Вчера я прочитал это произведение и еще какое-то время после прочтения размышлял о вложенных в него идеях, их реализации автором. Конечно, «Сад расходящихся тропок» мне очень понравился. Иначе зачем бы мне выставлять «10»?

А в каком-то – другом, не этом, – из возможных вариантов развития событий я прочитал сей рассказ и остался разочарован, и меня посетило недоумение: «отчего многие так хвалят этого Борхеса?!». А в третьем варианте я еще не читал «Сад…», мне это только предстоит, и я с пытливостью школяра ловлю настрой, с которым следует подступиться к рассказу, из отзывов на него.

И вот предо мной сад – не сад, что? Мир, холодно-реальный и поэтически-красивый. Жестокая правда соседствует с метафизической образностью. А каков язык! Лаконично и точно, ничего лишнего, мысль концентрированна и жива.

В начале повествования задаюсь вопросом: зачем тебе, главный герой, этот Стивен Альбер? Что тебе в нем, кто он такой? По мере развития сюжета знакомлюсь с персонажем по имени Альбер, вижу в нем натуру исследователя, проникаюсь к нему уважением, признанием его неординарности и ума. Поначалу еще держу в мыслях цель, которая заставила героя обратиться к Стивену, держу, держу, а потом под натиском новых образов и идей, сильных и глубоких, именно которые и стоят в центре рассказа, упускаю, – как же придется пожалеть об этом в самом конце рассказа, где на меня, поглощенного красивым и великим, вдруг свалится жестокое и приземленно-прагматичное. Да, меня очень легко оказалось завести в лабиринт идеи произведения.

А в лабиринте повествования, по которому следовал под доносящиеся «из» рассказа звуки китайской музыки, время останавливалось, являя гений описанного в «Саду расходящихся тропок» мудреца Поднебесной. Его идея велика (точнее, необъятна), а воплощение этой идеи – и тонко, и красиво, и искусно. Меня ждало погружение в процесс открытия замысла, претендующего на абсолютную глобальность. И это меня увлекло, как увлекло и главного героя, о цели визита которого к Альберу я полностью, напрочь забыл, как, был уверен я, забыл и главный герой… Но как же здорово придумал всё и воплотил свою идею китайский мудрец!.. Роскошно!.. Борхес – Мастер!..

Развязка истории напомнит мне о принципе «меньшего зла»… Но узнавать его на таком сильном контрасте с чем-то по-настоящему глубоким, на фоне восторженности и ощущаемых признательности, благодарности, испытываемыми главным героем, оказалось крайне неожиданно. …Жаль, что на показанной в рассказе одной из расходящихся тропок события сложились таким вот известным образом.

Рассказ сильный и пронзительный, захватывающий и глубокий!..

Вспомнил, что совсем недавно читал набоковские лекции по литературе. И не могу не отметить: насколько же отличается утонченно-отвлеченная манера Набокова от пламенно-сердечных «признаний в любви» к собратьям по цеху Борхеса. Есть сходство: оба — интеллектуалы до мозга костей. Но если с первым сразу хочется начать спорить и что-то доказывать (непонятно, правда, кому и зачем), то после чтения эссе-рецензий аргентинца меня, как правило, охватывает чувство полнейшего согласия, умиротворения и восхищения. Так вышло и в этот раз.

Захотелось достать с книжной полки «Дон Кихота», любовно вытереть с томика пыль, удобно расположиться на диване и немедленно начать перечитывать...

Молитва Борхеса от 1 июля 1969, чуть менее чем за два месяца до его 70-ти лет. И 19 дней до первого лунного шага Нейла Армстронга.

А Борхес о Боге, а Борхес к Богу: «...хочу я умереть, раз и навсегда...»

Человек коснулся Луны — и впереди ещё вся Бесконечность,а Борхес-человек отвергнул Вечность: «...ведь просьбы (к Богу) неуместны...»

Не поза это — а просто «...с прямотой, превосходящей силы человека...»

»...и в памяти остаться другом, а не только лишь поэтом...» — Че Борхес...

Хорхе Луис Борхес очень хорошо знал и высоко ставил поэта Джон Донна, и проповедника Джона Донна (это «его» колокол, не стихая, звонит по нам...), и мыслителя Джона Донна (см. эссе Борхеса «Биатанатос»), и его молитва очень близка к страстным «Обращениям к Господу» Джон Донна (откуда «родом» и колокол).

И, в оставшиеся ему ещё 17 лет жизни, надо думать, ни раз молитву эту повторял.

Однако, Борхес..., — так бы сказал наш российский житель Чукотки, родовая кровь которого течёт и в индейских племенах, когда-то променявших не уют нашей Арктики на ещё не открытую Америку.

Однако, Борхес, — подтверждаю и я: то, на что у Карлоса Кастанеды ушло с десяток книг и тысячи страниц, чудесным образом (ведь настоящий маг на то и маг: почто зря воду лить-то...:)) уместилось на полутора страницах.

История рассказанная в Техасе, но произошедшая совсем в другом месте.

Что суть методы науки? — войти в доверие, проникнуть, открыть великую «военную тайну», положить её на цинковый стол препараторской, вскрыть и распотрошить на элементы и фрагменты, втиснуть выжимки или сухой остаток в диссертацию и «рационализировать» (см. Стругацких «Сказка о тройке»), затем с успехом и «утилизировать» (из той же оперы, то бишь сказки), признав никчёмной и смешной....

Но, когда «в ночи полнолуния начинают сниться бизоны», становится ясно, «что тайна бесценна и вся наша наука просто пустяк...»

«Важна не тайна, а пути к ней» Вот и весь Кастанеда, но ещё далеко не весь Борхес!

Эссе о последнем поэте саксов, который, сам будучи саксом, воспел их поражение на умирающем языке. Как мне показалось, произведение Бохеса не об истории саксов, бриттов, норманов, а о насмешке Истории и трагедии одного поэта.

Идеи, зачастую лежащие на поверхности, зашифровываются до неузнаваемости. Придаётся мистический смысл и значимость. Читается тяжело. Борхес на любителя. Прочитал сдесяток его рассказов и лекций и всё как-то неоднозначно. Создаётся впечатление что все они просто набор личных мнений самого Борхеса, которые он силится переварить.

Совершенно не романтический взгляд на американскую легенду — Билли Кида.

Жестко, предельно неприглядно, полная демифологизация образа, которому посвящены столько фильмов и книг, заняла несколько страниц

Борхес ужасно скверный критик.Уж очень часто он наводит мути и по ходу совершенно отходит от собственно автора и его произведения.

В случае с Джойсом,он удосуживается упомянуть,что роман «Улисс»(о нем он собственно и вел речь),он не прочитал полностью,а так,почитывал фрагментами(ознакомившись с другими его критическими работами,у меня создалось впечатление,что он многие книги так пролистывает).Ему довольно таки понравилось,начинает рассказывать о различии переводов и прочей мути.

Я недолюбливаю «поверхностных» людей,мне совершенно без пользы обрывочные бредни без намека на целосность и осмысленность.

Мне в общем чуждо творчество Борхеса,тут уж ничего не поделаешь,но относительно его эссе и размышлизмов о других произведениях и авторах,можно сказать о вредительском влиянии на незрелые умы:-)

Почему единица,думаю все ясно изложил.

Одно из достоинств Брхеса не только в том, что он видит сны (что может себе позволить практически каждый), но и в том, что он умеет мастерски его передать: «вкусно» преподать читателю (скорее слушателю — в сети есть масса «клипов» с голосом Борхеса — «домашний» и неторопливый, без поэтический экзальтация и патетических придыханий: так Марко Поло, наверное, у камелька, начитывал свою невероятную книгу приключений). И надо быть Борхесом, чтоб видеть такие сны, какой привиделся ему в первое утро в Афинах. Сон с режиссурой Франца Кафки, ввергающий Борхеса в энциклопедический лабиринт, но странный: есть выход (концовка статьи), но нет входа (начало статьи).... Когда же вход, как будто найден- начинается «настоящий Кафка»....

Достоинство Борхеса в том, что рассказав о пробуждении в Афинах, он рассказал не только о том, что наступило утро и он проснулся, вспоминая сон, но много больше: он снова приоткрыл калитку в «сад расходящихся тропинок» в Мире Борхеса.

»..если только мир, в отличии от статей моей сновиденной энциклопедии, имеет начало.»

Это то, что с годами дорастёт (всё тучнея и тучнея — набирая и вес, и «вес») до «Книги вымышленных существ», а пока это просто «Руководство по фантастической зоологии» (да-да, такой известный, отягощенным различным софтом, Manual :)) — замечательный «Бестиарий», скажем так «Бестиарий от компиляции» (но, в скобочках заметим, что не только:)).

При всей фантастичности истинных персонажей этой книги, основной «шарм» это — автор! Когда описание делает Борхес — это дорогого стоит: многоуровневый текст и тонкая ирония, ссылки и к первоисточнику, и в «никуда» — на том какой Борхес мистификатор и останавливаться не надо.

Составление «Бестиариев» одно из любимейших занятий «учёного любопытства» — от греков (а с ними и китайцев, и индейцев, афро-африканских авторов ещё не открытых и не прочитанных скрижалей чёрного континента), до Борхеса:). Надо-надо было чем-то разворошить застой воображения читающего меньшинства и посредством их «словесного блуда» донести, вернее разнести это по головам «неграмотных большевиков». Идеологический PR — смысловая нагрузка: не только табу, но и, навязанное свыше» отделение «агнцев» от «козлищ» (а как ещё старого или тем более чужого Бога выдворить (нет, не вынести, а вытащить, да за патлы, по грязи, да в грязь...) из пантеона Веры и Суеверий за «101-ый километр» Добра и благости?».

Посмотрите (пролистайте — благо, что «паутина» это позволяет. Кстати, чем WWW не новый, и такой борхесовский, персонаж новой редакции «Бестиария») средневековые «комиксы» монашеских манускриптов (об этом очень здорово пишет Умберто Эко, да и Лоуренс Норфолк не чужд) — какой богатый выплеск фантазии из заканонизированных рамок религиозных догм и запретов: но — «во благо».

А в стенном шкафу, кто-то по ночам загадочно шуршит, и я знаю, что это не мышь....

«Он выкован в Толедо...», есть далее и привязка во времени, но, как это у Борхеса всегда бывает, и конкретные время и пространство, да и действо (тревожащие вечно: что? где? когда?) теряют свою постоянную прописку и в магия текста растворяет их во всей Истории, и размывает по поверхности всей Земле (создавая смысловой Алеф конкретно взятой вещи, вернее его платоновского архетипа) .

Клинок, образ клинка — это нечто священное для Борхеса, это один из смысловых узлов его прозы и поэзии: мужчины и их любовь и вражда, танго, куманьки, воспоминания и сны.... Всё это без клинка для Борхеса немыслимо.

Есть и экзистенциальная ноты несбывшейся надежды: «... а годы идут и проходят мимо...»

И непреходящая тяга — взять в руку клинок.... Ведь вечный символа оружия не предательский камень Каина, а лезвие ножа — и мстящего, и защищающего, и берущего...

El puñal — влажные звуки, как капли крови... А праведной, неправедной — забота не его: сталь по ту сторону Добра и Зла — она клинок!

»...художник, имени которого я не запомнил, вдруг увидел то, чего сначала мира не увидел ни один живущий...»

Прекрасное определение художника и сути творчества.

А тот, не запоминающийся художник, — Claes Oldenburg ( Клас Ольденбург), американский скульптор шведского происхождения, автор инсталляций и скульптур (и «пуговица» одно из самых камерных его «ваяний»). Сам же памятник пуговице находится в столице штата Пенсильвания, Филадельфии, в самом центре кампуса Университета Пенсильвании, перед зданием библиотеки Van Pelt-Dietrich Library: белая, расколота по краю одного из четырёх отверстий (не по центру!), сложившись невысоким «шалашиком», диаметр «пуговички» где-то метров пять. По легенде, пуговица принадлежит Бенджамину Франклину, забронзовевшему неподалёку на бронзовой скамейке, с бронзовым листом, который с улыбкою читает присевшему навеки голубку....

Одно из студенческих поверий (не раз, мне верится, проверенное:)): секс под пуговицей (тем более размеры позволяют) перед экзаменом противодействует провалу не сдачи оного.... Ну, они американцы, им видней:)

Борхес, безвозвратно ослепший, — в Ирландии — «...древние и великодушные тени не хотят, что бы я посмотрел на Ирландию...». Борхес подтрунивает над собой, перелагая ответственность за свою слепоту на божий промысел, но тем самым и бросает мостик к Гомеру, обращаясь к новому Улиссу, 38-летнему дублинскому еврею Леопольду Блуму, оправившегося, по прихоти Джеймса Джойса, в свою одиссею по улицам Дублина 16 июня 1904 года в восемь часов утра.

Борхес слеп, но «с благодарностью вглядывается в историческое прошлое», где бродят необозримые тени: Эриугена («для которого вся наша история — лишь долгий сон Бога»), тень по имени Джордж Беркли («считавшего, будто все мы в неисчислимых подробностях снимся Богу»), тени Уайльда, Веллингтона, Йейтиса, Джойса, Мура...

«Ирландия — земля добрейших людей, истинных христиан, одержимых непонятной страстью во всём быть ирландцем...»

Так же, как и Борхес, одержимый непонятной страстью во всём быть Борхесом.

А Круглую Башню, в которой «монахи сохранили для нас от чёрных времён греческий и латынь», руки Борхеса смогли нащупать! — а значит и «прочитать» азбуку Бройля неровных камней и шероховатых швов...

Борхес слеп, но, перефразируя самого Борхеса ( и героя одного из его стихотворений слепого пирата Пью): «я горд каждой книгой, зачитанной мною до дыр«! А ведь библиотека Борхеса -это Вавилонская библиотека, в которой он когда-то и подсмотрел, не доступные ему сейчас, ирландские иллюстрации.

Этот сон, приснившийся Борхесу в Германии, потом перетечёт в его следующий сборник «Порука», сменив при этом место прописки (или регистрации:)) — «Сон, приснившийся в Эдинбурге»...

СОН, да-да, вот так — с большой буквы — это тот Протей, один единственный, который возвращается нам еженощно (или даже в дневной полудрёме), находя для своего воплощения, каждый раз, какие-то новые «сонные«архетипы — ведь есть, наверняка, Вселенная Снов, их полный каталог (как Борхесовская Вавилонская библиотека) — идеальные образцы, с такими же платоновскими бирочками (как человек, что приходит в современный мир с биркой на ноге и уходит так же...) и, при неминуемых повторах, привносит нечто новое, новое прочтение, новую режиссуру. Ведь и в «Гамлет», как в реку Гераклита, не входят дважды....

Так и англо-саксы, когда-то, устремились через Пролив, ещё не бывший Ла Маншем, к столь лакомому острову, не бывшего ещё Англией, что-то и кого-то теряя. Так и германский Сон, в своём «набеге», теряет Аахен — самй западный немецкий город, в котором нашёл свое успокоение Карл Великий; где-то тонет или растворяется в тумане Aarón, из племени Levi; не терпят повтора абракадабра и Абракас...; не снятся больше имена Шекспира (а имя Бёрнса так и не приснилось...) и Кеплера...; видать не климат в Шотландии и для Zwitter (бисексуал, гермафрадит) — но эту «песню» подхватили истинные арийцы из группы Rammstein :); сгинул в никуда, видать к тому времени исчерпав отмеренное ему число, и образ города Монтевидео....

»...когда отмеренное исчерпается, и буквы, и цифры, написанные мелом, не исчезнут немедленно...» — А это Борхес о чём, в эпилоге, не одевшем клетчатый килт?

Хенгист (с др. анг. — жеребец) — легендарный первый король Кента, а перед этим (история имеет свойство разворачиваться во времени, как свиток, по мере его прочтения :)) предводитель наёмной дружины анго-саксов, которых Вортигерн, кельтский король Британии первой половины V века, пригласил для борьбы с пиктами.

Мог ли предвидеть кельтский король «ночь длинных ножей», когда славно поработали саксы своими скрамасаксами — тяжелыми и длинными кинжалами: не оплатив наёмникам их победы, кельты тоже пали на пиру, на который Хенгист пригласил дружину Вортигерна, при этом приказав перерезать всех, кроме самого Вортигерна....

Но это потом, а сейчас, год 449, и дружина Хенгиста «на веслах, без компаса и парусов» пересекает гладь пролива из родной Ютландии к острову, «который ещё не назван Англией»...

И даже самому Хенгисту ещё не известно, что ему положено судьбой стать основателем «...величайшей империи, и чтобы потом спели Шекспир и Уитмен, чтобы покорили моря корабли Нельсона, для того, чтобы молчаливые Адам и Ева удалились, взявшись из руки, из Рая, который они потеряли...»

В сборнике «Иной и прежний» у Борхеса уже было стихотворение «Сакс (449 г.)», Hengist quiere hombres (449 A. D.) его продолжает, дополняет и объясняет: если там шла речь о «неизвестном герое», воине-саксе, то сейчас дошла очередь и до его легендарного предводителя, заложившего первый камень в фундамент «владычицы морей».

Фантастическая новелла о любви, насквозь пропитанная мифологией, историей и мистикой.

» Hann tekr sverthit Gram ok leggr i methal theira bert» («Он берёт меч Гарм и кладёт его обнажённым междусобой и ею»).

Цитата из «Саги о Вёльсунгах», ставшая эпиграфом новеллы Борхеса «Ульрика в 1975 году и эпитафией на реверсе надгробного памятника Борхесу, на женевском «Кладбище Королей», в 1984... и, у самого подножья этой же стороны камня «De Ulrica a Javier Otálora» («от Ульрики Хавьеру Оталоре»)...

Новелла — как зеркало платонических отношений (закончившихся всё же браком за два месяца до смерти Борхеса) между Борхесом (колумбийским стареющим профессором Хавьером Оталора из новеллы) и Марией Кодама (Ульрикой — героиней новеллы), дочерью японского архитектора, переводившей исландские саги (мистика уже начинается с того, что Мария появляется в доме Борхеса года через два после написания новеллы:))

Мистика не только вой волка (последний волк пал от руки старого охотника уже несколько столетий назад — об этом есть стихотворение Борхеса в сборнике «Атлас»), но и....

«Я не сделал ошибки, спросив, любит ли она меня».

Один из французских критиков отозвался об Анри Мишо так: «...он из тех кто мешает жить...»

Широко известен на «Западе» и практически неизвестен в России, вот только в 2004 «Симпозиум» выпустил, в серии «EхLibris» прекрасный томик Мишо «Портрет А.» В советское время понятно: «проклятие Хармса» — очень много и стилистических и тематических параллелей и в смыслах, и в эстетике — между Мишо и Хармсом — а, значит: запрет. А, сейчас, почему не переводят и не издают? — скорее «излишне интеллектуален» — нет в России рынка (даже, вышедший наконец 5-ый том Сигизмунда Кржижановского, «скатился» до тиража 2000 экз...., что уж тут о «неизвестных французах»: Кремль не надо было жечь...:))

Писатель (поэт, прозаик, художник) великолепный, жаль что доступен только фрагментарно. А «Дикаря в Азии» рекомендую всем, особенно часть «Дикарь в Китае», — небольшой пример: «...хитрость в Китае никак не связана со злом:она повсюду...», — Мишо удалось заглянуть в «широко прикрытые китайские глаза» :).

P.S. Джим Джармуш начинает свой великолепный фильм «Мертвец» эпиграфом из Анри Мишо: «Желательно не путешествовать с мертвецом»... («Ночь с Болгарами» из сб. «Некий Перо»), опрокидывая затем зрителя в чёрно-белое пространство мистического вестерна.

Так и тексты Мишо (и проза, и поэзия), да и его графика, утвердившись в истории литературы, превратились для более молодого поколения читателей, применяя сегодняшнюю терминологию, в «интеллектуальный винтаж», в стилистике чёрно-белого гранжа :).

Казалось бы, кому сейчас может быть интересна какая-то гностическая ересь, возникшая на рубеже первого и второго веков в Александрии? Но она заинтересовала Борхеса, а значит, и многих его читателей. Потому что Борхес говорит не о ереси (подобно древним богословам), он комментирует космогоническое построение, которое само по себе оказывается весьма занятным. При этом Борхес не становится на позицию критика-интеллектуала, несколько свысока взирающего на наивную архаику. Напротив, он с большим уважением, даже некоторым пиететом относится к любым, странным, на наш сегодняшний взгляд, попыткам осмысления мироздания. Его искренне интересуют мотивы, логика и общекультурные следствия таких построений. С. Лем написал где-то, что несмотря на грандиозные успехи современной науки, мы всё же вряд ли будем свидетелями интеллектуальных прорывов такого титанического масштаба, как, например, тот, что впервые отождествил Солнце и маленькие огоньки в ночном небе, называемые звездами. Вероятно, Борхес, в своем оправдании Лже-Василида тоже отчасти следует этой мысли.

Борхес известен (среди прочего) как мастер художественно-эстетической миниатюры. В данном случае перед нами миниатюра–эссе, причем, одно из самых глубокомысленных и остроумных. Борхес изящно демонстрирует, что приписываемые на протяжении всей истории Богу атрибуты, есть результат культурного процесса, равно справедливого как в отношении божества, так и в отношении любого другого «идола» культуры, например, Шекспира. Можно было бы назвать этот текст «атеистическим». С другой стороны, для Борхеса Культура – источник всех возможных смыслов, а потому Культура и Бог – синонимы.

»...в этот момент я безошибочно почувствовал своеобразное послевкусие ночного кошмара и проснулся...» — именно эта строка становится эпилогом к этой прозаической зарисовке, названной Борхесом «Кошмар».

Тема сна, да и обитающих в них ночных кошмаров, одно из постоянных тем Борхеса — новеллы, эссе, лекции, рифмы..., сны. Сон — одна из реальностей существования Борхеса: раскрепощенные «игры разума»? — или же изнаночная явь? И, как всегда и всюду у Борхеса, неоднозначность: ветвящийся лабиринт — бесконечные кошмарные мелочи и подробности, уводящие всё дальше и дальше, пока, заботливо прихваченный в сон кусочек мела полностью на растворится на шершавых камнях, предваряющих очередной провал поворота...

Мелочей в текстах Борхеса нет по определению (Борхес:)) — это очередное магическое слово, которое, если в него вчитаться обрушивает воображение (как часть сознания) в «чёрную дыру» (рекомендация не путать её с «чёрным бубликом» Виктора Пелевина не срабатывает — ведь суть-то одна :)) кошмара, или же заставляет беспомощно барахтаться в его его кошмарном вязком «саргассовом море».

Кошмары — «летучие голландцы» наших снов — и Борхес знал об этом. Быть может, сейчас, он один из их капитанов:), тем более, вернёмся в зарисовку: «...в его лице было что-то татарское, оно заканчивалось чёрной конической бородкой..., и эти прищуренные насмешливые глаза...» — Джонни Депп? — в своей пиратской ипостаси? — в 1984 он был только на подступах к актёрской карьере — но, сны, сны Борхеса.

Хайде Ланге, высокая (что для Борхеса, по свидетельству друзей, было синонимом красоты), гибкая и рыжеволосая, скандинавского происхождения.... До неё жгучую страсть в Борхесе разожгла её сестра Нора, но вышла за другого.

Хайде Ланге (и история любви Борхеса к ней), проскользнула в новелле «Конгресс», где она введена под именем Беатрис Фрост (смыслы в переводе с английского: мороз, холодность, фиаско....:)) : «...спустя несколько вечеров мы стали близки. Я предлагал ей руку, и сердце, однако Беатрис ... хранила верность заветам Ибсена и не желала связывать свою свободу...»

Но, даже спустя 45 лет продолжает возвращаться, даже после смерти, в сны Борхеса. «....с тонкими чертами и рыжеволосой шевелюрой...»

Скорее всего, Борхес и сценаристы «Банд Нью-Йорка» использовали теже источники, потому и получилось нечто похожее.

У Борхеса — это история превращения мальчика из приличной еврейской семьи в опасного убийцу, о его взлете и падении.

Интересно написанная криминальная миниатюра, своеобразный предшественник «Однажды в Америке» и «Банд Нью-Йорка».

«Милонга Кинжала». Милонга — предшественница танго, более быстра в своём ритме и по своей экспрессии более подходит для скоротечной схватки поножовщиков.

«Я получил его в Пехуахо,

Из щедрых рук,

Ещё ни что не предвещало,

Что возвратится время Розы вдруг....»

Время Розы? — это отсылка в великолепный рассказ «Мужчина из Розового кафе». В стихотворении «Танго» (как в своё время «ангел ворующий» и убийца Франсуа Вийон бросал в вечность : «...где ныне прошлогодний снег?...») Борхес вопрошает о былых временах:

«Где вы теперь? — о тех, кого не стало,

Печаль допытывается, как будто

Есть область мира, где одна минута

Вмещает все концы и все начала.

Где (вторю) те апостолы отваги,

Чьей удалью по тупикам окраин

И пригородов был когда-то спаян

Союз отчаянности и навахи?...»

и дальше:

»...Уходит мифология кинжалов.

Забвенье затуманивает лица.

Песнь о деяньях жухнет и пылится,

Став достоянием сыскных анналов...»

Но это танго, а милонга быстра:

»...но рукоятка без креста,

из дерева и кожи,

о чёрном лишь мечтает сталь:

сны тигра гложут, гложут, —

мечтает, всё мечтает о руке,

что выхватив, спасает от забвенья...»

И, в последних стоках, магия слов, дарующая клинку надежды:

»...не истязай себя кинжал —

я возвращаюсь в время Роз.»

«Змей Митгарда»

Бессмертный эпос скандинавской мифологии, бессмертный — до дня Последней Битвы (Рагнарёк) , когда старший сын Одина, Тор, убив Мирового Змея Митгарда, гибнет и сам, и гибнет Мир (со всей своей космогонией)....

Порождение злокозненного Локи — Локи, странствуя по свету, забрел как-то в Йотунхейм и прожил там три года у великанши Ангрбоды: проведённые с ней «1000 и одна ночь» ( вот только кто кому рассказывал сказки? ) даром не прошли: за это время великанша родила Локи (да, как оказалось, и всему Срединному миру, ему на погибель) трёх детей: трёх отвратительнейших тварей — гигантского волка Фенрира, исполинского змея Ёрмунгада (Митгарда), и девочку Хель, которая, став повелительницей ада, произвела на свет кучу мерзких исчадий.

Так Борхес начинает:

«Бесконечное море. Бесконечная рыба, зелёная

Змея космогонии, объявшая и зелёное море и землю

В непрерывном кружении, пастью впившись

В собственный хвост, издалёка пришедший —

С другого света конца . Могучим кольцом...»

А так Борхес оканчивает:

»...Его вооброжаемиый образ пятнает и нас.

На рассвете я это увидел в кошмаре.»

Кошмарные сны языческих космогоний, с эпилогом:

»...Нависнет невообразимой тенью

Над побледневшею землёй в тот День

Волков взъяренных и в отблесках агонии

Тех сумерек, каким названья нет...»

«Философия в картинках» — такой можно дать подзаголовок и «Атласу» в целом, и данному абзацу-эссе в частности. «Метафизический комикс» — фотография румяной французской булочки (съешь меня:)), с блеском прокомментированная Борхесом: в одном абзаце и вся философия Китая — «...китайцы думали, думают и будут продолжать думать, что каждой вещи на земле есть прототип в небесной глубине...», и вся философия Запада: позвольте, это же — и архетипы Платона! Вот оно — рукопожатие двух мировоззрений, казалось бы непримеримых философских школ, Запада и Востока, — в парижском отеле! И зрение тут не при чём, что бы увидеть — всего лишь надо мыслить. (Как Борхес:))

«По наблюдениям (и размышлениям) Спинозы, каждая вещь хочет длиться в своём естестве (достигнуть недостижимых высот и свойств архетипа): тигр хочет быть Тигром...»

Но, — эта булочка: «Она достаточна самовлюбленна, чтобы думать, что есть другая — её прототип...» Бунт на корабле? Или же, как Борхес и решил, — она и есть небесный Прототип? — на суд читателей....

Ещё одна монетка, истёртая неоднократными прикосновениями, извлеченная Борхесом из копилки памяти — ностальгический стикерс (наверное так будет более правильно перевести испано-итальянскую гремучую смесь названия: «оторванная наклейка»). Трепетная ностальгия Борхеса по поножовщине (вспомним и сборник «Эваристо Каррьего» и главку «Так это бывает в нашей Америке» из ставших апокрифом новеллы «Преступных дел мастер Монк Истман», и шедевр всех времен и народов «Мужчина из Розового кафе», и...)

Ностальгия «современника револьвера, винтовки и загадочного атомного оружия...» по «... Зоне между залежами кладбища и желтыми стенами тюрьмы, названной когда-то Огненной Землёй, и и выбранной жителями пригорода для поножовщины».

«Апокрифические тени той бедной и далёкой мифологии...»

Прозаический шансон? Да, если это один из уровней многомерного пространства текстов Борхеса: начнешь, перечитывая, вчитываться и..., — на тебе: и Сцилла и Харибда, и..., — бесконечная схватка двух «куманьков», как один из аргентинских архетипов Платона.

Быть может, колоде карт этого «Атласа», это — джокер (или семёрка пик:)).

Что наша жизнь? — дары:

«Невидимая музыка ему дана,

подарком времени, во времени исстаяв,

вещь страшная, любовь и красота

трагедией пред ним, как дар, предстала.

как дар ему позволено узнать

одну единственную в мире

и лунный лик, как тайну, открывать —

и лунной алгеброй созвездия исчислить...»

И далее Борхес продолжает : «Был дан ему позор....», и то всё остальное, что и есть жизнь — это как в детском стишке: «из чего же, из чего же, из чего же, сделаны наши мальчишки...», — но сквозь призму долгой и вдумчивой жизни и слогом Высокой Поэзии и Большим Поэтом.

Борхесу есть о чём сказать, — осталось услышать: его поэзия так же многомерна, как и проза.

Стамбул — Константинополь — Византия....

Греческая колония, сделавшаяся независимой республикой, взята Дарием, отбита спартанским генералом Павсанием (кстати племянником Леонида, обессмертившего Фермопилы),....затем столица Римской Империи, а после её заката — столица Византийской Империи, с 1453 г. — столица Османской империи... Царьград, с русскими щитами на воротах...

И рассказ об Истории (а этот город — История как минимум в кубе) Борхес начинает с кажется совсем другой истории: «Карфаген — самый очевидный пример оклеветанной культуры...» (где Карфаген — там Ганнибал, современник Жёлтого Императора Поднебесной, воздвигшего Великую стену и предавшего огню предыдущую история, устроив костры из всех библиотек) — тем самым Борхес вовлекает в два своих абзаца историю практически всех Великих Цивилизаций! И продолжает: «..о которой знаем лишь с предвзятых слов врагов...» И переводит, словно кальку на Стамбул: жестокость турков (фанатичного ислама), после жестокости неоднократных Крестовых походов?

Золотой Рог, Босфор, скандинавы и саксы, как основа императорской византийской гвардии — Англия и Гастинг...

История.

История, по сравнению с многими иными у автора, легка и непринуждённа. Читается без лишнего напряжения. Однако, финал это компенсирует. Всегда интересно УЗНАТЬ! Но и процесс познания нельзя недооценивать

История, похожая на маховик: он движется, движется сам по себе, не приглашая никого, но и не отталкивая. Идея безгранична, бездонна, безвременна. Кто откажется от того, что у него есть, так называемая, фишка. Про иного мы скажем: «У него тараканы в голове, бзик.» Зацикленность на чём-либо порой удерживает на плаву, в реальности или вне её. Магия вещей непознанна, но улавливаема. И немаловажно, что в каждой культуре свой За(х)ир.

«В последнем сумраке и скрыт, и сер...»

В восемнадцатом веке, в горах Шотландии, был убит последний волк Англии (не вдаваясь в интриги политического раздробления острова). К сожалению, он не принадлежал к бессмертным из рода Мак-Лаутов, не помогло ему и знакомство с Одином и Тором: «...уже отлита Смерть, И плотно вбита в ствол...». Убил «один старый человек», отравив тем навсегда свою душу воспоминаниями (если душа, всё таки, бессмертна).

У Николая Гумилёва, пророческие строки:

«Он стоит пред раскаленным горном,

Невысокий старый человек.

Взгляд спокойный кажется покорным

От миганья красноватых век.

Все товарищи его заснули,

Только он один еще не спит.

Всё он занят отливаньем пули,

Что меня с землею разлучит.

Кончил, и глаза повеселели.

Возвращается. Блестит луна.

Дома ждет его в большой постели

Сонная и теплая жена.

Пуля, им отлитая, просвищет

Над седою, вспененной Двиной,

Пуля, им отлитая, отыщет

Грудь мою, она пришла за мной.

Упаду, смертельно затоскую,

Прошлое увижу наяву,

Кровь ключом захлещет на сухую,

Пыльную и мятую траву.

И Господь воздаст мне полной мерой

За недолгий мой и горький век.

Это сделал в блузе светло-серой

Невысокий старый человек.»

Быть последним — горчайшее одиночество безысходности. И уже в башне подписан королевский рескрипт. Хищник? — да: жестокий и умный — но последний... Разум дан хищникам. Кто или Что опровергнет мысль, что на человечество, как на последнего хищника не Галактики, но Вселенной, подписана лицензия, на отстрел? — Теми, кто над нами. «...повиснуть серой шкурой над камином?»

»...в последнем сумраке, и скрыт, и сер...»

Господа, снимем шляпы — он БЫЛ достойным врагом...

«Я его помню (я не в праве произносить это священное слово, лишь один человек на земле имел на это право, и человек тот скончался)...» — этими словами начинает Борхес свою чудесную историю «хронометрического Иренео Фунеса».

1942 год — весь мир «внимает ужасам войны», Борхес пишет эту новеллу, Норберт Винер пишет свои «кибернетические этюды».

Краткая (чудеса — это вообще очень жестокая вещь, требующая скорой и полной расплаты) история человека, восприятие и память которого были безошибочны. Помнить всё — до мельчайших подробностей: каждое облако и каждую прожилку листа, как матрица (вот он — Норберт Винер, и вся кибернетика с идеей искусственного разума: оказалось, что помнить всё — это так мало: надо быть способным мыслить — «мыслить — значит забывать о различиях, обобщать, абстрагировать...») Уметь мыслить... — как правило, все чародеи и кудесники мнемотехники дальше (или выше) сцены или арены на «забираются» — «надо уметь мыслить» -хоть матушка Природа и щедра, но: «не два гриба на вилку» :).

Невыносимая жизнь, когда даже сон не отдых, а подробнейший кошмар дотошных воспоминаний: сродни вечной бессоннице...

«Два или три раза он воскрешал в памяти по целому дню, ... только каждое такое воспроизведение требовало тоже целого дня.» — Джеймсу Джойсу, для подобного эксперимента потребовалось несколько лет: «Улисс»..., Йену Бэнксу («Шаги по стеклу»), для нескольких часов — несколько месяцев (или тоже лет?) Тем более якобы ирландские корни Иренео — «говорят, будто его отец...О`Коннор».

«Здесь то, что нам оставили кинжалы...»

Вновь Борхес обращается к «великому и звонкому» имени Цезаря, который, дерзко посягнув на Республику, превращает её в Монархию, который превращает воинское звание император (присуждаемое легионами — на поле битвы, и только воинами! — полководцу-победителю после блистательной и триумфальной победы) в Императора. За эту узурпацию власти и гражданскую войну он теперь «...мёртвый человек, что звался Цезарь...» Но власть всё же перешла, — конечно же через войну — к заблаговременно усыновлённому им Октавиану, назвавшего себя впоследствии Августом. Великая Римская Империя....

Цезарь «.... чья тень громадой упадёт на все века, что будут.»

»...бойся данайцев, дары приносящих...», вот такая закамуфлированная, — и такая лавкрафтовская, по духу! — мысль осеняет меня всегда, когда я перечитываю эту «путевую заметку Хорхе Луиса Борхеса. Какое хитросплетение имён и смыслов: Платон, Плотин (европейская культура, по Борхесу, да и не только, выросла из греческого хитона :)), Паскаль: любое изображение лишь тень тени.... И поразительное — тотем, варварское изваяние «сосланное на чужбину«! (дар правительства Канады, которое далеко «чужое» этому «безымянному, грубо сработанному божеству»)

Что он делает, тотем в ссылке, на чужбине? — «втайне ждущий мифов, племён, заклятий, а может быть и жертвоприношений...»

А ведь и в Питере, у нас: и сфинксы, и —

«Китайские драконы над Невой

Раскрыли пасти в ярости безвредной.

Вы, слышавшие грохот пушек медный

И поражаемых боксеров вой.

Но говорят, что полночью, зимой,

Вы просыпаетесь в миг заповедный.

То чудо узревший -- отпрянет, бледный,

И падает с разбитой головой.

А поутру, когда румянцем скупо

Рассвет Неву стальную озарит,

На плитах стынущих не видно трупа.

Лишь кровь на каменных зубах горит,

Да в хищной лапе с яростью бесцельной

Один из вас сжимает крест нательный.»

Это Георгий Иванов, почти сто лет назад. Вот он, Серебряный век!

Что делать? Слово Борхесу: «...как его чтить, неизвестно; тем больше причин мечтать об этом в смутных сумерках.»

Место действия новеллы переносится в Индию. Никаких точный имён, административных наименований. Только общая картина: исчезновение представителя власти, его поиск, рассказ старца на пороге дома, в котором что-то празднуется: люди выходят и заходят, кратковременно прерывая историю. Начинается изложение с описания необычного кинжала: как он попал к рассказчику? Бездонно творчество Борхеса. Ответы в процессе поиска, хотя автор и вопросов то напрямую не задаёт.

Автор взял статью из Британской энциклопедии и создал очень неплохой рассказ о бессовестном мошеннике (точнее, о мошеннике и големе, которым он умело руководил).

Рассказ о наглой лжи, которая и не думала рядиться в одежды правды, и которая сработала именно в силу своей чудовищности.

Мрачная и жестокая почти легенда о подлом убийце и мошеннике, организовавшем необычный бизнес.

В рассказе есть что-то готическое — написан он очень хорошо, чтение захватывает.

Муки совести тяжелы. Так ли радостна жизнь, если можно избежать возмездия, всего лишь открыв глаза? Герой страшится врага и какое-то количество лет скрывается от него — так ли хороша его судьба. Так ли спасительно пробуждение?

Судьба Педро Сальвадореса трагична, но, очевидно, не единична в своём роде. Пердставить невозможно: не то, что привело его в подвал, ни то, что его там держало 9 лет. Сам автор не в силах понять символизм произошедшего, в чём признаётся в конце. Понимание доступно пережившим. Но, наверное, недоступна возможноть понимания.

Рассказ ключевой для понимания иных произведений, связанных с магией зеркал. Сущность отношения автора к ним, а также ужасная история впечатлительной девушки. Только вот Борхесу всё-равно на девушку, и нет — на зеркала.

Либо это очень жёсткая пародия, либо глубочайшая философия.

С одной стороны, приятно читать историю Родины автора, передаваемой с такой заботой, уважением. С другой, тяжело осознавать горечь итогов: жизни старейшей женщины и дочери забытого героя (именем которого названа улочка за кладбищем — вот ведь отношение властей к истории!), для которой торжество, возможно, представилось захватом.

При этом складывается впечатление, что это и подведение итогов жизни самого Борхеса. Что он для страны и что она для него?

Сначала остаётся ощущение горечи от того, что не рассказчик стал представителем Аргентины. Его оппонент не вызывает сочуствия. В этом, видимо, пристрастность Борхеса. Но не в этом суть. Расчитывая узнать подробности встречи двух Освободителей, на страницах встречается история полемики (тонкой, по-восточному непрямолинейной). Но посыл о победе воли над словом, победе того, кто больше хотел этого, вовлечение в спор Шекспира и Шопенгауэра, а также самих Освободителей, настраивает на домысливание, продолжение разговора, внутренюю беседу с собой.

Прочитала в переводе И. Бабкина с фамилией героя Гладек и наименованием «СОКРОВЕННОЕ чудо». Эпиграф об усыплении на сто лет воспринимается иначе после прочтения. История замечательная, дающая надежду, веру в чудо, в отсутствие значения времени, смерти.

СОКРОВЕННЫЙ, согласно Большому толковому словарю, не только хранимый в глубине души, в тайне; но и составляющий внутреннюю сущность чего-л. Незаконченное произведение и составляет такую сущность героя. Никто не знает, на что способна секунда до смерти. Возможно, что она станет последним ГОДОМ жизни писателя. И когда упавшая на лицо капля потечёт, сокровенное будет исполнено. А значит и физическая сущность перестанет составлять ценность для автора. Но кто-ж знает наверняка?

Можно сказать, что это военная драма отдельно взятого человека, не отличившегося храбростью в бою. Ведь врождённая и неискоренимая трусость не помешала ему ещё дважды пережить свой позор, своё предательство. След его поступка навсегда остался с ним. Рассказ, начинающийся как ровное изложение биографии, к концу превращается в трагедию: трусливой души, погибшего человека, бессмысленной войны (недаром в середине текста делается горькая заметка об этом). Но самое удивительное: автор не осуждает труса.

Арсений Тарковский, поэт от Бога, последний представитель Серебряного века русской поэзии, загнанный в рамки переводчика-поденщика, написал: «о, восточные переводы, как от вас болит голова...» Быть Поэтом — легко?

Ответ Борхеса, уходящий или уводящий в сослогательность, однозначен:

»... Мои инструменты работы — унижение и тревога;

Вот бы я родился мертвым.»

А ведь «Поэт заявляет о своей известности» (El poeta declara su nombradía): «Купол небес — Пантеон мой славы...» — но это начало. Эпилог — выше...

Подведение итогов к 50-ти летию: «...смерть изнашивает меня непрерывно.»

О ежедневных и ежечасных потерях: что-то постоянно теряем («..земную жизнь пройдя до половины...» — в роду у Борхесов как-то привычно было доживать до ста...): видим в последний раз, читаем в последний раз.... Постепенно, смерть забирает всё..., и что в «сухом остатке»? — посмертная слава? Позвольте процитировать Сигизмунда Кржижановского: «Посмертная слава: громыхающая «телега жизни», едущая дальше порожняком.»

Это первое стихотворение Борхеса с этим названием «Пределы», позже он вернётся к этой теме и опубликует другой вариант, более развёрнутый, в сборнике «Иной и прежний», 1964.

Он к этой теме возвращался, вернее обращался, неоднократно и в прозе, и в стихах, но более всего наверное во снах: «...смерть изнашивает меня непрерывно.»

Le Regret d'Héraclite

Yo, que tantos hombres he sido, no he sido nunca

aquel en cuyo amor desfallecía Matilde Urbach.

Так это написано Борхесом. Не больше, не меньше, чем взгляд Гераклита на самые прекрасные реки — реки любви. Название на французском, текст на испанском, имя на немецком, смысл — вселенский (греческий:)) — Борхес!

Вот вольный и несовершенный перевод:

Сожаление Гераклита

Я, столь раз бывший мужчиной, не был никогда

тем, кто сил лишался Матильдой Urbach.

Да, последний слог — bach — ручей! (куда Гераклиту без водных стихий :))

В интернете есть голос Борхеса, читающего этот шедевр — фонограмма 13 секунд....

Методы изощренного оскорбления — «это приёмы шулера, который полностью доверился таинствам колоды, приняв покровительство продажных карточных богов о двух головах».

И Борхес, вкратце преподносит «азбуку злословия», «буквы» которой ввергают оппонента «в пучину унижения», как правило, при поразительной банальности самой критики. Парадоксы смешного не дружат с логикой и никогда и не дружили: смешное в плоскости абсурда и не подсудно логике! Опровержение сатиры разрушительно для подзащитного — вспомним череду таинственных убийств в романе Умберто Эко (совершаемых по наущению слепого старца Хорхе :)): из-за чего? — что бы скрыть/уничтожить вторую часть «Поэтики» Аристотеля: о смехе и комедии.... Очень много для разработки этой темы сделал и «простой советский бухгалтер» Михаил Бахтин — зачитаешься....

Приёмы подобного «шулерства» и вскрывает Борхес. В том числе и формальные приёмы игры, непременно основанной на недоразумениях и путанных доказательствах. Игра в подмены.

По Борхесу, о сатире, резюме:«..её метод — ведение софизмов. Её непреложный закон — спонтанность (вспомним ещё одного русского, Василия Налимова, и его «Спонтанность сознания» :)) и проворство вымысла. Чуть не забыл — сатира непременно должна сохраняться в памяти.»

Вот такую историю поведал с кафедры ректор Олби, в новелле Борхеса «Абенхакан Эль-Бохари, умерший в своем лабиринте»...

Лабиринт — «кощунство, поскольку запутывать и ошеломлять подобает лишь Богу, но не людям.»

Два взгляда на лабиринт: по-вавилонски (ох, уж эти разноязыкие строители :)) и по-арабски (пою, что вижу) — рукотворный и созданный провидением Божьим. («Слава Тому, кто не знает смерти!»)

Но есть ещё и «русский путь», на мой взгляд самый страшный, круто замешанный на тесной клетушке «квартирного вопроса» — Сигизмунд Кржижановский «Квадратурин». Слово автору: «...кричать в пустыне заблудившемуся и погибающему и бесполезно и поздно: но если всё же — вопреки смыслам — он кричит, то, наверное, т а к .» А как? — настоятельно рекомендую прочесть!

А, Хорхе Луис Борхес, на одном из языков Вавилонской библиотеки, — л а б и р и н т.