Логинов ответил на предыдущий пост. С удовольствием размещаю:

Прежде всего, это не совсем те же самые люди. Элеонора Кишко это Елена Грушко, впоследствии жена Юрия Медведева (Топтыгина). Что касается Люды Козинец, то это была совершенно замечательная женщина, и то, что написал Лукин (тоже ещё та язва!) очень близко к истине. Люда была естественным центром, вокруг которого собирались все особи мужеска пола. Они раздували зобы, громко курлыкали и, вообще демонстрировали признаки гендерного поведения. А я уже в ту пору был всеобщим дедушкой (несмотря на то, что действительно ходил по Тирасполю босиком). И вот, когда Людмиле становилось невмоготу слушать курлыканье самцов, она подавала мне условный знак, я вставал, расправлял плечи и принимался ревниво и напористо изгонять всех претендентов на Людину благосклонность. А хозяйка демонстративно вешалась мне на шею. Очень быстро все бывали изгнаны, после чего и я тихо-тихо уходил в свой номер. Однажды даже в окно выпрыгивал, чтобы никто не догадался, что хозяйка дома одна.

Может быть, белорусский дуэт был обманут нашим невинным представлением?

А вообще я не считаю, что в отношении меня авторы "Кости Жмуркина" перешли допустимую границу. Досталось от них всем, роман вообще очень желчный, но мне досталось менее других. Есть шутки, которых я в отношении себя не потерплю, но тут всё достаточно безобидно.

Кстати, я бы никому не советовал использовать этот роман в качестве пособия по истории ВТО МПФ. Многое переврано, героями тех или иных событий, описанных в романе, часто являются совсем другие люди. Особенно это касается праздника жока в Рыбнице. В романе написано, что пока прочие семинаристы отдыхали в тенёчке, попивая местное вино, бедный Костя Жмуркин (читай, Юра Брайдер) сидел на солнцепёке и судил выступления ансамблей. Брехня! В жюри от ВТО кооптировали меня, и пока остальные в тенёчке наливались втридорога купленной кислятиной, я, сидя на солнцепёке, пил такие вина, о которых можно только мечтать. Жок -- встречный танец, им встречают дорогих гостей и в конце поносят гостю кружку вина. А кому подносить на фестивале? Вот и подносили жюри. И каждая деревня, каждый городок подносил нам лучшее своё вино или ракию. Спасибо жаре и солнцепёку, иначе меня пришлось бы выносить.

Если кто читал роман, он знает, что там была красавица-танцорка. И это правда, одна из девушек в гагаузском ансамбле поразила меня своей необычной красотой. Отец у неё был гагауз, а мать -- башкирка, и это смешение породило удивительное чудо. А как она танцевала! Я тогда настоял, чтобы ей дали приз зрительских симпатий. А всё остальное придумал Брайдер. Внуков у меня в ту пору не было, но дети были, поэтому я проводил красавицу до автобуса, который и увёз её в далёкую гагаузию.

Когда я рассказал об этом, Юрка меня страшно отругал. "Если такая девушка, то какая может быть жена, какие дети? Вот тебе деньги на такси, поезжай за ней!" Я никуда не поехал, и Юра дописал в книге, как это могло бы быть, если бы... Самые фантастические и красивые страницы романа.

Сравнивать мемуары, не менее интересно, чем читать. Очень много понимаешь о характере авторов. Кто же, что запомнил и какие портреты знакомых нарисовал.

Дело происходило опять-таки в послевоенном Приднестровье. Среди неброско, я бы даже сказал, неоригинально одетых фантастов невольно приковывал к себе внимание Святослав Логинов, сильно смахивавший на Льва Толстого: рубаха, портки, борода веником, ноги, понятно, босые. Такая уж, надо полагать, была у них тогда в Питере мода.

Откуда столько желчи у Брайдера/Чадовича? Не понимаю. Зато прекрасно осознаю, что читать книги белорусского дуэта в ближайшее время не захочется.

Есть термины общепринятый смысл которых вроде бы настолько очевиден, что никто уже и не вдумывается, а какое же значение на самом деле скрывается за ними. В медицине ярким примером такого "потеряшки" является история болезни. Закройте глаза и представьте себе эту историю. Ну что продвинулись дальше толстой тетради с фамилией на обложке? Нет? А ведь история болезни – это действительно история, которая должна иметь свою экспозицию, завязку, кульминацию, финал и прочие сюжетные части. Может быть, с этим и связана успешность врачей как писателей? Ну сколько книг может написать среднестатистический автор за свою жизнь? А сколько историй болезни пишет врач? Вот то-то же. А по увлекательности вторые иногда превосходят любые художественные произведения. Жаль только издавать их большими тиражами не удается. И беда даже не в многократно прославленном врачебном почерке, просто язык историй болезни довольно тяжело поддается прочтению немедиками. Так что, успех книги британского невролога – Оливера Сакс «Человек, который перепутал жену со шляпой» можно считать в немалой степени степени показателем успешности его перевода с медицинского на обычный человеческий.

Книга Сакса – сборник небольших историй, описывающих интересные случаи из его клинической практики. Какие-то являются полноценным рассказами, какие-то представляет из себя короткие зарисовки, а что-то и вовсе тянет лишь на медицинские анекдоты. Истории разбиты на 4 части: недостатки, избытки, наития и наконец раздел "мир наивного сознания", посвященный людям с ярко выраженными нарушениями в познавательной сфере. Такое деление неслучайно, ведь оно примерно соответствует спектру неврологических симптомов у пациентов.

Еще Гиппократ сформулировал один из основополагающих постулатов медицины: "Лечить не болезнь, а больного". И самое интересное в книге Сакса, это не симптомы болезней, не те методы, которые он использовал в терапии (тем более, упоминаемые в к книге лекарства большей частью устарели несколько десятков лет назад), а взаимоотношения пациентов с их болезнь. Здесь мне придется дать небольшое, но крайне необходимое пояснение. Неврология – одна из самых невеселых областей медицины, ясность и очевидность клинических проявлений, возможность с поразительной точностью поставить диагноз, например, локализации очага инсульта, и ... практически полное врачебное бессилие в лечении обнаруженной патологии. Надо очень сильно любить людей, чтобы год за годом находить силы общаться с пациентами, помочь которым можно, только научив их жить с болезнью, примирив с ней. И автору удалось блестяще показать, каким эффективным может быть такой способ лечения. Пациент, неспособный стоять прямо, при помощи простейшего приспособления обретает утраченное равновесие, больной синдромом Жиля де ля Туретта, благодаря своему тику, преображается в гениального барабанщика и т.д..

Далеко не все истории Сакса имеют счастливый конец. Особенно характерно это для рассказов из 4-го раздела книги. И здесь ярко проявляется еще одна характерная особенность врачебного подхода писателя. Он видит полноценные личности в тех, кого обычно называют слабоумными. И пациенты, как будто чувствуя это, раскрывают перед ним и в итоге перед читателями свои необычные таланты.

Отличная книга, которая займет почетное место на любой книжной полке. 10/10

PS Авторский гуманизм с привкусом очень горькой иронии очень сильно напоминает книги другого британца — Терри Пратчетта, так что тем кому нравится второй, наверняка по вкусу придется и "Мужчина, который перепутал жену со шляпой". По странному стечению между двумя этими писателями есть даже портретное сходство . Найдите-ка 7 отличий.

PPS Прелюбопытно, что книга Сакс, совершенно очевидно, пользуется большой популярностью и у сценаристов "House MD". Я припомнил по крайней мере 2 сюжета (про веселую старушку, больную нейросифилисом, и слабоумного музыканта-гения), которые с минимальными изменениями были перенесены на экран.

В истории любой страны есть не то, чтобы "белые пятна", но какие-то изрядно запыленные периоды, о которых обывателю известно очень немного. Один из таких временных отрезков для России — Первая мировая война. В силу целого ряда причин она не оставила в общественном сознании русских такого следа как в европейских странах. Хорошо, если у большинства всплывет в памяти словосочетание "брусиловский прорыв".

Почти такой же terra incognito кажется мне Эрнст Юнгер — немецкий автор, которого "открыли" для России сравнительно недавно. Первый полноценный перевод (антиутопия "Гелиополис") вышел только в 1992 году. Особенно удивительным это кажется, если вспомнить, что ровесник Юнгера и, наверное, единственный автор из того поколения сравнимый по известности с ним на Западе, Эрих Мария Ремарк, имеет в России статус практически культового автора. Насколько я понял из небольшого эссе Ю. Солонина, предваряющего авторский текст, причина лежит в области политических воззрений писателя. Но каковы они и в чем же они так противоречили советской идеологии, видимо, я узнаю уже из следующих книг Юнгерна.

В 1914 году молодой человек, совсем недавно навсегда покинувший гимназические стены, добровольцем вступает в ряды рейхсвера. Он проходит Первую мировую войну практически от звонка до звонка, испытав на своей шкуре все "прелести" Западного фронта, так к концу своей службы Юнгер был ранен 14 раз. Но где бы он не оказывался, везде он находит время записывать свои впечатления от происходящего с ним. В 14 окопных тетрадях Юнгера нашли отражение томление бесконечной окопной войны и грубоватый юмор передовой, ужас газовых атак и радостный угар наступления, страх плена и наступающее в какой-то момент эмоциональное отупление человека, пережившего артподготовку После окончания войны на их основе он создает свою первую книгу "В стальных грозах", первое издание которой вышло в 1920 году.

При первом приближении текст не кажется чем-то особенным. Больше всего он напоминает воспоминания Поликарпова или Валецкого, посвященные войнам на территории экс-Югославии. Это просто пересказы произошедшего с авторами, с некоторой претензией на художественность. У всех трех книг действительно много общего, в первую очередь некоторая авторская сдержанность, эмоциональная сухость по отношению к происходящему. В них вряд ли можно найти какую-то идейную подоплеку, как например, в "На Западном фронте без перемен", в этом нет, пожалуй, и сколько-нибудь серьезного анализа событий, в гуще которых оказались рассказчики.

Есть, впрочем, в "В стальных грозах" одна вещь, которая цепляет уже после первого рассказа. При чтении в памяти сами собой начинают всплывать строчки Фицджеральта. "Целый век любви буржуа пошел на то, чтоб удобрить это поле". И молодой Юнгер даже по тому как бесхитростно и просто написан текст плоть от плоти и кровь от крови этого века буржуа, выращенный на том самом "фундаменте цельных чувств, которые старше тебя самого", вольно или невольно рассказывает о том же самом. Корни упорства и ожесточенности, с которыми обе противоборствующие стороны защищают свои позиции и ходят в самоубийственные атаки, лежат где-то там в "рождественские праздники, и открытки с портретами кронпринца и его невесты, и маленькие кафе Баланса, и бракосочетания в мэрии, и поездки на дерби, и дедушкины бакенбарды". И очень хорошо чувствуется, как постепенно благородная война отступает все дальше, отдаваемая мужеству противника дань уже не мешает расстреливать тех, кто пытается сдаться, или делать смертельные ловушки на оставляемых позициях. Такое вот свидетельство эпохи.

Художественно книга не представляет собой что-то особенное, но пищи для размышлений даже в скупом описание происходившего на Западном фронте можно найти преизрядно. И очень интересно, что же будет в художественных книгах автора "В стальных грозах". 7/10

«Вчерашний мир» — это автобиография, которую автор начал писать в 34 году в Великобритании, куда он был вынужден эмигрировать, после присоединения Австрии к тысячелетнему Рейху. Свою работу над ней он завершил через 8 лет уже в Бразилии, и, наверное, ее можно назвать финальной аккордом всей жизни Цвейга, его завещанием оставленным читателям. Рукопись была отправлена в издательство за день до того, как писатель вместе с женой совершили самоубийство.

Была какая-то история про маленькую девочку, которая легко собрала разрезанную карту мира, обнаружив, что на другой стороне было изображение. И Цвейг, по-видимому, поставил перед собой похожую задачу, на примере своей жизни рассказать о «вчерашнем мире», который дотла сгорел в мировых пожарах и войнах. И первая треть книги, как будто, начинает работать на замысел. Автор дает социальную, психологическую (изрядно фрейдистскую), политическую панораму жизни Европы начала XX века, в первую очередь Австро-Венгерской Империи. Интересно, что, создавая портрет эпохи, Цвейг предпочитает идти с позиций разума, а не эмоций, пытаясь объяснить логику развития.

Милан Кундера писал о потерянной XX веком неспешности, а Цвейг находит другую утраченную характерную черту – чувство уверенности в завтрашнем дне. Каждый европеец того времени с точки зрения автора точно знал, что завтра будет не хуже, чем вчера, война не начнется, сбережения в банках не сгорят, а все твои старания будут вознаграждены. Эта надежность времени делала человека свободным, предоставляла пространство для выбора своего пути, и характерный пример из биографии автора – это сознательный отказ Цвейга от учебы в каком-нибудь университете, которая бы только помешала его занятиям литературой.

Рассуждая о «вчерашнем мире» автор, тем не менее, не стремится идеализировать его, превратив в утраченный золотой век. Так, описывая зарождающийся, но пока еще неоперившийся немецкий национализм, он подмечает первые симптомы болезни, которая вначале приведет к краху Австро-Венгерскую Империю, а спустя всего два десятка лет вынудит его покинуть родную Австрию и искать спасение на Британских островах.

Особенности автобиографии в том, что надолго остановиться на каком-то времени невозможно, сама жизнь тянет Цвейга от юности к зрелости. И если, вспоминая первую мировую войну, автор еще может упомянуть необычайное благородство боевых действий, то страницы, посвященные событиям межвоенной эпохи – это уже просто описание собственных творческих успехов, интересных знакомств, изменений происходящих с Австрией, да и всей Европы. Есть интересные наблюдения, но в целом остается впечатление несколько беспорядочных заметок.

При всем при этом произведение не распадается на две части, два времени связывает какое-то удивительное чувства локтя и плеча творческой прослойки, по крайней мере в изображение автора. Все друзья, все друг друга знают, все запросто общаются друг с другом, Ромен Роллан переписывается с Цвейгом, несмотря на то, что Австро-Венгерская Империя и Франция находятся в состоянии войны. И главное что объединяет их всех одна и та же идеология – вера в разум, пацифизм и мечта о единой Европе.

В целом, если бы не вторая половина книги, поставил бы 9, а так только 8.

PS Приятно удивило отношение к России, в воспоминаниях Цвейга она — полноценная часть общеевропейского пространства. Какой там особый путь.