К бывшему борцу, тренеру, запойному алкашу и дебоширу, а ныне завязавшему пенсионеру и церковному активисту (Ник Нолте) после 14 лет разлуки является блудный сын, громила и морпех с иракским синдромом на всю голову и со свежим скелетом в шкафу (Том Харди). К роли блудного сына он явно не готов, а к чему готов, не знает, — но узнаёт довольно быстро, когда по привычке заглядывает в знакомый с детства спортзал, отмудохивает там без пяти минут чемпиона по микс-файту и слышит про старт суперкубка с $5 млн на кону. Парень заявляет папаше: "Я не забыл и не простил ничего, ни свое детство, ни маму, но мне нужен тренер". Папаша покорно кивает и бежит делиться радостью к старшему сыну. А старшего сына, школьного препода физики, помимо личной неприязни к папаше, как раз сейчас накрывают траблы с ипотекой, итогом которых через три месяца будет конфискация дома. Поэтому он, горестно почесав голову и поскандалив с любимой женой да уважаемым начальником, вписывается в тот же суперкубок.

Бурный микст из "Роки", "Рокко и его братья" и всевозможных "Кровавых спортов" вместо сюжета, сопливый до неприличности финал, стероиды, льющиеся из ушей героев, беззастенчиво либерастичная иракская линия, до боли знакомые диалоги типа: "А если ты не служил в морской пехоте, какой же ты мне брат?", русский боец, выходящий в клетку под "Кони привередливые" — короче, "Воин" это полный провал в прокате. И это абсолютно прекрасный фильм. Через пару лет Харди станет новым Брэдом Питтом мирового уровня, режиссер О'Коннор войдет в число самых заметных режиссеров, а "Воин" превратится в предмет тихого культа.

По крайней мере, все предпосылки для этого есть.

Году в 86-м в "Комсомолке" вышла статья "Не стоит огорчаться, Винни-Пух", автор которой удивительно спокойно отреагировал на злобный выплеск Памелы Трэверс. Уважаемая создательница "Мэри Поппинс" прошлась на тему СССР и издаваемой в его пределах детской литературы. Дословно, естественно, не помню, но общий смысл был такой: "Не знаю, что уж русские сделали с моей Мэри, но Винни-Пуха наверняка засунули в армейские сапоги и отправили маршировать в Афганистан".

Латентный антисоветизм был тогда присущ, наверное, уже большинству читателей газеты, но ржали над Трэверс, естественно, все. Снисходительно так.

Судя по некоторым признакам (один из них зафиксирован здесь), довольно скоро ржать будут над теми, кто начнет уверять, что Трэверс ляпнула чушь.

1973 год. Крикливый старикашка, отец и бог британской секретной службы, вышиблен в отставку после провала операции, призванной доказать существование "крота" КГБ в лондонском офисе SIS. Служба переходит под контроль квартета, не верящего в "кротов". Дедушка вскоре умирает, а к ушедшему вместе с ним доверенному клеврету, умнице, джентльмену и неудачнику Смайли, прибегает на поклон британское руководство. "Крот", похоже, все-таки есть, он входит в руководящий квартет, и найти его может только Смайли.

Я читал книгу Ле Карре, ставшую основой фильма, раза четыре — и всякий раз будто заново. Извивы сюжета, обилие персонажей, эпизодов и мотивировок, а также напластования вычурной иронии создавали эффект удивительной нивелировки, стиравший тонкости не только сюжета, но даже фабулы немедленно по прочтении. Как из этого можно сделать фильм, решительно непонятно — но было очевидно, что фильм должен получиться игривым, насмешливым и разухабистым, как той как раз эпохи шпионские и гангстерские картины с Майклом Кейном — ну или сдержанно въедливым, как сериал с Алеком Гиннесом, сделанный по книге в 1979 году.

Но фильм отдали шведу Томасу Альфредсону, известному вампирско-бытовушной драмой "Впусти меня", произведшей на меня неизгладимое впечатление. Альфредсон разъял лекарревщину на составные, выкинул завитки и собрал из шпионского триллера почти линейную вампирско-бытовушную драму — только без вампиров. "Шпион", в отличие от "Впусти", выдержан не в холодных, а в прохладных тонах, и выстроен подчеркнуто прохладно, пространно и просто — так, что порой создает ощущение дайджеста десятичастевого сериала, который нарезался то дробно, то цельными кусками. И это, товарищи, очень затягивающий прием. Это, товарищи, невероятный актерский состав, включивший в себя сливки британской кинообщественности, хоть считалку, как в оригинальном названии, складывай: Олдман, Харди, Хёрт, Камбербэтч, Стронг, Фёрт — ну и Ходченкова с Хабенским, конечно, — и все ведь по делу. И это, товарищи, страшной силы и цельности эпизоды, пара из которых точно войдет в кинематографические учебники: в одном полный состав британской разведки встречает Новый год хоровым исполнением гимна Советского Союза, в другом — сюжет эпически интимно завязывается в финал под La Mer Иглесиаса-ст.

Странно, что такое кино отбило бюджет. И здорово, что ему это удалось.

Прекрасный фильм.

Питер Хёг

Начало 90-х, Копенгаген. Гренландка-полукровка Смилла, гляциолог мирового уровня, синий чулок, социо- и немножко психопатка, теряет единственного близкого человека, соседского мальчика, также происходящего из гренландских инуитов: он падает с крыши собственного дома. Следы, характер снега и память об отличавшей мальчика боязни высоты заставляет Смиллу сперва поставить на уши полицию и прокуратуру, потом начать собственное расследование, которое раскручивается во все более затейливое нагромождение угроз, шантажа, взрывов, и внезапно оборачивается самоубийственной экспедицией к ледникам Гренландии.

Хёг — самый успешный (после обоих Андерсенов) датский писатель, а "Смилла" его самая успешная книга, переведенная на кучу языков и ставшая основой голливудского фильма. Книга удивительная и распадающаяся ровно пополам. Первая часть — по-скандинавски горькая и не по-скандинавски чарующая история замещения ненайденной любви — к родителям, к мужчине, к нормальной жизни, — то ненавистью, то исступлением, то исполнением странного долга. Автор ловко жонглирует оптовыми упаковками фактов, деталей и невеселых картинок, иллюстрирующих то отчаяние женщины среднего возраста, то проклятие метропольной любви, то трагедию чукчи за пределами анекдота, то не вычищенную с гамлетовских времен датскую гниль, то уместность тонкого льда в личной жизни. И несет повествование мощно, красиво и неумолимо, на кураже, как великая татарская река — и фиг знает, к какому Каспию.

Каспий, к сожалению, оказывается Северной Ледовитой второй частью. Там много экшна в стилистике позднего Маклина, толпень новых героев и залп винтовок со всех стен первой части. При этом понятно, что вторая часть главная, ради нее жонгляж и декорации с восьми сторон, собственно, и затевались. Но воспринимается это примерно как альтернативная концовка "Анны Карениной", героиня которой, восстав со шпал, побежала бы с кольтом наперевес гасить Вронских-Левиных и десяток примкнувших к ним людей с похожими именами, специально загонявших Анну на рельсы, чтобы смазать кровью колеса инфернально заговоренного состава со стронцием. Беда в том, что про Каренину с кольтом читать было бы интересно. А про Смиллу с кистеньком да револьвером неинтересно. Совсем.

Name of action, по ходу, штука обоюдоострая.

Нил Стивенсон

Мир, как мы его знали, кончился. Теперь мира два. Дымящиеся руины государств и двунадесяти эллинов с иудеями разбились на жилые квартала с вооруженной охраной и сети франшиз, которые бьются за потребителей качеством продукции, скоростью доставки, отстрелом нерасторопных курьеров и ковровыми бомбардировками конкурентов. Выше руин царит виртуальная красота Метавселенной, куда при первой возможности юркают потребители, курьеры, менеджеры и хозяева франшиз. И эти два мира тоже кончатся вот-вот. Их снесет лавина, в виртуале выглядящая как экранчик с помехами, выжигающими мозги самым ушлым хакерам, а в реальности – как миллионы иммигрантов, впавших в довавилонскую простоту и целеустремленность, во главе с диким байкером-алеутом, в башку которого вживлен запал водородной бомбы. Спасти оба мира могут только два идейных лузера и по совместительству шустрых курьера в спецкостюмах – полунегр-полуяпонец-суперхакер с самурайскими мечами и белая нимфетка на скейте.

«Криптономикон» Стивенсона меня в свое время привел в буйный восторг. Дальше я решил проявить революционную выдержку: не бросаться на свежеизданного «Анафема» и прочую роскошь, а знакомиться с товарищем по порядку, с самых ранних книг. «Лавина» вышла в 92-м, вот и.

Я с юных лет люблю панк и с тех же примерно пор недолюбливаю киберпанк, который, как у нас, у дураков, принято, знал в основном в перепевах Рабиновичей типа Лукьяненко и Васильева. «Лавина» должна была эту нелюбовь укрепить. В пересказе она выглядит как возмутительный трэш, в большинстве извлеченных наугад фрагментов выглядит как совсем возмутительный трэш, гипернасыщенный к тому же сложносоставными телегами на тему мифологии, лингвистики и прочей психопатологии (которые я как раз обожаю, но в полемическом задоре обойду сей момент стороной). Герои тут архетипичны до издевательских пузырей: мафиозо сверкает ботинками, пробором и бритвой, американские федералы принимают душ в черных очках, таджики бегают толпой, из украинца сыплются соли стронция (тут я привираю, но совсем немножко), а главных героев зовут, соответственно, «Герой Протагонист» (это имя и фамилия) и «И.В.», что значит «Искренне Ваша» (это ник).

При этом написана «Лавина» преимущественно в настоящем времени («Он стреляет» вместо «Он выстрелил»), чего я вообще терпеть не могу.

В общем, чего тут круги нарезать. «Лавина» — роман невероятной насыщенности, крутизны и мастерского куража. Он здорово и ветвисто придуман, роскошно сделан, богемски точно раздут в необходимых местах и отрихтован брыльянтовым надфилем по всей поверхности.

Отдышусь – упаду в «Алмазный век».