Что может быть хуже бесконечности? Мы привыкли оперировать бесконечностью, как обычным понятием. Но остановитесь и вдумайтесь. Сколько это, бесконечное пространство, или бесконечное время, или бесконечная книга с бесконечным количеством страниц и информации. Чтобы вы сделали, попали вам в руки такая книга? Изучали бы её всю свою недолгую жизнь или постарались бы побыстрее избавиться от бесконечности в своей жизни?

В рассказе используется характерное для сказочных сюжетов повторение событий. Это задает особый ритм и завораживает читателя. Он забывает, что дон Илиан практикует колдовство, — и вдруг неожиданная концовка, эффектно завершает повествование.

Если бы Лавкрафт был, прости меня господи, интеллектуальнее, возможно Некрономикон был бы энциклопедией Тлёна (Р'Льеха). Абсолютно лавкрафтианский рассказ в блестящем изящном борхесовском стиле. Через книгу в наш мир вторгается чуждая иная реальность, вторгается неизбежно и необратимо. Исследовательский интерес к новому знанию и тайне плавно сменяется хтоническим ужасом перед непознаваемым. Разница только в том, что Лавкрафт на ужасе акцентирует внимание, а Борхеса интересует интеллектуальная игра и философский аспект происходящего.

Последний сборник рассказов Борхеса, самый поздний из которых написан в 1983 году, за три года до того, как аргентинский маг отправился в иные миры.

У Борхеса есть рассказ «Другой», в котором мистическим способом встречаются молодой и пожилой Борхес. В рассказе же «25 августа 1983 года» снова встречаются два Борхеса, на этот раз пожилой (из 60-х годов) и старый, умирающий. И снова этот рассказ о том, что на разных этапах жизни мы — один и тот же человек и в то же время совершенно разные.

В рассказе «Синие тигры» Борхес, как делал это не раз, показывает встречу героя с чем-то таким, что не укладывается в логику реального мира. И это не синие тигры, вынесенные в заглавие, а невероятные синие камни-окатыши, нарушающие законы физики, математики и логики.

«Роза Парацельса» показался мне одним из лучших, мудрых и красивых среди всех рассказов Борхеса. Он повествует о том, что вера не требует доказательств. А те, кому необходимы доказательства — не нуждаются в вере.

В рассказе «Память Шекспира» герой, получивший волшебный дар, отказывается от него, чтобы спасти собственную личность.

Спасибо вам, Хорхе Луис! Вы гений, созданное вами — невероятно!

Уильям Шекспир — не просто поэт, писатель и драматург, один из прочих. Он — один из краеугольных камней всей человеческой культуры, а в каком-то смысле и один из элементов, оказавших влияние на нашу цивилизацию. Без Шекспира человечество было бы другим, без него оно было бы хуже.

Да, есть мнение, что произведения Шекспира на самом деле написал другой человек, и вероятно, что даже не один. Словарный запас произведений Шекспира намного превышает словарный запас любого самого образованного человека того времени, а реальный Шекспир не имел хорошего образования. Действительно ли пьесы Шекспира написал кто-то другой, или же Шекспир и правда был выдающимся гением с невероятными литературными способностями — пока не известно. Да это и не столь важно.

Герой данного рассказа Борхеса получает магический дар — всю память Шекспира от детства и до смерти. Теперь он может уверенно знать (вспомнить), о чём думал Шекспир, сочиняя те или иные строки, какие события сформировали его как личность. Поначалу этот дар окрыляет героя, но потом он начинает бояться, как бы память Шекспира не затмила его собственную личность.

У Борхеса есть простые незамысловатые рассказы о человеческих судьбах и каких-то ярких событиях в жизни людей. Есть у него и такие рассказы, над смыслом которых нужно поломать голову, и для понимания которых хорошо бы быть максимально эрудированным. Но в этом позднем сборнике (1975 г.) рассказы в основном такие, которые совмещают в себе и простоту и глубину.

Здесь есть реалистичные произведения о человеческой психологии, философский магический реализм и притчи. Часто в качестве героя этих рассказов Борхес использует прототипом самого себя — такой герой встречается с самим собой из прошлого («Другой»), влюбляется («Ульрика»), попадает в далёкое будущее и наблюдает там закат человеческой цивилизации («Утопия уставшего»), находит волшебную книгу («Книга песка»). В рассказе «There Are More Things» Борхес копирует Говарда Лавкрафта (на самом деле их стили схожи, чаще всего их произведения — это повествование практически без диалогов). В рассказах «Зеркало и маска» и «Ундр» Борхес представляет невозможную для реальности идею о том, что всю поэзию в её полноте и разнообразии можно свести к одному единственному Слову, которое может поэту стоить всей жизни, а короля заставит стать нищим скитальцем.

Но Борхес способен на такое — изобразить невообразимую для других и невозможную для нашего мира мысль так, что мы понимаем — это всё о нас, о Человеке и о Мире.

В этом рассказе Борхес показывает какие оказывается страсти кипят (по крайне мере кипели в 20 веке) в сообществе американских университетских филологов. Тут и риск, и точный расчёт, и игра на человеческой психологии. Насчёт кипящих страстей это, конечно, ирония. На самом деле серьёзный психологический рассказ, в несколько сухой манере, но не без борхесовской глубины.

Персонаж рассказа вспоминает о том, как в подростковом возрасте за одну короткую ночь испытал любовь и увидел смерть.

О большинстве ощущений мы не можем сказать, когда впервые познали их. Но иногда события складываются так, что мы на всю жизнь запоминаем то, как с нами что-то произошло в первый раз.

Уже в предисловии к этому сборнику Борхес подчёркивает, что это незамысловатые бесхитростные рассказы. И действительно, по большей части это истории о жизни простых людей, аргентинцев. В этих рассказах нет той бездны философии, многоуровневых смыслов, которые имелись во многих более ранних произведениях Борхеса.

Большинство рассказов сборника — о живших в конце 19-го — начале 20-го века людях из самых низов общества, составлявших основную часть населения Латинской Америки — бандитах и участниках многочисленных военных конфликтов тех лет. Общность этих людей именуется термином гаучо, но Борхес часто применяет к ним и другое название — «поножовщики». Разрешение любых споров при помощи ножевых боёв в этой культуре было настолько обыденным явлением, что удивительно, как они вообще не перерезали друг друга полностью.

Впрочем, одними гаучо Борхес не ограничивается, действие некоторых рассказов происходит уже в более близкое ко времени их написания время.

Отдельно выделю, как наиболее понравившийся, рассказ «История Росендо Хуареса». Это та же история, что в раннем рассказе Борхеса «Мужчина из Розового салона», но от лица другого участника событий; другой взгляд на ситуацию.

Также удивил рассказ «Евангелие от Марка». Это настоящий хоррор, но весь ужас там в последнем абзаце. Причём, этого абзаца могло и не быть, дочитав до него уже понимаешь, о чём в нём пойдёт речь.

Необычен и рассказ, давший название сборнику — «Сообщение Броуди». Это история о миссионере, жившем в примитивном племени в тропической Африке. Её можно воспринимать как социальную фантастику или как сатиру на всё человеческое общество.

Странно видеть тех, кто воспринимает данное произведение буквально, словно закон физики. С такой точки зрения Четыре цикла имеют мало смысла, но с этой же точки зрения смысла не имеют и две трети литературы.

Упрощение Борхеса выглядит забавно, но и правдоподобно. И именно так и должны выглядеть произведения этого великого фальсификатора, смешивающего истину и фантазию, фантазию древних народов и собственную.

Литература – вещь гибкая. Её можно лёгкой рукой разделить на четыре цикла (например, на предложенные Борхесом), на три или на один – на одно великое и непостижимое Дао. Можно разделить на тридцать шесть циклов.

Так чем же интересны именно циклы Борхес? Остроумной краткостью и лаконичностью современного мифа. Обычные читатели делят литературу на многие десятки и сотни циклов – жанров, поджанров и тегов. Четыре цикла сбрасывают это награждение, как шелуху, заставляя посмотреть на пангнозис, на всю совокупность человеческой литературу, ища в Гарри Поттере убийство бога, а в книгах Лавкрафта – осаду крепости.

Гений Борхеса не в том, что он нашёл универсальную истину. Его гений в том, что он изобрёл призму, заставляющую видеть прочитанное под новым углом, заставляющую самому пытаться найти найти новые грани, новые циклы.

Проза Борхеса, по крайней мере для русскоязычных читателей, это высшая степень экзотики. Причём, не только в привычном для этого слова смысле — картины Латинской Америки, но и в более широком понимании чего-то редкого и далёкого от нас. Например, у кого вы ещё прочитаете в одном сборнике рассказов о бессмертном (в прямом смысле) Гомере; о жизни южноамериканских бандитов и воинов гаучо; о раннехристианских ересях на стыке древнего мира и средневековья; об Испании времён арабского владычества; о послании, которое Бог зашифровал в пятнах на шкуре ягуаров, и которое таким образом передаётся из поколения в поколение? Всё это не только экзотика образов, но и экзотика идей.

Удивительно, каким эрудированным человеком был Борхес. Примечания к некоторым его рассказам иногда занимают до четверти объёма самого рассказа. Автор ссылается на источники из самых разных эпох (от античных и средневековых до современных ему) и культур (Европа, Ближний Восток, доколумбовая и современная Америка). В наше время интернета сложно представить, что ещё недавно были люди (хочется надеяться, что и сейчас есть), которые хранили столько знаний в собственном разуме.

Жанры рассказов различны — реализм, историческая проза, псевдодокументальные эссе, магический реализм, притчи. И везде, конечно, бездны философии. Для себя выделю два рассказа с очень оригинальными идеями (эти рассказы и стали одними из самых известных у Борхеса) — «Заир» и «Алеф». (У Пауло Коэльо есть романы с такими же названиями — «Заир» и «Алеф» — несомненное влияние Борхеса.) Также в число наиболее понравившихся могу отнести рассказ «Вторая смерть» и совсем короткий « Два царя и два их лабиринта».

Замечательный рассказ. Один человек, два запертых одиночества. С одной стороны решетки — метания ищущего духа, с другой — тела ягуара, носящего на себе тайну. Её постижение — обретение свободы и всемогущества. Но остается ли тайна нужной раскрывшему её человеку? Цена — отказ от себя прежнего, хотя и это уже невозможно. Маленький рассказ, вместивший в себя много смыслов. Несмотря на мрачную атмосферу, рассказ впечатляюще ярок и поэтичен.

В этом рассказе Борхес залезает в голову убеждённого фашиста, офицера концлагеря; препарирует психологию человека, заражённого извращённой идеологией и пропагандой.

На самом деле, редко кто способен искренне раскаяться в своих грехах и признать, что жил неправильно (или неправедно). Чаще всего, человеку проще придумать философию для самооправдания. Или взять готовую философию, придуманную специалистами для управления народными массами.

Об этом и рассказ.

Можно сказать, что каждый из этих рассказов — о каком-то необычном человеке или о необычном поступке, совершённом этим человеком. (Кроме рассказа-эссе «Секта Феникса», где вообще нет персонажей, как таковых.)

«Фунес, чудо памяти» рассказывает о том, что идеальная память не позволила бы нам полноценно мыслить.

«Форма сабли» — история о предательстве, вернее о предателе. Вся красота структуры этого рассказа становится видна только в конце.

Название рассказа «Тема предателя и героя» говорит сама за себя. Среди исторических личностей есть такие, которые играют свою роль, как актёры театра, в то время как в реальности они были не теми, кем их считают.

«Смерть и буссоль» — детективная история, нуарный религиозно-философский детектив. Сначала в рассказе восхищение вызывает главный герой следователь, в финале — преступник, и в конце концов — сам автор. Борхес создал красивый по структуре сюжет, в котором все детали складываются в единую картину. Никогда бы не подумал, что детектив может быть красив, как поэма.

В рассказе «Тайное чудо» герой исполняет своё последнее желание, хотя никто, кроме него самого и Бога, об этом никогда не узнает.

Герой рассказа «Три версии предательства Иуды» выступает только в качестве автора идеи о том, что Иуда, также, как Иисус, а возможно и в большей степени, является Спасителем.

Сборник 1944 года в 50-е был дополнен тремя рассказами.

«Конец» — рассказ о смертельном поединке.

«Секта Феникса» — эссе о существующей с древних времён религии, которая объединяет людей разных стран и народов. Общее у всех приверженцев этой религии — некая Тайна. Борхес ограничивается только интригой, оставляя простор для фантазии.

Сюжет рассказа «Юг» — жизненный путь героя, где его подстерегают неожиданные случайности, круто всё меняющие.

Все рассказы Борхеса объединяет красота. Красота фраз и красота идей. Рассуждать и пытаться писать отзывы на прозу Борхеса — это всё равно, что рассуждать о стихах или музыке. Сколько бы не было сказано о музыке — это мало что даст тому, кто музыку не слышал. Проза Борхеса — это музыка, поэтому его можно перечитывать неоднократно, каждый раз находя что-то новое.

Если дебютный сборник прозы Борхеса «Всеобщая история бесчестья» (1935) был составлен из биографий различных преступников, которым их бесчестная жизнь принесла славу, то сборник «Сад расходящихся тропок» (1941) совсем другой. Здесь Борхес предстаёт настоящим гигантом философии. Эти новеллы — смесь авторской эрудиции, интеллектуальности и философии, где каждый компонент достигает самого высокого уровня. При чтении этих историй возникают мысли, что

а) это написано изобретательно и талантливо,

и б) никто больше так не писал.

Борхес выступает в том числе и в роли умелого мистификатора. Большинство рассказов сборника — псевдодокументальные эссе о несуществующих писателях, книгах и явлениях.

Попробую кратко выразить впечатления о рассказах сборника.

В рассказе «Тлён, Укбар, Орбис Терциус» продуманный в подробностях вымышленный мир заменяет собой реальность нашего мира.

«Пьер Менар, автор «Дон Кихота»» иллюстрирует мысль о том, что один и тот же текст, слово в слово, но написанный разными авторами в разные эпохи, будет нести в каждом случае совершенно иной смысл.

«Круги руин» — притча о том, как мысль может стать материальной. И, более того, сам мыслящий субъект не может быть уверен в том, что существует на самом деле, а не придуман кем-то другим.

«Лотерея в Вавилоне» заставляет задуматься о том, что все события в мире подчинены случайностям. И в этом рассказе моделируется общество, в котором некая организация сама определяет эти случайности.

«Анализ творчества Герберта Куэйна» повествует о творчестве вымышленного писателя, который создавал литературу новых форм, не существовавшую раньше.

В рассказе «Вавилонская библиотека» мы видим бесконечную и вечную Библиотеку вселенского масштаба, в которой хранится вся возможная информация. Эта библиотека и является моделью самой вселенной.

«Сад расходящихся тропок» — единственный в сборнике полноценный художественный рассказ (прочие рассказы ближе по форме к эссе). Это шпионский детектив и одновременно философское размышление о множественности миров, моделью которой может быть сложный лабиринт (тот самый сад расходящихся тропок) или книга с бесконечными разветвлениями вариаций сюжета.

(Рассказ «Приближение к Альмутасиму» входит не во все издания, в моём он отсутствует.)

Конечно, вышеперечисленные характеристики очень кратки и субъективны. В каждом из этих рассказов множество смыслов, и разные читатели найдут в них что-то своё и, может быть, поймут по разному.

Дебютный сборник рассказов Борхеса 1935 года. Совершенно новый для меня автор.

В основную часть сборника входит восемь небольших рассказов, главные герои которых — преступники, грешники, негодяи, обманщики. Манера автора в этих рассказах очень необычная. Каждый из них — как будто предельно сжатый пересказ сюжета романа, где есть становление персонажа, описание его личности, среды, в которой он живёт, всей его судьбы. После каждого рассказа такое ощущение, как будто вы прочитали роман за 10 минут. При этом ни единой фразы не прибавить, не убавить — всё на своём месте. В предисловии Борхес сравнивает свои произведение со стилем барокко. Этот стиль характерен красивостью, вычурностью. Красота языка у автора, конечно, действительно есть. Но если сравнивать язык Борхеса с языком многих других авторов, у которых зачастую используется украшательство только ради украшательства, то остаётся только удивляться, как Борхесу удаётся сочетать это самое барокко с предельным минимализмом.

Борхес прославился как классик магического реализма, но рассказы данного сборника — обычный реализм и историческая проза. За исключением рассказа «Хаким из Мерва, красильщик в маске», где присутствует восточный мистицизм.

Также в сборнике выделяется рассказ «Мужчина из Розового салона» — тем, что он написан в виде рассказа участника событий, а не в виде истории, рассказанной отстранённым автором.

Вторая часть сборника — «Et cétera» — несколько совсем коротких микрорассказов. И они как раз представляют из себя магический реализм, притчи, в которых происходят сверхъестественные события.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/tM5Iu).

Борхес в одной из любимых моих форм — эпиграфа из вымышленной книги — дает, пожалуй, лучшее в литературе и философии XX века описание принципа несоответствия карты и территории. Да, он сделал это позже Кожибского и Кэрролла, от которых произросла куда более объемистая трилогия ван Вогта «Нуль-А» с отличным сиквелом работы Джона Райта, зато вдохновил Жана Бодрийяра. У последнего концепция гиперреальности, имеющая фундаментальное значение для изучения веб-культуры нынешнего Века Информации и прежде всего социальных сетей, возникла под впечатлением не только от “общества спектакля” Ги Дебора или “фуколдианской генеалогии” (ей он объявил антиномичным свой порядок симуляций), а и после знакомства с микрорассказом Борхеса.

Ну а лучшая «книга песка» о картах и территориях — это, конечно, книжка с картинками, «Фрактальная геометрия природы» Бенуа Мандельброта, выросшая из наивного вроде бы вопроса Мандельброта в заголовке статьи 1967 года: какова длина побережья Великобритании? В ту пору Британская империя как раз ужалась настолько, что смогла поместиться на карте, детализированное построение которой было доступно древним компьютерам.

Рассказ «Абенхакан эль Бохари, погибший в своём лабиринте, погибший в своем лабиринте» Хорхе Луиса Борхеса был для меня непростым не только из-за трудности произнесения имени главного героя, но и из-за стиля написания. Суть истории вращается вокруг легенды, полной приключений, сокровищ, убийств, обманов и предательств. Человек, которому рассказывается эта легенда, находится прямо на месте событий, что создаёт полное погружение в историю как для него, так и для читателя.

Однако рассказ не заканчивается на простой передаче легенды. Внутри этой истории кроется множество недомолвок и странностей, которые указывают на совершенно иную развязку. Если внимательно проанализировать детали, заметить несоответствия и выявить, где история становится неполной или неправдивой, сюжет буквально переворачивается с ног на голову. Это концептуально интересно, но меня подводит восприятие из-за стиля.

Возможно, сложности возникли из-за перевода, но мне показалось, что читать рассказ было нелегко не столько из-за содержания, сколько из-за отсутствия эмоциональной связи с персонажами. Их характеры почти не раскрываются, что усложняет идентификацию и восприятие. Персонажи показаны очень поверхностно, что бьёт по общему впечатлению, ведь именно их характеры — один из ключей к разгадке всей легенды.

Из-за этой поверхностности характеров трудно вовлечься в историю, а сам рассказ, несмотря на свою концептуальную глубину, оставляет чувство безразличия. Возможно, это субъективное восприятие, но я не почувствовал ничего особенного после прочтения.

В шумном кабаке Макао где льётся португальское пиво а тяжелые столы сотрясаются от ударов игральных костей Маджонг — увидел я ее. В шелковом наряде с цветами в седых, но тугих от морской соли волосах. Худую , но статную в окружении старых головорезов. Безруких и безглазых. Пропитанных южноазиатским солнцем с кожей испещрённой шрамами и порезами от старого корабельного хлыста. Прошло много лет и весь мир поменялся уже дважды или трижды, но даже сейчас в кружеве сигаретного дыма, я отчетливо видел глаза лисицы. Той , что оспорила власть самого дракона.

Рассказ обрывочный и умышленно так написан, чтобы показать, что воспоминания не вечны, и за тысячи лет человек начинает забывать, что с ним происходило. Всё кажется странным и непонятным, но это интересное размышление о том, что бессмертие может быть не даром, а проклятием.

Связь с древнегреческой тварью в Америке наших дней. Хозяин, продавший свой дом, случайно оказывается рядом и решает зайти... Но в его доме живёт двухголовая мифическая змея!

Не шедевр, только на один раз. Сквамозности маловато. Слишком безбоязненно написано.

Богатство языка измеряется смелостью его носителя.

А так я бы сформулировал «мораль сей басни», изложенной в «Словечках для словах» Борхеса, еще одной жемчужине из эссеистского омнибуса «Азбуки».

С первых строк носитель, умело и искусно использующий (как мне, не-носителю, кажется) свой родной язык, кичится над теми из его иных носителей, которые переходят в разряд «лингвистических шовинистов» или «язык-дарвинистов». Тех, кто превозносят свою языковую культуру над другими:

«Восхищаться выразительностью слов (помимо отдельных производных и звукоподражаний) – это то же самое, что восхищаться улицей Ареналес за то, что такая улица называется «Ареналес»... меня интересует главное: настойчивое утверждение касательно богатства испанского языка. А есть ли таковые богатства на самом деле?»

Далее писатель сомневается и издевается над идеей количественного измерения богатства или бедности того или другого языка по сравнению с остальными. Дело не в статичном и накопленном, а в марксистском «расширенном воспроизводстве»:

«Лично я верю в богатство испанского языка, но считаю, что мы должны не хранить его в ленивой неподвижности, а до бесконечности преумножать. Любую лексику можно усовершенствовать, и я намерен это доказать»

В оставшейся части эссе, вплоть до финишных фраз, аргентинский мыслитель, прибегая к своему любимому репертуару из идей (которые, судя по этим ранним эссе, с одной стороны, в фундаменте своем остались теми же — Юм, Шопенгауэр, Беркли и т. д. — а, с другой стороны, более тяготели не к культуре и литературе вообще, а к анализу и осмыслению феномена языка как того, что определяет наше понимание мира, т. е. к Витгенштейну и ко), доказывает необходимость и важность одного-единственного качества человека творящего — смелости. Смелости, выражающейся в устремлении к новому, в тяге к экспериментам, в преодолении старых границ и выхода за них к новым. И так снова, и снова, и...

«Внешний мир – это куча-мала из перемешанных ощущений. Зрелище неба над полем, аромат смирения, которым, кажется, дышат поля, насыщенная резкость табака, обжигающего горло, долгий ветер, бичующий дорогу, покорная прямота трости, отдающей себя нашим пальцам, – все это проникает в сознание всякого человека сообща, почти нераздельно. Язык – это действенное средство для приведения в порядок таинственного изобилия мира. Мы берем в руку шар, видим пятно света, подобного заре, нас радует пощипывание во рту – и мы врем себе, что три эти разнородные вещи суть одна и зовется она «апельсин». Сама по себе луна – уже выдумка. Помимо астрономических параметров, которые пока что нас не должны волновать, нет никакого сходства между большим желтым кругом, который сейчас отчетливо поднимается над стеной в Реколете, и тем розовым ломтиком, который я видел в небе на площади Майо много ночей назад. Всякое существительное – это сокращение. Вместо того чтобы перечислять «холодное», «отточенное», «режущее», «несокрушимое», «сверкающее», «остроконечное», мы произносим «кинжал»; заменяя удаление солнца и воцарение тьмы, говорим «закат»»

И, наконец:

«Я настаиваю на изобретательной природе любого языка и делаю это преднамеренно. Язык – создатель сущностей. Различные отрасли человеческого знания добились права на собственные миры, для описания этих миров существуют особые своды понятий. Математика разработала свой особый язык, состоящий из цифр и знаков, – по своему изяществу он ничуть не уступает другим языкам. Метафизика, естественные науки и искусство неисчислимо преумножили общую сокровищницу слов. Вербальный вклад теологии («покаяние», «первопричина», «бессмертие») трудно переоценить. И только поэзия – искусство откровенно вербальное, искусство играть с воображением посредством слов, как определил ее Артур Шопенгауэр, – только поэзия клянчит подачки от всех остальных. Поэзия работает с чужими инструментами. Авторы поэтик твердят нам о поэтическом языке, однако, если мы желаем его получить, они вручают нам несколько высокопарностей вроде «скакуна», «борея» и «багрянца», да еще добавляют «сколь» вместо «сколько». Да разве есть в этих словечках убедительность поэзии? Что в них поэтичного?»

Надо не бояться творить, обновлять и преодолевать. Так и богатеет язык, а вслед за ним и мы.

Мы запоминаем начало и конец книги, две самые важные ее части.

«История ангелов» Борхеса — как раз такой образцовый пример эссеистики и вообще литературы, где отчетливо воплощен подобный принцип. Посмотрим на первое предложение, с которого начинает искусный аргентинец достаточно архивно-библиотечный (казалось бы) разговор о выдуманном «летающем народце» из верований Авраама:

«Ангелы старше нас на два дня и две ночи: Господь сотворил их в день четвертый, и они, между только что созданным солнцем и первой луной, поглядывали на нашу землю, которая тогда вряд ли представляла собой что-либо, кроме нескольких полей с пшеницей да огородов неподалеку от воды. Эти первоначальные ангелы – звезды. Древним евреям не стоило труда связать понятия «ангел» и «звезда»»

«Ангелы старше нас на два дня и две ночи». Магический реализм этим переплетением слов вторгается с самого начала в сухой и кабинетный фолиант. По крайней мере, таковым он обязательно стал бы у другого автора. Но не у Луиса Хорхе Борхеса. А теперь, посмотрев на первые фразы, перейдем без лишних пауз в самый в конец, оставив содержательную середину для последующих читателей и комментаторов:

«Мы приближаемся к тому почти что чуду, из-за которого и написан весь текст: к тому, сколь необыкновенно живучи ангелы. Человеческое воображение измыслило множество удивительных созданий (тритоны, гиппогрифы, химеры, морские змеи, единороги, драконы, оборотни, циклопы, фавны, василиски, полубоги, левиафаны и прочие, которых не перечесть), и все они исчезли, кроме ангелов. Какой стих отважится сегодня упомянуть о фениксе или о шествии кентавров? Ни один. Но любое самое современное стихотворение с радостью станет обителью ангелов и засияет их светом. Обычно я представляю их себе, когда смеркается, в вечерний час предместий или равнин, в долгую и тихую минуту, когда видно лишь то, что освещают закатные лучи, а цвета кажутся воспоминаниями или предчувствиями других оттенков. Не стоит зря докучать ангелам, ведь это последние божества, нашедшие у нас приют, вдруг они улетят»

В отличие от современной публицистики и тем более от нынешнего академического письма, которое, особенно на постсоветских землях, даже в самых гуманитарных из всех гуманитарных направлений намеренно делается абсолютно не интересным никому по стилю и изложению (чего уж, по содержанию тоже), в середине 1920-ых гг. Борхес оставляет цель своего маленького исследования, своей архивной интервенции не в криво приделанной аннотации выше текста, а в самом конце. И в финале мы, заинтригованные читатели, выясняем, что история ангелов — это история человеческого воображения и его извода в людской поэзии. Почему в этих двух удивительных и взаимосвязанных мирах лишь ангелам повезло надолго поселиться между умелых и не очень строчек? Неведомо, но не будем «зря докучать ангелам, ведь это последние божества, нашедшие у нас приют, вдруг они улетят».

Клин клином...

А вот так, в одной фразе, можно передать инструментальное назначение эссе Борхеса «За пределом метафор»: через избыточное насыщение и переход того в перенасыщение, а по итогу в пресыщенность демонстративно доказать, что использование метафор и прочих красивостей в тексте необходимо сократить до минимума. Иначе получится вот что:

«Молодые существовали порознь, каждый мерил себя собственной меркой. Мы напоминали влюбленного, который уверен, что лишь его душа гордо переполняется любовью, или горящую ветвь, отягощенную сентябрем и не ведающую об аллеях, где сверкает праздник. Высокомерно убежденные в своей мнимой неповторимости полубожеств или редких цветущих островков среди безжизненных морских зыбей, мы чувствовали, как к побережьям наших сердец подступает неотвратимая прелесть мира, на разные голоса умоляя передать ее в наших стихах. Молодые луны, решетки садов, мягкие цвета предместья, сияющие девичьи лица, казалось, требовали от нас поэтических красот и призывали к дерзким свершениям. Нашим языком была метафора, звучный ручей, который не покидал наших дорог и воды которого оставили у нас в стихах не один след, – я затрудняюсь, сравнить ли его с алым знаком, отмечавшим чело избранников Ангела, или метой небес, сулившей гибель домам и семьям, приговоренным масоркой. Это был наш язык и наша общая клятва – разрушить упорядоченный мир. Для верующего все вокруг – воплощенное слово Божие...»

И т. д., и т. д. Мера уходит, наступает вседозволенность, которая метафорически и при помощи метафорического изничтожает метафору. Красивая языковая игра, но предпринятое в «Ничтожности личности» все-таки интереснее и изящнее (в том эссе происходила борьба с психологизмом в литературе через критику самой идеи «я» в философии и обыденной жизни, для чего текст был выстроен как сознание без фикции в виде того самого «я»). Вообще и в этом, и в некоторых других ранних эссе и заметках молодой Борхес огромное внимание уделяет форме, т. е. языку. Содержанию, т. е. литературе, будут посвящены более поздние и зрелые эссе. Но любопытно, что вся эта языковая (аналитическая) тематика была в центре внимания всех 1920-ых годов в западном интеллектуальном сообществе (напомню, что «Логико-философский трактат» Витгенштейна вышел в 1921 году). И Борхес в эти дебаты и дискуссии, как мы понимаем сейчас, вполне вхож подобными работами. А закончу на финальной реплике из рассматриваемого эссе:

«Кто только, начиная с поэтов, не говорил, будто стекло похоже на воду. И кто только не принимал эту гипотезу за правду и вместе с несчетными Уидобро не внушал себе и нам, будто зеркала дышат свежестью и птицы спускаются к ним попить, решетя амальгаму. Пора оставить эти игрушки. Пора дать волю прихотям воображения, возводящего принудительную реальность мысли: пора показать человека, который проникает сквозь зеркальное стекло и остается там, в иллюзорном краю (где тоже есть формы и краски, но замершие в несокрушимом молчании), и задыхается, чувствуя, что он – всего лишь подобие и его наглухо замуровывают ночи и снисходительно терпят проблески дня»

Важнее умения находить правильные ответы только способность ставить верные вопросы.

Именно к этой одной-единственной фразе можно свести всю проблематику из лекции Борхеса «Немецкая литература в эпоху Баха». А в чем, кстати, этот самый вопрос? Всего-то и надо поставить в конце заглавия текста вопросительный знак, а к началу присовокупить пару вспомогательных слов: а была ли немецкая литература в эпоху Баха?

Вопрос странный, но, если разобраться, любопытный. Луис Борхес, используя (косвенно) не особо импонирующие мне идеи о ментальности (духе, душе, сознании и проч.) народа сквозь века и даже больше, предлагает взглянуть на эту самую немецкую ментальность сквозь призму национальной литературы. Добавлю, что если сменить-таки эти примордиалистские штучки на некоторую историческую колею и культурную специфику, которые обозначают что-то менее метафизическое, то эссе только бы приобрело в основательности. Но поработаем с тем, что есть.

В самом начале автор, подчеркивая феномен «бедности эпохи» на значимую литературу, показывает, что это не только его субъективный взгляд:

«Такое явление – бедная эпоха – не уникальный случай в немецкой литературе. Все источники согласно утверждают: немецкая литература не последовательна, а периодична и прерывиста. В ней отмечаются эпохи расцвета, между которыми – почти бесплодные эпохи темноты и инерции»

И что существуют три основные опции для объяснения подобного:

«Первое объяснение – политического характера. Утверждают, что Германия, служившая военным лагерем для всех европейских армий, периодически подвергалась вторжениям и разрушению. (Такое случилось и совсем недавно.) Так вот, затмения в немецкой литературе соответствуют этим уничтожительным войнам. Объяснение хорошее, однако я не считаю его достаточным»

«Вторым объяснением предпочитают пользоваться в историях немецкой литературы, составленных самими немцами. Считается, что в эти темные эпохи истинный германский дух не мог пробить себе дорогу, потому что посвятил себя подражанию иностранным моделям... Такое явление наблюдается в эпоху барокко, предшествующую той, которую я намереваюсь рассмотреть, – эпохе Баха. Семнадцатый век в Германии называют «веком барокко». Так вот, в семнадцатом веке, блистательном для страны, главенствовали как раз такие зарубежные влияния, однако они ничуть не притесняли германский дух. Он, этот дух, их ассимилировал и использовал»

»...существует и третья причина, которая мне представляется самой вероятной из всех, к тому же не исключает другие факторы и, возможно, является первоосновной. Я полагаю, что причина этих темных эпох в немецкой литературе коренится в немецком характере. Немцы неспособны действовать спонтанно, они всегда нуждаются в оправдании для своих действий. Им необходимо увидеть самих себя как будто со стороны, необходимо получить одобрение, прежде чем взяться за дело»

И далее следует изложение этой самой третьей позиции, которая тоже не исключительно заслуга Борхеса, а (как он сам и показывает) давняя традиция для понимания высоких достижений немцев в области культуры. В рамках этой интерпретации феномен германской философии, науки и искусства есть психоаналитическая сублимация импералистическо-милитаристского либидо, которое никак не могло воплотиться в непосредственно импералистическо-милитаристском виде почти до самого исхода девятнадцатого века:

«По этому поводу мне вспоминается знаменитая эпиграмма Гейне: в ней говорится, что Господь даровал французам власть над землей, англичанам – власть над морями, а немцам – власть над облаками. А еще вспоминается знаменитое стихотворение Гёльдерлина, озаглавленное «К немцам». В нем Гёльдерлин призывает своих соотечественников не потешаться над ребенком, который с кнутом и шпорами гарцует на деревянной лошадке, поскольку немцы и сами как этот мальчуган: они бедны свершениями и богаты мыслями»

Но позднее криптопсихоанализ превращается в квазигегельянский подход писателя:

«Мы можем предположить, что вся немецкая литература – это порождение немецкого духа. И тогда сможем предположить, что время, когда жил Бах (то есть с 1675 по 1750 год), соответствует периоду размышления немецкого духа, готовящего блистательную эпоху Гёльдерлина, Лессинга, Гёте, Новалиса, а позже и Гейне»

Затем Борхес приводит очень много любопытных подробностей и забавных свидетельств, не все из которых получается, лично у меня, приравнять к пусть даже чисто полемической аргументации. Например, с некоторой «натянутостью» явно воспринимается подобное:

«Обратимся к случаю доктора Джонсона. Доктор Джонсон уже стариком решил изучить неизвестный ему иностранный язык, чтобы проверить, сохранил ли он до сих пор свои интеллектуальные способности. И Джонсон выбрал голландский язык – ему не пришло в голову учить немецкий. Это означает, что немецкий в ту пору был языком настолько же провинциальным, настолько же второстепенным, как теперь голландский, – его легко можно было не принять в расчет»

Или:

«Лейбниц – автор трактата, в котором он выступил в защиту немецкого языка. В этом трактате он рекомендует немцам культивировать свой язык, он говорит, что этот язык при надлежащей обработке может сделаться из туманного и неуклюжего таким же кристально ясным, как французский. Лейбниц приправляет свой трактат патриотическими рассуждениями, а затем в течение всей оставшейся жизни пишет только по-французски»

Но все это мелочи. Ведь, перефразируя мем из тухлой современности, «комон, это же Борхес». Борхес не был бы Борхесом, если бы не вставил, к примеру, такой невероятно красочный, ироничный и глубокий комментарий:

"«Симплициссимус» предвещает появление нового жанра, в Германии именуемого «Robinsonaden» – книг, подражающих роману Даниэля Дефо «Робинзон Крузо».

«Робинзон Крузо» произвел на немцев сильнейшее впечатление. Подражаний было не счесть. В конце концов случилось даже такое: немцы настолько вдохновились идеей одиночества человека на острове, что разрушили главный ее пафос – человек на острове один – и принялись писать романы, в которых наличествовало одновременно по тридцать-пятьдесят Робинзонов; такие романы больше не были историями о человеческом одиночестве и долготерпении, они превратились в истории о предприимчивых колонистах или в политические утопии»

И, в конце концов, аргентинский гений всегда остается мастером на филигранные финалы:

«Бах творил свою музыку в эпоху, крайне бедную в литературном смысле; однако – вот очень важное уточнение – эпоха была бедна на долговечные произведения, но она не была таковой, если судить с точки зрения интеллектуальной активности. То была эпоха споров, дискуссий, брожения умов.

А факт соседства великой музыки с бедной, почти отсутствующей литературой может привести нас к подозрению, что у каждой эпохи есть собственное выражение, одно-единственное; что эпохи, обретшие его в одном из искусств, не обретут его в другом.

И тогда мы осознаем, что перед нами не парадокс, а естественное явление: сосуществование великой музыки Иоганна Себастьяна Баха с бедной литературой»

С отзыва на эссе Борхеса «Ничтожность личности» я начну серию коротких реплик и заметок по омнибусному талмуду от Азбуки «Всемирная библиотека. Non-Fiction. Избранное» от 2023 года.

Микро-рецензии от меня на добрую половину публикующихся впервые (или, как в случае с половиной от половины оставшегося эссеистского массива, публикующийся по новой спустя долгое отсутствие переизданий) эссе и заметок знаменитого аргентинца будут как можно более короткими (т. к. и собранная авторская публицистика крайне лаконична), в основном говоря о сущности и цели произведения, наличие позднее или ранее схожих размышлений Борхеса в других местах, а также содержа наиболее впечатляющие и цепляющие цитаты писателя.

«Ничтожность личности» — чисто философская или, точнее, показательно метафизическая работа. Как и в случае с многочисленными эссе о природе Времени, памяти или иных феноменах мироздания (которые недавний юбиляр Кант отнес бы к трансцендентальному), проблема настоящей статьи — доказательство иллюзорности «Я» — встречается и в других работах Луиса Хорхе Борхеса. Например, в «Новом опровержении времени» (1944/1956 гг. — двойная дата ввиду дописывания Борхесом эссе).

Что примечательно в этом тексте? Прежде всего дата написания. За почти полстолетия до бума когнитивистики, с ее думами и думками о то ли иллюзорности, то ли о странной природе (сложной проблемы) сознания, возможности или невозможности создания сильных ИИ и пресловутых тестов Тьюринга, аргентинский талант, продолжая линии рассуждения Юма и Шопенгауэра, задается вопросом: а так ли уж нам нужен, полезен и важен концепт «я»? Тут важно добавить, что «я» Борхесом отделяется от, например, сознания и самосознания. Скорее в «Ничтожности личности» поднимается не центральная тематика когнитивных философов, а побочная — вопросы того, что такое личность как некая идентичность, которая тем или иным образом вписана в наше сознание. То, что в современных философиях называется «проблемой тождества личности». И в предложении решения этой проблемы, которой, по сути, в то время и не было, Борхес предлагает то же, что и Черчленды сегодня в отношении сознания: элиминацию, удаление странного, лишнего и нелогичного, признания за тем статуса «иллюзии». Притом, и это также любопытно, писатель с самого начала связывает эту специфическую философскую медитацию с литературными (модернистскими) целями:

«Я собираюсь доказать, что личность – это лишь кажимость, допускаемая в силу самомнения и привычки, но без метафизических обоснований и без внутренней реальности. Далее я намереваюсь приложить следствия этих предпосылок к литературе и возвести на их основании эстетику, враждебную к психологизму (наследию прошлого века), непочтительную к классикам и при этом благосклонную к самым дерзостным теориям сегодняшнего дня»

Получается реализовать у Борхеса сие предприятие или нет — решать нам. Но, напоследок, перед цитированием особо запомнившихся мест, добавлю пару вот что: почти с самого начала создается и до самого конца не отпускала мысль о том, что все происходящее в тексте — причудливая шутка, некоторое глумление и специально грубая ирония автора. Так, например, это видится в связи с такими строчками:

«Я заметил, что, когда человек, оказавшийся в положении читателя, соглашается со строгими диалектическими умопостроениями, прочитанными в книге, это всего-навсего лентяйское нежелание проверить на прочность приводимые писателем доказательства и смутная вера в честность автора.

Однако, как только книга закрывается и прочитанное рассеивается, в памяти остается лишь более или менее произвольный синтез усвоенных идей. Чтобы избежать этого очевидного неудобства, я откажусь от строгих логических связей в пользу нагромождения разнообразных примеров»

С другой стороны, этот же отрывок и дальнейшие сочленения слов и образов могут служить как бы иллюстрированным доказательством, т. е. демонстрацией того, а что такое сознание без фикции в виде «я» (оно — набор ощущений без причинно-следственных последовательностей, сплошное течение эмпирий).

Ну и далее — просто пара красивостей:

«Никто не рискнет утверждать, что во взгляде, которым мы охватываем ясную ночь, содержится точное количество звезд на небе»

«Ощущение прохлады, простора и радостной свободы, которое живет во мне, когда я миную прихожую и попадаю в почти непроглядную уличную тьму, – это не добавка к моему предшествующему «я» и не событие, которое прилаживается к другому событию моего последовательного и нерушимого «я»»

»...у меня никогда не получится запечатлеть мою жизнь в одном цельном абсолютном мгновении, вмещающем в себя все остальные, что все мои мгновения будут временными этапами, уничтожающими прошлое и направленными в будущее, и что вне пределов мимолетного и случайного настоящего мы – никто. И я отрекся от всяческого мистицизма»

«Минувший век в своих эстетических проявлениях был радикально субъективен. Те писатели больше стремились получить патент на свою личность, чем возвести литературное произведение»

«О том же – но с большей сноровкой и мастерством – говорят и художники. Что такое современная живопись – живопись Пикассо и его учеников, – как не страстное утверждение драгоценной уникальности какого-нибудь пикового туза, дверного косяка, шахматной доски? Романтическое самопоклонение и громогласный индивидуализм разрушают искусство. Слава богу, тщательное изучение мелочей духовной жизни, обязательное для всякого художника, возвращает его к той вечной классической прямоте, каковая и есть творчество»

«Реальность не нуждается в подпорках других реальностей. В деревьях не скрываются божества, неуловимая «вещь в себе» не прячется за кажимостями, и нет никакого мифического «я», управляющего нашими действиями. Жизнь есть правдивая кажимость. Обманывают не чувства, обманывает рассудок, как сказал Гёте»

«Мое сознание – последнее прибежище, где может быть расположено мое «я», – тоже оказывается непригодным. Если отбросить все страсти, все внешние ощущения и даже переменчивые мысли, сознание превращается в пустую вещь, ведь ни одно из явлений не требует его существования, поскольку в нем не отражается.... мнением Шопенгауэра: «я» – это точка, неподвижность которой полезна тем, что помогает лучше прочувствовать напряженный бег времени. Такое суждение превращает «я» в простую логическую потребность, без собственных качеств и без отличий между индивидами»

П.С. Получилось больше задуманного минимума, но пусть это станет оптимумом старта.

Прочитал трижды. Текст сырой, рваный и невнятный. Словно какие-то заготовки, зарисовки для какого-то другого сочинения. Для подтверждения своих слов приведу цитату.

«Допустим, последующее состояние численно соответствует предыдущему; сказать, что одно и то же состояние наступает дважды, нельзя, поскольку это равнозначно введению хронологии, что противоречит условию. Ведь если некто совершает кругосветное путешествие, не говорят, что пункты отправления и возврата различны, но весьма сходны; говорят, что это — одно и то же. Гипотеза о цикличности истории может быть сформулирована следующим образом: возьмем множество обстоятельств, одновременных некоему определенному обстоятельству; в некоторых случаях все множество оказывается предшествующим самому себе.»

К каждой выкладке хочется задать вопрос, почему это так? Это вовсе не очевидно, а то и вовсе не понятно, сколько раз не читай.

Чем хорош Борхес? Скорее всего тем, что неким образом будит и зовёт к размышлениям. Читаешь и думаешь: здесь должно быть что-то другое. И это начинает рождаться.

Очень необычная история. Немного похоже на сюрреализм, немного на сказку. Попытка передать проблемы обычной жизни необычным способом.

В короткой меланхоличной новелле Борхес предложил взглянуть на фундамент христианства непосредственно, забыв про все интерпретации, уточнения, наслоения, объяснения основополагающих текстов христианской религии. Люди, ничего не знающие о христианстве, читают Евангелие от Марка так, как оно написано — не более и не менее — и принимают полностью всерьёз, без оговорок. И финал в этой ситуации абсолютно логичный.

Конечно, это один из лучших рассказов Борхеса.

Предисловие объясняет откуда Борхес взял все эти истории из сборника

Мне показалось мало. Да, другой взгляд на всем известный миф, да красиво и тонко, да можно найти много смыслов, но хотелось бы больше про этого Астериона.

При первом прочтении «Сад расходящихся тропок» Борхеса показался мне шпионским триллером с любопытной идеей параллельных реальностей. При повторном прочтении я увидел детектив, который, несмотря на свой небольшой объём, успевает нарушить все десять заповедей детектива Рональда Нокса. Не факт, что я прав, но это теория заняла меня на пару вечеров и сподвигла на написание данного отзыва.

Почти сто лет назад основатель детективного клуба Рональд Нокс составил «Десять заповедей детективного романа»:

1) Преступником должен быть кто-то, упомянутый в начале романа, но им не должен оказаться человек, за ходом чьих мыслей читателю было позволено следить.

2) Как нечто само собой разумеющееся исключается действие сверхъестественных или потусторонних сил.

3) Не допускается использование более чем одного потайного помещения или тайного хода.

4) Недопустимо использовать доселе неизвестные яды, а также устройства, требующие длинного научного объяснения в конце книги.

5) В произведении не должен фигурировать китаец.

6) Детективу никогда не должен помогать счастливый случай; он не должен также руководствоваться безотчетной, но верной интуицией.

7) Детектив не должен сам оказаться преступником.

8) Натолкнувшись на тот или иной ключ к разгадке, детектив обязан немедленно представить его для изучения читателю.

9) Глуповатый друг детектива, Ватсон в том или ином облике, не должен скрывать ни одного из соображений, приходящих ему в голову; по своим умственным способностям он должен немного уступать — но только совсем чуть-чуть — среднему читателю.

10) Неразличимые братья-близнецы и вообще двойники не могут появляться в романе, если читатель должным образом не подготовлен к этому.

И прежде чем переходить к тому, что мы видим в «Саду расходящихся тропок», давайте вкратце обсудим сюжет. Поверхностно он выглядит так: немецкий шпион в Великобритании, китаец Ю Цун, на грани провала. Для выполнения своей миссии он отправляется на встречу со Стивеном Альбером, как оказывается в дальнейшем, увлечённым китаистом.

И вот теперь я хочу поделиться своими теориями, касательно того, в чём Борхес нарушил заповеди Нокса.

«Сад расходящихся тропок» – это в первую очередь литературная игра. Сегодня она привела меня к таким результатам. Интересно, каким я увижу рассказ при третьем прочтении.

Отличный рассказ, трактовать который, можно по разному. Что, конечно, совсем не редкость у Борхеса, а скорее правило. Но, при любом прочтении, следует отметить прекрасную образность, оригинальность и емкость эпитетов, поэтичный язык, атмосферность, которую автор, словно художник — двумя-тремя мазками придает повествованию.

Итак, главный герой Хуан Дальман живет в городе, но у него сохранилась унаследованная от деда усадьба на Юге, которую, судя по всему, он не слишком часто жалует посещениями. Однако образ ее, эта «аллея бальзамических эвкалиптов», «длинный розовый дом, который иногда становился карминовым» живет в памяти Дальмана, более того — приятно волнует его.

Но главного героя больше устраивает сам факт обладания усадьбой, что она все еще там, на своем месте и что когда-нибудь, чуть освободившись от дел он вновь посетит ее.

И вот, случается непредвиденное. Раздобыв редкое издание «Тысячи и одной ночи» Дальман спешит к себе, в темноте, что-то задевает и царапает его лоб, а в довершении, он ударяется кровоточащей головой о створку только что окрашенной двери. Проснувшись на рассвете, он чувствует, что «явь для него обратилась в кошмар». Он болеет, страдает, галлюцинирует, чувствует себя словно попал в преисподнюю.

Позже его отвозят в больницу. Диагноз не называется, но, по всей видимости, это — заражение крови.

Дальмана пытаются лечить, он чудовищно мучается, но в конечном счете неожиданно выздоравливает.

Прямо на машине «скорой помощи» его отвозят на вокзал и он совершает свое путешествие на Юг к усадьбе своих грез.

Этот рассказ можно рассматривать как описание трансформации мировоззрения героя, когда чуть не умерев, он по новому расставляет приоритеты. Ведь если до бесконечности что-то откладывать, можно так никогда и не достичь цели. Причем, когда тебе кажется, что времени еще вагон и маленькая тележка — нелепейшая случайность, совпадение, может обрушить как твои планы, так, может быть, заодно и оборвать жизнь.

Вторая трактовка — это смерть главного героя почти в самом начале рассказа. А последующие события — выздоровление и путешествие на Юг происходят, так сказать, посмертно.

На самом деле, тема для Борхеса не нова и в чем-то рассказ перекаливается с «Тайным чудом». А мне, также, вспомнился научно-фантастический рассказ Генри Слизара, где умирающему дают лекарство, он выздоравливает и доживает жизнь так, как, и мечтать не мог. Только все это оказывается лишь иллюзией, галлюцинацией — действиями лекарства.

В защиту этой версии можно указать тот факт, что в годы, когда происходит действие рассказа, шансов выжить у Дальмана практически не было. А антибиотики изобрели несколько позже. Также в рассказе, вроде как, существует множество намеков на посмертную версию, но подробно рассматривать их мы не будем.

Путешествие на Юг, как я указывал выше, описывается замечательно, при этом крайне лаконично. Но, каждой клеточкой ты словно ощущаешь это перемещение меж двух миров.

Финал рассказа (хоть он и открыт) можно трактовать и как окончание жизненного пути, который выбрал бы главный герой, о отличии от смерти в душной больничной палате. При этом не понятно: почему, в таком случае он так и не достиг усадьбы и не увидел ее хотя бы еще один, последний раз.

Не совсем понятно и упоминание (в т.ч. повторное — в поезде) сказок «Тысячи и одной ночи». Это словно какой-то символ, врата, всякий раз открывающие для главного героя вход в иной мир — призрачно-сказочный и вместе с тем жестокий, болезненный.

В свое время рассказы Борхеса «взрывали» читателю мозг. Однако сейчас, во времена интернета, сверх-доступности информации, многие, затрагиваемые им темы претерпели существенную инфляцию — некоторые из них не затрагивал только ленивый. Я понимаю, что это не вина Борхеса, тем не менее, читать такие рассказы, как «Сад расходящихся тропок» сегодня с отвисшей челюстью вряд-ли получится.

Что есть сад расходящихся тропок? Вероятно, аллюзия (да и не аллюзия вовсе, а прямой намек) на популярную ныне теорию о существовании параллельных вселенных, которых, к тому-же может существовать бесчисленное множество. Соответственно в них есть все, что только можно вообразить, да что нельзя, — тоже будет там (только если это не противоречит общим законам мироздания). Существуют теории, что человек каждым действием, каждым своим выбором как-бы создает новую реальность, новою параллельную временную ветвь. Честно говоря, мне эта идея никогда особо не нравилась и не казалась в достаточной мере реалистичной, однако вряд ли мое мнение тут имеет хоть какое-то значение. Да, и ведь, согласно этой концепции наверняка должны существовать временные линии, где такая теория меня полностью устраивает.

Если отбросить все домыслы и рассматривать «Сад расходящихся тропок» лишь как книгу (что, по моему мнению, существенно снизит глубину рассказа), то сразу вспоминаются детские книги-игры, в которых ты выбираешь какое-то действие (из нескольких предложенных вариантов) и идешь по ссылке на указанную главу. Некоторые места там закольцованы. Будучи ребенком или подростом мне довелось сыграть в парочку таких: и никакого около-мистического опыта или же откровения я не получил. Такая книга-игра могло заинтересовать ребенка в докомпьютерную эпоху на вечер-другой, но вряд-ли открыть для него глубинные знания, или же двери в иные миры. Разве что миры эти будут созданы собственным воображением, подстегнутым книгой.

Если брать шпионский сюжет, то он неплох, но и восхищения не вызывает. Написан, не сказать что прекрасным языком (все-таки стиль Борхеса больше подходит для его фирменных постмодернистских рассказов-эссе). Показателен первый абзац, он так густо напичкан информацией как статья в учебнике или энциклопедии. Через него, буквально, продираешься.

Читая, я так и не понял, где та связь, которая соединяет две сюжетные линии — шпионскую и мистически-философскую. Точнее, что объединяющее звено Альбер — это понятно. Но как так вышло, что человек этот, разыскиваемый главным героем для своей шпионской цели, одновременно оказывается и ученым последние годы изучающим творчество Цюй Пэна (прадеда главного героя)? Ничего себе допущение...

Ну, хорошо, пусть будет так. Но какой смысл этого совпадения? Соединившись обе истории почти не пересекаются, не влияют друг на друга.

Кажется, вся эта мишура нужна была, лишь чтобы просто рассказать про «Сад...»

Допускаю, что я что-то не так понял или упустил какую-то важную информацию.

В таком случае, да простит мое невежество великий аргентинец.

Мощное произведение, которое, я думаю, не потеряет свою актуальность еще долго, а может быть никогда.

Если рассматривать Библиотеку, как аллюзию на Вселенную (и если вы сами каким-то образом не дойдете до этого, аннотация с первых же строк вам на это укажет) то этот маленький рассказ задает важнейшие вопросы бытия, устройства мироздания.

Конечна ли Вселенная? Если конечна, что ее ограничивает и что может находиться за ней?

А если она бесконечна — в ней не только возможно, но и существует все, что вообще может существовать.

Но если количество вариаций, каким бы чудовищно огромным оно ни оказалось, — ограничено — как же тогда может возникнуть бесконечность?

И Борхес подсказывает нам.

Периодичность...

Выходит во Вселенной не только возможно существование бесконечного множество нас самих в самых невероятных (и вероятных) вариациях, а также вариациях абсолютно идентичных нашей, но и каждая из таких вариаций — бесконечна.

Еще Ницше приходил в ужас при мысли о подобном бессмертии: «Что, если однажды днем или ночью прокрался бы в твое уединеннейшее уединение некий демон и сказал: «Эту твою жизнь, настоящую и прошедшую, должен ты будешь прожить еще раз, еще несчетное число раз; и не будет ничего нового, но снова вернется, и в той же последовательности, каждая боль и каждая радость, каждая мысль и ...» (Веселая наука).

Небольшой рассказ Борхеса поднимает и множество других вопросов (поиск своего предназначения в мире, поиск смысла жизни — как книги, содержащей краткое описание всех остальных, а также намеки на то, что все уже «написано» до нас и ничто не ново под Луной) и я не уверен, что разгадал все мысли, все идеи заложенные в это произведение. Поэтому, подобно книге с бесконечно разделяющимися страницами о которой рассказывается в конце «Вавилонской библиотеки» сюда можно возвращаться вновь и вновь и с каждым разом находить для себя что-то новое. Заставляющее задуматься.

֍ РЯБЬ НА ВРЕМЕНИ, или О ТОМ, ЧТО БОГУ НЕ ИНТЕРЕСНО ֍

«…Платон в Афинах учил, будто в конце веков все возродится в прежнем своем виде, и он будет здесь, в Афинах, перед той же аудиторией снова проповедовать это же учение.»

(Хорхе Луис Борхес. «Богословы». Рассказ. 1947)

«…не найти и двух одинаковых душ, и самый гнусный грешник столь же драгоценен, как кровь, ради него пролитая Иисусом Христом.»

(Хорхе Луис Борхес. «Богословы». Рассказ. 1947)

«Время не восстанавливает то, что мы утратили: вечность хранит это для райского блаженства, но также для огня адова.»

(Хорхе Луис Борхес. «Богословы». Рассказ. 1947)

«Богословы» (1947) – третья новелла из сборника «Алеф» Хорхе Луиса Борхеса – гения и эрудита со сверхъестественным объёмом знаний, неординарность личности которого проявилась ещё в раннем возрасте. К сожалению Борхес в 55 лет ослеп. Но такой генетический изворот судьбы способствовал (как мне кажется) развитию внутреннего зрения, позволившего стать ему тем, кем он признан: легендой для всей мировой культуры.

***

Нисколько не претендуя ни на что, поделюсь некоторыми мыслями и чувствами, которые пробудил во мне рассказ «Богословы» Х.Л. Борхеса.

Ничто не возникает из ничего и не исчезает бесследно. Эту истину, думаю, каждый из нас помнит со школы. Но я сейчас не о законе сохранения массы и энергии. И М.В. Ломоносова «приплетать» сюда не собираюсь. Я о книгах. О чтении.

В рассказе Борхес говорит устами секты монотонов или «ануляров»:

«… история – круг и нет ничего, что не существовало бы прежде и не будет существовать в будущем.»

Пусть у него – круг. Но мы-то с вами знаем, что история ещё интереснее, чем круг: спираль с расширяющимися витками … А вот загадочное описание Колеса лично у меня вызвало аллюзию на Стивена Кинга и его роман-эпопею «Тёмная Башня». Не менее загадочное, чем у Борхеса, «ка» – Колесо, которое больше, чем просто судьба … Всё повторяется. Уходит, чтобы снова вернуться, но уже в изменённом качестве. Это касается и истории, и литературы, и искусства …

И тут же у Борхеса в одном и том же абзаце текста:

«В горных областях Колесо и Змея вытеснили Крест.»

Вот те на!!! Если бы не сноска к этой «сентенции», я бы и не узнала, что Колесо и Змея – символы язычества и сатанизма для христиан. В общем, – ересь по мнению богослова Иоанна Паннонского – персонажа рассказа.

Для меня же ересью выглядит спор двух богословов: Иоанна Паннонского и Аврелиана. Не советую этому словоблудию придавать большого значения: скоро сами поймёте, что всё это ересь. Автор же показывает нам двух пустословов, которые изощряются в критике друг друга, стараясь её замаскировать под богословский спор.

«Иногда мужчина добивается любви женщины, чтобы забыть о ней, чтобы больше о ней не думать; так и Аврелиану хотелось превзойти Иоанна Паннонского, чтобы избавиться от неприязни, которую испытывал к нему, но отнюдь не для того, чтобы причинить ему зло.»

В конце концов спорщики запутались в противоречивых, но общепринятых богословских утверждениях. Борхес – знаток религий и истории. Он виртуозно описывает спор Иоанна Паннонского и Аврелиана, используя знание богословских текстов и приводя тонкие места и подводные течения толкований библейской истории.

Борхес повествует о, неизбежно возникающих в любой религии, религиозных распрях. А уж то, что историю человечества на протяжении многих веков сопровождали религиозные войны, наверно, никому объяснять не надо. Приверженность к одной религии и неприятие, насаждение другой – важный триггер для возникновения бунта, хаоса и войн. Это знание и в наше время используют элиты недружественных стран в целях эскалации напряжения в обществе. За примером далеко ходить не надо …

Всё течёт. Всё изменяется. Все катаклизмы в обществе – всего лишь рябь на времени. И мы с вами – тоже всего лишь рябь. Как сказал Омар Хайям:

«Мы – рябь на времени.»

А уж множественные и разнообразные секты, окружающие богословов-пустословов, – яркое проявление и доказательство словоблудия последних. И тоже ничто иное, как та же рябь на времени.

«Истории они известны под разными именами (спекуляры, абисмалы, каиниты), но самым общепринятым было гистрионы, данное им Аврелианом и дерзостно ими подхваченное.»

Дальше автор повествует о мракобесии этих еретических сект. Для Истории – шелуха. Для Времени – рябь.

В конце концов богослов Иоанн Паннонский был обвинен в приверженности к ереси. Что и следовало ожидать. Но он упрямо придерживался своего мнения, и при этом «допустил величайшую оплошность – спорил с блеском и иронией». Судьи же слушать его не хотели. А ведь совсем недавно им восхищались. Вот так: рябь на времени … Суета сует.

«Бог так мало интересуется религиозными спорами …»

Борхес вволю поизмывался над богословами.

֍ ЗМЕЯ НА ГРУДИ, или О НЕИЗБЕЖНОСТИ СУДЬБЫ ЭКСТРЕМИСТА ֍

«Во главе стола захмелевший Оталора громоздит здравицу на здравицу и бахвальство на бахвальство; эта шаткая башня – символ неизбежности его судьбы.»

(Хорхе Луис Борхес. «Мёртвый». Новелла. 1946)

«Им движет тщеславие и вместе с тем смутное понятие о верности.»

(Хорхе Луис Борхес. «Мёртвый». Новелла. 1946)

«… ему позволили и любовь, и власть, и славу, потому что уже считали мертвым, потому что для Бандейры он был уже мертв ...»

(Хорхе Луис Борхес. «Мёртвый». Новелла. 1946)

«Мёртвый» (1946) – вторая новелла из сборника «Алеф» Хорхе Луиса Борхеса – выдающегося аргентинского писателя, поэта, эссеиста, философа, филолога, переводчика, литературного критика.

Читать Борхеса интересно. Интересно, для кого он творил? Кто должен понимать Борхеса? Думаю, что в первую очередь писал он для себя. Как и положено выдающимся творческим личностям. Борхес – не массовая развлекательная литература. Но если тебе интересно, читай. Понимаешь – прекрасно. Кажется сложным для понимания? – Никто не неволит читать: читай то, что нравится. Но всё равно познакомиться с творчеством знаменитого аргентинца – прелюбопытнейшее занятие. По крайней мере, – для меня. Не претендуя на истину в последней инстанции. Думаю, у каждого Борхес свой. А как же иначе?

Искушённый читатель видит, если не все, то многие ходы и тайные переходы «лабиринтов» Борхеса. И это, на мой взгляд, не есть хорошо: произведение воспринимается, как некий механизм, который, умудрённый опытом, читатель знает, как и где заводится.

Для неискушённого читателя никакого лабиринта и вовсе не существует. Что это было? – спросит он, войдя и тут же выйдя. Упс! Я ничего не понял! Кажись, что-то упустил.

Не отчаивайтесь. Ощущение, что что-то упустил может возникать и у искушённых тоже. Это нормально. Это – лабиринт! В нём множество комнат. Попробуй обойди их все и не запутайся. Задача не из лёгких.

Хорошо, что Борхес романов не писал … В новеллах, рассказах трудно бывает не заблудиться, а уж в романах можно было бы такого нагородить, что сам чёрт ногу сломит. Но не так страшен этот самый чёрт, как его малюют! Если помнить, что Борхес уже создал свой лабиринт, то ты, уважаемый читатель, попасть сначала можешь в самый его центр. Почему ты решил, что стоишь у входа, а не в центре? Такая вот история и приключилась в первой новелле сборника «Алеф» под названием «Бессмертный».

Да, Борхес он такой. Пишет изящные небольшие новеллы, но порой, чтобы разобраться, необходимо повторное прочтение, чтобы понять, где ты находишься вначале …

***

А на этот раз всё просто, как апельсин! Никаких тебе головоломок и лабиринтов! «Мёртвый» – история в жанре реализм. Правда, напоминает притчу в силу своей назидательности.

Кстати, Борхес когда-то хотел больше внимания уделять жанру реализм, описывая простые истории из жизни своего народа. Но не тут-то было: он заряжен на другое повествование. Реализм для Х.Л. Борхеса – слишком примитивно. Даже в «Мёртвом» он не может избежать назидательности и некоего иносказания.

Автор прекрасно разбирается в теории заговоров: знает, как они организуются, осуществляются и … разоблачаются.

Крошечная новелла о битве за власть двух умов: старого и прожжённого контрабандиста Асеведо Бандейры («соединены фамилии матери и деда Борхеса») и молодого, 19-летнего алчного и тщеславного хвастуна – Бенхамина Ота́лоры, метившего занять его место.

«Женщина, сбруя и жеребец – вот атрибуты, важнейшие составляющие того человека, которого он стремится уничтожить.»

Вывод:

- Попытка экстремизма в отдельной бандитской группировке мало чем отличается от методов экстремистской деятельности в широком масштабе.

- Власть всегда должна быть готова к отражению экстремистских поползновений.

Мораль:

- Не кусай руку, хлеб тебе дающую.

- Не возжелай жены ближнего своего.

- Не стремись к власти противозаконным путём.

И наконец, ты уже изначально мёртв – мертвее не бывает, если пренебрегаешь выводами и моралью, которые проводит Хорхе Луис Борхес.

И ещё: змея, которую ты пригреваешь на своей груди, обязательно тебя когда-нибудь укусит.

P.S.

Не особо известная (на мой взгляд) и очень простая для понимания новелла Борхеса.

֍ ОМЕРЗИТЕЛЬНЫЙ ГОРОД, или ГОМЕР – БЕССМЕРТНЫЙ ТРОГЛОДИТ ֍

«…продлевать жизнь человеческую означает продлевать агонию и заставлять человека умирать множество раз.»

(Хорхе Луис Борхес. «Бессмертный». Новелла. 1947)

«Смерть (или память о смерти) наполняет людей возвышенными чувствами и делает жизнь ценной.»

(Хорхе Луис Борхес. «Бессмертный». Новелла. 1947)

«Троглодиты оказались Бессмертными ...»

(Хорхе Луис Борхес. «Бессмертный». Новелла. 1947)

Первая новелла из сборника «Алеф» Хорхе Луиса Борхеса называется «Бессмертный». Принято считать, что сборник этот – лучший.

Классика, как считают многие из нас, но он не был признан классиком. И Нобелевскую премию в области литературы не получил. Знаменитый аргентинский писатель. Жил: 24 августа 1899 – 14 июня 1986 г.

Читать Борхеса полезно: мозги прочищает – заставляет размышлять. Главное – не стремиться искать сложности там, где их нет. Это миф, что Борхес сложен и непонятен: читать его могут только те, кто семи пядей во лбу.

Всё несложное повествование «Бессмертного» (не стоит вдаваться в детали!) весьма увлекательно и направлено к одной-единственной цели – вникнуть в суть понятия «бессмертие». А когда поймёшь, о чём толкует Борхес, тогда приобретёт ещё большую ясность идиома «Помни о смерти».

И может перевернуться с ног на голову то, что понимается под «бессмертной душой» … Вот тут мне, верующему человеку, стало как-то не по себе … Когда я стала думать об этом. Но. Но человек не создан для вечной жизни на земле. Слава Всевышнему. А у бессмертной души совсем другое измерение.

Бессмертие на земле – хуже ада. Вдуматься только: умопомрачительная повторяемость всего. Хуже, чем обратное развитие плода в утробе матери …

«Ничто не случается однажды, ничто не ценно своей невозвратностью. Печаль, грусть, освященная обычаями скорбь не властны над Бессмертными.»

***

Причудливый рассказ. Так и веет от повествования и Лавкрафтом, и особенно Говардом с его знаменитыми историями о Конане-варваре … Образ Бессмертных – фантастический, завораживающий.

Множество литературных исторических отсылок усиливают ощущение бесконечности, повторяемости: лабиринт зеркальных отражений.

Борхес – поэтизирует прозу. И делает это настолько мастерски, что порою дух захватывает. Великолепные фантастические картины рисует воображение: немыслимое сменяется ещё более невообразимым и затейливым. Повествование похоже на покрывало в стиле пэчворк.

Чем дальше читаешь, тем больше понимаешь, что рассказчику доверять нельзя. Есть такой литературный приём: «ненадёжный рассказчик». Вот его-то и использует Борхес. Так что читала я с улыбкой на лице… В конце – всё понятно. Даже почему Гомер – троглодит. Правда при этом, – бессмертный. Естественно.

Вероятно, это самый честертоновский рассказ Борхеса. Борхес часто использовал повествовательные модели других писателей, а Честертона он просто обожал. Вот, в этом случае Борхес написал новеллу в стиле «Неведения патера Брауна», только без патера Брауна.

Разумеется, сюжет «Сада расходящихся тропок» получился немного глуповат и сильно отдаёт абсурдом. Но Борхес очень умно аранжировал свой рассказ сновидческой атмосферой. Действие происходит как бы во сне, когда обычная логика отсутствует. С такой точки зрения рассказ просто замечателен. С точки зрения реализма — неубедителен. Но Борхес и не писал реалистические рассказы. Он был эрудит и сновидец.

Друг рассказал, что читал детям на ночь три версии предательства Иуды. Я, не зная авторства, попросил мне тоже дать почитать. А это оказался Борхес. Моё первое с ним касание. Прежде, чем начать читать, прочел биографию и ознакомился с ролью автора в мировой литературе.

Выдумывание несуществующих книг и биографий выдуманных писателей — один из главных литературных приёмов Борхеса. Видимо, от него эта мода и пошла. Кто только не сочинял подробнейшие био- и библиографии авторов и отзывы на никогда не бывшие книги, а также трейлеры-фейки к неснятым фильмам. Далеко не всегда это бывает интересно и занимательно, кстати.

Рассказ краткий, сумбурный. Моду на огромные примечания, видимо тоже ввел Борхес. Сейчас тоже иногда встречаются вещи, где примечания и сноски являются неотъемлемой сутью книги, расширяя ее пространство.

Идея о том, что Иуда это тот самый тетрагамматон, имя Бога, понравилась. И ничего, что на иврите имя состоит из пяти букв (я проверил). Это очень по-борхесовски. Поэтому это слово каббалисты до сих пор и не вычислили.

Странное впечатление от первого знакомства. Не гениально, но остроумно. Очень по-английски (а Борхес, как известно, был большим англоманом) — нести чушь с серьёзным выражением лица.

7(ХОРОШО)

Окталогию «Сад расходящихся тропок» уже скачал, буду читать.

Уже многие годы планируя всерьез добраться до творчества аргентинского писателя Хорхе Луиса Борхеса, по факту приходится отдельно оценивать попадающиеся то тут, то там его малые произведения, первым из которых для меня стала «Вавилонская библиотека», написанная аж в 1941 году и опубликованная в книге «Сад расходящихся тропок» в 1944-м. В русском же переводе Валентины Кулагиной-Ярцевой я нашел данный рассказ в великолепной антологии Вл. Гакова «Фантастика века».

Сразу скажу, что довольно сложно оценивать данную работу из-за её малого объёма и выбранной формы повествования, а также потому, что особенно не с чем сравнивать (как я уже упомянул выше – масштабно автора я ещё не читал, а из других аналогов на ум приходит разве что «Закоулки времени» Джеймса Стоддарда из цикла «Эвенмер», да и то весьма отдалённо). И хотя многочисленные резюме гласят, что рассказ написан в традиционной для Борхеса форме эссе-фикции, в которой практически нет повествования, а только подробное описание созданного воображением писателя Вселенной-библиотеки, некоторые рецензенты, я думаю, не напрасно указали на то, что есть в творчестве аргентинца и более атмосферные, и более сюжетно выстроенные, и более информативные вещи. По крайней мере, в это хочется верить. Что до моих первых впечатлений, то да – действительно написано кратко и сухо, как эдакая математическая формула, содержащая в себе некую философскую идею. Метафора Борхеса, конечна, понятна. Общая идея тоже. Есть огромная (бесконечная?) Библиотека, в которой находятся книги с практически бесчисленным набором вариантов из 25 знаков (22 символа, пробел и точка с запятой), причем ни одна книга не повторяется дважды. Вместе с тем, абсолютное большинство книг несут в себе бессмыслицу, знаки очень редко сочетаются в связанные слова, не говоря уже о предложениях. В Библиотеке живут люди – библиотекари, которые пытаются расшифровать книги и найти ТУ единственную, объясняющую всё. Но насколько мал человек, настолько же огромная Библиотека. Количество вариантов книг настолько велико, что по объему вмещающих их комнат общий объём Вавилонской библиотеки превосходит объём наблюдаемой части нашей реальной Вселенной примерно в 10611 338 раз! Из чего напрашивается очевидный вывод – в полной мере осознать Вселенную и понять её законы (найти ту самую «Теорию всего») человечество не сможет, скорее всего, никогда.

Что ж, математики, наверное должны пребывать в восторге; в рассказе Борхеса для них работы, хоть отбавляй – тут и комбинаторный перебор, и теорема о бесконечных обезьянах, и много чего еще. В этом плане «Вавилонскую библиотеку» сложно переоценивать – не зря же она породила такое понятие, как «число Борхеса», ставшее нарицательным. А вот обычному читателю здесь восторгаться будет особенно нечем. Только лишь ещё раз убедиться в сократовском постулате «Я знаю, что ничего не знаю» и поставить довольно пессимистическое троеточие в конце: наверное, смысл жизни где-то сокрыт, но мы об этом никогда не узнаем. Впрочем, критиковать Борхеса за его реальный взгляд на материальный мир негоже, да и общая оценка всё равно вырисовывается положительная. Надеюсь, что когда-нибудь доберусь и до целого сборника «Сад расходящихся тропок», тем более что, по-видимому, «пищи для ума» и разнообразных идей там не меньше, чем в произведениях другого известного философа от фантастики Станислава Лема, который, к слову, Хорхе Луиса Борхеса очень уважал и ценил.

Отзыв продублирован автором на livelib.ru.

Печатание, ныне давно уже упразднённое, было одним из страшных зол человечества, ибо позволяло до безумия множить никому не нужные тексты. Каково? И это только одна из примет того будущего, которое предлагает читателю на страницах своего рассказа Борхес. Стоит ли читать про такое будущее? — Наверное, нет. Потому что нет в нём ничего такого, над чем стоило бы всерьёз задуматься. А есть просто набор высосанных из пальца утверждений, совершенно не подкреплённых никакой логикой.

Кстати о печатании и о бумаге. Здесь можно вспомнить Вадима Шефнера с его «Кончиной коллекционера» — он как раз весьма остроумно показал, что будет, если исчезнет возможность печати на бумаге :)

Возможно время ушло, возможно менталитет не тот, но рассказ о людях, всерьёз относящихся к какому-то шутовскому «вселенскому конгрессу», совершенно не производит впечатления. Читая его и с усилием пробиваясь сквозь многочисленные ничего не значащие фразы всё время ожидаешь, когда же наконец начнётся что-то интересное, ради чего рассказ и писался. Но вот остаётся 10, затем 5, затем 2 страницы, а ничего умного и интересного так и нет: вещица оказывается совершенно однородной — скучное повествование ни о чем вначале, затем в середине, а затем и в конце.

Возможно, для понимания прозы Борхеса нужно дорасти. Но, будучи в том возрасте, когда начинаешь с удовольствием читать и перечитывать отечественную классику, дорастать до совершенно чужого аргентинца Борхеса почему-то уже и не хочется :).

Всего лишь описание быта и нравов некого неизвестного племени, якобы обитающего где-то в неизведанных землях Южной Америки. Племени достаточно своеобразного — тут надо отдать должное фантазии автора — но ничем сверхординарным среди других таких же выдуманных племён не отличающегося. Читается вещица очень неплохо и что-то из неё может быть даже и запомнится надолго, но в целом она всё-таки чисто развлекательная и особых мыслей читателю не навевает. Разве что об условности некоторых положений нашей цивилизации :).

Небольшой рассказ о нравах дикого запада во второй половине XIX века. Герой произведения прошел все круги преступного мира и ушёл из жизни в 21 год, унося на своей совести смерть 21 человека (не считая мексиканцев). Написано очень просто, каким-то телеграфным полудокументальным текстом и от этого читать об этом ещё страшнее. Время практического беззакония, когда жизнь человека не стоит и ломанного гроша — и это менее двух столетий назад. А где-то и сейчас почти также, просто мы это стараемся не брать в голову: не у нас, не с нами — ну и ладно :(.

И опять, при очень приличной фантастической идее: наша жизнь отнюдь не реальность, а сон или грёзы кого-то другого — совершенно неинтересная реализация. То ли менталитет отечественного читателя не тот, то ли ещё что, но вся эта история с человеком, пришедшем на руины древнего храма, чтобы из сна создать человека, скучна и неинтересна. А вот тот же Пелевин с его «Чапаевым и пустотой», где в основу положена практически та же фантастическая идея, что и у Борхеса, воспринимается читателем чуть ли не на ура....

Очень неправильно для нашего отечественного читателя пишет Хорхе Луис Борхес. Одно слово: латиноамериканская проза — вся она как сад ветвящихся дорожек. Там где родной, отечественный писатель обойдётся парой фраз, Борхес громоздит горы историй, размышлений и переживаний, плюс ещё и некую полумистическую чепуху.

Что в сухом остатке есть в этом рассказе:

Рассказ вполне достоин включения в антологию Алфреда Хичкока «Убийства, в которые я влюблён...». Убийство, совершенное Эммой Цунц сколь просто, столь и остроумно — вот умеют же женщины пользоваться своей слабостью :). Бонусом для читателя идёт ещё и сильная психологическая составляющая: Эмма Цунц отнюдь не профессиональный убийца, а самая обыкновенная женщина и то, что она собирается сделать, для неё отнюдь непросто не только в физическом, но и в психологическом плане.

Сразу следует сказать, что рассказ о Педро Дамиане написан плохо — воспоминания, какие-то местные национальные войны, неизвестные полковники и текст от автора. Но... в этой небольшой вещице впервые в фантастике появилась великолепная идея, давшая позже жизнь многим прекрасным произведениям — о том, что прошлое, а с ним и настоящее, могут быть изменены силой неимоверного желания одного человека. А теперь вспомним такие отличные произведения, как «Божественное безумие» Роджера Желязны, «Перун» Ольги Ларионовой и «Прагматическую санкцию» Эдуарда Геворкяна» — все они родились из этой невзрачной маленькой вещицы.

Рука не поднимается назвать это произведение художественным рассказом. Чего здесь только не намешано: что-то от эссе, что-то от документального произведения, что-то от истории. И совсем чуть-чуть от художественного произведения. В общем, история столетней сеньоры, о которой на самом деле ничего и не написано. Есть историческая справка, есть описание условий, в которых нынче проживает эта сеньора, есть рассказ о её состоянии, а истории жизни — нет. Читается вещица, надо признать, неплохо, но вот смысл её создания... — была, жила, умерла.... И что? Где её мысли, эмоции, переживания? Что она была за человек? Странный рассказ...

Вот это уже настоящий Борхес! Всё на уровне полуэмоций, полудогадок, с привкусом легкого флёра сюрреализма. Некая полумистическая цепь событий, как бы связанная с недавней чуть-чуть не состоявшейся смертью главного героя, и странный, но такой понятный и близкий и ему, и читателю финал. И в итоге ничего вроде бы конкретного, но ощущение чего-то странного, таинственного, мистического, что трудно объяснить, но просто понять и принять, у читателя после этой совсем небольшой вещицы создаётся. И, надо признать, автору удалось очень чётко выдержать размер произведения — чуть бы подлиннее и уже было бы плохо.

Ещё одна история от Борхеса о нравах аргентинской глубинки на рубеже 19 и 20 веков: опять драки на ножах, опять конские табуны и гаучо, опять контрабанда и контрабандисты. И опять жизнь, которая, оказывается, не стоит практически ничего. Читать неинтересно — мало того, что тема для отечественного читателя не самая интересная, так ещё и написано плохо — телеграфный пересказ основных событий жизни главного героя и больше ничего.

Единственное светлое пятно в произведении — это финал всей истории как напоминание читателю, что самонадеянность и самоуверенность — не самые лучшие черты характера, которые в какой-то момент могут крепко подвести своего «хозяина» :).

Как не крути, как не изощряйся, а про любовные треугольники написано столько, что ничего нового ты читателю всё равно уже не скажешь. Вот и вариант Борхеса с горячей аргентинской дружбой, пламенными страстями и бесправной женщиной, которую можно сдать в публичный дом, а затем вновь, как какую-нибудь овцу, выкупить обратно, уродлив и страшен, конечно, но тоже не нов. Читать его, если не противна такая вот скотская жизнь, бесспорно можно, только вот что читатель думает получить от такого рассказа — знания о прошлом, какие-то эмоции (интересно какие?) или просто что-то для развлечения?

История, изложенная в рассказе «Мужчина из Розового кафе», в интерпретации другого участника тех событий. И как много, оказывается, зависит от взглядов человека на жизнь. Если он понял, что есть в этой жизни что-то поинтереснее, чем выпивка и поножовщина, тогда он действительно может взять и выбросить свой нож в окно в ответ на оскорбление и вызов противника. И честь и хвала ему за такой воистину мужской поступок.

К сожалению, произведения нельзя назвать удачным — беда его в том, что автор не написал в своём рассказе самого главного: каким образом главный герой, который родился и всю жизнь провел в атмосфере такой вот скотской жизни, вдруг смог так разительно изменить своё отношение к этой самой жизни. А это ведь, согласитесь, самое интересное.

Прошло всего 12 лет со времени первой рецензии, а взгляд на эту вещицу заметно изменился:

Рассказ из разряда «их нравы». А поскольку «их» — это глубинка Латинской Америки, да ещё бог весть какие древние годы, то отклика в душе эта вещица не вызывает. Тем более, что и манера изложения, и язык у Борхеса здесь не из тех, которыми можно восхищаться.

А так... для современного отечественного читателя, конечно же, дико и странно читать о том, что где-то нет ни власти, ни закона, а все, не то что споры, а даже всего лишь приступы больного самолюбия, разрешаются исключительно с помощью ножа. Кстати, непонятно откуда взялось в названии словосочетание «розовое кафе» — по содержанию видно, что месту, где происходит действие, гораздо больше подходит определение «притон» :).

Российский издатель порой напоминает мне карточного джокера. Ведь тв(о/а)рить может самые неожиданные вещи*. Возьмем, для примера, недавно изданный в комплекте с другим сборником, сборник «Атлас». Вот уже предисловие самого Борхеса, им же и включенное в книгу, говорит, что в этом самом «Атласе» помимо, собственно, текста должны быть связанные с ним фотографии. А фотографий нет в российском издании. Может быть, конечно, так издатели решили постмодернистски переиграть постмодерниста Борхеса. Не знаю. Быть может.

Если же говорить уже о самом «Атласе» как о сумме произведений и о произведении суммарном, то это средний в рамках творчества Хорхе сборник. Все-таки великого аргентинца я и не только любят за прелестные пересказы великих книг и фантастическое выдумывание несуществующих фолиантов. За интереснейшие эссе-исследования по философским и литературным проблемам, за мистические миниатюры, за богатую метафорику, за не дающий устать слог, за лаконичность и, конечно, за любовь к литературе. Тут Борхес не совсем в своей тарелке. Но «не» здесь не абсолютно негативная и отрицательная частица. Все же в чем-то в «Атласе» Луис остается собой. Черт подери, он ведь тут натурально средняя арифметическая из слепых Джойса, Демокрита и Гомера, которые силятся описать без глаз пейзажи разных точек мира. То щупая их, то живописуя вкус и текстуру ветра, то составляя компиляции и бриколаж (с полным осознанием проделываемого).

Наверное, самый борхесовский текст из всех фрагментов-комментариев фотографий — это «Сон в Германии». По онтологическому описанию и полету фантазии — это что-то вроде вариации «Вавилонской библиотеки», но с очень сильным элементом мистического. Не менее сильны эссе «О собственноручном спасении» (одно из самых ориенталистских, но при этом с глубиной интуиции, любви к Японии и загадочных произведений европейцев и иже с ними о Востоке) и «Улица Лаприда 1214» (продолжение линии «классического», раннего Борхеса).

Еще хороши и просты «Лабиринт», «1983», «Гостиница в Рейкьявике», «Грейвс в Дее», «Мидгардсорм», «Начало», «Дары», «Цезарь». Соответственно, как: эксперимент, деликатный разговор с красивым призраком, взгляд писателя через кожу на руках, пересказ рассказа друга Борхеса об Александре Македонском после «смерти», хорошие стихотворные переводы, разговор двух греков.

Так или иначе приятно вновь читать Борхеса. То, что написано в любовью, с любовью и читается. А уж тексты, написанные с любовью о любви к литературе, тем более возвращают тебя в царство Книг.

* — от своих слов не отказываюсь, но спасибо книгоиздателям, особенно маленьким и независимым, за то, что они вообще есть и продолжают свою работу в тотальный кризис. Даже я, занимающийся пиратством, в последний год потратил пятизначную сумму на пять десятков книг, понимая, что без этой капли в море, это самое море совсем скоро иссякнет

Великолепное произведение. Это не только просто блестящая стилизация под античный текст (впрочем иного от Борхеса ожидать не приходится), но и более чем увлекательное повествование. Город достоин произведений Лавкрафта, сам образ бессмертных очень интересен, ну и сюжетный поворот в середине) В общем один из рассказов, где Борхес действительно показал себя мастером.

Забавный рассказ, из разряда «показать привычную историю, с совершенно другой стороны». Но само описание жизни «Астерия» и его дома довольно таки любопытно.

Не сказать бы что очень интересный рассказ Борхеса. Читателю не знакомому с поэмой Хосе Эрнандеса «Мартин Фьерро», этот рассказик вряд ли что то скажет или заинтересует.

Ещё одно философское рассуждение Борхеса, завёрнутое в довольно занятный рассказ. Тема памяти — невероятно интересная и многогранная. Хотя это один из тех рассказов Борхеса, где сюжет действительно практически ничего не значит, и основную часть текста занимает сам образ экстравагантного Иренео Фунеса.

Занятный детектив с обилием отсылок на еврейскую мистику. В рассказе присутствует множество интересных образов (странный дом куда попадает главный герой), персонажи колоритные и харизматичные.

Великое произведение, великого аргентинца Хорхе Луиса Борхеса. Столько философских и фантастических мотивов и идей в таком крохотном рассказике. Один из шедевров Борхеса.

Местами скучный, местами интересный сборник кратких характеристик некоторых вымышленных существ, подобранных автором, видимо, по принципу: «захотел — добавил, не захотел — не добавил», то есть бессистемно и хаотично. Отрадно, что в сборник вошли не только известные существа вроде Цербера или драконов, но также весьма экзотические создания, о существовании которых мне довелось услышать впервые. Но при этом огорчает, что Борхес, охватив и Древнюю Грецию, и Китай, и индейские предания и даже различных фантастов нового времени, не уделил ни малейшего внимания славянской мифологии, узнать о которой лично для меня было бы совсем не лишним. Из плюсов стоит также выделить множество интересных фактов, которые в прямом смысле разбираешь на цитаты по ходу чтения. Ну а из минусов — довольно сухой авторский стиль, который даже самую увлекательную вещь описывает так, что начинаешь клевать носом.

Наверное, «По поводу классиков» для современного читателя — буквально одним поколением позже первых читателей Борхеса — можно пересказать одним словом. Даже именем.

«По поводу классиков» — это Умберто Эко. Это тождественный ответ на тождественный вопрос. Произведение классическое и/или интересное, если и только если оно открыто. Если оно пористо, если его структура как можно больше изрезана для фокусов читательских интервенций интерпретациями. Явное пересечение ответа с почти дословным описанием идеального детектива, детективного романа после модерна и переходу к открытым произведениям с со-участием читателя, которое дал Роб-Грийе в одном из интервью.

Другое дело, что это, казалось бы, уже весьма избито, вся т.н. французская теория, французская же литература, а также их американские коллеги именно об этом безостановочно гласят. Действительно, это так. Только Борхес их «чуть-чуть» опередил. Ненамного, но все же. Как и всегда. Правда, сказано об этой пористости литературной субстанции буквально две строчки из нескольких десятков.

Борхес — один из самых странных феноменов в мировой литературе.

Создатель фантастики о литературе, выбравший своим предметом саму письменную традицию как таковую, Хорхе Луис, как и наш Чехов, мастер малой прозы. Эссеист, публицист, спартански лаконичный писатель. Вот и совсем короткая заметка «Я — еврей» из той же оперы.

Борхес создал фельетон, одновременно чрезвычайно тонкий, но вместе с тем очень хлесткий. На самом деле самый лучший ответ любому латентному, или осознанному, но очень скрытому антисемиту. Знаете, они из той породы, которые при любой не-совсем-славянской-внешности осторожно, с улыбкой, спросят невзначай — еврей? Вы ответите сконфуженно, что нет (потому что объективно, а не от внутреннего стыда за свое естество и т.д.), а вот добавят — а чего так осторожно отвечаете? Ну если б и были «да», то что в этом плохого? Вот таким «хитрым» антисемитам изобличительный и гордый ответ (ниспровергающий вопрошающего в яму обмельчания собственной псевдо-национальной псевдо-гордости) Борхеса. Берите на вооружение!

»...первым из Асеведо на латиноамериканский континент ступил каталонец дон Педро де Асеведо, землевладелец, около 1728 года пустивший корни в Паго де лос Аройос, отец и дед скотоводов этого края, почетный гражданин, фигурирующий в анналах одного из приходов Санта-Фе и в документах времен вице-королевства, -- то бишь предок, увы, из неисправимых испанцев.

Два столетия не смогли придать ему иудейское происхождение, два столетия ничья рука не тревожила его памяти.

Я благодарен журналу «Тигель», подвигнувшему меня на эти розыски, но теперь у меня еще меньше надежд включить в свою родословную Жертвенник всесожжения, Медное море, Генриха Гейне, Глейзера и десять праведников, Екклезиаста и Чарли Чаплина.

Говоря языком статистики, евреи весьма немногочисленны. Что бы мы сказали о человеке, в четырехтысячном году открывшем, что отовсюду окружен выходцами из провинции Сан-Хуан? Наши изобличители упорно ищут чужие корни среди евреев, но никогда -- среди финикийцев, нумидийцев, скифов, вавилонян, персов, египтян, гуннов, вандалов, остроготов, эфиопов, иллирийцев, пафлагонцев, сарматов, мидийцев, оттоманцев, берберов, британцев, ливийцев, циклопов и лапифов. Ночи Александрии, Вавилона, Карфагена или Мемфиса никогда не подарят тебе предка: это способность оставлена лишь племенам смолистого Мертвого моря».

История одной смерти.Душа,расставшись с телом,совершает свое последнее путешествие,замыкающее круг жизни.

«Фантасмагорические заметки о культуре, обществе и искусстве,

или о сбывшихся прогнозах и бесплотных идеалах»

Под вереницей веселых рассказов «Хроник Бустоса Домека» скрывается серьезный цикл из критических статей. Постмодернистский мозаичный памфлет и забавная псевдо-публицистическая проза не суть, а форма коллективного творчества Борхеса и Касареса. От «Предисловия» до «Бессмертных» (ра)скрывается философская публицистика. Только писательский дуэт, как и их французские коллеги, Делез и Гваттари, философствует по заветам Ницше не нудным пером, а сурово-саркастическим молотом. И это не столько и не только, даже вовсе не забавы над вульгарно интерпретированным и понятым постмодерном с постмодернизмом. Это и не воспевание возможностей и арсенала множественностей и ризом, фрагментации и смерти Единого. Скорее Борхес, знаток и романтически преданный классике в философии, литературе и искусстве вообще, творчество которого есть проживание этого человеческого культурного богатства, вместе со своим напарником рассуждают о другом. Как продолжить классику, как не сохранить ее в виде музейно-школьной мумии, а воспроизводить ее, давать классическому продолжение, выход и исход в новое. «Хроники Бустоса Домека» не о постмодерне, а о модерне, который, вспоминая Хабермаса, есть незавершенный проект. Именно о тех границах и преградах, которые возникают перед Модерном, и размышляют в доступной форме Борхес и Касарес.

Прежде всего Модерн — это эмансипация, взаимное обучение, здоровая доля сомнения в своей правоте, стремление к Истине, Красоте и Добру, устремление к новому. Во многом эта еще платоновская триада, греческая мысль, политика как этика и искусство как идеал, по-особому осмысленные в поворотной точке европейской и мировой истории, стали началом наиболее важной и не омраченной милитаристской и колониальной кровью линией Просвещения и Модерна. В большинстве из рассказов «Хроник...» раскрывается, на мой взгляд (все же в ситуации постмодерна надо учитывать, что твоя позиция всегда есть интерпретация, частное мнение и не абсолютный ракурс), ложные и ограниченные пути к Красоте. Об этом «Дань почтения...», где культура цитирования и отсылок заходит так далеко, что цитируемой текст целиком заявляется как новый. Т. е. меняется лишь имя автора. Что интересно, упомянутые византийские «текстари», и вообще средневековая культура письма, базировалась на творчестве именно как особой комбинации заимствований, а точнее отсылок. Такой мозаики смысловых контекстов, которые бы знающему читателю (зачастую от монаха-писателя к монаху-читателю) показали полноценно новый смысл. Особенно это касается летописей, о русском изводе которых отлично рассказывает Игорь Данилевский (вообще его идея о том, что летописи — это «докладная записка» и «материалы дела» для Страшного Суда, а в ожидании томилось все Средневековье, великолепна). Другое дело, что современная культура отсылок и «мира как текста» — лишь бледная тень того океана пересекающихся цитирований. «Вечер с Рамоном...» вопрошает о границе детализации и реалистичности реализма, о диалектике средств и целей. Если цель описать реальность вообще, мы впадаем в такую дурную бесконечность, которая и Аристотелю не снилась. Поэтому, когда Рамон Бонавена принялся было написать реалистический роман о проблемах жителей некоей деревни, а потом погряз в юридических и психологических коллизиях, удаляясь в них все глубже в ножку своего письменного стола, потеря цели привело к осмыслению самого инструмента, реалистического письма, как цели. Отсюда и абсурдные тома о пепельнице и карандаше. Другие рассказы, например, «Каталог и анализ...», проходится по без(д)умному минимализму. «Новый вид искусства» пинает архитектуру, задача которой становится издевательство над человеческим удобством. «Этот многогранный Виласеко» порицает стремление к непохожести, которое приводит к банальной одномерности. «Gradus ad Parnassum» изобличает языковое игрище с языковыми играми, которое приводит поэта к состоянию кабинетного философа из присказки Маркса («наука — это половой акт, а философия — онанизм»). «Наш мастер кисти: Тафас», скорее, представляет из себя уже некоторый переход от отбрасывания ложных путей создания красоты к обнаружению истинных. Его можно прочитывать и как некий полемический жест в сторону чрезмерно зарвавшегося в стремлении к сложности авангарда, и как критику традиционалистского и иного конъюнктурного сдерживания творчества (опять же, авангард, требующий от прогрессивного или «прогрессивного» художника как можно сильнее удалиться от похабных масс с их вожделением китча, прям как в статье Гринберга «Авангард и китч»; и традиционалистские, например, мусульманские запреты по вопросам визуального искусства), и как вопрошание о невыразимом в искусстве. Включенности художника в жизнь и то, как эту включенность показать.

Вместе с тем некоторые рассказы сконцентрированы скорее не на тупиках, а на путях дальнейшего прогресса и эмансипации искусства. Об этом, например, одна из жемчужин сборника, «В поисках абсолюта». В нем произведение искусства предстает как не только и не столько индивидуальный акт некоего гения-творца, а как коллективная, общественная практика. Которая, несмотря ни на что, фоном и тенью скрывается за любой книгой, мелодией или даже научным открытием. Здесь же поднимается и вопрос историчности искусства, исторического как такового, понимания мира вокруг как процесса. «Избирательный взгляд» заставляет задуматься о том, как передать невыразимое в творческом жесте. Как произведению описать пустоту или время вообще? В этой эпизодической зарисовке делается ставка на перформанс и инсталляцию, на выход за рамки единичного произведения к системе таковых и акцентом на отношении между ними. Перформанс как общественная критика всплывает в другом алмазе цикла — рассказе «Гардероб 1». Один из самых запоминающихся, с неожиданным поворотом, меняющим все, и просто веселым. Здесь искусство воплощает идеал Сократа как шмеля, жалящего общественный статус-кво и нудное, некритичное спокойствие. «Чего нет, то не во вред» напоминает, что одна из самых сильных фигур и мощных инструментов искусства и критики — это молчание. Но не умалчивание в страхе, лести и лжи. «Нынешний натурализм», как бы суммируя критическую часть сборника, предлагает хотя бы периодически отказываться от закутывания в одеяла из слов и хитросплетений фраз в попытке новаторства. И попробовать вместо говорения словесных облаков заняться деланием действий и практикой. Некоторым заключением из этой условно выделяемой мной части сборника (и, как я покажу в конце этого отзыва, логический финал вообще всего сборника) выходит «Универсальный театр». В нем, как и в некоторых других своих произведений из других циклов и выкладок, Борхес грезит о театре, который будет неотличим от жизни, как и наоборот.

Оставшиеся элементы и фрагменты «Хроник...» больше ведут речь не о критике тупиков и поиске выходов для жизни искусства, но концентрируются на обществе, техническом и научном прогрессе. В «Теории группировок» критикуются опять же дурно-бесконечные и бессмысленные попытки систематизировать и классифицировать все до последнего винтика. Опять же цель и средство, их взаимодействие, должны определять те или иные научные потуги. «Новейший подход» вопрошает о том, что сегодня называется политикой памяти и войнами памяти. Фальсификация истории, борьба интерпретаций, удобные переписывания — все это затемняет историчность как тотальные процессы, где конкретное определяет абстрактное, отдельные эпизоды истории, а не воли наций и частных политиков. «Гардероб 2», закрывая глаза на сатиры о моде и рекламе одеяний, показывает более глубокие философские и научные проблемы. Наши тела, вплоть до органов чувств, не некие фильтры между нашим сознанием и миром, не то, что скрывает вокруг лежащее, а совсем наоборот. Тела, конечности, система чувствительности не нечто статичное, но инструменты «в руках» нашего сознания и мышления. ««Бездельники»» формируют сатиру на нынешнее состояние научно-технического прогресса, который в угоду частным, а не общественным интересам, создает целые мусорные сектора экономики, а также только усиливает рабство человеческого существа в сфере труда и отдыха от него. «Esse est percipi» в унисон с Бодрийяром обличает и демонстрирует современность как потоки ложной или не «в ту степь» истинной информации, которую пассивный потребитель даже не силится активно осмыслить. «Бессмертные» в духе Лема рассматривает, посмеиваясь, идею вечной жизни человека благодаря техническим заменам в нашей телесности.

И, наконец-то, пара слов для финала. Хорхе Л. Борхес и Адольфо Б. Касарес создали очаровательный и сильный сборник размышлений. Веселых, трагичных, актуальных и глубоких. В постмодернистской форме здесь ставятся задачи по реабилитации и возрождении Модерна. Особенно искусства этой большой эпохи, которое, как мне кажется, из «Хроник...» имеет лишь один шанс для выживание. Перестать быть целью, став средством. Искусство для искусства, филигранные выверты и сложность для акцентирования неповторимой непонятности — все это слишком... просто. Как сказал один мой друг, Джойс совершил в литературе такую революцию, какую и Гегель в философии. После его доведения до логического конца искусства для искусства данная формула попросту невозможна. Такие же окончательные революционные (тер)акты были и в других областях искусства прошлого века. И выход, как мне кажется, кроется в «Универсальном театре» и серии похожих рассказов Борхеса. Искусству для выживания и дальнейшего развития необходимо покинуть свою тепленькую автономную автаркию и смешаться с самой жизнью. Так же, как советовал Маркс для философии в тезисах о Фейербахе. Что-то похожее в размышлениях о «театре жестокости» мыслил Антонен Арто. Искусство как жизнь, жизнь искусством, искусство жизни — следующий шаг к Красоте, которая есть Истина и Добро. Искусство должно менять мир? Так не будем ему мешать! Отпустим искусство на улицы из наших библиотек и творческих лабораторий.

П.С. Я не назвал рассказ «Новый вид абстрактного искусства». Избегая содержания самого этого произведения, я считаю, что «Хроники Бустоса Домека», как и некоторые работы Станислава Лема, есть особый жанр литературы и научной фантастики. Тот самый новый вид абстрактного искусства, но только в смысле не внутренней пустоты, а наоборот. Лем и Борхес создают литературу над литературой, даже не литературоведение и не критические размышления, а как бы фантастику о литературе. Металитературу, которая воображает иные литературы. В данном случае, правда, Борхес воображает такое новое, которое есть хорошо забытое старое...

И всё ж, друзья, не поминайте лихом, поднимаю паруса!

Надо сказать, что оба писателя для меня совершенные незнакомцы. Нет, конечно, имя Борхеса слышал и даже в домашней библиотечке двухтомник пару лет назад появился и занял своё место на букву «Б», однако книг его авторства не читал и никакого представления о творческой манере Борхеса не имею. Ну, а Адольфо Касарес и того паче — терра инкогнита во всех смыслах.

Ну, что ж, свистать всех наверх, поднять паруса, по местам стоять, с якоря сниматься — вперёд и в путь!

Соавторы этой своей книгой соорудили своеобразную матрёшку. В которой каждая последующая фигура представляет новое лицо, новую персону. Непонятно?

Ну, вот смотрите: на обложке (наружная фигура) стоят два имени — Хорхе Луис Борхес и Адольфо Бьой Касарес, которые подобно двуликому Янусу слились в единое соавторское целое (но на самом деле как на картинке внизу), каждый при этом имея свою яркую индивидуальность, и породили всё остальное внутриматрёшковое содержимое.

Фигура вторая, Бустос Домек — это тот придуманный, сотворённый нашими реальными соавторами «автор» читаемой нами книги — как оказалось, вполне самостоятельный в творческом и в стилевом отношении писатель (ну, вот как Олег Ладыженский и Дмитрий Громов в своём творческом соединении породили Генри Лайона Олди, писателя вполне успешного). Для которого придумана… а может просто записана некая биография, предваряющая книгу, и даже библиография (руки тянутся проверить, не мистификация ли все эти упоминаемые в этом очерке произведения, но трезвая холодная голова останавливает и шепчет рукам «Не срывайте покрова тайны»). И сразу же в этом предваряющем книгу очерке говорится о мотивации, которой, надо полагать, руководствовались и которой следовали наши соавторы (матрёшка заглавная), создавая эти свои шесть новелл:

ЦИТАТА) «Новая грань творчества этого плодовитого и часто непредсказуемого автора — детективные рассказы; в них он бросает вызов тому холодному интеллектуализму, в который погрузили жанр детектива сэр Конан Дойл, Родриг Оттоленгуи и т. д. «Пухатские рассказы», как с нежностью называет их сам автор, – это не филигрань византийского мастера, удалившегося в «башню из слоновой кости»; нет, в них ясно слышен голос нашего современника, чутко реагирующего на пульс окружающей жизни и спешащего щедро поделиться с нами богатствами своей мудрости».

А для того, чтобы читатель совсем всё понял, в книге имеется так называемое «Вступительное слово», в котором от имени некоего литературного критика (кстати, вот вам фигура №3) буквально посюжетно и поэпизодно расписаны все шесть новелл и то, что наш предполагаемый «автор» (фигура №2) имел ввиду и чем руководствовался, создавая эти свои детективности и криминальности. Тут вам угадываются и имена предтечей на ниве детективного жанра (Эдгар Алан По просматривается однозначно), и, что самое главное, имеется указание на то, что автор на самом деле хотел познакомить читателя с теми его современниками-аргентинцами, которые в тех или иных качествах предстают в новеллах в виде персонажей. Честно говоря, ваш покорный слуга после прочтения самих новелл попросту вернулся к началу и заново перечитал всё вот это двойное вступление, весь этот «лид*» к основному тексту — и сразу многое встало на свои места.

А далее следуют одна за другой уже упоминаемые шесть новелл. Каждая из которых имеет свой собственный сюжет, однако все они связаны друг с другом одним общим главным героем и многими персонажами второстепенными, однако тоже переходящими из новеллы в новеллу. В качестве главного героя выступает отбывающий весьма длительный срок уголовного наказания Исидро Пароди (внутриматрёшечная фигура №4). Однако, как это ни странно, основным рассказчиком он всё-таки не является, а только лишь выполняет роль центростремительной фигуры, персонажем, в камеру которого то и дело заявляются наши второстепенные люди и рассказывают (ага, вот вам и рассказчики, они же все последующие внутренние куколки, уже совсем без номеров) о тех или иных странных, непонятных, а то и явно криминального толка событиях и происшествиях, которые происходили либо с ними самими, либо в их присутствии, или же ещё как-то рядом и около.

Пересказывать сюжетные линии каждой детективной истории нужды нет — все новеллы коротенькие и всю суть происходившего легко и просто узнать непосредственно из книги. Однако всё-таки от привычных нам детективных рассказов эти отличаются изрядно. И прежде всего тем, что наш внутрикамерный детектив Исидро Пароди ни разу нам не объяснил, как именно он пришёл к тому или иному своему выводу. Не-а, он просто в конце каждого рассказа берёт слово и авторитетно растолковывает, что убийцей является тот-то, а помогал ему такой-то, а такая-то делала вот это, ну и т. д. Впрочем в первой новелле автор … нет, всё-таки не автор, а Исидро Пароди раскрывает один из секретов некоего мистического обряда, объясняя его суть соответствием самому простому карточному фокусу — наверное, каждый из нас в детстве владел искусством карточных фокусов и дурил головы своих доверчивых приятелей и приятельниц, так что может вспомнить и эту загадочную тайну.

Честно говоря, какого-то особого читательского оргазма я при чтении этого сборника не получил. Ну, порезвились изначальные авторы, поиграли в детективов и в писателей детективного жанра, порисовали картинки быта, и, главное, поиграли в образы своих современников — соотечественников и соотечественниц. Сами поиграли, ну и нас пригласили принять участие.

Что ж, сенкью, вери матч! Мучас грасиас, кабальерос!

Но вот, наверное, к месту будет упомянуть о неких возможных и вероятных последователях нашего соавторского дуэта. Я имею ввиду Рекса Стаута с его тучным малоподвижным сыщиком Ниро Вульфом, который тоже отличался тем, что все свои расследования проводил на кончике пера в перерывах между ухаживанием за орхидеями. Однако у Ниро Вульфа был незаменимый и весьма шустрый во всех смыслах Арчи Гудвин, который являлся и глазами, и ушами, а порой и руками Ниро Вульфа и поставлял тому для его размышлений громадную долю объективной информации, а порой и своих субъективных рассуждений. А у нашего визави — имеется ввиду Исидро Пароди — такого помощника, увы, не было. Однако он справлялся и сам, а как — сие остаётся тайной. Чёрным ящиком. У которого на входе — информация, а на выходе — вывод, а вся внутренняя работа остаётся за кадром. Я ж говорю, матрёшка

Блестящий по стилю (впрочем, как всегда у Борхеса) рассказ. Прочитав его первый раз как детектив, в котором автор честно выкладывает перед нами все ключи к разгадке, можно заняться вычитыванием иных смыслов, не менее интригующих. Например, проследить за тем, как в действиях персонажей преломляются религиозные и философские концепции: атеизм, каббала, воззрения элеатов, вера в метемпсихоз. Или поиграть в бисер на пространствах мирового культурного континуума. Место действия — типичный нуаровый город грехов, напоминающий сразу и Париж, и Буэнос-Айрес; и вместе с тем, здесь уже угадывается Амбра Вандермеера. Кредо Лённрота «Гипотеза, в отличие от действительности, обязана быть интересной» перекидывает мостик от Дюпена, первого детектива в мировой литературе, который получает удовольствие от применения аналитического таланта, к камбербэтчевскому Шерлоку, раздражённо бросающему «Скучно!». А мстительный Денди Шарлах со своими арлекинами предвосхищает эстетику мрачного карнавала, воплощённую в николсоновском Джокере.

В финале Борхес поднимает полицейский детектив до кармического эпоса: герои воплотятся в новых аватарах, и их поединок должен снова и снова повторяться в следующих перерождениях в идеальном лабиринте — прямой из апории Зенона. При этом невозможно не заметить самоироничную усмешку Борхеса: Лённрот «внезапно став библиофилом, гебраистом,.. приказал, чтобы книги убитого упаковали, и унес их в свой кабинет. Отстранясь от ведения следствия, он углубился в их изучение». Слепота мудреца в башне из слоновой кости.

Рассказ до предела насыщенный цитатами из китайской книги Перемен, витиеватыми речевыми оборотами и интеллектуальными диалогами, из которых, собственно и состоит всё произведение. Авторы столь утончённо опутывают этими элементами читателя, что сюжет перестаёт иметь значение. Тот случай, когда форма превалирует над содержанием.

Однако, история, в которой одним из действующих лиц является маг Тай Ань — это ещё и детективный магреализм, щедро сдобренный китайским колоритом, хотя всё происходит в Латинской Америке. Действия практически нет, а декорации нужны лишь для того, чтобы дать направление тому или иному высказыванию персонажей. Признаться, до сих пор я ничего подобного не читал.

К моему сожалению, не всё я понял, осталось ощущение чего-то недопонятого. Возможно, я не был готов к такой мощной плотности интеллектуальности текста и, наверное, произведения Борхеса нужно читать, ожидая именно такой подачи.

И, настроившись на волну рассказа, хочется написать что-то вроде: охладившись в тени словесных ветвей, не торопись выйти на свет, а подожди умственных всходов, подумав над тем, что познал в сени дерева.

Амбиции против Мудрости, или О Вере и Неверии

*****************************************

«Ты никогда не будешь моим учеником».

(Хорхе Луис Борхес. «Роза Парацельса»)

***

Снова рассказ без оценочных суждений, как и рассказ «В чаще» Акутагавы Рюноске (впрочем, не единственный в своём роде). Читателю приходится самому думать и рассуждать. У некоторых раздумья занимают немало времени. И это хорошо.

Можно перечитывать рассказ «Роза Парацельса» (1977 г.) Хорхе Луиса Борхеса несколько раз. И каждый раз, возможно, читатель будет по-разному его интерпретировать. Можно прочитать один раз, но вдумчиво, и интерпретация будет единственной. Всё, наверное, зависит от подготовленности читателя, его жизненного опыта и мироощущения.

Кем был Парацельс? Вспомним. Имя его знакомо со школьной скамьи. Это великий реформатор медицины, предтеча фармакологии. Именно ему принадлежит широко известная фраза: «Всё — яд, всё — лекарство; то и другое определяет доза». Алхимик. Автор нескольких алхимических трудов. Философ.

Итак, рассказ. Очень маленький, но со множеством деталей. Именно детали заслуживают пристального читательского внимания. Давайте разбираться.

В первой сцене мы застаём Парацельса, молящегося о том, чтобы ему был ниспослан ученик.

Читатель, Вы когда-нибудь молились Богу? Я, думаю, что да. Почему-то вспомнился в этой связи мой братишка в десятилетнем возрасте. Была такая ситуация, что ему очень нужно стало выпросить какую-то милость для себя и он обратился к высшим силам, не раздумывая над формой обращения, просто от всей души: «О, Боже! Боже! Аллаховый Боже!» Представляете, насколько сильно желание мальчишки, что ему было всё равно, к какому Богу обращаться! Лишь бы хоть какой-нибудь помог … Хм… Вряд ли такая молитва могла быть услышана Господом нашим…

Вот и Парацельс, персонаж Борхеса, молился всем Богам сразу: «…молил своего Бога, Бога вообще, Бога всё равно какого…». Но Парацельс – далеко не мальчик, а старец (мудрец), убелённый сединами. На сколько же сильным, отчаянным было его желание получить ученика, что он в своей мольбе, пренебрегая разумом, обращается к неведомым силам. И уж, если не Господом Богом будучи услышана его молитва, то кем-то она была услышана. К нему явился ученик: «В дом вошёл незнакомец. … Парацельс указал ему на скамью; вошедший сел и стал ждать. Некоторое время они молчали».

Уважаемый читатель, не сомневаюсь, что вы в гости ходили, к вам приходили гости, или просто вы заходили к кому-то в дом, или — к вам. Но не кажется ли вам странным, что незнакомый, вошедший ночью человек, сядет и будет молча ждать? На мой взгляд, ситуация более, чем странная… Вот они, детали! (Я бы уже от страха умерла). Но Парацельс понимает, кто к нему пришёл, приглашает его и не задаёт вопросов. Сидят и оба молчат …

Посмотрите, что Борхес мастерски вытворяет с текстом! Так мало слов и так много сказано всего. Только вчитайтесь и увидите: незнакомец – не просто не знакомый человек, но человек, про которого можно сказать «сам себе на уме» — он пришёл с определённой целью, поэтому ведёт себя чутко и осторожно (он же не знает Парацельса, только наслышан о нём). Заметил лёгкий жест – приглашение сесть на скамью, другой мог бы и не заметить, а этот «весь во внимании»; выразил уважение к хозяину – тут же присел; проявляет настороженность – молчит и ждёт, когда к нему обратится хозяин. И ещё одна деталь. Незнакомец не поздоровался с порога, как бы ясно говоря: «Ты звал, вот я и пришёл». Разве автор не гениален?

И кто же заговорил первым? Учитель. Это же он вызвал потенциального ученика. Потом незнакомец сказал: «Я хочу быть твоим учеником. Я взял с собой всё, что у меня есть. Он снял торбу и вытряхнул её над столом. Монеты были золотые, и их было очень много».

Вот тут-то всё и переворачивается с ног на голову. Ломается сценарий Учитель – Ученик, о котором мечтал Парацельс. Судите сами. В этой ситуации были возможны два сценария. Первый: Учитель, как Мастер, яростно желает передать свой опыт, накопленные знания достойному приемнику, который продолжит его дело. Скажите, в этой ситуации кто кому должен заплатить? Никто. Для обоих Учить и Учиться – радость и смысл жизни. Второй сценарий, напоминает репетиторство: учитель оговаривает стоимость своей профессиональной услуги, ученик либо соглашается, либо отказывается, если цена кажется завышенной.

Борхес предлагает третий и весьма необычный сценарий. Он ломает привычные стереотипы. Эта сцена похожа на сцену совращения. Судите сами. Перед вами вываливают кучу золота – несметное богатство, говоря, что всё это будет твоим и человек станет (так и быть уж) у тебя учиться, но ты уж постарайся – яви чудо. Чудес не бывает … Чудес не бывает?

Читатель, представьте на минуточку себя в этой ситуации на месте Парацельса. Что бы вы чувствовали? Вот и я задаю себе такой же вопрос. Ответ однозначный: унижение. Разве этого ожидал Учитель? Парацельс, как прототип нашего персонажа, заслуживает, чтобы про него писали «Учитель» с заглавной буквы. Он должен был чувствовать себя униженным и глубоко оскорблённым. Он разочарован: «Ты надеешься, что я могу создать камень, способный превращать в золото все природные элементы, и предлагаешь мне золото. Но я ищу не золото, и, если тебя интересует золото, ты никогда не будешь моим учеником».

ТЫ НИКОГДА НЕ БУДЕШЬ МОИМ УЧЕНИКОМ.

Вот такой непроизвольный ответ Учителя, идущий от души. Никогда – это значит, никогда. Что оставалось делать несостоявшемуся ученику? Собирать свои пожитки и уходить, как говорится «несолено хлебавши». Он ещё пытается оправдать своё поведение, хотя бы хоть как-то, понимая, что нанёс оскорбление. «Эти монеты – всего лишь доказательство моей готовности работать. Я хочу, чтобы ты обучил меня Науке. Я хочу рядом с тобой пройти путь, ведущий к Камню». Он, якобы, не хотел купить Учителя и его Знания, а всё это золото лишь доказательство … «Детский лепет» — говорим мы в подобных ситуациях. Дело сделано. И что можно доказать, демонстрируя золото, как признак своего благосостояния? Золото … Зло …

А вот ещё интересная деталь. Учитель в своей речи употребляет понятия Камня и Пути. Несостоявшийся ученик быстро вплетает их в свою речь, не понимая их глубинного смысла, словно попугай. Словно попугай … Как глуп незнакомец, возомнивший, что сможет стать Учеником Учителя. Чтобы стать достойным своего Учителя Учеником одних желания и готовности (как ему кажется) мало, и уж, конечно, золото тут не поможет. Надо иметь, необходимый для Учения, потенциал, способности, ум и другие качества. Науку делают не парни с улицы. А претендент на звания Ученика, как бы мы сказали сейчас, «облажался»: он не выдержал вступительный экзамен. Не забываем, это был взрослый человек, а не ребёнок! Он пришёл учиться Науке, то есть Высшему знанию.

Дальше идут препирательства двух персонажей, которые, на мой взгляд, не имеют значения философской притчи. Похоже на словесный пинг-понг. Так иногда спорят в школе ученики-старшеклассники со своим учителем, вообразив, что смогут посадить его «в калошу»!

Чем же всё закончилось? Финал очень красноречивый и достаточно предсказуемый. Конечно же, несостоявшийся ученик побеждён великим Учителем: «Он преклонил колени и сказал: Я совершил проступок. Мне не хватило веры, без которой для Господа нет благочестия».

«Парацельс проводил его до лестницы и сказал ему, что в этом доме он всегда будет желанным гостем. Оба прекрасно понимали, что встретиться им больше не придётся».

«Парацельс остался один. Прежде чем погасить светильник и удобно расположиться в кресле, он встряхнул щепотку пепла в горсти, тихо произнеся Слово. И возникла роза».

У Парацельса за плечами была вся жизнь и мощный научный потенциал. Он страстно и яростно мечтал об Ученике, которому успел бы ещё передать накопленные знания, чтобы его Ученик, как факелом, мог освещать новые пути в Науке. Поэтому для него понятия Путь и Камень тождественны. Без движения вперёд, развития Науки не возможно.

Не следует, на мой взгляд, упрощать эту историю и переносить её на школьную почву, тем более, в нашу современность. Здесь ситуация иная. Она скорее напоминает ситуацию передачи Знаний достойному приемнику, а не простому обучению азам наук детей и подростков наёмными учителями. Нет. Здесь всё глубже. Парацельс – учёный, а не учитель в общепринятом понимании этого слова.

Очень важным, я бы сказала, определяющим мотивом в этой истории выступает Вера и Неверие. Вообще, Испания довольно-таки религиозная страна. Судите сами. С чего началась вся эта история? Парацельс пренебрежительно отнесся к Вере, запросив помощи у неведомых сил и получил такого потенциального ученика, какого заслужил. Усердная молитва Господу Богу разве к такому обернулась? Парацельс взывал, но не верил.

Но вот появился потенциальный ученик, также одержимый неверием. Такой, какого и заслужил Парацельс своей глупой молитвой. Как без Веры нет молитвы, так без веры в Учителя нет учения. Что символизирует возрождение розы из щепотки пепла с помощью Слова? То, что Учитель — Настоящий, а бедняга без веры в Учителя потерял всё. Но у него осталось ещё золото. Но путь в Науку ему заказан.

Почему Парацельс в финале удобно располагается в кресле? Он чувствует себя комфортно. Потому что он доволен финалом: избавился от такого ученика, который ему не нужен. Он остался один. Но я думаю, что это не на долго. Нужный урок он тоже вынес из этой истории. «Век живи – век учись» — гласит народная мудрость.

«Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно не мало,

Два важных правила запомни для начала:

Ты лучше голодай, чем что попало есть,

И лучше будь один, чем вместе с кем попало». (Омар Хайям)

Вот такой резонанс в моей душе оставил этот замечательный рассказ.

Желаю всем приятного чтения. Делитесь своими впечатлениями. Они у нас разные и каждое из них имеет право на жизнь. Интересно.

Был раньше мир совсем другим,

Был неизучен и велик.

За неприступною стеной

Таились чудища из книг.

Единорог и Мантихор,

Ехидна, Муравьиный лев,

Колдун Самсон, что разорвал

Руками льва могучий зев.

Ламбтонский червь с реки Уир,

Святой псоглавец Христофор,

И тёмный дух Сатаниил,

И цверги, дети горных нор,

И Беовульф, свирепый зверь,

Дриады, девы из лесов…

Тот мир ушёл. И все теперь –

Поток полузабытых слов.

История как наука, как объективный плод деятельности разума уходит в прошлое. Теперь История есть акт субъективной веры — так уклончиво характеризуют это новое веяние авторы. На словах красиво, на деле же учёные мужи занимаются фальсификацией прошлого, оценивая правдоподобность того или иного события с точки зрения своей веры в событие. Это здорово перекликается с днём сегодняшним.

Сборник критических рецензий о вымышленных деятелях культуры и науки, написанных от имени никогда не существовавшего автора. Опыт чистого кристаллизованного постмодернизма.

Бустос Домек это буйная голова и бойкое перо; и то и другое без тормозов. Иногда, в считанном количестве статей, мне этот Домек нравится, но чаще возникало ощущение, будто Онорио выгуливает передо мной своё эго.

Особенно хороша зарисовка про новое направление в исторической науке. Во время написания «Хроник» такое направление было чем-то из ряда вон, сейчас этим занимаются многие: от блогеров до людей, находящихся на госслужбе.

Прочие рассказы-анекдоты-рецензии не дотягивают до этого уровня. Любопытно подана теория группировок, но не более того. Повеселила биография супер-пупер новомодного писателя с оригинальным «усыхающим» стилем: остроумно, но оканчивается пошло.

P.S. Поймал себя на мысли, что в «Хрониках Домека» вполне лаконично смотрелись бы: очерк о художнике-перформансисте, прибившем себя за чресла к асфальту; отзыв на инсталляцию «банан и скотч»; обзор на музыкальное шоу, в течение которого исполнитель кричал в микрофон только два слова, используя склонения.

Представьте, что вы едете по ровной трассе в солнечный день, дорога свободна, педаль газа утоплена в пол. Вы наслаждаетесь поездкой, и вот в какой-то момент навигатор просит вас уйти с дороги на ближайшем повороте, потому что впереди затор. Никакого затора, насколько хватает силы зрения, вы не видите, но доверяете информации, сворачиваете и спустя минуту оказываетесь в глухом тупике.

Примерно так можно описать мои впечатления от прочтения «По ту сторону добра и зла».

Квазидетективная новелла с налётом романтики и мистики. Авторы хотели упрекнуть современную им европейскую аристократию в лицемерии, карикатурности на предков и показать, что нравы этих людей переходят все границы. Завязка любопытная, небанальная, сюжет хорошо раскачивается; когда пропадает банка с крысиным ядом, просыпается живой читательский интерес. Но затем, вопреки логике, повествование сворачивает непонятно куда и зачем, и мы имеем абсурдный тупиковый финал. Жаль, задумка была что надо.

Забавно, что по прошествии лет — в беседе с Освальдо Феррари Борхес гораздо скептичнее отозвался о Поле Валери, которого он в этом эссе сравнивает с Уитменом: «Ставить Валери рядом с Уитменом — это едва ли не кощунство, поскольку Уитмен — не сравним ни с кем, а про Валери я не рискну этого сказать». И далее: «я не уверен в том, что Валери заслуживает славы поэта-интеллектуала, ведь в его стихах мыслей — до удивления немного... В нем видят поэта-интеллектуала; он, как сказал Биой Касарес, приглашает других к размышлению, но сам остерегается размышлять».

Цитата из реферата по филологии: «...«Нет такого интеллектуального упражнения, которое в итоге не принесло бы пользы», — пишет Борхес в своем рассказе. Без сомнения, «Пьер Менар...» сам представляет собой превосходное интеллектуальное упражнение, с одной стороны, по созданию стилистически выверенного речевого акта, а с другой стороны, по иронизированию (которое неизбежно связано с серьезной рефлексией и размышлением) над вопросами о роле автора и читателя в произведении...».

Как «упражнение» — ДА, конечно же. НО... чем тут «восторгаться-то»? Ведь это так же скуШно, как и гаммы в музицировании. Это же — «техника» в чистом виде, то бишь — практически концентрированный выпендрёж. Чем это может нравится?

Это даже не ирония, это — опять же — ИМИТАЦИЯ оной иронии (ещё раз: упражнение в «качестве воспроизведения»). ИМХО, конечно же, чисто субъективно, да, но... — раздражения в первичном восприятии гораздо больше всего прочего

Троллинг высочайшего уровня. Практически основа постмодернизма в литературе. Пелевин, Сорокин и (в меньшей степени) Бегбедер — пьют из этого источника уже много лет. Кто-то скажет, что это «бред», и по-своему будет прав. Но если задуматься, то именно этим «бредом» и является почти вся литература. Кладезь для людей с «синдромом поиска глубинного смысла».

Попробуйте читать этот рассказ как иронический, каковым он и является (хотя, кто знает?), и улыбка не будет сходить с вашего лица до окончания чтения.

Вот и я сейчас пишу эти строки и улыбаюсь.

Основное впечатление от знаменитого бестиария — бессистемность. Здесь смешаны в кучу существа фантастические, мифологические, легендарные, сказочные, мистические и пр. О многих вообще не упоминается, другие упомянуты в двух словах, о третьих рассказано подробно, рассказ о четвёртых сводится к длинной цитате. Во всех случаях информация имеет характер случайной выборки из подвернувшихся под руку источников. Это сводит на нет идею энциклопедии. Но книгу читают Это Борхес. Великий писатель, философ, книжник, эрудит, находившийся как раз на пике своей славы. И вот человек решил, как мне кажется, поразвлечься. Обложился двумя десятками книг (а подбирать книги он умел, и умел их понимать) и сочинил такую вот компиляцию. Для собственного развлечения. Если бы эту работу выполнил кто-нибудь другой, книга пролежала бы с месяц на полках магазинов, нашла сколько-то сотен читателей и через несколько месяцев выпала из памяти. Но это Борхес.

Загадка ради загадки, Тайна ради Тайны. Приманка в форме культурологического исследования, призванная зацепить читателя и невольно заставить искать ответ, выдвигая версии (в том числе и непристойные), на вопрос, разгадки, очевидно, не имеющий.

Сама по себе зарисовка, может, и не заслуживает такого внимания, но любопытно провести (хотя и не полную) аналогию со знаменитыми, ставшими уже нарицательными, таинственными «сепульками» и «сепулькариями» Станислава Лема. Как известно, пан Лем со вниманием относился к творчеству Борхеса, в том числе развил идею рецензий на несуществующие книги из «Пьера Менара, автора «Дон Кихота»». Возможно, и этот рассказ также источником вдохновения послужил?

Я процитирую слова из одного ЖЖ:

«Хорхе Луис Бохес — великий аргентинский писатель. Как все представители элиты этой страны он получил иезуитское воспитание и был масоном. Масоном, недовольным уровнем посвящения и всей системой, но знающим ее изнутри. В одном из своих рассказов он хорошо описал метод, которым пользуются масоны для уничтожения реальности и навязывания мифологических представлений о мире. Это — рассказ «Тлен, Укбар, Орбис Терциус», посвященный технологии подмены реальности мифом.»

Шикарное эссе от великого аргентинца, которое будет интересно и полезно исключительно поклонникам средневековой английской литературы. Начать необходимо с того, что роман в стихах из тридцати с лишним тысяч строк «Брут» до сих пор полностью не переведён на русский, поэтому всем поклонникам Артурианы, басурманскими языками не владеющими, приходится довольствоваться краткими пересказами и переводами мизерных фрагментов. Однако, эссе Борхеса не столько о содержании произведений Лайамона, сколько о его исторической роли. Предоставим слово автору:

«Лайамона обычно считают первым поэтом Англии; точнее и трогательней видеть в нём последнего поэта саксов».

Как и в случае с любым творением Борхеса, с «Простодушным Лайамоном» можно соглашаться или упоительно спорить, однако, Борхес остаётся самим собой, приводя понятные и весьма красочные примеры того необычного, что привнёс «простодушный Лайамон» в современную ему литературу Британии: «По духу же он — прямой наследник саксонских рапсодов, хранивших лучшие слова для описания битвы и за четыре столетия не сложивших ни одной строфы о любви». Борхесу вторит и автор монументальной «Энциклопедии короля Артура и рыцарей Круглого Стола» Анна Комаринец: «Лайамон опустил многое из того, что традиционно является составляющими куртуазной литературы <...>, но ввёл подробности, рисующее общество намного более жестокое и грубое». А коль уж речь у нас идёт именно об эссе Борхеса, а не о проблемах становления английской литературы, вернёмся к тому, чем лично меня зацепило данное эссе. Прежде всего, необходимо учитывать, что роман Лайамона в некотором роде характеризовал собой переход от эпического творчества англосаксов к собственно английской литературе, поэтому читать об этом попросту интересно. Саксы, будучи соплеменниками Лайамона, «обращённые в христианскую веру, внесли в новую для них мифологию жёсткий акцент и воинственную образность германского эпоса», и действительно во многом переосмыслили библейские предания. Сам Борхес приводит прекрасный пример этого, указывая, что «двенадцать апостолов в одной из поэм Кюневульфа противостоят натиску вражеских мечей и знают толк в игре щитами», но мне больше всего нравится другой пример, из древнеанглийской поэмы «Елена», где Спаситель именуется в том числе «конунгом Израиля» и даже «Спасителем middangearrdes» (Срединного мира). Так вот, будучи носителем этой героической англосаксонской традиции, пусть и уходящей, тот самый «простодушный Лайамон», начитавшись латинских сочинений и французских сочинений Васа, выступает первым по-настоящему английским поэтом потому лишь, что в его романе появляется мотив обречённости королевства Артура, павшего под мечами соплеменников самого Лайамона, саксов, и идеализация этого минувшего королевства.

Как донести это до читателя, не вдаваясь в многословные рассуждения?

Мне, как видите — не удалось, ну так я ведь далеко и не Хорхе Луис... =)))

Но Борхес на то и Борхес, чтобы провести параллель, которая вряд ли пришла бы кому-то, кроме него, в голову:

«Ровно так же аргентинец без единой капли индейской крови обычно отождествляет себя с защищавшими свою землю племенами керанди, а не с вторгшимися в их края испанцами Кабреры или Хуана де Гарая». Вот так оно всё и получилось! И стал герой борхесовского эссе тем самым автором, который перестал быть поэтом саксонским, но стал поэтом воистину английским, по-новому обыграв тему, которая спустя пару столетий станет, пожалуй, главной мифологемой всей английской истории и государственности...

Одним словом — отличное эссе! Рекомендую как всем поклонникам Борхеса, так и интересующимся трактовками и изучением Артурианы! Всего несколько страниц, но подумать есть о чём. Да и обратиться к первоисточникам так и подмывает...

P.S. На данное эссе оставлено всего два отзыва, однако они великолепно иллюстрируют, что Борхеса нужно читать с определённым багажом знаний, иначе есть вероятность попросту не понять, о чём идёт речь. Это ни в коем случае не означает, что Борхес — автор не для всех, просто не считал он нужным что-либо объяснять, надеясь, что у его читателя УЖЕ будет за плечами определённый «обязательный минимум» прочитанного.

Даже если «Брута» Лайамона на русский, к сожалению, так и не перевели...

Ещё одно эссе великого аргентинца, посвящённое средневековой скандинавской литературе, большим поклонником которой Борхес был всю свою жизнь. Текст неоднозначный, во многом спорный, прежде всего своими выводами, типа «В XII веке исландцы открыли роман, искусство норманна Флобера, и это открытие осталось в беспредельном хозяйстве мира таким же загадочным и безрезультатным, как их открытие Америки», но вот чего у Борхеса не отнять, так это шикарнейшего умения предоставить читателю сравнительные противопоставления. Объяснюсь: говоря об исландских сагах, автор приводит небольшой фрагмент «Саги о Греттире», как воплощение «приземлённого реализма», и тут же противопоставляет ему скальдическую поэзию. А коль уж речь заходит о последней, всегда довольно сложно привести примеры таких кённингов, чтоб и сразу понятно было рядовому читателю, о чём, собственно, идёт речь, и чтоб его цепляло, что называется, за живое. Сеньор Борхес справляется на отлично:

«С этой классической строгой прозой сосуществовала (редчайший случай!) барочная поэзия. Поэты говорили не «ворон», а «красный лебедь» или «лебедь крови», не труп, а «мясо (или зерно) лебедя крови».

Одним словом, рекомендую ознакомиться со взглядом на «удел скандинавов» как поклонникам викингов и всего, что с ними связано, так и всем, кто интересуется историей литературы в целом. Взгляд Борхеса, повторюсь, довольно спорный, но весьма убедительный в некоторых аспектах.

Прекрасный рассказ-эссе — с интригой и глубокими размышлениями о сути сообществ, организованных по принципу отличия их членов от окружающих людей хотя бы по одному признаку. Придуманная автором «Секта Феникса» описана в ее развитии с давних времен до наших дней. Дается много намеков, по какому принципу она создана, что за тайный обряд практикует и почему настолько неуловима. Масоны? Иллюминаты? Розенкрейцеры? Каготы? Евреи? Цыгане? Борхес подводит читателя к мысли, что тайное сообщество может возникнуть по ходу развития цивилизации неожиданно и таким образом, что его уже никогда не уничтожить. Особенно если принцип отбора адептов коренится в самой сути некоторых социальных табу и в некоторых инстинктах. Ответа на вопрос, в чем же конкретно состоит загадочный древний обряд, для которого нужен инвентарь в виде пробки и воска автор не дает, допуская множество толкований. Литературоведы и критики ломают голову над тайной уже много лет и склоняются к одной теории (кто сказал Википедия! сейчас по рукам!), которая сразу придет на ум части читателей в процессе знакомства с рассказом не потому, что они такие интеллектуалы, а по иной причине — они сами в этой секте и состоят. Остальным, кто не состоит в «Секте Феникса», стоит обратить внимание на одно обстоятельство-подсказку: на территории России русские кондовые интернет-поисковики почему-то заблокировали любое толкование Тайны из именно этого рассказа... Почему так? Подумайте немного сами, прочитав это поразительное и смелое по своему времени произведение.

Для особо нетерпеливых еще подсказка-спойлер

Тусклый не новый после-мир,

или размышления и комментирование о мета-, пост- и «просто» будущем

*Чет хуже нечета, поэтому и третья статья в честь и о Борхесе (но как всегда не только)*

Лабиринты, сны, литература, гностицизм, Каббала, творчество, Человек и встреча прошлого с будущим... Луис Борхес изрядно и во благо сломал классические каноны и ортодоксальную узость литературы магическим сплетением эрудиции, книжной любви, культурной экзотикой и талантом. И прошелся по разным темам, литературным жанрам и именитым отцам-основателям, а также сквозь множественные образы и бытийные (да житейские) вопросы. Сегодня я, подводя точку своей серии «очерков» (вкупе со сторонними суждениями) по борхесианским рассказам. А именно после мыслей в буквах о темах гностицизма, литературы, Человека и т.д., приступаю к последней в списке. И вместе с тем ко всем сразу, ведь настоящая «статья» завершает предыдущие две. Надеюсь, и развивает в самом прогрессивном смысле...

Как читавшие аргентинского писателя могут знать, в своем творчестве литературная аватара (аки альтер-эго) успела много где и с кем побывать. Например, с самим с собой, только младше или старше. Хотя всегда в этих темпоральных сновидческих странствиях вопрос — кто именно и с кем встретился. И встретился ли. Но на личных беседах с самим собой путешествия во времени у Борхеса не заканчиваются. В рассказе «Утопия усталого человека» другая вариация-инкарнация писателя лицезреет очень и очень далекое будущее человеческого вида. Ибо вопрос, есть ли там «цивилизация» в любом нашем понимании этого слова. Ибо рандеву с грядущей эпохой оставляет крайне двусмысленные ощущения, с нескрываемой каплей горечи где-то внутри. А именно будущее предстает нашему почти-современнику довольно унылым, серым и одиноким местечком. Никаких мегаполисов и континентов-муравейников лирический герой Луиса Хорхе не видит. Лишь бесконечно тянущуюся степь с одним-единственным домишком. Суровый и угрюмый хозяин этих далеко не футуристичных апартаментов. У этого постчеловека и его сородичей нет имен, государств, разных языков и, видимо, общественных институтов в обычном их виде. А далее, чтобы не плодить и без того плодовитых лишних сущностей, лаконично приведу цитаты собеседника рассказчика Борхеса:

«Факты уже никого не трогают. Это просто отправные точки для вымысла и рассуждений. В школах нас учат во всем сомневаться и уметь забывать»

«Никто не может прочесть две тысячи книг. За четыре столетия, которые я прожил, мне не удалось одолеть и полдюжины. Кроме того, не так важно читать, как вновь перечитывать. Печатание, ныне давно упраздненное, было одним из страшнейших зол человечества, ибо позволяло до безумия множить никому не нужные тексты.»

«Теперь уже нет страдающих от такой бедности, которая была бы невыносимой, или от такого богатства, которое было бы самой раздражающей формой пошлости. Каждый служит.»

«Уже нет городов ... Поскольку нет собственности, нет и наследования. Когда человек ... формируется, он готов вытерпеть и себя и свое одиночество.»

«Не следует множить род человеческий. Кое-кто думает, что человек есть божественное орудие познания вселенной, но никто с уверенностью не может сказать, существует ли само божество. Я полагаю, что сейчас обсуждаются выгоды и потери, которые может принести частичное или общее и одновременное самоубийство людей всей земли. Однако вернемся к теме.»

Но последуем совета автора. Действительно, вернемся к теме. Обобщая и дополняя скромные описания будущего, в котором на день заглянул «Борхес», можно заключить в следующее описание. Мир разобщенного, разочарованного в себе, культуре, науке и цивилизации человечества, где космос и многие технологии специально забыты, где «... кроме цитат нам ничего не досталось... язык — система цитат (*)», где как таковое общество деконструировано; где люди живут чрезвычайно долго и не стареют, но никто уже не читает книг (во всяком, много книг); где школы учат не учиться, а забывать; где товарно-денежные и многие другие виды отношений исчезли; где правительства сами собой ушли на свалку истории; где память о прошлом, история и статистика изъяты из употребления, но остались искусства вроде изобразительного. И т.д. Но предлагаю не делать скоропостижных выводов о черно-белом и немом непрекрасном далеком. Луис Борхес писатель сложный, неоднозначный и не представляющий все в рамках понятий «абсолютное добро и зло». Нет. Но перед нами все-таки не утопия, но и не обычная, не шаблонная антиутопия. Но, как еще Аристотель говаривал, чтобы понять в полной мере какую-либо вещи, нужно знать ее начала и причины. А коль автор решил нам затемнить причинно-следственные связи от дня сегодняшнего ко дню послезавтрашнему, предлагаю прибегнуть к методу фантазирования и представить, «как мы до такого докатились». И тут нельзя не упомнить книжки Пелевина (аки короля русского постмодернизма после не-модерна) «SNUFF». Ведь мир нашего автора из промерзлой широкой России в чем-то похож на жаркое и цветастое полотно Аргентины. А именно неверием в факты, которое я процитировал выше. И в отличие от Борхеса, Виктор Пелевин не постеснялся показать нам детерминированность своей реальности. Я напомню ее и, простите, без марксизма (или чего-то левацкого) тут не обойдусь. Ибо именно информационная, постмодернистская и фетишистская стадия капитализма (или посткапитализма, как пожелаете) привела современный мир к миру пелевинскому. Если точнее (и прибегая к формулировкам автора), то обычное бытие СМИ в союзе с визуальной развлекательной индустрией, которое занимается каждый день созданием инфоршума, фабрикацией истории и недавних событий, клепанием зомбифицирующего контента (или просто «творением» чепухи, выхолощенности, бреда и пустоты). Это разрушительное наглое соседство дикого прибыльного мифа и реального мира разрушило такой наиважнейший институт общественной целостности, как доверие. Как минимум доверие между обществом и власть держащими. А дальше мы знаем по роману: постап, города-на-лету, общество дикарей с конструируемой историей и витающих в облаках элитарных извращенцев с квазирелигией баблоса-и-экрана и сам сюжет. Правда, таки после «конца истории» у Пелевина она не совсем кончилась, да и цивилизация не совсем вымерла. По-ироничному, по-постмодернистскому укладу вещей и духу времени оба этих явления есть. Мир капитализма (пост)информационной эры был вынужден сократить свое присутствие в мире до пределов офшара Бизантиума. Проблему неверия в информацию, диалектического противоречия развлечений и фактов пришлось решить оригинальным преодолением оного — созданием интересного религиозного конструкта. Веры на фоне неверия. Точнее, «веры», а также общества, которое хоть и помнит о ранее бывшем неверии, но радостно его не понимающем. Ибо есть целый спектр удовольствий и «плюшек» от сильных мира того. А отыгрываются эти парящие людишки над своими нижними собратьями, получая ложный катарсис и вполне настоящие прибыли от Оркланда.

Но это пелевиниада. В ее книжных вселенных. Что же у Борхеса? Здесь даже такой осколочной и монструозной цивилизации не сохранилось, а на какое-либо возрождение чего-то былого надежд нет. В отличие опять же от «СНАФФа». Ответ вижу один — люди «Утопии усталого человека» слишком сильно разочаровались в человеческом мире. Во всем создаваемом людьми и обществе. Слишком обильное количество лжи и, видимо, не только (технологические катастрофы, бедствия?) постепенно (не так, как у Пелевина), долго, медленно, но верно выхолащивало общественное и далее человеческое из человека. В итоге, достигнув аномии (скорее без радикальных скачков, ибо фраза о медленном исчезновении правительств и государств как бы намекает), Человек потерял свою сложность. Свою разносторонность, противоречивость и диковинную глубину. Человек стал скучным, зато бессмертным и не болеющим. Даже без страха смерти. Ведь, если подумать, именно общество, язык и иные сопутствующие проявления «человековости» (человечности) играют огромную роль в подавлении страха ожидающей гибели. Но если от оной фобии можно избавиться таблеткой или уколом, то зачем «нагромождение сущностей»? Зачем Человек человеку? Во всяком человеку Борхеса...

Подходя к концу, скажу лишь, что я вижу в данном рассказе не совсем постмодернистскую «утопию». Но это тем более и не возможный и необходимый метамодерн. А чем же тогда является мир Луиса Хорхе? Постмодернистские изуродованные общества все-таки предполагают наличие общества. Разобщенного, без солидарности, но все-таки общества. Даже наличие человека в некотором виде при определенном отдалении — да. А там — нет. Оные же социумы включают в себя существование капиталистической или более дикой системы (экономики). Здесь экономики и тем более капитализма нет совсем. Так что это тогда!? Что есть утопия усталого человека?.. Эх, ответ сокрыт в названии. Это именно утопия усталого человека. Того, который не боролся, проиграл наступлению бездушного и механического общества постмодерна. Того, который устал от общества, которое не в состоянии, без сил и желания определить, ибо теперь круг индукции и дедукции, общественного бытия и сознания обрывается. Человек Борхеса устал от общества и избавился от него. Выкинул и постепенно забыл. А потом и самого себя, ибо человек без общества — не человек. Это «квазипостмодерн» — общество без общества, человек без Человека. И это же один из возможных вариантов исхода текущего дня. Мы на распутье. Либо и далее постмодерн, который в итоге погубит Землю и вид, либо квазипостмодерн, который избавит человека от самого себя и общества, либо метамодерн, возврат к большим проектам, смыслам и «против всего плохого, за все хорошее». Только так и спасибо Борхесу, что расширил на нашем пути возможности для выбора. Хотя, на самом деле, сократил. Ибо перспективы в обход метамодерна все лучше и лучше...

(*) — привет, Ролан Барт, Мишель Фуко и другие! ;-)

«Евангелие от Человека к Человеку,

или о Борхесианском Экзистенциализме»

Тематика апокрифического, гностического христианства, мистических и причудливых, а оттого и запретных веяний в религии привлекательна. Крайне очаровательна, от чего приманивает многие блуждающие умы. Назову себя, без всякой нотки самолюбия, а с целой пьесой уважения — Луиса Борхеса. Только вот необычный по форме, но крайне органичный по замыслу (и то, и то — в рамках борхеского творчества) рассказ «Фрагменты апокрифического Евангелия» (видимо, нарочито напоминающий «Евангелие от Фомы») не об этом. Ведь мне не привиделось в этом сочинении чего-либо религиозного. Или мистического, даже гностического и любого скрытого намека в схожем русле. В намеренно противоречивых, запутанных и непоследовательных изречениях («псевдо-логионах») аргентинский писатель, на мой скромный взгляд, высказывает нечто более приземленное и на самом деле более важное. А именно свое видение идеального человека. Если угодно, авторское мнение, скрепленное опытом и житейской мудростью, о качествах и чертах человека настоящего и человечного.

И какими же должны быть эти «человечные человеки» по Борхесу? Как ни странно, именно такими, как и суждения в этом диковинном рассказе — противоречивыми, полными противоположностей, запутанными и сложными. Но точно не одномерными, односторонними и простыми. Не такими, какими нас старается сделать цивилизация. Или «цивилизация», если прочесть и другую странную и любопытную работу Хорхе Луиса — «Сообщение Броуди». Борхес кричит, не только в своем Современном Откровении, но и в каждом отдельном произведении, что человек не должен быть плоским. В нем требуется страсть и умеренность, постоянная борьба, соперничество чувства и разума, рацио и инстинктов, разнородных эмоций, мыслей, желаний и грез. Человек настоящий — человек живой сложности. Не мертвецки холодной одномерности. И вместе с тем такой человек не погребенный под идейной однобокостью фанатик. Но что еще важнее, человечность наша неизменное следствие смертности. Ибо как говорит первый логион в Евангелии от Борхеса: «Несчастны нищие духом, ибо под землей будет то же, что и на земле». Именно смерть, наша бренность может, должна и порождает наши противоречивые глубину и величие. Приятно в этой мысли полувековой давности видеть сестру собственного умозаключения. Возможно, это не шибко скромно, но если разные пути ведут к одному ответу, то он есть истина.

На том оканчиваю свою затянувшуюся мысль. Не будьте одномерными, как по Фромму и Борхесу. Любите, учитесь, страдайте, радуйтесь и живите. Просто будьте настоящими и желательно человечными. А также не бойтесь бороться за Справедливость с большой буквы. Правда, последнее отсебятина, ибо никогда не соглашусь с логией под номером десять: «Блаженны те, кто не бьется за справедливость...». Яро отрицать часть, горячо принимая целое. По-моему, вполне по-настоящему, по-человечески.

...Более об авторе, чем о его творении...

Боюсь, что буду рассуждать витиевато и многословно. К сожалению, как всегда. Но, думаю, постараюсь подобного избежать. К счастью, как и всегда.

Зато писать собираюсь лишь с искренней любовью и должным пиететом к настоящему мастеру слова. К Хорхе Луису Борхесу, аргентинскому писателю мировой величины. И сразу хочу провести следующую параллель, возможно, странную и слишком диковинную, но все же. С нашим, тоже почившим, мастером слова. С Антоном Павловичем Чеховым. Казалось бы, что общего между этими двумя пусть и великими, но столь разнородными фигурами? Что единого, кроме умения мастерить шедевры малой формы? Возможно, совсем ничего, но разве так уж и отличны их две Родины? Те общественные, географические и исторические сущности, что формирует людей, которые и творят, собственно, их сущность? Сразу извинюсь по поводу тавтологии, но намекну, что клоню в сторону моего же отзыва на роман Йена Макдональда «Бразилья». А в нем я пришел к выводу, что не так и отличны латиноамериканская эклектика людских джунглей и наши промерзлые, обширные, забытые творцом скифские степи (*)? Коль так, то в бесконечном лабиринте вероятностей и потенций судьбы двух бездонно талантливых людей не шибко различны. Возможно даже, что их реальные и альтернативные биографии стоят рядом в фантасмагорической «Вавилонской библиотеке».

Обсуждаемый рассказ мог написать только человек, пораженный любовью к литературе в самые глубины сознания. Именно им и был Борхес. Его любовь была настолько настоящей, настолько всесильной и животворящей, что она породила новый феномен в литературе. Во всяком случае Хорхе Луис стал одним из отцов-основателей будущего (и, быть может, пока настоящего) постмодернизма — в хорошем смысле этого слова. Не той волны порнографов, которые осквернили Храм Книжного Искусства и Дворец Слога, стараются искоренить, осмеять и выкинуть на свалку истории «метанарративы», содержание и смыслы. Совсем нет. Я говорю о таких же, как и Борхес, безнадежно влюбленных в книги и культуру чтения, которые пишут новые книги об этом. Жанр литературы о литературе. Добрый, уважительный постмодернизм — называйте как хотите. Именно такой создал аргентинский автор, который сам себя называл прежде всего читателем. Наверное, спустя более чем пять тысячелетий письменности и еще более веков истории рассказывания историй, каждый потенциально великий автор должен в этом прислушаться к классику двадцатого века. Быть прежде читателем, подмастерьем и одновременно вдумчивым зрителем ушедших искусных мудрецов, а только затем самому приниматься за перо (или клавиатуру, но даже я, смерд и тень тени современников стараюсь прежде браться за бумагу). Ведь «Вавилонская библиотека» лишь с виду мечта любого читателя и обиталище всех возможных писателей. Попасть в нее, конечно, можно и с помощью бесспорной нетленки, и полнейшей белиберды. Но все это лишь мутации формы. Формы вездесущей и на самом деле мертвой — как у плохого, зомбифицированного, кадаврового постмодернизма. Представленный Борхесом буквенный и многостраничный сад расходящихся троп выстроен и написан не Цюй Пэном и каким-либо живым человеком. Это лишь симулякр жизни, мертвецкий фрактал квазилитературы. У настоящей литературы все равно есть автор, творец, начало бытия любого произведения — жизнь, живой разум. Даже если он довольно иллюзорен, не совсем реален и, по сути, лишь функция Языка, если верить Ролану Барту в «Смерти автора» (но любой, кто умер, хоть когда-то жил). У борхесовского библиотечного мироздания вряд ли имеется живой творец. Скорее бесчисленные тома этой вселенной настрогал и скопировал какой-то почти божественный, но не живой роботический гигант фон Неймана и Тьюринга. Ибо творчество не есть видение всех возможных троп и избрание из них необходимых. Истинное творческое создается без этого взгляда в квантовые возможности. Слепо, но чисто, с мыслью (верой) о новизне. Самим тобой, даже если ты создаешь нечто уже бывшее в мире. Но, как сказал другой современный классик, Эдуард Лимонов, самое главное, что ты сам к этому пришел.

Так что в итоге? Перед нами один из множества удивительных рассказов Луиса Борхеса, который, на мой взгляд, некоторые могут воспринять превратно. Не так, как должно. Человек, родившийся в удивительной и самой эклектичной, синкретичной, лоскутной красоты части света, любивший хорошую литературу, в основном живший именно в книжных мультивселенных, писавший эссе и статьи о примате содержания над формой, не мог воспевать библиотеку, схожую с Вавилонской. Искусственную и на самом деле пустую. Высчитанную холодным интеллектом, а не сотворенную душой. Есть большая разница между написанным в нашем времени «Вишневым садом» Чехова и созданной из вероятностного океана его копией на невозможных полках мира Борхеса. Но разница между двумя творящими душами, аргентинской и русской пород, гораздо меньше. Поэтому не так удивительно, что их взгляды на божественное не так разнятся. Гностицизм Хорхе Луиса, огромная пропасть между неверой и верой у Антона Павловича... Свободолюбие... Тяга к справедливости... Тяжелая участь двух далеких друг от друга отечеств, но столь сходных! И, конечно, чудные, живые и красивые рассказы, которым место на настоящих полках, а не в ужасающей и отталкивающей Вавилонской библиотеке...

Пора бы найти библиотеку не вавилонскую и постмодернистского кадавра, которая по-библейски обречена на распад и гибель. Нужно найти сияющий творческой новизной и живым духом книжную карманную вселенную. Но лишь с наступлением состояния постпостмодерна, которое предрек и Борхес в том числе. Настало время творить новые, собственные истории, а не воспроизводить комментирование старых.

П.С. Разумеется, последний мой конкурсный рассказ, как и в прошлый раз не самый удачный, был в чем-то вдохновлен именно Борхесом с его кафкианской книжной галактикой...

(*) — как сказал Антон Павлович в «Из Сибири», точнее процитировал, пусть даже и не о всей России, но: «Примерно, у нас ... нет правды. Ежели и была какая, то уж давно замерзла. Вот и должен человек эту правду искать.» Конечно, вырвал из контекста, но на то есть оригинал! Читаем не только зарубежных классиков, но и своих!

По нынешним временам всеобщей доступности информации никому, разумеется, не составит труда выяснить, что такое «кёнинги» — достаточно пары-тройки кликов, чтобы узнать, что за этим понятием скрывается «разновидность метафоры, характерная для скальдической поэзии, а также для англосаксонской и кельтской». Но как же это сухо и скучно звучит! Другое дело — определение Борхеса: «кёнинги были первым открытым проявлением вкуса к словам в литературе, не знавшей рефлексии». Правда ведь, звучит более интригующе? Сразу хочется вникнуть в вопрос поподробнее...

Если говорить упрощённо, кёнинги — это своеобразные поэтические синонимы того или иного понятия, понятные как рассказчику, так и слушателю. В начале своей работы Борхес приводит ставшие хрестоматийным примером строки исландской «Саги о Греттире»: «Герой убил сына Мака; / Была буря клинков и корм воронов», в которых словосочетание «буря клинков» является обозначением битвы, сражения, а «корм воронов» — синонимом слова «труп». Далее — слово автору:

«Вот такие эквиваленты и есть кёнинги. Постоянно держать их наготове и применять, не впадая в повторение, — недостижимый идеал наших первобытных литераторов. При достаточном запасе подобных заготовок поэту проще справиться с трудностями строгой метрики, настойчиво требующей аллитераций и внутренних ритм.»

Вполне отдаю себе отчёт, что сегодня, во времена, когда любая информация — повторюсь — легко доступна, данное эссе может показаться повторением широко известных вещей, однако, не стоит забывать, что «Кёнинги» были написаны в далёком уже 1932 году для испаноязычных читателей Латинской Америки, которых Борхес едва ли не впервые знакомил с этим распространённым в средневековой литературе Скандинавии приёмом. С некоторыми выводами автора можно соглашаться или спорить, но одного у данного эссе не отнять — составленный Борхесом указатель кёнингов прекрасно читается и сейчас, в век Интернета! И дело даже не в широко известном примере кёнингов для слова «воин», которого могли называть «отрадой воронов» и «багрителем вороньих клювов», «древом клинка» или «красильщиком мечей». Не в корабле, который мог быть как «волком пучины», так и «соколом прибрежий». И не в море, известном как «земля созвездий» и «лохань ветров»...

«Бедро лопатки» как обозначение... руки — вот это действительно прекрасно!

Однозначно рекомендую к ознакомлению как любителям «скандинавской темы», так и всем, кто интересуется историей литературы вообще. Отличная работа, совершенно не устаревшая за почти сотню лет.

Существует широко распространённое мнение, которое вкратце можно сформулировать следующим образом: не читал произведение в оригинале — знаком с искажённой переводчиком (любым) версией. Можно долго и безрезультатно спорить о том, так ли это, но лично я придерживаюсь прямо противоположного мнения. Поэтому вдвойне приятно осознавать, что в этом вопросе я солидарен со знаменитым аргентинским писателем Хорхе Луисом Борхесом:

«Тот факт, что аргентинец говорит (а теперь и пишет) о немецком переложении русского перевода сказок, придуманных в Туркестане, — самое убедительное свидетельство магической силы этих сказаний. Он подчёркивает множественность пространства и времени, наводит на мысль о метафизике...»

А далее — просто восторженные авторские впечатления, полученные от знакомства с этими сказками, собранными в начале прошлого века русским исследователем Николаем Петровичем Остроумовым. И так ярко, сочно, образно, узнаваемо «по-борхесовски» пишет автор о тюркских сказках и их особенностях, что поневоле хочется найти ту самую книгу 1906 года издания и прикоснутся к этим жемчужинам народного творчества, сложенным «на севере, в краю бескрайних равнин, у костров из верблюжьего кизяка» или сплетённым профессиональными сказительницами на восточных базарах, «в краю рисовых полей и арыков». И что бы там не говорили некоторые, но сказки любого народа цепляют и в двойных переводах...

Не верите — прочитайте данное эссе Борхеса.

Хороший сайт. Низкий поклон админам и модераторам за библиотечную политику. Весьма специфически обыгрывается элемент неожиданности. Вышел прогуляться по фантПотоку, и — в который раз — сюрприз. Это довольно близкий, но формально — совсем иной пласт литературы, хотя я бы — объединил бы, наплевав на все условности.

Приятно видеть сходные мотивы поведения в чужой практике — уже реализованными. Цитирую фразу, которую искал и нашёл-таки (должно же быть объяснение): «...Этот автор не является фантастом как таковым и не включен в рейтинг фантастов, но администрация сайта считает, что это не повод обходить стороной его творчество..».

Обрати внимание, уважаемый потенциальный читатель, в данном конкретном случае — поступок полностью оправдан, с любой точки зрения

Как совершенно верно подметил в единственном здешнем отзыве уважаемый duke: разумеется, это совсем не истории о всадниках. В данном эссе, совсем не большом по объёму, Борхес всего лишь представил свой взгляд на проблему противостояния кочевой и осёдлой культур, рассмотрев её через призму «вечных образов всадника и города». Здесь и истории о латиноамериканских гаучо, которые откровенно боялись городов, и широко известная история о последствиях завоевания Китая монголами, и упоминания о саксах, которые покоряли римские города, «складывая элегии, оплакивая руины», но долгое время не осмеливались жить в них, и много чего ещё. Будучи историком по образованию, специализировавшемуся на археологии степей Восточной Европы, я прочитал по данной теме десятки, если не сотни статей и книг, поэтому ничего нового, прямо сказать, из эссе для себя не узнал. Да и не передашь, пожалуй, мироощущение кочевника лучше, чем словами табунщика Кан-ипы из романа Олдей «Войти в образ»:

«Я скулы не стесал в подушках.

Я спал в седле —

Как люди.

Мне город ваш —

Кость в горле неба.

Затопчу его —

И снова за солнцем скакать.»

Но нельзя не признать: писал Борхес, черт побери, красиво на любую тему! И данное эссе — не исключение:!

«Образ мужчины на коне дышит скрытым огнём. Приходит и уходит Бич Божий Аттила, приходят и уходят Чингисхан и Тимур, всадник рушит и воздвигает бескрайние царства, но всё это только сон. Его дела призрачны, как он сам. Пахарь даёт жизнь слову «культура», город — слову «цивилизация», а всадник пролетает минутной грозой.»

Можно как угодно относится к творческому наследию Киплинга, да и речь в данном эссе идёт не о его творчестве в целом, а всего лишь о выпущенной Киплингом автобиографии. Можно соглашаться или спорить с мнением самого Борхеса. Однако, нельзя не признать одного: фигура Киплинга слишком противоречива, чтобы навешивать на него какие бы ни было ярлыки. И Борхес сумел блестяще сформулировать эту мысль в свойственной ему безжалостно-правдивой манере:

«В конце концов, все — и обожатели, и хулители — низводят его до незамысловатого певца империи и предпочитают думать, будто обойдутся при эстетическом анализе тридцати пяти его ни в чём не повторяющихся томов парой своих элементарных политических штампов. Иначе как тупой подобную уверенность не назовёшь, её убожество бросается в глаза.»

«Где-то в Ирландии (где именно, биографические справочники умалчивают) в середине лета 1878 года появился на свет для жизни, а возможно, и для бессмертия лорд, Дансейни» — именно так начинается совсем небольшая по объёму статья Борхеса, посвящённая этому автору. Её давно растащили на цитаты, что совершенно неудивительно, ведь в ней содержится, пожалуй, лучшая характеристика всего творчества лорда Дансени:

«Его рассказы о сверхъестественном отвергают как аллегорические толкования, так и научные объяснения. Их нельзя свести ни к Эзопу, ни к Г.Дж.Уэллсу. Ещё меньше они нуждаются в многозначительных толкованиях болтунов-психоаналитиков. Они просто волшебны.»

Пожалуй, я воздержусь от проставления оценки этой книге. Миленькая книжечка, но я не могу сказать, что «ах, она хороша», потому что статьи о мифических существах не систематизированы — нет разбивки по мифологиям, странам, видам существ, вперемешку поданы существа мифологические и детища отдельных авторов. Да и слабоваты статьи, не отражают в полной мере сущность исследуемой живности, понадергано всего и понемногу, к тому же есть и неточности, и расхождения с мнением маститых мифологов и энциклопедистов. Мне приходилось читать куда более добротно оставленные и проработанные бестиарии и энциклопедии на эту тему, а борхесовский минибестиарий меня оставил равнодушной. Такое ощущение, что автор взял парочку мифологических словариков и отрерайтил некоторые статьи. Поигрался Борхес, сварил кашу-малашу, ну и ладно...

Тигр! Тигр!

Некоторые люди, обладая сильным желанием завладеть шкурой этого животного над камином, не останавливаясь перед силами Природы, зовутся либо охотниками либо браконьерами; другие – ищут причины для появления и Творца, его создавшего, повторяя строки о светло горящем в глубине полночной чащи, и зовутся мечтателями или чудаками или философами; есть те, кто берут с собой в плавание не по своей воле тигра в напарники, называют его Ричардом Паркером, и до конца не знаешь какая из двух историй правдива, они относятся к прячущим секрет в своей натуре и могут быть хищниками сами. Герой же рассказа ищет редкого внешнего вида кошачьего усатого – синего с серебряными полосами. Есть такой? В Индии? Необходимо разобраться.

Тигр такого оттенка, подобно синей птице, появляется редко и исчезает. Не схватишь его за хвост и не удержишь. И пришлось искать что-то другое, что цветом мечты порадует и удивит. Это будут камни, исчезающие и появляющиеся, причинно или нет. А потом будет наказание и прощение.

Рассказ, более рассчитанный на воображение и восприятие метафор и образов, притчевый, спрятавший мораль, или смешавший многое для разных.

Как всегда Борхес бесподобен. Поражает эрудиция автора и привлекаемый разносторонний материал.

Забавно: вот принято малые произведения называть рассказами, и хоть тресни. А это не рассказ. Эссе-фикция, как говорят критики. Коронный авторский приём, избавляющий идею и от лишней воды, и от лишних читателей. Настолько избавляющий, что даже у подготовленного вызывает недоумение: И что? И всё? А как же...

Даже не замечаешь, как мыслей вспухает больше, чем сам текст. А если приложить литературную критику, то о изначальных строчках можно вообще забыть. Поэтому данное произведение важно дочитать, ничего о нём не зная — это как тест на ваши собственные мысли, на ваш интеллектуальный профиль.

Например, меня сразу овеяло строением вселенной и эволюцией наших знаний в этой области. Современная астрофизика, математика и теория информации просто дышат из каждой щели между строк. Кто-то наверняка нащупает целый сеттинг для фентези (а то и артхаусной компьютерной игры с перемещением по нескончаемым «шестигранникам»). А кто-то заурчит ещё на уровне литературоведения.

Чего мне не хватило, так это как раз перехода... к чему-то большему. Не обязательно к петлевой квантовой гравитации (хотя было бы прикольно), просто к каким-то... выходам. Когда же понимаешь, что твои собственные мысли ушли далеко вперёд, а повествование так и осталось топтаться в той герметичной философской клетке, приходит охлаждение, и текст уже не кажется коротким и сухим — наоборот, слишком много воды. К счастью, до этой точки мысли доходят уже под самый конец.

Рассказ написан в манере отточенно-лаконичной, каждое предложение как будто предназначено для отливки в бронзе, и это произведение искусства слегка залакировано прозрачным детективным покрытием — читателю предлагается догадаться, кто же убийца, по одному единственному слову. Мне кажется, что перевод достоин оригинала, т. к. производит именно такое впечатление, что это не просто реализм, а реализм плюс магия сверкающих, как то плавные, то быстрые взмахи ножа, фраз. Эта магия слов, возносящая сюжет на неподобающую для него высоту, и есть главное достоинство рассказа. Ведь всё волшебство употребляется Автором ради того, чтобы изобразить сцены, взятые скорее из жизни животных, чем людей. Эротическое танго милонга, служащее идеальным прикрытием для истинных целей танцующих, не так открыто, как в фильме «Дикая орхидея» (там фламенко, но суть та же), но близко к этому. Это очень красивая музыка (которая, к сожалению, не слышна при чтении, но я специально послушал) — единственное отличие сюжета Борхеса от брачных игр в мире животных*. Далее — несостоявшийся бой самцов. Вешающаяся на шею более храброму** из них самка. Убийство, после которого та же самка переходит к победителю. Причём, для неё не имеет значения, что честный поединок, в котором у юного самца не было бы ни единого шанса, так и не состоялся. Кажется, что это одна из замечательных киноновелл Николая Николаевича Дроздова в исполнении человеческой театральной труппы. Только актёры не носят шкур и вооружены более совершенным оружием, чем рога, клыки и когти. А конец такой, как в жизни и случается чаще всего — единственный мужчина становится покойником, а стая шакалов заметает следы.

*) Присутствующая в виде цокота конских копыт полиция, не в счёт.

**) В рассказе «История Росендо Хуареса» Борхес находит оправдания человеку, уклонившемуся от боя. Может быть, после получения писем от оскорбившихся читателей. Оправдания эти мне показались не очень убедительными.

Первое, что я прочитал у Борхеса, причем совершенно случайно. Рассказ привел меня в трепет своим совершенством. С тех пор Борхес для меня абсолютный авторитет.

Сюжетно похож на «Синих тигров», причем тигры мне показались более мощным текстом из-за многозначительного диалога со слепым нищим в конце.

Это показалось мне похожим на описание Интернета... любителям метафоры и абстракции, наверно, понравится, но не мне) Другие произведения Борхеса, как по мне, гораздо образнее, атмосфернее, информативнее, сюжетнее.

Исповедь, только человек, осознающий свой поступок, способен вспомнить всё так подробно. От этого воспринимается спокойно. Написано хорошо, истории о чужих землях и народах всегда были мне интересны, ведь никто, кроме худ.лит-ры не передаст так достоверно нравы, привыки, обычаи и т.д. Этим мне и нравятся рассказы Борхеса о диком западе.

Необычный, способствующий к размышлениям интеллектуальный рассказ! При таком коротком рассказе концентрация и глубина мыслей просто зашкаливает!

При прочтении почему-то вспомнился Умберто Эко «Имя Розы», возможно из-за шестигранников, но не только...

Кстати этот рассказ упоминает в начале своей лекции о мозге д.м.н. Константин Анохин (см. «ACADEMIA. Константин Анохин. Внутри Вавилонской библиотеки мозга» на канале культура).

В лекции говорит: «Не буду интерпретировать, что имел в виду Борхес, но для меня эта метафора означает наш мозг». Также от туда: «количество книг в библиотеке должно быть равно 25 в степени 1 312 000 , а ее размеры превосходят объем видимой Вселенной примерно в 10 в степени 611 338 раз»

На редкость глубокое эссе, предельно математическое, насколько это возжможно в гуманитарной сфере литературы.

Математически очень легко представить данную модель в пространстве Минсковского: трехмерное пространство + время. Если в какой точке, представьте себе, вспыхнет свет, он во времени будет распространяться во всех направлениях. В начальный момент времени — это центр. Но и через секунду — он то же центр, но свет охватить сферу с центром 1 секунда на скорость света и так далее и никогда не получится окружность, пока будет время.

Если это сложно, то представьте конус в трехмерном пространстве. внутренность конуса, определяется его телесным уголом. Вершина конуса — пусть его центр. Теперь развернем конус, так чтобы телесный угол стал 360 градусов. Вся внутренность конуса совпадет с его центром, телесный угол в 360 градусов определить сферу, но по определению конуса, у него нет ограничивающией сферы, а есть только центр.

Возможно это сложно для гуманитарного склада ума, но видимо гуманитарии смогут по-другому объяснить сферу Паскаля, если будут размышлять над текст, а не судить о его достоинствах.

Готорн высказывал мысли ХХ века на языке XVIII-го, если не XVII-го: как если бы у Кафки был стиль пуританских проповедников. Борхес, по своему обыкновению, дает экстракты, выжимки, краткие пересказы — и тем самым переводит тексты американского классика в ту поэтику, которая им сущностно ближе — только Готорн об этом не знал и не мог знать!

Легендарная вещь. Рад, что она мне попалась в руки. Классическая формулировка «нужно не доверять, нужно верить» играет в сюжете максимально наглядно. Также мощная аллюзия на Рай на Земле при сравнении с розой и пеплом. Тонкая параллель, последовательная подводка к ней, ничего лишнего. В итоге отличная притча, которую можно советовать любому при разговоре о природе веры. И хоть я не разделяю религиозный акцент текста, разграничение одного и другого (веры и «научного доверия») достойно уважения.

Борхес — Маркес — Кортасар — мистический треугольник — на подобее бермудского, притягивает к себе и затягивает в себя. Тонкий саркастичный сюрреализм Маркеса и несколько депрессивная отрешенность Кортасара дополняется рассудительной, аналитической даже, безэмоциональностью Борхеса. Борхеса, герои которого вслед за ним блуждают в лабиринтах мыслей, символов, смыслов, параллельных реальностей...

нимание к личности и страх перед ней, жажда бессмертия и смерти одновременно, спирали времени и повторяемость судеб неповторимых личностей, противоречивый союз памяти и забвения... — всё это необъяснимый и загадочный «Алеф«!

«Книга песка» — один из многочисленных примеров того, как Борхес умудряется представить потрясающую идею в крайне простой форме маленького незатейливого рассказа. В этом произведении заурядно и мелко почти все — сюжетное действие, диалоги, антураж. И вот в сочетании с этими банальными обстоятельствами подается некая книга, которая оказывается Бесконечной. Но главное, на мой взгляд, даже не то, что она Бесконечная, а то, что она зримо и очень «натурально» выражает Бесконечный Хаос. Что это, как не та знаменитая Тьма Вещей, о которой столько толковали дальневосточные учения?

В этом рассказе хорошо показана логика сна. И он производит неизгладимое впечатление на читателя своей финальной фразой...

Интересный сборник небольших заметок о книгах и писателях. Это не совсем рецензии, а нечто вроде общего рассуждения о книге, авторе, его творческой манере, отчасти о том предмете, о чем повествует книга. Книги здесь рассматриваются не только художественные, но и научные, биографические, эссеистические.

Рассказ совершенно сознательно написан в духе «Честертона, начитавшегося Франца Кафки». Борхес постоянно сравнивал и противопоставлял этих двух авторов и в «Абенхакане» свёл их лицом к лицу.

Очень изящно, умно и подчёркнуто неубедительно придуманное расследование сюрреалистического преступления, выстроенное на инверсии новеллы Эдгара По «Украденное письмо». Представляю, с каким удовольствием Борхес чертил круги своих парадоксов при написании рассказа — это удовольствие писателя от эффектной выдумки передаётся читателю в виде лёгкой эйфории.

Я поставил этой антологии высший бал. Хотя большая часть рассказов не дотягивает до этой оценки. Но читать этот сборник просто интересно. Борхес собрал то что он посчитал нужным и интересным для себя в этот момент. Я если честно не понял принцип по которому был собран этот сборник. И даже предисловие не внесло для меня ясности. Перечитывать? Нет, не буду. Но я узнал много новых имен писателей на которых стоит обратить внимание. Может в этом смысл этой антологии? Не знаю. Как понять замысел гения? Хотя он делал всё для нас — обычных читателей. Я знаю одно, этот сборник надо читать, как и другие антологии Борхеса. Спасибо Мастер!

Сборник довольно забавных вещиц, насмешничающих над миром людей творчества. Некоторые злободневны, практически все занятны. Но не более того.

Лучше эти вещи не читать подряд, через какое-то время наступает утомление. Лучше их читать вразбежку

Довольно своебразный сборник детективных произведений, главный герой которых сидит в тюрьме. Оно ничего, конечно, Ниро Фульф тоже из дому не выходил. Не понравилось то, что чем дальше рассказ стоит в сборнике, тем он разветвленнее ,в нем больше персонажей, запутанней действо и он скучнее. Два первых рассказа хороши. А оставшиеся четыре — так.

Прочитать сборник можно, но перечитать — вряд ли.

Несмотря на некоторую нескладность конструкции сюжета (имею в виду шпионскую историю, которая обрамляет суть рассказа — мне такие истории никогда не нравились), считаю «Сад расходящихся тропок» одним из своих самых любимых произведений Борхеса. Ибо центральная идея рассказа производит поистине волшебное и восхитительное впечатление. Книга как бесконечный лабиринт мыслей и событий (кто знает, какова между ними грань?), подразумевающая многомерность времени и неисчислимую многовариантность исходов. Цюй Пэн создал, на первый взгляд, огромную кучу черновиков с бессмысленными текстами — этакий Хаос. Но это лишь сугубо человеческая (материальная — и в координатах нашего мира) реализация, в которой можно усмотреть путь к всеохватывающему Космосу. Размышления об этом неизменно завораживают.

Добавлю также, что поскольку мне очень интересна китаистика, с удовольствием обратил внимание на упоминание в рассказе и выдающегося деятеля китайской истории Юнлэ (Третий Император Лучезарной Династии), и романа «Сон в красном тереме» — крупного феномена в китайской литературе, которому даже посвящен специальный музей в Пекине.

Емкое, но до безумия интересная история. И вот странно, но я первым прочтением не ограничился. Читал второй раз, третий, четвертый. Всё складывал в уме картинку, которая уж очень похожа на собственную жизнь. Очень практичный такой символизм, легко читаемый. Наверное, Борхес этого и добивался.

Великолепная новелла, которая будит одновременно мысль и чувство, провоцирует на размышления и задевает эмоционально. После прочтения «Темы предателя и героя» можно запросто проникнуться конспирологическими умонастроениями, ибо Борхес, иронически усмехаясь, предлагает ключик к огромному числу исторических и политических загадок.

Надо сказать, что итальянцы дважды экранизировали этот прекрасный рассказ. Сначала его перенёс на экран Бернардо Бертолуччи под названием «Стратегия паука» (1970), потом им воспользовался Серджо Леоне в спагетти-вестерне «Опусти голову/Пригоршня динамита/Однажды была революция» (1974). Обе экранизации превосходны.

Причудливое совмещение «Последних дней Помпеи» Бульвер-Литтона, «Путешествий Гулливера» Свифта и гравюр Пиранези из цикла «Тюрьмы» даёт поразительный эффект. Мы понимаем, что это коллаж, но детали, соединённые воедино, превращаются в нечто большее.

Как всегда у Борхеса, в воспоминании этот коротский поэтичный рассказ разворачивается в целый роман со множеством подробностей, на которые автор только намекнул.

Мой любимый рассказ Борхеса. На меня он повлиял радикально. По форме вроде бы что-то сюрреалистическое, провоцирующее медитацию, как картины Джороджо де Кирико, но на самом деле это совершенно чёткая, логичная и непротиворечивая гипотеза о механизмах функционирования культуры, как таковой. Плюс резкий политический памфлет.

Да. Итак, можно сказть, что «Рагнарёк» — научный рассказ в форме поэтической метафоры. Очень сильной метафоры.

В этом коротком рассказе философских идей, научных гипотез, острых сюжетов, поэтических метафор и ярких персонажей хватает не на один, а на несколько романов — они даны в максимально концентрированном виде, сжаты до плотности бриллианта. «Тлен, Укбар, Орбис Терциус» сконцентрировал в себе целую библиотеку и в этом смысле выглядит экстравагантно даже на фоне других, тоже очень плотных, текстов Борхеса.

Великолепна поэтичность этого рассказа, незабываема постепенно нарастающая мрачность повествования, в финале выворачивающая к безоговорочному приговору современной культуре, к констатации краха человеческой цивилизации. Да, рассказ написан в 1940 году, но с течением времени он становится всё актуальней и актуальней — выдуманный мир в самом деле постепенно сжирает реальность, оставляя после себя пустые скорлупки.

Надежда только в одном — если мы читаем и понимаем Борхеса, возможно, мы сможем противостоять постепенной трансформации нашего мира в гротескную выдумку безответственных умников, возомнивших себя богами.

Борхес – автор непростой, постичь лабиринты его мыслей удаётся не всем и не всегда с первого раза. Его произведения порой нужно читать, держа возле себя литературоведческий, философский и еще парочку словарей. «Алеф» считается одним из его лучших рассказов. И это неудивительно, ведь в этом рассказе весь мир Борхеса, в котором едины хаос и гармония, в котором грань между реальностью и выдумкой столь тонка, что переступаешь её незаметно, погружаясь в толщу глубин магического реализма с головой. И тут либо начнешь тонуть в хитросплетениях авторских фантазий, решив, что Борхес не твой автор, либо отдашься силе течения мысли мастера, и, может, даже увидишь алеф. Алеф – «символ трансфинитных множеств, где целое не больше, чем какая-либо из частей», «одна из точек пространства, в которой собраны все прочие точки», «место, в котором, не смешиваясь, находятся все места земного шара, и видишь их там со всех сторон»… Я же его представила зеркалом, в котором отражены прошлое-настоящее-будущее во всем множестве их вариантов.

А за всей этой глубиной мысли и фантазии автора стоит любовь к женщине, невыдуманная, а реальная – Борхес был влюблён в Эстель Канто, которая и вдохновила его на написание этого рассказа. Отношения Борхеса и Канто продлились всего восемь лет, а вот рассказ продолжает по сегодня пленять своей многосложностью образов, символов, параллелей, рекурсий, иллюзий.

«Алеф», как и Борхеса в целом, нужно читать тогда, когда есть желание узнать нечто совершенно новое, поиграть с автором в интеллектуальную игру, постичь границы своего воображения.

Значит, Борхес…

«Юг» — это было первое, что я у него прочитала. Тут он меня и взял в плен. Потом другие произведения читала по всяким сборникам — к сожалению, библиотечным. Ну, есть ещё дома его «Книга ада и рая», но это, как я понимаю, компилят. Мечтаю когда-нибудь разбогатеть :)) и купить его четырёхтомник распрекрасный...

Я воспринимала его сразу как поэта — даже не зная, что он писал стихи. Проза поэта — совершенно особая статья. Он со словом обращается бережнее, воду не льёт, умеет образ донести не через бесконечные «как бы», а одной разящей наповал метафорой. Каждый рассказ кажется то песней, то балладой, а то и коротким, но безупречным стихотворением.

При этом — богатство сюжетов, непринуждённое, как у фокусника, достающего из маленькой коробочки огромный букет цветов. Они завораживающе правдоподобны, сюжеты Борхеса, от них пахнет новыми легендами. И пусть там критики определяют, магический реализм у Борхеса или ещё какой — он просто другой, потому что автор с непонятной лёгкостью строит всё новые миры: от почти реальных до совершенно невозможных.

Это только кажется, что новый мир создать просто: несть им числа, отражениям матушки-Земли, засаженным фиолетовыми деревьями и кишащим драконами, с которыми сражается очередной рыцарь либо попаданец. Логика там и не ночевала. Всё картонно, и этот картон с удовольствием сжуют те, кто уже привык питаться картоном.

Не то у Борхеса: каждому из его миров веришь. И краткость рассказа (а не толстенного романа) лишь подхлёстывает воображение.

Один из первых примеров того, как может быть устроен гипертекст

Непонятно что это и самое главное — непонятно зачем. Какая-то бредовая история с бредовым финалом. Да к тому же, как выяснилось несуществующая. Основная концепция понятна. Но она стара как этот мир. Не сомневаюсь что отзыв заминусуют. Как же, элитарная вещь!

«Алеф» — самое известное произведение Борхеса. Много сказано о его достоинствах, влиянии, красоте...

Но за фантастической канвой повествования лежит боль и грусть автора. Мало кто обращает внимание на то, что рассказ датирован 1945-ым годом — годом Великого Освобождения, начала новой жизни. Многие города мира лежали в руинах после бомбардировок. Казалось, многими забыто прошлое, история и культура. «Алеф» — это попытка объединить разрушенный мир, увидеть всю его целостность, а главное — понять это пагубное разнообразие моральных ценностей и его, порой, катастрофические последствия. Рассказ Борхеса — это, если хотите, поиск Бога, своего Я... «Алеф» — это Сфера, центр которой везде, а окружность нигде.

А я бы сравнил жизнь не с лотереей, а с чередой выборов, осознано совершаемых человеком. Сталкиваясь с ситуацией каждый выбирает из двух вариантов один. И так каждый раз. Ставить в зависимость от случая ход истории — принижать роль и значимость воли и сознания человека. Правда, есть события, которые от нас не зависят. Но это уже другой разговор.

Борхеса я начала читать с осторожностью. Дело в том, что я не понимаю рассказы. Те рассказы, которые я читала до этого, укладывались в крайности: либо Шекли (который интуитивно понятен, прекрасен, смешон и вообще молодец), либо Селинджер (который меня вводил в прострацию — что здесь блин происходит и зачем я это читаю?). В общем рассказов я побаивалась и имела совсем не гаусово распределение по шкале Шекли-Селинджера. Вернемся к Борхесу. Зная, кто такой Борхес и забавный факт из его биографии (писал рецензии на несуществующие книги), я, по началу, старательно въезжала, боясь пропустить что-то важное. А потом я выдохнула и меня отпустило. Прочитав три рассказа, мне все еще сложно оформить свою мысль в полноценный отзыв, но я теперь знаю точно, что прочитаю Борхеса от корки до корки. А шкалу переименую в Борхеса-Селинджера.

Притчевость этого рассказа, сколько бы не имела версий для своего истолкования, — не сокрыта в глубинах когнитивного опыта прочтителя, но находится как будто бы на поверхности читательского восприятия.

То есть, рассказ у любого читателя неизменно вызывает симпатию: у одних — к бесстрашному ученику; у других — к его единовременному наставнику.

И вот почему.

В этом своем рассказе Борхес сводит все приемы стиля магического реализма к тому единству формы и содержания, которое и было затребовано для создания шедевра.

Антагонистом же этому рассказу будет созданный в том же году рассказ «Синие тигры», где притчевость сохраняется; но где Борхес намеренно уводит содержание от обозначенной им в начале рассказа проблематики. Настолько, что порой кажется, будто бы автор, изначально посягнув на что-то неимоверное и мистическое — так и не нашел для этой проблематики легко узнаваемого художественного решения.

Но в «Синих тиграх» Борхес сохраняет верность лишь приемам стиля — а в «Розе Парацельса» все посвящает замыслу и воплощению, сделав стиль отчасти вторичным.

Найдут ли своих почитателей «Синие тигры»?

Всегда.

Но ясно и без доказательств, что «Роза Парацельса» многим понравится куда больше.

Это самая настоящая энциклопедия мифологических существ. Акцента на какую-то одну мифологию (древнегреческую, например, к которой я давно прикипела душой) нет, что позволяет попробовать охватить необъятное :) Тем не менее, книга получилась довольно интересной, пояснения и комментарии из различных источников расширили восприятие уже знакомых монстров и прочих вымышленных существ. И уж скучно точно не было!

Форма подачи оказалась крайне удачной: в случае указания первоисточника читателю позволено оценить всю прелесть наивняка, сквозящего в строках какого-нибудь невообразимого труда, и полет фантазии в духе «что бы еще такое выдумать». А в случае, когда автор пересказывает какие-то очерки в кратком изложении, проскальзывают намеки на легкую насмешливость ;) После этих небольших ремарок энциклопедия перестает быть просто нарезкой из статей.

Упоминание незабвенного Плиния (Pliny the Elder) заставляло меня неистово фейспалмить, в основном благодаря влиянию Алана Дейвиса и первого сезона QI, пестрившего советами вышеуказанного Плиния xD И как после этого его можно спокойно воспринимать?

Рассказ неплох, и лишь так на мой взгляд. Весь его прекрасный слог попирает одно слово, в котором заключена суть восприятия, мироощущения героя рассказа. И что примечательно — в этом вина автора есть, но таков Парацельс.

Если и «первородный грех», и «Адам из Рай», и уж тем более «Всевышний» я могу воспринять как аллегории из уст ученого-поэта, то Каббала, способствующая пониманию Слова — однозначное, недвусмысленное указание на источник знания, вдохновения Парацельса. Причем же тут вера, так и хочется спросить у Филиппа фон Хоэнхэйма в представлении Борхеса? Причем же здесь вера, которую ценит Парацельс, когда его познания — религия, которая призвана единственно переобучать вере, доказывать веру, обосновывать веру, что становится невозможно на поверку.

И это даже не касаясь того, что известно какой «Всевышний» у иудеев, какие имена он носит, как называет свои творения; не касаясь того, что вольный перевод самого слова «Каббала» на русский язык — «камень забирающий (подчиняющий) душу». Да и все мы знаем, какие смыслы носят устоявшиеся выражения «Попасть в каббалу», «Сущая каббала» всё в том же нашенском, родном языке.

Быть может я глупо цепляюсь за форму, упуская саму эссенцию этого рассказа, упуская из виду само сияние знания Парацельса, но для меня оно вовсе не сияет, для меня это скверно, когда «пищу преподносят грязные руки». Можно ли в этом случае отведать «чистого кушанья»?

Интересно, что в этом рассказе появилась тема зеркал и размножения как некоего зла. Позднее она присутствует в рассказе «Тлен, Укбар, Орбис Терциус».

Интересно, если «в каждой книге четыреста страниц, на каждой странице сорок строчек, в каждой строке около восьмидесяти букв» и всего используется 25 знаков, то сколько неповторяющихся книг содержит библиотека?

При прочтении рассказа сразу из космологии вспомнился антропный принцип в интерпретации Александра Виленкина:

«Удивительный вывод следует из этой картины мира: поскольку число вселенных-пузырей бесконечно и каждая из них неограниченно расширяется, в них будет содержаться бесконечное число областей размером с наш горизонт. У каждой такой области будет своя история. Под «историей» имеется в виду все, что случилось, вплоть до мельчайших событий, таких как столкновение двух атомов. Ключевой момент состоит в том, что число различных историй, которые могут иметь место, — конечно. Как это возможно? Например, я могу подвинуть свой стул на один сантиметр, на полсантиметра, на четверть и так далее: кажется, что уже здесь таится неограниченное число историй, поскольку я могу сдвинуть стул бесконечным числом разных способов на сколь угодно малое расстояние. Однако из-за квантовой неопределенности слишком близкие друг к другу истории принципиально невозможно различить. Таким образом, квантовая механика говорит нам, что число различных историй конечно. С момента Большого взрыва для наблюдаемой нами области оно составляет примерно 10, возведенное в степень 10150. Это невообразимо большое число, но важно подчеркнуть, что оно не бесконечно.

Итак, ограниченное количество историй разворачивается в бесконечном числе областей. Неизбежен вывод, что каждая история повторяется бесконечное число раз. В частности, существует бесконечное число земель с такими же историями, как у нашей. Это значит, что десятки ваших дублей сейчас читают эту фразу.»

Борхес создатель миров, как никто понимающий, что мы и мир нас окружающий выведен по тем же законом, что и книга-лабиринт!

Один из любимых рассказов у Борхеса. Его его взгляд будто бы пронизывает всю суть мироздания!

Очень излюбленный прием, заставляющий возвращаться к началу и удивляться, сравнивая со своим впечатлениями при первом прочтении.

Кстати, Паоло Коэльо считает Борхеса своим учителем. Он даже произведение назвал свое также «Заир» . Но в данном случае ученику вряд ли когда-то удастся перерасти гения. Борхес — это вселенная, вселенная-библиотека!

Читал этот рассказ несколько раз в разные периоды жизни и при каждом новом прочтении находил новые оттенки, новые детали. Вся гениальность этого писателя в его мире-библиотеке. И по сути другие его произведения это составная часть лабиринта, единого лабиринта мирового знания, мирового устройства. Перечитывая его рассказы, будто бы видишь — как из крупиц собирается одно целое!

Пожалуй, самое серьезное и самое несерьезное художественное произведение, которое мне доводилось прочесть. Исключительная игра ума, сродни таким играм, как го, в которых сочетаются изысканное развлечение с глубочайшей философией и миросозерцанием.

Книга, бесконечная книга. Снова страницу невозможно найти. Затягивает в себя-невозможно избавиться от неё. Это же старинный образ интернета!

Не даром говорят, что на один рассказ Борхеса можно целый роман написать. Собственно, такие прецеденты есть. Просто удивительно, как автору удается вместить столько идей в такой маленький текст.

Печально становится, когда понимаешь, что где-то во Вселенной есть твое счастье, но найти его не представляется возможным. А если даже и повезет, то не факт, что это не подделка.

В Библиотеке есть все знания мира, но принципа Библиотеки не поймет никто. Однако Библиотека периодична, поэтому беспорядок становится порядком. Но человек настолько мал, что никогда не поймет этого.

В наше время ДНК-экспертиз этот план не сработал бы. Жаль девушку. Растратила всю жизнь на месть. Идти вперёд важнее, чем мстить.

Не о бессмысленности борьбы, а об одинаковости человеческого духа. Борхес берёт наш внутренний дуализм и даёт нам возможность насладиться своими внутренними конфликтами со стороны. Для Бога (космоса, мироздания) мы равны сами себе и друг другу. И только непонимание этой математики приводит к войнам.

Потрясающее чувство огромного театра, где миллионы актёров, а спектакль продолжается столетия.

Не важно, кто предатель, а кто герой. В глазах Бога (Космоса, мироздания) все люди — суть один человек.

«К тому, что делает один человек, словно бы причастны все люди. Поэтому трудно считать несправедливым, если бы ослушание в одном саду пало проклятием на весь род человеческий; трудно считать несправедливым, если бы распятие одного еврея стало спасением всех людей. Может быть и прав Шопенгауэр: я – это другие, любой человек – это все люди. Шекспир в каком-то смысле тот же несчастный Джон Винсент Мун (тот самый предатель)».

Не забывайте, наделив героя чудо-памятью, Борхес отказывает ему в способности мыслить. «Мыслить — значит забывать о различиях, обобщать, абстрагироваться. В загромождённом предметами мире Фунеса были только подробности, к тому же лишь непосредственно данные». Фунес — как книга, он всё помнит, но не может ничего создать. Для этого нужен только человек.

Сам Борхес писал: «Этот рассказ может показаться фантастическим, но это метафора, это моя реальная бессонница».

Мне кажется, что это крик души человека, чувствующего себя стариком. Человека, утратившего зрение и не могущего наслаждаться самым главным удовольствием своей жизни – удовольствием доставляемым чтением. Весь прежний мир кажется Борхесу идеальным, миром удовольствия и радости. Он ностальгирует, оказавшись отрезан от этого мира слепотой. Он кажется себе дряхлым и не нужным. Порой даже взывает к смерти, чтобы прервать эту затянувшуюся агонию. Эта книга – вопль ужаса, пытающегося скрыть свой страх, «делающего хорошую мину при плохой игре». Но отчаяние прорывается. Хотя автор старается сохранять спокойствие, его душевное смятение и мука слишком очевидны.

Сам Борхес считал этот сборник своих стихов наиболее удавшимся.

По-моему, в основе собрания этих рассказов лежит мысль о равнозначности людей. Нет. Не подберу правильного слова. Не об одинаковости или равноценности, а о том, что один или другой человек – суть одно и то же в глазах Бога (в смысле «вселенная», «Космос», «Мироздание»). Один человек выдаёт себя за другого, но подмены никто не обнаруживает. Один человек – это отражение, интерпретация и сущность другого такого же человека.

«Как одна монета неотличима от другой, служит одной и той же цели, так и люди – суть один и тот же человек в глазах вечности и мироздания».

«Всякий человек – это и другой человек, что один человек – это и все люди»

Даже не понимаю почему, но мне стало жутко. Физиология. Ничего более. А страшнее зомби.

В технике есть такое понятие: энерговооруженность — это количество энергии, которой обладает машина, приходящейся на единицу вещества (объем, масса) при его преобразовании. В отношении творчества Борхеса можно ввести понятие «мыслевооруженность» текста — это количество мыслей (смысла), заключенных в слове, предложении, абзаце. Так вот, по этому показателю рассказы Борхеса я отношу к высокой степени мыслевооруженности, а «Тлен, Укбар, Орбис Терциус» — к наивысшей степени.

Такое ощущение, будто автор собрал мысли как плоды некоего древа познания, промыл их, тщательно перебрал и приготовил для нас эликсир, употреблять который следует медленно, вдумчиво, смакуя каждую каплю. Великолепный рассказ.

Дань Хорхе Луиса Борхеса Говарду Филлипсу Лавкрафту. Кстати нашему, соотечественнику Григорию Бенционовичу О́стеру, удалось зарифмовать суть «творческой методы страшного рассказа» всего в четыре строки:

«Если ты проснулся в темной комнате

И не видишь ничего ужасного,

В темноте пошарь и обязательно

Что-нибудь ужасное нащупаешь.»

Конечно же, это из оперы «Сон разума рождает чудовищ».

Ужасно-Страшное. Оно рядом – на расстоянии вытянутой руки, на расстоянии чуть слышного шепота,… На расстоянии одного шага воображения, особенно когда оно, или, ещё лучше, врожденная способность к воображению, — заранее, отягощено полным карточным набором пока ещё казенных и черствых (уже подернутых затхлой пленкой плесени обжитой обыденности и при солнечном свете совсем не страшных) штампов. Штампов, услужливо разнесенных по мастям-валентностям: «сумеречное пограничье испуга», «необъяснимый страх», «панический ужас», «пожирающий кошмар»….

Дмитрий Иванович Менделеев, однажды проснувшийся как раз на границе отделяющей воспалённое, — поиском химического смысла, — воображение от болезненного, «пошарил» и «нащупал» — периодическую систему химических элементов…., — и дьявольский пасьянс хаотически разрозненных химических карт сложился в изящную и не противоречивую, — но только для его создателя и нескольких его академических адептов, но ни как для последующих поколений школяров, — колоду…

Вот так, на расстоянии вытянутой руки, — в одной темной-темной комнате, — и Говард Филлипс Лавкрафт выхватил «из темноты» колоду карт, правда уже крапленую Эдгаром Алланом По….

Периодическая система ужасно-страшных элементов. Есть. Вот только что бы ей играть без мухляжа…. Как-то где-то вычитал: «… гений – уже за границей таланта…» Шулеров и наперсточников «от ужасного» несть числа, — приблатненные каталы…. А вот Мастеров, увы…

А что касается Хорхе Луиса Борхеса, то большую часть жизни он прожил «на ощупь», познавая действительность «на кончиках пальцев» до такой степени, что кое-где оставил в нашей реальности сквозные дыры — «зачитал до дыр».... Так и на «лавкрафтовскую» канву рассказа легли чисто «борхесовские» приемы: создание ощущения реальности (путем перечисления реальных, — проверяемых хотя бы энциклопедией, — фактов, персонажей, пространств); замаскированных , — а порой и неприкрытых, -философских рассуждений; неимоверной насыщенности краткого изложения (требующее «медленного» прочтения — для расшифровки вкрапленных в текст «иероглифов смысла»...

Думаю, по теме «если ты проснулся в темной комнате» и строфы из стихотворения Гумилева «Творчество»:

Моим рожденные словом,

Гиганты пили вино

Всю ночь, и было багровым,

И было страшным оно.

...........................................

.......................................

Но я не в силах порвать

Мою зловещую эту

Ночных видений тетрадь.

Рассказ о событиях, произошедших более двенадцати веков назад в районе Средней Азии планеты Земля. История о том, как человек повел за собой много людей, прибегнув к очень простой, но действенной вещи — ко лжи. Но ложь, как и религия, более убедительна при наличии чудес. И чудо свершилось — леопард ослеп! Как Хакиму это удалось — пожалуй самая большая загадка всей этой истории, но не случись этого, кто бы поверил новоявленному Пророку?

P.S. Первопричиной прочтения мною этого рассказа была запавшая в душу песня Бориса Смоляка, которая так и называется: «Хаким из Мерва».

Бог стал Иудой, чтобы указать на Избранника...

В западной литературе 20 века есть Борхес и все остальные — как в нашем Серебряном веке — Блок и другие поэты, по-своему не менее значительные. Борхес мог бы родиться в России, если не все предстоящие события — и душа его воскресла в Аргентине. Когда он был слеп, близкие женщины выбрасывали его рукописи в корзину — смеясь — так состоялась его Лотерея в Вавилоне, посредством предательства, Троянского коня, Путешествия за Руном, когда победитель возвращается обреченным с добычей. Здесь человеческое величие Борхеса — он был всеми, о ком писал, и стал нами, читателями, потому что щедро делился радостью узнавания Вечности.

Он был Никто, тот, другой, мелькающий в толпе, и приносящий себя в жертву ради Слова — поэтому не кончается миф о Его вечном возвращении.

Подсознательно всегда опасался той памяти, которую несут в себе вещи. Поэтому никогда не покупал одежду в секонд-хенде — даже когда был нищим студентом. И останавливала меня не мнимая гордость или еще более мнимая брезгливость, а вот это самое опасение... Мало ли...

Хотя Смысл рассказа вижу в другом. Как часто не имеющие друг ко друго ненависти люди становятся орудиями для «клинков», ведущих между собой вековую борьбу. Коммунизм и фашизм, христианство и мусульманство... Стоит только взять в руки «клинок», как живший рядом с тобой человек превращается во врага. Как это противно, оказаться орудием бездушного куска металла... Или такой же бездушной идеологии.

Давно подмечено: бегун (даже олимпийский чемпион), бегущий сам, покажет результат значительно ниже своего среднего. Правильно или нет, что для реализации себя в жизни нам обязательно нужен соперник? Не в этом суть. Суть в том, чтобы не потерять желание и способность творить, когда этот соперник (который иногда даже не подозревает ни о каком соперничестве) исчезнет.

Йеху, описываемые Свифтом — это взгляд обозленного на человечество мизантропа, который отказывает цивилизованному миру в праве называться таким. Йеху у Борхеса — это попытка найти цивилизацию там, где ее нет. Ведь, описав дикие нравы, отсутствие образного мышления и памяти, элементарных орудий труда и социальных отношений, безрукого и безногого короля, готовую совокупляться со всеми королеву и любовь к дерьму, Борхес делает потрясающий вывод: это тоже КУЛЬТУРА!!! Да, мы ее не понимаем — но она есть! Ведь разбрасываясь направо и налево словом «культура», мы так и не ответили себе: а что ее определяет? Забавно подумать: а как бы описал нашу цивилизацию представитель другой культуры, например Странник или Люден Стругацких? Не показались бы мы ему такими же убогими, как Броуди — йеху, с нашими идиотскими дерганиями в ночных клубах, с нашей светящейся рекламой и доступной порнографией; шествиями и парадами гомосексуалистов; трясущими сиськами феминистками; миллионерами, гоняющими мяч по полю; выборами в депутаты; детским алкоголизмом и прочее, и прочее, и прочее. Поэтому, прежде чем презрительно отзываться о чьей-то культуре (например, хаять голивудскую кинематографию или мусульманские традиции), «не лучше ль на себя, кума, оборотиться?»

Это великолепное эссе натолкнуло меня на следующие размышления. Время, как и геометрическая прямая, бесконечно. Наша жизнь во времени — это отрезок прямой. Он имеет начало и конец. Но точно так же, как в отрезке может находится бесконечное количество точек (континуум), так и жизнь может содержать бесконечное количество мгновений (событий). То есть жизнь равна не количеству лет, которое она длится, а количеству и интенсивности событий этой жизни. Иначе говоря, жизнь столетнего старца, всю жизнь проработавшего на одном и том же заводе и ежедневно употребляющего сто грамм за ужином намного короче, чем жизнь погибшего в 20 лет Эвариста Галуа. проще говоря, продолжительность нашей жизни нпрямую зависит только от нас...

Сложный рассказ при простейшем сюжете. Интересно то, что ни сам писатель, ни рассказчик не выражают не только свое отношению к поступку Сантъяго Фишбейна (главного героя), но и словом не обмолвились о мотивации этого поступка. Вполне в стиле Борхеса: «Уважаемый читатель, догадайся сам». Я увидел это так: главный герой всю жизнь течет по течению. И его кумиром становится тот, кто сильными руками загребает против течения. Он хочет стать таким, как он. И вот Феррари делает ему предложение... Но проблема в том, что Сантьяго, приняв ээто предложение, всего лишь вновь поплыл по течению. Да, река изменила русло — но течение осталось... И тогда он принимает единственное решение: предать Феррари. Поступок этот бесчестный, но он позволяет Сантьяго хоть на день повернуть против... Навлекши на себя презрение всех, он остался удовлетворенным на всю жизнь...

Писать отзывы на рассказы Борхеса — одно удовольствие. Потому что любой его рассказ — широчайшее поле для размышления. Что особенного в рассказе, в котором только два события: влюбленность в женщину и ее убийство? Но вот тут и проступает необходимость подумать: о чем это? О том, что любовь между двумя братьями выше любви к женщине? Слишком банально и лежит на поверхности. И рассказ бы тогда назывался «лишняя». Я увидел здесь нечто другое. Итак, двое людей живут своей убогой обветшалой жизнью. Они не знают ни роду-племени, ни удовольствий (настоящих), ни восторга, ни страсти. К жизни такой они привыкли, она их может быть и не устраивает, но громко они об этом не говорят. И вдруг появляется женщина... Но это — не просто женщина. Это возможность поменять свою жизнь хотя бы одному из двух братьев. Это шанс! Что делают братья? Сначала они пытаются этот шанс впихнуть в привычные декорации своей жизни. Не получается. Затем «шанс» увозиться как можно дальше. С глаз долой. не помогает — «шанс» маячит вдали своей ВОЗМОЖНОСТЬЮ. Тогда один из них убивает этот шанс. А второй помогает хорогить — чем полностью поддерживает решение.

Вот поэтому она и «непрошенная». Привыкшие жить в дерьме боятся того, что может их выудить. Ведь в дерьме уютно, тепло и влажно. У нас в стране 90% населения — вот эти братья. Они убого живут, убого работают, убого развлекаются и убого спят. Они ругают в своей убогости правительство и соседа, но едва появится шанс все изменить (а ведь такой шанс появляется ежесекундно), как «братья» прячут голову в дерьмо. А в клиническом случае — заклюют того, кто этот шанс принес. И продолжат убогое существование.

И эпиграф из 2 Царств «Скорблю о тебе, брат Ионафан. Твоя любовь была для меня выше любви женской» означает для меня следующее: «Люблю тебя, моя привычная убогая жизнь. Ты для меня ценнее чем, может и прекрасная, но неведомая жизнь!»

Все события нашей жизни — это составные части некоего лабиринта. И они пересекаются с другими событиями, отчего лабиринт становится всё более и более запутанным. И при желании можно переконструировать лабиринт, ведь он не более чем умозрителен. И в каждый миг есть возможность выбора нужной тропинки.

Меня немало удивило, что это эссе выделено как отдельный рассказ. По мне, так это просто растянутая цитата, что не украшает её. Ибо ценность цитаты, не в последнюю очередь, в её краткости. Это как концентрат мудрости.

Но не везде краткость уместна. Так и на примере «четырёх циклов» Борхес пытается сократить лишнее, там, где это неуместно. «36 драматических сюжетов» Ж. Польти гораздо лучше и полнее раскрывают тему ограниченности сюжетов. Конечно, философствуя и занудствуя, можно впихнуть 36 сюжетов в 4. И даже подогнать их под то, как сформулировал Борхес. Но один австрийский психолог вообще заявил, что основной мотив и сюжет всех действий — это сексуальное удовлетворение, и, обладая должным даром красноречия и занудства, можно доказать что и любой литературный сюжет сводится к этому.

Резюмирую: классификация сюжетов по Борхесу очень субъективна и не выдерживает ни критики, ни проверки на практике, а сам мини-рассказ сильно переоценен из-за личности автора.

Если хочется узнать человека поближе — помолись с ним. Если хочется узнать автора поближе — прочти его. Прочесть молитву — личное — значит принять молящегося в своё сердце. Хорхе Луис Борхес в сердце моём навсегда.

Магия вещей и сила памяти — они реальны, они способны вершить судьбы. До последних абзацев впечатление складывается от происходящего между людьми. Однако рассказ полицейского инспектора и умозаключения автора дают новую пищу для молчаливых раздумий.

Микрорассказ понравится тем, кто любит Дон Кихота. Или, хотя бы, понимает его. А также автора, открывшего читателям мир иллюзий в реальности. Он рядом, нужно только, впечатлившись прочитанным, отправится странствовать. Пусть и в окрестностях родных мест. Удивительное рядом...

Ещё одна история негодяя, коих у Борхеса достаточно. Где и как «работал» преступник, чем всё закончилось — всего в достатке. Меня же задуматься заставила первая глава «Первопричина»: смена одних рабов на других, рабство как явление, воля нескольких людей как источник рабства — относиться к человеку как к рабу (то есть формально вещи) пострашнее делишек одного из преступников, порождённых самой системой рабовладения.

Есть аргументы, которые нужно только услышать. Нет смысла «примерять» их к себе. Словно беседа с автором: он высказался — я промолчала. Будет у меня аргумент — выскажусь я, не расчитывая на ответ.

История одной мести. Мести уже не за содеянное, а за годы раздумий о мести. Тут и запланированное «бесчестье» в помощь. Весь смысл жизни сосредотачивается на одном дне, даже мгновении. Эмма Цунц отомщена. Хотя, возможно, виновник и не понял, что произошло.

Один из самых удивительных и необычных рассказов, когда-либо созданных в мировой литературе. Хорхе Луис Борхес и его друг Адольфо Бьей Касарес занимаются поисками сведений о необычной азиатской стране Укбар, о которой есть упоминание в Энциклопедии, но лишь в одном из ее изданий, случайно купленном Касаресом на книжной распродаже. Оказывается, почти вся литература Укбара посвящена изучению далекой планеты Тлен, на которой существуют необычные, совершенно фантастические правила устройства жизни, науки, литературы.

При чтении этого необычного рассказа у меня то и дело возникала мысль о том, что планета Тлен не существует реально, а лишь создана умом землян. Постепенно информация о планете и ее фантастических законах нарастает, и вот уже она начинает влиять на земную жизнь. Таким образом, земная цивилизация постепенно поглощается придуманным землянами Тленом...

Удивительная фантазия у Борхеса! А быть может и сама наша земная цивилизация — часть грандиозного проэкта, выдумка каких-то неизвестных демиургов из потустороннего мира?

Это — Борхес, своим языком, но по всем предписанным когда ещё канонам, ведет достовернореальную прозу скандинавских саг: просто, чуть пресно, жёстко и в меру жестоко. Никакого цинизма или кощунства: суть, Круга Земного.

Односторонний диск-медаль — окружность, круг, вдруг, гениально — и далеко не по Евклиду, а, может быть волшебным словом, или, использовав лазейку-шов, меж лемм, воздвигших абсолют из геометрии, да и рожденных ей впоследствии наук — вывернутый так, как ленту вывернул когда-то, но навсегда и бесконечно, тот выдумщик, великий Мёбиус? Вывернутая той стороной, что нам, людям простым — ни королям, ни полубогам, ни богам, — не зрима: только на ощупь и то, вскольз, на единое мгновение, которое может нам позволить её владелец, король в изгнании (король Лир? — ставший архетипом этого королевского состояния: Борхес был навсегда отравлен Шекспиром, скандинавами и Данте, как мы в девяностых, Серебренным Веком, что и заметил Евгений Клюев: андерманир штук, господа) — холодное и тяжелое.... Медаль — орден — диск Одина.

Пространство, нырнувшее из якобы трехмерностого мира, туда, совсем в безмерность-одномерность (но как там ощущает себя круг-окружность, тем более нагруженная золотою плотью, с чеканом царским)? Или, немного сделав шаг к Евклиду, но не совсем, чуть-чуть притормозим, то всё же, в тот промежуток, между целых чисел, в ту, зыбкую, струящуюся в пропасть бесконечности, неправильную дробь? А как тогда же тест на «зазеркальность» — что отразиться в зеркале (Персей, все помнят, обездвижил так Горгону): ничто или же...

О чем новелла? — о земном, в редакции Шекспира: о дровосеках и королях в изгнании, но кто на сцене — они иль мы?...

И сказ новеллы-саги обрывается в то будущее, будто бы бесконечное, но пока скандинавские боги не сыграют очередную партию в тавлеи... В шашки, по-нашему, но помахав перед этим, своими шашками наголо, досыта.

Как можно это разместить всего на двух страницах текста?

Борхес.

Вечная тема, однажды названная и так, как «Сальери и Моцарт...» Загадка гения: он где-то там уж, там, далече, за границей, всего — и смысла здравого, и рук мозолистых талантливого ремесла, да и потуг тех скрупулезных эпигонов, которые, переписав всё слово в слово, — не забывая пунктуацию всё в тех же знаках, — рождают снова, раз за разом, лишь дурно пахнущие слоги, в так дурно сложенных словах, отягощенных тяжестью столь несуразных рифм...

Смысл: чудо не предъявляется, как штамп о регистрации по первому же требованию уже не граждан, а чинов, или, допустим, как самооговор и тут же оправдание (когда ты сам себя, не знам за что и высек), или, как зарегистрированная лицензия ли, тест-экзамен ли, для обязательной сертификации, или же как узаконенная докторскими диссертациями апология — чудо, обыденно, бывает явленно, по необъясняемому порыву чудотворца (заметим в скобках — необъяснимого и даже для него-то самого: осмысленной чудо не просто блеф, а маниакальный бред, прописанный, обыденно, — заметим снова, — в палатах, как правило, за номером шестым....)

Смысл: к Парацельсу приходят не так, как будто в цирк, в приезжий и проезжий, в тот, просто так брезентово-сезонный цирк-шапито, на стол бросая, за билеты, монеты те, что выручил за проданную азбуку, когда-то купленную тебе отцом....

Смысл чуда. О чуде, так же, гениально, читаем и у Хармса (в Его «Старухе»):

» Теперь мне хочется спать, но я спать не буду. Я возьму бумагу и перо и буду писать. Я чувствую в себе страшную силу. Я все обдумал еще вчера. Это будет рассказ о чудотворце, который живет в наше время и не творит чудес. Он знает, что он чудотворец и может сотворить любое чудо, но он этого не делает. Его выселяют из квартиры, он знает, что стоит ему только махнуть платком, и квартира останется за ним, но он не делает этого, он покорно съезжает с квартиры и живет за городом в сарае. Он может этот сарай превратить в прекрасный кирпичный дом, но он не делает этого, он продолжает жить в сарае и в конце концов умирает, не сделав за свою жизнь ни одного чуда.»

Гениальная фантастика: И Хорхе Луис Борхес, и Даниил Иванович Хармс.

Как бы ни казалось, но новелла ни об ирландском короле, ни о гениальном поэте — новелла о Слове. Это о том потерянном Тогда:

« ...тогда

Солнце останавливали словом,

Словом разрушали города...»

- это уже строки расстрелянного Поэта, убитого за попытку сорвать покровы с сокровенной тайны Слова.... Расстрелять кавалера двух орденов Святого Георгия это же так просто...

И ирландский король (ирл. Ard Rí), и его придворный скальд — романтический антураж, гениальная декорация для бенефиса самого Слова. Золотой век скандинавской литературы — невероятно реальной прозы и, задолго предвосхитившей самую невероятную барочную поэзию, поэзии скальдов. От рифмы к прозе? — попытка за попыткой, или же поиск единственного саморифмующегося Слова? (вспомним не забывающийся «Ундр», того же Борхеса).

Зеркало, маска, кинжал.... Без вариантов, сказочный прием «на раз-два-три» — за тройкой просто начиналось чудо, а, перешагни в «четыре», не въявленное чудо, а тот, вовсе никогда уж недостижимый сюр: достаточно припомнить казалось бы бесхитростную «Репку» — «дедка за репку, бабка за дедку, внучка за бабку («три» — чуда-то не произошло и дальше... сюр), Жучка за внучку, кошка за Жучку, мышка за кошку.... Это та мышка, мышка-титан — из самой главной и волшебной сказки: «Репки», сказки о тотальном неверии в любое чудо: эка, яйцо-то золотое? — а мы его об дуб стола — не-ве-рим в ваше чудо... и мышка (на третий-третий раз!), хлоп — и всмятку.... Доневерились.

Любую реальность, да, можно отразить: картинкой плоской, и вроде, дословно достоверной — на глади зеркала; в причудливых изгибах, правдиво искаженных — срывающих банальные покровы — на полированной поверхности злащенной маски; единственно правдивой искоркой, на гребне в ничто заточенного лезвия разящего кинжала.

И то, что в последнем абзаце новеллы Борхеса, каким-то чудесным образом поместился Весь Шекспир, возводит Самого Шекспира на высоты совсем недостижимые!

Наверное, что лучше не было и сказано о тайне слова, взрослеющего в Слово.

О, музыка названия! Это то, что привлечет к прочтению. Взрыв смысла — то, что привлечет к перепрочтению. Детализация мира в его кратком изложении, Борхес рисует глубокий мир в воображении идеей, отображенной рассказом. Поток мыслей автора «спрессован», концентрат чужих мыслей бередит твои собственные. Несравненно.

У Борхеса много отличных рассказов, как их автор он вообще входит, вероятно, в первую пятерку 20-го века. Но даже среди них «Тлен» стоит особняком.

В первой своей части это интереснейший детектив, искусно завлекающий читателя в тайны Тлена, намеками, «найденными листами», обрывками разжигающий к нему невероятный интерес.

Очень многим бы этого хватило — есть много столь же увлекательно начавшихся книг, которые только этим первоначальным увлечением и ограничиваются. Но тут не так — нам явлена Тайна, раскрытие которой отнюдь не разочаровывает. Наоборот, она просто невероятна по концентрации мысли. Вспоминая лемовского Голема и его «упаковки» можно сказать, что едва ли не каждый абзац описания Тлена содержит такую. А то и несколько. И разворачивать их, смотреть, где и как одна пересекается с другой, что получается при их сочетании, что имел в виду автор, о чем он сказал, о чем — умолчал... это практически совершенное интеллектуальное удовольствие. Над этим этим сравнительно коротким рассказом можно провести и день, и два — просто смакуя его и бродя по «закоулкам» текста. Коих там больше, чем в ином романе.

Отдельно стоит отметить стилистическое мастерство автора, котрый это все соединил в одно.

Просто великолепный рассказ.

Любое произведение начинается с названия, но не все из них столь удачны как «Роза Парацельса». Сам рассказ под стать своему наименованию, он передает читателю образы красоты и перлы мудрости. Это притча, обрекающая читателя на созерцание художественных образов. Это притча, написанная одним из лучших писателей-философов. Искренняя мудрость, которого стремится не к разуму объекта, а в сердце человека. Потому что, то о чем пишет Хорхе Луис Борхес не нужно обдумывать и логически понимать, лучше прочувствовать, только в этом случае средство достигнет своей цели. «Роза Парацельса» это литературная медитация. Все-таки, как сильно Восток повлиял на творчество писателя.

«В поисках абсолюта» — авторский дуэт, скрывшийся под личиной Бустоса Домека, продолжает свои «игры классиков»: одним только названием очередного совместного опуса они затаскивают читателя в хитроумный лабиринт философского текста (а вот якобы или нет — решать нам, читателям: как глубоко сможем нырнуть и ухватим ли жемчужину из кучи ила), — название скорее приличествует трактату, или даже неудобочитаемому и герметическому гримуару, чем иронической биографии Ниренстейна Суза, который выбравшись из лабиринта книжной полки, забаррикадировался в собственных словах.

Но, и в этой биографии поэта, обрекшего себя на полумонашескую жизнь, тем, что однажды и навсегда, посвятил остаток жизни тщательной работе над капитальным произведением, рукопись которого счастливо затерялось и даже не оставило названия (как это напоминает героя Андрей Платонова, писавшего «генеральное сочинение).., как оказалось, скрывалась своя «нить Ариадны» — разработанный Ниренстейном творческий метод, — которая, рано или поздно, должная была вывести Тезея-Ниренстейна к славе — вечной, хотя и посмертной — как победившего очередного Минотавра. Минотавра, как оказалось, письменного слова...

Как откровение, на последней странице, метода Ниренстейна: создать абсолютную литературу, уподобясь Гомеру, — придумывать и рассказывать, развлекая, массу всяческих историй: рассказывать их кое-как, плохо, ибо, если они чего-то стоят, их отшлифует Время, как это оно сделало с «Одиссеей» и «Тысячью и одной ночью».... Ограничить «себя устным жанром, не сомневаясь, что с годами в конце концов всё будет написано как должно».

Вот она, глубинная суть «интеллектуального фельетона» — с изнанки и кривого зеркала, вызывающего не только иронические корчи смеха, но и рефлексирующие судороги мысли-смысли, — серебряная амальгама, докопавшись до которой понимаешь (или пытаясь пробиться сквозь непостижимый чёрный квадрат смыслов изнанки, или, как локтекус Сигизмунда Кржижановского, вгрызаясь через окоченевшие рутинные смыслы стылого тела стекла, с поверхности которого стекает и смешит оптическая иллюзия), что помимо мыслей-смыслей, текст заряжен и мыслями и смыслами. Ведь Гомер — особая и значимая фигура в мире Борхеса, так же как и слово, устное слово, слово поэта.

Из лабиринта не вышли — где-то там Минотавр....

Что нас сближает с Аргентиной — пампа-степь: степь — дорога без направления: тотальный тракт: была бы лошадь, да песня — что вижу, о том пою...

Да-да: Рамон Бонавена — не просто степной акын, он акын в кубе: камерный акын, акын замкнутого пространства, Марсель Пруст безбрежной поверхности стола и его «сокамерников»: что бы раздвинуть пределы Вселенной, совсем не надо хлопать дверью или распахивать окно, Рамон Бонвенана сумел сблокировать вот это: « ...случайно на ноже карманном найти пылинку дальних стран — и мир опять предстал нам странным, окутанным в цветной туман...». Сблокировал в кубик пространства в камере комнаты-кабинета, превращенной не только в испытательный полигон, но и в единственную натуру — без всяческих декораций и даже сценических домыслов: камерное доа созерцание: восток — дело тонкое, а Аргентина это тоже восток Южной Америки... Миросозерцание превращенное в изощренную пытку кандалами, наложенными самоотверженным писателем — своим собственным творческим методом...

Видимо, Рамон Бонавена и в настольной лампе увидел звезды и светила, — значит, по определению Сигизмунда Кржижановского, он — поэт и философ.... Философ писменного стола и его окрестностей.

Самое замечательное, что этот, почти игривый ироничный фельетон, значительно глубже (форма позволила влить в себя намного больше содержания, чем на поверхности текста): кто писал! В нем, думается, зашифрован скрипт-призыв к «Открытию Америки»:

«Свежим ветром снова сердце пьяно,

Тайный голос шепчет: «Все покинь!»

Перед дверью над кустом бурьяна

Небосклон безоблачен и синь,

В каждой луже запах океана,

В каждом камне веянье пустынь....»

На «северо-северо запад».

Ироническая апология тотальному плагиату — нет, это не центонное крохоборство: здесь куплетик, там сонетик — вот и текстик сшит в лоскутное одеяльце византийцем-эпигоном или средневековым монахом, которым не было отказано лишь в праве на мозаики и витражи из чужих строк и мыслий, используя их как кусочки смальты или окошечки окрашенного стекла, но чем порой достигалось чудесное — из механической, казалось бы, комбинаторики калейдоскопа: но, «случай — бог изобретатель...».

Нет, Сесар Паладион, как истинный паладин и бравый землепашец искусства, брал в «центон» — окружая текст своим именем, как в каре, — весь текст, целиком... Очень оригинальное и разнообразное творчество: от «Собаки Баскервилей» до, уже почти готового к изданию — но смерть вмешалась в творческие планы литератора, — «Евангелия от Луки» (хотя припомним, что одна из вершин самого Борхеса — «Евангелие от Марка», правда сам он не воспользовался творческим методом Сесара Паладиона, — видимо пойдя по пути наименьшего сопротивления и побоявшись взять неподъемный груз ответственности за новозаветный текст и его ветхозаветный смысл...).

Тексты сборника смело можно отнести к такому жанру, как интеллектуальный фельетон — то есть единый сплав иронии, сатиры, интеллекта и стиля.

Быть может, последует возражение, мол, нет такого жанра? — но в праве на жизнь ему никто не вправе отказать и, не памятуя Хармса всуе, позаимствуем у него, у Хармса, замечательное словосочетание-действие, исследовательскую практику — «растрепать компанию»: надо «растрепать» слово фельетон.

Фельетон, по-французски — листок, листочек. Листовка! — отягощенная, помимо иронии, сатиры или юмора, ещё и злободневным зарядом: доступно обличить и погрести под грудами язвительного смеха, то есть можно переиначить известный афоризм: «от великого, до отстоя — один смех!» Лубок и «окна РОСТа», что суть одно — комикс-фельетон.

Но «треплем» дальше — заклассифицируем фельетон, попытаемся загнать «наших баранов» в матрицу-загон: 1. фельетон бытовой — на уровне фабрично-заводской стенной газеты; 2. фельетон социофренический (нижайший поклон за слово Евгению Клюеву) — уровень журнала «Крокодил»; 3. фельетон-прокламация — это, скажем так, «речи Че Гевары и Кº"; 4. интеллектуальный фельетон — уровень «Хроник Бустоса Домека»; 5. абсурдистский фельетон — высший уровень, уровень архетипа, «типа Хармса» (каламбур, когда тема о фельетоне, вполне уместен — стилистический изыск:)).

И, на десерт, процитируем Андрея Платонова: «Фельетон — это, в сущности, маленький манифест только что рожденного не по своей воли бандита, а по воле своих свах и бабушек: «исторической необходимости», «естественного хода вещей», «действительности» и прочих старых блудниц и гоморрщиц».

Этот рассказ мне вообще не понравился. Начался никак, закончился ничем. Прошел он как-то сквозь меня, не задев при этом ни одной струнки моей души)). То ли мудрости во мне нет, чтобы понять глубокий смысл. То ли сила веры не такая сильная, чтобы впечатлило))

Было очень увлекательно читать этот сборник предисловий. По стилю написания видно, что Борхес действительно наслаждался всеми этими книгами, к тому же Борхес внимательный и опытный читатель, он умудряется подмечать нюансы и проводить параллели, совсем неочевидные для большинства, но очень интересные

Маленький гимн книгам и библиотекам. И хотя Борхес пишет, что у него нет культа книги как физического предмета, книга для него — это выражение идей, слово, тем не менее далее он очень поэтично описывает книгу именно как предмет, который можно потрогать, который находится рядом с тобой и даже если ты его не видишь, все равно чувствуешь его влияние.

Я всегда любил библиотеки. Полки, книги, ходишь, перебираешь. Всегда есть шанс найти что-то неожиданное или вспомнить давно забытое. Наверно поэтому получил от эссе такое удовольствие. Элегия о замке, о том времени, когда он был гордым, и воины стояли на его башнях, а сейчас плющ ползет по стенам, камни выпадают из зубцов, да и гарнизон остался только в караулке. Вот примерно такие мысли меня одолевали.

Я очень люблю истории об оружии, о том, как клинки помнят прошлых хозяев, и обладая волей, пытаются заставить людей поступить так, как хочется клинкам.

Это именно такая история. Маленький шедевр Борхеса-рассказчика.

Замечательный художественный апокриф. И меня давно занимал этот вопрос в библейской истории — в ней явно очень много предопределенного («everything is fixed and you can't change it», как поется в одной рок-опере). Тогда и поступок Иуды — не столько предательство, сколько часть своего рода сценария... Впрочем, не я первый, не я последний, кто ловит себя на подобных мыслях... Вариант Борхеса в свое время изрядно впечатлил.

Замечательное эссе о метафорах скандинавских саг. Познавательно и интересно. Даже захотелось самому сочинить что-нибудь в таком духе, с таким вот подходом к поэзии.

Отличное произведение. Образы бессмертных, их история очень своеобычны. И, по-моему, такие вариации на тему бессмертия и того, что оно за собой влечет, даже более убедительны, чем множество других книг на подобную тематику...

Превосходный сплав исторического, богословского и фантастического в одной новелле (хотя местами, по-моему, присутствует ряд анахронизмов. Или это части своего рода мистификации?). Игра ума и воображения, помноженные на эрудицию автора, как это часто у Борхеса бывает, и здесь на месте. Эта вещь — среди наиболее любимых мною произведений автора.

Со своей стороны, могу заметить, что этот рассказ как ничто другое подходит для описания внутреннего мира человека. По крайней мере, человека аутичного. Аппарат интерпретации непрерывно преобразует поток поступающих стимулов в систему неких массивов и связей между ними, того, что на научном языке именуется «совокупностью». И в том, чтобы она стала именно системой, а не разочаровывающим нагромождением, при этом наиболее точно отражая сущность, — и есть главная задача и проблема сознания аутиста, с внутренней точки зрения, что называется, ИМХО.

И всё это похоже на то, как Малыш у Стругацких описывал свою жизнь — не обобщённые представления, а избранные, но «один к одному», эпизоды существования. Единственно возможный строгий подход.

Мёртвый, мертвец. Зацепившись за последнее слово, надо признать, что герой культового фильма (и очень здорово, что он именно чёрно-белый: ведь, как кто-то сказал: «...гений — уже за границей таланта», а водораздел, — всего! — белое и чёрное) Джима Джармуши «Мертвец», эпиграф которого отсылает к магу слова Анри Мишо (рассказ «Ночь с болгарами»: «Такое дело, возвращались мы домой. Ошиблись поездом...») далеко не тот, что прописался в строках (буквах!) Борхеса.

Психологический портрет ситуации «умирания», остающегося, пока ещё, в неведении героя. А герой пытается жить (и выжить, о чём ему ещё и невдомёк...), как во привиденном (но не в пророческом, не в вещим) сне: он — герой и самый главный....

«Стоп-стоп-стоп, музыка...», — так хрипела и шепелявила когда-то в сельском клубе, «музыкальная открытка», равняясь на винил, истязаемая затупившимся адаптером.... Шипения и заикания, — застив глаза, — не видим, и не слышим (до сих пор...). Меняются пластинки (или же носитель), по Дарвину — эволюционирует и «патефон», но только не «люди, которые играют в игры», тем более «игры, в которые играют люди»...

И, сколько их, — нас окружающих, но всё же «мёртвых»?..

Как Авель, на заклание?

Быть может, просто переписываем библейские мы притчи?...

»...привиделся мне чёрт...»

Возникает ощущение, что написав эссе про Кеведо, Борхес на самом деле писал про себя! Нужно просто вместо «Кеведо» поставить «Борхес» . Смотрите сами:

- «Ни жизнь, ни искусство Кеведо (читай: Борхеса) не пригодны для слащавых гипербол, повторение которых приносит славу»;

- «О Кеведо (читай: о Борхесе) пришлось бы только сказать, что он литератор литераторов»;

- «Чтобы наслаждаться творчеством Кеведо (читай: Борхеса), надо, на деле или потенциально, любить слово. И наоборот, не имевший склонности к литературе не может наслаждаться произведениями Кеведо (читай: Борхеса)";

- «Величие Кеведо (читай: Борхеса) в слове»;

- «Считать его философом или теологом — это заблуждение, которое могут поддержать названия его произведений, но не их содержание»;

- «Блестящий лаконизм, инверсия, почти алгебраическая строгость, противопоставления, сухость, повторы слов придают его тексту иллюзорную четкость»;

- «Многие периоды (имеются в виду периоды текста) заслуживают или желают заслуживать ранга совершенных»;

- «Для него язык был прежде всего орудием логики»;

- «Если смотреть на стихи Кеведо (читай: Борхеса) как на игру гипербол, они обычно великолепны»;

- «Амплитуда поэтического творчества Кеведо (читай: Борхеса) очень велика. Тут и задумчивые сонеты, и мрачные, жестокие образы, магические выходки теолога, итальянское изящество и нежность, латинская сжатость, угрюмая торжественность разложения и хаоса»;

- «Лучшие вещи Кеведо (читай: Борхеса) отнюдь не темны, не грешат стремлением смутить или развлечь загадками. Они — это словесные объекты, отдельно и самостоятельно существующие, как шпага или серебряное кольцо»;

- «Подобно Джойсу, Гёте, Шекспиру, Данте и в отличие от всех прочих писателей, Кеведо (читай: Борхес!) для нас не столько человек, сколько целая обширная и сложная область литературы».

Кажется, повторюсь, Борхес пишет о себе, подводит итоги своего творчества (а это обычно делают другие и после смерти автора). Может быть, Франсиско де Кеведо вымышлен им? Но нет вымышленные личности (и еще какие!) присутствуют у него в новеллах, а это определено им как эссе. Нет, Кеведо — реально существующий испанский писатель. И в этом опять парадокс, каких много в творчестве Борхеса, всё его творчество построено на парадоксах. Кажется, что Борхес создал множество великих произведений, потом умер и написал эссе о своем творчестве, прикрывшись именем Кеведо.

В этом эссе Борхес попытался рассудить верующих людей и ученых. Первые полагают, что все существующее создал на Земле Господь, вторые, что на Земле проистекала долгая геологическая история, пока мы не получили Мир, как он есть. А Борхес с ссылкой на Филиппа Генри Госса доказывает, что будущее всегда проистекает из прошлого, что следствию всегда предшествует причина и, значит, Творению Господа всё равно, как ни крути, предшествовали миллиарды лет истории Земли, где были и динозавры и прочее... Гениальный парадокс.

Потрясающее эссе о том, что кто-то посылает нам сны, и мы потом строим дворцы, а через несколько веков пишем поэмы об этих дворцах, не зная что схема дворца тоже пришла во сне... Но самое интересное Борхес приберег для финала эссе: ключ к этим снам (разъяснение — кто посылает эти сны и зачем) будет дан последнему, кто смотрит эту цепочку снов... Можно строить другие догадки и объяснять все научно, но, как пишет Борхес: «более привлекательны гипотезы, выходящие за пределы рационального».

Нельзя не уважать этого человека. Он создал стройную систему из всего того, что сам хотел видеть в своих книгах. Великий систематизатор и библиотекарь, склонный собирать и показывать людям то, что они сами, может, и не заметили бы. Мы ведь не будем читать «Гибрида» Кафки просто так, а прочитаем его «Процесс» или «Замок», погрязнем в рутине и хитросплетениях унылого сюжета и так и не доберемся до чудесного двустраничного описания чудо-существа?! Книга — сказка, приятно открывать ее на любой странице и находить там очередное существо «фантастической зоологии» :glasses:

Людей извечно интересовала тайна мироздания. Но раскрыть тайну Создателя не просто. Что переживает человек узнавший, что разгадка этой тайны заключена всего в 14 словах.

Сильный, хоть достаточно странный рассказ. Страннсть заключается в том, что рассказ не повествует о чем то, а описывает. Как будто это стильная, художественная статья из энциклопедии.

Зачастую в своих произведениях Борхес с дерзостью относится к устоям, традициям, вере. Какие чувства у человека должно пробудить чтение Евангелия? Наверное любовь, смирение. А тут такая развязка. Действительно Борхес — мастер парадоксов.

Прекрасный рассказ мастера парадоксов.

это об этом : сон разума рождает Чудовище...

обыкновенный фашизм: Предвыборная Компания — Чудовище и его «наши»: как всё знакомо — тотальная тоталитарная агитация, административный ресурс и наёмная вооруженная шпана, вооружённая не только стволами но и правом вседозволенности и безнаказанности, хулиганствующие ублюдки-убийцы, «птенцы» Чудовища. Скауты, готовые переродиться в опричников-кромешников: под действие уголовных и прочих кодексов попадут все, кроме.... Они — это та оговорка к каждой статье, кроме..., кромешники. Кромешная темнота, в которую умышленно, — всепроникающими щупальцами Чудовища, — заведены и заводятся всё новые и новые «наши», умышленно лишаемые букварей грамотности, культуры, нравственности... Вне Добра и Зла: естественные инстинкты чудовищ: они без «греха» (Чудовища и грех — разные вселенные) и поэтому просто и естественно могут взять в руки камни...

Предвыборная Компания. Разум спит.

Чудовище....

Там и тогда его звали Перон.

Привычен Борхесу жанр исторической биографии — вспомним триумфально вошедший в историю литературы сборник «Всеобщая история подлогов». От него то и переброшены мостики в «биографии героические», скорее всего из текста «Неучтивого церемониймейстера....», где есть верное средство «от подлости». Оттуда и взят стиль, и форма, разве что нет привычного деления на главки-абзацы.

Каков же «рецепт» написания «биографий героев» по Борхесу? А, не забываем, что Борхес пишет (вспоминает, помятую «дежа вю») биографию литературного героя (при чём не заглавного — мимо которых прочитываем походя...). Незатейлив и прост. Выделим, как минимум три «кита»:

Первое — используется шаблон биографического очерка по калькам «под мифологического героя», то есть ответы (а у Борхеса они всегда кратки и ёмки — есть такой греческий термин — лаконичность:)) на три вопроса:

а) кто есть кто? («...доцент, у тебя папа, мама, был?... :)) — кто родители, где родился, когда... Борхес это уместил в одном абзаце — но каком! (родовая сага, со всеми сопутствующими трагедиями, в одном предложении...)

б) как стал, кем стал? («...я, доцент. — поздравляю.... :)) — ступени воспитания, обучения, взросления, карьерный рост...

в) собственно, подвиг («...пасть порву, моргалы выколю... :)) — то о чём будут вспоминать, погружаясь в память: о подвигах, о доблести, о славе....

Второе — беспристрастное оживление, вочеловечивание героя, героя одного эпизода, а уж главного героя оставляя «главному автору» (хотя несть числа таких прецедентов, как приквел и сиквел, серийности (здесь уж действительно, маниакальная страсть вторичных авторов) и модных ныне «эпизодов» (порою с чуждой главному автору режиссурой), то есть это всё — есть ни что иное, как планомерное уничижение и уничтожение первоначального образа главного героя в исполнении «главного автора» (исходника) пластами последовательных и неряшливых наслоений выполняемых новоявленными богомазами так, что порою требуется «реставрационное чтение» «первоисточника»:). это как глухой телефон переводов: с одного авторского языка на другой, с ментальности на ментальность, с эрудиции на эрудицию, с профессионализма на профессионализм.) Борхеса упрекнуть абсолютно не в чем: герой Хосе Эрнандеса, Мартин Фьерро, только приобрёл.

Третье — культурно-исторический аспект любой биографии (пусть даже и псевдо, а псевдо ли? — не из таких ли псевдо летописцы и создали, да и создают, для нас Историю?) — обрамление истории героя в достоверные факты реальности того времени, времени на фоне которого и разворачиваются «исторические деяния». Да, ещё одно: Пелевин, — и не только :) — называют это дискурс — коммуникативный клубок из господствующих в те времена иерархий знаний о мире, идеологий и властных структурах.

У Борхеса не фотография, а именно дагеротип того времени и событий.

Бонус любой биографии — «нравственное резюме»: посыл, которым автор выстреливает в читателя (а иначе зачем и за перо браться) — соотношение поступка/подвига с «двуглавым орлом» Добра и Зла (ведь водораздел «греха» величина размытая и непостоянная). Вся новелла об этом....

Читайте.

Одна из самых «цепляющих» новелл Борхеса по совокупности: мистический реализм «во всей красе»:

»...есть только миг...»

Интересная тема. Встреча с самим собой. И вроде вы — это один и тот же человек, но нет. Борхес показывает, что это не так. В рассказе он (в 70 лет) встречается с самим собой в 20 лет. А вот, если представить, что встреча произошла между тобой вчерашним и тобой сегодняшним, это будут два разных человека или же нет? Естественно, схожие мысли, поступки, но, тем не менее, внутри ведь всегда что-то меняется. Снаружи то, может и не очень, но внутри всегда происходит какая-то борьба идей и взглядов. Как говорится «вечером надумал, утром передумал».

Интересно.

Можно много рассуждать и быть может осуждать излишнюю краткость текстов Борхеса, с претензией — многим кажется, псевдо — на многозначность. Но, и этого нельзя отрицать, каждый текст Борхеса интерактивен: по всему тексту рассыпаны слова-метки, отправляющие читателя на новый — и исторически достоверный — уровень смысла (или знаний — увы, не дано обладать полным его багажом, но всегда можно воспользоваться или услугой всяческих энциклопедий, словарей, Интернета). Сергей Переслегин как-то назвал это маркетной сеткой — опорные «островки» истины, по которым можно воссоздать не противоречивую действительность и заключить: «вот — правда».

И каждое смысловое слово-метка, распускаясь, как цветочный бутон, являет очередную «розу» в букет смысла (текста).

Когда умер Один? — а Борхес не единственный раз обращается к этому сюжету. Один -миф? Но слово-метка: Олаф Трюггвасон, потомок короля Норвегии Харольда Прекрасноволосого....

Олаф Трюггвасон (963-ок.1000), 6-ой король Норвегии, (993-ок.1000), — выросший под покровительством, и при дворе новгородского князя Владимира I Святославича, служивший впоследствии в его дружине, и сослуживший великую службу и Владимиру, ставшему уже великим киевским князем Владимиром Красное Солнышко, и всей Руси, обратив, после путешествия в Грецию, и Владимира и его супругу в христианство (так написано в сагах).... Что дальше стало с Князем и Русью — без комментариев.

Один, по Борхесу (в этой его версии — у него есть их :)), умер где-то между 993 и 1000 годами. Свеча (приём заимствован у древних греков) — последний довод бога, бога, который уже сам себя распинал, чтоб стать богом.... Свеча догорела.

Джамбатти́ста Мари́но, знаменитый поэт, крупнейший представитель итальянского барокко (о, барокко — что в переводе с итальянского: склонный к излишествам, распущенный, порочный..., но ближе этому новому революционному стилю (запустившему отсчет «западной цивилизации») португальское: perola barroca — «жемчужина с пороком»), умер 25 марта 1625 года....

Сюжет чётко выстроен, но по лекалам барокко — «жемчужина неправильной формы», сюжет в высшей степени кинематографичен: готовый сценарий, если скрупулёзно и последовательно отследить и откомментировать каждое слово и образ текста.

О чём же сюжет? — умирает поэт, «увенчанный годами и славой», «Молвой провозглашенный новым Гомером и новым Дантом» — и прозрение на пороге смерти.... Женская рука поставила в бокал жёлтую розу....

«Марино увидел розу, какой её видел в раю Адам....»

Роза «жива собственной вечностью». У лорда Эдварда Дансейни в высшей степени поэтичных «Богах Пеганы», в главке «О Сише (которому служат часы)» описан Уорнат-Мейвей «из всех садов сад, где всё ещё растут цветы, как росли, когда боги были молоды, и те же бабочки всё ещё живы в Уорнат-Мейвей»....

И мысль, как откровение — книги вовсе не зеркало мира (как авторы тщеславно воображают), а просто ещё одна из его подробностей.

Ещё одна жемчужина в прекрасном ожерелье названным Борхесом «Создатель».

Вчера я прочитал это произведение и еще какое-то время после прочтения размышлял о вложенных в него идеях, их реализации автором. Конечно, «Сад расходящихся тропок» мне очень понравился. Иначе зачем бы мне выставлять «10»?

А в каком-то – другом, не этом, – из возможных вариантов развития событий я прочитал сей рассказ и остался разочарован, и меня посетило недоумение: «отчего многие так хвалят этого Борхеса?!». А в третьем варианте я еще не читал «Сад…», мне это только предстоит, и я с пытливостью школяра ловлю настрой, с которым следует подступиться к рассказу, из отзывов на него.

И вот предо мной сад – не сад, что? Мир, холодно-реальный и поэтически-красивый. Жестокая правда соседствует с метафизической образностью. А каков язык! Лаконично и точно, ничего лишнего, мысль концентрированна и жива.

В начале повествования задаюсь вопросом: зачем тебе, главный герой, этот Стивен Альбер? Что тебе в нем, кто он такой? По мере развития сюжета знакомлюсь с персонажем по имени Альбер, вижу в нем натуру исследователя, проникаюсь к нему уважением, признанием его неординарности и ума. Поначалу еще держу в мыслях цель, которая заставила героя обратиться к Стивену, держу, держу, а потом под натиском новых образов и идей, сильных и глубоких, именно которые и стоят в центре рассказа, упускаю, – как же придется пожалеть об этом в самом конце рассказа, где на меня, поглощенного красивым и великим, вдруг свалится жестокое и приземленно-прагматичное. Да, меня очень легко оказалось завести в лабиринт идеи произведения.

А в лабиринте повествования, по которому следовал под доносящиеся «из» рассказа звуки китайской музыки, время останавливалось, являя гений описанного в «Саду расходящихся тропок» мудреца Поднебесной. Его идея велика (точнее, необъятна), а воплощение этой идеи – и тонко, и красиво, и искусно. Меня ждало погружение в процесс открытия замысла, претендующего на абсолютную глобальность. И это меня увлекло, как увлекло и главного героя, о цели визита которого к Альберу я полностью, напрочь забыл, как, был уверен я, забыл и главный герой… Но как же здорово придумал всё и воплотил свою идею китайский мудрец!.. Роскошно!.. Борхес – Мастер!..

Развязка истории напомнит мне о принципе «меньшего зла»… Но узнавать его на таком сильном контрасте с чем-то по-настоящему глубоким, на фоне восторженности и ощущаемых признательности, благодарности, испытываемыми главным героем, оказалось крайне неожиданно. …Жаль, что на показанной в рассказе одной из расходящихся тропок события сложились таким вот известным образом.

Рассказ сильный и пронзительный, захватывающий и глубокий!..

Вспомнил, что совсем недавно читал набоковские лекции по литературе. И не могу не отметить: насколько же отличается утонченно-отвлеченная манера Набокова от пламенно-сердечных «признаний в любви» к собратьям по цеху Борхеса. Есть сходство: оба — интеллектуалы до мозга костей. Но если с первым сразу хочется начать спорить и что-то доказывать (непонятно, правда, кому и зачем), то после чтения эссе-рецензий аргентинца меня, как правило, охватывает чувство полнейшего согласия, умиротворения и восхищения. Так вышло и в этот раз.

Захотелось достать с книжной полки «Дон Кихота», любовно вытереть с томика пыль, удобно расположиться на диване и немедленно начать перечитывать...

Молитва Борхеса от 1 июля 1969, чуть менее чем за два месяца до его 70-ти лет. И 19 дней до первого лунного шага Нейла Армстронга.

А Борхес о Боге, а Борхес к Богу: «...хочу я умереть, раз и навсегда...»

Человек коснулся Луны — и впереди ещё вся Бесконечность,а Борхес-человек отвергнул Вечность: «...ведь просьбы (к Богу) неуместны...»

Не поза это — а просто «...с прямотой, превосходящей силы человека...»

»...и в памяти остаться другом, а не только лишь поэтом...» — Че Борхес...

Хорхе Луис Борхес очень хорошо знал и высоко ставил поэта Джон Донна, и проповедника Джона Донна (это «его» колокол, не стихая, звонит по нам...), и мыслителя Джона Донна (см. эссе Борхеса «Биатанатос»), и его молитва очень близка к страстным «Обращениям к Господу» Джон Донна (откуда «родом» и колокол).

И, в оставшиеся ему ещё 17 лет жизни, надо думать, ни раз молитву эту повторял.

Однако, Борхес..., — так бы сказал наш российский житель Чукотки, родовая кровь которого течёт и в индейских племенах, когда-то променявших не уют нашей Арктики на ещё не открытую Америку.

Однако, Борхес, — подтверждаю и я: то, на что у Карлоса Кастанеды ушло с десяток книг и тысячи страниц, чудесным образом (ведь настоящий маг на то и маг: почто зря воду лить-то...:)) уместилось на полутора страницах.

История рассказанная в Техасе, но произошедшая совсем в другом месте.

Что суть методы науки? — войти в доверие, проникнуть, открыть великую «военную тайну», положить её на цинковый стол препараторской, вскрыть и распотрошить на элементы и фрагменты, втиснуть выжимки или сухой остаток в диссертацию и «рационализировать» (см. Стругацких «Сказка о тройке»), затем с успехом и «утилизировать» (из той же оперы, то бишь сказки), признав никчёмной и смешной....

Но, когда «в ночи полнолуния начинают сниться бизоны», становится ясно, «что тайна бесценна и вся наша наука просто пустяк...»

«Важна не тайна, а пути к ней» Вот и весь Кастанеда, но ещё далеко не весь Борхес!

Эссе о последнем поэте саксов, который, сам будучи саксом, воспел их поражение на умирающем языке. Как мне показалось, произведение Бохеса не об истории саксов, бриттов, норманов, а о насмешке Истории и трагедии одного поэта.

Идеи, зачастую лежащие на поверхности, зашифровываются до неузнаваемости. Придаётся мистический смысл и значимость. Читается тяжело. Борхес на любителя. Прочитал сдесяток его рассказов и лекций и всё как-то неоднозначно. Создаётся впечатление что все они просто набор личных мнений самого Борхеса, которые он силится переварить.

Совершенно не романтический взгляд на американскую легенду — Билли Кида.

Жестко, предельно неприглядно, полная демифологизация образа, которому посвящены столько фильмов и книг, заняла несколько страниц

Борхес ужасно скверный критик.Уж очень часто он наводит мути и по ходу совершенно отходит от собственно автора и его произведения.

В случае с Джойсом,он удосуживается упомянуть,что роман «Улисс»(о нем он собственно и вел речь),он не прочитал полностью,а так,почитывал фрагментами(ознакомившись с другими его критическими работами,у меня создалось впечатление,что он многие книги так пролистывает).Ему довольно таки понравилось,начинает рассказывать о различии переводов и прочей мути.

Я недолюбливаю «поверхностных» людей,мне совершенно без пользы обрывочные бредни без намека на целосность и осмысленность.

Мне в общем чуждо творчество Борхеса,тут уж ничего не поделаешь,но относительно его эссе и размышлизмов о других произведениях и авторах,можно сказать о вредительском влиянии на незрелые умы:-)

Почему единица,думаю все ясно изложил.

Одно из достоинств Брхеса не только в том, что он видит сны (что может себе позволить практически каждый), но и в том, что он умеет мастерски его передать: «вкусно» преподать читателю (скорее слушателю — в сети есть масса «клипов» с голосом Борхеса — «домашний» и неторопливый, без поэтический экзальтация и патетических придыханий: так Марко Поло, наверное, у камелька, начитывал свою невероятную книгу приключений). И надо быть Борхесом, чтоб видеть такие сны, какой привиделся ему в первое утро в Афинах. Сон с режиссурой Франца Кафки, ввергающий Борхеса в энциклопедический лабиринт, но странный: есть выход (концовка статьи), но нет входа (начало статьи).... Когда же вход, как будто найден- начинается «настоящий Кафка»....

Достоинство Борхеса в том, что рассказав о пробуждении в Афинах, он рассказал не только о том, что наступило утро и он проснулся, вспоминая сон, но много больше: он снова приоткрыл калитку в «сад расходящихся тропинок» в Мире Борхеса.

»..если только мир, в отличии от статей моей сновиденной энциклопедии, имеет начало.»

Это то, что с годами дорастёт (всё тучнея и тучнея — набирая и вес, и «вес») до «Книги вымышленных существ», а пока это просто «Руководство по фантастической зоологии» (да-да, такой известный, отягощенным различным софтом, Manual :)) — замечательный «Бестиарий», скажем так «Бестиарий от компиляции» (но, в скобочках заметим, что не только:)).

При всей фантастичности истинных персонажей этой книги, основной «шарм» это — автор! Когда описание делает Борхес — это дорогого стоит: многоуровневый текст и тонкая ирония, ссылки и к первоисточнику, и в «никуда» — на том какой Борхес мистификатор и останавливаться не надо.

Составление «Бестиариев» одно из любимейших занятий «учёного любопытства» — от греков (а с ними и китайцев, и индейцев, афро-африканских авторов ещё не открытых и не прочитанных скрижалей чёрного континента), до Борхеса:). Надо-надо было чем-то разворошить застой воображения читающего меньшинства и посредством их «словесного блуда» донести, вернее разнести это по головам «неграмотных большевиков». Идеологический PR — смысловая нагрузка: не только табу, но и, навязанное свыше» отделение «агнцев» от «козлищ» (а как ещё старого или тем более чужого Бога выдворить (нет, не вынести, а вытащить, да за патлы, по грязи, да в грязь...) из пантеона Веры и Суеверий за «101-ый километр» Добра и благости?».

Посмотрите (пролистайте — благо, что «паутина» это позволяет. Кстати, чем WWW не новый, и такой борхесовский, персонаж новой редакции «Бестиария») средневековые «комиксы» монашеских манускриптов (об этом очень здорово пишет Умберто Эко, да и Лоуренс Норфолк не чужд) — какой богатый выплеск фантазии из заканонизированных рамок религиозных догм и запретов: но — «во благо».

А в стенном шкафу, кто-то по ночам загадочно шуршит, и я знаю, что это не мышь....

«Он выкован в Толедо...», есть далее и привязка во времени, но, как это у Борхеса всегда бывает, и конкретные время и пространство, да и действо (тревожащие вечно: что? где? когда?) теряют свою постоянную прописку и в магия текста растворяет их во всей Истории, и размывает по поверхности всей Земле (создавая смысловой Алеф конкретно взятой вещи, вернее его платоновского архетипа) .

Клинок, образ клинка — это нечто священное для Борхеса, это один из смысловых узлов его прозы и поэзии: мужчины и их любовь и вражда, танго, куманьки, воспоминания и сны.... Всё это без клинка для Борхеса немыслимо.

Есть и экзистенциальная ноты несбывшейся надежды: «... а годы идут и проходят мимо...»

И непреходящая тяга — взять в руку клинок.... Ведь вечный символа оружия не предательский камень Каина, а лезвие ножа — и мстящего, и защищающего, и берущего...

El puñal — влажные звуки, как капли крови... А праведной, неправедной — забота не его: сталь по ту сторону Добра и Зла — она клинок!

»...художник, имени которого я не запомнил, вдруг увидел то, чего сначала мира не увидел ни один живущий...»

Прекрасное определение художника и сути творчества.

А тот, не запоминающийся художник, — Claes Oldenburg ( Клас Ольденбург), американский скульптор шведского происхождения, автор инсталляций и скульптур (и «пуговица» одно из самых камерных его «ваяний»). Сам же памятник пуговице находится в столице штата Пенсильвания, Филадельфии, в самом центре кампуса Университета Пенсильвании, перед зданием библиотеки Van Pelt-Dietrich Library: белая, расколота по краю одного из четырёх отверстий (не по центру!), сложившись невысоким «шалашиком», диаметр «пуговички» где-то метров пять. По легенде, пуговица принадлежит Бенджамину Франклину, забронзовевшему неподалёку на бронзовой скамейке, с бронзовым листом, который с улыбкою читает присевшему навеки голубку....

Одно из студенческих поверий (не раз, мне верится, проверенное:)): секс под пуговицей (тем более размеры позволяют) перед экзаменом противодействует провалу не сдачи оного.... Ну, они американцы, им видней:)

Борхес, безвозвратно ослепший, — в Ирландии — «...древние и великодушные тени не хотят, что бы я посмотрел на Ирландию...». Борхес подтрунивает над собой, перелагая ответственность за свою слепоту на божий промысел, но тем самым и бросает мостик к Гомеру, обращаясь к новому Улиссу, 38-летнему дублинскому еврею Леопольду Блуму, оправившегося, по прихоти Джеймса Джойса, в свою одиссею по улицам Дублина 16 июня 1904 года в восемь часов утра.

Борхес слеп, но «с благодарностью вглядывается в историческое прошлое», где бродят необозримые тени: Эриугена («для которого вся наша история — лишь долгий сон Бога»), тень по имени Джордж Беркли («считавшего, будто все мы в неисчислимых подробностях снимся Богу»), тени Уайльда, Веллингтона, Йейтиса, Джойса, Мура...

«Ирландия — земля добрейших людей, истинных христиан, одержимых непонятной страстью во всём быть ирландцем...»

Так же, как и Борхес, одержимый непонятной страстью во всём быть Борхесом.

А Круглую Башню, в которой «монахи сохранили для нас от чёрных времён греческий и латынь», руки Борхеса смогли нащупать! — а значит и «прочитать» азбуку Бройля неровных камней и шероховатых швов...

Борхес слеп, но, перефразируя самого Борхеса ( и героя одного из его стихотворений слепого пирата Пью): «я горд каждой книгой, зачитанной мною до дыр«! А ведь библиотека Борхеса -это Вавилонская библиотека, в которой он когда-то и подсмотрел, не доступные ему сейчас, ирландские иллюстрации.

Этот сон, приснившийся Борхесу в Германии, потом перетечёт в его следующий сборник «Порука», сменив при этом место прописки (или регистрации:)) — «Сон, приснившийся в Эдинбурге»...

СОН, да-да, вот так — с большой буквы — это тот Протей, один единственный, который возвращается нам еженощно (или даже в дневной полудрёме), находя для своего воплощения, каждый раз, какие-то новые «сонные«архетипы — ведь есть, наверняка, Вселенная Снов, их полный каталог (как Борхесовская Вавилонская библиотека) — идеальные образцы, с такими же платоновскими бирочками (как человек, что приходит в современный мир с биркой на ноге и уходит так же...) и, при неминуемых повторах, привносит нечто новое, новое прочтение, новую режиссуру. Ведь и в «Гамлет», как в реку Гераклита, не входят дважды....

Так и англо-саксы, когда-то, устремились через Пролив, ещё не бывший Ла Маншем, к столь лакомому острову, не бывшего ещё Англией, что-то и кого-то теряя. Так и германский Сон, в своём «набеге», теряет Аахен — самй западный немецкий город, в котором нашёл свое успокоение Карл Великий; где-то тонет или растворяется в тумане Aarón, из племени Levi; не терпят повтора абракадабра и Абракас...; не снятся больше имена Шекспира (а имя Бёрнса так и не приснилось...) и Кеплера...; видать не климат в Шотландии и для Zwitter (бисексуал, гермафрадит) — но эту «песню» подхватили истинные арийцы из группы Rammstein :); сгинул в никуда, видать к тому времени исчерпав отмеренное ему число, и образ города Монтевидео....

»...когда отмеренное исчерпается, и буквы, и цифры, написанные мелом, не исчезнут немедленно...» — А это Борхес о чём, в эпилоге, не одевшем клетчатый килт?

Хенгист (с др. анг. — жеребец) — легендарный первый король Кента, а перед этим (история имеет свойство разворачиваться во времени, как свиток, по мере его прочтения :)) предводитель наёмной дружины анго-саксов, которых Вортигерн, кельтский король Британии первой половины V века, пригласил для борьбы с пиктами.

Мог ли предвидеть кельтский король «ночь длинных ножей», когда славно поработали саксы своими скрамасаксами — тяжелыми и длинными кинжалами: не оплатив наёмникам их победы, кельты тоже пали на пиру, на который Хенгист пригласил дружину Вортигерна, при этом приказав перерезать всех, кроме самого Вортигерна....

Но это потом, а сейчас, год 449, и дружина Хенгиста «на веслах, без компаса и парусов» пересекает гладь пролива из родной Ютландии к острову, «который ещё не назван Англией»...

И даже самому Хенгисту ещё не известно, что ему положено судьбой стать основателем «...величайшей империи, и чтобы потом спели Шекспир и Уитмен, чтобы покорили моря корабли Нельсона, для того, чтобы молчаливые Адам и Ева удалились, взявшись из руки, из Рая, который они потеряли...»

В сборнике «Иной и прежний» у Борхеса уже было стихотворение «Сакс (449 г.)», Hengist quiere hombres (449 A. D.) его продолжает, дополняет и объясняет: если там шла речь о «неизвестном герое», воине-саксе, то сейчас дошла очередь и до его легендарного предводителя, заложившего первый камень в фундамент «владычицы морей».

Фантастическая новелла о любви, насквозь пропитанная мифологией, историей и мистикой.

» Hann tekr sverthit Gram ok leggr i methal theira bert» («Он берёт меч Гарм и кладёт его обнажённым междусобой и ею»).

Цитата из «Саги о Вёльсунгах», ставшая эпиграфом новеллы Борхеса «Ульрика в 1975 году и эпитафией на реверсе надгробного памятника Борхесу, на женевском «Кладбище Королей», в 1984... и, у самого подножья этой же стороны камня «De Ulrica a Javier Otálora» («от Ульрики Хавьеру Оталоре»)...

Новелла — как зеркало платонических отношений (закончившихся всё же браком за два месяца до смерти Борхеса) между Борхесом (колумбийским стареющим профессором Хавьером Оталора из новеллы) и Марией Кодама (Ульрикой — героиней новеллы), дочерью японского архитектора, переводившей исландские саги (мистика уже начинается с того, что Мария появляется в доме Борхеса года через два после написания новеллы:))

Мистика не только вой волка (последний волк пал от руки старого охотника уже несколько столетий назад — об этом есть стихотворение Борхеса в сборнике «Атлас»), но и....

«Я не сделал ошибки, спросив, любит ли она меня».

Один из французских критиков отозвался об Анри Мишо так: «...он из тех кто мешает жить...»

Широко известен на «Западе» и практически неизвестен в России, вот только в 2004 «Симпозиум» выпустил, в серии «EхLibris» прекрасный томик Мишо «Портрет А.» В советское время понятно: «проклятие Хармса» — очень много и стилистических и тематических параллелей и в смыслах, и в эстетике — между Мишо и Хармсом — а, значит: запрет. А, сейчас, почему не переводят и не издают? — скорее «излишне интеллектуален» — нет в России рынка (даже, вышедший наконец 5-ый том Сигизмунда Кржижановского, «скатился» до тиража 2000 экз...., что уж тут о «неизвестных французах»: Кремль не надо было жечь...:))

Писатель (поэт, прозаик, художник) великолепный, жаль что доступен только фрагментарно. А «Дикаря в Азии» рекомендую всем, особенно часть «Дикарь в Китае», — небольшой пример: «...хитрость в Китае никак не связана со злом:она повсюду...», — Мишо удалось заглянуть в «широко прикрытые китайские глаза» :).

P.S. Джим Джармуш начинает свой великолепный фильм «Мертвец» эпиграфом из Анри Мишо: «Желательно не путешествовать с мертвецом»... («Ночь с Болгарами» из сб. «Некий Перо»), опрокидывая затем зрителя в чёрно-белое пространство мистического вестерна.

Так и тексты Мишо (и проза, и поэзия), да и его графика, утвердившись в истории литературы, превратились для более молодого поколения читателей, применяя сегодняшнюю терминологию, в «интеллектуальный винтаж», в стилистике чёрно-белого гранжа :).

Казалось бы, кому сейчас может быть интересна какая-то гностическая ересь, возникшая на рубеже первого и второго веков в Александрии? Но она заинтересовала Борхеса, а значит, и многих его читателей. Потому что Борхес говорит не о ереси (подобно древним богословам), он комментирует космогоническое построение, которое само по себе оказывается весьма занятным. При этом Борхес не становится на позицию критика-интеллектуала, несколько свысока взирающего на наивную архаику. Напротив, он с большим уважением, даже некоторым пиететом относится к любым, странным, на наш сегодняшний взгляд, попыткам осмысления мироздания. Его искренне интересуют мотивы, логика и общекультурные следствия таких построений. С. Лем написал где-то, что несмотря на грандиозные успехи современной науки, мы всё же вряд ли будем свидетелями интеллектуальных прорывов такого титанического масштаба, как, например, тот, что впервые отождествил Солнце и маленькие огоньки в ночном небе, называемые звездами. Вероятно, Борхес, в своем оправдании Лже-Василида тоже отчасти следует этой мысли.

Борхес известен (среди прочего) как мастер художественно-эстетической миниатюры. В данном случае перед нами миниатюра–эссе, причем, одно из самых глубокомысленных и остроумных. Борхес изящно демонстрирует, что приписываемые на протяжении всей истории Богу атрибуты, есть результат культурного процесса, равно справедливого как в отношении божества, так и в отношении любого другого «идола» культуры, например, Шекспира. Можно было бы назвать этот текст «атеистическим». С другой стороны, для Борхеса Культура – источник всех возможных смыслов, а потому Культура и Бог – синонимы.

»...в этот момент я безошибочно почувствовал своеобразное послевкусие ночного кошмара и проснулся...» — именно эта строка становится эпилогом к этой прозаической зарисовке, названной Борхесом «Кошмар».

Тема сна, да и обитающих в них ночных кошмаров, одно из постоянных тем Борхеса — новеллы, эссе, лекции, рифмы..., сны. Сон — одна из реальностей существования Борхеса: раскрепощенные «игры разума»? — или же изнаночная явь? И, как всегда и всюду у Борхеса, неоднозначность: ветвящийся лабиринт — бесконечные кошмарные мелочи и подробности, уводящие всё дальше и дальше, пока, заботливо прихваченный в сон кусочек мела полностью на растворится на шершавых камнях, предваряющих очередной провал поворота...

Мелочей в текстах Борхеса нет по определению (Борхес:)) — это очередное магическое слово, которое, если в него вчитаться обрушивает воображение (как часть сознания) в «чёрную дыру» (рекомендация не путать её с «чёрным бубликом» Виктора Пелевина не срабатывает — ведь суть-то одна :)) кошмара, или же заставляет беспомощно барахтаться в его его кошмарном вязком «саргассовом море».

Кошмары — «летучие голландцы» наших снов — и Борхес знал об этом. Быть может, сейчас, он один из их капитанов:), тем более, вернёмся в зарисовку: «...в его лице было что-то татарское, оно заканчивалось чёрной конической бородкой..., и эти прищуренные насмешливые глаза...» — Джонни Депп? — в своей пиратской ипостаси? — в 1984 он был только на подступах к актёрской карьере — но, сны, сны Борхеса.

Хайде Ланге, высокая (что для Борхеса, по свидетельству друзей, было синонимом красоты), гибкая и рыжеволосая, скандинавского происхождения.... До неё жгучую страсть в Борхесе разожгла её сестра Нора, но вышла за другого.

Хайде Ланге (и история любви Борхеса к ней), проскользнула в новелле «Конгресс», где она введена под именем Беатрис Фрост (смыслы в переводе с английского: мороз, холодность, фиаско....:)) : «...спустя несколько вечеров мы стали близки. Я предлагал ей руку, и сердце, однако Беатрис ... хранила верность заветам Ибсена и не желала связывать свою свободу...»

Но, даже спустя 45 лет продолжает возвращаться, даже после смерти, в сны Борхеса. «....с тонкими чертами и рыжеволосой шевелюрой...»

Скорее всего, Борхес и сценаристы «Банд Нью-Йорка» использовали теже источники, потому и получилось нечто похожее.

У Борхеса — это история превращения мальчика из приличной еврейской семьи в опасного убийцу, о его взлете и падении.

Интересно написанная криминальная миниатюра, своеобразный предшественник «Однажды в Америке» и «Банд Нью-Йорка».

«Милонга Кинжала». Милонга — предшественница танго, более быстра в своём ритме и по своей экспрессии более подходит для скоротечной схватки поножовщиков.

«Я получил его в Пехуахо,

Из щедрых рук,

Ещё ни что не предвещало,

Что возвратится время Розы вдруг....»

Время Розы? — это отсылка в великолепный рассказ «Мужчина из Розового кафе». В стихотворении «Танго» (как в своё время «ангел ворующий» и убийца Франсуа Вийон бросал в вечность : «...где ныне прошлогодний снег?...») Борхес вопрошает о былых временах:

«Где вы теперь? — о тех, кого не стало,

Печаль допытывается, как будто

Есть область мира, где одна минута

Вмещает все концы и все начала.

Где (вторю) те апостолы отваги,

Чьей удалью по тупикам окраин

И пригородов был когда-то спаян

Союз отчаянности и навахи?...»

и дальше:

»...Уходит мифология кинжалов.

Забвенье затуманивает лица.

Песнь о деяньях жухнет и пылится,

Став достоянием сыскных анналов...»

Но это танго, а милонга быстра:

»...но рукоятка без креста,

из дерева и кожи,

о чёрном лишь мечтает сталь:

сны тигра гложут, гложут, —

мечтает, всё мечтает о руке,

что выхватив, спасает от забвенья...»

И, в последних стоках, магия слов, дарующая клинку надежды:

»...не истязай себя кинжал —

я возвращаюсь в время Роз.»

«Змей Митгарда»

Бессмертный эпос скандинавской мифологии, бессмертный — до дня Последней Битвы (Рагнарёк) , когда старший сын Одина, Тор, убив Мирового Змея Митгарда, гибнет и сам, и гибнет Мир (со всей своей космогонией)....

Порождение злокозненного Локи — Локи, странствуя по свету, забрел как-то в Йотунхейм и прожил там три года у великанши Ангрбоды: проведённые с ней «1000 и одна ночь» ( вот только кто кому рассказывал сказки? ) даром не прошли: за это время великанша родила Локи (да, как оказалось, и всему Срединному миру, ему на погибель) трёх детей: трёх отвратительнейших тварей — гигантского волка Фенрира, исполинского змея Ёрмунгада (Митгарда), и девочку Хель, которая, став повелительницей ада, произвела на свет кучу мерзких исчадий.

Так Борхес начинает:

«Бесконечное море. Бесконечная рыба, зелёная

Змея космогонии, объявшая и зелёное море и землю

В непрерывном кружении, пастью впившись

В собственный хвост, издалёка пришедший —

С другого света конца . Могучим кольцом...»

А так Борхес оканчивает:

»...Его вооброжаемиый образ пятнает и нас.

На рассвете я это увидел в кошмаре.»

Кошмарные сны языческих космогоний, с эпилогом:

»...Нависнет невообразимой тенью

Над побледневшею землёй в тот День

Волков взъяренных и в отблесках агонии

Тех сумерек, каким названья нет...»

«Философия в картинках» — такой можно дать подзаголовок и «Атласу» в целом, и данному абзацу-эссе в частности. «Метафизический комикс» — фотография румяной французской булочки (съешь меня:)), с блеском прокомментированная Борхесом: в одном абзаце и вся философия Китая — «...китайцы думали, думают и будут продолжать думать, что каждой вещи на земле есть прототип в небесной глубине...», и вся философия Запада: позвольте, это же — и архетипы Платона! Вот оно — рукопожатие двух мировоззрений, казалось бы непримеримых философских школ, Запада и Востока, — в парижском отеле! И зрение тут не при чём, что бы увидеть — всего лишь надо мыслить. (Как Борхес:))

«По наблюдениям (и размышлениям) Спинозы, каждая вещь хочет длиться в своём естестве (достигнуть недостижимых высот и свойств архетипа): тигр хочет быть Тигром...»

Но, — эта булочка: «Она достаточна самовлюбленна, чтобы думать, что есть другая — её прототип...» Бунт на корабле? Или же, как Борхес и решил, — она и есть небесный Прототип? — на суд читателей....

Ещё одна монетка, истёртая неоднократными прикосновениями, извлеченная Борхесом из копилки памяти — ностальгический стикерс (наверное так будет более правильно перевести испано-итальянскую гремучую смесь названия: «оторванная наклейка»). Трепетная ностальгия Борхеса по поножовщине (вспомним и сборник «Эваристо Каррьего» и главку «Так это бывает в нашей Америке» из ставших апокрифом новеллы «Преступных дел мастер Монк Истман», и шедевр всех времен и народов «Мужчина из Розового кафе», и...)

Ностальгия «современника револьвера, винтовки и загадочного атомного оружия...» по «... Зоне между залежами кладбища и желтыми стенами тюрьмы, названной когда-то Огненной Землёй, и и выбранной жителями пригорода для поножовщины».

«Апокрифические тени той бедной и далёкой мифологии...»

Прозаический шансон? Да, если это один из уровней многомерного пространства текстов Борхеса: начнешь, перечитывая, вчитываться и..., — на тебе: и Сцилла и Харибда, и..., — бесконечная схватка двух «куманьков», как один из аргентинских архетипов Платона.

Быть может, колоде карт этого «Атласа», это — джокер (или семёрка пик:)).

Что наша жизнь? — дары:

«Невидимая музыка ему дана,

подарком времени, во времени исстаяв,

вещь страшная, любовь и красота

трагедией пред ним, как дар, предстала.

как дар ему позволено узнать

одну единственную в мире

и лунный лик, как тайну, открывать —

и лунной алгеброй созвездия исчислить...»

И далее Борхес продолжает : «Был дан ему позор....», и то всё остальное, что и есть жизнь — это как в детском стишке: «из чего же, из чего же, из чего же, сделаны наши мальчишки...», — но сквозь призму долгой и вдумчивой жизни и слогом Высокой Поэзии и Большим Поэтом.

Борхесу есть о чём сказать, — осталось услышать: его поэзия так же многомерна, как и проза.

Стамбул — Константинополь — Византия....

Греческая колония, сделавшаяся независимой республикой, взята Дарием, отбита спартанским генералом Павсанием (кстати племянником Леонида, обессмертившего Фермопилы),....затем столица Римской Империи, а после её заката — столица Византийской Империи, с 1453 г. — столица Османской империи... Царьград, с русскими щитами на воротах...

И рассказ об Истории (а этот город — История как минимум в кубе) Борхес начинает с кажется совсем другой истории: «Карфаген — самый очевидный пример оклеветанной культуры...» (где Карфаген — там Ганнибал, современник Жёлтого Императора Поднебесной, воздвигшего Великую стену и предавшего огню предыдущую история, устроив костры из всех библиотек) — тем самым Борхес вовлекает в два своих абзаца историю практически всех Великих Цивилизаций! И продолжает: «..о которой знаем лишь с предвзятых слов врагов...» И переводит, словно кальку на Стамбул: жестокость турков (фанатичного ислама), после жестокости неоднократных Крестовых походов?

Золотой Рог, Босфор, скандинавы и саксы, как основа императорской византийской гвардии — Англия и Гастинг...

История.

История, по сравнению с многими иными у автора, легка и непринуждённа. Читается без лишнего напряжения. Однако, финал это компенсирует. Всегда интересно УЗНАТЬ! Но и процесс познания нельзя недооценивать

История, похожая на маховик: он движется, движется сам по себе, не приглашая никого, но и не отталкивая. Идея безгранична, бездонна, безвременна. Кто откажется от того, что у него есть, так называемая, фишка. Про иного мы скажем: «У него тараканы в голове, бзик.» Зацикленность на чём-либо порой удерживает на плаву, в реальности или вне её. Магия вещей непознанна, но улавливаема. И немаловажно, что в каждой культуре свой За(х)ир.

«В последнем сумраке и скрыт, и сер...»

В восемнадцатом веке, в горах Шотландии, был убит последний волк Англии (не вдаваясь в интриги политического раздробления острова). К сожалению, он не принадлежал к бессмертным из рода Мак-Лаутов, не помогло ему и знакомство с Одином и Тором: «...уже отлита Смерть, И плотно вбита в ствол...». Убил «один старый человек», отравив тем навсегда свою душу воспоминаниями (если душа, всё таки, бессмертна).

У Николая Гумилёва, пророческие строки:

«Он стоит пред раскаленным горном,

Невысокий старый человек.

Взгляд спокойный кажется покорным

От миганья красноватых век.

Все товарищи его заснули,

Только он один еще не спит.

Всё он занят отливаньем пули,

Что меня с землею разлучит.

Кончил, и глаза повеселели.

Возвращается. Блестит луна.

Дома ждет его в большой постели

Сонная и теплая жена.

Пуля, им отлитая, просвищет

Над седою, вспененной Двиной,

Пуля, им отлитая, отыщет

Грудь мою, она пришла за мной.

Упаду, смертельно затоскую,

Прошлое увижу наяву,

Кровь ключом захлещет на сухую,

Пыльную и мятую траву.

И Господь воздаст мне полной мерой

За недолгий мой и горький век.

Это сделал в блузе светло-серой

Невысокий старый человек.»

Быть последним — горчайшее одиночество безысходности. И уже в башне подписан королевский рескрипт. Хищник? — да: жестокий и умный — но последний... Разум дан хищникам. Кто или Что опровергнет мысль, что на человечество, как на последнего хищника не Галактики, но Вселенной, подписана лицензия, на отстрел? — Теми, кто над нами. «...повиснуть серой шкурой над камином?»

»...в последнем сумраке, и скрыт, и сер...»

Господа, снимем шляпы — он БЫЛ достойным врагом...

«Я его помню (я не в праве произносить это священное слово, лишь один человек на земле имел на это право, и человек тот скончался)...» — этими словами начинает Борхес свою чудесную историю «хронометрического Иренео Фунеса».

1942 год — весь мир «внимает ужасам войны», Борхес пишет эту новеллу, Норберт Винер пишет свои «кибернетические этюды».

Краткая (чудеса — это вообще очень жестокая вещь, требующая скорой и полной расплаты) история человека, восприятие и память которого были безошибочны. Помнить всё — до мельчайших подробностей: каждое облако и каждую прожилку листа, как матрица (вот он — Норберт Винер, и вся кибернетика с идеей искусственного разума: оказалось, что помнить всё — это так мало: надо быть способным мыслить — «мыслить — значит забывать о различиях, обобщать, абстрагировать...») Уметь мыслить... — как правило, все чародеи и кудесники мнемотехники дальше (или выше) сцены или арены на «забираются» — «надо уметь мыслить» -хоть матушка Природа и щедра, но: «не два гриба на вилку» :).

Невыносимая жизнь, когда даже сон не отдых, а подробнейший кошмар дотошных воспоминаний: сродни вечной бессоннице...

«Два или три раза он воскрешал в памяти по целому дню, ... только каждое такое воспроизведение требовало тоже целого дня.» — Джеймсу Джойсу, для подобного эксперимента потребовалось несколько лет: «Улисс»..., Йену Бэнксу («Шаги по стеклу»), для нескольких часов — несколько месяцев (или тоже лет?) Тем более якобы ирландские корни Иренео — «говорят, будто его отец...О`Коннор».

«Здесь то, что нам оставили кинжалы...»

Вновь Борхес обращается к «великому и звонкому» имени Цезаря, который, дерзко посягнув на Республику, превращает её в Монархию, который превращает воинское звание император (присуждаемое легионами — на поле битвы, и только воинами! — полководцу-победителю после блистательной и триумфальной победы) в Императора. За эту узурпацию власти и гражданскую войну он теперь «...мёртвый человек, что звался Цезарь...» Но власть всё же перешла, — конечно же через войну — к заблаговременно усыновлённому им Октавиану, назвавшего себя впоследствии Августом. Великая Римская Империя....

Цезарь «.... чья тень громадой упадёт на все века, что будут.»

»...бойся данайцев, дары приносящих...», вот такая закамуфлированная, — и такая лавкрафтовская, по духу! — мысль осеняет меня всегда, когда я перечитываю эту «путевую заметку Хорхе Луиса Борхеса. Какое хитросплетение имён и смыслов: Платон, Плотин (европейская культура, по Борхесу, да и не только, выросла из греческого хитона :)), Паскаль: любое изображение лишь тень тени.... И поразительное — тотем, варварское изваяние «сосланное на чужбину«! (дар правительства Канады, которое далеко «чужое» этому «безымянному, грубо сработанному божеству»)

Что он делает, тотем в ссылке, на чужбине? — «втайне ждущий мифов, племён, заклятий, а может быть и жертвоприношений...»

А ведь и в Питере, у нас: и сфинксы, и —

«Китайские драконы над Невой

Раскрыли пасти в ярости безвредной.

Вы, слышавшие грохот пушек медный

И поражаемых боксеров вой.

Но говорят, что полночью, зимой,

Вы просыпаетесь в миг заповедный.

То чудо узревший -- отпрянет, бледный,

И падает с разбитой головой.

А поутру, когда румянцем скупо

Рассвет Неву стальную озарит,

На плитах стынущих не видно трупа.

Лишь кровь на каменных зубах горит,

Да в хищной лапе с яростью бесцельной

Один из вас сжимает крест нательный.»

Это Георгий Иванов, почти сто лет назад. Вот он, Серебряный век!

Что делать? Слово Борхесу: «...как его чтить, неизвестно; тем больше причин мечтать об этом в смутных сумерках.»

Место действия новеллы переносится в Индию. Никаких точный имён, административных наименований. Только общая картина: исчезновение представителя власти, его поиск, рассказ старца на пороге дома, в котором что-то празднуется: люди выходят и заходят, кратковременно прерывая историю. Начинается изложение с описания необычного кинжала: как он попал к рассказчику? Бездонно творчество Борхеса. Ответы в процессе поиска, хотя автор и вопросов то напрямую не задаёт.

Автор взял статью из Британской энциклопедии и создал очень неплохой рассказ о бессовестном мошеннике (точнее, о мошеннике и големе, которым он умело руководил).

Рассказ о наглой лжи, которая и не думала рядиться в одежды правды, и которая сработала именно в силу своей чудовищности.

Мрачная и жестокая почти легенда о подлом убийце и мошеннике, организовавшем необычный бизнес.

В рассказе есть что-то готическое — написан он очень хорошо, чтение захватывает.

Муки совести тяжелы. Так ли радостна жизнь, если можно избежать возмездия, всего лишь открыв глаза? Герой страшится врага и какое-то количество лет скрывается от него — так ли хороша его судьба. Так ли спасительно пробуждение?

Судьба Педро Сальвадореса трагична, но, очевидно, не единична в своём роде. Пердставить невозможно: не то, что привело его в подвал, ни то, что его там держало 9 лет. Сам автор не в силах понять символизм произошедшего, в чём признаётся в конце. Понимание доступно пережившим. Но, наверное, недоступна возможноть понимания.

Рассказ ключевой для понимания иных произведений, связанных с магией зеркал. Сущность отношения автора к ним, а также ужасная история впечатлительной девушки. Только вот Борхесу всё-равно на девушку, и нет — на зеркала.

Либо это очень жёсткая пародия, либо глубочайшая философия.

С одной стороны, приятно читать историю Родины автора, передаваемой с такой заботой, уважением. С другой, тяжело осознавать горечь итогов: жизни старейшей женщины и дочери забытого героя (именем которого названа улочка за кладбищем — вот ведь отношение властей к истории!), для которой торжество, возможно, представилось захватом.

При этом складывается впечатление, что это и подведение итогов жизни самого Борхеса. Что он для страны и что она для него?

Сначала остаётся ощущение горечи от того, что не рассказчик стал представителем Аргентины. Его оппонент не вызывает сочуствия. В этом, видимо, пристрастность Борхеса. Но не в этом суть. Расчитывая узнать подробности встречи двух Освободителей, на страницах встречается история полемики (тонкой, по-восточному непрямолинейной). Но посыл о победе воли над словом, победе того, кто больше хотел этого, вовлечение в спор Шекспира и Шопенгауэра, а также самих Освободителей, настраивает на домысливание, продолжение разговора, внутренюю беседу с собой.

Прочитала в переводе И. Бабкина с фамилией героя Гладек и наименованием «СОКРОВЕННОЕ чудо». Эпиграф об усыплении на сто лет воспринимается иначе после прочтения. История замечательная, дающая надежду, веру в чудо, в отсутствие значения времени, смерти.

СОКРОВЕННЫЙ, согласно Большому толковому словарю, не только хранимый в глубине души, в тайне; но и составляющий внутреннюю сущность чего-л. Незаконченное произведение и составляет такую сущность героя. Никто не знает, на что способна секунда до смерти. Возможно, что она станет последним ГОДОМ жизни писателя. И когда упавшая на лицо капля потечёт, сокровенное будет исполнено. А значит и физическая сущность перестанет составлять ценность для автора. Но кто-ж знает наверняка?

Можно сказать, что это военная драма отдельно взятого человека, не отличившегося храбростью в бою. Ведь врождённая и неискоренимая трусость не помешала ему ещё дважды пережить свой позор, своё предательство. След его поступка навсегда остался с ним. Рассказ, начинающийся как ровное изложение биографии, к концу превращается в трагедию: трусливой души, погибшего человека, бессмысленной войны (недаром в середине текста делается горькая заметка об этом). Но самое удивительное: автор не осуждает труса.

Арсений Тарковский, поэт от Бога, последний представитель Серебряного века русской поэзии, загнанный в рамки переводчика-поденщика, написал: «о, восточные переводы, как от вас болит голова...» Быть Поэтом — легко?

Ответ Борхеса, уходящий или уводящий в сослогательность, однозначен:

»... Мои инструменты работы — унижение и тревога;

Вот бы я родился мертвым.»

А ведь «Поэт заявляет о своей известности» (El poeta declara su nombradía): «Купол небес — Пантеон мой славы...» — но это начало. Эпилог — выше...

Подведение итогов к 50-ти летию: «...смерть изнашивает меня непрерывно.»

О ежедневных и ежечасных потерях: что-то постоянно теряем («..земную жизнь пройдя до половины...» — в роду у Борхесов как-то привычно было доживать до ста...): видим в последний раз, читаем в последний раз.... Постепенно, смерть забирает всё..., и что в «сухом остатке»? — посмертная слава? Позвольте процитировать Сигизмунда Кржижановского: «Посмертная слава: громыхающая «телега жизни», едущая дальше порожняком.»

Это первое стихотворение Борхеса с этим названием «Пределы», позже он вернётся к этой теме и опубликует другой вариант, более развёрнутый, в сборнике «Иной и прежний», 1964.

Он к этой теме возвращался, вернее обращался, неоднократно и в прозе, и в стихах, но более всего наверное во снах: «...смерть изнашивает меня непрерывно.»

Le Regret d'Héraclite

Yo, que tantos hombres he sido, no he sido nunca

aquel en cuyo amor desfallecía Matilde Urbach.

Так это написано Борхесом. Не больше, не меньше, чем взгляд Гераклита на самые прекрасные реки — реки любви. Название на французском, текст на испанском, имя на немецком, смысл — вселенский (греческий:)) — Борхес!

Вот вольный и несовершенный перевод:

Сожаление Гераклита

Я, столь раз бывший мужчиной, не был никогда

тем, кто сил лишался Матильдой Urbach.

Да, последний слог — bach — ручей! (куда Гераклиту без водных стихий :))

В интернете есть голос Борхеса, читающего этот шедевр — фонограмма 13 секунд....

Методы изощренного оскорбления — «это приёмы шулера, который полностью доверился таинствам колоды, приняв покровительство продажных карточных богов о двух головах».

И Борхес, вкратце преподносит «азбуку злословия», «буквы» которой ввергают оппонента «в пучину унижения», как правило, при поразительной банальности самой критики. Парадоксы смешного не дружат с логикой и никогда и не дружили: смешное в плоскости абсурда и не подсудно логике! Опровержение сатиры разрушительно для подзащитного — вспомним череду таинственных убийств в романе Умберто Эко (совершаемых по наущению слепого старца Хорхе :)): из-за чего? — что бы скрыть/уничтожить вторую часть «Поэтики» Аристотеля: о смехе и комедии.... Очень много для разработки этой темы сделал и «простой советский бухгалтер» Михаил Бахтин — зачитаешься....

Приёмы подобного «шулерства» и вскрывает Борхес. В том числе и формальные приёмы игры, непременно основанной на недоразумениях и путанных доказательствах. Игра в подмены.

По Борхесу, о сатире, резюме:«..её метод — ведение софизмов. Её непреложный закон — спонтанность (вспомним ещё одного русского, Василия Налимова, и его «Спонтанность сознания» :)) и проворство вымысла. Чуть не забыл — сатира непременно должна сохраняться в памяти.»

Вот такую историю поведал с кафедры ректор Олби, в новелле Борхеса «Абенхакан Эль-Бохари, умерший в своем лабиринте»...

Лабиринт — «кощунство, поскольку запутывать и ошеломлять подобает лишь Богу, но не людям.»

Два взгляда на лабиринт: по-вавилонски (ох, уж эти разноязыкие строители :)) и по-арабски (пою, что вижу) — рукотворный и созданный провидением Божьим. («Слава Тому, кто не знает смерти!»)

Но есть ещё и «русский путь», на мой взгляд самый страшный, круто замешанный на тесной клетушке «квартирного вопроса» — Сигизмунд Кржижановский «Квадратурин». Слово автору: «...кричать в пустыне заблудившемуся и погибающему и бесполезно и поздно: но если всё же — вопреки смыслам — он кричит, то, наверное, т а к .» А как? — настоятельно рекомендую прочесть!

А, Хорхе Луис Борхес, на одном из языков Вавилонской библиотеки, — л а б и р и н т.

Итак, экспозиция: Англия, первая мировая, провал германского агента.

Преследуемый, он же немецкий шпион, — китаец; преследователь — ирландец на службе у англичан, «человек, которого обвинили в недостатке рвения, а то и в измене...» ; интрига — полнейший цейтнот:

как «докричаться», имея лишь 40 минут форы, до берлинского «шеф», «презирающего людей моей крови», в своём унылом кабинете изучающим газеты? как передать ему точное место дислокации британской артиллерии? «доказать этой варварской стране, что желтолицый может спасти германскую армию...»

Загнанный в угол китаец? — быть такого не может: «осознание собственного ничтожества скоро перешло в какую-то утробную радость» — есть-есть у любого китайца тайное оружие: величайший военный трактат всех времён и народов «Сунь-цзы» с приложением колоды карт в 36 листов «стратагем», можно-можно перекинуться «в дурака«! Война — путь обмана..., — «...в слабости я почерпнул силы...» Практический совет всем шпионам, диверсантам и спецагентам: «исполнитель самого чудовищного замысла должен вообразить, что осуществил его, сделать своё будущее непреложным, как прошлое». Тлёновский не «хрёнер», но уже «ур» (объект, извлечённый из небытия надеждой).

Шпионский триллер? — отчасти: дальше лабиринты, и лабиринты, и Лабиринт Лабиринтов, который охватывает прошедшее и грядущее и каким-то чудом вмещает всю вселенную: вечно разветвляющиеся время, ведущее к неисчислимым вариантам будущего.... Но, об этом надо читать.

И какое мастерское «клеймо» на военное время: «...несколько фермеров, женщина в трауре, юноша, углубившийся в Тацитовы «Анналы, забинтованный и довольный солдат...»( вагоны пригородного поезда).

Китаец докричался.

История, требующая времени. На первый взгляд, она прямолинейна и проста. Поэтому нерельефна, невпечатляюща. Но ведь это Борхес. Обдумывая текст, начинаешь видеть в нём «ответвления»: сущность поступка не вписывается в жизненный уклад народа (фраза полицейского); недостойность поступка (в чём же?); личность кумира подростков сама по себе, относительно среды и героя; серый кардинал (более известный полиции). Возможно, это не всё — это ведь Борхес!

История вообще — история библиотек: это и первые пиктограммы, написанные кровью, на своде пещеры пальцем, на котором уже папиллярные узоры человека, это и сожжённые Жёлтым Императором все библиотеки Поднебесной, это и полыхнувшая огненным смерчем библиотека Александрии, основанной сыном Филиппа, использовавшим список «Илиады» как подушку, это и до сих пор не нашедшая своего читателя библиотека Ивана Грозного..., это и квинтэссенция всех библиотек — Вавилонская библиотека Борхеса (который сразу же, в предисловии к сборнику, делает оговорку, что не он первый автор этого сюжета): «Вселенная — некоторые называют её Библиотекой...» — соты бесконечного улья, где весь «мёд поэзии» одноглазого Одина (цена таланта) и не только: «Библиотека объемлет все книги».

Игра в слова, в пространство, время — в бесконечность: и слов, и книг, и смыслов — в комбинаторике бесконечного возможно всё, к в одной точке — вся бесконечность точек: так говорит математика. Об этом Борхес: «...Безбожники утверждают, что для Библиотеки бессмыслица обычна, а осмысленность (или хотя бы связность) — это почти чудесное исключение...» (не потому ли мы и одиноко так, затерявшись в бесконечности вселенной — одна из книг, с вполне осмысленным текстом).

И, ещё, — в одном абзаце авторского примечания к последнему слову новеллы, сразу два эмбриона, ещё не близких, рассказов Борхеса: «Книга песка» (вся Библиотека — один том из бесконечного количества бесконечно тонких страниц) и «Медаль» (непостижимая страница в середине без оборотной стороны)!

Попытка у бегству..., и не понятно: удалась ли? или это очередная ветвь игры? и не затянет ли свой шёлковый платок безмолвный душитель, с последним словом...

«Как все мужчины в Вавилоне, я побывал проконсулом; как все рабом; изведал я и всемогущество, и позор, и темницу...» Так скальды воспевали и подвиги конунгов, и «жестокую изменчивость судьбы». Поэма белым слогом. О чём? — «естественный отбор и эволюция Игры».

Да, эволюция Большой игры — лотереи, расписана, как алгоритм: от игры плебеев, до полноты власти Компании, когда игра стала «тайной, бесплатной и всеобщей». А в этом промежутке осознание, что «обладание монетами не всегда обеспечивают блаженство» и прибыльное изобретение — включают в список счастливых жребиев несколько несчастливых..... А дальше? — надо читать... (особенно разработчикам игр: всё пунктики, как подсадить на игру, привить зависимость — чем увлечь, что привить и что подавить...)

«Я уроженец умопомрачительной страны...» — бесспорно: город, жители которого кощунственно однажды замахнулись на башню до небес....

Компания, с большой буквы, Компания — подменившая и государство, и смысл жизни: «лотерея есть интерполяция случая в миропорядок, наличие ошибок не противоречит случаю, но, напротив, укрепляет его.»

«ибо весь Вавилон — не что иное, как бесконечная игра случайностей» — быть может последняя фраза безыменного игрока, «бывшего всем».

Согласен с duke — читать это эссе довольно сложно, но очень завораживает витиеватый язык.

Просто просмотреть эти три странички не получится — требует внимания, иначе ничего не поймешь

«Открытию Укбара я обязан сочетанию зеркал и энциклопедии...» Это не только мастерский комментарий и примечания к воображаемым книгам: сама новелла — и множество зеркал и великолепная энциклопедия (вернее вступление в энциклопедию — завораживающая аннотация, обещающая такое, что «дух захватывает».

Композиция новеллы (вернее, или скорее, её совершенство) завораживает (что поделаешь — магический реализм), содержание — настораживает (магический-то он магический, но всё же реализм: с неопровержимой, как нам, здесь на Земле, кажется, логикой построения мыслей и вложенных в них автором смыслов) и предупреждает (ведь выводы — они на поверхности): то это попытка мистификации, то это пособие (практически практическое :)) по построению «Третьего Мира», то ...

Рецепт «перестройки» в Третий Мир? Пожалуйста! И нет числа зеркал: то это ересиарх Укбара: «зеркала и совокупления отвратительны», то это литература Укбара: «имела фантастический характер... никогда не отображала действительность, но описывала воображаемые страны Млехнас и Тлён...» (а что это как не отражение действительности в зеркале воображения?), то это Иоганн Валентин Андрее, описавший вымышленную общину розенкрейцеров, впоследствии основанную другими...

«Всё прочее казалось весьма достоверным...» — первый принцип дезинформации — «было по стилю вполне в духе издания и (что естественно) скучновато» — это продолжается камуфляж.

Но, — «перечитывая, мы обнаружили за этой строгостью слога существенную неопределенность» — начало дешифровки. Борхеса вообще рекомендуется перечитывать! Такого обнаружишь....

Об обещанном предупреждении: «...достаточно было любого симметричного построения с видимостью порядка — диалектического материализма, антисемитизма, нацизма, — что бы заворожить людей. Как же не поддаться обаянию Тлёна, подробной и очевидной картине упорядоченной планеты?»

«Контакты с Тлёном и привычка к нему разложили наш мир».

Много написано и об антиутопиях, и самих антиутопий, но вклад Борхеса, этой самой новеллой, — фундаментальный.

Предоставим слово самому Борхесу: «труд составителя толстых книг, труд того, кто должен растянуть на пятьсот страниц мысль, полное устное изложение которой занимает считанные минуты, тяжкий и изматывающий, сродни безумному бреду. Лучше поступить следующим образом: сделать вид, что эти толстые книги уже написаны и предложить читателю из резюме, какой-то комментарий к этим текстам.»

Комментарий блестящий. И не только.

Да, о «толстой книге» «про это»: Умберто Эко «Маятник Фуко».

Существует ли Бог?

Прочитав этот рассказ можно получить разные ответы. Возможно, найдется такой читатель, для которого заветные слова: «ergo, Бог есть», прольют бальзам на душу.

А другому читателю покажется, что в рассказе содержится изощренная сатира, которой бы позавидовал сам Марк Твен.

Третий скажет что в рассказе присутствует скрытый символизм. Борхес многие годы изучал буддизм и часто пользовался символьным языком. Птица это атрибут Амогхасиддхи. Птица, как правило, олицетворяет собой символ свободы, символ души.

Вообще при большом желании, пропустив рассказ через собственное я, на выходе можно получить как самогон, так и розу Парацельса.

В этом рассказе каждый может найти что-то свое.

Есть ли цель у хитросплетенья?

Вероятно, у Борхеса был какой-то богоискательский интерес, это размышление о вечном вопросе.

Но вряд ли, он стал бы кому-то что-то доказывать или высмеивать.

Он писал и получал удовольствие от творчества, а позднее, раз-другой перечитал и ему понравилось то что написал.

Мне тоже понравилось.

Сущность этого микрорассказа не столько в реальных тиграх, сколько в сновидениях о них. Это не одно и то же (как в ином произведении Борхеса: равнозначный не значит идентичный), сожалеет автор. И даёт их отличия.

Что люди значат друг для друга? Дя кого-то — рентодатель, для кого-то притеснитель. Жертвы и убийцы, вещи и действия. Как часто мы говорим: «Вот я бы на его месте...» Вера в близость любимого человека делает реальным его воплощение в действиях, вещах. И какое дело любящему до того, что он воплощает убийцу.

История поиска: себя, Бога, Бога в себе, себя в Боге. И многого другого: абсолютный язык, чертёж Вселенной, разгадка пятен ягуара. И всё это вне времени в почти постоянной темноте пожизненного заключения.

Картина, рассмотренная с оборотной стороны, или с внутренней. Внутренней сущности героя. Как часто бывает с произведениями Борхеса, история для меня закольцевалась: разгадка вернула к началу. И прочтение приобрело реальные черты. И герой стал понятнее, ближе, мягче.

Борхес играет, вводит в заблуждение, убеждает, а потом открывает карты — и всё переворачивается. Никто не вызывает жалости — так сух язык изложения. Но главное о себе он узнает, « представ перед Богом до или после смерти». Открытие, ради которого стоит жить, творить. Как бы тебя не звали.

Что ещё может констатировать человек на склоне лет? Что его ещё трогает слово, желание, память о чём-то. Борхес жив, и так он нам это оставил.

Это история не просто часть биографии Хуана Дальмана. Это часть биографии местности, дух которой так и не удалось заглушить в себе герою. «Судьба может сквозь пальцы смотреть на проступки, но безжлостно карать за простую небрежность». Возможно, всё происшедшее с героем — кара (не только за небрежность на тёмной лестнице, но и за отложенный визит на Юг), но автор не губит его, он даёт ему шанс! Никогда не поздно вернуться к истокам (даже если их несколько).

Это задача от Борхеса надолго. Всё и всех в секте объединяет тайный обряд. Последнее слово текста даёт вариант ответа, что это (по мнению «нижтоже сумняшихся»). Но это не даёт отгадку! Ведь также многолико слово «Танинство», как и ТО, что приводится в конце. В тексте столько намёков, отсылок и примеров, что остаётся только выбрать для себя подходящее.

Виртуальный детектив. Отдалённые по времени события по-факту (но с мистическими элементами) передаются родственником погибшего. Но его друг-поэт не довольствуется фактами, он чувствует, мыслит (я бы сказала шире и глубже). И история приобретает иной (совсем не мистический смысл). Но кто-ж знает, может всё было по-другому (третий, четвёртый и т.д. варианты). При этом следование за героями (то века 20-го, то 19-го) по лабиринту оставляет стойкое ощущение присутствия.

Искания Аверроэса, на первый взгляд, в поиске определения, понятия слов. С другой стороны, это и искания сущности явления — театр. А также иллюстрация пропасти между культурами, ужасающая и непреодолимая на момент начала поисков.

Рассказ великолепен. Таинство сотворения, ответственность творца (родителя), облегчение, и боль унижения, и ужас (словами автора!) от осознания своей сущности и предназначения. Ощущение после прочтения — вроде как, следуя форме пружины, движешься, движешься...и вдруг пружина сливается в монолит. Последний абзац написан не прозой, стихом (хоть и не имеет его формы), я перечитала его раза четыре, так он хорош.

Фантастическая вещь, как определяет её сам автор. История в истории, два зеркала напротив друг друга. Разворачивая обёртки, можно так и не найти обёрнутое. Может ли Бог сделать несуществующим то, что существовало? Можно ли искупить долгими смиренными годами малодушие и вымолить себе другую смерть? Я верю Борхесу. Такое возможно.

Кто кому сниться? в каком месте? в какое время? — жестокое, неподъемное для разума, нагромождение — отходит на второй план, давая герою рассказа возможность покаяться перед самим собой. Вот такой антураж для самоубийства...

Сначала я думала, что новелла об играх, потом — о выборах, затем были поочерёдно идеи об автократии, власти религиозных органов, Судьбе и отношении человека к жребиям Судьбы, Божественном промысле. А потом я решила, что Борхес написал обо всём, о чём вспомнил по ходу изложения (хоть корабль рассказчика вот-вот должен был отплыть...). Ведь написать обо ВСЁМ невозожно.

Форма изложения и слог автора снова восхитили меня.

Борхес — мой автор

Что наша жизнь, как не ожидание? И одно объединяет всех людей безысключительно — ожидание смерти. Рано или поздно она найдёт любого. Весь вопрос в том, как провести дни этого ожидания. У каждого человека свой путь — это и есть жизнь. Один наполнит её красками, поступками, ошибками. Иной будет во снах проживать свой последний день и только.

Диалог о некоторых явлениях не может быть остановлен такой мелочью, как смерть. Но как распознать решающий миг?

Хорошо написанный детектив способен удержать внимание, даже если разгадка узнаваема чуть раньше последней страницы. В детективном лабиринте Борхеса ключ лежал на первой странице. Обидно? Нет! Картина заливается постепенно: детали, мысли, религия. Банальная месть преступника не обесценивает попытки найти Бога. Просьба о том, каков должен быть лабиринт в следующем случае убийства — точная вера в Него.

Борхес чудесно пишет...биографии, так тонко «вышивает» их. В данной легенде (а что может быть ещё о пиратах?) мне понравилась китайская мифология: она тоже тонкая, вышитая. Лисица ушла под крыло дракона (который принял(!) её). А сама идея захвата пиратов: она такая восточная: растянутая во времени, но мудрая.

В истории бандитизма «Другой Америки» Борхес выделяет и детально анализирует личность одного ИЗ: национальность, родительский приют и помощь, внешность и пристрастия, специальность и зарубки на дубинке, карьера и её конец, разборки и тюрьма.. И кругом смерть, смерть, смерть.

Вязко, грязно, жизненно.

История Тома Кастро ещё одна в череде тех, что «собирает» автор. Скудость ума и души делает обман героя бессовестным, таков и его конец (сказатель — путешественник, то кающийся, то оправдывающийся); Том Кастро лишь призрак для Борхеса. А вот «серый кардинал» истории Богль совсем не таков: это творец, фантазёр, фаталист. Он дерзок и одержим. И его конец вполне определённый.

В данном рассказе Борхес удивляется сам и пытается удивить читателя чудом памяти, соединившей в один миг прошлое и будущее. Память, идущая из глубины сердца ребёнка. Но этого недостаточно, чтобы он мог остаться.

Конец, как говорится, делу венец. Рассказ замыкает тройку о Мартине Фьерро. Впрочем, это снова лабиринт Борхеса, который вслед за гитарой одного из героев «грозит увести вдаль и тут же возвращает обратно...» Так и случилось после финального предложения: я вернулась к началу, к рассказу «Мартин Фьерро».

Эта трилогия просто поразительна. Чтобы почувствовать её магию, нужно прочесть все три рассказа: ощущение раскручивающейся пружины.

Вторая новелла, связанная с Мартином Фьерро. Но она о другом человеке, имя которого в заглавии. Он жил во времена перманентного бескультурья, пампа оказала воздействие на его формирование, он прошёл путь от преступника до представителя власти. Но одна ночь помогла ему найти себя. Много ли кому в жизни ЭТО удаётся?

Данный рассказ — первый в серии, связанной с Мартином Фьерро. В моём сборнике они идут друг за другом: МФ, затем «Биография Тадео Исидора Круса», «Конец». Когда наступает развязка — круг замыкается и конец оказывается началом. Точка отсчёта — данный рассказ — становится центром истории. Читать в отрыве не стоит.

В очередной раз героем (а скорее — антигероем) становится не выдающийся заслугами, умом, душевными качествами и, на худой конец, достатком человек. Нет, самое дно (таки горьковское) не столько общества, сколько сердца человеческого этот Оталора Бенхамин. И каждый его шаг — мертвый. Каждая его мысль — мертва. И душа у него неживая.

Прочла в варианте «Разлучница», хотя «Непрошеная» мне представляется более подходящим названием. Любовь к противоположному полу всегда непрошена. А уж когда страсть клином делит крепкую братскую привязанность надвое — вообще никому не пожелаешь. Хотя братья жалости не вызывают. В очередной раз убедилась (благодаря Борхесу): как незначительна женщина в его местах: живая или мёртвая, избранная или проданная «для всех».

Читается с интересом, но порой и со скукой. Но автор сам предупредил об этом: это присуще любой энциклопедии. Работа авторов многих поколений (от учителя к ученику) призвана дать представление о мироздании Тлёна; суть работы Борхеса — дать представление о работе авторов, призванных дать представление... Книга в книге, книга и антикнига, мыслительный процесс, неопределённость настоящего, прошлое — не менее гибкое, чем будущее, и, обязательно, появление 100 томов Новой энциклопедии вслед за 40 Первой: это надо только представить.

Предложенный Борхесом процесс (не могу назвать материальным текст) цепляет одну мысль за другой, множит их и «хроникёры», но равнозначный не есть идентичный... И т.д. и т.п.

Миг и вечность. Физическая смерть и духовное бессмертие. Кто знает, когда и ГДЕ предстоит встретиться двоим влюблённым? И пусть расставание печально — надежда на встречу бодрит.

Грустная история Иренео Фунеса. Стать недвижимым в 19 лет и так разнообразить свой мир. Автор спустя много лет вспоминает о нём (вот чудо памяти...), хотя видел его всего трижды и лишь однажды слушал его. Столько деталей предваряет описание самого феномена памяти Фунеса, что порой граница стирается между автором и героем. А итог — вывод Борхеса, но это нужно узнать! Прочесть всё сначала и понять. Желаю всем.

Бесславная история личинки, начавшей свой преступный путь в детстве. А может и в утробе. Выросший в среде темнокожих — испытывает к ним ненависть. Самоутверждается через уничтожение, страшась (наверняка) всего и всех. И такой человек устремился на Запад Северной Америки, внося свой вклад в её существование и развитие. В фильме «Банды Нью-Йорка» звучит фраза, что город этот вырос на крови. Может не только он? Убийца погибает от пуль блюстителя порядка, с которым водил дружбу. Так ли хорош шериф?

На первый план для меня в этой истории выдвинулся сам Хаким: его история, отношение к своему ремеслу, последствия вредного производства. Из такого восприятия плюс потеря здоровья и внешней формы (если можно так выразиться) вполне может произрасти Некто или Никто (и маска рогатого ему будет в помощь). Слепы, кто его видел, глухи, кто его слышал, неблагодарны те, кого он повёл за собой. Актуально.

Занятно, что ни автор, ни биограф героя не дают оценку факта предательства. До зуда хочется узнать подробности и детали. Но Борхес оставляет ненаписанным многое, что под силу домыслить читателю. Автор высоко ценит своего адресата, предлагая нам лишь хронику событий.

Вселенная, которую ещё называют Библиотекой, очень близка мне. Познать её невозможно, но помыслить её структуру — захватывающее занятие. Задача конечности замечательно решается переодичностью. Стремиться обойти её, значит дознаваться бессмертия. Сама мысль, что кто-то постиг Главную Книгу, достаточна.

«Распутывая» текст, в одном месте почувствовала, как всё сжалось внутри. Это место о том, что ничего нового написать невозможно (формально, текстуально), но вот вложить в ТО же самое иной смысл — ДА! В этом бессмысленность работы писателя и в этотм его спасение. Тот факт, что взят за источник «Дон Кихот», заставляет в очередной раз задуматься над текстом Сервантеса, и снова ПЕРЕосмыслисть его.

Просто, жестко, емко. Хотя по моему наше время отучает что то понимать и принимать всерьез. Как убийц и подонков так и героев и альтруистов. Может быть только на словах.

Приличная литературоведческая работа о неявности явного и явности неявного. В русском языке на эту тему есть хорошее слово «лубок». Хотя точку в этом вопросе автор не ставит, уходит в универсализм к общим вне национальным языковым понятиям и смыслам.

Как мне кажется Борхес писал, о невозможности, создания универсальной знаковой системы, в частности языка, но по прочтению, хотелось читать еще, идея показалась на редкость привлекательной и интересной, более того что захотелось прочесть оригинал. Не то что я верю, в универсальный язык, просто хочу что бы он был.

Грустно, велико, возбуждающе прекрасно. В этом весь Борхес, сделать малое призывно величавым!

Историю Росендо Хуареса я узнала сразу же после «Мужчины в Розовом кафе». Она «выросла» из той щели, в которой исчез нож, а потом и Резатель. Герой своим рассказом перевернул айсберг скрытой стороной вверх. Осмысление пройденного пути, осознание значимости одних поступков и ничтожности других. Замечательное чтение.

Прекрасная шарада. Чтобы узнать «кто?» надо, дочитав, вернуться к началу. И можно снова увлечься, да и прочесть внимательнее. Такие произведения я всегда вчитываю, повторяя по нескольку раз одну и ту же фразу, абзац, страницу. Просто айсберг получается: то, что главное — сокрыто.

Мне ярче всего запала мысль, что смерть — это озарение. А ЧТО она озаряет — никак не узнать.