I. Базовый профиль современного обычного избирателя.

Прежде всего, необходимо представить базовый профиль современного обычного избирателя, поскольку не хотелось бы гомогенизировать модели голосования от того, что можно наблюдать на сегодняшний день с цензовыми ограничениями, типичными для большинства других эпох. Christopher Achen и Larry Bartels в своей монографии «Democracy for Realists: Why Elections Do Not Produce Responsive Government» (Princeton University Press, 2016) обобщили целый спектр исследований, посвящённых поведенческим аспектам обычного избирателя.

Детальный обзор их работы представлен престижной — Лондонской школой экономики:

Про-народная теория демократии основана на традиции Просвещения в связи с рациональным выбором: избиратели ищут информацию, взвешивают имеющиеся доказательства, а затем выбирают правительство с самой лучшей политикой. По мнению авторов, этот идеал мало похож на то, как на самом деле работает демократия. На самом деле, «всекомпетентный, суверенный гражданин», найденный во влиятельных трудах Роберта Даля и Уолта Уитмена, является недостижимым мифом: избиратели неспособны и не заинтересованы в выполнении роли, требуемой от них демократией. Большинство людей слишком заняты работой и семьями, чтобы уделять политике достаточно внимания: вместо того, чтобы тратить свое свободное время на изучение мелочей торговых сделок или планирования инфраструктуры, они, вполне понятно, проводят более приятное времяпрепровождение. Когда человек сталкивается с выбором в условиях демократии, он перегружен сложностью мира и склонен к корыстным интересам. ... Избиратели руководствуются своими личными обстоятельствами, часто наказывая лидеров, когда экономические условия ухудшаются, и вознаграждая их, когда они улучшаются, мало обращая внимания на действия политика.

Да, совершенно верно — современному избирателю может быть плевать на то, наберёт ли политик чудовищного долга, обедняя страну на будущее, но зато обеспечит им сейчас — хорошую жизнь или ухудшит экологию, но сделает тоже самое. Как указывает МВФ, в случае долга проблемы начинают сказываться уже сегодня:

Почти через десять лет после начала глобального финансового кризиса государственный долг в странах с развитой экономикой остается вблизи самого высокого уровня после Второй мировой войны, составляя в среднем 104 процента ВВП. В Японии это отношение достигает 240 процентов, а в Греции — почти 185 процентов. В Италии и Португалии долг превышает 120 процентов ВВП. В отсутствие мер по сокращению расходов или увеличению доходов ситуация будет только ухудшаться. По мере того как центральные банки будут отказываться от чрезвычайных мер денежно-кредитной политики, принятых ими для борьбы с кризисом, процентные ставки неизбежно будут возрастать с исторически минимальных уровней. Это означает, что процентные платежи будут поглощать все большую долю государственных расходов, оставляя меньше средств для предоставления государственных услуг или принятия мер по обеспечению долгосрочного экономического роста, таких как инвестиции в инфраструктуру и образование. Обслуживание долга станет основным бременем. — Альберто Алесина, Карло А. Фаверо и Франческо Джиавацци. Выбираясь из долгов. // МВФ — Финансы и развитие, Март 2018, стр. 7

Разумеется подобные примеры можно множить почти до бесконечности. При этом общий накопительный эффект от таких действий, пока избиратель не ощутил их на своей шкуре может быть чудовищным. Если у государства нет ответственности перед будущими поколениями, то будь оно хоть трижды свободным, эта свобода — может быть безответственна. Различные формы self-rule, если это рассматривается, как самоценность не должны сводится лишь к процедуре голосования, помимо этого необходимы ориентирующие на будущее — конституционно-ценностные принципы.

Last but not least, как пишут в обзоре Лондонской школы экономики — Christopher Achen и Larry Bartels указывают, что даже информированный избиратель находясь в окружении малоинформированного действует иначе, чем ожидается в рамках традиции Просвещения в связи с рациональным выбором:

Даже меньшинство избирателей, которые имеют время и склонность информировать себя о политике, ведут себя не так, как утверждает про-народная теория.

II. Воля большинства и внутренняя дефектность системы.

Следствия Парадокса Эрроу уже затрагивались мной, пусть и несколько поверхносто. Учитывая широту темы — можно детализировать основные положения, тем более, что в дальнейшем будут подняты различные виды проблем, вызванные Парадоксом Эрроу в его разнообразных проявлениях от обычного отсутствия постояных гарантий в плане удовлетворительной агрегации до более специфических нюансов вроде логроллинга и определённых сторон Парадокса Кондорсе в рамках конкуренции на выборах известного типа.

Как совершенно справедливо указано на Википедии — Парадокс Кондорсе является частным случаем Парадокса Эрроу. Парадокс Кондорсе и Парадокс Эрроу взаимосвязаны, но если Парадокс Кондорсе указывает на то, что результаты выборов могут не устраивать всех (включая большинство) — приводя к тому, что именуется зацикливанием или не-транзитивностью, то Парадокс Эрроу вводит в качестве факта отсутствие постоянных гарантий на то, что результаты выборов могут устраивать всех. В Википедии по поводу Парадокса Кондорсе приведён один из следующих возможных примеров:

Пусть у нас имеются три человека, голосующих по трем вопросам. Первый из них голосует «да» по первому вопросу, «да» по второму и «нет» по третьему («да»/«да»/«нет»), второй — «да»/«нет»/«да», третий — «нет»/«да»/«да». Суммарный итог голосования подсчитывается как соотношение сумм голосов «да» и «нет» по каждому из вопросов. В рассмотренном случае суммарный итог голосования будет «да»/«да»/«да». Этот итог не отражает мнения ни одного из голосовавших и, естественно, не удовлетворяет никого.

В недавней статье в «Коммерсанте» указывают оригинальный пример самого Кондорсе:

Кондорсе взял пример с 60 избирателями и тремя кандидатами (А, В и С), за которых они голосуют. Избирателям было предложено ранжировать кандидатов по предпочтительности. 23 избирателя на первое место поставили кандидата А, на второе — кандидата С и на последнее, третье, место — кандидата В. То есть картинка их предпочтений была такая: А > С > В. У 19 избирателей картина была В > С > А. Еще 16 избирателей ранжировали кандидатов так: С > В > А. И оставшиеся два избирателя предпочли бы С > А > В. Итого: сравнивая А и В, мы имеем 23 + 2 = 25 человек за то, что А > В, и 19 + 16 = 35 человек за то, что В > А. Продолжая в том же духе дальше, имеем 23 человека за А > С и 37 человек за то, что С > А, то есть большинство предпочитает кандидата С кандидату А. Аналогично (19 человек за В > С и 41 человек за С > В) кандидат С более предпочтителен, нежели В. Таким образом, воля большинства избирателей выражается в виде трех суждений: С > В, В > А и С > А. Их можно объединить в одно отношение предпочтения: С > В > А. И если надо выбрать одного из трех кандидатов, то победу следует отдать кандидату С. Но когда мы, как при мажоритарных выборах, подсчитаем голоса, отданные за каждого из кандидатов, по их абсолютному или относительному количеству, то итог выборов будет совсем другой. По системе абсолютного большинства за кандидата А отдано 23 голоса, за В — 19 голосов, за С — 18. Побеждает кандидат А. При голосовании в два тура по системе относительного большинства во второй тур выйдут А и В, где А получит 25 голосов и проиграет В с 35 голосами. Это и есть «парадокс Кондорсе»: избиратели вроде бы определились со своими предпочтениями кандидатов — кто для них самый приемлемый, кто похуже, а кто совсем плохой,— проголосовали, а после подсчета их голосов избранным оказался самый ненавистный кандидат для большинства избирателей.

В учебных пособиях обычно приводят более или менее аналогичные случаи (см.: Р. М. Нуреев, Теория общественного выбора. Курс лекций. // М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2005, стр. 160-163). В 1951 г. Кеннет Эрроу обобщил парадокс Кондорсе, получив через 20 лет Нобелевскую премию за это и другие работы. Он сформулировал определённые тривиальные аксиомы и показал, что ни один процесс принятия коллективного решения через агрегацию индивидуальных решений не удовлетворяет им. Теорема Эрроу постулирует, что не существует правила коллективного выбора, которое бы одновременно удовлетворяло пяти аксиомам, наиболее важными из которых являются следующие (см.: в общем обо всем — соответствующие разделы в монографии Р. М. Нуреев, Теория общественного выбора. Курс лекций. // М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2005):

1. Транзитивность. Необходимость упорядочить ранжирование всех альтернатив. Если, например, при сравнении альтернатив А и В побеждает А, а при сравнении В и С побеждает В то, сравнивая А и С, мы заведомо отдадим предпочтение А.

2. Неограниченная область определения. Этот принцип обычно переводят на русский язык, как «полнота и универсальность». Его суть заключается в том, что агрегирование индивидуальных предпочтений в коллективные действует для любой возможной комбинации индивидуальных предпочтений.

3. Независимость от посторонних альтернатив. Изменение в индивидуальных предпочтениях не должно само по себе изменять характер коллективного предпочтения между альтернативами в случае, если это посторонняя альтернатива при выборе.

Радикальные аспекты выводов Эрроу сильно опираются на наиболее важный 4-ый пункт, который отвечает за существование максимально возможного количества уникальных решений:

Требование полноты и универсальности схоже с постулатом свободы выбора: каждый индивид волен выбирать, что захочет, т.е. сам определять порядок предпочтений. И хотя многие выступают за свободу выбора, следствием такого выбора может быть либо конфликт, либо зацикливание. — Р. М. Нуреев, Теория общественного выбора. Курс лекций. // М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2005, стр. 304

Скажем, в качестве примера, если брать “кейс” из реальности только по одному параметру: предпочтение «социалки» без экономических опасностей от выхода из ЕС vs просто предпочтение любой «социалки» независимо от прочего vs предпочтение «социалки» при допустимости выхода из ЕС, но если выход осуществляет партия, способная однозначно быть в хороших отношениях с политическими органами и бюрократией ЕС vs предпочтение «социалки» при выходе из ЕС, но только если это партия с прогрессивным набором ценностей, ∞-etc.

При этом необходимо понимать, что хотя Парадокс Эрроу при выходе за пределы мысленного эксперимента — требует выдвижения на повестку голосования всех возможных вариантов — тем не менее именно такие немыслимо наилучшайшие условия для голосования указывают, что в обычных условиях тем более нарушается агрегация всех индивидуальных предпочтений и Парадокс Эрроу однозначно является эталоном для сравнения:

Эрроу доказал, что не существует такого процесса принятия решений, который одновременно отвечал бы всем пяти сформулированным аксиомам. Поэтому надежды на то, что можно получить одно самое лучшее правило голосования, беспочвенны. Решение этой проблемы возможно путем отказа от аксиомы транзитивности или смягчения постулатов независимости, полноты и универсальности. — Р. М. Нуреев, Теория общественного выбора. Курс лекций. // М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2005, стр. 305

В предельно престижном «Annual Reviews» в статье за 2019 год подчёркивалась абсолютная актуальность Парадокса Эрроу во всем, что связано с системами голосования (см.: John W. Patty, Elizabeth Maggie Penn. Measuring Fairness, Inequality, and Big Data: Social Choice Since Arrow // Annual Review of Political Science, 2019).

Теперь перейдём к проблеме логроллинга. Этот феномен в законодательной практике довольно част и не менее часто приводит к тому, что в определённой степени связано с проблемой цикличности или не-транзитивности, когда итог не удовлетворяет никого, но что в случае логроллинга обычно приводит лишь к более мягким формам подобного же:

Насколько мне известно, ни один специалист по законодательству не оспаривал важность логроллинга в законодательных органах, где единая сплоченная партия не контролирует большинство. Он может принимать децентрализованную форму в кандидато-центрированных законодательных органов, таких как Конгресс США, или это может принять форму единого соглашения большой коалиции между партиями в начале законодательного срока, как это принято в Европе. В обоих случаях нормальная политика не может продолжаться без какой-либо формы логроллинга, и, следовательно, без некоторых форм цикличности или не-транзитивности. Как выразился Н. Миллер (1975, 110): «Мы можем в заключение отметить, что есть некоторая ирония в том, что исследователи американского политического процесса с одной стороны очень часто подчеркивал важность логроллинга и формирования коалиции, но с другой стороны, очень часто отвергали "парадокс Эрроу" как не более чем, чем математический курьёз, или полностью его игнорировали. Мы видим, что два явления логически связаны вместе ». / As far as I am aware, no legislative specialist has disputed the importance of logrolling in legislatures where a single, cohesive party does not control a majority. It may take a decentralized form in candidate-centered legislatures such as the U.S. Congress, or it may take the form of a single, grand coalition agreement by parties at the beginning of the legislative term, as is common in Europe. In both cases, normal politics could not go on without some form of logrolling, and thus without some form of cycling or intransitivity. As N. Miller (1975, 110) puts it: “We may note in conclusion that there is some irony in the fact that students of the American political process, on the one hand, have very typically emphasized the importance of logrolling and coalition formation, but, on the other hand, have very typically dismissed the ‘Arrow paradox’ as little more than a mathematical curiosity or have ignored it entirely. We see that the two phenomena are logically bound together.” — Anthony McGann. The Logic of Democracy. // The University of Michigan Press, 2006, стр. 71-72

В повседневной законодательной деятельности депутаты стремятся повысить свою популярность, активно используя систему логроллинга (logrolling — «перекатывание бревна») — практику взаимной поддержки путем «торговли голосами». Каждый депутат выбирает важнейшие для его избирателей вопросы и стремится получить необходимую поддержку со стороны других депутатов. Поддержку по своим вопросам депутат «покупает», отдавая взамен свой голос в защиту проектов своих коллег. ... Сторонники теории общественного выбора (например, Дж. Бьюке- нен и Г. Таллок) не считают всякую «торговлю голосами» отрицательным явлением. Иногда с помощью логроллинга удается добиться более эффективного распределения ресурсов, т.е. распределения, повышающего общее соотношение выгод и затрат в соответствии с принципом Парето-оптимальности. Однако не исключен и прямо противоположный эффект. Идя навстречу местным интересам, с помощью логроллинга правительство добивается одобрения крупного дефицита госбюджета, роста ассигнований на оборону и т.д. Тем самым общенациональные интересы нередко приносятся в жертву региональным выгодам. Классической формой логроллинга является «бочонок с салом» — закон, включающий набор небольших локальных проектов. Чтобы получить одобрение, к общенациональному закону добавляется целый пакет разнообразных, нередко слабо связанных с основным законом, предложений, в принятии которых заинтересованы различные группы депутатов. Чтобы обеспечить его прохождение, к нему присовокупляют все новые и новые предложения («сало»), пока не появится уверенность в том, что закон получит одобрение большинства депутатов. — Р. М. Нуреев, Теория общественного выбора. Курс лекций. // М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2005, стр. 310-312

При этом, необходимо учитывать и условия в которых проблемы от негативных сторон логроллинга становятся особенно актуальны:

Чем более однородны предпочтения избирателей, тем меньше возможность для возникновения цикла.— Р. М. Нуреев, Теория общественного выбора. Курс лекций. // М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2005, стр. 304

Теперь присмотримся к Парадоксу Кондорсе (или что тоже самое — одному из моментов Парадокса Эрроу). Этому, среди прочего, частично посвящёна глава в монографии Michel Balinski и Rida Laraki «Majority Judgment: Measuring, Ranking, and Electing» (The MIT Press, 2010), которая получила одобрение от Кеннета Эрроу собственной персоной.

Авторы отмечают, что на президентских выборах в США 2000-ого года и 1992-ого года — Гор в первом случае и Буш-старший во втором могли проиграть исключительно из-за того, что спойлерные кандидаты (“irrelevant” candidate) вроде левого Надера в случае Гора и популиста-богача Перо (предтечи Трампа по сути) в случае Буша-старшего просто перетянули на себя часть электората, который бы в случае не участия Надера и Перо скорее всего проголосовал за Гора и Буша-старшего соответственно:

The second major drawback is that the system is subject to what we call Arrow’s paradox: the winner or the final ranking of the candidates can change because of the presence or absence of an “irrelevant” candidate. In the 2000 U.S. presidential election, Ralph Nader had no chance whatsoever to be elected. His national popular vote total was 2,882,955. Yet his presence as a candidate for Florida’s 25 Electoral College votes was enough to change the outcome of the election (see table 2.2) because it is practically certain that his votes would have gone primarily to Gore rather than to Bush. Thus, without Nader’s candidacy in Florida, Gore would have obtained 291 Electoral College votes to Bush’s 246. This is probably not the only time the Arrow paradox has arisen in U.S. presidential elections. For example, in 1992, Bill Clinton was elected with 43.0% of the popular vote (370 electoral votes) to George H. W. Bush’s 37.4% (168 votes) and Ross Perot’s 18.9% (0 votes). — Michel Balinski, Rida Laraki. Majority Judgment: Measuring, Ranking, and Electing. // The MIT Press, 2010, стр. 24

Несколько сходная ситуация имела место во время французских президентских выборов 2002-ого года, где участвовало 16 кандидатов и при отсутствии двух левых кандидатов в первом туре — во втором туре развернулась бы плотная борьба правоцентриста Ширака против занявшего в первом туре третье место — левого Лионеля Жоспена, который в отличие от Ле Пен имел шансы на победу:

The French presidential election of 2002 with its sixteen candidates is a veritable storybook example of the inanity of the two-past-the-post mechanism. ... Chirac crushed Le Pen, obtaining 82.2% of the votes in the second round. Some 20% of Chirac’s votes were obviously for him. Most of his votes are more accurately described as against Le Pen: the intrinsic value of a vote when there is only one to cast has very different meanings. ... Had either Jean-Pierre Chevènement, an ex-socialist, or Christiane Taubira, a socialist, withdrawn, most of his 5.3% or her 2.3% of the votes would have gone to Jospin, and the second round would have pitted Chirac against Jospin. According to most of the polls, Jospin would have beaten Chirac, though by little. — Michel Balinski, Rida Laraki. Majority Judgment: Measuring, Ranking, and Electing. // The MIT Press, 2010, стр. 41-42

Наконец, тоже самое произошло и на президентских выборах во Франции 2017-ого года, что заставило научный журнал одного из отделов Национального института статистики и экономических исследований Франции выпустить в 2019 году статью, призывающую идеологически близкие партии принять соглашение для ограничения числа кандидатов на выборах:

Результаты требуют для идеологически схожих партий достичь соглашения, ограничивающего количество кандидатов или списки, участвующих в конкуренции, чтобы принять систему голосования, при которых результаты выборов меньше искажаются из-за неспособности избирателей и кандидатов действовать координировано. ... Выборы 2002 года служат примером того, как неспособность политических партий координировать свои действия привела к неоптимальному исходу для среднего избирателя. Ле Пен не был вторым по популярности кандидатом. Если бы левые партии лучше координировали свои действия, избирателям был бы предложен более значимый выбор во втором туре. Президентские выборы 2017 года предлагают другой, хотя и менее драматичный пример: у Эммануэля Макрона и Марин Ле Пен, прошедших во второй тур, было меньше голосов, чем у левых кандидатов Жан-Люка Меланшона и Бенуа Амона или правых кандидатов Франсуа Фийона и Николя Дюпон-Эньяна. В отличие от этих кандидатов, Макрон и Ле Пен не столкнулись с конкурентами с той же стороны — от центристов или на крайнем правом фланге. / The results call for ideologically similar parties to reach agreements limiting the number of candidates or lists that are competing, and for the adoption of voting systems in which electoral outcomes are less distorted by voters’ and candidates’ failure to act strategically. ... The 2002 election serves an example of where political parties’ failure to coordinate led to a suboptimal outcome for the average voter. Le Pen was not the second most popular candidate. Had the left-wing parties coordinated better, voters would have been offered a more meaningful choice in the second round. The 2017 presidential election offers another, albeit less dramatic, example : Emmanuel Macron and Marine Le Pen, who qualified for the second round, both had fewer votes than the total obtained by left-wing candidates Jean-Luc Mélenchon and Benoît Hamon or right-wing candidates François Fillon and Nicolas Dupont-Aignan. Differently from these candidates, Macron and Le Pen did not face any competitor from the same side, on the center or on the far-right. — Vincent Pons, Clémence Tricaud, Vestal McIntyre. Expressive voting and its costs. // IPP Policy Brief n°40, May 2019, стр. 1-2

III. Манипулирование де-юре и де-факто.

Как отмечают Michel Balinski и Rida Laraki в приведённой мною выше монографии — «Политики не стесняются быть одновременно игроками и судьями избирательной игры, и они, несомненно, избегают посторонних советов. ... Злоупотребления печально известны и повторяются. Доказательств этих утверждений предостаточно (см. Балински 2004). / The abuses are notorious and repeated. The evidence for these claims is plentiful (see Balinski 2004). Politicians have no shame in being at once the players and the referees of the electoral game, and they indubitably eschew outside advice.» [стр. 22].

Практика «джерримендеринга» в США — один из таких случаев. Michel Balinski и Rida Laraki выносят по этому поводу следующий приговор:

Общепризнано, что более 80% мест в Палате представителей «беспроигрышны» в округах, созданных на основе переписи 2000 года. Многие утверждают, что выборы определяют округа, а не голоса. ... Многие кандидаты баллотировались вообще без сопротивления кандидата от одной из двух основных партий на всех трех выборах (19% в 2002 г., 15% в 2004 г., 14% в 2006 г.). ... Джерримандеринг широко распространен и явно экуменичен: обе стороны балуются. / It is generally acknowledged that well upwards of 80% of the seats in the House of Representatives are “safe” in the districts established on the basis of the 2000 census. Many claim the districts determine elections, not votes. ... Many candidates ran unopposed by a candidate from one of the two major parties in all three elections (19% in 2002, 15% in 2004, 14% in 2006). ... Gerrymandering is widespread and decidedly ecumenical: both parties indulge. — Michel Balinski, Rida Laraki. Majority Judgment: Measuring, Ranking, and Electing. // The MIT Press, 2010, стр. 25

Сходные проблемы встречаются во Франции:

Искажения стали гротескными. Франция имеет сто департаментов на 570 мест, а 7 мест распределяются по территориям. В соответствии с последними имеющимися официальными данными (январь 2006 г.) — по сравнению с идеальным стандартом распределения Вебстера — только 46 департаментов имеют количество мест, которых они заслуживают, тридцать одно — на 1 больше, шестнадцать — на 1 слишком мало, у шести на 2 слишком мало, а у одного на 3 слишком мало. В таблице 2.8 приведены примеры неравномерности фактического распределения, которые показывают, что бывают случаи при попарном сравнении департаментов, где в более густонаселенном меньше мест (всего имеется восемьдесят две такие пары). / The distortions have become grotesque. France has one hundred departments that share 570 seats, and 7 seats are allocated to territories. According to the latest available official figures (January 2006)—and compared with the ideal standard of Webster’s apportionment—only forty-six departments have the number of seats they deserve, thirty-one have 1 too many, sixteen have 1 too few, six have 2 too few, and one has 3 too few. Table 2.8 gives examples of the inequity of the actual apportionment and shows that there are cases of pairs of departments where the more populated one has fewer seats (in all, there are eighty-two such pairs).— Michel Balinski, Rida Laraki. Majority Judgment: Measuring, Ranking, and Electing. // The MIT Press, 2010, стр. 39-40

Но ещё более чудовищную ситуацию в связи с дизайном репрезентатации по округам авторы наблюдают в Британии:

Всеобщие выборы 2005 г. были провозглашены еще одной решающей победой лейбористской партии Тони Блэра. Фактически же, они заняли очень комфортное большинство мест — 356 из 646 мест (55,1%) — при чуть более одной трети голосов (35,2%). Консервативная партия, которой не хватило одной трети голосов (32,3%) — получила всего 198 мест (30,7%), а Либеральная партия, набравшая более одной пятой голосов (22,0%) — избрала менее одной десятой членов парламента (9,6%). ... Метод голосования позволяющий создать правящую партию «большинства», обычно рассматривается как «хорошее дело», но действительно ли это демократичный исход? На шести последних парламентских выборах в Соединенном Королевстве также наблюдалось, что меньшинство голосов превратилось (по большей части) в значительное большинство мест. Консерваторы выиграли от этого с 1983 по 1992 год, Лейбористы с 1997 по 2005 год. / The general elections of 2005 were trumpeted to be another decisive victory for Tony Blair’s Labour Party. The fact is that it won a very comfortable majority of the seats—356 of 646 seats (55.1%)—with barely more than one-third of the votes (35.2%). The Conservative Party, just shy of one-third of the votes (32.3%) won only 198 seats (30.7%), and the Liberal Party, with more than one-fifth of the votes (22.0%), elected less than one-tenth of the members of Parliament (9.6%). ... That a method of voting has the property of producing a “majority” party able to govern is generally viewed as “a good thing,” but is this a truly democratic outcome? The six most recent parliamentary elections in the United Kingdom have also seen minorities of the votes translated into (for the most part) large majorities of the seats, as may be seen in table 2.5. The Conservatives benefited from 1983 to 1992, Labour from 1997 to 2005.33— Michel Balinski, Rida Laraki. Majority Judgment: Measuring, Ranking, and Electing. // The MIT Press, 2010, стр. 32-33

Теперь перейдём к возможности де-факто манипулирования, которое связано с общими паттернами стратегического голосования в развитых странах. Системы репрезентатации, как известно делятся на две основные группы — систему относительного большинства (англ. first past the post, FPTP, SMD), распространённую в США, Британии, Канаде и ряде других стран с одной стороны и пропорциональную избирательную систему с другой. В развитых странах обе системы подвержены паттернам стратегического голосования, первая больше, вторая несколько меньше, но в обоих случаях, помимо фактора обученности в плане понимания политической конкуренции со стороны избирателей в развитых странах, это прямо связано с сильно развитыми медиа-институтами по причине зависимости стратегического голосования от информирования общественности, причём в новых демократиях в отличие демократии в развитых странах — стратегическое голосование меньше даже в системе относительного большинства по сравнению с пропорциональной избирательной системой в развитых странах:

Ученые регулярно утверждают, что благодаря механическим эффектам масштаба округов различные типы избирательных систем создают различные стимулы для избирателей и элит участвовать в “искреннем” (например, голосовать за свой лучший выбор) или “стратегическом” поведении (например, голосовать за кандидата, которого они предпочитают меньше, чтобы повлиять на исход гонки). ... Системы относительного большинства имеют тенденцию к значительному “стратегическому” бегству от менее конкурентоспособных партий к более конкурентоспособным и, таким образом, способствуют появлению двух партий; пропорциональные системы склоняются к менее “стратегическому” поведению и многопартийным системам. ... Психологический эффект вытекает непосредственно из механического эффекта: механический эффект означает, что партии (или кандидаты), получившие относительно небольшое количество голосов, не получают представительства, что делает любой голос, поданный за них, “потерянным” голосом. Видя этот механический эффект, избиратели, которые предпочитают небольшие партии, но также хотят повлиять на выборы, будут голосовать стратегически, отдавая голоса за кандидатов, отличных от их наиболее предпочтительных, и потенциально слабые кандидаты и партии, которые хотят избежать траты ресурсов на проигрышную гонку, предпочтут не баллотироваться. ... Среди этих условий Цокс указывает на важность информации, подчеркивая, что выборы с множественным числом голосов не могут уменьшить число голосов для незначительных партий, если общественность не знает о предпочтениях избирателей и намерениях голосовать. Без такой информации нет достаточного представления о том, какие кандидаты “выбыли из гонки”, что подрывает как способность избирателей отказаться от слабых кандидатов, так и стимул кандидатов, чтобы покинуть гонку. ... Начнем с того, что избиратели и элиты в новых демократиях имеют гораздо меньше опыта игры в демократическую политику, и поэтому обычно требуется время, чтобы стать достаточно знакомым с системой, чтобы иметь возможность действовать полностью стратегически. Кроме того, по сравнению с устоявшимися демократиями новые демократии, как правило, имеют менее хорошо развитые институты средств массовой информации (Мицкевич 1997, 2008) и опросов общественного мнения (Оутс 2005, 2006). ... Действительно, рисунок 4.4, основанный на количественном анализе, который одновременно контролирует множество различных факторов, иллюстрирует, что психологический эффект действительно заметно сильнее в устоявшихся демократия. ... Как показано на рис. 4.4, при прочих равных условиях мы можем ожидать крошечной разницы (-0,23) между фактическим числом партий в системах относительного большинства и пропорциональной избирательной в новых демократии. / Scholars regularly argue that, through the mechanical effects of district magnitude, different types of electoral systems create different incentives for voters and elites to engage in “sincere” (e.g., voting for their top choice) or “strategic” behavior (e.g., voting for a candidate they prefer less in order to affect the outcome of the race). ... FPTP systems tend toward significant “strategic” defection from less competitive parties to more competitive ones (by both voters and elites) and thus promote the emergence of two parties; PR systems tend toward less “strategic” behavior and multiparty systems. ... The second, the psychological effect, flows directly from the mechanical effect: the mechanical effect means that parties (or candidates) that receive a relatively small number of votes do not gain representation, making any vote cast for them a “wasted” vote. Seeing this mechanical effect, voters who prefer smaller parties but also wish to affect the election will vote strategically, casting ballots for candidates other than their most preferred, and potentially weak candidates and parties who wish to avoid wasting resources on a losing race will choose not to run. ... Among these conditions, Cox points to the importance of information, highlighting that plurality elections may not reduce the vote for minor parties if the public lacks knowledge about voter preferences and vote intentions. With out such information, there is insufficient sense about which candidates are “out of the running,” thus undermining both voters’ capacity to defect from weak candidates and candidates’ incentive to leave the race. ... To begin with, voters and elites in new democracies have far less experience playing the game of democratic politics, and therefore usually require time to become sufficiently familiar with the system to be able to act fully strategically. Furthermore, compared with established democracies, new democracies tend to have less well-developed media institutions (Mickiewicz 1997, 2008) and public opinion polling (Oates 2005, 2006). ... Indeed, Figure 4.4, which is based on quantitative analysis that simultaneously controls for a variety of different factors, illustrates that the psychological effect does indeed appear to be markedly stronger in established democracies. ... As Figure 4.4 illustrates, all else being equal, we can expect a tiny difference (−0.23) between the effective number of PR and SMD parties in new democracies — Robert Moser, Ethan Scheiner. Electoral systems and political context : how the effects of rules vary across new and established democracies // Cambridge University Press, 2012, стр. 23, 26, 73, 101

Если к этому добавить лишь понимание работы механики «плюралистического незнания» и все связанные с этим темы — о чём мне уже приходилось упоминать — то вполне sapienti sat понятны обширные возможности для манипулирования голосованием в рамках электоральной модели политической репрезентатации (и особенно на национальном уровне). И конечно это не должно рассматриваться безотносительно проблем, связанных как с частным, так и государственным финансированием, а также прочей помощью от крупных “игроков”, что особенно проявляется в зрелом политическом окружении (см.: 1. Ferguson, Thomas. Golden Rule : The Investment Theory of Party Competition and the Logic of Money-Driven Political Systems. University of Chicago Press, 1995; 2. Cagé, Julia. The Price of Democracy. Harvard University Press, 2020; 3. Richard S. Katz, ‎Peter Mair. Democracy and the Cartelization of Political Parties. Oxford University Press, 2018).

IV. Итоги от «вишенке на тортике».

John Matsusaka в своей монографии «Let the People Rule» (Princeton University Press, 2020) привёл данные лонгитюдной статистики «Американских национальных избирательных исследований» (ANES) с 1952-ого года проводящихся Мичиганским университетом — которые превращают в мифологию разговоры о сменяемости власти, как чём-то работающем на благо нации, что невозможно отрицать, поскольку не только основано на мнении самих граждан касательно отзывчивости федеральной власти, но и сама статистика не показывает никак различий в плане зависимости от доминирования Республиканцев или Демпартии:

Если в 1952-ом большая часть граждан отвечало «нет» на заданный вопрос, то сегодня таких наоборот очень мало — «We are now in a situation where a large majority of Americans—both more and less educated — believe they have no say in government.» [стр. 2].

Совершенно аналогичную картину можно наблюдать в ЕС (см.: We the People 2077). Кстати, если говорить о конкретике, опираясь на престижные источники, то можно посмотреть на ситуацию в ЕС, отталкиваясь от библейского принципа — «по делам их узнаете».

В Германии, например, уже куча мест в которых не действует закон (Die Welt), там же не менее чудовищна ситуация из-за умершей судебной системы (Atlantico) и всё это не удивительно, учитывая, что даже федеральный глава службы по Защите Конституции видит тоталитарную атмосферу в своей стране (Telos Press). Ситуация в Германии в некоторых аспектах имеет свои параллели в Швеции (Daily Mail) и Франции (Valeurs Actuelles — 1, 2). А в плане проблем с судебной системой из-за политического давления на неё — в Британии (The Guardian):

В то же время давление растущего числа дел на прокуроров и суды использовалось государственными чиновниками и политиками в качестве прикрытия для введения управляемого курса, призванного подорвать суды присяжных и создать культуру признания вины. / At the same time, the pressure of mounting caseloads on criminal prosecutors and courts has been used by state officials and judicial policymakers as cover for the introduction of managerial policies designed to undercut jury trials and create a guilty plea culture.

“Латиноамериканизация” США и ЕС, которую все могут наблюдать — ставит под сомнение дискурс о выгоде от обычных выборов и смены власти, самих по себе.

Sapienti sat.

~ Апория республиканской мета-политики ~

Одна из уникальных особенностей, отделяющих эпоху Американской революции и ранней республиканской Америки от эпохи рутинизации политического процесса после Гражданской войны состоит в постоянном обсуждении тонкостей — фундаментальных для нормальной работы республиканского строя государства. На английском языке эти тонкости имеют название «virtue», что переводится, как «добродетель» на русском. Сегодня мы живём в забавную эпоху, когда считается чем-то само собой разумеющимся, что одного лишь построения государства на основе сепарации власти на три ветви и установления электоральной модели политической репрезентатации — достаточно для нормального функционирования государства республиканского типа и соответственно для обеспечения общего блага всей нации.

Между тем в эпоху Отцов-основателей США апроприация наследия Аристотеля, Полибия и ряда видных авторов времен расцвета Римской Республики привела немалую часть образованной общественности к аппеляции в сторону классического понимания добродетели, как единственно возможной системы этоса, способного поддерживать существование республиканского строя государства, в то время как другая и несколько большая часть образованной общественности, осознавая нужду в сплачивании граждан выступала за “приручение” классического понимания добродетельности в сильно облегченном виде:

Сохранить конфедерацию республик было бы нелегко. Американцы слишком хорошо знали, что республики — это очень деликатные объединения, которые требуют особого типа общества — общества равных и добродетельных граждан. Теоретики от Плутарха в древности до Макиавелли в эпоху Возрождения и Монтескье в середине восемнадцатого века утверждали, что республики зависят от добродетельности своих граждан и должны быть небольшими по размеру и воинственными по характеру; в противном случае их граждане имели бы слишком много разнообразных интересов и не смогли бы сплотиться, защитить себя и развить надлежащий дух самопожертвования. ... Многие интеллектуалы в восемнадцатом веке все еще цеплялись за ценности древних маскулинных и воинских добродетелей. ... Но многие другие, такие как Дэвид Юм, пришли к выводу, что такая классическая республиканская добродетель была слишком требовательной и слишком суровой для просвещенных цивилизованных обществ Европы восемнадцатого века. ... Требовался новый вид добродетели и многие англоговорящие, в том числе многие американцы, находили ее в инстинкте людей быть общительными и готовыми сочувствовать друг другу. ... С этим распространением вежливости и воспитанности классическая добродетель постепенно стала прирученной. / Maintaining this confederation of republics would not be easy. Americans knew only too well that republics were very delicate polities that required a special kind of society—a society of equal and virtuous citizens. Theorists from Plutarch in antiquity to Machiavelli in the Renaissance to Montesquieu in the mid-eighteenth century had argued that republics dependent upon the virtue of their citizens had to be small in size and martial in character; otherwise their citizens would have too many diverse interests and would not be able to cohere, defend themselves, and develop the proper spirit of self-sacrifice. ... Many intellectuals in the eighteenth century still clung to the value of the ancient masculine and martial virtues. ... But many others like David Hume had concluded that such classical republican virtue was too demanding and too severe for the enlightened civilized societies of eighteenth-century Europe. ... A new kind of virtue was needed, and many English-speakers, including many Americans, found it in people’s instinct to be sociable and sympathetic to one another. ... With this spread of politeness and civility, classical virtue had gradually become domesticated. — Gordon S. Wood, Empire of liberty: a history of the early Republic, 1789–1815 // Oxford University Press 2009, стр. 8, 12, 13.

Джефферсоновское «Возлюби своего ближнего как самого себя и свою страну больше чем самого себя» — можно считать одной из возможных вариаций в рамках такого ремоделирования классической добродетели через сочувствие друг к другу. Близких взглядов придерживались и другие Отцы-основатели:

Сформированные смесью протестантского христианства, принципов Просвещения и шотландской философии здравого смысла, чувства Мэдисона, Уилсона, Адамса, Джефферсона и других представителей их поколения сочетали уверенность в человеческих возможностях разума и доброжелательности с трезвой оценкой опасностей страстей и эгоизма. ... Хрупкая гидравлика новой конституционной системы страны зависела от баланса личных интересов и ограничений, налагаемых совестью. / Shaped by a blend of Protestant Christianity, Enlightenment principles, and Scottish common-sense philosophy, the sensibilities of Madison, Wilson, Adams, Jefferson, and other members of their generation combined confidence in the human capacities of reason and benevolence with a sober assessment of the dangers of passion and self-interest. ... The delicate hydraulics of the nation’s new constitutional system depended on balancing self-interest and the restraints imposed by conscience. — James T. Kloppenberg, Toward democracy : the struggle for self-rule in European and American thought. // Oxford University Press, 2016, стр. 444, 446

Итак, второе тело Республики было рождено в эксперименте. В уверенности, что можно проигнорировать мудрость античности, мудрость Маккиавели, мудрость Монтескье и наконец мудрость немалого числа образованных людей своего поколения. Всего лишь время, время — оно самое начало расставлять точки над попыткой мягкого ремоделирования борьбы с эгоизмом. Сначала сразу после образования Республики:

Все были поражены тем, как быстро добродетель, которой они доверяли и которая, по их мнению, соответствовала коммерческому развитию, оказалась под давлением. Источником этого давления, которое будет считаться одной из определяющих характеристик Соединенных Штатов был беспрецедентный и непредвиденный демонтаж, как иерархий, так и почтения, которое их поддерживало — через неистовую погоню амбициозных людей за собственными интересами. Еще до того, как высохли чернила на Билле о правах, прежняя критика эгоизма испарилась. / All of them were startled by how rapidly the virtue they trusted, and which they thought consistent with commercial development, came under pressure. The source of that pressure, which would come to be considered one of the defining characteristics of the United States, was the unprecedented and unanticipated dismantling of hierarchies—and the deference that had sustained them—through ambitious individuals’ frantic pursuit of self-interest. Before the ink dried on the Bill of Rights, older critiques of egoism evaporated. — James T. Kloppenberg, Toward democracy : the struggle for self-rule in European and American thought. // Oxford University Press, 2016, стр. 451

Как полагает один из современных сторонников республиканизма Отцов-основателей — эгоизм уже давно распространился на все сферы, включая восприятие гражданской ответственности:

Сложность возникает из-за толкования негативной свободы как свободы от общественной ответственности, обязательств и обязанностей. Это короткий скачок от «не нарушай мою свободу» до «оставь меня в покое». Темперамент времени допускает восприимчивости к такой испорченности стать презумпцией развращения повсюду и, следовательно, аргументом в пользу отмены гражданского долга во имя свободы как невмешательства. Таким образом, этот узкий взгляд на свободу как на оставление в покое становится врагом гражданской добродетели. Именно в этом жизненно важном пункте — природе свободы — Америка как республика становится проблематичной. / The complication arises from a reading of negative liberty as freedom from public responsibility, obligation, and duty. It is a short leap from "don't tread on me" to "leave me alone." The temper of the times permits a sensitivity to corruptibility to become a presumption of corruption everywhere and therefore an argument for abrogation of civic duty in the name of liberty as noninterference. This narrow view of liberty as being left alone thus becomes the enemy of civic virtue. It is at this vital point — the nature of liberty —that America-as-republic becomes problematic. — Gary Hart, Restoration of the republic: the Jeffersonian ideal in 21st-century America. // Oxford University Press, 2002, стр. 71-72

Отсутствие сочувствия друг к другу, как гражданской добродетели в общественном пространстве можно констатировать и иным путём — учитывая воспроизведство массовой культуры и её восприятия со стороны тех, кто в целом её реципиентом не является. Так в 2007-ом году — Хью Хекло, известный американский профессор-политолог, подчеркивал в своей монографии, изданной в Гарварде, что для американцев из числа традиционных христиан — массовая культура воспринимается не иначе, как дегенеративная и отчуждающая — «the larger popular culture which traditional Christians find salacious, degenerate, and alienating» [см.: Hugh Heclo, Christianity and American Democracy. // Harvard University Press, 2007, стр. 141].

В связи со всем сказанным очень важно вернуться немного назад и вспомнить предупреждение древних теоретиков республики:

Теоретики от Плутарха в древности до Макиавелли в эпоху Возрождения и Монтескье в середине восемнадцатого века утверждали, что республики зависят от добродетельности своих граждан и должны быть небольшими по размеру и воинственными по характеру; в противном случае их граждане имели бы слишком много разнообразных интересов и не смогли бы сплотиться, защитить себя и развить надлежащий дух самопожертвования. — Gordon S. Wood, Empire of liberty: a history of the early Republic, 1789–1815 // Oxford University Press 2009, стр. 8

Совершенно верно. И вот, что мы наблюдаем сегодня в плане поляризации общества:

По целому ряду показателей—например, насколько далеки партии друг от друга или сколько убежденных консерваторов и прогрессистов по сравнению с умеренными — ясно, что поляризация растет с 1970-х годов. / Across a variety of measures—for example, how far apart the parties are from each other or how many committed conservatives and progressives there are compared to moderates—it is clear that polarization has been growing since the 1970s. — John Matsusaka, Let the People Rule. // Princeton University Press, 2020, стр. 50

Действительно, что потрясает в Западе, так это быстрота его эволюции, скажем — всего за 20 лет прийти от одобрения гей-союзов к одобрению гей-браков, а потом и вовсе денонсировать понятие пола (в том числе для детей). Подходя к проблеме в целом немного схематично, можно сказать, что если общества вроде Китая монотонно воспроизводят лишь один набор идеологических констант и уверенность в том, что этот набор идеологических констант не изменится в среднесрочную перспективу не покидает обычного гражданина Китая, то современный республиканский (включая его квази-монархии) Запад выглядит, как вечно-бурлящий табор, где в плане заданности идеологических констант на среднесрочную перспективу не может быть никакой уверенности. Как следствие, часть граждан может быть сильно близка к установливаемому крупными игроками в “элите” (от владельцев масс-медиа до истеблишмента крупных партий) консенсусу, другая часть граждан лишь в чем-то близка, а среди той части граждан которые антагонистичны консенсусу не все имеют однозначную уверенность в мировоззренческой близости своих детей и детей их детей в долгосрочной перспективе, учитывая уже существование первых двух групп — что очевидно должно способствовать краткосрочным эгоистическим ориентирам и снижению аналитического интереса к публичным делам, поскольку любые долгосрочно-ориентированные решения на сегодня могут быть с лёгкостью денонсированы решениями будущих поколений. Проще говоря — нет никаких гарантий стабильности, даже если не затрагивать проблематику ощущения (в рамках тенденции) конформизма среди политиков — конформизма, обнаруживаемого по наблюдениям о чем будет пояснено ниже и в структурном плане немного подобного феномену поиска судьями нижних инстанций хороших отношений со своими коллегами, начальством и аудиторией для продвижения по службе. Сам же консенсус, понятное дело, обычно устанавливается через механику «плюралистического незнания» и базовую повестку в массовой культуре, СМИ и прочих институтов (см.: работы Леонида Ионина об этом с опорой на западных специалистов).

Несмотря на спорность фигуры Карла Шмитта, переиздание его работ во многих ведущих университетах Запада, не говоря уже о посвящённом ему Oxford Handbook с комплиментарной характеристикой о нём, как «немецком теоретике, чей антилиберализм продолжает вдохновлять ученых и практиков как левых, так и правых» позволяет обратиться к его наследию для понимания ситуации на Западе в контрасте с Китаем и аналогичными ему обществами:

Плюралистическое государство действительно выглядит в значительной мере зависимым от различных социальных групп — то как жертва, то как результат их договоренностей, как объект компромисса властных социальных и экономических групп, конгломерат гетерогенных факторов, партий, организаций интересов, концернов, профсоюзов, церквей и т. д., которые договариваются между собой. В компромиссе социальных сил государство ослабляет и релятивируется, да и вообще становится проблематичным, поскольку невозможно понять, какое самостоятельное значение у него все еще остается. Оно если не прямо выглядит как слуга или инструмент господствующего класса или партии, то, по крайней мере, как простой продукт компромисса многих борющихся групп, в лучшем случае — как pouvoir neutre et intermédiaire, нейтральный посредник, инстанция компромисса между борющимися друг с другом группами, своего рода clearing office, арбитр, который воздерживается от любого властного решения, полностью отказывается подавлять социальные, экономические и религиозные противоречия и может даже игнорировать и официально не замечать их. ... В  отношении подобного образования этический вопрос верности и лояльности требует иного ответа, нежели в отношении однозначного, доминирующего и всеохватывающего единства. ... Этическим следствием этого становится то, что отдельный человек живет во множестве неупорядоченно действующих одновременно друг с другом социальных обязательств и отношений лояльности. ... С прагматической и эмпирической точек зрения возникает вопрос о том, кто располагает средствами для установления свободного консенсуса масс, экономическими, педагогическими, психотехническими средствами самого различного рода, с помощью которых, согласно опыту, можно установить консенсус. Если средства находятся в руках социальных групп или отдельных людей вне контроля государства, то тогда покончено с тем, что официально все еще называется государством, политическая власть становится невидимой и безответственной. — Шмитт, К. Государство и политическая форма. // М.: Изд. дом Гос. ун-та—Высшей школы экономики, 2010, стр. 239-257

Фундаментально важно подчеркнуть то обстоятельство, что в структурном (не содержательном) плане идеологическая монотонность Китая — это, что было бы одобрено теоретиками республики в античности для собственно республик (а также со стороны Маккиавели, Монтескье, etc). Современный же Запад — это лебедь, рак и щука помноженные на всевозможные diversity и inclusivity — чья «республиканская повозка» могла бы преодолеть проблемы от краткосрочных эгоистических императивов и снижения аналитического интереса к публичным делам от собственных граждан, если бы прямая демократия была достоянием не одной Швейцарии. Но увы — We the People 2077 или перефразируя известный афоризм Черчилля про пятиминутную беседу со средним избирателем— «Лучший аргумент об отсутствии демократии в представительной демократии — пятиминутная беседа со средним избирателем».

Что же касается теоретической вероятности, что у масс вдруг проснётся гипер-пассионарность в рамках электоральных процедур и в плане готовности к конкуренции, то даже если такое будет иметь место — всё равно скорее всего лишь подтвердит, что по дефолту электоральная модель политической репрезентатации не должна быть охарактеризована, как демократия, поскольку во-первых становится демократией лишь при условии, когда массы готовы рвать свою пятую точку и во-вторых, беря в расчёт очевидность, что после такой готовности рвать себе пятую точку, а речь понятное дело о критическом моменте — возврата к старому и дефолтному не будет по причине того, что рвать пятую точку никогда не приятно и точно не захочется в будущем никому в очередной раз.

В заключение хотелось бы дать слово Мэдисону:

Мэдисон подтвердил свою уверенность в “этом великом республиканском принципе, что у народа будет добродетель и интеллект, чтобы выбирать людей добродетельных и мудрых.” Люди будут выбирать так, как сочтут нужным. “Неужели среди нас нет добродетели?” — жалобно спросил он. “Если их не будет, мы находимся в ужасном положении”, и “никакая форма правления не может обеспечить нам безопасность.” Представление, что институты могут обеспечить свободу или счастье без народной добродетели, он отверг как “химерическое”. Никакое юридическое или структурное решение само по себе, без культуры демократии, не будет достаточным. / Madison reiterated his confidence in “this great republican principle, that the people will have virtue and intelligence to select men of virtue and wisdom.” The people would choose as they saw fit. “Is there no virtue among us?” he asked plaintively. “If there be not, we are in a wretched situation,” and “no form of government can render us secure.” Imagining that institutions might secure liberty or happiness without popular virtue he dismissed as “chimerical.” No legal or structural solution alone, but only a culture of democracy, would suffice. — James T. Kloppenberg, Toward democracy : the struggle for self-rule in European and American thought. // Oxford University Press, 2016, стр. 439

Переходя от философии к проблематике выборов в США 2020-ого года хотелось бы подчеркнуть два принципиальных «поинта», которые могут быть интересны новичкам и просто интересующимся.

I. Необходимо иметь ввиду, что политизация судебной системы США в 2020-ом году по вопросам, так или иначе связанным с президентством Трампа отмечалось в предельно престижном «Annual Reviews» в статье профессора права — Ричарда Хасена, указывавшего на чудовищную идеологическую поляризацию в обществе. Об этом же сообщает и Бюро ОБСЕ по демократическим институтам и правам человека в своём отчёте от 3 ноября 2020 года:

Многие собеседники ODIHR отметили, что судебная система стала сильно политизированной и указали, что это повлияет на правила проведения этих выборов и, возможно, на их результаты. / Numerous ODIHR interlocutors noted that the judiciary has become highly politicized and indicated that this would have an impact on the rules governing the holding of these elections and possibly the outcome. — https://www.osce.org/files/f/documents/9/...

В свою очередь, бывший профессор школы права Гарвардского университета — Алан Дершовитц (ныне просто юрист) прямо говорил о сломе американской судебной системы после прошедших выборов 3 ноября. А отчёт «Heritage Foundation», которая, как признается в Википедии, является настолько известным мозговым центром, что оказывает «значительное влияние на разработку государственной политики США» — с одобрением рассматривал позицию судьи Верховного суда США Кларенса Томаса о том, что Верховный суд подрывал избирательную систему США.

При этом необходимо иметь ввиду, что ещё Отцы-основатели США говорили о мерах для противодействия естественным слабостям судебной системы для её нормальной работы:

Другими словами, Мэдисон обращался к тем же типам проблем, которые Александр Гамильтон упомянул в "Федералисте" о “естественной слабости” судебной системы, которую Гамильтон описал как "находящуюся в постоянной опасности быть подавленной, запуганной или находящейся под влиянием координирующих ветвей". / Madison, in other words, was addressing the same types of concerns that Alexander Hamilton mentioned in The Federalist regarding the “natural feebleness” of the judiciary, which Hamilton described as “in continual jeopardy of being overpowered, awed or influenced by [the] coordinate branches . . . .” — https://www.yalelawjournal.org/article/na...

В современных исследованиях этот аспект рассматривается, как фундаментальный в плане скрытых нюансов работы судебной системы наряду с акцентированием на поиске судьями нижних инстанций хороших отношений со своими коллегами, начальством и аудиторией для продвижения по службе:

1. https://press.princeton.edu/books/paperba...

2. https://www.hup.harvard.edu/catalog.php?i...

II. Как считает Кларенс Томас, один из судей Верховного суда США — специфика почтового голосования и контекст «принятых» правил голосования в колеблющихся штатах способствовали отклонению исков по чисто формальным основаниям:

[П]ослевыборная система судебного надзора...зачастую не в состоянии проверить утверждения о системном ненадлежащем управлении, подавлении избирателей или мошенничестве. / In short, the postelection system of judicial review is at most suitable for garden-variety disputes. It generally cannot restore the state of affairs before an election. And it is often incapable of testing allegations of systemic maladministration, voter suppression, or fraud that go to the heart of public confidence in election results. —

https://www.post-journal.com/opinion/loca...

К такому же выводу пришёл и отчёт престижного американского мозгового центра — «The Heritage Foundation». При этом, как отмечается в отчёте «Massachusetts Institute of Technology» 2001-ого года по выборам в США — «Voting: What Is , What Could Be» — мошенничество особенно сложно регулировать в рамках именно почтового голосования — «fraud appears to be especially difficult to regulate in absentee systems» [стр. 41]. В свою очередь, в отчёте «Massachusetts Institute of Technology» 2012-ого года по выборам в США — «Voting: What Has Changed, What Hasn't, & What Needs Improvement» — отмечается, что отсутствие систематических исследований в плане защиты избирательной системы от мошенничества позволяет исходить из той максимы, что отсутствие доказательств не есть доказательство отсутствия мошенничества — «the lack of systematic study does lead us to the old maxim “Absence of evidence is not the same as evidence of absence.’’» [стр. 19].

Выводы из всего сказанного каждый способен сделать самостоятельно.

Поэтому можно считать выдающимся то обстоятельство, что всемирно известная «Бюллетень учёных-атомщиков» (Bulletin of the Atomic Scientists), основанная в 1945 году и авторами которой были разные великие личности, включая бывших участников Манхэттенского проекта — Макс Борн, Альберт Эйнштейн, Роберт Оппенгеймер, Бертран Рассел и Лео Сциллард — в мае 2021 года опубликовала сенсационную статью научного журналиста Николаса Уэйда с разоблачением всего мейнстримного дискурса о естественном происхождении вируса Covid-19.

Bulletin of the Atomic Scientists уже давно посвятил себя не только вопросам международной безопасности и угроз, вызванных ядерным оружием, но и любым другим видам оружия массового поражения (биологические, химические), а также изменениям климата и проблематике новых технологий. Разумеется понятно, что относящаяся к теме журнала проблема биологического оружия прямо связана с опасностью от вирусов искусственного происхождения. Но самое главное — выраженная журналом поддержка аутсайдерской на тот момент позиции Николаса Уэйда уже вызвала тектонические изменения о которых будет сказано ниже. Но обо всем по порядку.

Николас Уэйд является давним “нарушителем спокойствия” мейнстримного научного дискурса после выхода своей классной монографии «A Troublesome Inheritance: Genes, Race and Human History» (2014, Penguin Press), посвящённой истории расовой дифференциации человечества. Как им отмечалось в этой книге — во многом воспроизводя Куновское понимание науки — касательно возможностей свободной дискуссии на Западе:

Университетские исследователи действуют не  независимо, но в рамках сообществ ученых, которые постоянно проверяют и подтверждают работу друг друга. Особенно это характерно для наук, где заявки на гранты получают одобрение экспертной комиссии, а публикации подвергаются придирчивому рассмотрению редакторами и рецензентами. Преимущество такого процесса в том, что публичные заявления ученых обычно намного значительнее, чем их собственное мнение, — это сертифицированное знание экспертного сообщества. Но такая система имеет недостаток: она эпизодически «сползает» в крайний консерватизм. Исследователи привязываются к концепциям своей научной области, на которых они росли. С возрастом они приобретают влияние и препятствуют переменам. Так, на протяжении полувека после высказывания гипотезы о том, что материки дрейфуют по поверхности Земли, ведущие геофизики категорически отвергали эту идею. «Наука продвигается вперед с каждыми похоронами», — заметил однажды экономист Пол Самуэльсон. Другой недостаток проявляется, когда университеты допускают, что целые научные области приобретают левую или правую политическую окраску. Оба варианта одинаково вредны для истины, но в настоящее время большинство университетских факультетов и  кафедр сильно склоняются влево. Любой исследователь, который хотя бы попробует вынести на обсуждение вопросы, политически неприемлемые для левых, рискует вызвать противодействие коллег-профессионалов, которые должны одобрять его заявки на госфинансирование и рецензировать статьи для публикаций. Чаще всего ученые прибегают к самоцензуре, особенно в областях, хоть как-то связанных с современной дифференцирующей эволюцией человеческих популяций. Требуется совсем немного «бдительных борцов с расизмом», чтобы запугать весь университетский городок. В итоге в настоящее время исследователи привычно игнорируют биологию расы или ходят вокруг этой темы на цыпочках, чтобы академические соперники не обвинили их в расизме и не разрушили им карьеру. В своих публикациях ученые упоминают о расах кратко, предоставляя читателю самому заполнять пробелы.

Кстати, совсем немного отходя в сторону — не могу не отметить тот примечательный факт, что в России “сциентисты” вроде Маркова любящие поучить всех и вся о якобы абсолютной доказанности теории Дарвина предпочитают как моооо-ооожно меньше затрагивать подобные проблемы, тем более в диахронической перспективе (и поэтому не случайно, что от Маркова и ему подобных в России никогда не узнаешь — о том, например, когда выходит монография о дизайне в эволюции с одобрением двух лауреатов Нобелевской премии по медицине и химии соответственно — позиция в монографии хоть и аутсайдерская, но тем не менее с поддержкой некоторых очень видных и близких по профилю учёных).

Но вернёмся к заявленной теме. В своей статье в Bulletin of the Atomic Scientists Николас Уэйд обращает внимание на те фундаментальные моменты, которые до совсем недавнего времени — сформировали консенсус о естественном происхождение Covid-19 на Западе:

I. Предельная и очевидная идеологизированность статьи-обращения с подписями ряда видных учёных в престижном научном журнале «The Lancet» — агрессивно рассматривающая любую версию, помимо естественного происхождения Covid-19 не иначе, как «conspiracy theory».

II. Предельная убогость анализа в статье-обращении ряда видных учёных в престижном научном журнале «Nature», которая пытается исходить из “матчасти” в своих выводах о естественном происхождении Covid-19.

Вкратце разберём их.

“Мы решительно осуждаем теории заговора, предполагающие, что COVID-19 не имеет естественного происхождения” — так заканчивается статья в «The Lancet», опубликованная 19 февраля 2020 года. Однако, Уэйд совершенно верно отмечает, что несчастные случаи в результате которых био-материалы вырывались из лабораторий — во-первых имели место быть в истории, во-вторых и как следствие аналогичное уже поэтому не может рассматриваться в качестве «conspiracy theory», а самое главное good science, тем и отличается от bad science, что должна знать об этом и в своих выводах исходить из анализа всех возможных вариантов, если только доказательства не преобладают на стороне лишь одного из них. Но самое страшное, как отмечает Уэйд в том, что статья в «The Lancet» была инициирована Питером Дасзаком, чья организация финансировала исследования семейства коронавирусов в Уханьском институте вирусологии и при всем при этом в конце статьи нагло утверждается о не-ангажированности авторов — “Мы заявляем об отсутствии какого-либо конфликта интересов”.

Идём далее. “Наши анализы ясно показывают, что SARS-CoV-2 [Covid-19] не является лабораторной конструкцией или целенаправленно созданным вирусом” — так утверждается в статье от «Nature», опубликованной в марте 2020 года. Как указывает Уэйд, безграмотность в анализе авторов просто чудовищна, начиная от игнорирования существования бесшовных методов создания гибридных вирусов на основе естественных образцов до умалчивания о возможности перевода ДНК-шаблонов в РНК на основе собственных не-зарегистрированных моделей и не говоря уже о незнании об использовании сплайсинга в рамках контролируемого естественного отбора при культивировании вирусов.

Как констатирует с горьким сожалением Уэйд:

Наука, предположительно, самокорректирующееся сообщество экспертов, которые постоянно проверяют работу друг друга. Так почему же другие вирусологи не указывают на то, что эти аргументы были полны абсурдно больших пробелов? Возможно, потому, что в современных университетах — это может обойтись очень дорого. Карьера может быть разрушена за то, что вы переступили черту. Любой вирусолог, который оспаривает заявленный консенсус сообщества — рискует получить отказ в следующей заявке на грант от групп коллег-вирусологов, которые консультируют государственное агентство по распределению грантов.

Пересказывать всю статью Уэйда с моей стороны было бы не только страшным грехом по причине слишком большого объёма информации, но и просто опасаясь упростить сложную дискуссию, которую ведёт автор. Однако хотелось бы подчеркнуть пару моментов для тех, кто пожелает насладиться гранитом истины:

I. Автор затрагивает все, поистине все возможные аспекты проблемы и мне только жаль, что он не упоминает одну важнейшую статью в «Nature» 2015-ого года:

https://www.nature.com/news/engineered-ba...

II. В рамках чисто генетического аспекта проблемы, автор особенно напирает во-первых на аргининовые кодоны фурин-подобного сайта расщепления и во-вторых на тот факт, что спайковый гликопротеин Covid-19 содержит фурин-подобный сайт расщепления, отсутствующий в CoV той же суб-ветви (клады). По этому вопросу Уэйд также приводит позицию Нобелевского лауреата — Дейвида Балтимора, молекулярного биолога, который тоже видит в специфике указанного — мощные аргументы против естественного происхождения Covid-19.

И наконец давайте поговорим о той скрытой буре, которая вызывала статья Уэйда. Она была опубликована в Bulletin of the Atomic Scientists — 5 мая 2021 года. Уже 14 мая под заголовком «Исследуйте происхождение COVID-19» во всемирно известном журнале «Science» была опубликована петиция 18 учёных, недовольных расследованием ВОЗ в связи с отклонением версии об искусственном происхождении Covid-19:

https://science.sciencemag.org/content/37...

Все от «Washington Times» до «The New York Times» начали срочно писать, что авторы правы. Через ещё пару дней аж целый глава федерального ведомства инфекционных заболеваний США — Энтони Фаучи тоже признал, что сомневается в естественном происхождении Covid-19:

https://edition.cnn.com/2021/05/24/politi...

Один человек изменил судьбу мира, но как «дипломированный расист» заплатил за это высокую цену: остался в тени.

Между тем и Отцы-основатели США и философы Древних Афин классического периода — равным образом не рассматривали электоральную модель политической репрезентации, как «демократию»:

Для Сийеса, как и для Мэдисона, представительное правление было не разновидностью демократии; оно существенно от нее отличалось и, кроме того, являлось предпочтительной формой правления. — Бернар Манен, Принципы представительного правления / Пер. с англ. Е. Н. Рощина; науч. ред. О. В. Хархордин. — СПб.: Изд-во Европ. ун-та в С.-Петербурге — 2007, стр. 11-12

При республиканских порядках общественное мнение, выражаемое представителями народа, скорее окажется сообразным общественному благу, чем при демократических, где оно выражается самим народом, собираемым для этой цели. — Федералист: Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея / пер. с англ. М.: Изд. группа «Прогресс» – «Литера», 1993.

Лотереи, понимаемые как комбинация случайного отбора и периодической ротации, исторически являются парадигматическим механизмом демократического отбора (Платон, Республика Bk 8, 557a; Аристотель, Политика IV.9, 1294b8; Хансен 1999; Манин 1997). / Lotteries — understood as a combination of random selection and periodic rotation — are historically the paradigmatic democratic selection mechanism (Plato, Republic Bk 8, 557a; Aristotle, Politics IV.9, 1294b8; Hansen 1999; Manin 1997). — Hélène Landemore, Open democracy : reinventing popular rule for the twenty-first century // Princeton University Press, стр. 89-90

Выборы считались потенциально недемократическими, поскольку они благоприятствовали тем, кто обладал демонстративными способностями (Аристотель. Политика 1273b40-41, 1294b7-9); большинство правительственных должностей были выбраны по жребию. / Elections were considered potentially undemocratic, since they favored those with demonstrated ability (Aristot. Pol. 1273b40—41, 1294b7-9); most government officials were selected by lot. — Josiah Ober, Mass and Elite in Democratic Athens: Rhetoric, Ideology, and the Power of the People. // Princeton University Press, 1991, стр. 7

Таким образом очевидны две вещи. Во-первых после эпохи Отцов-основателей мы имеем дело с семантической инфляцией термина и это факт из которого исходят западные специалисты этой темы:

https://eusp.org/publications/principles-...

А во-вторых современное значение представляет собой также и концептуальную инновацию.

II. Концептуальная критика.

Однако, разумеется, это ещё не означает, что электоральная модель политической репрезентации не имеет права быть определена в качестве демократии и только исходя из содержательной критики концептуальных основ этой модели можно будет говорить о том, насколько обоснованны претензии этой модели на соответствующее наименование в виде демократии.

В обзорной статье предельно престижного «Annual Reviews», имеющего высочайшие уровни научного цитирования в мире, где обобщены результаты исследований множества специалистов по теме политической репрезентации — также рассматривается и одна из фундаментальных проблемных сторон электоральной модели политической репрезентации, связанная с системным трендом прагматичности при голосовании — готовности избирателей отдать свой голос за менее предпочтительного кандидата лишь по причине его большей известности и соответственно надёжных шансов на успех:

Работа Гиббарда (1973) и Саттертуэйта (1975) теоретически продемонстрировала, также как Лейса (1959) и Сартори (1968) предположила на основе эмпирических наблюдений, что «стратегическое голосование» (голосование за менее предпочтительную партию или кандидата, потому что он имеет больше шансов на победу) может быть рациональным при любой системе голосования. / The work of Gibbard (1973) and Satterthwaite (1975) had demonstrated theoretically, as Leys (1959) and Sartori (1968) had suggested from empirical observation, that “strategic voting” (voting for a less preferred party or candidate because it has a better chance of winning) can be rational under any kind of voting system. — Bingham Powell, Political Representation in Comparative Politics. // Annual Review of Political Science, Vol. 7:273-296, June 2004.

Таким образом очевидно, что в ситуации де-факто неравного доступа к медиа-ресурсам для обеспечения соответствующего распознавания, гарантирующего массам ощущение определённой надёжности, что среди них же (масс) многие могут отдать голос за конкретных кандидатов или кандидата, что несомненно напрямую завязано на денежные возможности — относительно электоральной модели политической репрезентации может быть использована критика, применяемая в сходной ситуации в экономике касательно отсутствия суверенитета потребителя на олигополистическом (или пара-олигополистическом) рынке т.е. заданности условий, где априори в более выгодном положении находится никак не большинство, которое в контексте электоральной модели политической репрезентации вынуждено опасаться выкидывания своего голоса «впустую» даже если кандидат идеален, но о нем не известно, что у него есть шансы на победу (которая рассматривается избирателем, как в той или иной степени однозначная реализация их чаяний).

Не менее существенной — о чём подробно пишут в престижной энциклопедии Стэнфордского университета под главой «The Will of the People?» — является критика электоральной модели политической репрезентации, предложенная лауреатом Нобелевской премии — Кеннетом Эрроу в его знаменитом «Парадоксе Эрроу» о невозможности выражения воли (предпочтений) народа, поскольку на выборах не обеспечивается обязательная агрегация индивидуальных предпочтений в общесоциальные предпочтения по причине системной возможности большей ставки избирателя, как индивидума на кандидатов, выражающих в большей степени индивидуально важные для избирателя, как индивидума предпочтения, чем в целом общесоциальные:

https://plato.stanford.edu/entries/arrows...

Совершенно неудивительным, таким образом, является известный «мем» о левых в политике, подкупающих «социалкой» бедных, но культурно консервативных правых, так и зеркальный «мем» о правых подкупающих «белым расизмом» почти аналогичный кластер (но скажем менее зависимый от «социалки», благодаря проживанию в сельской местности).

Разумеется, в реальности имеют место быть оттенки всех возможных нюансов и ситуаций. Так, например, прогрессивные лица могут отдавать голоса за столь же прогрессивные партии при том, что не все опции по прогрессивности могут совпадать между ними и жёстко антимиграционные предпочтения определённого кластера таких голосующих могут никак не противоречить их предельно про-LGTBQ предпочтениям.

Поэтому совершенно обоснованно среди либертарианцев выдвигается представление о том, что выборы вовсе не являются проявлением согласия избирателя на всю проводимую политику со стороны избранных представителей:

Голосование за кандидата не обязательно означает согласие с тем, что кандидат может делать на своем посту — это может быть просто (и почти всегда так) голосование в целях самозащиты против ещё более худшего кандидата. / A vote for a candidate does not necessarily indicate consent to anything the candidate may do in office—it may merely be (and almost always is) a vote in self-defense against an even worse candidate. — Huebert J.H., Journal of Libertarian Studies, Vol. 19, No. 2, 2005: 103–09.

Таким образом, простой акт голосования не говорит нам, согласен ли избиратель с результатами выборов (и всем, что из этого следует) или он голосует по совершенно иным мотивам. / Therefore, the simple act of voting does not tell us whether the voter consents to the outcome of the election (and all that follows from that) or whether he or she is voting for different motives entirely. — Randy E. Barnett. Restoring the Lost Constitution: The Presumption of Liberty. // Princeton University Press, 2004, стр. 15

После всего сказанного должно быть очевидно, что политический процесс, который мы наблюдаем в рамках электоральной модели политической репрезентации на национальном (не-локальном) уровне с учётом необходимых издержек для участия в политической гонке, как перманентном процессе, не может не представлять собой в существенной степени ничто иное, как господство выборной конкурентной аристократии и стоящих за ними экономических групп — на что давно обращают внимание специалисты:

https://en.wikipedia.org/wiki/Investment_...

Да, конкуренция обеспечивает то, что народу может переподать в определённой степени большее количество крох с барского стола, чем при диктатуре, но это ещё не повод именовать такую политическую модель — властью народа.

III. От теории к практике и истории.

При обсуждении электоральной модели политической репрезентации на национальном (не-локальном) уровне имеет место быть одно существенное недоразумение, а именно перенос «золотого века» западной электоральной модели политической репрезентации в течение второй половины 20 века на всю модель электоральной политической репрезентации «sui generis». Этот трюк не учитывает того, что при всей своей монструозности, СССР всё же держал в тонусе институты Западной цивилизации уже просто наличием изрядного количества «полезных идиотов» собственно в странах Запада.

Что же касается работы западной электоральной модели политической репрезентации в течение второй половины 19 века и самого начала 20 века, то обратимся для получения правдивой информации к монографии Генри Джонс Форда (1851-1925) — президента Американской ассоциации политических наук, профессора Университета Пенсильвании и государственного советника американского президента Вудро Вильсона:

Конституционный идеал благороден; но политики мерзкие. Если бы только сдержки и противовесы можно было бы сделать более эффективными, если бы только баланс сил мог быть установлен за пределами силы политиков, чтобы дезорганизовать их... Конституция бы работала отлично. / The constitutional ideal is noble; but the politicians are vile. If only the checks could be made more effective, if only a just balance of power could be established beyond the strength of the politicians to disarrange ... the constitution would work perfectly. — Henry Jones Ford, The Rise and Growth of American Politics: A Sketch of Constitutional Development (New York, 1898), стр. 334-335

То о чём говорит Форд — сегодня является мейнстримным пониманием политики в США до появления СССР:

В конце девятнадцатого века, например, федеральное правительство США характеризовалось высокой степенью партийно-управляемого клиентелизма, постоянно балансирующего на грани откровенной коррупции. / In the late nineteenth century, for example, the US federal government was characterized by a high-degree of party-managed clientalism, constantly teetering on edge of outright corruption. — Tom Ginsburg, Aziz Huq. How to save a constitutional democracy // The University of Chicago Press, 2018, стр. 103

Кризис электоральной модели политической репрезентации, который мы сегодня наблюдаем — кризис глобальный и если Запад вернулся к своему «оптимуму» конца 19 века, то страны вроде Бразилии оттуда никогда и не уходили, как показывает мульти-страновый анализ представительных демократий по всему миру:

Картина, которая появляется от доступных измерений такова — представительная демократия не является лекарством против крайней нищеты, детской депривации, экономического неравенства, неграмотности, недовольства или неудовлетворенности своей жизнью, младенческой смертности, краткости ожидаемого срока продолжительности жизни, материнской смертности, доступа к безопасной воде или санитарии, гендерного неравенства, низкой посещаемости школ девочками, низкого межличностного доверия или низкого доверия к парламенту [Rothstein, Tannenberg 2015]. / The picture that emerges from the available measures is this: representative democracy is not a safe cure against severe poverty, child deprivation, economic inequality, illiteracy, being unhappy or unsatisfied with one’s life, infant mortality, short life expectancy, maternal mortality, access to safe water or sanitation, gender inequality, low school attendance for girls, low interpersonal trust or low trust in parliament (Rothstein and Tannenberg 2015). — Bo Rothstein, Aiysha Varraich. Making Sense of Corruption. // Cambridge University Press, 2017, стр. 4

Более яркое затмение того — «старого, доброго Запада» лишь проявление известного эффекта, когда падение с высоты всегда воспринимается более резко. В этом нет ничего удивительного, что Запад проел окончательно наследие своего «золотого века». Примечательным может быть только то, что и западная наука сама успевает осмыслить этот процесс:

В наши дни многие признаки недовольства граждан представительными институтами невозможно пропустить. С падением явки избирателей во всей Европе, росту числа популистских кандидатов и партий и появления протестных движений — неудивительно, что доверие к политическим партиям значительно упало на всем европейском континенте за последнее десятилетие. В данный момент, средний процент граждан, которые говорят, что доверяют политическим партиям среди 28-ми государств Евросоюза составляет 16,7 процента. Это самый низкий уровень доверия граждан к политическим партиям, когда-либо зарегистрированный опросами Евробарометра. / These days, the many signs of citizen dissatisfaction with representative institutions are impossible to miss. With the decline of electoral turnout throughout Europe, the rise of populist candidates and parties, and the emergence of protest movements, it is no surprise that trust in political parties has dropped significantly all over the European continent throughout the latest decade. Currently, the average percentage of citizens who say they trust political parties across the 28 states of the European Union stands at 16.7 percent. This is the lowest level of citizen trust for political parties ever recorded by the Eurobarometer surveys. — Eugene D. Mazo, Timothy K. Kuhner. Democracy by the People. // Cambridge University Press, 2018, стр. 479

В этом отчете рассматривается практика лоббирования и попытки её регулирования в 19 европейских странах и в трех основных институтах ЕС (Евросоюза). ... Несмотря на это, многочисленные скандалы по всей Европе продемонстрировали, что без четких и обязательных правил, избранное количество голосов с лучшим ресурсным обеспечением и контактами могут стать доминирующими в процессе принятия политических решений. По крайней мере, это может исказить отдельные решения и в худшем случае это может привести к захвату государства. В настоящее время практика несправедливого и непрозрачного лоббирования представляет собой один из ключевых коррупционных рисков с которыми сталкивается Европа и 6 из 10 европейских граждан считают, что их правительство находиться под серьезным влиянием или полностью кооптировано немногими заинтересованными кругами. / This report examines the practice of lobbying and the attempts to regulate it in 19 European countries and within the three core EU institutions. ... Despite this, multiple scandals throughout Europe demonstrate that without clear and enforceable rules, a select number of voices with better resourcing and contacts can come to dominate political decision-making. At the very least, this can skew individual decisions, and at the worst, it can lead to wide-scale institutional and state capture. At present, unfair and opaque lobbying practices constitute one of the key corruption risks facing Europe, and six out of 10 European citizens consider their government to be seriously influenced or entirely co-opted by a few vested interests. — Suzanne Mulcahy. Lobbying in Europe: Hidden Influence, Privileged Access. // Transparency International EU, 2015