Сложным путём, через АК Василия Владимирского ( http://fantlab.ru/blogarticle12475 — эссе Дмитрия Быкова о Фаддее Булггарине) вышла на другое эссе Быкова — о Лескове.

http://www.izvestia.ru/bykov/article31517... — вот это эссе. Оказывается, сегодня (16-го февраля) Николаю Лескову стукнуло 180 лет.

Кое-что в тексте вызвало безоговорочное одобрение, а что-то — несогласие.

По порядку:

цитата

Никто не отрицает, что Лесков — уникальное языковое явление итонкий психолог, что типы его выпуклы, фабулы достоверны, слог лаконичен и бодр, а вместе с тем даже гончаровское место выглядит почетнее, даже Глеба Успенского вспоминают чаще. Давно ли вы открывали Лескова? Что помните из его сочинений, кроме "Левши" и, может быть, "Леди Макбет Мценского уезда", да и ту лучше знают по опере? Переизданий — и тех мало, и все с одним и тем же набором: "Очарованный странник", "Тупейный художник"... А почему? А потому, что не купят; а не купят потому, что не знают, на какую полку поставить.

Я ещё раз убедилась в своей маргинальности и извращённости: я ОЧЕНЬ люблю Лескова. Гораздо больше, чем Тургенева и Гончарова (хотя "Обыкновенная история" шедевральна, да), не говоря уже о Толстом и Достоевском, которых уважаю, но не люблю. Глеб Успенский ("а шо, такой был?") — увы, фамилию слышала, но не читала.

И читала я Лескова совсем недавно, дивный сборничек "Христианские легенды". Помню не только "Левшу" и "Тупейного художника", но и "Железную волю", и очаровательный рассказ (чхорт, название забыла, а сюжет помню) о том, как куча русских людей (помещик, продавший плохое зерно, купец, который это зерно купил, и жители одного села ) оставили в дураках некое страховое общество ("нерусское это дело";-))) ).

Дома у меня есть СС Лескова в трёх томах плюс покет "Христианские легенды". Но не исключено, что куплю более многотомное СС.

Цитата вторая. Вот это я читала с превеликим удовольствием.

цитата

Правила русской жизни, как понимает ее Лесков, чрезвычайно просты, а вместе с тем непостижимы, по крайней мере для них нет рационального обоснования, а просто в этом пространстве надо жить и действовать так, и другого объяснения нет.

Во-первых, в России ничего нельзя сделать "железной волей", как называется, вероятно, самая славная и смешная его повесть, и вообще не работает насилие; все герои Лескова, пытающиеся чего-либо добиться силой, нажимом и сломом, обязательно терпят крах, и это равно касается дисциплинированного немца Пекторалиса и влюбленной убийцы Измайловой. Формализация, форматность, судебные либо чиновные предписания тут только портят все дело, немедленно превращая жизнь в трагикомический абсурд — не зря рассказчик у Лескова признается, что он "не любитель описывать суды".

В русском тесте увязает любое железо. Можно называть эту тестообразность аморфностью, а можно — свежестью молодой, еще не закосневшей нации, но, как бы то ни было, логикой не возьмешь, все действия совершаются со сдвигом, по касательной, с поправкой на преломление, а поскольку просчитать его невозможно, то следует полагаться на волю Божию. Это вторая русская заповедь - доверие к судьбе, которая сама все сделает, по крайней мере здесь: проза Лескова полна спасительных чудес — их особенно много в "Запечатленном ангеле" и в "Очарованном страннике". Когда же сторонний слушатель пытается всем этим чудесам дать рациональное объяснение, верующие не возражают: "Как Господь ни взыщет человека, лишь бы взыскал".

В России бессмысленно слушаться закона, который трактуется произвольно: "Обещания даются по разумению, а выполняются по обстоятельствам". Россия в принципе не идеологична, и никто здесь толком не верит ни в какую идею, а верит в бесконечное милосердие Божие и в свою бесконечную глупость, которой не прочитает никакой иноземный ум. Россия не прагматична, и все герои Лескова терпят катастрофические поражения, занимаясь практическими делами, зато в делах никому не нужных, бессмысленных, увлекательных они всегда удачливы, и это равно касается Левши, "Соборян" или героев "Захудалого рода".

Здесь надо заниматься только тем, что хочется и получается, а попытка целенаправленно работать, копить и жульничать всегда приводит к подлости. Интуиция есть главный инструмент русского человека. Два его состояния — кротость и зверство; избыток кротости приводит к вспышкам зверства, после чего опять надолго воцаряется жизнеприятие. Здесь не умеют и не любят необходимого, но обожают лишнее; задницу не поднимут ради повседневного, но жизнь положат на вечное и великое, ибо, чтобы здесь, в такую погоду, что-нибудь делать, нужны только грандиозные мотивации, а то и просыпаться не стоит.

В России почти не работают вертикали, но крепко держатся горизонтали; любой случайный попутчик достоин большего доверия, чем непосредственный начальник. Пить в России необходимо, потому что алкоголь сдвигает взгляд на тот самый градус, на который смещена реальность, и вследствие этого можно ненадолго с нею совпасть.

Кое-что из перечисленного воплощаю в жизнь, занимаюсь тем, чем хочется и что получается. И верю в милосердие Божие.

(Статью о книгопокупке всё же допишу, гадом буду)