Моему четвероногому другу,Цыгану,

которого я больше не увижу.

***

Потеря — рубец на сердце. Лишь время прольёт бальзам,

Ведь это не смерть — разлука. Собака,не человек...

Чтоб память моя не кровила, забыв дорогу к слезам.

Он счастлив, живя короткий, но яркий собачий век,

Он будет дарить кому-то заливисто-звонкий лай,

А утро моё пребудет окутано тишиной,

И сердце чужое будет гореть от его тепла,

А я не согрею душу и в жгучий июльский зной.

Мы что-то в жизни теряем, и что-то находим вдруг,

Грустим о пустом, частенько не оценив добра,

Той радости, что дарил мне мой четвероногий друг,

Которого в "завтра" — не будет, который НАВЕК — во "вчера".

02.06.10 г.

http://www.duel.ru/201022/?22_3_3

"Любовь к Родине — это ненависть к её врагам".

Х.Марти

"Позорить свое отечество — значит предавать его."

В.Гюго

"Чужбина Родиной не станет."

Гёте

"Отчизна — это край, где пленница душа".

Вольтер

"Дым Отечества сладок".

Гомер

Рауль Гонсалес Туньон

Блюз покинутого корабля

Я здесь давно, с тех пор как потерпел крушенье...

Кто, изменив мой курс, разбил меня о риф?

Здесь разрушаюсь я и превращаюсь в дерево,

лишь дерево одно мой образ сохранит.

Я илом занесен, во мне каменьев груды,

в них тайна гибели моей погребена.

На корабле — один, став жертвой грозной бури

о риф забвения разбился капитан.

Воспоминанья вновь живут в моих отсеках,

едва луна во тьме найдет меня лучом.

Я вижу, как, дрожа, целуют мачты небо

в водовороте злых, солено-горьких волн.

Я вижу порты вновь, холмы угля и соли,

таможню, грустного чиновника глаза...

На кораблях чужих поют аккордеоны

в моряцкой злой тоске о милых берегах.

В тавернах моряки пестрят татуировкой:

здесь женщин имена, и сердце, и стрела...

Играет автомат, и чайки с криком громким

над баржей немощной, как ангелы, кружат.

Я вижу контуры затопленных селений

и слезы матерей о мертвых сыновьях,

зловещий силуэт жилищ оцепенелых

и полчища бродяг на грязных пристанях.

Я огибаю вновь благоуханный остров,

и рыбаки следят за мной в закате дня...

Я снова их детей зову из глуби мертвой,

но, поглотивший их, не внемлет океан.

Не страшен мне туман, глаз рулевого зорок.

Я к берегам чужим везу восторг и боль.

В моих каютах спят любви случайной воры,

и старый лесоруб, и шайка шулеров.

Не могут сокрушить мой остов горделивый

ни тягостный туман, ни солнечный костер.

И мой покой в плену приливов и отливов

тревожит лишь порой набег ребячьих орд.

О, быть бы мне мостом, огромным и звенящим,

в строительных лесах себя запечатлеть

или ковчегом стать в потопе предстоящем...

Но заживо навек я похоронен здесь.

Порой прошелестит вдоль отмели песчаной

Марии легкий шаг. Движения ее

так юны и нежны. И с тихим состраданьем

на одиночество она глядит мое.

И я тогда люблю безлюдье, и туманы,

и осень влажную, и старую печаль...

Мне машет альбатрос приветливо крылами,

и скорбный облик мой — весь в золотых лучах.

(Перевод И. Чежеговой)

Офорт

Как невралгия, дождь терзает переулок.

Он слезы льет в ночи над болью всей планеты.

В чахоточном дворе внезапный хохот гулок,

и гаснет лампы свет, и умирает где-то.

Пришел слепой старик: котомка — жизни сальдо.

Ли-лангу видится пекинский уголок.

Горбун со скрипкою все грезит Эсмеральдой

немыслимой, — и все хрипит его смычок.

И странной жалобой кому-то вторит скрипка.

Летучей мыши тень похожа на калеку.

А тень моя в углу качается так зыбко,

напоминая мне фантазии Эль Греко.

Из бара — музыка. Она звучит ошибкой;

и ветер, прикорнув на крыше, засыпает

под плач, исторгнутый припадочною скрипкой —

она во тьме ночной поет и погибает.

(Перевод О. Савича)

Рикардо Хаймес Фрейре

Дорога лебедей

Волны бурные, вцепившиеся в гривы

табуна ветров, смятеньем обуянных,

в час, когда среди рассыпавшихся молний

в горней кузнице гигантский молот бьет по наковальне.

Волны бурные под клочьями нависших

беспокойных туч, что в сумерках холодных,

окровавленные, медленно дымятся.

Мутных глаз грядущей ночи потаенные обводы.

Волны бурные, что страсти злых чудовищ

укрывают, шумно двигаясь и пенясь

в час, когда надрывным басом шторм заводит

дикую эпиталаму, величание вселенной.

Волны бурные, чьи ломаные гребни

к берегам далеким судорожно мчатся

и рыданьями глухими нарушают

ледяной, суровой ночи равно душное молчанье.

Волны бурные, пронзаемые килем

и воителя могучим острым взором,

как Дорога Лебедей в кипящих недрах

тускло светится, встречая грозного Царя Морского.

Вороны

В смертоносном лязге стали и в безумных криках воинов

слышно карканье и виден круг неспешного полета:

двое неземных посланцев, двое вещих черных воронов

к богу на плечи садятся и нашептывают что-то.

Мимолетное

Однажды ветер ветку

с куста цветущей розы

сорвал, унес в болото

и прямо в омут бросил.

Вмиг расступились волны,

и трепетную розу

болото засосало

в голодную утробу.

Лишь листья над водою

остались плавать сиро,

покрывшись илом черным

и став чернее ила.

Но в час, когда таится

весь мир во сне глубоком,

струится запах розы

над мертвенным болотом.

Странствующая Венера

I

За судном легкокрылым

следую наудачу;

слышу, как ветры рыдают в снастях корабельных,

вижу, как чайки садятся на мачту.

Рыбы на киль, со скрежетом режущий волны,

тусклые взоры уставили;

их чешуя от солнца на мелкие части дробится;

белая пена вскипает под черными их хвостами.

Слежу беспокойно,

как скалы скрываются за горизонтом.

Блуждает взор мой

в бескрайнем царстве водном.

II

Странствующая Венера, ты — сладострастия стражница.

Тебя не знает в лицо, но предан тебе мореходец.

Странствующая Венера...

Он грезил с тобою вместе, быть может.

За белокурой Венерой он быстрый корабль

вел вдоль берегов, седых от тумана и инея.

На бронзу его загара с надеждой взирали

глаза ее серо-синие.

За черной Венерой корабль он вел

вдоль выжженной солнцем пустыни,

и легкие, как тени, эбеновые руки

шею его обхватили.

Странствующая Венера, на берегу его ждешь ты.

Может быть, баядерой ты обернуться хочешь?

Искусна ли ты в любви?

Тебя не знает в лицо, но предан тебе мореходец.

III

Всплыли в тиши одиночества

мечты и виденья зыбкие,

и контуры их таинственные

вычерчиваются в дымке.

(Перевод В. Васильев)

ЗАКЛИНАНЬЕ ВОЛКА

Тяжелый плотный снег на сучьях старых сосен.

Безмолвие пустынь. Весь в звездах небосклон.

Владыка Гарца сел, луной заворожен –

Огромный желтый диск в недвижной мгле морозен.

Тропинки и леса, ущелья, цепь вершин –

Все зимний саван скрыл покровом синеватым.

Земля приподнялась вдали хребтом горбатым

В бескрайной плоскости объятых сном долин.

На мрачный горизонт луна струит сиянье,

Как золотистый глаз сверкая в вышине.

Озноб прошел волной у волка по спине.

Сжал сердце старика порыв немой страданья.

Волчица верная и четверо волчат,

Кого хранила мать теплом косматой груди,

Лежат на две норы: их умертвили люди,

Все милые ему недвижны и молчат.

В безжизненных снегах он одинок отныне.

Всё – голод, жажда, свет, охота в час ночной

За ланью трепетной иль робкою козой, –

Что для него они, когда весь мир – пустыня?

Волк дышит тяжело, язык дымится паром.

Не лижет крови зверь, не видит черных ран, –

Он поднял морду вверх и воет сквозь туман,

Охвачен яростью и мщенья жгучим жаром.

Враг давний, – Человек, губитель предков, – ты,

Убийца всех детей и царственной супруги,

К кому волчонок льнул, грызя сосок упругий, –

Как ты волнуешь кровь и гневные мечты!

Багровые огни в зрачках мелькают чаще,

Шерсть встала на спине щетиною стальной,

И к прадедам летит его надрывный вой,

К их душам на Луне, таинственно блестящей.

(перевод — М.Касаткин)

ЕККЛЕСИАСТ

Екклесиаст сказал: "Уж лучше пес живой,

Чем мертвый лев". И нам одна потреба – в брашне,

Иное – тень и дым. И жизни пустотой

Исполнен черный гроб. А мир – навек вчерашний.

Перед лицом небес, объятый тишиной

Ночей древнейших, он смотрел с вершины башни,

Не покидая трон злачено-костяной,

И мрачно взорами парил в дали всегдашней.

Старинный солнца друг, ты сетовал. Ну что ж!

Смерть непреложная – ведь тоже только ложь.

Блажен, кто в ней исчез одним прыжком суровым.

А я бессмертием, как страхом, опьянен

И слышно мне теперь, как за стеной времен

Жизнь вековечная исходит долгим ревом.

(перевод — С.Петров)

АЛЬБАТРОС

Взвывает и мычит разгневанный Борей

В безбрежных областях полуночных морей;

Он скачет по волнам — и океан белеет

От бешеной слюны... Он в ярости пьянеет,

Когда, настигнув их, когтями дико рвет,

Когда над бездною холодно-бледных вод

Хватает тучи в пасть и мечет без пощады,

И молний судорги сжимают их громады...

Он кружит в вертит в тумане водяном

И перья птиц, и крик в смятеньи роковом

И кашалотов лбы волнами оглушая,

Чудовищный их вопль он дразнит, завывая!..

Один он, — царь пространств, пернатый царь морей,

Уверенно идет на грозный шквал зыбей

И, не сводя очей, так гордо устремленных

На синеву и мрак туманов отдаленных,

Где в хаосе слилась рыдающая мгла, —

В один железный взмах упругого крыла

Под гул морской грозы он рассекает тучи,

Плывет и тонет в них, спокойный и могучий!

ВОЗМЕЗДИЕ

Ужели это сон? — Какой ужасный сон!

О, эти мертвецы! Несметными толпами,

С горящими огнем, недвижными очами

Из глубины могил восстал их легион,

Вращая дикими зрачками.

Иезекиил-пророк! Не так же ль твой глагол

Пресекло ужасом виденье роковое,

Когда они текли, покинувши Хеол,

Когда они, кружась, спускались в страшный Дол,

К гробницам вечного покоя?..

В цепях я видел их... И дыбом поднялись

Все волосы мои при Голосе могучем...

Его слова с небес грохочущих неслись,

Из глубины небес, где молнии вились

По содрогающимся тучам.

И Голос говорил: — Безумные князья!

Вы, волки жадные, коварные и злые!

Века своим путем к вам приближаюсь я,

Теперь я недалек... И я сломлю шутя

Голодных ртов клыки стальные!

День гнева моего — он вспыхнул наконец!

Я жажду утолю — мои оковы сняты...

Я как поток ворвусь в палаты и дворец,

Смертельный луч, огонь, веревка и свинец —

Вот все орудия расплаты!

Нет времени теперь стенаньям и мольбам,

Содеянных грехов ничто не умаляет,

Жестокие сердца я вырываю вам,

Рать мертвецов к моим всевидящим очам

Народ из гроба подымает.

Уж под парчой теперь вам не лежать в земле

В могилах вековых, где предки обитают,

Где строгий сон царит в прохладной полумгле...

Не спать с мечом в руке, с венками на челе,

Как доблестные почивают!

Нет, стая тесная разгневанных орлов

Наестся досыта нечистым вашим телом,

В лохмотья изорвет на тысячу кусков,

И, озираясь, псы потащат их с холмов

В овраги — радостно и смело.

Я сотворю сие, я, Судия живой!

Всё выше прошлое передо мной воскресло:

Средь воплей и молитв, звучавших над землей,

Для новых гнусных дел вы с каждою зарей

Вновь опоясывали чресла.

И кровь рекой лилась, и долгий ряд веков

На ваших площадях замученные люди,

От женщин и детей до дряхлых стариков,

Как мясо свежее на лавках мясников,

Лежали, сваленные в груде.

Но час настал, пора, пылай, о факел мой,

Зубами скрежещи, о Ненависть и Злоба,

Возмездие! скорей свой яркий флаг раскрой,

Замолкни, крик тоски, предсмертный и глухой,

Перед отверстой дверью гроба!

Пускай они хрипят под грудами домов,

А вы, погибшие, вы, жертвы истязаний,

Вы их преследуйте проклятием грехов,

Чтоб черный мрак дрожал от зарева костров,

От ваших лютых завываний.

УСОПШЕМУ ПОЭТУ

Ты, чей блуждавший взор в последние мгновенья

Пленялся и землей, и горней красотой,

Спи с миром в тишине холодного забвенья!

Запечатлела ночь твой облик гробовой.

Знать, слышать, чувствовать? — Прах, ветра дуновенье!..

Любить? — Но желчь одна, желчь в чаше золотой...

Как бог, свой бренный храм покинувший с тоской,

Разлейся в беспредельности творенья.

Почтит ли мир твое немое погребенье,

Иль, выронив слезу пустого сожаленья,

Твой пошлый век тебя забудет навсегда, -

Ты счастлив, ты отжил! Ты больше не страдаешь,

Быть человеком здесь ты ужаса не знаешь

И мыслить горького не ведаешь стыда.

(перевод — И.Бунин)