Он был слишком умен и слишком образован, чтобы принять целиком ту или иную политическую доктрину. — Гайто Газданов, Об Алданове.
«Ты сам этого хотел, Жорж Данден!» — George Dandin ou le Mari confondu.
При всем своём различие — Маккиавели и Платон всегда будут точками отсчёта по многим вопросам для любого глубокого мыслителя. Вклад первого в политическую теорию не менее важен, нежели изыскания последнего в области чистой философии (об актуальности платонической онто-эпистемологии см.: Lloyd P. Gerson, Platonism and Naturalism: The Possibility of Philosophy. // Cornell University Press, 2020). Весьма неудивительно при этом, что «Республика» Платона имеет в прогрессивных кругах статус почти столь же ненавистный, как и «Государь» Маккиавели. Тем не менее обоим мыслителям есть, что сказать — по-крайней мере для тех, кто желает слушать.
I. Социетальный коллапс: Платон против Хайека.
Время — нейтральный арбитр, беспристрастно ставящий «шах и мат» всему в мире и поэтому невозможно обойти вниманием позицию, высказанную Фридрихом фон Хайеком в 1960 году о том, что лишь традиции способны гарантировать существование свободного общества:
Каким бы парадоксальным это ни казалось, но, скорее всего, верно утверждение, что успешное свободное общество всегда в значительной мере будет обществом, ограниченным традицией. — Хайек Ф.А. Конституция свободы // М.: Новое издательство, 2018, стр. 89
Эта позиция при всей своей спорности в среде, скорее всего типичной для круга общения Хайека — диаметрально противоположенна позиции Платона, полагавшего, что существование свободного общества — гарантия уничтожения традиций:
Развивая идею политического распада, Платон ориентировался на демократию своего времени. Признавая, что свобода является принципом демократии, он утверждает, что свобода сама по себе является помехой и источником беспорядков, поскольку приводит к тому, что люди живут по «своей собственной конституции» и имеют свои собственные правила, преследуя только свои интересы и не уважая никаких другие авторитеты, но лишь собственную волю. Платон считал, что развращение в демократии будет неизбежным результатом равного распределения свободы, допускающей преследование личных интересов и последующего увеличения энтропии в рамках конституционной модели. Другими словами, свобода как составляющая демократического режима для Платона является обузой, загрязняющей общественную сферу, ослабляя потенциал добродетели, постоянно подрывая иерархии, традиции и правила и делая правительство склонным к высокомерию и обреченному на несправедливость и тиранию. / When developing his idea of political decay Plato’s target was the democracy of his own time. While he recognizes that liberty is the principle of democracy, he argues that liberty is itself a liability, a source of disorder because it results in individuals living according to “their own constitution,” having their own rules, pursuing only their own interests, and respecting no other authority but their own will. For Plato, corruption in a democracy would be the inevitable result of the equal distribution of liberty, which allows for the pursuit of individual interest and the consequent increase of entropy, as it were, within the constitutional framework. In other words, liberty as constitutive to the democratic regime is for Plato a liability that contaminates the public realm, weakening the possibility of arche and virtue, permanently undermining hierarchies, tradition, and rules, and making government prone to hubris and destined to injustice and tyranny. — Camila Vergara, Systemic Corruption. // Princeton University Press, 2020, стр. 19
Попытаемся расставить точки над «и» между Платоном и Хайеком и обратимся к ряду взаимосвязанных фигур. Во-первых к Эрику Земмуру — французскому мыслителя, чей нашумевший бестселлер — «Самоубийство Франции» (2014) получил огласку от «BBC» до «The New York Times». Хронологизируя «смерть» Франции, Земмур утверждает, что распад, ознаменовавшийся культурной войной против традиций начался с 1960-ых, что, однако, знаково не только Франции, как указывает вторая интересная фигура — Эрик Кауфманн, который в свою очередь видит в культурной войне белых американцев-либералов против белых консерваторов изначальную нестабильность принципов Просвещения для фундаментальных структур этноса (см.: Kaufmann Eric, The Rise and Fall of Anglo-America. // Harvard University Press, 2004, стр. 1-2, 5, 307 — «Созерцая свой демографический спад, белые американцы участвуют во все более ожесточенной, междоусобной «культурной войне», которая противопоставляет либералов консерваторам в поляризованном политическом климате. ... Течение либерально-эгалитарного идеализма, зародившееся как струйка в первом десятилетии двадцатого века, достигло пика в 1960-х годах. ... Этническая группа в основе которой лежат принципы Просвещения по своей сути нестабильна.» и Brian Gratton. Reviewed Works: The Rise and Fall of Anglo-America by Eric P. Kaufmann; Who We Are: The Challenges of America's National Identity by Samuel Huntington. // Journal of American Ethnic History Vol. 25, No. 4, 25th Anniversary Commemorative Issue (Summer, 2006), pp. 181: «По мнению Кауфманна, крах этнического единства в двадцатом веке является результатом почти чисто идеологического раскола.»).
Более объёмно, помимо указанных источников, позиция Земмура изложена известным консервативным журналом «First Things». И честно говоря — довольно трудно не видеть в общей картине лишь подтверждение, как анализа Кауфманна, так и Платона касательно тенденций, который должны быть типичны для обществ, ориентированных на идеалы свободы или Просвещения:
- Земмур рассказывает, как 68-ой дал инициативу французским средствам массовой информации и французским вузам. Через свои книги, лекции, фильмы, песни, мультфильмы и комедии, они привнесли дурную славу и насмешки на все традиционные вещи: религию, нуклеарную семью и гендерные конвенции, художественные критерии и патриотизм. — McDaniel, Stefan. “Gaul Divided.”. First Things, February 2016.
- На протяжении всей книги Земмур полемизирует против культурного упадка, который, по его мнению, последовал: “ползучая феминизация” общества, в которой приоритет отдавался согласию над авторитетом, миру над войной и личности над семьей. ... Проблема, сетует Земмур, заключается в том, что современный человек сам был феминизирован, превращен из производителя в потребителя. — Elisabeth Zerofsky, The Right-Wing Pundit ‘Hashtag Triggering’ France. The New York Times, Feb. 6, 2019
- По иронии судьбы, Земмура вдохновляет не какой-то правый, а итальянский мыслитель-марксист Антонио Грамши. Грамши писал, что для победы левых необходимо сначала захватить массовую культуру. И это, по словам Земмура, действительно было величайшим достижением французских левых. — Hugh Schofield, France shaken up by Zemmour and 'new reactionaries'. BBC News, 14 December 2014
Важно подчеркнуть, что в сторону Земмура и близких к нему французских мыслителей, именуемых неореакционерами — невозможна критика, аппелирующая к нативистко-националистическим симпатиям, поскольку, как отмечается в «BBC» — “Ни один из неореакционеров, даже Камюс, не заявляет о своей верности Народному Фронту. Многие из них евреи”. Более того, даже если отставить в сторону Земмура, признаки социетального коллапса Платона признают и некоторые либеральные теоретик и наиболее ярко — Надя Урбинати, третья интересная для моего эссе фигура, которая полагает, что современные общества Запада страдают от деспотизма касты политиков из-за эгоистического индивидуализма граждан (см.: Nadia Urbinati, The Tyranny of the Moderns. // Yale University Press, 2015: «Следовательно, чем больше граждан уходят из общественной жизни, чтобы заняться своими личными заботами, поскольку индивидуальные права служат лишь индивидуальным целям, тем больше снижается чувство солидарности с другими, тем больше высыхает сочувствие, которое, как мы видели, входит в число компонентов нормального демократического индивидуализма — тем более политический порядок подвергается риску деспотизма и ограничения свободы, не из-за избытка политики, а из-за её атрофии. Это деспотизм, который типичен для характеристик демократического общества: деспотизм не личности, а касты (касты избранных политиков) и, прежде всего, всепроникающего общественного мнения, которое управляет социальным механизмом и формирует вкусы и идеи, размывая особенности людей. Такой индивидуализм в демократических обществах может привести к тому, что гражданин сам лишит себя политики.» [стр.120-121]. Причём некоторые либеральные теоретики видят чудовищную опасность от такого распространения мягкого деспотизма (см.: Paul A. Rahe. Soft Despotism, Democracy's Drift: Montesquieu, Rousseau, Tocqueville, and the Modern Prospect. // Yale University Press, 2009).
Исходя из мета-политической концепции общего блага достаточно легко, таким образом, поставить под сомнение преимущества свободного общества по сравнению с деми-свободным (деми- — известная приставка, обозначаемая половину: деми-бог или полу-бог, etc). Важно подчеркнуть, что никакая политическая доктрина (включая те, что связаны с -измами) не может логически исходить из оправданности чего-либо, не опираясь на концепцию общего блага (см.: «Представление о политике как поиске общего блага — это та концепция, от которой исходят все наши другие философские концепции, и с которой они, следовательно, должны быть сопоставлены.» — Hans Sluga, Politics and the search for the common good. // Cambridge University Press, 2014, стр. 5).
Деми-свободное общество — общество, исходящее из необходимости абсолютной свободы слова в некоторых коммуникативных локусах (университеты, ночные радиостанции, интернет, etc) и при этом, выступающее за мощные ограничения в базовой публичной сфере (аналогичный принцип можно распространить и на культурную сферу, при мощных ограничениях в базовой сфере одновременно допускать существование особых сепарированных агломераций с легализацией азартных игр и любого прочего «дионисийства»). Полагаю, что не только Платон, но и даже теоретики республиканизма 18 века меня могли бы поддержать (см.: главу 8 — Thomas West, The Political Theory of the American Founding. // Cambridge University Press, 2017: «В 1790-х годах Мэдисон утверждал, что желательно, «чтобы консолидация преобладала в интересах и привязанностях народа» и в их «мнениях».» [стр. 171]).
II. Маккиавели и смешанная Конституция.
Почти не известно, что если в «Государе» — Маккиавели выступает в качестве консультанта авторитарной власти, то в «Размышлениях над первой декадой Тита Ливия» он предстаёт в амплуа — истового республиканца (см.: Catherine Zuckert, Machiavelli’s Politics. // University of Chicago Press, 2017). Сегодня этому аспекту наследия Маккиавели посвящено множество разной научной литературы.
Важной особенностью, которая вытекает из республиканизма Маккиавели является — необходимость введения внутри-институциональной сепарации власти для поддержания баланса между богатыми и обычными гражданами для чего нужно установление института подобного римскому трибунату — обладающему правом вето и избрание представителей которого должно быть абсолютно независимым от каких-либо предвыборных технологий с участием богатых:
С реалистической и материалистической точки зрения республиканизма Макиавелли — общество рассматривается как разделенное между немногими могущественными и простыми людьми и поэтому политический порядок должен включать институты, дозволяющие отобранной элите править в определенных пределах и позволяющие простому народу противостоять неизбежному господству, которое в конечном итоге исходит от правительства немногих. Признавая эту олигархическую тенденцию и асимметрию власти между немногими и многими, смешанные конституции создавали плебейские институты, чтобы противостоять захвату немногих. Конституционные рамки сегодня не имеют ничего подобного и следовательно оставили многих уязвимыми для олигархического господства. / From the realist and material perspective of the republicanism of Machiavelli, society is seen as divided between the powerful few and the common people, and therefore the political order needs to include institutions both to allow a selected elite to rule within limits and to enable the common people to push back against the inevitable domination that eventually comes from the government by few. Recognizing this oligarchic tendency and the asymmetry of power between the few and the many, mixed constitutions set up plebeian institutions to resist the overreach of the few. Constitutional frameworks today have nothing of the sort and therefore have left the many vulnerable to oligarchic domination. — Camila Vergara, Systemic Corruption. // Princeton University Press, 2020, стр. 3
Может быть поставлен вопрос: не переигрывает ли Маккиавели? Для того, чтобы ответить на него обратимся к монографии великого либертарианца Мюррея Ротбарда и его анализу конституционного Конвента, который превратил американскую конфедерацию в федерацию — чему и посвящена «Conceived in Liberty, Volume 5: The New Republic: 1784–1791». Ротбард отмечает два ключевых фактора из которых исходили многие видные Отцы-основатели для максимально возможного ослабления демократического импульса масс:
I. Независимость выборов в федеральную Палату представителей от Конгрессов штатов. Когда некоторые члены Конвента выдвинули предложение, чтобы членов федеральной Палаты представителей избирали Конгрессы штатов — было сделано всё возможное для противодействия этому плану и вот по какой коварной причине:
Еще более откровенный Джеймс Уилсон обнажил маккиавелианский [коварный] замысел националистов [федералистов]: всенародные выборы в Палату представителей освободили бы национальное правительство от контроля штатов и тем самым подняли «федеральную пирамиду на значительную высоту», придав ей «как можно более широкую власть». The even franker James Wilson laid bare the Machiavellian design of the nationalists: popular election of the House would free the national government from state control and thus raise “the federal pyramid to a considerable altitude” by giving it “as broad a basis as possible.” — Murray N. Rothbard. Conceived in Liberty, Volume 5: The New Republic: 1784–1791. // The Mises Institute, 2019, стр. 149
II. Наконец, last but not least, видные Отцы-основатели США — исходили из одной единственно возможной специфики организации выборного процесса, а именно через — крупные избирательные округа, победа в которых по-дефолту исключает обычных граждан:
Кроме того, любая опасность, связанная с чрезмерной демократией, может быть устранена, если избирательные округа станут большими и, следовательно, удаленными от контроля со стороны самих людей. / Furthermore, any danger from excessive democracy could be met by making the elective districts large and therefore remote from control by the people themselves. — Murray N. Rothbard. Conceived in Liberty, Volume 5: The New Republic: 1784–1791. // The Mises Institute, 2019, стр. 149
То, что утверждает Ротбард вовсе не является разновидностью конспирологии:
Поскольку Основатели обвинили легислатуры в “демократической распущенности”, они спроектировали федеральное правительство таким образом, чтобы оно было изолировано от популистской политики, которая привела к подобным мерам в штатах. Таким образом, они выбрали огромные округа для представителей конгресса. ... Антифедералисты естественно имели противоположные предпочтения: они хотели, чтобы представители были выбраны из небольших районов, поскольку обычные граждане имели бы лучшие шансы выиграть конкуренцию и потому представители, выбранные таким способом скорее всего будут отражать — а не сглаживать — предпочтения избирателей. / Because the Framers blamed relief legislation on “democratic licentiousness,” they designed the federal government to be insulated from the populist politics that had produced such measures in the states. Thus, they opted for huge districts for congressional representatives. ... Antifederalists naturally had the opposite preference: They wanted representatives selected from smaller districts both because ordinary citizens would have a better chance of winning such contests and because representatives selected in such a manner would be more likely to mirror—rather than launder—their constituents’ preferences. — Michael J. Klarman. The Framers' Coup: The Making of the United States Constitution. // Oxford University Press, 2016, стр. 606, 623
Монография Michael Klarman'a посвящена слишком многим аспектам конституционного Конвента и поэтому не всегда входит в детали происхождения разных точек зрения на определённые темы, но имеет подробный библиографический аппарат для интересующихся. Тема происхождения взглядов на размеры округов среди федералистов и антифедералистов, как указывает Klarman довольно подробно освещена в монографии профессора истории Woody Holton'а — «Unruly Americans and the Origins of the Constitution» (Hill and Wang, 2007), причём Klarman подчёркивает её особое влияние на свою работу:
Выражаю особую благодарность еще одной горстке читателей, чей вклад в этот проект был еще более существенным. Вуди Холтон, чья книга «Непослушные американцы» сильно повлияла на мое видение Конституции, не только предоставил мне несколько страниц полезных общих комментариев, но и выполнил значительную часть построчного редактирования всей рукописи. — Michael J. Klarman. The Framers' Coup: The Making of the United States Constitution. // Oxford University Press, 2016, стр. xii
В свою очередь, Woody Holton указывает, что федералисты и антифедералисты понимали ситуацию сходным образом, хотя и с разной оценкой. Чтобы не перегружать эссе текстом, я приведу лишь русские переводы трех глав монографии Holton'а — Introduction “Evils which... produced this Convention”, Chapter 12: “Divide et Impera” и Chapter 14: “Take Up the Reins”:
Introduction “Evils which... produced this Convention”. ... Лучший способ оградить власть от народного давления, как считал Мэдисон, должно быть «расширение сферы» как отдельных избирательных округов, так и государства. Расширение законодательных округов повысит вероятность того, что представители будут состоятельными людьми. Более крупные округа предложат конгрессменам определённую защиту от давления со стороны широких масс. ... За месяц до написания статьи «Федералист 10», Мэдисон в частном порядке резюмировал его содержание, используя выражение, которое он не осмеливался использовать в своём публичной эссе: «Divide et impera, отверженная аксиома тирании, является при определённой квалификации — единственной политикой с помощью которой республика может управляться на справедливых принципах». «Divide et impera »в переводе с латыни означает« разделяй и властвуй». ... Chapter 12: “Divide et Impera”. ... Как отметил Мэдисон много лет спустя, одна из причин, по которой крупные районы редко избрают демагогов состоит в том, что они уменьшают влияние «личных ходатайств», отдавая предпочтение кандидату, который добился известности задолго до начала избирательного сезона. ... Большинство делегатов также связали известность с владение большим количеством имущества. ... Чарльз Котсуорт Пинкни объяснил своим коллегам в законодательном собрании Южной Каролины в январе 1788 года, что более состоятельный кандидат с его более широкой репутацией и более широкой сферой влияния начал бы с огромного преимущества над своим конкурентом — «бедным демагогом из мелкого прихода или округа», который «вероятно, не был бы известен» . Таким образом, авторы Конституции согласились с Германом Хасбандом, что большие избирательные округа склоняются избирать богатых людей — с той единственный разницой в том, что они праздновали то, что Хасбанд оплакивал. ... Chapter 14: “Take Up the Reins” ... Большинство современных описаний ратификационной борьбы сосредоточены на единственном аспекте дела антифедералистов: их опасениях, что федеральная республика перерастет в тиранию. Поскольку этого не произошло, то как критики Конституции они приобрели репутацию плохих пророков. Но другие, упускаемые из виду, аспекты критики антифедералистов на чрезмерные избирательные районы намного лучше соответствуют современному анализу. ... Одна из самых распространенных жалоб на национальное правительство состояло в том, что федеральные законодательные округа содержали слишком много избирателей, блокируя поток информации как от граждан к представителю, так и в обратном направлении. Члены Конгресса «избранные в больших округах, — опасался эссеист из Массачусетса, — будут неизвестны очень значительной части их избирателей, а их избиратели будут неизвестны им». В том, что большие избирательные округа не позволили бы представителям иметь достаточную информацию об их избирателях, антифедералистские писатели и ораторы опирались на понятие, популяризированное Адамом Смитом в его 1759 г. «Теории моральных чувств», согласно которой все люди «от природы сочувствуют» горестям, радостям и потребностям других людей, но они «сочувствуют ... мало другим людям с которыми они не имеют близких отношений». ... Как и несколько делегатов федерального съезда, многочисленные противники Конституция предсказывали, что зажиточные американцы превзойдут фермеров и ремесленников — используя свое влияние и координируя свои усилия. ... «Естественная аристократия» зажиточных американцев легко объединит свои интересы за спинами кандидатов-единомышленников. ... Даже Джеймс Мэдисон признал, что, как только Конституция поставила американских избирателей в «обширную местность», у обычных граждан возникнут проблемы «объединяться», делая их уязвимыми для «сплочённой индустрии заинтересованных людей».
Итак, перед нами — великий коварный секрет (тс-ссссссс!) стандартной электоральной модели политической репрезентатации. Удивительно то, что позиция многих Отцов-основателей почти полностью совпадает с критикой (sic!) представительства, которая в свое время была предложена известным анархистом — графом Петром Кропоткиным в его эссе «Представительный образ правления» из его знаменитой работы «Речи бунтовщика» (ср. в плане подтверждения точности описаний Кропоткина — Didi Kuo. Clientelism, capitalism, and democracy: the rise of programmatic politics in the United States and Britain. // Cambridge University Press, 2018).
Разумеется, как и в случае антифедералистов — разница только в оценке. В общих чертах анализ антифедералистов и Отцов-основателей позволяет указывать на следующие, как правило, типичные черты политического процесса в рамках стандартной электоральной модели репрезентатации (см.: также мою несколько устаревшую — We the People 2077):
- Крупные округа, требуя несравненно больше необходимости в рекламе, влияния через медиа-пространство, ресурсов для организации агитаций и содержания всей политической «машины» прилично увеличивают степень опасения выкинуть голос «впустую» среди избирателей во время голосования, когда кандидат или партия в принципе не могут рассматриваться избирателем, как наиболее ему близкие или наименее неблизкие лишь потому, что представляются недостаточно понятными для оценивания, чтобы делать какие-либо однозначные выводы о них из-за одновременного сравнения с множеством более известных партий или кандидатов. При этом популярность в крупных округах определённых партий или кандидатов разного идеологического спектра помимо в той или иной степени соответствия предпочитениям избирателей зависит и от потенциала этих партий и кандидатов в плане осуществления рекламы, организации агитаций и тому подобного. Поскольку при предельно возможном снижении размера округа будет максимально снижена зависимость в плане такого потенциала со всеми вытекающими отсюда очевидными последствиями, то популярность в больших округах определённых партий и кандидатов разного идеологического спектра указывает, что их популярность — по умолчанию должна рассматриваться, как побочный продукт их потенциала для организации агитации, рекламы, повестки в медиа-пространстве и содержания всей политической «машины» пока в каждом конкретном случае не доказано обратное (например уникальная харизма конкретного партийного лидера, etc). Исходя из этого, таким образом, обычный феномен «стратегического голосования», когда определённые кластеры избирателей опасаются выкидывания своего голоса «впустую» в отношении кандидатов или партий, которые им наиболее близки или наименее неблизки лишь потому, что не известно, что есть однозначные шансы на победу — не более чем верхушка айсберга более глобальной проблемы.
- Крупные округа значительно увеличивают расходы на избирательную кампанию (реклама, повестка в медиа-пространстве, агитации, etc) и поэтому имеет место или зависимость от мощных экономических акторов (включая медиа-магнатов) или систематическое выдвижение богатых, благодаря собственным приличным денежным возможностям. Государственная поддержка и собственное богатство старых крупных партий не препятствует тенденции к картелизации, лишь усложняя жизнь маленьким новым партиям и не мешает зависимости ни через лоббирование ни через другие виды помощи помимо прямого спонсирования (например через СМИ) со стороны мощных экономических акторов [см.: 1. Richard S. Katz, Peter Mair. Democracy and the Cartelization of Political Parties. Oxford University Press, 2018; 2. Zephyr Teachout, Corruption in America. // Harvard University Press, 2014; 3. Ferguson, Thomas. Golden Rule : The Investment Theory of Party Competition and the Logic of Money-Driven Political Systems. University of Chicago Press, 1995]. При этом для системного и сколько-нибудь продолжительного влияния на государственную политику необходимы неоднократные победы во многих крупных округах, что является особенно дорогостоящим, а мощные экономические акторы, в свою очередь, с лёгкостью могут систематически спонсировать или оказывать иную помощь множеству подобных друг другу кандидатов или партий среди разных идеологических кластеров, включая спойлеров (“irrelevant” candidate). Причём это не обязательно происходит преднамеренно, во-первых следует помнить, что политик во многом — профессионализированная карьерная специализация и подобно профессии журналиста должен анализироваться через призму модели рынка труда со всеми вытекающими отсюда последствиями, во-вторых же — в случае мощных экономических акторов следует помнить о стратегии, которая наиболее очевидно выражена известной пословицей — «не кладите яйца в одну корзину», что обычно отсылает к необходимости снижения рисков, путем вложения средств в различные активы и что довольно легко «перевести» на политические термины (см.: о роли модели рынка труда в случае судей — Lee Epstein, William M. Landes, Richard A. Posner. The Behavior of Federal Judges: A Theoretical and Empirical Study of Rational Choice. // Harvard University Press, 2013).
- В крупных округах избиратели намного сильнее отстраняются от тонкостей политического процесса, поскольку кандидаты и партии сильно чаще опираются не на личные встречи, а на рекламу и повестку в медиа-пространстве. Более того, в крупных округах политическая повестка сильно меньше сосредоточена на вопросах, представляющих локальный интерес для многих избирателей. Также и возможнось для избирателя запланировать личную встречу с политиком труднее в крупных округах. А самое главное — в крупных округах избирателям намного труднее координировать совместные действия и общение между собой касательно предлагаемых для выбора кандидатов или партий, тем самым в случае консолидации ведущих СМИ намного более открытых к манипулированию через механику «плюралистического незнания», ответственную за формирование консенсуса в обществе.
- Крупные округа, как правило, более гетерогенны по социальным, экономическим, религиозным, этническим, культурным и идеологическим параметрам. Как следствие крупные округа усиливают ориентацию на те или иные более усредненные склейки разнообразных кластеров избирателей, поскольку в крупном округе труднее избраться представителям, ориентированным на более специфические кластеры избирателей. Как следствие в большей степени теряется обратная связь в контексте всего спектра предпочтений разных кластеров избирателей, что приводит к усилению эгоистического индивидуализма в решениях избирателей, которые осознают, что ни в их ни во всех других крупных округах полнота спектра предпочтений их кластера не будет хорошо представлена — тем более, что нет гарантий относительно этого в долгосрочной перспективе. Поэтому в случае крупных округов особенно верно представление о том, что выборы вовсе не являются проявлением согласия избирателя на всю проводимую политику со стороны избранных представителей (см.: Randy E. Barnett. Restoring the Lost Constitution: The Presumption of Liberty. // Princeton University Press, 2004: «Таким образом, простой акт голосования не говорит нам, согласен ли избиратель с результатами выборов (и всем, что из этого следует) или он голосует по совершенно иным мотивам.» [стр. 15]).
- Синергия или перекрёстное взаимоусиление указанных пунктов с учётом прогнозирования в плане существенного снижения проблем от указанных эффектов лишь при относительно маленьких округах.
Также весьма любопытно, что лидеры зарождающейся Республиканской партии среди которых было много антифедералистов, будучи объединёнными в ту раннюю пору общей идеологией — «джефферсоновской демократией», обвинили федералистов в том, что актуально для Запада скорее сегодня, чем в те времена:
Кроме того, следует добавить, что Мэдисон не рассматривал возможность того, что меньшинство, заинтересованное в населении, в силу превосходства в богатстве, организации и влиянии, действительно может прийти к строгому владению над плюралистическим и разделенным большинством. Однако в течение нескольких лет после того, как Конституция начала действовать именно так говорили о Федералистах лидеры зарождающейся Республиканской партии. / Neither, it must be added, does Madison address himself to the possibility that a minority interest in the population, by virtue of superior wealth, organization and influence, can actually come into the firm possession of power against a pluralistic and divided majority. Yet within a few years after the Constitution was in operation this was precisely what the leaders of the emergent Republican party were saying about the Federalists. — Richard Hofstadter, The Idea of a Party System: The Rise of Legitimate Opposition in the United States, 1780-1840. // University of California Press, 1969, стр. 69
Учитывая статистику из ЕС и США можно не сомневаться в том, как политики воспринимаются обычными гражданами (см.: John Matsusaka, Let the People Rule. // Princeton University Press, 2020: «Вся эта риторика — популизм из учебников, призыв к «народу» вернуть свое правительство у «элит», которые захватили его. Личность элит менялась в зависимости от говорящего. Для Трампа это было «болото», смутное сочетание правительственных чиновников, лоббистов, средств массовой информации и особых интересов, укоренившихся в Вашингтоне. Для Сандерса это были плутократы и их корпоративные союзники. В Европе это были технократы в Брюсселе и другие наднациональные организации. Хотя элиты могли быть разными, утверждение о том, что народ больше не контролирует ситуацию, было тем же самым. Эта популистская риторика возникла не на пустом месте. Политики продавали послание, которому избиратели уже верили. За последние 70 лет избиратели стали все более скептически относиться к отзывчивости правительства.» [стр. 2]). Очевидно, что политический истеблишмент старых и крупных партий начинает восприниматься таким образом, что понятие «профессиональный политик» в той или иной степени синонимизируется с понятием “коллективной проститутки”. И в ситуации, когда большинство населения мировоззренчески плюралистично или разносторонне по взглядам друг от друга — именно трудности системного «входа» для обычных граждан в политику с учётом неуверенности обычных граждан относительно будущего, что связано с отсутствием гарантий от исходов голосования в темпорально-долгосрочном плане среди членов общества — совокупно с пониманием обычными гражданами возможности (в плане отсутствия гарантий) «проституирования” уже текущих новых партий через некоторый промежуток времени — может совокупно фундировать феномен, который постулирует Надя Урбинати.
Таким образом, после всего сказанного легко прийти к выводу, что Маккиавели прав. И поэтому, что должно быть очевидно — необходимо инверсировать то, что справедливо критиковал Ротбард: размер округов и отношение между федеральной и областной (штатовской) легислатурой.
Во-первых сделать округа очень маленькими, в том числе разбивая муниципальные и сельские округа на ±5, пусть это и увеличит издержки государства в силу большего состава управляющего аппарата муниципальных и сельских административных единиц. А во-вторых — last but not least — члены национальной (федеральной) легислатуры должны отбираться членами областных легислатур, которые в свою очередь должны отбираться, как предлагал Джефферсон, пирамидальным путем: 1) от городских легислатур областей, которые в свою очередь состоят из делегатов от муниципальных административных единиц через выдвижение от победивших там на выборах представителей и 2) в случае сельских административных единиц через сходную процедуру.
Такая специфическая электоральная модель политической репрезентатации будет систематически работать на обычных граждан (см.: Gary Hart, Restoration of the republic: the Jeffersonian ideal in 21st-century America. // Oxford University Press, 2002: «В то время как Мэдисон предполагал неизбежность сосредоточения власти в национальном правительстве и стремился уменьшить ее коррумпированность корыстными интересами посредством горизонтальной системы сдержек и противовесов между ветвями национального правительства, Джефферсон рассматривал создание пирамиды правительств как вертикальную систему сдержек и противовесов — друг на друге: «Элементарные республики маленьких округов, уездные республики, республики штатов и союзная республика будут формировать градацию полномочий, каждая из которых будет опираться на закон, каждая из которых будет владеть своей делегированной долей власти и составлять поистине систему фундаментальных противовесов и сдержек для правительства.» [стр. 84]).
При этом необходимо понимать, что при данной локализации политического процесса может быть снижен уровень «рационального невежества» типичный для любой электоральной модели:
Информация и расчет издержек и выгод от предоставления коллективного блага часто сами являются коллективным благом. Рассмотрим рядового члена большой организации, который решает, сколько времени уделить изучению политики этой организации или действий ее руководства. Чем больше времени он уделит этому, тем больше вероятность, что его голосование и его доводы будут способствовать эффективной политике и успешному руководству организацией. Но этот рядовой член организации получит только малую часть выгоды от эффективной политики и успешного руководства, все же другие члены в совокупности получат почти всю выгоду. Следовательно, этот рядовой член организации и близко не заинтересован в том, чтобы посвятить выяснению деталей и размышлениям об организации столько времени, сколько соответствовало бы интересам группы. Положение каждого члена группы улучшилось бы, если бы удалось заставить всех членов группы затратить больше времени на то, чтобы понять, как следует голосовать, чтобы в результате организация в большей степени содействовала достижению их интересов. Это разительно проявляется в случае с рядовым избирателем на национальных выборах в большой стране. Выгода, получаемая таким избирателем от того, что он тщательно изучит различные политические вопросы и разных кандидатов с тем, чтобы понять, какое его решение действительно в его интересах, определяется разницей в ценности для него «правильного» и «неправильного» исхода выборов, умноженной на вероятность того, что изменение в голосовании этого индивидуума изменит исход выборов. Так как вероятность того, что рядовой избиратель окажет решающее воздействие на исход выборов, практически равна нулю, то рядовой гражданин, как правило, «рационально несведущ» относительно общественных дел. — Олсон М. Возвышение и упадок народов: Экономический рост, стагфляция и социальный склероз . — М.: Новое издательство [Yale University Press], 2013 [1982], стр. 43-44
III. Выводы.
Кто не за обычных граждан, тот априори — за богатых (см.: H.-H. Hoppe, Marxist and Austrian Class Analysis. // H.-H . Hoppe, The Economics and Ethics of Private Property. Ludwig von Mises Institute, 2006). И кто не за деми-свободное общество, тот априори — против Res Publica Aeternus.
цитировать
свернуть ветку