ты — не профи. Словно перед тобой каменная стена.
И вот, взмах руки...
И вдруг — чисто, как серебряная нить, как туманная дымка на рассвете:
— Выйду ночью в поле с конем, ночкой темной тихо пойдем...
И многоголосица. Когда-то лoктевцы выступали с Александровским ансамблем, так александровцы говорили: ну вы даете, мы так не можем. А теперь они мертвы, эти профи. Эх, мальчики, подумала АА с горечью. Сколько вас погибло в том самолете...
И зал замер.
Притих.
— Мы пойдем с конем по полю вдвоем... — выводили юные голоса. — мы пойдем с конем по полю, пойдем...
Последняя нота затихла. Пауза. Тишина.
Анна Алексеевна повернулась. Девочки ждут, что будет.
И вдруг — зал встал. Профи встали. И начали аплодировать. И аплодировали — стоя.
У Анны Алексеевны на мгновение подкосились ноги.
Надо петь следующую песню, а аплодисменты все не стихают.
Так и начали "Веники" под аплодисменты.
...
Радкин позвонил еще раз. Неизвестно, что сказал ему директор пасхального фестиваля, но стекла в кабинете Радкина внезапно дрогнули, как от воздушной волны, задрожали... А кто-то даже слышал хлопок. Но это слухи, конечно. Люди не могут взрываться как шарики. Особенно от стыда.
Стекла выдержали.
На следующий день на выступлении "Пионера" — аншлаг. АА вывел на сцену лично худрук фестиваля. Поцеловал ей руку и сбежал по ступенькам, как молодой. ОИ, сидя за открытым роялем, сияла. Девочки, окрыленные, перешептываются...
Наступила тишина.
— Спокойно, — сказала АА. — Выступаем, как обычно.
Это случилось в те времена, когда кровавый советский режим ТМ заставлял меня ежедневно ходить в детский сад. Кроме воскресенья и праздников — на такое даже кровавый советский режим оказался не способен.
В те годы я не любил детские фильмы — потому что слишком переживал за героев. Уровень моей эмпатии стремился к абсолюту. Это я был в фильме, без зазора. Я знал, что вот этот симпатичный мальчишка сейчас останется дома один и разобьет мамину любимую синюю чашку, свернет в пещеру к летучим мышам, нахамит проходящему мимо волшебнику или залезет в вольер к голодным крокодилам. А мне придется выкручиваться. Для меня детские фильмы тогда были не удовольствием, а тяжелой работой.
Зато я очень любил взрослые фильмы.
Особенно про гражданскую войну.
Красные против белых. Буденовки, кожаные тужурки, сабельные атаки, пулемет "максим" стучит с тачанки, белые офицеры пижонски идут в психическую атаку... И обязательно начинается рукопашная, и кто-то из хороших, расстреляв все патроны, схватит "наган" за ствол и ударит плохого по голове рукояткой. Хряк! Плохой падает без сознания.
Выглядело эффектно.
И уровень эмпатии приемлимый. Как оказалось, в жизни все немного сложнее.
Зима. Сугробы выше человеческого роста. Наша группа вывалилась на прогулку, как в бой. У девчонок свои игры, мальчишкам мало интересные, всякие куклы, одевания, чаепития, походы в гости, а мы мгновенно разбились на партии, разобрали оружие и стали играть в войнушку.
Игрушки хранились в большом кящике на веранде. В этот раз мне достался хороший "пестик", то есть пистолет. Черный, как положено оружию, и железный. Он громко и противно щелкал, когда нажимаешь на спуск. Кому-то из ребят достался синий пластиковый пистолет, похожий на бластер, кому-то палка (не самый плохой вариант). А Лешке достался наган с белой рукояткой. Вот это было дно, даже хуже палки.
"Наган" вообще мало кому нравился. Он был не "взаправдашний" пестик, хотя притворялся взаправдашним. Во-первых, мы смотрели фильмы про революцию, и знали, что у настоящего нагана барабан должен вращаться, а не откидываться вбок. Во-вторых, зачем эти узоры? Что за бл..дский гламур? (к счастью, тогда мы не знали таких выражений). Палка честнее. С палкой можно было вообразить все, что угодно. Что у тебя в руках — настоящая винтовка, и даже очень клево передергивать рукоять затвора, отрабатывая голосом звук выстрела. Что ты бежишь с "калашом", как в фильме "В зоне особого внимания", про десантников, а на голове у тебя голубой берет.
Палку легко можно было превратить в меч или саблю, в копье, лук или даже ракету.
С "наганом" можно было только терпеть. Там не было места воображению.
Мы с Лешкой оказались в разных командах. Оба главными. Я был красный командир, Лешка белый офицер (гнида). У него из-под ушанки выбивалась белокурая прядь. В сочетании с тонкими чертами лица, светлыми ресницами и руками изящными, как у девчонки, он, конечно, был поручик. Ему сразу хотелось дать в породистую офицерскую морду. Вспыхивал Лешка и краснел легко, как гимназистка. Но в гневе был страшен.
И он был мой друг.
Началась игра. Мы бегали табунками вокруг избушки, веранды. Это была чисто вартовская веранда, больше нигде таких не видел. Берутся две железобетонные плиты и ставятся шалашиком. Третья стена чем-то закрывается. Пирамида Хеопса север стайл.
Вокруг этого железобетонного шалашика мы и бегали.
С воплями, азартно разбрасывая снег валенками, под возмущенные вопли девчонок, щелкая "пестиками" и голосами отыгрывая пулеметные очереди и выстрелы "мосинок". Урррааа! — вопили мы во все горло. — Бей гадов!
А потом началась свалка.
То есть, рукопашная. Красные и белые сошлись и начали валять друг друга в сугробах. Кто-то поскользнулся и упал, на него сверху кинулся один, другой...
Через две минуты это была общая вопящая, барахтающаяся и парящая на морозе, как чайник с кипятком, куча-мала. Пистолеты и палки полетели во все стороны.
Я откатился от кучи, поднялся на ноги. Меня шатало. Валенки были полны снега, лицо горело — меня ткнули в сугроб лицом и повозили. Я оглянулся. Куча-мала вопила, и кричала, и дергалась. К нам уже спешила воспитательница...
В центре кучи возвышалась голова моего заклятого врага — врангельского поручика Лешки. В темной ушанке с развязанными ушами. Кажется, белые побеждали.
Я собрался кинуться в схватку, сжал кулаки... и тут увидел. Мой взгляд на мгновение остановился.
Вот оно! Озарение.
На снегу передо мной лежал он. Фальшивый "наган" с белой рукояткой. Видимо, Лешка его выронил в пылу схватки.
И тут я понял, это шанс. Патроны кончились, оставался один выход. Я сделал шаг. Наклонился и поднял "наган". Он был ледяной, а я потерял одну варежку... оборвалась резинка. Я покрасневшими пальцами перехватил наган за ствол. Холод обжег пальцы.
Я сделал шаг, другой. Размахнулся и аккуратно, как в фильмах, опустил наган на белогвардейскую макушку.
Бум!
Лешка упал.
Как в фильме. Красные победили.
Потом я услышал крик. Кричала воспитательница — медленно, точно во сне, открывая рот... И это было страшно и непонятно.
Столпотворение.
Капли крови, падающие в белый снег... круглые дырочки...
И тут я понял, что сделал что-то неправильно.
Крови было много. На рукояти фальшивого в целом "нагана" есть одна очень точная деталь — антабка. Кольцо, в которое вдевается шнур.
И эта антабка сквозь ушанку достала до нежной лешкиной головы...
Конечно, это было ЧП.
Родителям сказали, что я фашист и жестокость у меня в крови. К этому моменту Лешка был уже перевязан, а я отруган и зареван. Я извинился перед другом, обещал маме больше не бить никого наганом, даже если очень хочется, и чувствовал себя выжатым, словно герой особо изматывающего детского фильма. "Лучше бы крокодилы", думал я в отчаянии.
...
Лешка, кстати, на меня совсем не обиделся.
Ему забинтовали голову, как раненому. На следующий день Лешка смотрелся круто и сурово, словно настоящий красноармеец. Никаких поручиков.
И все мальчишки ему завидовали. Даже я.
А "наган" из уличных игрушек все-таки убрали. На всякий пожарный.
В гости приехал писатель Колодан с семейством. Две девицы постарше (одна товарищ ученый, другая балеринка) и товарищ Илья (3 года), который знает все марки автомашин, кроме "тойоты".
Марина (11 лет) — остроносая, в круглых очках, с невероятной копной волос. Она с легкостью бы вписалась в команду "Теории большого взрыва". Общаемся. Пока я наливаю воду в чайник, Марина ведет ученую беседу:
— Дядя Дима, вы любите покемонов?
Интересный вопрос. Я их когда-то видел по телевизору, много лет назад. Желтенький Пикачу и другие.
— Ээ... не уверен, что люблю.
Но Марину не смутить:
— Хотите, я расскажу вам о них?
Прежде чем я успеваю ответить, Марина продолжает:
— Покемов существует восемьсот один... нет, восемьсот два вида.
— Так много? — мой голос звучит воистину жалко.
— Да! А еще они могут эволюционировать. Вот смотрите, сейчас я вам нарисую...
Марина бежит, хватает листок и вдохновенно зарисовывает мне весь цикл эволюции японских животных.
— Итак, вы знали, что все покемоны вылупляются из яиц? Удивительно, но факт. А потом следующая стадия...
Марина говорит и показывает, а я где-то в процессе отключаюсь. Ее голос журчит, журчит... Усыпляет.
— Дядя Дима! Вы слушаете?
Я возвращаюсь. На счастье, тут входит с работы жена. Я говорю:
— А вот тетя Лариса очень хотела узнать побольше о покемонах!
Лариса замирает и распахивает глаза:
— Да? Я не...
Но уже поздно. Марина оживленно журчит ручьем. "Свидетели святого Пикачу" настигли вас и хотят поговорить о своем боге.
Наконец, Лариса не выдерживает и сбегает. Марина ее преследует. Колодан:
— Марина, оставь в покое тетю Ларису!
Юный покемоновед, не растерявшись, разворачивается ко мне. Очки зловеще сверкают. Я чувствую холодок по спине.
— И дядю Диму!!
Маринка поникает. Мне становится жаль ребенка. Я говорю:
— Ты вон Фифе расскажи. Она умеет слушать.
Кошка Фифа лежит у книжного шкафа и смотрит на всех желтыми глазами. Взгляд ее равнодушен и презрителен. Она уже когтями отбилась от средней Саши-балеринки, и теперь думает, что она тут самая независимая.
Против удивления, Маринка воспаряет. Она садится перед кошкой на расстоянии, глубоко вдыхает — и начинает говорить.
— Фифа, внимательно слушай. Покемонов существует 802 вида. Они все вылупляются из яиц...
Кошка бьет хвостом и слушает. Кажется, ей не нравится.
— ...некоторые бьют электричеством, другие умеют летать... но не все... — говорит Марина. Голос ее набирает силу. Покемоны, покемоны, покемоны...
— Танком управлять делать неча, — говорил дед Гоша. — Вот у тебя два рычага. Правый вперед, левый на себя — сворачиваешь налево.
И показывал жилистыми кулаками: вот так. В правом у него была зажата рукоять сечки. Дед рубил в деревянном корыте мясо на пельмени — мелко-мелко. Любил это дело.
— Теперь наоборот. Сворачиваешь направо. Теперь оба рычага вперед — и ходу! Понял, Димулька?
Я кивал. Понял, деда.
Управлять танком казалось удивительно легко. Я не знал, что дед умолчал о сущей мелочи — усилие на рычаг в Т-34 под семьдесят килограмм. В два раза больше моего веса. Так что моя тайная мечта — угнать Т-34 с постамента у Гостинки, проехать по Кунгуру, лязгая траками, а затем уйти через сылвенский мост на гору и там вволю покататься, выбрасывая куски земли из-под гусениц, — опасно зависла на грани провала. Но я этого не знал.
Я подобрал экипаж. Мой лучший друг Димка Жданов, Жданчик должен был сидеть в башне и стрелять из пушки. Мне тоже хотелось стрелять из пушки, поэтому мы уговорились, что будем иногда меняться. Пока на Жданчика не находил бзик, он был золотым человеком. Юрка Рюмин, второй мой лучший друг, согласился стать радистом-пулеметчиком. Юрка — широкоплечий, флегматичный, обещал вымахать в своего отца, двухметрового богатыря дядю Гену. Дядя Гена был лучшим другом моего отца. Я посулил Юрке, что иногда он тоже будет стрелять и рулить. Интуитивно я понял главное правило политика: обещать, обещать и обещать. Дед говорил, что в экипаже танка четыре человека, поэтому четвертым мы взяли моего сродного (двоюродного* — уральский диалект) брата Максю. Его все называли Симонычем. Брат младше меня на пять лет, мелкий, круглолицый, с ямочками на щеках. Когда Симоныч взрывался, он багровел, ярился и очень смешно бегал вокруг. Впрочем, в драке на него можно было положиться, бился он до последнего, как спартанец.
Симонычу я уже цинично пообещал порулить-пострелять. Брат согласился.
В то время был популярен польский сериал "Четыре танкиста и собака". Когда я привел Симоныча, кто-то, подозреваю, что Жданчик, пошутил, что все у нас есть, осталось достать четвертого танкиста. Симоныч вспыхнул и бросился на обидчика с кулаками...
— Деда, а ты на танке через дом проезжал? — спрашивал я с надеждой. Я видел в военных фильмах, что танки постоянно так делают. Бух, пыль и бревна во все стороны. И тяжело ворочаются в развалинах, словно от усталости.
— Было дело, — нехотя отвечал дед. Видимо, об этом он не любил вспоминать. — Прислали мне одного растыку полоротого на мехвода... Он рычаги не удержал и...
— И че?
— Да ниче. Ходили потом всем экипажем, извинялись.
Пока дед рулил танками в Бадене, Австрия, дыша целебным горным воздухом с легким танковым выхлопом, его родной брат Сашка служил пехотой на Дальнем Востоке, на границе с китайцами, и дышал комарами. Мы тогда с Китаем были друзья навек, не разлей вода. В 1950 году началась война в Корее, и через границу потоком шли эшелоны с нашими танками, самоходками, ППШ и кирзовыми сапогами для китайских "добровольцев". Впрочем, история не об этом. А о красоте.
Случилось так, что два родных брата — с расстояния в десять тысяч километров — одновременно получили отпуск домой. И прибыли в деревню Полетаево день в день. Оба сержанты.
Отпуск дается на определенный срок. И сколько из этих дней займет дорога — дело твое.
Так что, в сущности, сержантам как раз хватало времени взглянуть на родной дом, уронить слезу и ехать обратно.
Братья увидели друг друга и замерли.
Дед Гоша — одет с иголочки, форма новая, полушестяная, сапоги яловые, офицерские, бляха огнем играет, сам молодцеватый и подтянутый. У заграничных частей снабжение — дай боже. Европа.
Дед Сашка — тощий, бледный, форму словно с попрошайки на вокзале снял — заношенная, ветхая. Под ним "белуга" до дыр стертая. Сапоги кирза. Ремень брезентовый. Азия.
А лица — почти один в один. Принц и нищий.
Братья обнялись на радостях, выпили чуть-чуть. С родными поцеловались, пора прощаться. Дед Гоша посмотрел на брата, почесал в затылке, потом говорит:
— Скидывай свое барахло.
— Че?
— Да ниче. Скидывай, говорю.
Отдал брату всю свою нарядную форму и хорошие сапоги, а сам в его одежу нарядился. И словно подменили сержантов. Дед Сашка — подтянутый красавец военный, дед Гоша — бабки копеечку подадут, из жалости. Или комендантский патруль подберет.
— А ты как? — спрашивает Сашка.
— Огородами пройду, — отвечает дед. — Мне бы до своей части добраться, а там ребята помогут.
И поехали сержанты в разные стороны. Долго ли, коротко ли, огородами, да задворками добрался дед Гоша до Бадена. В свою часть через забор перебрался, стыдно в таком виде через главные ворота переть. Сразу к старшине — так мол, и так. Обокрали нехристи. Старшина его даже не узнал... шарахнулся сначала.
В общем, приоделся дед, перелез обратно через забор. Обежал часть кругом и зашел как положено, с парадного входа, печатая шаг.
Красота.
Явился, мол, из отпуска. Принимайте танкиста.
...А танк мы так и не угнали. Люки оказались заварены.