В школе, особенно в начальных классах, мы все делали потоком. Одному ходить на секцию -- это скучно. Запишешься, занимаешься, делаешь успехи, а никто об этом не знает. Вот и сидишь как дурак со своим дзюдо.
Петя Глущенко так и сделал. В смысле, все пошли на классическую борьбу, а Петро -- на дзюдо. Правда, у Пети было два брата, чуть младше. Они тоже пошли на дзюдо. Так что скоро ему стало, перед кем хвастаться.
— Ни одной пломбы! Врач сказал, что у меня зубы как у волка.
И улыбается. Зубы белые, ровные. Как жемчужины. Я сразу вспомнил, что таких рабов на алжирских рынках очень ценили.
Книги -- это вообще бесценный кладезь знаний.
— Ага, зато у тебя очки.
Шах и мат, генетическая ошибка.
Сейчас Петя работает прокурором. Мы давно не виделись.
Так вот, борьба.
Не знаю, как весть о Трое достигла наших берегов, но на борьбу мы собрались все. Кроме Пети. Хитроумный Одиссей таки остался дома (у Пети, кстати, было освобождение от физкультуры. Я от него в первый раз услышал слово "аритмия"). Занятия были почему-то не в спортивном комплексе, а в ПТУ-44, на Мира. От школы несколько остановок. И вот мы толпой идем записываться, все оживленные и радостные, аки ахейцы.
Остановка. Подъезжает автобус...
"Я список кораблей прочел до середины..."
Автобусы в то время -- это было нечто. Оранжевый дребезжащий сарай, битком набитый народом. Вартовский общественный транспорт -- это юность токийского метро. Когда в Японии жили одни северные великаны в одеждах из толстых шкур. У современных японцев есть специальная должность -- "осия", для человека, который запихивает людей в переполненные вагоны. Северные великаны считали ниже своего достоинства пользоваться наемными "уплотнителями". Когда в автобус набивалось столько северных великанов, что еще одному великану не хватало места, он просто отходил на десяток шагов, разбегался и бил плечом. Автобус резко уплотнялся. На освободившееся место могли влезть еще два-три северных великана... Я тогда был скромным человеком. В общем, автобус подъехал, в него бодро ломанулись все мои одноклассники (и протолкались сквозь ётунов, и влезли!), и только я чего-то тормознул. Запоздало ткнулся в толпу раз, другой и отскочил, как мячик. Автобус вздохнул, закрывая двери, и поехал. Я остался на остановке.
Борьба уплывала от меня в хромом рыжем автобусе.
Я вздохнул и -- побежал.
Помните фильм "Форрест Гамп"? Я его всегда смотрю как документальный.
Я тупой, но сильный.
Автобус ехал по дороге, а по тротуару параллельным курсом бежал я. Рыжий сарай хоть и хромал, как раненая лошадь, и медлил на остановках, все равно оставался быстрее меня. Как старик у Хемингуэя преследует свою рыбу, так я преследовал рыжий автобус.
Автобус остановился на остановке напротив ПТУ-44. Ребята вывалились из автобуса.
Андрей Башкирцев, мой лучший друг, огляделся. Все были на месте. Кроме меня.
— Не понял. А Диман где?
— Да вон он... бежит, — ответил Руслик. Он единственный оказался в автобусе у окна, и всю дорогу потрясенно наблюдал мой забег. Длинное лицо Андрюхи вытянулось еще больше. Прежде чем обрасти мясом на третьем курсе Керосинки, Андрюха был худым, как щепка. В то время в нем были только сарказм и кости.
Руслик и Андрей ждали меня на остановке. Все остальные рванули через дорогу, к зданию училища. Время поджимало.
Я подумал, что сейчас помру. Дыхания не хватало, легкие, казалось, лопнут. Колени подгибались.
— Давай быстрее! — закричал Андрей. — Сейчас борьба начнется!
Так что я на секунду остановился, выдохнул и — побежал дальше. Как Форрест Гамп. Мы пересекли дорогу, ворвались в здание ПТУ, пробежали по коридорам (пэтэушники удивленно на нас оглядывались), спустились куда-то ниже, по длинному коридору, освещенному потрескивающими лампами дневного света, помчались за остальными нашими. Над головами у нас по потолку змеились кишки проводов, словно мы оказались внутри древнего чудовища. И вот — спортивный зал. Яркий свет, боксерский ринг занимает левую половину, справа — зал, застеленный синими матами. Посередине тренер. Борьба.
Мы успели.
— Слушай, а чего ты бежал? — спросил Руслик позже. — Дождался бы следующего автобуса и спокойно доехал...
— Ага, — сказал я. — Откуда я знаю, где выходить?
Руслик открыл рот. Похоже, такая мысль ему в голову не приходила.
— Так ты че, не знаешь?!
Я помотал головой. В радостном угаре (мы идем на Трою, мы идем на Трою!) я как-то вообще не догадался спросить, а где, собственно, находится эта Троя? И обнаружил я свое незнание, только грустно глядя вслед уходящему автобусу.
По легенде, герой и полубог Ахиллес бежал на войну тайком, переодевшись в женское платье. А прозвище у него было — Быстроногий...
В общем, как и я — тупой и сильный.
Прошло несколько месяцев. Осень закончилась, наступила зима. Нижневартовск стал белым и ледяным. Ударили морозы. Воздух сворачивался белыми ленивыми клубами, тяжело отваливался от выхлопных труб проезжающих машин.
На классической борьбе пришло время подведения первых итогов.
Тренер провел контрольное занятие. Борьба в стойке, борьба в партере, броски, захваты, "рычаг на плечо" и т.д. Руслик отлично, Ромка Новичков — очень хорошо, Андрей — неплохо. Зато мне тренер сказал, что я -- лучший по технике. Я возгордился. Хотя звучало это несколько сомнительно. Как сказать ежику, что он технично летает. К тому моменту я начал подозревать, что классическая борьба — не мой конек...
Тренер раскрыл журнал. Провел пальцем, зашевелил губами. Затем поднял голову.
— Так, Нуриев, Башкирцев, Новичков... — он огляделся, увидел меня. — И вот ты... как тебя?
— Овчинников, — сказал я. Было обидно, что тренер не запомнил имя "лучшего по технике".
— Пойдете завтра на соревнование, — тренер закрыл журнал. — Готовьтесь.
Помню, я сильно волновался. Даже дыхание перехватывало и коленки дрожали.
Наступил день соревнований.
Мы прибежали, раскрасневшиеся, румяные, звонкие от мороза, как резиновые мячики. Разделись, переобулись в кеды — у меня были те, знаменитые "с футбольным мячом", в кедах можно было заниматься, пока не купишь борцовки. Оставили в раздевалке одежду и валенки, поднялись наверх. Соревнование началось. Народу было -- тьма. Мальчишек двести точно. Кажется, это было какое-то соревнование между секциями борьбы.
Руслик победил в обеих своих схватках. И дожидался третьей. Андрей выиграл одну схватку, и проиграл во второй... Настала моя очередь.
Я вышел на ковер, не чувствуя под собой ног. От гулких ударов сердца в висках я почти оглох.
Мой противник, мальчишка, атаковал. Мы шлепнулись на ковер. В борьбе это называется переход в партер.
Не знаю как, но я ловко вывернулся и оказался сверху. От неожиданного успеха я растерялся. Я начал судорожно вспоминать, чему нас учили. Начал делать "рычаг" на руку, запутался, задергался... и тут меня уложили на лопатки. Финита.
Я встал, с трудом сдерживая слезы. Ненавижу проигрывать.
— Все нормально, — сказал тренер равнодушно, и я понял, что он на меня и не рассчитывал. — Молодец.
Это было обидно. Вторую схватку я проиграл гораздо быстрее. Меня бросили через бедро, затем прижали к ковру. Черт.
Руслик остался ждать третьего тура, а мы с Андрюхой спустились в раздевалку. Мне хотелось поскорее домой.
И тут судьба нанесла мне еще один удар. Добивающий. В беззащитную пятку, как несчастному Ахиллесу...
Я оделся, напялил ушанку... И взялся за обувь.
В раздевалке лежали тысячи валенок. И все одинаковые. Двести пятьдесят оттенков серого. Валенки — это была советская северная мода. На тысячу валенок попадались одни унты — и те большого размера, достались от отца-нефтяника. А так у всех — валенки.
И моих не было. Они пропали. То есть, какие-то другие были... валенок вокруг — завались десять раз... но именно моих не оказалось. Я на пробу надел первые попавшиеся валенки — нет, не мои точно. И ноге не так, и у моих оттенок серого чуть светлее. Я ведь помню! Я снял валенки, сунул на место, затем вытащил из битком набитого шкафа следующие... Опять мимо. Не мой размер. Я поморщился.
— Чего ты? — спросил Андрюха. Он уже оделся и обулся, и ждал меня. Я объяснил, в чем дело. Андрюха прищурился: — Ты уверен?
— Ага.
Что я, свои валенки в лицо не узнаю?
И я начал, как Золушка, проверять все валенки подряд. Авось подойдут, и я найду свои. Андрей мне помогал. Мы методично обошли все полки. Время шло, валенок становилось все меньше. Спускались другие ребята, искали в этом чудовищном складе валенок свои — находили, надевали и радостно убегали домой. А мы все искали. Спустился Руслик (третью схватку он продул), и тоже стал помогать.
Наконец, мы обошли все. Проверили всю раздевалку. Мои валенки исчезли, как не бывало... Я закусил губу. Да не может быть! Вы что, издеваетесь?!
Страшная догадка озарила меня -- кто-то ушел в моих валенках. Вот сволочь. Разве так можно?! Это был жестокий удар. Я понял, что в этом мире почти наступившего светлого социалистического будущего, все еще существует черная несправедливость.
Только что в моей жизни были валенки, а теперь их нет.
— Кто-то ушел в твоих, — сказал Андрюха насмешливо. — Нет, Диман, ты точно уникум. То ты автобус потеряешь... А теперь у тебя еще и валенки свистнули!
— Надень любые, — посоветовал Руслик рассудительно. — Кто-то ведь так и сделал.
Я помедлил... Соблазн велик. Потом помотал головой. Я чужого не возьму. Ни за что.
Мы вышли из здания. Ярко светило солнце, как бывает в особенно морозные дни. Мороз врезался в нос, кожу на лице стянуло. Андрей и Руслик смотрели на меня с жалостью. Под моими тонкими резиновыми подошвами скрипел снег. Да уж. Пальцы начали подмерзать. Так и ноги можно обморозить.
Минус тридцать с лишним, а я в кедах.
Я вдохнул морозный воздух и побежал. Легко и раскованно, как Ахиллес.
Я тупой, но сильный, помните?
На фото: Нижневартовск, зима, примерно 1988-89 год.
На фото: легендарный советский борец Александр Карелин (греко-римская борьба).
Ничто так не портит тебе жизнь в детском саду, как хорошая память.
Все детство я, как проклятый, учил и рассказывал стихи, участвовал в куче чужих утренников, играл в сценках, плясал и даже учился вальсировать в тихий час. С девчонкой! Бездну моего падения не измерить, не осознать.
Часто, когда мои друзья собирали космический корабль из офигенного набора, меня вели, как на расстрел, в музыкальный зал. На занятия. Вот и в этот раз -- стоило мне начать собирать "аполлон" для стыковки с "союзом", как... бум, бумм, бум.
Я услышал шаги командора.
Мое сердце замерло.
— Мне нужен Овчинников и корнет Оболенский, — сказала музыкальный руководитель (я не помню фамилий, поэтому наугад). Мы с Лешкой обменялись обреченными взглядами. Третий наш друг, очкарик и умник Серый, который впоследствии придумает игру о подводных чудовищах, ухмыльнулся. Он оставался в игре. Он прикрепил космонавта к тралу. — А Паганель будет играть Кукушку, — добавила муз.руководитель.
Лицо Серого вытянулось.
Мы с Лешкой злорадно рассмеялись.
Справедливость -- это не когда всем одинаково хорошо, а когда всем одинаково плохо.
Кстати, сценка, в которой мы должны были играть, тоже оказалась о справедливости.
История проста. Дано: скворечник. В нем живет Синичка (Лешка). Но прилетает злобный Кукушка (Серый) и выгоняет Синичку на улицу. А сам заселяется в скворечник. В общем, откровенный рейдерский захват с нанесением побоев и моральным унижением. Синичка горько плачет. Мимо летит Правильный Воробей (это я). Чего ты плачешь, Синичка? Вот такая фигня, брат Воробей, говорит Синичка. Помоги, ты ж старый опер. И Воробей берет нунчаки и идет разбираться с Кукушкой (ладно, про нунчаки я наврал).
— Выходи вон! — говорит Воробей и грозно машет крыльями на Кукушку. А потом еще как-то мощно морально воздействует на хулигана.
Кукушка в итоге пугается и улетает, посрамленный. Синичка возвращается в скворечник. Справедливость торжествует.
— Спасибо, храбрый друг Воробей, — говорит Синичка-Лешка. И его длинные, как у девчонки, светлые ресницы благодарно опускаются. А Воробей-без-имени улетает в сторону заходящего солнца. Конец.
В общем, трогательный момент. Муз.руководитель сама чуть не расплакалась от своего драматургического мастерства. Возможно, ей казалось, что это практически опера "Евгений Онегин", только Онегин и Ленский в последний момент бросают пистолеты в снег, обнимаются, поют баритоном и тенором, а потом идут ногами пинать Дантеса (ладно, тут я тоже наврал).
Мы пришли в музыкальный зал и начали репетировать.
Лешка все время забывал текст. Он вообще, узнав о своей роли, как-то поскучнел лицом, а потом даже сделал попытку взбунтоваться. Мол, лучше я буду играть Воробья или Кукушку, чем этого... Синичку.
Муз.руководитель внятно объяснила Лешке, что у каждого актера свое амплуа. И не дело пытаться влезть в чужие валенки (эту историю я тоже как-нибудь расскажу). Вот, посмотри на него (это про меня) -- какая синичка с таким честным упрямым лицом Мальчиша-Кибальчиша? Такая синичка скорее удавится, чем сдаст родной скворечник буржуинам. Что это за история, в которой синичка три месяца скрывалась в развалинах скворечника, питалась комбикормом, а по ночам убивала кукушек SS? Точно не наша. А посмотри на этого (это про Серого) -- он же вылитый профессор Мориарти! А надень очки -- Паганель, что лучше, но тоже мимо образа синички. Его выгони из скворечника, он даже не заметит и пойдет классифицировать морских млекопитающих. Кому это надо?
Синичка должен быть трогательным, ранимым и лиричным. Чтобы зрители ему сочувствовали.
Лешка увял.
Он, конечно, не знал, что через пару месяцев я ударю его по голове рукояткой игрушечного нагана до крови, но все равно чувствовал в словах муз.руководителя какой-то подвох.
Мы репетировали дальше. Лешка бубнил и угрюмо хлопал ресницами, иногда забывая текст, я махал крылышками, голос мой звенел как набат, а Кукушка злодействовал. Серому понравилось быть плохим. У него обнаружился пугающе гипнотический взгляд (просто без очков он плохо видел), а язвительность уже имелась природная. В процессе выяснилось, что играть этот спектакль мы будем три раза. Три! Один раз у малышей, второй -- в старшей подготовительной группе, а третий, финальный, на утреннике в своей группе. Понятное дело, нас это не обрадовало.
Но деваться было некуда.
Спустя несколько репетиций, подгонки костюмов (нам просто надели бумажные обручи с нарисованными птицами), наступило время премьеры.
Младшая группа. Гул голосов, звуки пианино. Мы вошли. Малыши сидели по скамейкам, как нахохлившиеся замерзшие воробышки. И смотрели на нас испуганными круглыми глазами. Мой Правильный Воробей выглядел рядом с ними Кинг-Конгом. Деревянный домик, изображающий скворечник, уже стоял в центре зала.
Спектакль начался.
От страха Лешка порозовел и вспомнил слова (со мной в бытность на актерском всегда было наоборот).
— Я синичка, маленькая птичка... — и т.д.
Прилетел Кукушка и лестью, хитростью, наглостью, а потом и силой отнял у Синички скворечник.
— Это мой дом! — возопил Синичка жалобно. Он стоял маленький, белобрысый. Его было смертельно жалко.
Кукушка в ответ зловеще расхохотался. Удачно вышло, у меня даже мороз пополз по коже. Пара малышей заплакала.
— Не плачь, Синичка! Я помогу твоему горю! — сказал я храбро и полетел в бой.
Зрители оживились. Повскакивали со скамеек.
— Выйди вон! — закричал я Кукушке.
— Дай ему! Стукни его! — кричали малыши.
В этом муз.руководитель оказалась права -- Лешка вызывал сочувствие. Даже когда он все-таки забыл текст, и муз.руководителю пришлось ему подсказывать, Леша только стал ближе к народу. Мелкие прониклись к синичке и всячески за него болели. Ситуацию они переложили на себя, поэтому вмешательство Правильного Воробья вызвало бурю восторгов. Я сердито наседал на Кукушку и яростно махал крыльями. Мелкие вопили и радовались. Кукушка позорно бежал. Аплодисменты. Я был герой.
После утренника я честно сфотографировался с кучей мелких. Я терпеливо стоял, пока родители щелкали "зенитами" и "сменами-м", а малыши преданно заглядывали мне в глаза. Я был такой коллективный старший брат. С таким ничего не страшно, думали мелкие. Думаю, в тот момент я почувствовал легкий "комплекс самозванца".
Родители мелких подходили и говорили, что мы хорошо играли (особенно Лешка), но нас это не трогало. Мы были словно группа трагиков МХАТ, отрабатывающая повинность на корпоративах. Космические инженеры на картошке. А нас хвалили за умение надувать шарики и сбор с куста... тьфу.
С Лешкой тоже фотографировались, а Кукушку мелкие боялись. Встретив его расфокусированный взгляд, малыши ежились и прятались друг за друга. Так что вокруг Серого было пустое пространство.
Потом нам вручили подарки -- такие же, как у малышей. Мы с парнями оглядели цветные пирамидки и пожали плечами. Ээ... это зачем? Ну, хоть конфет дали, правда, почти все с белой начинкой (такие я не ел, только с черной).
Затем была старшая группа. Подготовишки смотрели на нас, как на мелких клоунов, но тоже повеселились, глядя спектакль (особенно, когда Лешка традиционно забыл слова, а я атаковал Кукушку). И даже сфотографировались с нами после -- в основном девчонки. В этот раз нашей труппе тоже вручили подарки -- такие же, как для старших. Маленькие счеты и конфеты.
И наконец, настал день финального спектакля. Это был утренник нашей группы.
Мы вышли вальяжно и раскованно, словно опытные комедианты, и отыграли влет, как по маслу. Лешка даже ни разу не забыл текст.
Все закончилось.
Я стоял, опустошенный, когда к нам подошла муз.руководитель. Я поднял взгляд.
— Как замечательно вы выступали у малышей и у старших... а тут! Тут!
Я все еще не понимал. Каторга закончилась, мы могли вернуться в группу и играть в космический конструктор. Разве это не здорово? По-моему, прекрасно. А еще нам дали машинку и конфеты (и даже пару с черной начинкой).
— Вы так здорово играли первые спектакли. А сейчас -- Кукушка забыл расхохотаться и залезть в домик, Воробей не хлопал крылышками, а Синичка... — муз.руководитель на мгновение задохнулась. — Синичка, когда его выгнали из скворечника... стоял, руки в карманы, и улыбался!
Муз.руководитель закрыла лицо руками.
Это сейчас я могу понять ее режиссерскую боль, а тогда цинично пожал плечами. Подумаешь.
Мы с парнями переглянулись и пошли в группу. Нас ждали космос, "союз-аполлон" и макароны с подливкой.
В общем, так я заболел театром (ладно, я опять наврал. это случилось намного позже).
А справедливость все равно торжествует. Это я к тому, что вальсировать с девчонками оказалось не так уж плохо... :) Но до девчонок, стихов и театра еще нужно было дорасти.
=========
В качестве иллюстрации: Альфред Эйзенштадт, "Юные парижане смотрят кукольное представление", 1963 год
Рано или поздно, но все хорошее заканчивается. Закончилась и служба деда Гоши в Австрии. Бравый сержант сдал танк, собрал вещички — и ауфвидерзеен, майн либер фройнден — поехал домой, на Урал.
В армии хорошо, а дома лучше.
15 ноября 1953 год бравый танкист прибыл в деревню Полетаево, Кунгурский район, Молотовская область. В данном случае я располагаю точной датой, поскольку память бабушки Гали — алмаз, разрезающий стеклянную гладь времени.
На следующий день, 16 ноября, по удивительному совпадению, с балтийского флота вернулся брат бабушки Гали — Борис.
И вот два дембеля нашли друг друга. До этого они друг друга знали, конечно, одна деревня, но существовали словно в параллельных вселенных — возраст разный. Борька на несколько лет младше деда Гоши, а это как через океан перекрикиваться. А тут — дембель дембелю друг, товарищ и практически ровесник. Давай пировать и праздновать, и по деревне рассекать параллельными курсами.
Пешим по-танкистки и сухопутным по-морскому.
А бабка к тому времени отучилась в педучилище и работала нянечкой в детском доме в деревне Парашино (туда привозили и ленинградских детей-блокадников, и из под Кишинева).
Дети войны. Детский дом считался лечебным, туда детей со всех детских домов района собирали.
Две подружки их было — она Галька и Алька. Баба Галя маленькая и беленькая, а Алька — статная и темноволосая. Утром бегут к ней — Галька, к тебе там пришли! Красавец моряк. Там уже все отделение в окнах висит, его высматривая. Носы сплющили. От вздохов женско-девочкинской половины крышу детдома метра на два в высоту поднимает. От зависти мальчишек лампы потрескивают.
А это брат Борис, с флота вернулся. Баба Галя увидела его и давай реветь.
— Ну чего размокрилась, — говорит Борис. А сам смеется.
А через две недели, 30 ноября, было бабкино день рождение. 19 лет. И Борис позвал к ним в гости деда Гошу. И тут параллельные вселенные сошлись еще раз... Дед протер танковую оптику, слегка запотевшую от женского внимания, и увидел, та мелкая пигалица, что забегала к ним иногда в дом и на которую он с высоты шести лет разницы даже внимания не обращал, превратилась в сероглазую серьезную красотку с длинными косами. Косы деда сразили окончательно. "Белые, толстущие", рассказывал мне потом дед. Это было как наваждение. И началось: ой, да с именинницей потанцую, ой, да с именинницей посижу... Так и начали встречаться. Дружили. В клуб ходили под ручку.
"Вот кто-то с горочки спустился, наверно, милый мой идет..." — эту песню бабушка всегда пела с особым чувством.
"На нем защитна гимнастерка, она с ума меня сведет...". В этой гимнастерке дед много лет после армии щеголял.
Дед начал работать на РМЗ (ремонтно-механический завод) в городе, ходил пешком за несколько километров.
В 1954 году, опять же в ноябре, они поженились.
В следующем году родился у них Славка, мой отец. Служба вместе с поляками не прошла даром — дед назвал моего отца редким и странным для уральских краев именем Станислав. Станислав Георгиевич Овчинников — звучит! Ну и гонору великопольского моему отцу слегка отсыпало, не без этого...
В 1958 году родился второй сын, Сашка.
В 1961 году — третий, Юрка, будущий ювелир.
В 1964 году они переехали в город, в Кунгур. Сначала жили на частной квартире, потом им дали комнату.
Дед перешел на работу сварщиком, вскоре стал бригадиром. Его прозвали "Гошка Бугор", потому что он всегда выбивал для бригады хорошие расценки. Когда дед вышел на пенсию, то устроился в ночные сторожа на завод — и его опять поставили старшим.
Бабушка работала на том же РМЗ в отделе кадров.
* * *
Деду было восемьдесят шесть, когда он умер. Он все еще был женат. Счастливо.
Истинная красота — она всегда в глазах смотрящего.
Ну и белые косы, конечно.
=========
На фото ниже: слева Борис Мальгин, брат бабушки, 1952 год. А справа баба Галя, лето 1953 года. Рядом в кепке и с дубиной — нет, не дед Гоша. Это один из конкурентов за бабушкино внимание. Теперь вы представляете, с чем деду пришлось столкнуться?
Меня в школе девочка однажды позвала на свидание прямо на лекции о вреде СПИДа. Вот это была интрига!
...
Начало 90х. Систему советского образования еще не развалили, отлаженная годами и десятилетиями гигантская машина еще работала -- хотя авторитет профессии учителя упал ниже плинтуса. Впрочем, как и любой настоящей профессии в то время... Советская рабочая аристократия в одну ночь превратилась в тыкву. А тогда как раз началась волна паники -- ВИЧ, СПИД, мы все умрем, если не перестанем колоться многоразовыми шприцами и не покроемся слоем презервативов (я почти не шучу). И министерство образования дало команду -- дети должны знать о Спиде все.
То есть, о сексе ладно, сами разберутся. Наша учительница биологии даже не появилась в классе, когда мы проходили параграф о половых органах и размножении хомо сапиенс. Когда мы в тот день пришли в класс, напускно посмеиваясь и подначивая друг друга, на доске было написано "Задание. Прочитать параграф такой-то". И все. Мы, конечно, весь урок ходили на ушах, кто-то даже попытался перенести рисунок из учебника на классную доску (нас спасло отсутствие у героя художественного таланта... Павленский, ты?), но чувствовалось в этом кураже некоторое... разочарование.
А вот СПИД. Это как предполагается, что у вас когда-нибудь будет машина, ездить вы еще не умеете и учитесь по таинственным рассказам тех, кто машину уже водил (или врал, что водил... или, как максимум, за руль трогал и по капоту гладил), но покрышки меняете виртуозно. В теории.
А на практике едва не теряете сознание, стоит проезжающей мимо свеженькой "девятке" моргнуть вам фарами. Какие уж тут покрышки...
Конечно, нас в какой-то мере выручали "автомобильные журналы", да и по кабельному самой поздней ночью начали показывать передачи о ремонте машины своими руками (...mélodie d'amour chantait le coeur d'Emmanuelle... пам-па-ба-па)...Там на заставке была юная "ламборджини", но молодой автомеханик в комбинезоне на голое тело возился обычно почему-то с потертой немецкой "легковушкой", иногда с двумя, обильно потея, а иногда вызывал себе на помощь целую команду автомехаников -- видимо, сложный случай... Впрочем, я отвлекся, простите.
Но сам факт. Школа дала нам не секс, а спид.
До сих пор помню слово в слово свою объяснительную для Железной Кати, нашей классной:
"Я пропустил лекцию о вреде Спида, потому что все это давно знаю". Дата. Подпись. И я не лукавил -- с моей тогдашней памятью я мог цитировать текст лекции слово в слово. Еще с первого раза, заметьте, а не с пятого. Ну и немного рисовался своей дерзостью, не без этого.
Катя прочитала объяснительную, кивнула. За ее жесткими голубыми глазами что-то мелькнуло. Она растянула губы в "ниточку", как делала всегда, когда прятала улыбку.
— Ничего не знаю! Сегодня на лекции должен быть. Точка, — сказала Катя. На тот момент я еще не видел фильмов с актрисой Кэтрин Хепберн. Когда через много лет я посмотрел "Калифорнийскую историю", то сразу узнал -- это же наша Катя! Стальная леди с осанкой балерины, красивым худым лицом и манерами бархатного диктатора. У нее дома -- тысяча кошек, шептались девчонки. Ну не тысяча, тут они соврали. Кошек пять, шесть... не больше десяти. Ну, двенадцать от силы. Катя вела историю и была влюблена в Древний Рим и Гая Юлия Цезаря. "Она сумасшедшая", шептались девчонки, которые регулярно пили чай у нее в гостях. Я пожимал плечами. Влюбленность в мертвого гения никогда не казалась мне сумасшествием. Наоборот, я считал, что у нас крутая классная. С ней не было скучно. Катя с порывистостью Говарда Хьюза увлекалась гороскопами, тайными доктринами, инопланетным вторжением, Блаватской, Кастанедой, "Как заводить друзей" Карнеги и Розой Миров, проводила в классе тесты "кто вы были в прошлом жизни" (мой ответ -- храмовая танцовщица в Антарктиде, с момента перерождения прошло 5000 лет) и "твоя будущая профессия" (военный и артист цирка), эсминцем Элдридж и тайной Плащаницы Христа, Бермудским треугольником и биоэнергетикой. Если бы в Вартовске было ролевое движение, Катя бы точно влилась в него, и играла бы Галадриэль, странноватую королеву эльфов.
Благодаря Кате я одно время собирался стать учителем истории и правителем мира. Желательно одновременно.
— Лекция в пять часов, — сказала Катя. — И не опаздывать! В этот раз так просто не отделаешься!
Я кивнул.
Уроки закончились, а лекция еще не началась. Времени было достаточно. Стояла весна. Сладковатый липкий аромат почек растекся по холодновато-прозрачному, с ледком по краям, воздуху.
Я вернулся домой из школы, разогрел суп в кастрюльке -- он чуть не выкипел, потому что я одновременно читал "Фаворита" Пикуля (в сто пятидесятый раз) и увлекся. Я съел пахнущий дымом суп-пюре, не отрываясь от книги, затем зажарил колбасу до черноты и тоже съел. Страницы летели. Вслед за ними летели кружки сладкого чая и куски хлеба. Турецкие пушки грохотали над Очаковым, ревели башибузуки, великан Потемкин срывал повязку с мертвого глаза и говорил Екатерине: "Ужель я вам стал противен?", из желтого мертвого глаза сочилась одинокая слеза... Русские гренадеры Суворова лезли на стены Измаила... "Урррра, робя-яты". Это был восемнадцатый век, век героев, побед и преступлений. Я жил там. Мне представлялось, как я вхожу в лагерь русской армии, приближаюсь к шатру Потемкина, я в зеленом мундире со шпагой на перевязи, выходит Светлейший князь в роскошном халате и смотрит на меня вопросительно. "Светлейший, завтра турки будут атаковать", говорю я. "Пойдут со второго редута в четвертом часу ночи. Нельзя спать", и добавляю "Очаков следует брать сейчас, сегодня, без промедления!". Великан пристально смотрит на меня сверху вниз, черная повязка на его глазу -- из блестящего шелка, он говорит: "Благодарю. Все ясно". Я добавляю: "Берегись яда, Григорий Александрович. Зубов приказал тебя отравить". Красивое лицо великана, с мощной челюстью, перекосится на мгновение от боли. А затем побелеет от ярости. Затем князь успокоится, он что-то для себя решил. "Спасибо", скажет Потемкин. Сунет руку в карман халата и достанет горсть бриллиантов -- Светлейший всегда таскает их с собой вместо игрушек. "Держи", скажет Потемкин и протянет мне. Бриллианты красивые, играют на солнце. "Нет", я помотаю головой. "Не надо мне награды. Я служу Отечеству". Пауза. "Береги себя, Гриша", скажу я, повернусь и пойду, пока он приходит в себя... Надо успеть к машине времени. "А кто такой Зубов?", слышу я в спину. Ничего, он узнает. Ку-ку, ку-ку, ку-ку... Кажется, это кукушка отбивает время.
Когда я посмотрел на часы, было пять минут шестого. Черт! Я вскочил, как ужаленный.
Это случилось. Я снова опоздал на лекцию.
Я бежал так, что в ушах свистел ветер, а в глазах -- мелькали березы. Взмыленный, я ворвался в школу... Черт, куда?! Туда.
Малый актовый зал был набит битком. Из динамиков раздавался монотонный, но усиленный электроникой, голос лектора. Кажется, ожидались слайды -- экран был опущен.
Черт, как тесно. Кажется, сюда засунули наш класс, все параллельные и классы над год старше. Удивительно, но в зале сидело много взрослых. "Сядь", зашипел мне кто-то. Я потыкался туда, сюда. Наш класс расположился где-то у самой сцены. Не доберешься. Кажется, самое время слинять... Поздно. Какая-то суровая женщина-дежурная отловила меня и приказала: садись здесь. На лавке в правом ряду, почти на "камчатке" пустовало единственное место -- между незнакомой мне девчонкой и хмурым пожилым мужиком. "Может, я лучше к своим?" "Без разговоров!" Я сел. Мужик потеснился и тоскливо вздохнул. Девушка отвернулась.
Лектор громогласно бубнил все то, что я и так знал наизусть.
От скуки сводило зубы. Советский Союз убила не цена на нефть, а скука на политинформации. Честное слово. Вокруг меня умирала природа и живые люди превращались в серые от пыли веков каменные статуи.
— ...таким образом, в результате научных исследований, — бубнил лектор-василиск. — Можно считать установленным, что заражение... слайд, пожалуйста... что заражение... заражение...
— Вызывает возражение! — сказал я. Чисто для себя. Шутка так себе, особенно на лекции по спиду. Но внезапно я почувствовал, как люди вокруг ожили и потеплели. Мужик негромко хмыкнул. Девушка покосилась на меня, но ничего не сказала. У нее были темные красивые глаза.
И тут я начал острить.
Каждый актер знает момент, когда он ловит волну. И зрители реагируют на каждый жест, паузу, слово, даже интонацию. И ты можешь все. Ты управляешь вниманием зрителей. Они твои. Еще это называется "играть на кураже" или, по-простому, вдохновением.
И я поймал волну. Остапа несло и кувыркало.
Зная наперед весь текст лекции, я мог забегать вперед, импровизировать и всячески развлекаться.
Круг хихиканья вокруг меня ширился. Каменные статуи превращались в живых людей. Мужик справа слегка побагровел, сдерживая смех. Пару раз к нам подходила дежурная -- я тут же замолкал. "Тише, пожалуйста". "Нет, ничего", махнул ей мужик. Строгая дежурная оглядела нас подозрительно, но ушла. Кажется, она не поверила мужику.
Остаток лекции прошел "в теплой дружеской обстановке", как любили говорить в советское время. Когда лекция закончилась, мне стало даже немного жаль. Я только разошелся!
— Всем спасибо, — сказала завуч. — Поблагодарим Тимофея Ивановича за такую интересную содержательную и очень полезную лекцию. А ну-ка дружно...
— Спаа-си-бооо, — прогудели зал с облегчением.
Лектор кивнул. "Да-да, так я вам и поверил".
— Выхо-одим, не торопимся! — закричала завуч. — Мезенцев, тебе особое предупреждение...
— Да я... — Мезенцев по кличке "Инженер" был известный хулиган и задира. Опасный человек, я бы не хотел с ним пересечься.
— Мезенцев! — повысила голос завуч. Инженер чего-то там пробурчал, я уже не слышал. Толпа школьников с тяжелым гулом двинулась на выход -- точно стадо слонов Ганнибала через Альпы. "Не толкаться!" — заорала дежурная. "Не толкаться!" -- словно это могло помочь.
Мужик встал, со стоном потянул спину. Затем оглянулся на меня.
Я сидел. Торопиться мне было некуда. Надо было подождать своих, они плелись в конце толпы. Мужик хмыкнул, как красноармеец Сухов "Жена, говоришь?". Он легонько хлопнул меня по плечу, мол, молодец -- и, переваливаясь, вдавился в толпу, идущую к выходу. Гул нарастал. Слоны шли. Альпы дрожали.
И тут я обнаружил, что остался наедине с девушкой.
— Встретимся после школы? — спросила девушка. Я посмотрел на нее с недоумением. — Завтра?
Кажется, она была на класс старше. Симпатичная, раскованная, с короткой челкой (вы помните эти чудовищные прически девяностых?). Какой пацан не мечтает о свидании с девушкой постарше? Которая так цинично и клево приглашает тебя (сама!) на лекции по спиду?
И тут я неожиданно, позорно растерялся.
Такого вопроса я не ожидал. Впрочем, как и такого эффекта. Мне стало страшно.
В голову не лезло ничего, кроме "Ужель я стал вам противен?" Спасибо, блин, Григорий Александрович. Вы очень помогаете.
— Боюсь, — сказал я, откашлялся. — Последствия будут не такие...
— Что? — спросила девушка. В ее глазах появился холодок.
— Ну, я имею в виду, что... — я замолчал. Я просто не знал, что имею в виду. Балбес. Хотелось сказать что-то остроумное, смешное, поймать волну снова -- но волна ушла.
— Что наши с тобой дети...
"Какие дети?! Что я несу?!" Я хотел провалиться сквозь землю. Скажи: "Давай встретимся завтра, ага. Как тебя зовут?" -- и все. Дурак! Дурак! Балбес! Но я не мог.
— Это же лекция по спиду...
У актеров и режиссеров есть поверье -- второй спектакль всегда провальный. Они правы. Это был чудовищный второй спектакль.
Меня освистали.
Девушка пожала плечами, повернулась и ушла.
...Я брел домой в темноте, едва волоча ноги. Как Ганнибал, потерявший слонов, изгнанный всеми и преследуемый. Как князь Потемкин, срывающий повязку перед всесильной и любимой императрицей. "Ужель я стал вам противен?". Я представлял этот момент как никогда живо, и одинокая слеза стекала по моему мертвому желтому глазу...
Конец
=========
Бонус: князь Григорий Александрович Потемкин-Таврический (на портретах князя обычно изображали с двумя глазами)
В школе, классе в четвертом, я начал писать в тетрадке фантастический роман, как трое мальчишек-школьников (плюс одна девчонка) пошли в поход в лес с палаткой, там сделали лазеры из консервных банок (я тщательно зарисовал схему, там были ручные гиперболоиды двух систем -- маленький и большой. Схему я воспроизвел из романа "Гиперболоид инженера Гарина" Алексея Толстого, очень уж он поразил мое воображение). Герои уснули в палатке, а ночью началась гроза... Рядом ударила молния, прямо в гору пустых консервных банок — произошел пространно-временной сдвиг, и палатка вместе со спящими школьниками перенеслась в далекое прошлое, во времена динозавров. И просыпались наши герои от того, что в палатку утром заглядывал хищный ящер... Один из героев хватал ручной гиперболоид и прожигал ящера насквозь... "Работает!", кричал герой, размахивая лазером. "Эта штука действительно работает! Я же говорил: у нас получится!".
И потом герои искали путь назад, в свое время, сражаясь с динозаврами и т.д. Там была масса приключений, опасностей и разных обугленных динозавров. Герои в финале возвращались домой -- опять же через молнию. Это был ужасно прекрасный фантастический роман. Роман я дописал ровно до момента убийства ящера, а потом герои словесно выясняли, что происходит (я мощно увяз в диалоге). Я сдулся, хотя идей еще было много. Эту тетрадку я надолго забросил и забыл о карьере писателя.
Прошло несколько лет. Я поступил в институт нефти и газа им.Губкина в Москве, и попутно читал все, что попадалось на глаза, любую фантастику. Тогда как раз нахлынул вал западной переводной фантастики. И печатали там вместе с шедеврами Желязны и Толкиена — далеко не шедевры. Как-то прочитав один "далеко не шедевр", я отбросил книгу в сторону и подумал — да я лучше могу придумать! Пошел, взял ручку (почему-то с зеленой пастой), тетрадь в клетку — и начал писать фантастический роман. Только теперь уже не о школьниках... а о далеком мире, похожем на смесь арабских сказок, османской империи, рыцарских романов вроде "Айвенго" и книг Генрика Сенкевича о польских шляхтичах и казаках. Этот мир был миром, который пережил крушение гигантской империи, выстроенной темными магами. Там был герой, списанный со Спитамена из "Огней на курганах" Василия Яна — хромой бродяга и борец за свободу, язвительный поэт, прекрасно владеющий мечом; там была прекрасная гордая девушка-норманнка, попадающая в плен к маврам; там был простоватый, но сильный жених девушки и заклятый враг бродяги — султан Исмаил, яростный красавец, тиран и мерзавец. Там были побег из тюрьмы, бешеная скачка через пустыню, захват пиратской галеры и т.д. и т.п. Там была обреченная любовь бродяги к прекрасной девушке. Там была финальная схватка с султаном, тоже влюбившимся в девушку и тоже обреченно. А хромой бродяга и оборванец в итоге оказывался бывшим императором развалившейся империи, человеком, наказанным за свои преступления вечностью. Бродяга побеждал султана, а затем уходил в другой мир, пожелав счастья девушке и ее жениху, потому что настоящие герои всегда уходят в закат... В общем, я очень долго писал этот роман, у меня целая пачка тетрадей где-то хранится. Это был ужасно написанный роман, который я, к тому же, не закончил. Но это было прекрасно -- жить там. Я до сих пор могу мысленно прокрутить, как кино, все сцены этого романа... Я забросил эту идею, потому что мне пришла в голову следующая — и я начал писать второй роман. Потом еще один, параллельно. Все эти романы я не закончил, хотя перевел на них кучу тетрадей и шариковых ручек. А потом два романа я дописал — но это были ужасно плохие романы. Эти тетради до сих пор лежат у меня. Раньше они хранились в чемоданчике, на котором точил когти кот Фунтик. Потом я написал несколько плохих рассказов. А однажды я написал один хороший рассказ. По-настоящему хороший. От него у меня вскипала кровь и леденел затылок. Это было как ложка кокаина посреди гор зубного порошка. И я понял, что хочу быть писателем. К тому моменту мне уже было 23 года :)
облако тэгов
