I. Бремя нового человека, уже небелого.

Британский профессор политологии Anatol Lieven выступил с работой, посвящённой национальным идеологиям государств Запада в контексте вызова со стороны происходящего изменения климата — «Climate Change and the Nation State: The Case for Nationalism in a Warming World» (Oxford University Press, 2020). Автор, солидаризируясь с пожеланиями Эрика Кауфмана, не боится указывать на некоторые фундаментальные аспекты в рамках миграционной проблематики Запада, сам занимая довольно уникальную позицию, которую невозможно однозначно охарактеризовать в рамках мейнстримных западных нарративов:

1. В Соединенныех Штатах, Великобритании и Европе, негативная реакция на миграцию приводит к прямо противоположному направлению, в сторону всё более глубокой и ожесточенной поляризации. ... Защита массовой миграции действует несомненно из лучших побуждений, но, как отмечает Ян Бреммер, «это не расистски признать, что самые лучшие намерения иногда приводят к ужасным последствия»[81]. Если дальнейшую миграцию на Запад удастся удержать в разумных пределах и без внезапных массовых прорывов, таких что были из-за кризиса сирийских беженцев и свержения ливийского государства, то велика вероятность, что мигранты и их потомки могут быть успешно интегрированы. В Whiteshift, Эрик Кауфман пишет о желаемом будущем, в котором основные национальные группы и национальные традиции сохранятся, но будут открыты для иммигрантов и их потомков, прежде всего, через самую старую и глубокую из всех формы интеграции — смешанные браки.[82] «Белые» в США станут несколько более коричневыми, как и англичане, немцы, датчане и так далее — и в этом нет большой трагедии. Поэтому я согласен с Дэвидом Миллером, что окончательное генетическое происхождение абсолютно не имеет значения. «Всё, что имеет значение, — это то, что слияние разных "рас" должно породить народ с особым и общепринятым характером» — хотя и не тот, который должен быть монолитным и в равной степени разделяться всеми.[83] Говоря словами великого “сенатора” Джея Булворта: «Всем нам нужна добровольная, свободная, бессрочная программа активной расовой деконструкции.» [84] ... Верно то, что идея о том, что «Европа всегда была зоной миграции» — это полная чушь для периода между Средневековьем и XIX веком. Однако индустриализация Западной Европы привела к тому, что поляки переезжали в Германию, ирландцы в Англию, итальянцы во Францию ​​и так далее, и их потомки полностью ассимилировались.[86] ... Я уверен, что в долгосрочной перспективе это тоже будет образец для латиноамериканцев в Соединенных Штатах. Однако это правда, что фетишизация Демпартией политики идентичности является для этого серьезным препятствием. В пропорции число латиноамериканцев в населении стремительно растёт, но определять их как отдельную «расу» — это чистое безумие, которое играет на руку белым националистам, утверждающим, что белые скоро превратятся в угнетенное меньшинство «другими расами» и основные американские традиции будут уничтожены. ... В Западной Европе ассимиляция народов из западной Индии, Африки и Восточной Азии идет достаточно хорошо, в том числе через смешанные браки. ... Правительство, сформированное Борисом Джонсоном в 2019 году было наиболее разнообразным в расовом отношении в истории Британии и Европы — и это, что впечатляюще, было консервативное правительство. ... Социальному и культурному принятию во многом помогли мир спорта, музыки и развлечений. В Британии чернокожие и смешанной расы актёры, певцы и т.д. такие как Идрис Эльба, Танди Ньютон, Фрима Агьеман и Алеша Диксон всё чаще воспринимаются, как просто «британцы». ... Очень большая часть мигрантов в Европу продолжит приезжать из мусульманского мира, регионы которого особенно расколоты внутренними конфликтами и особенно уязвимы к воздействию изменения климата. ... Смешанные браки мусульман Европы с коренным населением — показывают неоднозначную картину, которая во Франции идет неплохо (несмотря на глубокую бедность многих французских мусульман), но продвигается медленно или очень медленно в других местах.[91] ... В Британии, где есть переписи религиозной принадлежности, доля мусульман в населении росла более чем на 50 процентов каждое десятилетие с 1960-х годов[93]. ... Существует явная вероятность того, что высокие уровни миграции в сочетании с культурными различиями, экономическими изменениями и изменением климата будут вызывать всё более глубокие разногласия в западных обществах, в конечном итоге ведущие к упадку демократии. ... Если скорость миграций в западные общества можно замедлить, тогда еще есть разумный шанс, что интеграция может быть успешной и сохранит эффективное демократическое правительство. — Anatol Lieven, Climate Change and the Nation State: The Case for Nationalism in a Warming World. // Oxford University Press, 2020, стр. 56-62

Указанное можно дополнить.

Как пишет «The Washington Post» и соответствующая статья в английской Википедии — по результатам бюро переписи населения за 2020 год в США — произошло снижение белого населения с 75% в 1990 году до 57% в 2020, причём на 2045 год прогнозы указывают на то, что белые (Non-Latino White) в США больше не будут даже большинством.

В свою очередь, Аналитический центр «MigrationWatch UK», почетным консультантом которого является Дэвид Коулман — пофессор демографии Оксфордского университета, указывает на то что 90% роста популяции в Британии обеспечивается миграцией.

Помимо того, в научном журнале «Migration Studies», издающемся Oxford University Press'ом в 2019 году вышла статья «Кризис идентичности во Франции: виновата ли миграция?» в которой положительно была оценена монография Жан-Поля Гуревича (доктор информационно-коммуникационных наук, консультанта ЮНЕСКО по Африке) по демографии в контексте миграционных потоков во Франции (см.: «Gourevitch provides an exhaustive evaluation of its relevance using statistical, religious, medical, and ideological argument [стр. 2]»). В статье в «Atlantico» за 2021 год — Жан-Поль Гуревич указывает, что, опираясь на официальные отчёты, включая анализ 55 «городских поселений» с населением более 100 000 человек с 1990 года по 2015 год, можно делать следующие сугубо научные выводы о разных поколениях иммигрантов:

1. Иммигранты составляют 11% городского населения и дети в возрасте до 18 лет, среди которых хотя бы один родитель — мигрант, в большей пропорции представлены в данных городских единицах и составляют около 25% населения их возрастной группы. / Les immigrés représentent 11% de la population métropolitaine et leurs enfants de moins de 18 ans dont au moins un parent est immigré, environ 25% de leur classe d’âge avec une proportion plus importante dans les unités urbaines considérées.

2. Среди иммигрантов неевропейцы составляют подавляющее большинство и те, кто связан с Африкой к югу от Сахара столь же многочисленны, как и те, которые связаны с Магрибом. / Dans cette population, les extra-européens sont très largement majoritaires et, si on regarde de plus près l’évolution du solde migratoire et du solde naturel, ceux liés à l’Afrique subsaharienne sont aussi nombreux et bientôt plus que ceux liés au Maghreb.

II. Акторы процесса.

Antje Ellermann в своей монографии «The Comparative Politics of Immigration: Policy Choices in Germany, Canada, Switzerland, and the United States» (Cambridge University Press, 2021) представила широкомасштабное исследование миграционной политики стран Запада «благодаря сравнительному изучению Швейцарии, Германии, Канады и США» [стр. 1]. Определяя акторов процесса, автор отсылает к работе «Гэри Фримана, одиного из пионеров в исследование иммиграционной политики, который поместил роль проиммиграционных групп в самый центр понимания иммиграционной политики. ... Он утверждает, что из-за политического влияния проиммиграционных лобби, иммиграционная политика определяется “расширяющимся расколом” между экспансионистской (либерализирующей) иммиграционной политикой с одной стороны и с другой стороны — ограничительным общественным мнением (Freeman 1994, 1995) ... «Клиенты», которые получают выгоды от иммиграции — очевидно, работодатели, которые получают выгоду от доступа к дешевой рабочей силе и человеческому капиталу — обладают сильным стимулом к мобилизационной активности в пользу увеличения иммиграции. С другой стороны, те, кто несет его потенциальные издержки (неорганизованная общественность), не имеют достаточно стимулов для мобилизации, поскольку любые издержки, понесенные от иммиграции, как снижение заработной платы, перегрузка общественной инфраструктуры или психологические издержки культурных изменений — рассредоточены и накапливаются только с ходом времени.» [стр. 4-5]. Или говоря иначе — “лягушку можно кипятить мееееедленно”. Автор указывает на исследования, указывающие на кооперацию между разными проиммиграционными лобби — «обнаруживается формирование мощных “странных соратников” в рамках проиммиграционных коалиций, объединяющих интересы бизнеса с интересами лоббистов этнических и иммигрантских прав» [стр. 6].

Даже разница между мейнстримными партиями не сильно существенна, различия касаются степени и вариативности, но правоцентристкие партии в рамках которых силён рыночный либерализм и соответственно давление бизнеса — точно также придерживаются проимиграционной повестки — «van der Brug и van Spanje (2009) и Cochrane (2011) обнаруживают, что лево-правое позиционирование партий в значительной степени соответствует их ориентации на иммиграцию, с левыми партиями, придерживающимися более благоприятных условий для иммиграции, чем правые партии. [стр. 9] ... Правоцентристские партии и правоцентристские либеральные партии демонстрируют наибольшую степень вариативности. [стр. 9] ... Бакен-Кнапп (2009) утверждает, что правоцентристские партии за либерализирующую политики в ответ на давление бизнеса [стр. 10]». Более того, как указывает Ellermann — наиболее фундаментальным фактором в изменение миграционной политики по сравнению с практикой в середине 20 века является влияние определённых этических императивов — «Ученые утверждают, что либеральные нормы основаны на внутренних дискурсах (Joppke 2001, Triadafilopoulos and Schönwälder 2006, Bonjour 2016). Проведенный Бонжюр анализ политики семейной иммиграции в Германия рассматривает «язык прав» как влиятельное дискурсивное оружие, которым обладают защитники иммигрантов в государственных институтах и гражданском обществе. Исследование Бонжюр голландской семейной иммиграционной политики (2011 г.) за вторую половину двадцатого века показывает, что основные проиммигрантские акторы внутри Парламента и Министерства социальных дел были мотивированы этическими соображениями. ... [П]оявление новой глобальной культуры прав человека оказала эквивалентное либерализующее давление на политику» [стр. 13-15, 17].

Базовый анализ Ellermann, в свою очередь, основан на модели в рамках которой учитывается три основных фактора: степень изоляции политиков от народного давления, от давления со стороны лоббирования и соответствующих групп, а также от давления на дипломатическом уровне — «Глядя на создание иммиграционной политики, я утверждаю, что самый важный вопрос касается логики политических арен — той степени в которой они предоставляют политикам три различные типы политической изоляции: народной изоляции от требований неорганизованной общественности, изоляция групп интересов от претензий организованных лобби и дипломатической изоляция от лоббирования со стороны иностранных стран. Основываясь на этой логике изоляции, будут в наличии разные вариации в направлении соответствующей политики. В то время как некоторые пути приведут к либерализующей политики, другие дадут иммиграционный рестрикционизм» [стр. 19-20].

Итак, перейдём к четырём конкретным исследованиям автора. В отношении Швейцарии, Ellermann начинает с того, что подчёркивает силу институтов прямой демократии — «Швейцария, уникальная среди четырёх стран, благодаря наличию как локальных, так и федеральных учреждений прямой демократии показывает самый низкий уровень популярной изоляции. [стр. 30] ... Таким образом, прямые демократические возможности для оспаривания законодательства означают, что выработка политики всегда происходит под угрозой референдума, даже когда референдум или народная инициатива (еще) не объявлены. Другими словами, “угроза референдума создает атмосферу сомнения в парламенте и принципиально ограничивает его свободу действий. В результате Федеральное собрание традиционно было беспристрастным и довольно робким” (Kriesi 2001)» [стр. 34] — и это привело к следующим рестрикционистким мерам — «Запуск народных референдумов позволил партии “SVP” продвигать свою антииммигрантскую повестку, в том числе приняв успешные референдумы — «За высылку преступников из-за рубежа» (2010 г.), «Против массовой иммиграции»(2014) и, что наиболее известно, «Против строительства минаретов» (2009 г.)» [стр. 31].

Позитивные для антимиграционной политики действия начались ещё в 2005-2008 годах — «В декабре 2005 г., после ряда ограничительных поправок, Федеральное собрание проголосовало за принятие законопроекта об иммиграции. Закон был осужден левыми как дискриминационный в своей политике приема, враждебностью к интеграции иммигрантов и отмеченный бюрократическим произволом. Социал-демократы, Зеленые и Протестантская народная партия призвали к референдуму по отмене закона. В сентябре 2006 года 68 процентов избирателей бросили вызов левым и проголосовали за новый Закон об иммиграции, поддерживая федеральную политику. Закон вступил в силу в январе 2008 г. и подтвердил открытость по отношению к Европе и закрытость к гражданам из иных стран» [стр. 123].

Хотя ещё больший рестрикционизм, предложенный SVP в референдуме 2020 года не получил одобрение населения, связано это было исключительно с давлением Евросоюза из-за возможности потерять доступ к единому рынку и свободному передвижению. Тем не менее, провальный референдум 2020 года не отклонил ни положения референдума 2014-ого года ни соответствующий рестрикционизм в законодательной сфере от 2008-ого года. Ellermann в этой связи указывает на следующие общие выводы касательно Швейцарии — «Одновременно подвергаясь воздействию, как мощного дипломатического давления, так и давления со стороны населения и групп интересов, швейцарская иммиграционная политика похожа на прогулку по канату, приспосабливая эти часто противоречивые давления.» [стр. 134].

Давайте теперь рассмотрим другие оставшиеся страны. Начнём с Германии. Автор отмечает, что «1990-е стали свидетелями первых вызовов неиммиграционной парадигме ... Между 1991 и 1997 годами Зеленые, Социал-демократы и Либералы — начали дистанцироваться от не-иммиграционного принципа» [стр. 159-160]. Уже в начале 2000-х бизнес-сообщество дало понять ХДС, что необходимо переходить на позиции, близкие к зелёным, социал-демократам и либералам — «Юрген Рюттгерс стремился использовать ксенофобские настроения путем рассматрения иммиграции, как угрозе будущей конкурентоспособности детям нации. Примечательно, что на этот раз стратегия популизма провалилась. Кампания Рюттгерса подверглась постоянному огню критики не только со стороны других политических партий, СМИ и церкви, но самое главное — от ассоциации работодателей. Бизнес — давний сторонник правоцентристов — теперь публично поставил под сомнение состоятельность партии. ... После проигрыша на выборах в земле Северный Рейн-Вестфалия ХДС отказались от своей оппозиции Грин-карте и открыто начали поддерживать приём высококвалифицированных мигрантов» [стр. 173-174].

Постепенно элиты Германии специально создали особый общественный дискурс — «Willkommenskultur» для поддержания толерантной атмосферы по отношению к высококвалифицированным мигрантам, который затем распространился на беженцев, а после либерализации иммиграционного законодательства в 2019 года и на обычных квалифицированных мигрантов — «Этот рост иммиграции происходит в чрезвычайно деполитизированном контексте, поддержанном новым дискурсом элиты о «культуре приветствия» Германии (Willkommenskultur). ... Канцлер Ангела Меркель стремилась расширить концепция «культуры приветствия», включаю туда беженцев. ... В 2019 году правительство большой коалиции приняло закон об иммиграции, который перенёс многие из льготных условий, связанных с иммиграцией высококвалифицированных рабочих на квалифицированных рабочих. Таким образом, граждане третьих стран с признанной квалификацией в любой профессии теперь могут поступить и работать в Германии при условии, что у них есть предложение о работе или они могут получить предложение о работе в течение шести месяцев. Кроме того, немцы и граждане ЕС больше не будут получать приоритет при приеме на работу по сравнению с квалифицированными лицами из числа граждан иных страны» [стр. 189].

Быстро пробежимся по ситуации в Канаде. Её закон 1952 года был специально ориентирован на выходцев из Европы — «Закон об иммиграции 1952 г., активно ориентировался на «предпочтительных иммигрантов» — граждан США, Великобритании и Северной Европы. Ниже этой группы, в категории «нежелательных», были выходцы из Южной и Восточной Европы, которых допускали только в разное время экономического роста. Наконец, в нижней категории «исключенные» были не-белые иммигранты из-за пределов Европы, которым категорически отказывали в приеме» [стр. 196]. Основная идеология, лежавшая за этим законом была в том, что «если мы хотим сохранить наше культурное наследие, необходимо сохранить нынешний расовый состав» [стр. 202-203]. Уже в 1962 году, со стороны исполнительной власти были предприняты шаги для выполнения более либеральной миграционной политики — «Давняя традиция Канады в разработке иммиграционной политики посредством указов позволила правительству Дифенбейкера обойти законодательную арену и провести парадигматическую реформу посредством только указов. Благодаря первоначальному ограниченному воздействию новой политики, её разработчики смогли гарантировать, что конец Белой Канады привлекают мало внимания общественности» [стр. 203]. Указ исполнительной власти 1962 года в 1966 попытались обосновать и в результате в 1966 году был опубликован правительственный документ «Белая книга по иммиграции», а единственным общественным игроком, поддержавшим этот документ было безнес-сообщество — «В конце концов, единственный общественный деятель, который безоговорочно одобрил Белую книгу было деловое сообщество (Келли и Требилкок, 1998)» [стр. 207]. После критики со стороны этнических лобби — правительство в 1967 году приняло акты (переведённые в законодательную сферу только в 1976 году), учитывующие семейную иммиграции — «По вопросу о семейной иммиграции политики столкнулись со значительным давлением групп интересов. Балльная система 1967 года отличалась от реформ 1962 года тем, что смогла разрядить оппозицию этнических лобби» [стр. 208]. К чему это привело? К беспрецедентной неевропейской иммиграции — «Беспрецедентный всплеск неевропейской иммиграции был вызван не только отменой ограничений на иммиграцию по этническому признаку, но и сокращением иммиграции в Содружество британским правительством (Wood 1978). Таким образом, в то время как еще в 1968 году иммиграция с Глобального Юга составляла 20 процентов от числа поступающих в Канаду, к 1974 году половина всех поступающих была из стран Глобального Юга (Райт и Максим 1993, 341)» [стр. 209].

На сегодняшний день, как отмечает автор, относительный консенсус об иммиграции принят подавляющим большинством партий, тем более, что этнические меньшинства составляют определённую политическую силу — «Канадская партийная политика характеризуется хорошо укоренившимся межпартийным консенсусом, благоприятствующим высокому уровню иммиграционного притока и мультикультурной интеграции иммигрантов. Отчасти этот консенсус отражает сравнительно сильное электоральное влияние иммигрантов и этнических меньшинств в результате высокого уровня иммиграции, исключительно высоких темпов натурализации и преимуществ, которыми пользуются географически согласованные избирательные блоки в одномандатной избирательной системе (Вестлейк 2018)» [стр. 31]. Кроме того, мультикультурный консенсусный дискурс элит привёл к тому, что с 1997-ого года электорат больше не выступает против иммиграции — «От прохождения закона 1976 года до конца 1990-х годов от 60 до 70 процентов канадцев согласились с тем, что “в Канаде слишком много иммиграции” (Reitz 2011, 9). Только в 1997 году мы наблюдаем заметное снижение анти-иммиграционных настроений» [стр. 241].

Итак, теперь Соединенные Штаты Америки. Вишенка на тортике анализа со стороны Ellermann. Как и в случае Канады, США 50-ых имели очень жёсткую иммиграционную политику — «в середине 1950-х годов даже среди северных демократов только 36 процентов выступали за увеличение иммиграции. ... В начале 1950-х годов неприкрытый расизм и ограничение иммиграции всё ещё прочно укоренились в американском общественном мнении.» [стр. 279]. Хотя либерализацию 1965-ого можно считать ещё относительно умеренной, но уже в 1980-х её последствия привели к сильной антипатии к дальнейшей либерализации, чему также способствовала огромная нелегальная иммиграция — «Между 1960 и 1980 годами доля европейских иммигрантов сократилось с 75 процентов до менее чем 40 процентов приёма, в то время как доля испаноязычных и азиатских иммигрантов увеличилась с 25% до почти 60% поступающих (Chishti et al. 2015). Между тем общественное мнение было решительно враждебно политике либерализации. Убежденная, что страна потеряла контроль над своими границами, американская общественность выступала за значительное сокращение как легального приёма иммигрантов, так и подавление нелегальной иммиграции (Tichenor 2002)» [стр. 301]. А что же политики, спросите Вы? Как обычно — «позиция администрации Рейгана была за крупномасштабную легальную иммиграцию» [стр. 305]. Ellermann особенно указывает на подписанный Бушем-старшим в 1990-ем году закон об иммиграции — «После того, как законопроект об иммиграции был принят Судебным комитетом, Ламар Смит (штат Техас), консервативный член подкомитета, возглавлявшего несогласие восьми членов Судебного комитета, раскритиковал закон как, учитывающий мнение “каждой группы с особыми интересами” (Джейкоб 1992, 327). ... Хотя бизнес и этническое лобби формально не объединяли силы, было молчаливое соглашение, что каждая сторона поддержит другую (Фитцджеральд и Кук-Мартин, 2014)» [стр. 314].

Вообще, как отмечает автор, закон 1990-ого года был фундаментальным во многих отношениях, особенно в силу невероятного расширения семейной иммиграции — «Больше, чем какая-либо другая важная часть иммиграционного законодательства в США за последнее время, Закон об иммиграции 1990 года явился удивительной победой проиммиграционных группы интересов. Согласно закону, подписанному президентом Джорджем Бушем-старшим, иммиграционная реформа мало походила на первоначальный план законопроекта. ... Вместо предлагаемого скромного увеличения приема Закон об иммиграции 1990 г. резко увеличил ежегодный прием с 290 000 до 675 000 человек в год, заблокировав любые сокращения семейной иммиграции» [стр. 319].

Джордж Буш-младший на своём втором сроке также планировал ещё больше усилить иммиграцию, но не нашёл поддержки достаточного количества республиканцев в Конгрессе — «В 2004 году, всего через несколько дней после победы на второй срок, Буш созвал встречу с группой проиммиграционных республиканских центристов в надежде возрождения его планов Всеобъемлющей иммиграционной реформы. ... Несмотря на то, что республиканцы контролировали Конгресс, однако перспективы предложений Буша по реформе были далеки от ярких. Учитывая повышенную политизацию иммиграции после 11 сентября и сопутствующее влияние антииммиграционной политики в Палате представителей, приверженность Буша иммиграции несло в себе риск отчуждения республиканской базы. ... В то время как приверженность Буша либерализации угрожало оттолкнуть как народную базу партии, так и рестрикционистов среди республиканцев, новая программа гастарбайтеров очень понравилась бизнес-базе партии» [стр. 324-325]. Избрание Трампа сильно увеличело внутрипартийный раскол и именно из-за некоторых умеренных республиканцев на законодательном уровне не прошла инициатива Трампа по серьёзному уменьшению легальной иммиграции — «RAISE Act» — «С избранием Дональда Трампа в качестве президент США, баланс сил между рестрикционистами и умеренными республиканцами резко изменился к первому, увеличивая партийный раскол [стр. 33] ... На законодательной арене Трамп поддержал Закон об иммиграции для сильной экономики (RAISE), направленный на сокращение легальной иммиграции. ... Несмотря на контроль со стороны Республиканской партии над Конгрессом и Белым домом в течении двух лет в иммиграционном законодательстве США не произошло изменений» [стр. 352].

III. Заключительные наблюдения.

В заключение Ellermann приходит к следующей позиции касательно судьбы Запада — «Только в долгосрочной перспективе мы можем ожидать более фундаментальных изменений в иммиграционной политике. Через пятьдесят лет прогнозируемые демографические изменения глубоко диверсифицируют наши общества, что будет иметь важные последствия в рамках модели изоляции политиков. Как только этнические меньшинства составят значимую долю электората, у политиков во всех аренах появятся стимулы для обращения к избирателям из числа иммигрантов и этнических меньшинств» [стр. 378].

Те социумы, что допускают возможность бурлящего табора мнений, позиций и идеологем в широчайшем диапазоне спектров в пределах публичного дискурса — должны быть готовы нести соответствующие издержки за ту или иную степень мировоззренческой гетерогенности, когда даже “прогрессивизм” в рамках разных идеологем исходит из своего вечного “самосовершенствования”. В силу этого, я готов признать, что слишком огрубил ситуацию в своём эссе «We the People 2077», когда эффективность стандартной электоральной модели политической репрезентации в течении второй половины 20 века приписал на экзогенное воздействие со стороны СССР. Проблемы, которые мы сегодня видим на Западе не возникли бы ещё 50 лет тому назад — и это факт.

Сегодня корректировки обратной связи в пределах политического процесса слишком сильно смещены в сторону, а точнее в приличной степени находятся на остаточном уровне в рамках вопросов дохода и непосредственной личной безопасности, поскольку это единственная сфера, которую никакая мировоззренческая или прочая гетерогенность в случае обществ с относительно большой долей среднего класса не может сделать принципиально неактуальной с учётом самой возможности среднего класса нести издержки ради того, что делает их собственно — средним классом т.е. получении и траты соответствующих доходов, что понятное дело — немыслимо вне собственной безопасности.

Поэтому также должно быть очевидно, что аппеляции в сторону Польши или Венгрии, чьим электоральным республикам не более 30 лет — не говорят ровным счётом ни о чём. Что же касается Японии, то сегодня по «щучьему» желанию ключевых национальных элитных акторов — ситуация там действительно отличается, но заслуга в этом лежит исключительно на внутри-элитном консенсусе за который в долгосрочной перспективе может ручаться только Бог. Ничего — в плане структуры политической системы — не мешает им, разумеется запустив соответствующие механизмы и растянув их на определённый период времени, постепенно прийти к тому, что можно наблюдать в случае Запада.

Именно ситуация в Швейцарии показывает, что значение имеют только соответствующие институты. При этом, не отрицая возможности определённых взбрыкиваний на Западе со стороны популистов, легко можно усомниться в том, насколько долгосрочными и стабильными в плане политических результатов могут быть такие взбрыкивания, если даже будут иметь место. Как показал М. Олсен в своей монографии «Возвышение и упадок народов: Экономический рост, стагфляция и социальный склероз» (М.: Новое издательство [Yale University Press], 2013 [1982]) — «небольшие лоббисткие организации и коалиции преследуют свои интересы и расширяют своё влияние куда более эффективно, чем большие группы или сообщества. ... [К]ак лобби обеспечивают коллективное благо лишь для групп с особыми интересами, так и их эффективность объясняется неполной информированностью граждан, а последняя, в свою очередь, проистекает из того, что информация о коллективных благах и связанные с ними расчеты выгод и издержек сами являются коллективным благом» [стр. iv, 44]. Это связано с тем, что оптимальным для индивидуума всегда является лишь такое стремление к коллективному благу при которой предельная выгода для своей группы превосходит предельные личные издержки, тем самым оправдывая готовность нести их, что зачастую немыслимо вне конкретной специфической ориентации на весьма определённую временную перспективу.

И в заключение пара сентенций.

Запад становится “несколько коричневым”, как выразился Anatol Lieven и любой кто интересуются туризмом на Яндекс.Дзен может догадаться об этом по отзывам наших соотечественников. И только в герметичных башенках из слоновой кости — мудрецы™ продолжают верить в Запад разлива 1990-ых годов. Если в 1990-ые любые отсылки в сторону Латинской Америки и тамошней “демократии” можно было с лёгкостью блокировать, отсылая в сторону Запада, то теперь симметрия, пусть и в разных аспектах, приведёт наконец-то к идеальной праксиологической ситуации, когда никакая идеальная речевая ситуация не поможет продать сказочный мир про единорогов, принцесс и исполнение желаний под маркой «Made in West».

Что же касается идеальной политики иммиграции, то приём низкоквалифицированных рабочих при почти невозможной натурализации, что исключит семейную иммиграцию — тот путь, который известен властям богатой Саудовской Аравии и о котором невозможно сказать ничего против.

P. S.

Ilya Somin в «Democracy and Political Ignorance: Why Smaller Government Is Smarter» (Stanford University Press, 2013) также серьёзно расширил анализ М. Олсена в отношении стандартной электоральной модели, что позволяет добавить к представленной мною механике стандартной электоральной модели политической репрезентации также фактор совершенного незнания наряду к указанным проблемам от недостаточной информированности, которые замыкаются стратегическим голосованием.

Сходные проблемы в области ведущих научных журналов фиксирует —Ричард Смит, бывший 13 лет редактором одного из старейших медицинских журналов — «British Medical Journal» и один из основателей Академии медицинских наук Великобритании, которая наряду с Королевским обществом, входит в четверку национальных академий Великобритании:

1. Д-р Ричард Смит был одним из основателей Академии, принятый при её формировании в 1998 году. В качестве редактора Британского медицинского журнала в то время он был избран за его вклад в понимание биомедицинских и медицинских исследований. / Dr. Richard Smith was one of the Founder Fellows of the Academy admitted when it was formed in 1998. As editor of the British Medical Journal at the time he was elected for his contribution to leadership in the communication and understanding of biomedical and health research. — https://acmedsci.ac.uk/more/news/strategy...

В 2006 году им была опубликована монография «The trouble with medical journals» (Royal Society of Medicine Press, 2006), получившая довольно нелициприятную (по очевидным, впрочем, причинам) характеристику со стороны его некогда родного же «British Medical Journal», описавшего основные моменты критики Смита в отношении ведущих научных журналов:

1. По словам Ричарда Смита, бывшего редактора BMJ, с медицинскими журналами много проблем. Медицинские журналы включают исследования, которые часто вводят в заблуждение из-за небрежности автора, провала рецензирования, конфликта интересов или из-за вопиющего мошенничества. Медицинские журналы нечувствительны к потребностям пациентов и слишком чутко реагируют на потребности крупных фармацевтических компаний. В медицинских журналах работают плохо подготовленные редакторы, которые слепы к этическим нарушениям, задокументированным в представленных исследованиях. — https://www.bmj.com/content/334/7583/45

В 2013 году Ричард Смит написал одобрительное предисловие к монографии одного из основателей Кокрейновского общества — Питера К. Гётцше, само название которой заслуживает того, чтобы полностью перевести её на русский — «Смертельные лекарства и организованная преступность: как большая фарм-индустрия испортила здравоохранение». Монография Гётцше получила положительные отзывы в ряде медицинских журналов, включая такой предельно престижный журнал, как «The Lancet».

II. Заметка №2.

После журналисткого расследования Юлии Латыниной можно не сомневаться в том, что генезис вируса SARS-CoV-2 в рамках западной науки (о китайской не приходится даже говорить) находится под элитно-индуцированным форматированием дискурса:

1. https://novayagazeta.ru/articles/2021/06/...

2. https://novayagazeta.ru/articles/2021/07/...

В свою очередь, член палаты представителей США, республиканец Майкл Маккол в 2021 году опубликовал важный доклад о предыстории финансирования Уханьского института, основные выводы из которого были суммированы Глебом Кузнецовым в «Ведомостях»:

1. [П]осле запрета на создание вирусов с определенными, более опасными для человека свойствами на базе SARS американские корпорации и заинтересованные в продолжении работ в этом направлении инстанции вынесли свои исследования в юрисдикцию, с одной стороны, обладающую достаточным научно-техническим потенциалом для научного поиска в данном направлении, а с другой – не имеющую этических и законодательных ограничений, препятствующих таким опытам. После нескольких лет экспериментов, которые велись в Китае в основном усилиями местных ученых при полной осведомленности медицинско-биологических регуляторов и властей страны, но при участии «научных», «организационных» и «финансовых» спонсоров из-за границы, «что-то пошло не так». И мы получили пандемию. — https://www.vedomosti.ru/opinion/articles...

Совсем же недавно, предельно престижный журнал «The Lancet» опубликовал 17 сентября 2021 года обращение 16 учёных-биологов под названием «Призыв к объективной, открытой и прозрачной научной дискуссии о происхождении SARS-CoV-2», где положительно оцениваются научные со-авторские статьи Юрия Дейгина и в целом столь же положительно рассматривается искусственное происхождение SARS-CoV-2.

III. Заметка №3.

Один из пионеров в области РНК-вакцин — Роберт Мэлоун, выступил с резкой критикой нацеленности вакцин на спайк-белок SARS-CoV-2 по причине его цитотоксичности т.е. тем самым де-факто подчеркнув благоприятную сторону — в плане максимальной безопасности — вакцин с инактивированным вирусом SARS-CoV-2, содержащих лишь предельно небольшое количество спайк-белка самого инактивированного вируса. Со схожей позицией выступил и член-корреспондент РАН, профессор, доктор медицинских наук, первый проректор Сеченовского университета — Свистунов Андрей Алексеевич:

https://www.sciencedirect.com/science/art...

Это, в свою очередь, нельзя рассматривать вне контекста ревакцинации. Всемирно известный журнал «Financial Times» пишет о том, что Филип Краузе и Марион Грубер, «два ведущих ученых» уволились из федерального Управления по контролю за продуктами и лекарствами США (FDA) из-за несогласия с инициативой кабинета Байдена по массовой ревакцинации.

При этом в Германии, «Deutsches Ärzteblatt» — немецкий медицинский журнал, основанный в 1872 году и издаваемый Федеральной медицинской ассоциацией Германии пишет об определённой критике со стороны ведущего специалиста по патологии Гейдельбергского университета — Питера Ширмахера и Федеральной ассоциации немецких специалистов по патологии:

1. Директор Патологического института в Гейдельберге предупреждает о большом количестве незарегистрированных случаев смерти от вакцинации и жалуется: патологи ничего не замечают о большинстве пациентов, которые умирают после вакцинации или, возможно, от неё. ... Он хочет разобраться в редких, серьезных побочных эффектах вакцинации, таких как тромбоз вен головного мозга или аутоиммунные заболевания. Проблема с его точки зрения в том, что вакцинированные люди обычно умирают без соответствующего клинического наблюдения. «Врач, осматривающий трупы, не устанавливает контекст вакцинации и подтверждает естественную смерть, и пациента хоронят», — сообщает Ширмахер. «Или он удостоверяет неясный тип смерти, а прокурор не видит вины третьей стороны и отпускает труп для захоронения». Поэтому в Баден-Вюртемберге патологоанатомы работали с прокурорами, полицией и врачами-резидентами, сообщает Ширмахер. Уже проведено вскрытие более 40 человек, умерших в течение двух недель после вакцинации. Ширмахер предполагает, что от 30 до 40 процентов из них умерли от вакцинации. По его мнению, недооценивается частота фатальных последствий вакцинации — политически взрывное заявление в период, когда кампания вакцинации теряет импульс, дельта-вариант быстро распространяется и обсуждаются ограничения для непривитых людей. ... Федеральная ассоциация немецких специалистов по патологии также призывает к большему вскрытию вакцинированных людей. «Это единственный способ исключить или доказать связь между смертельным исходом и вакцинацией», — говорит Йоханнес Фриманн, глава рабочей группы по аутопсии от ассоциации. Однако, с его точки зрения, проводится слишком мало вскрытий, чтобы говорить о количестве, о котором не сообщается. ... Федеральные земли должны были бы дать указание органам здравоохранения заказать вскрытие трупов на месте. Федеральная ассоциация патологов попросила об этом в письме министру здравоохранения Йенсу Спану в марте. «Запрос остался без ответа», — говорит Фриманн. © https://www.aerzteblatt.de/nachrichten/12...

IV. Заметка №4.

В видном научном журнале «American Journal of Physiology», издающемся с 1898 года, вышла статья в которой показано, что спайк-белок SARS-CoV-2 сам по себе вызывает барьерную дисфункцию в эндотелиальных клетках человека т.е. кровеносных и лимфатических сосудов, а также сердечных полостей (см.: Biancatelli et al. The SARS-CoV-2 spike protein subunit S1 induces COVID-19-like acute lung injury in Κ18-hACE2 transgenic mice and barrier dysfunction in human endothelial cells). Более того, как утверждается в недавнем обзоре по гематоэнцефалическому барьеру в предельно престижном «Annual Reviews» спайк-белок SARS-CoV-2, как предполагается, способен вызывать пробои в гематоэнцефалическом барьере: «the spike protein increases inflammation, barrier permeability to dextran, and expression of adhesion molecules on brain endothelial cells, suggesting cellular activation and BBB breakdown» (см.: Hajal et al. Biology and Models of the Blood–Brain Barrier. // Annu. Rev. Biomed. Eng. 2021. 23:359–84).

V. Заметка №5.

В самом читаемом медицинском журнале в мире — «JAMA: The Journal of the American Medical Association» вышла 3 сентября статья, затрагивающая проблематику неблагоприятных событий от мРНК-вакцин против COVID-19 (Klein et al. Surveillance for adverse events after COVID-19 mRNA-vaccination. JAMA, September 3, 2021). В ней на основе 11 миллионов введёных доз мРНК вакцин подтверждается 4-5 случаев анафилактического шока на миллион, причём среди женщин имеет место быть 8-9 случаев анафилактического шока на миллион (см.: Table 5. Confirmed Anaphylaxis Cases After Medical Record Review). Более того, авторы выявили 7 случаев венозной тромбоэмболии на миллион в случае мРНК-вакцин, указывая на то, что тромбоцитопения не имеет место быть при мРНК вакцинах по сравнению с векторными вакцинами (см.: Discussion).

Недавний отчёт федерального Центра США по контролю и профилактике заболеваний (CDC) от 21 сентября 2021 года (см.: приложенный файл), в свою очередь, выявил:

1. 120 случаев миокардита на миллион среди лиц мужского пола в возрасте 16-17 лет, указывая на то, что ожидаемые показатели случаев миокардита на миллион были в районе 0—3 т.е. реактогенность мРНК вакцин оказалась около в 40 раз выше в отношении данной возрастно-половой группы;

2. 40 случаев миокардита на миллион среди лиц мужского пола в возрасте 30-39 лет, указывая на то, что ожидаемые показатели случаев миокардита на миллион были в районе 1—11 т.е. реактогенность мРНК вакцин оказалась около в 4 раза выше в отношении данной возрастно-половой группы.

Отдельно нужно сказать о липидных наночастицах, используемых в мРНК вакцинах. В научном журнале «Clinical Infectious Diseases», который издаётся Oxford University Press'ом, вышла работа которая указывает на то, что введение липидных наночастиц может вызывать массивное воспаление легких и смерть в течение 24 часов — «Intranasal administration of ionizable lipid nanoparticles alone or complexed with mRNA can induce massive lung inflammation and death within 24 hours» (см.: Li et al. Intravenous Injection of Coronavirus Disease 2019 mRNA Vaccine Can Induce Acute Myopericarditis in Mouse Model). В своё время ещё во всемирно известном журнале «Science» писали о том, что наночастицы мРНК вакцин могут быть ответственны за увеличение случаев анафилактического шока — в то время, как обычные вакцины дают 1 случай на миллион, мРНК вакцины показывает 5 случаев на миллион:

https://www.science.org/news/2020/12/susp...

VI. Заметка №6.

Важно понимать специфику статистики касательно серьёзных побочных реакций в целом. Вот, например, что известно о совместной системе — федерального Центра США по контролю и профилактике заболеваний (CDC) и федерального Управления по контролю за продуктами и лекарствами (FDA) — системе отчетности о побочных эффектах вакцин (VAERS):

1. Критики вакцин уже давно утверждают, что VAERS, в силу того, что является пассивной системой эпиднадзора, работает слишком медленно и слишком неточно, чтобы полагаться на неё для безопасности многих миллионов вакцин, которые мы вводим каждый год. Почему, учитывая огромную важность вакцин для здоровья и потенциальный ущерб, который может быть нанесен неисправной вакциной, мы полагаемся на пассивную систему эпиднадзора? Ответ прост: другого практического или теоретического способа контроля безопасности вакцин не существует. По самой природе вакцин и функционированию самой науки нельзя сказать, что какая-либо вакцина является совершенно безопасно. То есть мы никогда не можем с полной уверенностью исключить риск побочных эффектов от вакцины, поэтому должен существовать какой-то постоянный надзор за вакцинами по мере их введения. ... Если не считать постоянного запуска и повторного запуска клинических испытаний снова и снова — то, чего не потребует ни один разумный человек — пассивная система является единственным методом обнаружения каких-либо долгосрочных неблагоприятных последствий, и это сопровождается определенными недостатками. Они должны быть признаны и приняты такими, какие они есть. / Critics of vaccines have long argued that VAERS, by virtue of being a passive surveillance system, is too slow and too inaccurate to depend upon for the safety of the many millions of vaccines we administer each year. Why, given the tremendous health importance of vaccines and the potential damage that can be done by a faulty vaccine, do we rely on a passive surveillance system? The answer is simple: there is no other practical or theoretical way to monitor vaccine safety. By the very nature of vaccines and the functioning of science itself, one cannot say that any vaccine is perfectly safe. That is, we can never rule out with complete confidence the risk of side effects from a vaccine, so there must be in place some sort of continuing surveillance of vaccines as they are administered. Moreover, we must be constantly watchful for the possible future adverse effects of combining vaccines with one another or with some other drug, food, condition, or situation. Short of constantly running and rerunning clinical trials over and over again—something no reasonable person would demand — a passive system is the only method for discovering any long-term adverse effects, and it comes with certain shortcomings. They must be recognized and accepted for what they are. — Mark A. Largent. Vaccine: The Debate in Modern America. // The Johns Hopkins University Press, 2012, стр. 165-166

Правительство Британии в 2018 году про схожую британскую государственную систему прямо писала, что имеет место быть неполное предоставление сведений (under-reporting) и обычно касательно серьёзных побочных реакций поступает лишь 10% всех «кейсов», призывая граждан «не ждать, пока кто-то другой сообщит об этом»:

1. Yellow Cards can be used for reporting suspected adverse drug reactions to medicines, vaccines, herbal or complementary products, whether for self-medication or prescribed. ... Don’t wait for someone else to report it. ... It is estimated that only 10% of serious reactions and between 2 and 4% of non-serious reactions are reported. Under-reporting coupled with a decline in reporting makes it especially important to report all suspicions of adverse drug reactions to the Yellow Card Scheme.

   — https://www.gov.uk/drug-safety-update/yel...

И это особенно важно в контексте возможной невероятной трудности определить или отклонить причинно-следственную связь в случае неблагоприятных побочек:

1. Как будет описано в последующих главах отчета, комитет пришел к выводу, что доказательства недостаточны для принятия или отклонения взаимосвязи подавляющего большинства неблагоприятных реакций с вакциной. ... Для большинства неблагоприятных реакций, которые комитет попросили изучить, комитет заключает, что доказательств недостаточно, чтобы принять или отвергнуть причинно-следственную связь. / As will be described in subsequent chapters of the report, the committee concluded the evidence was inadequate to accept or reject the vast majority of specific vaccine–adverse event relationships. ... For the majority of adverse events the committee was asked to examine, the committee concludes that the evidence is inadequate to accept or reject a causal relationship. — Stratton K., Ford A., Rusch E., Clayton EW. Adverse Effects of Vaccines: Evidence and Causality. // Institute of Medicine, 2012, стр. 53, 632

При этом, в самом читаемом медицинском журнале в мире — «JAMA: The Journal of the American Medical Association» вышла 4 августа исследовательская заметка, опирающаяся на 2 миллиона доз мРНК вакцины при медианном возрасте вакцинированных около 55 лет, где указывается на 1 случай миокардита при 100.000 вакцинированных или что тоже 10 случаев миокардита на миллион (в плане почему тоже см.: авторское замечание про “similar pattern, although at higher incidence” и соответствующий контекст в статье) и около 2 случаев перикардита на 100.000 или что тоже около 20 случаев перикардита на миллион (см.: Diaz et al. Myocarditis and Pericarditis After Vaccination for COVID-19. JAMA. 2021; 326 (12):1210-1212, August 4). Что важно, авторы заметки указывают на то, что в отличие от молодых у людей более старшего возраста — миокардит/перикардит происходит более позже по времени после вакцинации и поэтому причинно-следственную связь можно лишь предполагать:

1. Myocarditis developed rapidly in younger patients, mostly after the second vaccination. Pericarditis affected older patients later, after either the first or second dose. ... Temporal association does not prove causation, although the short span between vaccination and myocarditis onset and the elevated incidence of myocarditis and pericarditis in the study hospitals lend support to a possible relationship.

Кроме того, авторы утверждают, что более высокие случаи миокардита и перикардита в их исследовании объясняются тем, что до их работы имело место быть неполное предоставление сведений — «vaccine adverse event underreporting»:

1. This study shows a similar pattern, although at higher incidence, suggesting vaccine adverse event underreporting.

I. Социетальный коллапс: Платон против Хайека.

Время — нейтральный арбитр, беспристрастно ставящий «шах и мат» всему в мире и поэтому невозможно обойти вниманием позицию, высказанную Фридрихом фон Хайеком в 1960 году о том, что лишь традиции способны гарантировать существование свободного общества:

Каким бы парадоксальным это ни казалось, но, скорее всего, верно утверждение, что успешное свободное общество всегда в значительной мере будет обществом, ограниченным традицией. — Хайек Ф.А. Конституция свободы // М.: Новое издательство, 2018, стр. 89

Эта позиция при всей своей спорности в среде, скорее всего типичной для круга общения Хайека — диаметрально противоположенна позиции Платона, полагавшего, что существование свободного общества — гарантия уничтожения традиций:

Развивая идею политического распада, Платон ориентировался на демократию своего времени. Признавая, что свобода является принципом демократии, он утверждает, что свобода сама по себе является помехой и источником беспорядков, поскольку приводит к тому, что люди живут по «своей собственной конституции» и имеют свои собственные правила, преследуя только свои интересы и не уважая никаких другие авторитеты, но лишь собственную волю. Платон считал, что развращение в демократии будет неизбежным результатом равного распределения свободы, допускающей преследование личных интересов и последующего увеличения энтропии в рамках конституционной модели. Другими словами, свобода как составляющая демократического режима для Платона является обузой, загрязняющей общественную сферу, ослабляя потенциал добродетели, постоянно подрывая иерархии, традиции и правила и делая правительство склонным к высокомерию и обреченному на несправедливость и тиранию. / When developing his idea of political decay Plato’s target was the democracy of his own time. While he recognizes that liberty is the principle of democracy, he argues that liberty is itself a liability, a source of disorder because it results in individuals living according to “their own constitution,” having their own rules, pursuing only their own interests, and respecting no other authority but their own will. For Plato, corruption in a democracy would be the inevitable result of the equal distribution of liberty, which allows for the pursuit of individual interest and the consequent increase of entropy, as it were, within the constitutional framework. In other words, liberty as constitutive to the democratic regime is for Plato a liability that contaminates the public realm, weakening the possibility of arche and virtue, permanently undermining hierarchies, tradition, and rules, and making government prone to hubris and destined to injustice and tyranny. — Camila Vergara, Systemic Corruption. // Princeton University Press, 2020, стр. 19

Попытаемся расставить точки над «и» между Платоном и Хайеком и обратимся к ряду взаимосвязанных фигур. Во-первых к Эрику Земмуру — французскому мыслителя, чей нашумевший бестселлер — «Самоубийство Франции» (2014) получил огласку от «BBC» до «The New York Times». Хронологизируя «смерть» Франции, Земмур утверждает, что распад, ознаменовавшийся культурной войной против традиций начался с 1960-ых, что, однако, знаково не только Франции, как указывает вторая интересная фигура — Эрик Кауфманн, который в свою очередь видит в культурной войне белых американцев-либералов против белых консерваторов изначальную нестабильность принципов Просвещения для фундаментальных структур этноса (см.: Kaufmann Eric, The Rise and Fall of Anglo-America. // Harvard University Press, 2004, стр. 1-2, 5, 307 — «Созерцая свой демографический спад, белые американцы участвуют во все более ожесточенной, междоусобной «культурной войне», которая противопоставляет либералов консерваторам в поляризованном политическом климате. ... Течение либерально-эгалитарного идеализма, зародившееся как струйка в первом десятилетии двадцатого века, достигло пика в 1960-х годах. ... Этническая группа в основе которой лежат принципы Просвещения по своей сути нестабильна.» и Brian Gratton. Reviewed Works: The Rise and Fall of Anglo-America by Eric P. Kaufmann; Who We Are: The Challenges of America's National Identity by Samuel Huntington. // Journal of American Ethnic History Vol. 25, No. 4, 25th Anniversary Commemorative Issue (Summer, 2006), pp. 181: «По мнению Кауфманна, крах этнического единства в двадцатом веке является результатом почти чисто идеологического раскола.»).

Более объёмно, помимо указанных источников, позиция Земмура изложена известным консервативным журналом «First Things». И честно говоря — довольно трудно не видеть в общей картине лишь подтверждение, как анализа Кауфманна, так и Платона касательно тенденций, который должны быть типичны для обществ, ориентированных на идеалы свободы или Просвещения:

1. Земмур рассказывает, как 68-ой дал инициативу французским средствам массовой информации и французским вузам. Через свои книги, лекции, фильмы, песни, мультфильмы и комедии, они привнесли дурную славу и насмешки на все традиционные вещи: религию, нуклеарную семью и гендерные конвенции, художественные критерии и патриотизм. — McDaniel, Stefan. “Gaul Divided.”. First Things, February 2016.

2. На протяжении всей книги Земмур полемизирует против культурного упадка, который, по его мнению, последовал: “ползучая феминизация” общества, в которой приоритет отдавался согласию над авторитетом, миру над войной и личности над семьей. ... Проблема, сетует Земмур, заключается в том, что современный человек сам был феминизирован, превращен из производителя в потребителя. — Elisabeth Zerofsky, The Right-Wing Pundit ‘Hashtag Triggering’ France. The New York Times, Feb. 6, 2019

3. По иронии судьбы, Земмура вдохновляет не какой-то правый, а итальянский мыслитель-марксист Антонио Грамши. Грамши писал, что для победы левых необходимо сначала захватить массовую культуру. И это, по словам Земмура, действительно было величайшим достижением французских левых. — Hugh Schofield, France shaken up by Zemmour and 'new reactionaries'. BBC News, 14 December 2014

Важно подчеркнуть, что в сторону Земмура и близких к нему французских мыслителей, именуемых неореакционерами — невозможна критика, аппелирующая к нативистко-националистическим симпатиям, поскольку, как отмечается в «BBC» — “Ни один из неореакционеров, даже Камюс, не заявляет о своей верности Народному Фронту. Многие из них евреи”. Более того, даже если отставить в сторону Земмура, признаки социетального коллапса Платона признают и некоторые либеральные теоретик и наиболее ярко — Надя Урбинати, третья интересная для моего эссе фигура, которая полагает, что современные общества Запада страдают от деспотизма касты политиков из-за эгоистического индивидуализма граждан (см.: Nadia Urbinati, The Tyranny of the Moderns. // Yale University Press, 2015: «Следовательно, чем больше граждан уходят из общественной жизни, чтобы заняться своими личными заботами, поскольку индивидуальные права служат лишь индивидуальным целям, тем больше снижается чувство солидарности с другими, тем больше высыхает сочувствие, которое, как мы видели, входит в число компонентов нормального демократического индивидуализма — тем более политический порядок подвергается риску деспотизма и ограничения свободы, не из-за избытка политики, а из-за её атрофии. Это деспотизм, который типичен для характеристик демократического общества: деспотизм не личности, а касты (касты избранных политиков) и, прежде всего, всепроникающего общественного мнения, которое управляет социальным механизмом и формирует вкусы и идеи, размывая особенности людей. Такой индивидуализм в демократических обществах может привести к тому, что гражданин сам лишит себя политики.» [стр.120-121]. Причём некоторые либеральные теоретики видят чудовищную опасность от такого распространения мягкого деспотизма (см.: Paul A. Rahe. Soft Despotism, Democracy's Drift: Montesquieu, Rousseau, Tocqueville, and the Modern Prospect. // Yale University Press, 2009).

Исходя из мета-политической концепции общего блага достаточно легко, таким образом, поставить под сомнение преимущества свободного общества по сравнению с деми-свободным (деми- — известная приставка, обозначаемая половину: деми-бог или полу-бог, etc). Важно подчеркнуть, что никакая политическая доктрина (включая те, что связаны с -измами) не может логически исходить из оправданности чего-либо, не опираясь на концепцию общего блага (см.: «Представление о политике как поиске общего блага — это та концепция, от которой исходят все наши другие философские концепции, и с которой они, следовательно, должны быть сопоставлены.» — Hans Sluga, Politics and the search for the common good. // Cambridge University Press, 2014, стр. 5).

Деми-свободное общество — общество, исходящее из необходимости абсолютной свободы слова в некоторых коммуникативных локусах (университеты, ночные радиостанции, интернет, etc) и при этом, выступающее за мощные ограничения в базовой публичной сфере (аналогичный принцип можно распространить и на культурную сферу, при мощных ограничениях в базовой сфере одновременно допускать существование особых сепарированных агломераций с легализацией азартных игр и любого прочего «дионисийства»). Полагаю, что не только Платон, но и даже теоретики республиканизма 18 века меня могли бы поддержать (см.: главу 8 — Thomas West, The Political Theory of the American Founding. // Cambridge University Press, 2017: «В 1790-х годах Мэдисон утверждал, что желательно, «чтобы консолидация преобладала в интересах и привязанностях народа» и в их «мнениях».» [стр. 171]).

II. Маккиавели и смешанная Конституция.

Почти не известно, что если в «Государе» — Маккиавели выступает в качестве консультанта авторитарной власти, то в «Размышлениях над первой декадой Тита Ливия» он предстаёт в амплуа — истового республиканца (см.: Catherine Zuckert, Machiavelli’s Politics. // University of Chicago Press, 2017). Сегодня этому аспекту наследия Маккиавели посвящено множество разной научной литературы.

Важной особенностью, которая вытекает из республиканизма Маккиавели является — необходимость введения внутри-институциональной сепарации власти для поддержания баланса между богатыми и обычными гражданами для чего нужно установление института подобного римскому трибунату — обладающему правом вето и избрание представителей которого должно быть абсолютно независимым от каких-либо предвыборных технологий с участием богатых:

С реалистической и материалистической точки зрения республиканизма Макиавелли — общество рассматривается как разделенное между немногими могущественными и простыми людьми и поэтому политический порядок должен включать институты, дозволяющие отобранной элите править в определенных пределах и позволяющие простому народу противостоять неизбежному господству, которое в конечном итоге исходит от правительства немногих. Признавая эту олигархическую тенденцию и асимметрию власти между немногими и многими, смешанные конституции создавали плебейские институты, чтобы противостоять захвату немногих. Конституционные рамки сегодня не имеют ничего подобного и следовательно оставили многих уязвимыми для олигархического господства. / From the realist and material perspective of the republicanism of Machiavelli, society is seen as divided between the powerful few and the common people, and therefore the political order needs to include institutions both to allow a selected elite to rule within limits and to enable the common people to push back against the inevitable domination that eventually comes from the government by few. Recognizing this oligarchic tendency and the asymmetry of power between the few and the many, mixed constitutions set up plebeian institutions to resist the overreach of the few. Constitutional frameworks today have nothing of the sort and therefore have left the many vulnerable to oligarchic domination. — Camila Vergara, Systemic Corruption. // Princeton University Press, 2020, стр. 3

Может быть поставлен вопрос: не переигрывает ли Маккиавели? Для того, чтобы ответить на него обратимся к монографии великого либертарианца Мюррея Ротбарда и его анализу конституционного Конвента, который превратил американскую конфедерацию в федерацию — чему и посвящена «Conceived in Liberty, Volume 5: The New Republic: 1784–1791». Ротбард отмечает два ключевых фактора из которых исходили многие видные Отцы-основатели для максимально возможного ослабления демократического импульса масс:

I. Независимость выборов в федеральную Палату представителей от Конгрессов штатов. Когда некоторые члены Конвента выдвинули предложение, чтобы членов федеральной Палаты представителей избирали Конгрессы штатов — было сделано всё возможное для противодействия этому плану и вот по какой коварной причине:

Еще более откровенный Джеймс Уилсон обнажил маккиавелианский [коварный] замысел националистов [федералистов]: всенародные выборы в Палату представителей освободили бы национальное правительство от контроля штатов и тем самым подняли «федеральную пирамиду на значительную высоту», придав ей «как можно более широкую власть». The even franker James Wilson laid bare the Machiavellian design of the nationalists: popular election of the House would free the national government from state control and thus raise “the federal pyramid to a considerable altitude” by giving it “as broad a basis as possible.” — Murray N. Rothbard. Conceived in Liberty, Volume 5: The New Republic: 1784–1791. // The Mises Institute, 2019, стр. 149

II. Наконец, last but not least, видные Отцы-основатели США — исходили из одной единственно возможной специфики организации выборного процесса, а именно через — крупные избирательные округа, победа в которых по-дефолту исключает обычных граждан:

Кроме того, любая опасность, связанная с чрезмерной демократией, может быть устранена, если избирательные округа станут большими и, следовательно, удаленными от контроля со стороны самих людей. / Furthermore, any danger from excessive democracy could be met by making the elective districts large and therefore remote from control by the people themselves. — Murray N. Rothbard. Conceived in Liberty, Volume 5: The New Republic: 1784–1791. // The Mises Institute, 2019, стр. 149

То, что утверждает Ротбард вовсе не является разновидностью конспирологии:

Поскольку Основатели обвинили легислатуры в “демократической распущенности”, они спроектировали федеральное правительство таким образом, чтобы оно было изолировано от популистской политики, которая привела к подобным мерам в штатах. Таким образом, они выбрали огромные округа для представителей конгресса. ... Антифедералисты естественно имели противоположные предпочтения: они хотели, чтобы представители были выбраны из небольших районов, поскольку обычные граждане имели бы лучшие шансы выиграть конкуренцию и потому представители, выбранные таким способом скорее всего будут отражать — а не сглаживать — предпочтения избирателей. / Because the Framers blamed relief legislation on “democratic licentiousness,” they designed the federal government to be insulated from the populist politics that had produced such measures in the states. Thus, they opted for huge districts for congressional representatives. ... Antifederalists naturally had the opposite preference: They wanted representatives selected from smaller districts both because ordinary citizens would have a better chance of winning such contests and because representatives selected in such a manner would be more likely to mirror—rather than launder—their constituents’ preferences. — Michael J. Klarman. The Framers' Coup: The Making of the United States Constitution. // Oxford University Press, 2016, стр. 606, 623

Монография Michael Klarman'a посвящена слишком многим аспектам конституционного Конвента и поэтому не всегда входит в детали происхождения разных точек зрения на определённые темы, но имеет подробный библиографический аппарат для интересующихся. Тема происхождения взглядов на размеры округов среди федералистов и антифедералистов, как указывает Klarman довольно подробно освещена в монографии профессора истории Woody Holton'а — «Unruly Americans and the Origins of the Constitution» (Hill and Wang, 2007), причём Klarman подчёркивает её особое влияние на свою работу:

Выражаю особую благодарность еще одной горстке читателей, чей вклад в этот проект был еще более существенным. Вуди Холтон, чья книга «Непослушные американцы» сильно повлияла на мое видение Конституции, не только предоставил мне несколько страниц полезных общих комментариев, но и выполнил значительную часть построчного редактирования всей рукописи. — Michael J. Klarman. The Framers' Coup: The Making of the United States Constitution. // Oxford University Press, 2016, стр. xii

В свою очередь, Woody Holton указывает, что федералисты и антифедералисты понимали ситуацию сходным образом, хотя и с разной оценкой. Чтобы не перегружать эссе текстом, я приведу лишь русские переводы трех глав монографии Holton'а — Introduction “Evils which... produced this Convention”, Chapter 12: “Divide et Impera” и Chapter 14: “Take Up the Reins”:

Introduction “Evils which... produced this Convention”. ... Лучший способ оградить власть от народного давления, как считал Мэдисон, должно быть «расширение сферы» как отдельных избирательных округов, так и государства. Расширение законодательных округов повысит вероятность того, что представители будут состоятельными людьми. Более крупные округа предложат конгрессменам определённую защиту от давления со стороны широких масс. ... За месяц до написания статьи «Федералист 10», Мэдисон в частном порядке резюмировал его содержание, используя выражение, которое он не осмеливался использовать в своём публичной эссе: «Divide et impera, отверженная аксиома тирании, является при определённой квалификации — единственной политикой с помощью которой республика может управляться на справедливых принципах». «Divide et impera »в переводе с латыни означает« разделяй и властвуй». ... Chapter 12: “Divide et Impera”. ... Как отметил Мэдисон много лет спустя, одна из причин, по которой крупные районы редко избрают демагогов состоит в том, что они уменьшают влияние «личных ходатайств», отдавая предпочтение кандидату, который добился известности задолго до начала избирательного сезона. ... Большинство делегатов также связали известность с владение большим количеством имущества. ... Чарльз Котсуорт Пинкни объяснил своим коллегам в законодательном собрании Южной Каролины в январе 1788 года, что более состоятельный кандидат с его более широкой репутацией и более широкой сферой влияния начал бы с огромного преимущества над своим конкурентом — «бедным демагогом из мелкого прихода или округа», который «вероятно, не был бы известен» . Таким образом, авторы Конституции согласились с Германом Хасбандом, что большие избирательные округа склоняются избирать богатых людей — с той единственный разницой в том, что они праздновали то, что Хасбанд оплакивал. ... Chapter 14: “Take Up the Reins” ... Большинство современных описаний ратификационной борьбы сосредоточены на единственном аспекте дела антифедералистов: их опасениях, что федеральная республика перерастет в тиранию. Поскольку этого не произошло, то как критики Конституции они приобрели репутацию плохих пророков. Но другие, упускаемые из виду, аспекты критики антифедералистов на чрезмерные избирательные районы намного лучше соответствуют современному анализу. ... Одна из самых распространенных жалоб на национальное правительство состояло в том, что федеральные законодательные округа содержали слишком много избирателей, блокируя поток информации как от граждан к представителю, так и в обратном направлении. Члены Конгресса «избранные в больших округах, — опасался эссеист из Массачусетса, — будут неизвестны очень значительной части их избирателей, а их избиратели будут неизвестны им». В том, что большие избирательные округа не позволили бы представителям иметь достаточную информацию об их избирателях, антифедералистские писатели и ораторы опирались на понятие, популяризированное Адамом Смитом в его 1759 г. «Теории моральных чувств», согласно которой все люди «от природы сочувствуют» горестям, радостям и потребностям других людей, но они «сочувствуют ... мало другим людям с которыми они не имеют близких отношений». ... Как и несколько делегатов федерального съезда, многочисленные противники Конституция предсказывали, что зажиточные американцы превзойдут фермеров и ремесленников — используя свое влияние и координируя свои усилия. ... «Естественная аристократия» зажиточных американцев легко объединит свои интересы за спинами кандидатов-единомышленников. ... Даже Джеймс Мэдисон признал, что, как только Конституция поставила американских избирателей в «обширную местность», у обычных граждан возникнут проблемы «объединяться», делая их уязвимыми для «сплочённой индустрии заинтересованных людей».

Итак, перед нами — великий коварный секрет (тс-ссссссс!) стандартной электоральной модели политической репрезентатации. Удивительно то, что позиция многих Отцов-основателей почти полностью совпадает с критикой (sic!) представительства, которая в свое время была предложена известным анархистом — графом Петром Кропоткиным в его эссе «Представительный образ правления» из его знаменитой работы «Речи бунтовщика» (ср. в плане подтверждения точности описаний Кропоткина — Didi Kuo. Clientelism, capitalism, and democracy: the rise of programmatic politics in the United States and Britain. // Cambridge University Press, 2018).

Разумеется, как и в случае антифедералистов — разница только в оценке. В общих чертах анализ антифедералистов и Отцов-основателей позволяет указывать на следующие, как правило, типичные черты политического процесса в рамках стандартной электоральной модели репрезентатации (см.: также мою несколько устаревшую — We the People 2077):

1. Крупные округа, требуя несравненно больше необходимости в рекламе, влияния через медиа-пространство, ресурсов для организации агитаций и содержания всей политической «машины» прилично увеличивают степень опасения выкинуть голос «впустую» среди избирателей во время голосования, когда кандидат или партия в принципе не могут рассматриваться избирателем, как наиболее ему близкие или наименее неблизкие лишь потому, что представляются недостаточно понятными для оценивания, чтобы делать какие-либо однозначные выводы о них из-за одновременного сравнения с множеством более известных партий или кандидатов. При этом популярность в крупных округах определённых партий или кандидатов разного идеологического спектра помимо в той или иной степени соответствия предпочитениям избирателей зависит и от потенциала этих партий и кандидатов в плане осуществления рекламы, организации агитаций и тому подобного. Поскольку при предельно возможном снижении размера округа будет максимально снижена зависимость в плане такого потенциала со всеми вытекающими отсюда очевидными последствиями, то популярность в больших округах определённых партий и кандидатов разного идеологического спектра указывает, что их популярность — по умолчанию должна рассматриваться, как побочный продукт их потенциала для организации агитации, рекламы, повестки в медиа-пространстве и содержания всей политической «машины» пока в каждом конкретном случае не доказано обратное (например уникальная харизма конкретного партийного лидера, etc). Исходя из этого, таким образом, обычный феномен «стратегического голосования», когда определённые кластеры избирателей опасаются выкидывания своего голоса «впустую» в отношении кандидатов или партий, которые им наиболее близки или наименее неблизки лишь потому, что не известно, что есть однозначные шансы на победу — не более чем верхушка айсберга более глобальной проблемы.

2. Крупные округа значительно увеличивают расходы на избирательную кампанию (реклама, повестка в медиа-пространстве, агитации, etc) и поэтому имеет место или зависимость от мощных экономических акторов (включая медиа-магнатов) или систематическое выдвижение богатых, благодаря собственным приличным денежным возможностям. Государственная поддержка и собственное богатство старых крупных партий не препятствует тенденции к картелизации, лишь усложняя жизнь маленьким новым партиям и не мешает зависимости ни через лоббирование ни через другие виды помощи помимо прямого спонсирования (например через СМИ) со стороны мощных экономических акторов [см.: 1. Richard S. Katz, ‎Peter Mair. Democracy and the Cartelization of Political Parties. Oxford University Press, 2018; 2. Zephyr Teachout, Corruption in America. // Harvard University Press, 2014; 3. Ferguson, Thomas. Golden Rule : The Investment Theory of Party Competition and the Logic of Money-Driven Political Systems. University of Chicago Press, 1995]. При этом для системного и сколько-нибудь продолжительного влияния на государственную политику необходимы неоднократные победы во многих крупных округах, что является особенно дорогостоящим, а мощные экономические акторы, в свою очередь, с лёгкостью могут систематически спонсировать или оказывать иную помощь множеству подобных друг другу кандидатов или партий среди разных идеологических кластеров, включая спойлеров (“irrelevant” candidate). Причём это не обязательно происходит преднамеренно, во-первых следует помнить, что политик во многом — профессионализированная карьерная специализация и подобно профессии журналиста должен анализироваться через призму модели рынка труда со всеми вытекающими отсюда последствиями, во-вторых же — в случае мощных экономических акторов следует помнить о стратегии, которая наиболее очевидно выражена известной пословицей — «не кладите яйца в одну корзину», что обычно отсылает к необходимости снижения рисков, путем вложения средств в различные активы и что довольно легко «перевести» на политические термины (см.: о роли модели рынка труда в случае судей — Lee Epstein, William M. Landes, Richard A. Posner. The Behavior of Federal Judges: A Theoretical and Empirical Study of Rational Choice. // Harvard University Press, 2013).

3. В крупных округах избиратели намного сильнее отстраняются от тонкостей политического процесса, поскольку кандидаты и партии сильно чаще опираются не на личные встречи, а на рекламу и повестку в медиа-пространстве. Более того, в крупных округах политическая повестка сильно меньше сосредоточена на вопросах, представляющих локальный интерес для многих избирателей. Также и возможнось для избирателя запланировать личную встречу с политиком труднее в крупных округах. А самое главное — в крупных округах избирателям намного труднее координировать совместные действия и общение между собой касательно предлагаемых для выбора кандидатов или партий, тем самым в случае консолидации ведущих СМИ намного более открытых к манипулированию через механику «плюралистического незнания», ответственную за формирование консенсуса в обществе.

4. Крупные округа, как правило, более гетерогенны по социальным, экономическим, религиозным, этническим, культурным и идеологическим параметрам. Как следствие крупные округа усиливают ориентацию на те или иные более усредненные склейки разнообразных кластеров избирателей, поскольку в крупном округе труднее избраться представителям, ориентированным на более специфические кластеры избирателей. Как следствие в большей степени теряется обратная связь в контексте всего спектра предпочтений разных кластеров избирателей, что приводит к усилению эгоистического индивидуализма в решениях избирателей, которые осознают, что ни в их ни во всех других крупных округах полнота спектра предпочтений их кластера не будет хорошо представлена — тем более, что нет гарантий относительно этого в долгосрочной перспективе. Поэтому в случае крупных округов особенно верно представление о том, что выборы вовсе не являются проявлением согласия избирателя на всю проводимую политику со стороны избранных представителей (см.: Randy E. Barnett. Restoring the Lost Constitution: The Presumption of Liberty. // Princeton University Press, 2004: «Таким образом, простой акт голосования не говорит нам, согласен ли избиратель с результатами выборов (и всем, что из этого следует) или он голосует по совершенно иным мотивам.» [стр. 15]).

5. Синергия или перекрёстное взаимоусиление указанных пунктов с учётом прогнозирования в плане существенного снижения проблем от указанных эффектов лишь при относительно маленьких округах.

Также весьма любопытно, что лидеры зарождающейся Республиканской партии среди которых было много антифедералистов, будучи объединёнными в ту раннюю пору общей идеологией — «джефферсоновской демократией», обвинили федералистов в том, что актуально для Запада скорее сегодня, чем в те времена:

Кроме того, следует добавить, что Мэдисон не рассматривал возможность того, что меньшинство, заинтересованное в населении, в силу превосходства в богатстве, организации и влиянии, действительно может прийти к строгому владению над плюралистическим и разделенным большинством. Однако в течение нескольких лет после того, как Конституция начала действовать именно так говорили о Федералистах лидеры зарождающейся Республиканской партии. / Neither, it must be added, does Madison address himself to the possibility that a minority interest in the population, by virtue of superior wealth, organization and influence, can actually come into the firm possession of power against a pluralistic and divided majority. Yet within a few years after the Constitution was in operation this was precisely what the leaders of the emergent Republican party were saying about the Federalists. — Richard Hofstadter, The Idea of a Party System: The Rise of Legitimate Opposition in the United States, 1780-1840. // University of California Press, 1969, стр. 69

Учитывая статистику из ЕС и США можно не сомневаться в том, как политики воспринимаются обычными гражданами (см.: John Matsusaka, Let the People Rule. // Princeton University Press, 2020: «Вся эта риторика — популизм из учебников, призыв к «народу» вернуть свое правительство у «элит», которые захватили его. Личность элит менялась в зависимости от говорящего. Для Трампа это было «болото», смутное сочетание правительственных чиновников, лоббистов, средств массовой информации и особых интересов, укоренившихся в Вашингтоне. Для Сандерса это были плутократы и их корпоративные союзники. В Европе это были технократы в Брюсселе и другие наднациональные организации. Хотя элиты могли быть разными, утверждение о том, что народ больше не контролирует ситуацию, было тем же самым. Эта популистская риторика возникла не на пустом месте. Политики продавали послание, которому избиратели уже верили. За последние 70 лет избиратели стали все более скептически относиться к отзывчивости правительства.» [стр. 2]). Очевидно, что политический истеблишмент старых и крупных партий начинает восприниматься таким образом, что понятие "профессиональный политик" в той или иной степени синонимизируется с понятием “коллективной проститутки”. И в ситуации, когда большинство населения мировоззренчески плюралистично или разносторонне по взглядам друг от друга — именно трудности системного «входа» для обычных граждан в политику с учётом неуверенности обычных граждан относительно будущего, что связано с отсутствием гарантий от исходов голосования в темпорально-долгосрочном плане среди членов общества — совокупно с пониманием обычными гражданами возможности (в плане отсутствия гарантий) "проституирования” уже текущих новых партий через некоторый промежуток времени — может совокупно фундировать феномен, который постулирует Надя Урбинати.

Таким образом, после всего сказанного легко прийти к выводу, что Маккиавели прав. И поэтому, что должно быть очевидно — необходимо инверсировать то, что справедливо критиковал Ротбард: размер округов и отношение между федеральной и областной (штатовской) легислатурой.

Во-первых сделать округа очень маленькими, в том числе разбивая муниципальные и сельские округа на ±5, пусть это и увеличит издержки государства в силу большего состава управляющего аппарата муниципальных и сельских административных единиц. А во-вторых — last but not least — члены национальной (федеральной) легислатуры должны отбираться членами областных легислатур, которые в свою очередь должны отбираться, как предлагал Джефферсон, пирамидальным путем: 1) от городских легислатур областей, которые в свою очередь состоят из делегатов от муниципальных административных единиц через выдвижение от победивших там на выборах представителей и 2) в случае сельских административных единиц через сходную процедуру.

Такая специфическая электоральная модель политической репрезентатации будет систематически работать на обычных граждан (см.: Gary Hart, Restoration of the republic: the Jeffersonian ideal in 21st-century America. // Oxford University Press, 2002: «В то время как Мэдисон предполагал неизбежность сосредоточения власти в национальном правительстве и стремился уменьшить ее коррумпированность корыстными интересами посредством горизонтальной системы сдержек и противовесов между ветвями национального правительства, Джефферсон рассматривал создание пирамиды правительств как вертикальную систему сдержек и противовесов — друг на друге: «Элементарные республики маленьких округов, уездные республики, республики штатов и союзная республика будут формировать градацию полномочий, каждая из которых будет опираться на закон, каждая из которых будет владеть своей делегированной долей власти и составлять поистине систему фундаментальных противовесов и сдержек для правительства.» [стр. 84]).

При этом необходимо понимать, что при данной локализации политического процесса может быть снижен уровень «рационального невежества» типичный для любой электоральной модели:

Информация и расчет издержек и выгод от предоставления коллективного блага часто сами являются коллективным благом. Рассмотрим рядового члена большой организации, который решает, сколько времени уделить изучению политики этой организации или действий ее руководства. Чем больше времени он уделит этому, тем больше вероятность, что его голосование и его доводы будут способствовать эффективной политике и успешному руководству организацией. Но этот рядовой член организации получит только малую часть выгоды от эффективной политики и успешного руководства, все же другие члены в совокупности получат почти всю выгоду. Следовательно, этот рядовой член организации и близко не заинтересован в том, чтобы посвятить выяснению деталей и размышлениям об организации столько времени, сколько соответствовало бы интересам группы. Положение каждого члена группы улучшилось бы, если бы удалось заставить всех членов группы затратить больше времени на то, чтобы понять, как следует голосовать, чтобы в результате организация в большей степени содействовала достижению их интересов. Это разительно проявляется в случае с рядовым избирателем на национальных выборах в большой стране. Выгода, получаемая таким избирателем от того, что он тщательно изучит различные политические вопросы и разных кандидатов с тем, чтобы понять, какое его решение действительно в его интересах, определяется разницей в ценности для него «правильного» и «неправильного» исхода выборов, умноженной на вероятность того, что изменение в голосовании этого индивидуума изменит исход выборов. Так как вероятность того, что рядовой избиратель окажет решающее воздействие на исход выборов, практически равна нулю, то рядовой гражданин, как правило, «рационально несведущ» относительно общественных дел. — Олсон М. Возвышение и упадок народов: Экономический рост, стагфляция и социальный склероз . — М.: Новое издательство [Yale University Press], 2013 [1982], стр. 43-44

III. Выводы.

Кто не за обычных граждан, тот априори — за богатых (см.: H.-H. Hoppe, Marxist and Austrian Class Analysis. // H.-H . Hoppe, The Economics and Ethics of Private Property. Ludwig von Mises Institute, 2006). И кто не за деми-свободное общество, тот априори — против Res Publica Aeternus.