Если допустить, что у серьезного писателя всякая книга – автопортрет, то сразу напрашивается несколько аналогий. Скажем, роман – это монументальная скульптура или изображение в полный рост; масштабное, но грубое, набросанное щедрыми импрессионистскими мазками. Стихотворение – эскиз перед зеркалом (иногда и полноценный рисунок, но это у избранных). А вот сборник малой прозы – детальный портрет, прописанный до последней черточки. Это особенно верно, когда тексты в книге разделяют годы и десятилетия; тогда портрет обретает объем не только в пространстве, но и в четвертом измерении – времени.

«Мастер дороги» как раз из таких полотен, так что присмотримся повнимательней к творческому лицу Владимира Аренева (хотя это и псевдоним, называть его личиной или маской не хочется: пока что автор не давал ни единого повода для сомнений и поразительно похож сам на себя).

Во-первых, это доброе лицо. Персонажи Аренева могут быть смелыми и робкими, трудолюбивыми и праздными, вредными и понимающими – но злых среди них не найдется. Кто-то скажет, что это эскапизм и благодушие – да полно вам! Переберите в уме своих знакомых. Много ли среди них душегубов? Мошенников? Воров? Если да, то вам крупно не повезло – но статистика все же против вас.

Отказываясь от темных оттенков, автор отнюдь не заваливает читателей сладкой ватой. Даже в самых ироничных текстах героев ожидают испытания – и для каждого припасена своя мера ответственности. Выдержат этот груз не все, а некоторые не станут даже и пытаться – но лучшие вещи в сборнике не о них.

Во-вторых, это умное лицо. Аренев, словно любознательный турист, разгуливает по разным мирам и эпохам. Где-то он явно успел обжиться и стал своим, где-то ограничился видом из окна и кратким отзывом о гостинице и сервисе. Проще говоря, однообразию в этой книжке места не отыскалось. А вот досадный схематизм временами проглядывает. Особенно это заметно в заглавной повести, построенной на концепциях Джозефа Кэмпбелла – столпа сравнительной мифологии. «Мастер дороги» представляет собой пространную философскую сказку-притчу, персонажи которой вызывают не больше симпатии, чем олицетворения добродетелей и пороков в средневековых аллегориях. Сложность замысла сыграла с автором злую шутку: увлекшись широкими метафорами и играми со структурой, он забыл привнести в свою вселенную хотя бы толику тепла – и от бледных фигур, обитающих на страницах повести, веет искусственностью. В «Оси мира» Святослава Логинова (чье влияние Аренев охотно признает) схожие мотивы обыграны естественнее и удачней.

С другой стороны, рядом мы видим рассказ «В ожидании К.», в котором идеи того же Кэмпбелла воплощены изящно и органично, более того – незаметно для глаза (со смысловой подкладкой так и надо: не годится, чтобы костяк выпирал из-под кожи, такие подробности не для публики). Ареневу удается то, что пытались вслед за Нилом Гейманом сделать многие: взять образы, отложившиеся у каждого из нас в подкорке (мифические или сказочные), и вывести их в реальность. Пытались многие, преуспели единицы – и Аренев среди них. Это тем удивительнее, что основа у рассказа довольно неожиданная – произведения Корнея Чуковского. Персонажи и мотивы «Крокодила», «Краденого солнца», «Тараканища» и других классических историй изящно переплетаются на фоне современного (альтернативного) Петербурга, образуя причудливые порой, но крепкие сочетания. При этом «В ожидании К.» – один из самых актуальных текстов в сборнике, пропитанный невыдуманными эмоциями и небанальными страстями.

Кстати об эмоциях. Если вы еще не догадались, Владимир Аренев – человек неравнодушный. Среди ранних рассказов еще можно встретить незамысловатые истории, по сути – анекдоты, затеянные ради остроумной развязки («Первое правило свинопаса», «Каморка под лестницей», более поздний «Зачет для избранного»). Но чем ближе мы подбираемся к Ареневу сегодняшнему, тем острее становятся конфликты, живее – человеческие чувства, труднее – нравственный выбор, встающий перед героями. Так, в «Деле о детском вопросе» нетипично переосмысленная биография Шерлока Холмса (хотя место ли ей в такой вот антологии – большой вопрос) служит лишь ключиком к другой загадке, несравнимо более сложной – взаимоотношениям отца и сына. И смесь оказывается действенной, разве что небезупречной в пропорциях. А вот к повести «Душница» никакие «разве» не применимы. Такой стройности, такой обманчивой простоте позавидовали бы и некоторые классики. И, кажется, никто еще не писал так о вечной проблеме живых и мертвых. Этот мир очень похож на наш, только существование души в нем – непреложный факт. После смерти человека душа помещается в специальный шар наподобие воздушного и хранится сперва у родных усопшего, затем — в специальном сооружении-некрополе, той самой душнице. Сколько в этих мертвецах от людей, которыми они когда-то были?.. Красивая фантастическая метафора становится поводом поговорить о памяти и помнящих – и рассказать об одном обыкновенном мальчишке, которому пришлось совершить нечто необыкновенное… и повзрослеть. Повесть еще только начала собирать урожай заслуженных премий, но их все равно будет недостаточно; под заголовком «Душница» вполне уместно смотрелись бы слова «Хьюго», «Небьюла» и «Локус».

Тема посмертия притягивает Аренева издавна: рассказ «Единственная дорога» (первый в его карьере), также включенный в сборник, мог бы служить приложением к «Душнице» – как взгляд «с той стороны». Простота сюжета и его воплощения вполне компенсируется искренностью автора. Иное дело «Нарисуйте мне рай» – вещица тоже из ранних, но исполненная с цельностью и надрывом поздних. Загробная жизнь оказывается неотличимой от жизни обычной – и если кто-то вырастил бы из этой мысли социальную сатиру, то у Аренева получилась маленькая драма, в которой поднимаются очень серьезные вопросы, а ответ зависит лишь от читателя.

Впрочем, помимо философского серого в палитре Аренева имеются и другие цвета. К примеру, «Часы с боем» представляют собой увлекательный мистический почти-что-триллер, круто замешанный на вудуизме и перипетиях эмигрантской жизни. «Вкус к знаниям» – забавная экскурсия в эпоху победившего ктулхианства, хотя Лавкрафта в ней заметно меньше, чем затейливо преломленного университетского быта (не будем забывать, мы имеем дело с преподавателем).

Разглагольствуя о темах и цветах, мы чуть было не упустили главную черту портрета – а она-то и бросается в глаза первой: Владимир Аренев из тех писателей, что постоянно растут, опровергая аксиому о прыжках выше головы. А значит, следующие портреты будут еще лучше, без клякс и ломаных линий – но и сейчас не возникает сомнений, что кисть попала в правильные руки.