Запад и бремя нового человека.

Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе, каждый человек есть часть Материка, часть Суши; и если волной снесёт в море береговой Утёс, меньше станет Европа, и так же, если смоет край мыса или разрушит Замок твой или друга твоего; смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай, по ком звонит колокол: он звонит по Тебе. — Джон Донн.

Лишь о Западе пока можно с относительной уверенностью говорить, что он будет конгломератом человейников не только в чисто урбанистическом плане, но также фактически. Моё эссе будет попыткой рассмотреть некоторые аспекты этой специфической трансформации. Вышедшие недавно две монографии позволяют поговорить об этой теме — довольно конкретно.

I. Бремя нового человека, уже небелого.

Британский профессор политологии Anatol Lieven выступил с работой, посвящённой национальным идеологиям государств Запада в контексте вызова со стороны происходящего изменения климата — «Climate Change and the Nation State: The Case for Nationalism in a Warming World» (Oxford University Press, 2020). Автор, солидаризируясь с пожеланиями Эрика Кауфмана, не боится указывать на некоторые фундаментальные аспекты в рамках миграционной проблематики Запада, сам занимая довольно уникальную позицию, которую невозможно однозначно охарактеризовать в рамках мейнстримных западных нарративов:

1. В Соединенныех Штатах, Великобритании и Европе, негативная реакция на миграцию приводит к прямо противоположному направлению, в сторону всё более глубокой и ожесточенной поляризации. ... Защита массовой миграции действует несомненно из лучших побуждений, но, как отмечает Ян Бреммер, «это не расистски признать, что самые лучшие намерения иногда приводят к ужасным последствия»[81]. Если дальнейшую миграцию на Запад удастся удержать в разумных пределах и без внезапных массовых прорывов, таких что были из-за кризиса сирийских беженцев и свержения ливийского государства, то велика вероятность, что мигранты и их потомки могут быть успешно интегрированы. В Whiteshift, Эрик Кауфман пишет о желаемом будущем, в котором основные национальные группы и национальные традиции сохранятся, но будут открыты для иммигрантов и их потомков, прежде всего, через самую старую и глубокую из всех формы интеграции — смешанные браки.[82] «Белые» в США станут несколько более коричневыми, как и англичане, немцы, датчане и так далее — и в этом нет большой трагедии. Поэтому я согласен с Дэвидом Миллером, что окончательное генетическое происхождение абсолютно не имеет значения. «Всё, что имеет значение, — это то, что слияние разных «рас» должно породить народ с особым и общепринятым характером» — хотя и не тот, который должен быть монолитным и в равной степени разделяться всеми.[83] Говоря словами великого “сенатора” Джея Булворта: «Всем нам нужна добровольная, свободная, бессрочная программа активной расовой деконструкции.» [84] ... Верно то, что идея о том, что «Европа всегда была зоной миграции» — это полная чушь для периода между Средневековьем и XIX веком. Однако индустриализация Западной Европы привела к тому, что поляки переезжали в Германию, ирландцы в Англию, итальянцы во Францию ​​и так далее, и их потомки полностью ассимилировались.[86] ... Я уверен, что в долгосрочной перспективе это тоже будет образец для латиноамериканцев в Соединенных Штатах. Однако это правда, что фетишизация Демпартией политики идентичности является для этого серьезным препятствием. В пропорции число латиноамериканцев в населении стремительно растёт, но определять их как отдельную «расу» — это чистое безумие, которое играет на руку белым националистам, утверждающим, что белые скоро превратятся в угнетенное меньшинство «другими расами» и основные американские традиции будут уничтожены. ... В Западной Европе ассимиляция народов из западной Индии, Африки и Восточной Азии идет достаточно хорошо, в том числе через смешанные браки. ... Правительство, сформированное Борисом Джонсоном в 2019 году было наиболее разнообразным в расовом отношении в истории Британии и Европы — и это, что впечатляюще, было консервативное правительство. ... Социальному и культурному принятию во многом помогли мир спорта, музыки и развлечений. В Британии чернокожие и смешанной расы актёры, певцы и т.д. такие как Идрис Эльба, Танди Ньютон, Фрима Агьеман и Алеша Диксон всё чаще воспринимаются, как просто «британцы». ... Очень большая часть мигрантов в Европу продолжит приезжать из мусульманского мира, регионы которого особенно расколоты внутренними конфликтами и особенно уязвимы к воздействию изменения климата. ... Смешанные браки мусульман Европы с коренным населением — показывают неоднозначную картину, которая во Франции идет неплохо (несмотря на глубокую бедность многих французских мусульман), но продвигается медленно или очень медленно в других местах.[91] ... В Британии, где есть переписи религиозной принадлежности, доля мусульман в населении росла более чем на 50 процентов каждое десятилетие с 1960-х годов[93]. ... Существует явная вероятность того, что высокие уровни миграции в сочетании с культурными различиями, экономическими изменениями и изменением климата будут вызывать всё более глубокие разногласия в западных обществах, в конечном итоге ведущие к упадку демократии. ... Если скорость миграций в западные общества можно замедлить, тогда еще есть разумный шанс, что интеграция может быть успешной и сохранит эффективное демократическое правительство. — Anatol Lieven, Climate Change and the Nation State: The Case for Nationalism in a Warming World. // Oxford University Press, 2020, стр. 56-62

Указанное можно дополнить.

Как пишет «The Washington Post» и соответствующая статья в английской Википедии — по результатам бюро переписи населения за 2020 год в США — произошло снижение белого населения с 75% в 1990 году до 57% в 2020, причём на 2045 год прогнозы указывают на то, что белые (Non-Latino White) в США больше не будут даже большинством.

В свою очередь, Аналитический центр «MigrationWatch UK», почетным консультантом которого является Дэвид Коулман — пофессор демографии Оксфордского университета, указывает на то что 90% роста популяции в Британии обеспечивается миграцией.

Помимо того, в научном журнале «Migration Studies», издающемся Oxford University Press'ом в 2019 году вышла статья «Кризис идентичности во Франции: виновата ли миграция?» в которой положительно была оценена монография Жан-Поля Гуревича (доктор информационно-коммуникационных наук, консультанта ЮНЕСКО по Африке) по демографии в контексте миграционных потоков во Франции (см.: «Gourevitch provides an exhaustive evaluation of its relevance using statistical, religious, medical, and ideological argument [стр. 2]»). В статье в «Atlantico» за 2021 год — Жан-Поль Гуревич указывает, что, опираясь на официальные отчёты, включая анализ 55 «городских поселений» с населением более 100 000 человек с 1990 года по 2015 год, можно делать следующие сугубо научные выводы о разных поколениях иммигрантов:

1. Иммигранты составляют 11% городского населения и дети в возрасте до 18 лет, среди которых хотя бы один родитель — мигрант, в большей пропорции представлены в данных городских единицах и составляют около 25% населения их возрастной группы. / Les immigrés représentent 11% de la population métropolitaine et leurs enfants de moins de 18 ans dont au moins un parent est immigré, environ 25% de leur classe d’âge avec une proportion plus importante dans les unités urbaines considérées.

2. Среди иммигрантов неевропейцы составляют подавляющее большинство и те, кто связан с Африкой к югу от Сахара столь же многочисленны, как и те, которые связаны с Магрибом. / Dans cette population, les extra-européens sont très largement majoritaires et, si on regarde de plus près l’évolution du solde migratoire et du solde naturel, ceux liés à l’Afrique subsaharienne sont aussi nombreux et bientôt plus que ceux liés au Maghreb.

II. Акторы процесса.

Antje Ellermann в своей монографии «The Comparative Politics of Immigration: Policy Choices in Germany, Canada, Switzerland, and the United States» (Cambridge University Press, 2021) представила широкомасштабное исследование миграционной политики стран Запада «благодаря сравнительному изучению Швейцарии, Германии, Канады и США» [стр. 1]. Определяя акторов процесса, автор отсылает к работе «Гэри Фримана, одиного из пионеров в исследование иммиграционной политики, который поместил роль проиммиграционных групп в самый центр понимания иммиграционной политики. ... Он утверждает, что из-за политического влияния проиммиграционных лобби, иммиграционная политика определяется “расширяющимся расколом” между экспансионистской (либерализирующей) иммиграционной политикой с одной стороны и с другой стороны — ограничительным общественным мнением (Freeman 1994, 1995) ... «Клиенты», которые получают выгоды от иммиграции — очевидно, работодатели, которые получают выгоду от доступа к дешевой рабочей силе и человеческому капиталу — обладают сильным стимулом к мобилизационной активности в пользу увеличения иммиграции. С другой стороны, те, кто несет его потенциальные издержки (неорганизованная общественность), не имеют достаточно стимулов для мобилизации, поскольку любые издержки, понесенные от иммиграции, как снижение заработной платы, перегрузка общественной инфраструктуры или психологические издержки культурных изменений — рассредоточены и накапливаются только с ходом времени.» [стр. 4-5]. Или говоря иначе — “лягушку можно кипятить мееееедленно”. Автор указывает на исследования, указывающие на кооперацию между разными проиммиграционными лобби — «обнаруживается формирование мощных “странных соратников” в рамках проиммиграционных коалиций, объединяющих интересы бизнеса с интересами лоббистов этнических и иммигрантских прав» [стр. 6].

Даже разница между мейнстримными партиями не сильно существенна, различия касаются степени и вариативности, но правоцентристкие партии в рамках которых силён рыночный либерализм и соответственно давление бизнеса — точно также придерживаются проимиграционной повестки — «van der Brug и van Spanje (2009) и Cochrane (2011) обнаруживают, что лево-правое позиционирование партий в значительной степени соответствует их ориентации на иммиграцию, с левыми партиями, придерживающимися более благоприятных условий для иммиграции, чем правые партии. [стр. 9] ... Правоцентристские партии и правоцентристские либеральные партии демонстрируют наибольшую степень вариативности. [стр. 9] ... Бакен-Кнапп (2009) утверждает, что правоцентристские партии за либерализирующую политики в ответ на давление бизнеса [стр. 10]». Более того, как указывает Ellermann — наиболее фундаментальным фактором в изменение миграционной политики по сравнению с практикой в середине 20 века является влияние определённых этических императивов — «Ученые утверждают, что либеральные нормы основаны на внутренних дискурсах (Joppke 2001, Triadafilopoulos and Schönwälder 2006, Bonjour 2016). Проведенный Бонжюр анализ политики семейной иммиграции в Германия рассматривает «язык прав» как влиятельное дискурсивное оружие, которым обладают защитники иммигрантов в государственных институтах и гражданском обществе. Исследование Бонжюр голландской семейной иммиграционной политики (2011 г.) за вторую половину двадцатого века показывает, что основные проиммигрантские акторы внутри Парламента и Министерства социальных дел были мотивированы этическими соображениями. ... [П]оявление новой глобальной культуры прав человека оказала эквивалентное либерализующее давление на политику» [стр. 13-15, 17].

Базовый анализ Ellermann, в свою очередь, основан на модели в рамках которой учитывается три основных фактора: степень изоляции политиков от народного давления, от давления со стороны лоббирования и соответствующих групп, а также от давления на дипломатическом уровне — «Глядя на создание иммиграционной политики, я утверждаю, что самый важный вопрос касается логики политических арен — той степени в которой они предоставляют политикам три различные типы политической изоляции: народной изоляции от требований неорганизованной общественности, изоляция групп интересов от претензий организованных лобби и дипломатической изоляция от лоббирования со стороны иностранных стран. Основываясь на этой логике изоляции, будут в наличии разные вариации в направлении соответствующей политики. В то время как некоторые пути приведут к либерализующей политики, другие дадут иммиграционный рестрикционизм» [стр. 19-20].

Итак, перейдём к четырём конкретным исследованиям автора. В отношении Швейцарии, Ellermann начинает с того, что подчёркивает силу институтов прямой демократии — «Швейцария, уникальная среди четырёх стран, благодаря наличию как локальных, так и федеральных учреждений прямой демократии показывает самый низкий уровень популярной изоляции. [стр. 30] ... Таким образом, прямые демократические возможности для оспаривания законодательства означают, что выработка политики всегда происходит под угрозой референдума, даже когда референдум или народная инициатива (еще) не объявлены. Другими словами, “угроза референдума создает атмосферу сомнения в парламенте и принципиально ограничивает его свободу действий. В результате Федеральное собрание традиционно было беспристрастным и довольно робким” (Kriesi 2001)» [стр. 34] — и это привело к следующим рестрикционистким мерам — «Запуск народных референдумов позволил партии “SVP” продвигать свою антииммигрантскую повестку, в том числе приняв успешные референдумы — «За высылку преступников из-за рубежа» (2010 г.), «Против массовой иммиграции»(2014) и, что наиболее известно, «Против строительства минаретов» (2009 г.)» [стр. 31].

Позитивные для антимиграционной политики действия начались ещё в 2005-2008 годах — «В декабре 2005 г., после ряда ограничительных поправок, Федеральное собрание проголосовало за принятие законопроекта об иммиграции. Закон был осужден левыми как дискриминационный в своей политике приема, враждебностью к интеграции иммигрантов и отмеченный бюрократическим произволом. Социал-демократы, Зеленые и Протестантская народная партия призвали к референдуму по отмене закона. В сентябре 2006 года 68 процентов избирателей бросили вызов левым и проголосовали за новый Закон об иммиграции, поддерживая федеральную политику. Закон вступил в силу в январе 2008 г. и подтвердил открытость по отношению к Европе и закрытость к гражданам из иных стран» [стр. 123].

Хотя ещё больший рестрикционизм, предложенный SVP в референдуме 2020 года не получил одобрение населения, связано это было исключительно с давлением Евросоюза из-за возможности потерять доступ к единому рынку и свободному передвижению. Тем не менее, провальный референдум 2020 года не отклонил ни положения референдума 2014-ого года ни соответствующий рестрикционизм в законодательной сфере от 2008-ого года. Ellermann в этой связи указывает на следующие общие выводы касательно Швейцарии — «Одновременно подвергаясь воздействию, как мощного дипломатического давления, так и давления со стороны населения и групп интересов, швейцарская иммиграционная политика похожа на прогулку по канату, приспосабливая эти часто противоречивые давления.» [стр. 134].

Давайте теперь рассмотрим другие оставшиеся страны. Начнём с Германии. Автор отмечает, что «1990-е стали свидетелями первых вызовов неиммиграционной парадигме ... Между 1991 и 1997 годами Зеленые, Социал-демократы и Либералы — начали дистанцироваться от не-иммиграционного принципа» [стр. 159-160]. Уже в начале 2000-х бизнес-сообщество дало понять ХДС, что необходимо переходить на позиции, близкие к зелёным, социал-демократам и либералам — «Юрген Рюттгерс стремился использовать ксенофобские настроения путем рассматрения иммиграции, как угрозе будущей конкурентоспособности детям нации. Примечательно, что на этот раз стратегия популизма провалилась. Кампания Рюттгерса подверглась постоянному огню критики не только со стороны других политических партий, СМИ и церкви, но самое главное — от ассоциации работодателей. Бизнес — давний сторонник правоцентристов — теперь публично поставил под сомнение состоятельность партии. ... После проигрыша на выборах в земле Северный Рейн-Вестфалия ХДС отказались от своей оппозиции Грин-карте и открыто начали поддерживать приём высококвалифицированных мигрантов» [стр. 173-174].

Постепенно элиты Германии специально создали особый общественный дискурс — «Willkommenskultur» для поддержания толерантной атмосферы по отношению к высококвалифицированным мигрантам, который затем распространился на беженцев, а после либерализации иммиграционного законодательства в 2019 года и на обычных квалифицированных мигрантов — «Этот рост иммиграции происходит в чрезвычайно деполитизированном контексте, поддержанном новым дискурсом элиты о «культуре приветствия» Германии (Willkommenskultur). ... Канцлер Ангела Меркель стремилась расширить концепция «культуры приветствия», включаю туда беженцев. ... В 2019 году правительство большой коалиции приняло закон об иммиграции, который перенёс многие из льготных условий, связанных с иммиграцией высококвалифицированных рабочих на квалифицированных рабочих. Таким образом, граждане третьих стран с признанной квалификацией в любой профессии теперь могут поступить и работать в Германии при условии, что у них есть предложение о работе или они могут получить предложение о работе в течение шести месяцев. Кроме того, немцы и граждане ЕС больше не будут получать приоритет при приеме на работу по сравнению с квалифицированными лицами из числа граждан иных страны» [стр. 189].

Быстро пробежимся по ситуации в Канаде. Её закон 1952 года был специально ориентирован на выходцев из Европы — «Закон об иммиграции 1952 г., активно ориентировался на «предпочтительных иммигрантов» — граждан США, Великобритании и Северной Европы. Ниже этой группы, в категории «нежелательных», были выходцы из Южной и Восточной Европы, которых допускали только в разное время экономического роста. Наконец, в нижней категории «исключенные» были не-белые иммигранты из-за пределов Европы, которым категорически отказывали в приеме» [стр. 196]. Основная идеология, лежавшая за этим законом была в том, что «если мы хотим сохранить наше культурное наследие, необходимо сохранить нынешний расовый состав» [стр. 202-203]. Уже в 1962 году, со стороны исполнительной власти были предприняты шаги для выполнения более либеральной миграционной политики — «Давняя традиция Канады в разработке иммиграционной политики посредством указов позволила правительству Дифенбейкера обойти законодательную арену и провести парадигматическую реформу посредством только указов. Благодаря первоначальному ограниченному воздействию новой политики, её разработчики смогли гарантировать, что конец Белой Канады привлекают мало внимания общественности» [стр. 203]. Указ исполнительной власти 1962 года в 1966 попытались обосновать и в результате в 1966 году был опубликован правительственный документ «Белая книга по иммиграции», а единственным общественным игроком, поддержавшим этот документ было безнес-сообщество — «В конце концов, единственный общественный деятель, который безоговорочно одобрил Белую книгу было деловое сообщество (Келли и Требилкок, 1998)» [стр. 207]. После критики со стороны этнических лобби — правительство в 1967 году приняло акты (переведённые в законодательную сферу только в 1976 году), учитывующие семейную иммиграции — «По вопросу о семейной иммиграции политики столкнулись со значительным давлением групп интересов. Балльная система 1967 года отличалась от реформ 1962 года тем, что смогла разрядить оппозицию этнических лобби» [стр. 208]. К чему это привело? К беспрецедентной неевропейской иммиграции — «Беспрецедентный всплеск неевропейской иммиграции был вызван не только отменой ограничений на иммиграцию по этническому признаку, но и сокращением иммиграции в Содружество британским правительством (Wood 1978). Таким образом, в то время как еще в 1968 году иммиграция с Глобального Юга составляла 20 процентов от числа поступающих в Канаду, к 1974 году половина всех поступающих была из стран Глобального Юга (Райт и Максим 1993, 341)» [стр. 209].

На сегодняшний день, как отмечает автор, относительный консенсус об иммиграции принят подавляющим большинством партий, тем более, что этнические меньшинства составляют определённую политическую силу — «Канадская партийная политика характеризуется хорошо укоренившимся межпартийным консенсусом, благоприятствующим высокому уровню иммиграционного притока и мультикультурной интеграции иммигрантов. Отчасти этот консенсус отражает сравнительно сильное электоральное влияние иммигрантов и этнических меньшинств в результате высокого уровня иммиграции, исключительно высоких темпов натурализации и преимуществ, которыми пользуются географически согласованные избирательные блоки в одномандатной избирательной системе (Вестлейк 2018)» [стр. 31]. Кроме того, мультикультурный консенсусный дискурс элит привёл к тому, что с 1997-ого года электорат больше не выступает против иммиграции — «От прохождения закона 1976 года до конца 1990-х годов от 60 до 70 процентов канадцев согласились с тем, что “в Канаде слишком много иммиграции” (Reitz 2011, 9). Только в 1997 году мы наблюдаем заметное снижение анти-иммиграционных настроений» [стр. 241].

Итак, теперь Соединенные Штаты Америки. Вишенка на тортике анализа со стороны Ellermann. Как и в случае Канады, США 50-ых имели очень жёсткую иммиграционную политику — «в середине 1950-х годов даже среди северных демократов только 36 процентов выступали за увеличение иммиграции. ... В начале 1950-х годов неприкрытый расизм и ограничение иммиграции всё ещё прочно укоренились в американском общественном мнении.» [стр. 279]. Хотя либерализацию 1965-ого можно считать ещё относительно умеренной, но уже в 1980-х её последствия привели к сильной антипатии к дальнейшей либерализации, чему также способствовала огромная нелегальная иммиграция — «Между 1960 и 1980 годами доля европейских иммигрантов сократилось с 75 процентов до менее чем 40 процентов приёма, в то время как доля испаноязычных и азиатских иммигрантов увеличилась с 25% до почти 60% поступающих (Chishti et al. 2015). Между тем общественное мнение было решительно враждебно политике либерализации. Убежденная, что страна потеряла контроль над своими границами, американская общественность выступала за значительное сокращение как легального приёма иммигрантов, так и подавление нелегальной иммиграции (Tichenor 2002)» [стр. 301]. А что же политики, спросите Вы? Как обычно — «позиция администрации Рейгана была за крупномасштабную легальную иммиграцию» [стр. 305]. Ellermann особенно указывает на подписанный Бушем-старшим в 1990-ем году закон об иммиграции — «После того, как законопроект об иммиграции был принят Судебным комитетом, Ламар Смит (штат Техас), консервативный член подкомитета, возглавлявшего несогласие восьми членов Судебного комитета, раскритиковал закон как, учитывающий мнение “каждой группы с особыми интересами” (Джейкоб 1992, 327). ... Хотя бизнес и этническое лобби формально не объединяли силы, было молчаливое соглашение, что каждая сторона поддержит другую (Фитцджеральд и Кук-Мартин, 2014)» [стр. 314].

Вообще, как отмечает автор, закон 1990-ого года был фундаментальным во многих отношениях, особенно в силу невероятного расширения семейной иммиграции — «Больше, чем какая-либо другая важная часть иммиграционного законодательства в США за последнее время, Закон об иммиграции 1990 года явился удивительной победой проиммиграционных группы интересов. Согласно закону, подписанному президентом Джорджем Бушем-старшим, иммиграционная реформа мало походила на первоначальный план законопроекта. ... Вместо предлагаемого скромного увеличения приема Закон об иммиграции 1990 г. резко увеличил ежегодный прием с 290 000 до 675 000 человек в год, заблокировав любые сокращения семейной иммиграции» [стр. 319].

Джордж Буш-младший на своём втором сроке также планировал ещё больше усилить иммиграцию, но не нашёл поддержки достаточного количества республиканцев в Конгрессе — «В 2004 году, всего через несколько дней после победы на второй срок, Буш созвал встречу с группой проиммиграционных республиканских центристов в надежде возрождения его планов Всеобъемлющей иммиграционной реформы. ... Несмотря на то, что республиканцы контролировали Конгресс, однако перспективы предложений Буша по реформе были далеки от ярких. Учитывая повышенную политизацию иммиграции после 11 сентября и сопутствующее влияние антииммиграционной политики в Палате представителей, приверженность Буша иммиграции несло в себе риск отчуждения республиканской базы. ... В то время как приверженность Буша либерализации угрожало оттолкнуть как народную базу партии, так и рестрикционистов среди республиканцев, новая программа гастарбайтеров очень понравилась бизнес-базе партии» [стр. 324-325]. Избрание Трампа сильно увеличело внутрипартийный раскол и именно из-за некоторых умеренных республиканцев на законодательном уровне не прошла инициатива Трампа по серьёзному уменьшению легальной иммиграции — «RAISE Act» — «С избранием Дональда Трампа в качестве президент США, баланс сил между рестрикционистами и умеренными республиканцами резко изменился к первому, увеличивая партийный раскол [стр. 33] ... На законодательной арене Трамп поддержал Закон об иммиграции для сильной экономики (RAISE), направленный на сокращение легальной иммиграции. ... Несмотря на контроль со стороны Республиканской партии над Конгрессом и Белым домом в течении двух лет в иммиграционном законодательстве США не произошло изменений» [стр. 352].

III. Заключительные наблюдения.

В заключение Ellermann приходит к следующей позиции касательно судьбы Запада — «Только в долгосрочной перспективе мы можем ожидать более фундаментальных изменений в иммиграционной политике. Через пятьдесят лет прогнозируемые демографические изменения глубоко диверсифицируют наши общества, что будет иметь важные последствия в рамках модели изоляции политиков. Как только этнические меньшинства составят значимую долю электората, у политиков во всех аренах появятся стимулы для обращения к избирателям из числа иммигрантов и этнических меньшинств» [стр. 378].

Те социумы, что допускают возможность бурлящего табора мнений, позиций и идеологем в широчайшем диапазоне спектров в пределах публичного дискурса — должны быть готовы нести соответствующие издержки за ту или иную степень мировоззренческой гетерогенности, когда даже “прогрессивизм” в рамках разных идеологем исходит из своего вечного “самосовершенствования”. В силу этого, я готов признать, что слишком огрубил ситуацию в своём эссе «We the People 2077», когда эффективность стандартной электоральной модели политической репрезентации в течении второй половины 20 века приписал на экзогенное воздействие со стороны СССР. Проблемы, которые мы сегодня видим на Западе не возникли бы ещё 50 лет тому назад — и это факт.

Сегодня корректировки обратной связи в пределах политического процесса слишком сильно смещены в сторону, а точнее в приличной степени находятся на остаточном уровне в рамках вопросов дохода и непосредственной личной безопасности, поскольку это единственная сфера, которую никакая мировоззренческая или прочая гетерогенность в случае обществ с относительно большой долей среднего класса не может сделать принципиально неактуальной с учётом самой возможности среднего класса нести издержки ради того, что делает их собственно — средним классом т.е. получении и траты соответствующих доходов, что понятное дело — немыслимо вне собственной безопасности.

Поэтому также должно быть очевидно, что аппеляции в сторону Польши или Венгрии, чьим электоральным республикам не более 30 лет — не говорят ровным счётом ни о чём. Что же касается Японии, то сегодня по «щучьему» желанию ключевых национальных элитных акторов — ситуация там действительно отличается, но заслуга в этом лежит исключительно на внутри-элитном консенсусе за который в долгосрочной перспективе может ручаться только Бог. Ничего — в плане структуры политической системы — не мешает им, разумеется запустив соответствующие механизмы и растянув их на определённый период времени, постепенно прийти к тому, что можно наблюдать в случае Запада.

Именно ситуация в Швейцарии показывает, что значение имеют только соответствующие институты. При этом, не отрицая возможности определённых взбрыкиваний на Западе со стороны популистов, легко можно усомниться в том, насколько долгосрочными и стабильными в плане политических результатов могут быть такие взбрыкивания, если даже будут иметь место. Как показал М. Олсен в своей монографии «Возвышение и упадок народов: Экономический рост, стагфляция и социальный склероз» (М.: Новое издательство [Yale University Press], 2013 [1982]) — «небольшие лоббисткие организации и коалиции преследуют свои интересы и расширяют своё влияние куда более эффективно, чем большие группы или сообщества. ... [К]ак лобби обеспечивают коллективное благо лишь для групп с особыми интересами, так и их эффективность объясняется неполной информированностью граждан, а последняя, в свою очередь, проистекает из того, что информация о коллективных благах и связанные с ними расчеты выгод и издержек сами являются коллективным благом» [стр. iv, 44]. Это связано с тем, что оптимальным для индивидуума всегда является лишь такое стремление к коллективному благу при которой предельная выгода для своей группы превосходит предельные личные издержки, тем самым оправдывая готовность нести их, что зачастую немыслимо вне конкретной специфической ориентации на весьма определённую временную перспективу.

И в заключение пара сентенций.

Запад становится “несколько коричневым”, как выразился Anatol Lieven и любой кто интересуются туризмом на Яндекс.Дзен может догадаться об этом по отзывам наших соотечественников. И только в герметичных башенках из слоновой кости — мудрецы™ продолжают верить в Запад разлива 1990-ых годов. Если в 1990-ые любые отсылки в сторону Латинской Америки и тамошней “демократии” можно было с лёгкостью блокировать, отсылая в сторону Запада, то теперь симметрия, пусть и в разных аспектах, приведёт наконец-то к идеальной праксиологической ситуации, когда никакая идеальная речевая ситуация не поможет продать сказочный мир про единорогов, принцесс и исполнение желаний под маркой «Made in West».

Что же касается идеальной политики иммиграции, то приём низкоквалифицированных рабочих при почти невозможной натурализации, что исключит семейную иммиграцию — тот путь, который известен властям богатой Саудовской Аравии и о котором невозможно сказать ничего против.

P. S.

Ilya Somin в «Democracy and Political Ignorance: Why Smaller Government Is Smarter» (Stanford University Press, 2013) также серьёзно расширил анализ М. Олсена в отношении стандартной электоральной модели, что позволяет добавить к представленной мною механике стандартной электоральной модели политической репрезентации также фактор совершенного незнания наряду к указанным проблемам от недостаточной информированности, которые замыкаются стратегическим голосованием.