Детская и подростковая литература, Young Adult

— Родители редко одобряют увлечение подростка фэнтези. Фэнтези – это действительно «второсортная» литература?

— На мой взгляд, проблемы в сказочной фантастике те же, что и в реалистичной прозе — сражение с внутренними страхами, конфликты с близкими, поиск знаний, собственного предопределения. Более того, именно в сказочном произведении связанные с такими «проблемами» переживания могут быть заострены, так как нередко являются основой сюжета. В метаниях Рона Уизли из «Гарри Поттера» Д. Роулинг, в искушениях Боромира из «Властелина колец» Р. Толкиена, в страданиях вынужденного скрывать свою истинную сущность Фитца Чивэла из трилогии Р. Хобб или в потерянности ищущего своё предназначение Пола Атрейдеса из книг Ф. Герберта, — во всех этих линиях не меньше драмы и вполне конкретных чувств, чем в реалистичных романах. Между выбором жанра и качеством литературы нет прямой корреляции, и, например, отдельные философские эссе К. С. Льиса содержательно так же прекрасны, как и его «Космическая трилогия». Тут всё зависит от автора и выбранной им истории, а не от жанровых особенностей.

— Многим взрослым кажется, что в фэнтези слишком много насилия. Это не так?

— Не стоит преувеличивать роль насилия в фэнтези. Насилие встречается не только в фэнтезийных романах, но и во многих приключенческих произведениях, как современных, так и классических. Фенимор Купер достоверно описывал снятие скальпа с головы ещё живого человека, а в историях Генри Хаггарда отсекают руки, ноги, головы, заодно устраивают массовые убийства ни в чём неповинных туземцев. Приключение — это всегда риск, и читатель, оставаясь в безопасности, предпочтёт рискнуть именно в книге. Таким образом литература отчасти помогает подростку нащупать границы дозволенного. Кроме того, насилие в приключенческом или фэнтезийном романе играет роль не самодостаточной цели, а препятствия на пути к чему-то исключительно важному и, как правило, гуманному.

— А почему вообще фэнтези так популярно?

— Фэнтези, а точнее, сказочную фантастику, можно условно разделить на приключенческую и бытовую. В бытовой акцент ставится на человеческих взаимоотношениях и качествах. Тот же «Гарри Поттер» — это прежде всего история дружбы, тут вся сказочность — лишь красивое обрамление для вполне понятных житейских рассуждений и проблем. Хогвартс прекрасен тем, что во все времена в нём находили помощь те, кто её просил, а не своим магическим флёром. Бытовое фэнтези — это возможность освежить извечный разговор о человеческой натуре. Приключенческое фэнтези в свою очередь позволяет читателю отправиться в путешествие, уже невозможное на нашей планете. В каждом из нас живёт дух первооткрывательства. Но сейчас выходить за порог — не такое уж опасное дело: вы точно знаете, куда вас занесёт, если вы дадите волю ногам, и даже сможете заранее прикупить путеводитель и забронировать себе гостиницу с доставкой из аэропорта. Сказочная фантастика возвращает нам предчувствие огромного непознанного мира. Например, почти все романы из серии «Колдовской мир» А. Нортон или романы из «Саги о Видящих» Р. Хобб прекрасны тем, что порой вы не имеете ни малейшего представления, куда вас приведёт повествование — какие вам откроются миры за границами Эсткарпа или Горного Королевства.

— Какое фэнтези пишете Вы?

— Я, конечно, хотел стать первооткрывателем пусть вымышленного, но всё-таки полноценного мира, но больше всего меня привлекала возможность образно описать наиболее сложные периоды в жизни человека. Речь, например, о необходимости выбрать профессию, город, семью. Если в реальной жизни такой выбор может быть только один, то в моём «Эрхегорде» человек буквально раздваивается — воплощает даже самые противоречивые мечты. Основная линия всех трёх книг серии «Эрхегорд» — это история персонажа, получившего возможность опуститься в лабиринты собственного сознания и там «убить в себе» отца, которого он так не любил и в которого исподволь превращался. Всё сказочное в «Эрхегорде» — лишь художественный приём, взгляд на знакомые переживания, которые я описывал в «Солонго» или в «Городе Солнца», с ракурса, недоступного в реалистичной прозе.

— В «Солонго», да и во многих других своих книгах, Вы отправляете персонажей в путешествия. Зачем? Вы хотите привить читателям любовь к дикой природе?

— Я хочу раскрыть историю во всей её полноте, а природа, каким бы детальным ни было её описание, остаётся фоном. В любой истории важен человек и его чувства, а обстановка и окружение лишь дополняют или оттеняют их, почти никогда не обретают самодостаточность. Ведь даже в «Домике на краю земли» Г. Бестона очаровывает не природа, которой посвящены девяносто пять процентов текста, а способность человека чувствовать её очарование.

— Ваши книги – это истории подростков. Откуда у Вас знания о подростковой психологии?

— Я пишу книги, так или иначе связанные с жизнью подростков, но ни в коей мере не претендую на полноту знаний об их психологии. И в тоже время отнюдь не считаю подростков инопланетянами, недоступными взрослому понимаю. Во все эпохи переживания и проблемы людей, как взрослых, так и юных, остаются схожими. Чтобы знать что-то о четырнадцатилетних, достаточно не забывать себя в этом возрасте. К тому же, как и большинство моих знакомых, я сам во многом остаюсь подростком.

— Вам важно, чтобы в Ваших книгах подростки говорили своим особенным языком, не похожим на взрослый?

— Я всегда предпочитаю общеупотребительные литературные каноны — не из снобизма по отношения к подростковому сленгу, а из предположения, что такая речь будет понятна большему числу читателей, а значит, позволит истории раскрыться до конца.

— Вы чувствуете, что современные дети – это другое поколение, с которым не слишком просто найти общий язык?

— Изменились условия жизни, её темпы, но сами подростки в целом остались теми же, какими они были пятнадцать лет назад, когда я закончил школу. Они так же переживают и так же ищут свой путь. Поэтому сложностей в общении с ними не возникает. Да и вопросы они задают те же, что мы с моими друзьями задавали себе в этом возрасте. Например, после недавней встречи в Сургуте одна старшеклассница спросила, можно ли считать наивность слабостью. Другая старшеклассница уже в Норильске спрашивала, поможет ли литература услышать свой настоящий внутренний голос. В Иркутске, Архангельске, Ульяновске и в других городах звучат очень похожие вопросы, за которыми проглядывают узнаваемые свободолюбие или одиночество юного человека.

— Вам кажется, что подростки не изменились. А жанр приключенческого романа? Он тоже остался прежним?

— Приключенческий роман развивается, и даже между «Пятнадцатилетним капитаном» Ж. Верна и «Одиссеей капитана Блада» Р. Сабатини есть ощутимая литературная дистанция. Речь не о том, что какое-то произведение хуже или лучше написано, просто со временем меняются читательские запросы. Боцман в романе Э. Сальгари «Сокровище голубых гор» мог восклицать: «Молчи, негодный мальчишка» и говорить с капитаном и матросами так, будто они ведут беседу на великосветском рауте. Сейчас такие диалоги воспринимаются неоправданно наивными. Г. Хаггард в первых же абзацах романа «Дитя из слоновой кости» мог пересказать весь предстоящий сюжет едва начавшегося произведения. Сейчас читатель ждёт от приключенческой прозы непрестанного напряжения — долгого и сложного путешествия в неизведанное, а любая предсказуемость его отталкивает. Наконец, Майн Рид в романе «В дебрях Борнео» мог практически отказаться от сюжета и сосредоточиться исключительно на описаниях наиболее диковинных представителей флоры и фауны острова Борнео – такие описания для читателя девятнадцатого века сами по себе были увлекательным приключением. Читателю современному подобное внимание к деталям — в наши дни обыденным и широко известным — кажется излишним. Подобных отличий множество. Они не мешают и современным подросткам читать приключенческую классику, ведь она действительно хороша, однако у каждого поколения в конечном счёте должны быть свои приключенческие романы и герои.

— Вы чувствуете себя «учителем» юных читателей?

— Я не берусь поучать читателя и уж тем более не собираюсь его воспитывать. Я не учитель, не наставник. Я рассказчик. И если кого-то мои истории позабавят, а кому-то помогут сформулировать такие близкие и понятные, но прежде для себя толком не сформулированные мысли, почему бы и нет? Я делаю то, о чём так мечтал герой моей книги «Бессонница» — помогаю читателю «увидеть мир другими глазами, узнать, что есть люди, которые живут иначе, почувствовать их боль, их радость».

— Разве детская литература не должна воспитывать?

— Детская приключенческая литература строится на выборе, который делают герои, а в основе каждого выбора лежит общая мораль, нормативные представления о добре и зле. В рассказах о приключениях на первый план выходят идеи отваги, взаимопомощи, сострадания — они формируют модели поведения, которые читатель примеряет на себя. Вот и всё воспитание. Оно неизбежно, насущно, однако не играет главную роль. Главной остаётся сама история, из которой каждый может сделать собственный вывод. Ни одна книга не приведёт ребенка к мыслям и чувствам, к которым он ещё не готов.

Источник

Есть еще два интересных интервью с Е. Рудашевским:

*Евгений Рудашевский о своей новой серии: «Эрхегорд» — это текстовая симфония, суть которой не раскроется до тех пор, пока не вступят все инструменты»

*Евгений Рудашевский: «Весь мир мне интересен, а недоступны только Эверест и Марианская впадина»

Детский художник Александр Штеффенсмайер нарисовал очаровательную корову Лизелотту в 1998 году. С тех пор миллионы детей и взрослых ждут новых историй о проделках веселой и любознательной коровы, а ведущие немецкие издательства соревнуются за право издавать книги талантливого иллюстратора.

Мартин Шойбле (род. 7 декабря 1978 г.) — современный немецкий писатель. Большинство его произведений носят документальный характер и созданы в форме журналистского расследования. Окончил Институт политологии имени Отто Зура при Свободном университете Берлина по специальности «политология». В его наиболее известном произведении «Die Geschichte der Israelis und Palästinenser» («История израильтян и палестинцев»), написанном в соавторстве с израильским экономистом и дипломатом польского происхождения Ноем Флугом, конфликт на Ближнем Востоке рассматривается сквозь призму интервью с людьми, пережившими эти события. Одна из его последних книг, «Джихад: террористами не рождаются» («Black Box Dschihad»), вышедшая в 2011 году на немецком языке в издательстве Carl Hanser и опубликованная в 2012 году на русском языке издательством «КомпасГид», последовательно воссоздаёт жизненные пути двух молодых террористов-смертников, один из которых родился и вырос на Палестинских территориях, а другой — в Германии. В 2013 году вышел его роман-антиутопия "Сканеры".

— Мартин, Роберт Зонтаг — это вымышленный вами человек, в соавторстве с которым вы написали книгу. И он же — главный герой книги. Как вы выбрали этого героя, почему вы решили создать для себя соавтора?

— В 2010 году родился мой старший сын, и это же — год рождения персонажа Роберта Зонтага. Я задался вопросом — как же будет выглядеть будущее моего сына, когда ему будет, например, 25 лет, в 2035 году? И во время написания романа мне важно было создать такого героя, который будет и автором и одновременно героем романа. Важно было создать мир, настолько реальный, что в него можно погрузиться. А лучшим способом погрузиться — создать альтер-эго, которое будет существовать в том мире, и частично в реальном мире.

— Технологии, которые существуют в описываемом вами мире не слишком отличаются от наших. Те же Примочки — это немного продвинутый Google glass. Не казалось ли вам, что техника скакнет чуть дальше или вы ее намеренно притормозили?

— Четыре года назад, когда я начал писать эту книгу, ничего не было известно о Google glass, например. Когда книга уже была в издательстве, мы узнали, что это устройство готовится к выходу на рынок и поразились, насколько быстро воплощаются прогнозы. Но с другой стороны, мы подумали, что это создаст книге дополнительную рекламу, что будущее уже начинает воплощаться в реальность. Любую антиутопию, любую книгу о будущем подстерегает опасность, что она очень быстро превратится в исторический роман. Я согласен, что прогресс пойдет быстрее, и те вещи, которые я описываю, станут реальностью гораздо раньше, чем в 2035 году, но мне было важно создать большой временной промежуток, потому что политических событий должно было произойти очень много. До начала романа должна была произойти еще одна мировая война, опустошение планеты, разрушение городов, на все это требуется время. Чтобы воссоздать жизнь и возродить цивилизацию, нужно время.

— Как вы сами расцениваете свой текст? Как предупреждение, прогноз, вопрос, приглашение к размышлению?

— А вы как его оцениваете?

— Как вопрос-размышление. Бить в набат — это как-то глупо, по нынешним временам-то. Жизнь сейчас гораздо более сложна.

— Да, это максимум, чего можно добиться в книге — поставить какие-то вопросы и пригласить читателя поразмыслить вместе с ним. Я очень неоднозначно отношусь к книгам, которые претендуют на то, чтобы давать готовые ответы на вопросы. Мне кажется, что дидактический посыл не пробуждает интереса у читателя. Я как-то ездил с литературными чтениями в Германии и однажды два подростка два часа кряду расспрашивали меня о технических параметрах «примочек» — сколько держится заряд, какова скорость доступа в интернет, как происходит подключение. Совершенно очевидно, что они читали книги совсем под другим углом. Но это хорошо, книга не должна ставить читателя в какие-то рамки, она должна дать читателю возможность самому понять ее и интерпретировать.

— Вам не кажется, что мейнстрим присваивает с охотой дискурс антиутопии, и играет с этими концепциями? Что сегодня антиутопии перестали «работать», что действительность в некоторых уголках наше планеты куда мрачней, чем все фантазии писателей? Северная Корея, Сомали...мир гораздо более страшен, чем любой текст.

— Что касается Голливуда и массовой культуры, то в фильмах очень упрощается мир книги. Взять хотя бы книгу Сьюзен Коллинз «Голодные игры». В книге главная героиня описывает себя, как совершенно непривлекательную девушку. Некрасивую нестройную, а на экране мы видим совершенно голливудскую красотку.

— Да, но присваивая себя антиутопию, как жанр, Голливуд тем самым отбирает первенство впечатления у книги. Книга уже не шокирует, уже не заставляет думать, а развлекает, она включается в индустрию развлечений. Вот Ромеро снимает про зомби, а вот кто-то снимет про очередной образ тоталитарного будущего. Исчезает пафос послания.

— Да, но есть и обратные примеры, когда фильм оказывается сильнее книги, хотя бы «Дитя человеческое» Альфонса Куарона по книге Пити Джеймс. Это мой любимый фильм до сих пор, но когда я купил книгу, оказалось, что это типичный детектив: читать его тяжело, диалоги никудышние, и в общем, когда читаешь, понимаешь, что автор не может выбрать, в каком же жанре она пишет. А фильм оказался гораздо сильнее, у режиссера действительно получилась антиутопия, несмотря на то, что он стал частью массовой культуры.

— Вернемся к вашему миру. Когда я читал, у меня было чувство, что вы его делали сознательно слегка некомфортным для жизни. Ведь Ультрасеть, как мировое правительство, действует очень топорно. Можно было «работать» гораздо тоньше, создать такой мир, в котором в принципе будет комфортно жить. Т.е возможна антиутопия, которая будет восприниматься 99% людей, как не антиутопия, а как очень уютное для жизни существование.

— С точки зрения обычного жителя этого мира ему довольно комфортно. Весь этот контроль, все эти гаджеты, они стали обычной частью их жизни. Для них естественно посылать картинки друг другу по Примочкам, для них обычно, что Ультрасеть за всем следит и считывает всю их информацию. Они прекрасно это осознают и не обращают на это никакого внимания. И этот мир будет спокойно существовать, пока кто-то не начнет задаваться вопросами — а собственно, что происходит? Вот, например, друг главного героя Йойо, он же прекрасно существует в этом мире, это предел его мечтаний. Но в то же время в этом мире существуют и люди, которые начинают задаваться вопросами — а кто за все это платит, кто за всем этим стоит, через кого проходит вся моя информация, что они с ней сделают, то есть начинают смотреть на мир немного иначе. Для главного героя таким толчком к переосмыслению его жизни стала его влюбленность в Фанни. И очень важно, что они встретились тогда, когда все электричество в тоннеле метро выключилось и их больше не ограничивал их виртуальный мир. Они внезапно окунулись в реальность и совершенно естественно, что обратили друг на друга внимание.

— В книге есть хорошее додумывание нынешней нашей ситуации — с лайками в Фейсбуке и фотографиями бутербродов в Инстаграмме, продолжение ее в область постоянного подключения к сети. Когда люди полностью уничтожили пространство частного, интимного, причем добровольно уничтожили, когда трансляции для виртуальных друзей ведутся откуда угодно, едва ли не из постели. Но вам не кажется, что человек, оказавшийся в метро вне сети, при том, что он с детства к ней подключен, будет как голый, ему будет дико не комфортно? Логично было бы забиться в угол и дрожать, пока не включат свет. А он смело знакомится с девушкой.

— Я сам задавался таким вопросом — что же сдвинет его с мертвой точки? Ведь одного появления красивой девушки недостаточно, чтобы он расколол свою скорлупу. И для того, чтобы главный герой начал вживаться в реальный мир, пришлось убить его лучшего друга. В тот момент, когда умер единственный человек, который был единственной привязкой к реальности, его мир рухнул. Ведь у него не было никогда настоящей семьи, папа и мама были сами по себе, и на него никто не обращал внимания. И Йойо был единственной нитью, которая его удерживала в действительности. Йойо, конечно, сам очень погружен в цифровую реальность, он там как рыба в воде, но для Роберта очень важно его присутствие. Он ценит его, потому что знает, что такое отсутствие человеческих чувств, он знает, как могут быть холодны близкие, как они могут быть безразличны. А Йойо этого не знает, он существует сам по себе.

— В книге происходит любопытная подмена. Литературные агенты, уничтожающие бумажные книги, оперируют теми же лозунгами, какими сейчас вооружены борцы с копирайтом. Не возникало ли к вам вопросов, что вы-де защищаете устаревшее авторское право. В Рунете свободный доступ к информации воспринимается как безусловное благо, по сути, в нашем сегменте Всемирной паутины в каком-то смысле, на новом уровне, воспроизвелась традиция советского самиздата.

— Собственно, для меня одним из вопросов книги, каким стоило бы задаться, и является вопрос — если вся информация будет бесплатной, то кто будет платить тем, кто создает эту информацию? Писателям, авторам, переводчикам, издателям, которые делают книги в электронном виде. Они не могут, как музыканты, собрать стадионы и требовать за прослушивание отрывков из своей книжки покупать билет за сто баксов. И писатель не всегда умеет выступать на публике, он привык работать с ручкой, бумагой и письменным столом, а если он попадает в комнату, где его ждут десять человек, он уже начнет нервничать и ничего не получится. Если посмотреть на списки бестселлеров Германии в категории нон-фикшн, то большинство авторов — это авторы, которые умеют хорошо себя подать и продать. Они могут собрать большую аудиторию, развлечь ее, посмеяться, выкинуть какой-нибудь фортель. Но если посмотреть на книги, которые они пишут, то в большинстве случаев это литература из разряда «как выйти замуж за три месяца». Если же рассматривать людей, которые пишут романы, то большая часть авторов совсем не желает общаться с большим количеством публики, потому что для этого нужно быть самому артистом. А это совсем другая профессия. Если бы их заставили выступать, они бы вообще прекратили писать. И еще момент — сколько вам требуется времени, чтобы написать книгу? Три года, пять лет? И что, все пять лет вы должны отрываться от письменного стола и кривляться, чтобы обеспечить себе пропитание? Не получится.

— Но авторское право все равно будет меняться, из-за появления нового канала передачи информации.

— Остается только надеяться, что то, в какую сторону будет меняться авторское право, будут определять сами авторы, а не Гугл.

— Роман строится на мысли, которая, собственно, лежит на поверхности, она очевидна настолько, что мимо нее проскальзываешь, не задумываешься. Действительно, если оцифровать все книги и перевести все данные в электронный формат, то информация становится гораздо более уязвима к манипуляциям, редактированию и так далее. И литагенты, по сути, продвинутые пожарные Брэдбери.

— Разумеется, роман во многом отсылает к Брэдбери, это своеобразная современная переработка этой идеи. Именно поэтому я выбрал такой псевдоним — Роберт Зонтаг, потому что героя романа «451 по Фаренгейту» зовут Гай Монтаг. Тот был Понедельник, а этот Воскресенье. Разумеется, на меня огромное влияние оказал и Хаксли, и Оруэлл, и Замятин. И в тексте есть отсылки к их произведениям, но скорее подсознательные. Но больше, чем они, на меня оказали влияние мои путешествия. Я был в трущобах Нью-Дели, был в Секторе Газа, сейчас я работаю в зоне палестино-израильского конфликта. И все, что я вижу, попадает в мои книги. Именно поэтому я выбрал жанр антиутопии, потому что если бы я писал документалистику, то все бы зевнули и сказали — мы уже знаем, как дела обстоят в Секторе Газа или в Нью-Дели, мы, пожалуй, читать не будем. А форма романа позволяет это облечь в вид будущего, которое нам предстоит и заставить скорее задуматься, нежели документальная литература.

— Вы сосредоточились на одной сюжетной линии, и, на мой взгляд, напрасно. Есть второстепенные персонажи, о которых явно хочется узнать больше, они просят своей ветки сюжета. Например, начальник главного героя, менеджер корпорации Номос, который получился довольно выпуклым, несмотря на изначально отрицательную роль.

— Ни один человек не рождается абсолютным злом, человек не может быть стопроцентно плохим или хорошим. И даже у такого «заряженного на успех персонажа», как Номос, могут возникать мысли и сомнения, он тоже живой мыслящий человек. Он воспринимает свою корпорацию, как семью, как дом. И должно было произойти что-то невероятное, чтобы даже такой преданный человек как Номос, начал колебаться. В данном случае это осознание того, что все теракты, которые приписывались Гильдии книжников, организовала сама Ультрасеть.

— В таком случае он гораздо менее отрицательный персонаж и куда более наивный, чем я предполагал.

— Номос абсолютно уверен, что корпорация несет благо этому миру и дело его верное. И очень важно было для меня показать, что и у него есть свой нравственный предел, когда он тоже может сказать — хватить, больше я в этом участвовать не буду. Он скорее выйдет из состав корпорации, чем будет играть в их игру.

— Знаете, я когда читал роман, никак не мог отделаться от мысли, что сами плохие парни читают книги. Какая-то часть интеллектуальной обслуги и верхушка должны читать — чтобы черпать новые образы, новые идеи, новые концепты.

— Можно рассматривать Ультрасеть как мегаисточник информации, черпай не хочу. Но не забываем о том, что информация цензурируется и никто не может найти информацию, которая может повредить репутации концерна или как-то критиковать существующую жизнь.

— Вообще такой информации нет или она есть, но в закрытом доступе?

— Это открытый вопрос, потому что мы видим далеко не всех в этом мире, обывателей и рядовых работников Ультрасети. А вот элита, управляющая корпорацией, по идее должна знать о существовании книг и текстов, содержащих опасную информацию. Но с другой стороны, это руководство практически виртуально, его видят только в трансляциях, не заигрались ли они настолько, что забыли уже обо всем?

— И есть ли они вообще?

— Да, или они просто образ, созданный Ультрасетью.

— В вашем мире нет наций, нет границ, там стерты все признаки прошлого мира. Но традиции — песни, колыбельные, анекдоты, поговорки, приметы, весь внеписьменный фольклор будет жить в ткани языка. И уничтожение книг его не убьет. А герои этого мира лишены таких вещей. Сознательно?

— Мой замысел был таков. К 2035 году границы между культурами сотрутся полностью, будет несколько ультра-мегаполисов, которые будут рассеяны в нескольких точках планеты, но различий в культурном пространстве не будет вообще. Я слегка затронул эту тему, где происходят похороны Йойо. Похоронное бюро предлагает культурный микс из всех старых традиций, которые играют абсолютно одинаковую роль, и мы все их смешаем, немного попробуем и отставим в сторону. Сейчас я живу в Ромале и вижу наяву, как ломаются традиции, как набирают силу свободные мусульманские течения, которые позволяют девушкам ходить в мини-юбке, вести себя свободно и так далее. Незыблемые традиции исчезают на глазах, и гораздо раньше происходит освобождение человека от того мира, в котором он вырос. Как только он выходит из дома, он тут же обрубает все нити, связывающие его с родительской культурой, это не играют для него никакой больше роли

— В 80-е годы Чечня была более европеизирована чем сейчас. И в то же время никто и представить не мог, что у нас в Москве будут выстраиваться миллионные очереди к поясу Богородицы, который будет находиться в новом храме, выстроенном на месте бассейна Москва. В стрессовых ситуациях общество обращается к архаическим или ушедшим в прошлое формам.

— Не буду спорить, но возможно и другое развитие событий. Такой глобальный стресс, как мировая война, может заставить людей обратиться к традициям. А может и наоборот, заставить сбиться в кучу и попытаться выжить в новых условиях. Если Бог допускает такое, то может, его и нет? И новая, восстановленная жизнь загоняет людей в четкий ритм работа-дом, работа-дом, где нет места, чтобы поразмыслить и обратиться к прошлому. Но это дискуссионный вопрос, события могут развиваться по-разному.

Оригинальный текст для KidReader.ru