В эпоху постмодерна, в котором все судорожно ищут новые приставки ("мета-", удвоенное "пост-" и т.д.) для омертвелого модернистского корня и различные новые большие смыслы, главным искусством все равно остается кино и "окиневшие" сериалы. Бывают среди них вымороченные подделки с претензией на глубину, в итоге остающиеся фильмом на один раз. Бывают же фильмы, созданные на один раз, но которые можно пересмотреть и хотя бы второй-третий разок. В наличие есть и другие категории, но где-то посередине между этими двумя существует недавний молодежный около-фантастический фильм-драма "Спонтанность" (2020) по одноименному роману А. Стармера.

Эта картина неплохой пример подросткового кино, который хотя бы касается какой-то близкой к глубинным проблематикам (пост)современности. Фильма, который может легко и даже любопытно поднять важный вопрос. Вроде бы ничего сложного и претенциозного структурного обличья и сюжета не представив, но создав при этом нечто, лежащее в общем потоковом кино, но чуть выступающее из него. На самом деле ситуация неожиданной — спонтанной — смерти от взрыва мозгов выпускников американской школы Ковингтона во многом напоминает один из, на мой взгляд, главных сериальных проектов последних двух десятилетий. А именно "Оставленных" Д. Линделофа.

Ведь какая именно проблема выделяется в этой кинокартине? На мой взгляд, это не просто обличение постоянного и гнетущего присутствия в нашей жизни потенциала смерти. Внезапной, беспощадной и бессмысленной. Это вкупе с жизнью как бессмысленным потоком боли и страданий слишком приблизило бы этот фильм к сериалу от "Нетфликса" "Тьма", на который у меня есть эссеистическая рецензия. Нет, "Спонтанность" ближе к именно к тематике разрушающихся социальных связей, ощущения краха больших нарративов, фундаментов для принятых ценностей и норм. Понимание и чувствование себя в вакууме без стабильности и устойчивости — вот наиболее точное описание для обоих произведений. Но если в "Оставленных" действительно скрывается много слоев смыслов, специальных подсказок и, наоборот, "отводок" от истины происходящего, имеются очень сложные структуры повествования, целая колея отсылок и аллюзий с постмодернистскими вставками, иронией, а вместе с тем и (мета)модернистской чувственностью и трагическим (трагикомическим) пафосом в хорошем смысле, то "Спонтанность" явно попроще в плане многоярусности и архитектоники.

Авторы фильма выглядят как хорошие ученики тех же "Оставленных", а еще хорошей постмодернистской литературы, которой тесно даже в постмодернистской же форме, например, "Монголии" Лимонова или "СНАФФ"'у Пелевина. Ведь форма картина сделана в стиле легкого бриколажа в плане того, что "Спонтанность" периодически напоминает какой-то ситкомовский мультфильм из-за визуальных, зачастую юмористических вставок-размышлений героини. Вообще само повестввоание идет от главной героини, которую в целом недурно сыграла К. Лэнгфорд. Экзистенциальный драматизм отлично уживается с черным и весьма мрачным юмором, любовная линия с политическими вкраплениями относительно левацкой движухи в Америке. Вместе с тем оголтелого фанатизма по 80-ым, благо, в "Спонтанности" почти нет и тем она также выбивается из трендов. Возможно, сюжет бы обогатила закрытая, а не открытая концовка, но тогда добавление линии конкретного раскрытия происходящего скатило картину во второсортный сай-фай подростоквый фильм. А так перед нами что-то необычное на фоне шаблонных юношеских лент о взрослении. В конечном счете "Спонтанность" выходит на мысль о том, что все, что у нас есть необходимого — это наши близкие и память о них, которая несмотря ни на какие спонтанности будет фундаментом даже в самой гуще постмодернистского хаоса. И тем самым этот фильм делает качественный скачок из постмодерна — его же силами — в нечто иное, как и "Оставленные".

П.С. Контингентность фантдопущения фильма позволяет отнести его к "вненаучной фантастике", о которой пишет Квентин Мейясу и о которой я рассказал в рецензии на него. Но а можно просто считать "Спонтанность" приятной картиной с фантастическими и постпостмодернистскими нотками.

«Гномон» Ника Харкуэя прочитал еще месяц или больше назад, но копания в философском нон-фикшине отнимает слишком много времени для создания рецензий и чтения художественной литературы. В принципе, глядя по рецензиям и комментариям, по большей части все о романе, его подтекстах и контекстах, сюжетных ветках и фантастических ходах раскрыли и обнаружили. Попробую вставить пару-тройку небольших пометок от себя. Тем более перерыв между прочтением произведения и написанием очерка по нему может помочь сказать лишь главное и должное, без лишних слов.

«Гномон» — книга метамодернистская. Попытка преодоления иронии и релятивизма интерпретаций постмодерна. Притом методами, инструментами и механизмами самой постмодернистской махины. Ломанное, нелинейное повествование, стог из нескольких, казалось бы, никак не связанных, параллельных историй, вроде бы широкое поле для интерпретаций, целый список отсылок на те или иные произведения литературы современной и классической. Все как в хорошем постмодернистском тексте. Но Ник Харкуэй в романе (как он сам отмечает в послесловии к работе) занимает достаточно ясную и прямую позицию. Делает политический жест, который проходит через всю канву основного сюжета и собирает в самом финале все прочие истории. По сути вся книга — один многослойный манифест в современной литературной форме. Призыв бороться с диктатом в реалиях цифрового капитализма, который в год коронакризиса может и разрастается сильнее, чем раньше... Другое дело, что призыв и вся эта манифестация — красивая, книжная, но, на мой вкус, несколько затянутая — снова негативная. В смысле чистого отрицания, но не предложения. Такие же, как антирасистские выступления в США в недавнем времени, которые мелькают у Харкуэя в описании Англии скоро будущего.

Все сюжетные линии «Гномона» так или иначе обнажены прошлыми комментаторами. И ветка-стержень в виде полицейского расследования Нейт Мьеликки (которая в конце неожиданно перевернется, хотя, думаю, ценители фильмов и книжек с подобными особенностями ближе к финалу хотя бы почувствуют примерную точку кульминации), и первой любви Августина (отсылки на гностиков и мистические пышности поздней античности), и трагичного грека-нарцисса Константина (в истории которой продолжаются неоплатонические оммажи Харкуэя, которые, позволю себе заметить, хоть и красивы, но особой глубины «Гномону» не добавляют; писатель явно читал платоновский «Пир», но его же «Парменид» — вряд ли), и эфиопского художника из эпохи ажурного авангарда и «новых левых» в веке высоких технологий и «новых правых», и... Успели разобрать их имена и связи. Добавлю, что постепенное нарастание взаимности между историями, связности и выдерживание гармонии роста и развития между ними — мой поклон Нику. Отлично сработано. Другое дело, что я опечален историей с «Гномоном». Честно, хотелось *спойлер!* увидеть в фундаменте сюжетных ураганов и цунами, в самой книжной тверди что-то вроде «Города в конце времен» Грега Бир. Черт подери, я обожаю «стэплдианы», самого Стэплдона и особенно этот бировский роман. По моему скромному мнению, одна из лучших книжек о столь далеком будущем, в котором умирает вселенная, технологии давно живут по законам Кларка о магичности, а люди стараются вернуть все на свои места. Очень жаль, что Харкуэй лишь забросил удочку для любителя подобных книг, как я, в аннотацию «Гномона». Какие-то фрагменты истории столь далекого будущего имеются в романе, но для меня их было слишком мало. Кстати, из схожих мест и возможных отсылок на другие произведения мне явно вспомнился Рэй Брэдбери с его классическим и затертым от регулярных цитирований «451...», а также некоторые общие места с классикой телевизионной фантастики 21 века — «В поле зрения». И совсем чуть-чуть увидел что-то общее с «Миром дикого запада». В виде сериала, конечно.

Итак, вернусь к политической жестикуляции Харкуэя. Повторюсь, что «Гномон» не шибко философский и глубокий по содержанию (хоть и любопытный по форме) роман, но рассчитанный на прогрессивного «левого» (в самом широком смысле) читателя из среднего городского класса в Западном мире. Автор рисует в принципе красивый мир «Культуры» Бэнкса на минималках. Капитализм с человеческим лицом и, что самое главное, без беса государства и бюрократии. Все, как по Ленину, казалось бы, стали бюрократами, а значит никто не бюрократ! Электронная демократия пронизывает все уровни общества и решает все вопросы. Но в конце *спойлер!* выясняется, что это далеко не так. И за колоссом эгалитарного равенства в цифре кроется левиафан диктатуры единиц. Ради общего блага, конечно, который позволяет этим ребяткам совершать трепанации и убийства вредоносных для Системы элементов. В конце Ник показывает, что эти злодеи скорее павшие в череду ошибок антигерои, которых можно вернуть на правильный путь. В конце концов за все их «ошибки» главная героиня (настоящая, которая Хантер) никак их не карает, да и вообще суда над ними нет. Как и работу Системы. И все станет хорошо... Но, боюсь, это не так. Такая антиутопия не станет утопией. Это мелкобуржуазный, простите мой лево-французский, рай, который в любой момент может стать чистилищем. Я бы мог сказать про классовый вопрос и прочий «типичный марксизм», от которого, возможно, некоторых уже тошнит в моих рецензиях. Но я скажу другое. Главная героиня, Мьеликки, и многие другие персонажи книги — безмерно одиноки. И второстепенные, и главные герои. Они живут в атомизированном мире лишь с иллюзией всеобщей взаимосвязи. Разорванный мир, который Харкуэй предлагает преодолеть («хватит разрываться», как кричали греческие националисты и монструозный Гномон), не преодолевается, потому что все одиноки и оторваны друг от друга не по собственному желанию, а по объективным причинам. Система одиночек никогда не приобретет человеческое лицо, потому что сами ее атомы-люди расчеловечены. Настоящая общность и адекватное равенство не в виде уравниловки наступит, которая само общество и каждый его участник станут наполнены человечностью — непосредственными связями друг с другом и мировым культурным наследием человечества.

Иначе перед нами предстает электрофизированная оруэлловщина. Система в «Гномоне» это как ленинская формула коммунизма (а точнее только начала пути к нему) из суммы советской власти и электрификации. Здесь же цифровизация и диктатура большинства плюс избранных единиц из него. Тоталитаризм в модернизированным варианте из «1984», такой же децентрализованный, и от того крайне устрашающий. Мир «Гномона» чем-то схож на «техноутопию в отдельно взятой стране» Игана в рассказе «Дискретная машина...», где люди тоже утратили свободу над собой. А свобода утрачена из-за разрывов между людьми и узости трудовой специализации. Так или иначе, оканчивая с подноготной «политотой», которую я осилил разглядеть в романе, книга Ника Харкуэя — неплохой представитель метамодернизма и новой чувственности, которая старается преодолеть каноны жанра оруэлловской антиутопии, но впадает в более развитый, но тоже устаревший антиутопический вариант «О дивного, нового мира» Хаксли. «Атомная бомба» последнего, метафорически выражаясь, в том, что некоторые читатели видят в этой антиутопии совершенно обратное и очень даже утопическое...

"Гномон" на фантлабе

Если мне предложат назвать десять лучших сериалов десятилетия, а то и нынешнего века, среди них окажутся "Оставленные" ("Остатки") канала HBO. Ведь более глубокого, интересного, животрепещущего, многогранного и т.д. проекта я, если честно, могу припомнить очень смутно (не здесь и не сейчас говорить об иных сериалах). Именно "Оставленные" для меня характеризуют настоящую красоту, эталон "фантастического гетто". Ведь фантастика — не только космические баталии и внеземной разум, гномы и эльфы. Даже не столько. Подлинная фантастика не отрывается от реальных проблем, не уходит слишком далеко в дебри выдуманных миров. Это жанр, который проверяет и по-новому представляет старые трудности, вопросы и загадки человеческого рода в новых амплуа и вариациях. "Оставленные" в таком контексте являются действительно рисковой затеей, ведь их создатели принимаются за самые главные из тайн бытия — вопрос жизни, вселенной и всего такого, смыслов, смерти и Человека в мире.

Действия "Оставленных" (которые тихо прошлись мимо российского зрителя, став культовым феноменом на Западе) разворачиваются в наши дни. А именно после Внезапного ухода — сиюсекундного исчезновения по всему миру почти двух сотен миллионов человек, то бишь 2% населения Земли. Которое, поговаривают, по-настоящему вознеслось на небеса... И такая завязка кое-что напоминает. Но как раз для этого укажу, что не следует путать эту многосерийную картину с книжной серией ЛаХэя и Дженкинса "Left Behind" и ее экранизацией. Ведь кино с участием Кейджа и упомянутыми книжками имеют лишь одинаковые переводы и эксплуатируют христианскую эсхатологическую тематику. Только если соавторы да неподражаемый Николас берут да фактически превращают в поп-литературу и кино хлипкие и пожелтевшие после Смерти Бога страницы Библии. А проект Перроты и Линделофа пытается рассказать новую историю, хоть и с экивоками в сторону Нового и Старого Заветов (как и любое достойное произведение западного искусства). А именно сказ о том, как жить после таинственной миграции оставшимся миллиардам. Что делать после до дикости тихого и кастрированного скончания веков, которое прошлось через моря и реки наперекор официозным конфессиям. Как быть и быть ли вообще в мире, где подобная необъяснимая катастрофа может повториться в любой миг.

В подобной пелене вопросов без ответов и живут главные герои "Оставленных". Кевин Гарви, шеф полиции Мейплтона, отец-одиночка. Его бывшая жена Лора, присоединившаяся к диковинной и самобытной секте Повинных. Их дети-подростки, прожигающие жизнь в некиноматографическом постапе. Нора Дерст, у которой исчезла вся ее семья с мужем и детьми. Доктор Кто, ой, простите, Мэтт Джеймисон, священник без прихожан, муж без жены (последняя в коме), солдат без армии (пытается критиковать Повинных и мысль о безгрешности ушедших или "отбывших"). Пэтти Левин, одна из первых Повинных и просто женщина не с самой легкой судьбой. И многие, многие другие персонажи, которые показываются с не менее достойной актерской игрой и сценарной проработкой. И так протяжении трех сезонов и 28 серий, действия которых раскинутся от Мейплтона к чудо-городу Джардену, а после доберутся до Австралии и уйдут на пару десятилетий вперед от настоящих событий. И все метания героев и не-совсем-злодеев (злодеев в сериале точно нет, а герои — не самые однозначные) происходят не просто так, хоть и посреди хаоса бытия и обнажившийся бессмыслицы. Все они пытаются научиться заново жить и чувствовать. Притом разными способами и непохожими путями. И в особенности любить в мире, который стал слишком неустойчивым. В котором даже "обычные" секты в виде эротического культа Святого Уэйна не помогают должным образом, не говоря уж о семье, дружбе, браке и христианской религии. А молчаливо курящие фанатики в белой униформе, безумные убийцы одичавших собак, чудесные воскресения, глупые смерти, загробные реальности и предсказания стали сумбурным, но настоящим. Но дают ли хоть какие-то ответы создатели сериала? Пытаются объяснить происходящую трагикомическую нелепицу? Или подсказывают, а как, действительно, жить дальше в таком дивном новом мире?..

И да, и нет. Во всяком, сравнивая "Оставленных" с "Lost" ("Остаться в живых"), первые находятся в выигрышном положении. В отличие от полнейшего, запутанного в десять гордиевых узлов в степени 666, сумбура крайне популярного сериала из нулевых, не только покадрово разбрасывает десяток-другой подсказок и шифров. В "Оставленных" этот процесс и выглядит более последовательно и интересно, да под конец загадке "отбывших" дается довольно определенный, подробный и конкретный ответ. Правда, некоторые считают его ложью во благо в контексте заключительной серии... А про обилие фанатских теорий о природе "мира мертвых" (без кавычек?), и о реальности Второго Пришествия, и о компьютерной симуляции, и о том, что события одного из сезонов полностью происходят в посмертном континууме, я вообще умолчу. При желании просторы англоязычного сектора Великой Сети в вашем распоряжении.

В любом случае стоит помнить главный посыл "Оставленных", на который в своем "финальном слове" указали создатели и актеры проекта (короткий ролик с субтитрами здесь). Сериал ни в коем случае не о Внезапном уходе и не о объяснениях оного. Он "всего лишь" старается показать психологию людей, у которых не осталось каких-либо априорных и незыблемых оснований в жизни. И вообще для того, чтобы жить. Притом, как ни странно, ответы на столь глубокие вопросы до крайности простые, но красивые и правильные. А самое главное применимые именно для нашей обыденности. Ведь взгляните внимательно на мир сериала. Не на "загробные" серии

Под конец длинного абзаца с размышлизмами и долей псевдоморализаторских пропагандок, еще раз обращу внимание на великолепие актерских работ, закрученного сюжета сериала, его должной и логичной завершенности, идеальной в синкретическом плане соединения мистических и научных намеков-объяснений происходящего и, конечно, на прекрасный и широко представленный музыкальный ряд картины. В оригинальной части оного "повинен" Макс Рихтер. Так что принимайтесь в обязательном порядке смотреть без всякой претенциозности "шедевр, который вы упустили".

Лабиринты, сны, литература, гностицизм, Каббала, творчество, Человек и встреча прошлого с будущим... Луис Борхес изрядно и во благо сломал классические каноны и ортодоксальную узость литературы магическим сплетением эрудиции, книжной любви, культурной экзотикой и талантом. И прошелся по разным темам, литературным жанрам и именитым отцам-основателям, а также сквозь множественные образы и бытийные (да житейские) вопросы. Сегодня я, подводя точку своей серии "очерков" (вкупе со сторонними суждениями) по борхесианским рассказам. А именно после мыслей в буквах о темах гностицизма, литературы, Человека и т.д., приступаю к последней в списке. И вместе с тем ко всем сразу, ведь настоящая "статья" завершает предыдущие две. Надеюсь, и развивает в самом прогрессивном смысле...

Как читавшие аргентинского писателя могут знать, в своем творчестве литературная аватара (аки альтер-эго) успела много где и с кем побывать. Например, с самим с собой, только младше или старше. Хотя всегда в этих темпоральных сновидческих странствиях вопрос — кто именно и с кем встретился. И встретился ли. Но на личных беседах с самим собой путешествия во времени у Борхеса не заканчиваются. В рассказе "Утопия усталого человека" другая вариация-инкарнация писателя лицезреет очень и очень далекое будущее человеческого вида. Ибо вопрос, есть ли там "цивилизация" в любом нашем понимании этого слова. Ибо рандеву с грядущей эпохой оставляет крайне двусмысленные ощущения, с нескрываемой каплей горечи где-то внутри. А именно будущее предстает нашему почти-современнику довольно унылым, серым и одиноким местечком. Никаких мегаполисов и континентов-муравейников лирический герой Луиса Хорхе не видит. Лишь бесконечно тянущуюся степь с одним-единственным домишком. Суровый и угрюмый хозяин этих далеко не футуристичных апартаментов. У этого постчеловека и его сородичей нет имен, государств, разных языков и, видимо, общественных институтов в обычном их виде. А далее, чтобы не плодить и без того плодовитых лишних сущностей, лаконично приведу цитаты собеседника рассказчика Борхеса:

"Факты уже никого не трогают. Это просто отправные точки для вымысла и рассуждений. В школах нас учат во всем сомневаться и уметь забывать"

"Никто не может прочесть две тысячи книг. За четыре столетия, которые я прожил, мне не удалось одолеть и полдюжины. Кроме того, не так важно читать, как вновь перечитывать. Печатание, ныне давно упраздненное, было одним из страшнейших зол человечества, ибо позволяло до безумия множить никому не нужные тексты."

"Теперь уже нет страдающих от такой бедности, которая была бы невыносимой, или от такого богатства, которое было бы самой раздражающей формой пошлости. Каждый служит."

"Уже нет городов ... Поскольку нет собственности, нет и наследования. Когда человек ... формируется, он готов вытерпеть и себя и свое одиночество."

"Не следует множить род человеческий. Кое-кто думает, что человек есть божественное орудие познания вселенной, но никто с уверенностью не может сказать, существует ли само божество. Я полагаю, что сейчас обсуждаются выгоды и потери, которые может принести частичное или общее и одновременное самоубийство людей всей земли. Однако вернемся к теме."

Но последуем совета автора. Действительно, вернемся к теме. Обобщая и дополняя скромные описания будущего, в котором на день заглянул "Борхес", можно заключить в следующее описание. Мир разобщенного, разочарованного в себе, культуре, науке и цивилизации человечества, где космос и многие технологии специально забыты, где "... кроме цитат нам ничего не досталось... язык — система цитат (*)", где как таковое общество деконструировано; где люди живут чрезвычайно долго и не стареют, но никто уже не читает книг (во всяком, много книг); где школы учат не учиться, а забывать; где товарно-денежные и многие другие виды отношений исчезли; где правительства сами собой ушли на свалку истории; где память о прошлом, история и статистика изъяты из употребления, но остались искусства вроде изобразительного. И т.д. Но предлагаю не делать скоропостижных выводов о черно-белом и немом непрекрасном далеком. Луис Борхес писатель сложный, неоднозначный и не представляющий все в рамках понятий "абсолютное добро и зло". Нет. Но перед нами все-таки не утопия, но и не обычная, не шаблонная антиутопия (к вопросу о клише в жанре, во всяком, кино- и тв-шном, советую заглянуть сюда). Но, как еще Аристотель говаривал, чтобы понять в полной мере какую-либо вещи, нужно знать ее начала и причины. А коль автор решил нам затемнить причинно-следственные связи от дня сегодняшнего ко дню послезавтрашнему, предлагаю прибегнуть к методу фантазирования и представить, "как мы до такого докатились". И тут нельзя не упомнить книжки Пелевина (аки короля русского постмодернизма после не-модерна) "SNUFF" (рецензия здесь). Ведь мир нашего автора из промерзлой широкой России в чем-то похож на жаркое и цветастое полотно Аргентины. А именно неверием в факты, которое я процитировал выше. И в отличие от Борхеса, Виктор Пелевин не постеснялся показать нам детерминированность своей реальности. Я напомню ее и, простите, без марксизма (или чего-то левацкого) тут не обойдусь. Ибо именно информационная, постмодернистская и фетишистская стадия капитализма (или посткапитализма, как пожелаете) привела современный мир к миру пелевинскому. Если точнее (и прибегая к формулировкам автора), то обычное бытие СМИ в союзе с визуальной развлекательной индустрией, которое занимается каждый день созданием инфоршума, фабрикацией истории и недавних событий, клепанием зомбифицирующего контента (или просто "творением" чепухи, выхолощенности, бреда и пустоты). Это разрушительное наглое соседство дикого прибыльного мифа и реального мира разрушило такой наиважнейший институт общественной целостности, как доверие. Как минимум доверие между обществом и власть держащими. А дальше мы знаем по роману: постап, города-на-лету, общество дикарей с конструируемой историей и витающих в облаках элитарных извращенцев с квазирелигией баблоса-и-экрана и сам сюжет. Правда, таки после "конца истории" у Пелевина она не совсем кончилась, да и цивилизация не совсем вымерла. По-ироничному, по-постмодернистскому укладу вещей и духу времени оба этих явления есть. Мир капитализма (пост)информационной эры был вынужден сократить свое присутствие в мире до пределов офшара Бизантиума. Проблему неверия в информацию, диалектического противоречия развлечений и фактов пришлось решить оригинальным преодолением оного — созданием интересного религиозного конструкта. Веры на фоне неверия. Точнее, "веры", а также общества, которое хоть и помнит о ранее бывшем неверии, но радостно его не понимающем. Ибо есть целый спектр удовольствий и "плюшек" от сильных мира того. А отыгрываются эти парящие людишки над своими нижними собратьями, получая ложный катарсис и вполне настоящие прибыли от Оркланда.

Но это пелевиниада. В ее книжных вселенных. Что же у Борхеса? Здесь даже такой осколочной и монструозной цивилизации не сохранилось, а на какое-либо возрождение чего-то былого надежд нет. В отличие опять же от "СНАФФа". Ответ вижу один — люди "Утопии усталого человека" слишком сильно разочаровались в человеческом мире. Во всем создаваемом людьми и обществе. Слишком обильное количество лжи и, видимо, не только (технологические катастрофы, бедствия?) постепенно (не так, как у Пелевина), долго, медленно, но верно выхолащивало общественное и далее человеческое из человека. В итоге, достигнув аномии (скорее без радикальных скачков, ибо фраза о медленном исчезновении правительств и государств как бы намекает), Человек потерял свою сложность. Свою разносторонность, противоречивость и диковинную глубину. Человек стал скучным, зато бессмертным и не болеющим. Даже без страха смерти. Ведь, если подумать, именно общество, язык и иные сопутствующие проявления "человековости" (человечности) играют огромную роль в подавлении страха ожидающей гибели. Но если от оной фобии можно избавиться таблеткой или уколом, то зачем "нагромождение сущностей"? Зачем Человек человеку? Во всяком человеку Борхеса...

Подходя к концу, скажу лишь, что я вижу в данном рассказе не совсем постмодернистскую "утопию". Но это тем более и не возможный и необходимый метамодерн. А чем же тогда является мир Луиса Хорхе? Постмодернистские изуродованные общества все-таки предполагают наличие общества. Разобщенного, без солидарности, но все-таки общества. Даже наличие человека в некотором виде при определенном отдалении — да. А там — нет. Оные же социумы включают в себя существование капиталистической или более дикой системы (экономики). Здесь экономики и тем более капитализма нет совсем. Так что это тогда!? Что есть утопия усталого человека?.. Эх, ответ сокрыт в названии. Это именно утопия усталого человека. Того, который не боролся, проиграл наступлению бездушного и механического общества постмодерна. Того, который устал от общества, которое не в состоянии, без сил и желания определить, ибо теперь круг индукции и дедукции, общественного бытия и сознания обрывается. Человек Борхеса устал от общества и избавился от него. Выкинул и постепенно забыл. А потом и самого себя, ибо человек без общества — не человек. Это "квазипостмодерн" — общество без общества, человек без Человека. И это же один из возможных вариантов исхода текущего дня. Мы на распутье. Либо и далее постмодерн, который в итоге погубит Землю и вид, либо квазипостмодерн, который избавит человека от самого себя и общества, либо метамодерн, возврат к большим проектам, смыслам и "против всего плохого, за все хорошее". Только так и спасибо Борхесу, что расширил на нашем пути возможности для выбора. Хотя, на самом деле, сократил. Ибо перспективы в обход метамодерна все лучше и лучше...

(*) — привет, Ролан Барт, Мишель Фуко и другие!

Боюсь, что буду рассуждать витиевато и многословно. К сожалению, как всегда. Но, думаю, постараюсь подобного избежать. К счастью, как и всегда.

Зато писать собираюсь лишь с искренней любовью и должным пиететом к настоящему мастеру слова. К Хорхе Луису Борхесу, аргентинскому писателю мировой величины. И сразу хочу провести следующую параллель, возможно, странную и слишком диковинную, но все же. С нашим, тоже почившим, мастером слова. С Антоном Павловичем Чеховым. Казалось бы, что общего между этими двумя пусть и великими, но столь разнородными фигурами? Что единого, кроме умения мастерить шедевры малой формы? Возможно, совсем ничего, но разве так уж и отличны их две Родины? Те общественные, географические и исторические сущности, что формирует людей, которые и творят, собственно, их сущность? Сразу извинюсь по поводу тавтологии, но намекну, что клоню в сторону моего же отзыва на роман Йена Макдональда «Бразилья». А в нем я пришел к выводу, что не так и отличны латиноамериканская эклектика людских джунглей и наши промерзлые, обширные, забытые творцом скифские степи (*)? Коль так, то в бесконечном лабиринте вероятностей и потенций судьбы двух бездонно талантливых людей не шибко различны. Возможно даже, что их реальные и альтернативные биографии стоят рядом в фантасмагорической «Вавилонской библиотеке».

Обсуждаемый рассказ мог написать только человек, пораженный любовью к литературе в самые глубины сознания. Именно им и был Борхес. Его любовь была настолько настоящей, настолько всесильной и животворящей, что она породила новый феномен в литературе. Во всяком случае Хорхе Луис стал одним из отцов-основателей будущего (и, быть может, пока настоящего) постмодернизма — в хорошем смысле этого слова. Не той волны порнографов, которые осквернили Храм Книжного Искусства и Дворец Слога, стараются искоренить, осмеять и выкинуть на свалку истории «метанарративы», содержание и смыслы. Совсем нет. Я говорю о таких же, как и Борхес, безнадежно влюбленных в книги и культуру чтения, которые пишут новые книги об этом. Жанр литературы о литературе. Добрый, уважительный постмодернизм — называйте как хотите. Именно такой создал аргентинский автор, который сам себя называл прежде всего читателем. Наверное, спустя более чем пять тысячелетий письменности и еще более веков истории рассказывания историй, каждый потенциально великий автор должен в этом прислушаться к классику двадцатого века. Быть прежде читателем, подмастерьем и одновременно вдумчивым зрителем ушедших искусных мудрецов, а только затем самому приниматься за перо (или клавиатуру, но даже я, смерд и тень тени современников стараюсь прежде браться за бумагу). Ведь «Вавилонская библиотека» лишь с виду мечта любого читателя и обиталище всех возможных писателей. Попасть в нее, конечно, можно и с помощью бесспорной нетленки, и полнейшей белиберды. Но все это лишь мутации формы. Формы вездесущей и на самом деле мертвой — как у плохого, зомбифицированного, кадаврового постмодернизма. Представленный Борхесом буквенный и многостраничный сад расходящихся троп выстроен и написан не Цюй Пэном и каким-либо живым человеком. Это лишь симулякр жизни, мертвецкий фрактал квазилитературы. У настоящей литературы все равно есть автор, творец, начало бытия любого произведения — жизнь, живой разум. Даже если он довольно иллюзорен, не совсем реален и, по сути, лишь функция Языка, если верить Ролану Барту в «Смерти автора» (но любой, кто умер, хоть когда-то жил). У борхесовского библиотечного мироздания вряд ли имеется живой творец. Скорее бесчисленные тома этой вселенной настрогал и скопировал какой-то почти божественный, но не живой роботический гигант фон Неймана и Тьюринга. Ибо творчество не есть видение всех возможных троп и избрание из них необходимых. Истинное творческое создается без этого взгляда в квантовые возможности. Слепо, но чисто, с мыслью (верой) о новизне. Самим тобой, даже если ты создаешь нечто уже бывшее в мире. Но, как сказал другой современный классик, Эдуард Лимонов, самое главное, что ты сам к этому пришел.

Так что в итоге? Перед нами один из множества удивительных рассказов Луиса Борхеса, который, на мой взгляд, некоторые могут воспринять превратно. Не так, как должно. Человек, родившийся в удивительной и самой эклектичной, синкретичной, лоскутной красоты части света, любивший хорошую литературу, в основном живший именно в книжных мультивселенных, писавший эссе и статьи о примате содержания над формой, не мог воспевать библиотеку, схожую с Вавилонской. Искусственную и на самом деле пустую. Высчитанную холодным интеллектом, а не сотворенную душой. Есть большая разница между написанным в нашем времени «Вишневым садом» Чехова и созданной из вероятностного океана его копией на невозможных полках мира Борхеса. Но разница между двумя творящими душами, аргентинской и русской пород, гораздо меньше. Поэтому не так удивительно, что их взгляды на божественное не так разнятся. Гностицизм Хорхе Луиса, огромная пропасть между неверой и верой у Антона Павловича... Свободолюбие... Тяга к справедливости... Тяжелая участь двух далеких друг от друга отечеств, но столь сходных! И, конечно, чудные, живые и красивые рассказы, которым место на настоящих полках, а не в ужасающей и отталкивающей Вавилонской библиотеке...

Пора бы найти библиотеку не вавилонскую и постмодернистского кадавра, которая по-библейски обречена на распад и гибель. Нужно найти сияющий творческой новизной и живым духом книжную карманную вселенную. Но лишь с наступлением состояния постпостмодерна, которое предрек и Борхес в том числе. Настало время творить новые, собственные истории, а не воспроизводить комментирование старых.

(*) — как сказал Антон Павлович в "Из Сибири", точнее процитировал, пусть даже и не о всей России, но: "Примерно, у нас ... нет правды. Ежели и была какая, то уж давно замерзла. Вот и должен человек эту правду искать." Конечно, вырвал из контекста, но на то есть оригинал! Читаем не только зарубежных классиков, но и своих!