"

Любопытный образец социальной фантастики, густо-прегусто загримированной под фантастику научную. (Кстати, имхо это вообще мощный тренд). SiFi оказывает очень небольшое влияние на сюжет. Скорее, это титанические декорации. Если камень — то вертикальные уступы высотой в километры. Если вода — то чудовищные ледовые потоки или затопление Земли на шесть метров (привет Водному миру). Если террористический акт, то сотрясающий всю планету, да еще и не в один оборот. Но весь сюжет, вся интрига закручены на развитии социальных процессов.

Нет, не на развитии персонажей. Персонажи, как ни странно, практически не меняются (за буквально единственным исключением, но о нем ниже)

Цикл начинается с убийства, организованного одним из Первой Сотни против другого из нее же.

Некий коллектив, напичканный противоречиями так, что банка пауков показалась бы рядом с ним сладостной дружеско-любовной идиллией, высаживается на Марсе, чтобы там жить. Коллектив состоит из бездетных и крайне амбициозных ученых. Фактически каждый с постепенным прибытием новых переселенцев становится главой какой-либо социальной группы — кто вождем бедуинов, кто директором исследовательского института, кто Президентом Марса (и это будет совершенно не тот человек, о котором можно такое предположить, исходя из начальных раскладов), кто лидером политической партии, а кто матриархом секты. О развитии влияния Первой Сотни (точнее, Первой Сотни и Одного) читать очень интересно. Толпа опытных, умных, высококвалифицированных и оверобразованных людей, из которых часть пытается _просто_заниматься_своим_делом, (а дело, мы помним, терраформирование, то есть задача, которую трудно счесть скромной), часть им мешает из этических соображений, местами пугающе смахивающих на пародию на экоактивистов Земли (ничего не трогаем, оставим все как есть, живем в герметичных кибитках, любуемся девственной природой красотой каменного ландшафта), еще часть пытается подогнать к Марсу человеческую биологию, а оставшиеся отчаянно интригуют, считая это своей основной задачей. У всех них, в конечном итоге, неплохо получается. Синергетический результат чудовищен.

Еще пару томов немногие выжившие пытаются понять, как такие хорошие намерения могли породить такой эпический факап; убедить Землю, что на Марсе есть вменяемые люди; найти собственно вменяемых людей на самой Земле и привыкнуть к изменившемуся темпу жизни.

И вот последний момент страшно перетягивает на себя вес всей истории.

В начале текста речь идет о людях-вроде нас. О, собственно Людях: аданах, человеках, смертных. Которые рассчитывают свою жизнь, исходя из того, что можно потратить пятьдесят лет активной постподростковой жизни на науку, карьеру, активизм или репродукцию, но надо выбрать что-то одно, ну второе опционально, в качестве хобби (как сейчас ученый-мужчина может позволить себе быть отцом, потому что это не отнимет у него много времени и сил, а женщина-ученый может позволить себе быть матерью, только если она половина лесбийской пары)

После заявленного "появилась технология, подробности неважны" участники истории — от великих ученых, и постепенно до последнего земного бедняка — получают возможность успеть все по очереди. Сто лет? Ерунда. Двести — не предел.

И герои перестают быть нами. Можно сделать две карьеры, начать третью, плюнуть, вступить в счастливый брак с человеком на семьдесят лет младше тебя, родить и вырастить ребенка, вернуться к третьей карьере и успешно сделать ее. Можно создать политическое движение, стать его легендой, забросить его лет на сорок, вернуться и объявить, что ты передумал и лавочка распущена. Пережить инсульт, восстановиться, стать совершенно другим человеком, интегрировав свои первую личность и личность-маску, заинтересоваться биологией мозга и продвинуть науку в этой области. Забыть даже лицо человека, который мучал тебя при жизни и после смерти. А потом вспомнить при помощи лекарств и равнодушно простить.

И то, как меняет участников истории эта поистине фантастическая свобода — с одной стороны, страшно интересно наблюдательски, с другой — ужасно скучно. Они не люди уже как-то. А с третьей — что бы сказали наши предки из всего лишь 19 века, когда тридцатилетняя женщина любила напоследок, а мужчина в сорок считался одной ногой в могиле?

И вот один из признаков дикого продления жизни — спадение потребности в репродукции. Как мы, здесь и сейчас, не видим смысла рожать 12 детей, так и марсиане Робинсона лет по полтораста думают, а заводить ли хоть одного. Народу и так уйма. Времени на раздумье — тоже. Да и достаточно ли я компетентен, чтобы привести ребенка в мир? А есть ли у меня надежный партнер?... А хочет ли детей партнер?...

Вроде бы ура, все отлично, наука рулит: сай-фай рулит (математика помогает физике, легко заселяем астероиды); сошиал-фай рулит (марсиане и Земля умудряются договориться, и отрулить ряд кризисов, пользуясь реально существующими (браво, Ким Стенли Робинсон!) технологиями и знаниями по конфликтологии и переговорам), медицина рулит... Искусство выходит в космос... Спорт становится искусством и философией... Экотеррористы превращаются во вдумчивых экоблюстителей...

Но последняя сцена, явно выданная автором непроизвольно, жестко возвращает нас к человеческому. Старый великий ученый учит пятилетнего мальчишку кататься на велосипеде. Старая великая вождица ведет двухлетнюю девочку покупать мороженое.

Цикл, сделав кучу сложных вензелей, вернулся в точку истины. Счастливой оказывается жизнь, которая идет рядом с чьим-то детством. Сообщество без детей может быть эффективным и веселым, но воспринимается как временное, как подготовка, как ожидание настоящей, полноценной жизни.

И это довольно-таки странный и неожиданный вывод.

А что же начальное убийство? О нем случайно вспоминают двести лет спустя. И оказывается: все знают, кто инициатор, все знают реальных убийц, все знают, что инициатор не так уж и коварен, как казался сам себе... И всем пофиг. Даже даме, оказавшейся камнем преткновения между убитым и инициатором убийства, быстро становится пофиг. Давно было дело. Неинтересно.

Можно поговорить еще немножко о паре нелепостей, допущенных автором в русских деталях (особенно печально, что одна из них допущена в попытке поклониться русской фантастике), но, мне кажется, этот момент достоин не более чем упоминания. Кто не ошибается?... А вот достаточно жесткое описание российской современной культуры как защитного матриархата мне показалось справедливым.

В целом, я бы не советовала цикл любителям острого экшна (есть ооооооччччень тягучие разделы), любителям национального победительства (русские симпатичны, сволочны, эгоистичны, умны и изобретательны не более и не менее, чем американцы, японцы, французы и тринидадцы) и тем, кто надеется на хеппи-енд. Хотя енд, по большому счету, хеппи, но очень уж при этом биттер. Всё, как в жизни.

Лю Цысинь.

М.: Fanzon 2017

Перед нами книга, которую одни люди не поленились перевести с китайского на английский, а другие – с английского на русский. Она как-то суховато, очень наукообразно и почти не завлекательно называется. Ну что это такое – «Задача трех тел»? Аж во рту заскрипело от вкуса школьного мела. Что перед нами – фантастика про физику?

Да, действительно, науке в её самом кондовом, физико-математическом смысле Лю Цысинем уделено огромное внимание. Даже не забегая в текст, посмотрим вводные. Из заботливо перечисленных в самом начале персонажей книги (их семнадцать) шестеро — ученые-физики. Еще пятеро – ученые других отраслей и прикладные исследователи. Наверное, остальные – мирные люди? Вовсе нет. Военные, полицейские, политики. Пугающая перспектива – читать полтысячи страниц о том, как китайские ученые три поколения чем-то занимались в обществе американского полковника. Веет духом Казанцева, километровыми описаниями секретных гиперболических антенн, и жадными империалистическими негодяями.

На первых страницах собственно текста автор (видимо опасаясь, что отпугнул заголовком и перечнем участников не всех лишних читателей) живописует бешеную перестрелку между Красными Отрядами Союза и Красной Бригадой Охраны (смотрите не перепутайте, а то дальше ничего не поймете). Люди с красными повязками расстреливают подростков с красным знаменем, кровища течет, студенты бьют пряжками ремней связанных преподавателей. Стойкие ученые погибают, сообразительные успевают склониться перед яровизацией и откреститься от кибернетики… Стоп-стоп, прошу прощения, речь идет о физиках, да еще китайских и тень Лысенко надо изгнать… Но с этого момента российский читатель внезапно чувствует, что не чужой в этой истории. Убитые ученые, крепко присевшие ученые, ученые, изнемогающие на лесоповале в Северном Хингане… Российский читатель понимающе тянет носом, ожидая появления Закрытой Секретной Шарашки. Которая не заставляет себя долго ждать. Российский читатель вспоминает добрым словом упомянутого в титрах американского полковника и садится ждать шпионской стрелялки.

Юмор ситуации в том, что это не сюжет, а преамбула. Сюжет начнется в наши дни – и повеет жутью «За миллиард лет до конца света» — с той лишь разницей, что китайскому Малянову выделят куда меньше времени.

Запутанный и вполне детективный сюжет, который не хочется раскрывать, просто чтобы не портить читателю удовольствие, в конце концов собирается, как паззл, в острейший вопрос того, насколько наука выполняет возложенные на нее человечеством функции.

Да и какие это, собственно, функции? Мы же помним про перевод перевода? Так вот в книге Лю Цысинь конструирует то, как представители человеческой расы конструируют для понимания другими людьми сконструированное для них инопланетянами представление о требованиях к науке. (Надеюсь, вам было так же сложно читать это предложение, как мне его писать) В тексте выпутать эту ситуацию ничуть не проще – люди играют в компьютерную игру-симулятор о человеческих великих ученых, рожденных в иной расе в иных физических условиях, и некоторые из игроков поднимаются с уровня на уровень.

Уже упоминались Стругацкие? Но в этот момент из пламени и лютой стужи Эпох Хаоса нам передадут привет паукообразные Вернора Винджа, чей мир тоже ставит гораздо более жесткие требования к выживающим, чем наш. Что такое наука? — говорят они – наука это технология выживания в меняющемся мире. Наука — это спасение.

Понятно, что для остранения проблемы хаотических систем писателю нужно вывести такую систему вовне, так что тут без настоящих инопланетян не обойтись. Но достаточно самого легкого, поверхностного знакомства с современными данными по палеонтологии, метеорологии, микробиологии и экологии океана (я намеренно избегаю упоминания о любых гуманитарных науках), чтобы знать – за хаотическими системами далеко ходить не надо, мы сами раскачиваемся на тоненькой пленочке стабильности над сущими безднами. Хаос здесь.

Но спасает ли наука? Как бы, вроде бы, да. Но каждое решение текущего кризиса не дает жителям хаотических систем полноценной передышки, а выводит, как говорил профессор Фортиц, «на новый, более высокий уровень озадаченности». В игре, которую уровень за уровнем проходит Ван Мяо, это показано чуть более жестко, чем мы видим в реальности, но совсем чуть-чуть. Ассимптотическая гонка за теориями все большей предсказательной силы попутно швыряет нам под ноги все более изощренные инструменты, орудия и оружие, но возможность твердого предсказания реальности не дается в руки. Люди, увешанные атомными бомбами, нанокристаллами и развернутыми в паре-тройке измерений протонами, все так же не понимают, чего им ждать от будущего, и от других разумных существ, в том числе близких родственников.

Наука дала инструменты. Но не дала безопасности. Не дала мира. Не убила ни горя, ни предательства. Вооруженный наукой человек, охваченный яростью и отчаянием, может совершить за все человечество отложенное, но неотменимое самоубийство – и ни один из тысяч охранников, окружающих шарашку, даже не поймет, что именно произошло. Наука оказалась не просто бесполезна – она оказалась смертельна.

Функция спасения не просто не выполнена. Она, с помощью знаний о мире, вообще невыполнима. На каждого умного найдется еще более умный и жестокий. На каждого знающего – еще более знающий и еще более смертоносный. Так стоит ли этому человечеству и его науке вместе с ним существовать?

Ответ автор дает, но для читателя европейской культуры очень уж неожиданный. Но не стану его раскрывать здесь, а скажу несколько слов о героях книги. Дело в том, что очень непросто понять, кто же, все-таки, главный герой – наш современник Ван Мяо, распутывающий загадку обратного отсчета времени в собственном взгляде — или репрессированная юной девушкой Е Вэньцзе, чьей мести позавидовали бы Леди Макбет и Алия Атрейдес. А может быть, неприятный и грубый Дружище Ши, бывший следак, мафиозный решала и консультант по безвыходным ситуациям?

А может быть, вообще Ян Дун – прекрасная девушка, о которой мы что-то узнаем только после ее самоубийства, внучка убитого хунвейбинами ученого, дочь инженера, погибшего ради сохранения опасной тайны, потерявшая веру в знание?

В любом случае, каждый из этих людей – даже не хочется говорить «персонажей» — кажется таким правдоподобным, типичным для своих обстоятельств и все-таки описанным как будто впервые, что диву даешься.

Теперь о том, что не понравилось. Понятно, что самих инопланетян, их социум, их биологию, их жизнь автор продумывал куда меньше, чем героев-людей. Но ситуация, в которой один из алиенов, защищая человечество, говорит другому – «но у нас нет ни литературы, ни искусства, ни стремления к любованию красотой» — право, комична. У людей нет ни хелицеров, ни желез ферментации красящих веществ – но можно ли представить себе ситуацию, что наличие этого всего и еще тирьямпампации наведет нас на мысль, что кто-то выше нас? Автор строил своих трисоляриан всего лишь как зеркало, чтобы точнее сфокусировать наши проблемы – но, право, хорошо бы это зеркало было сделать хоть чуточку подостовернее.

Также следует предупредить читателя, что часть типичных для китайского языка образов, оборотов речи и вообще манеры описания все же просочилась через сито двух переводов. Если не помнить о том, что в разных литературных традициях считаются допустимыми и желательными совершенно разные конструкции, некоторые моменты кажутся, особенно сначала, вообще откровенной графоманью, все эти лучистые глаза мимохожей девушки и неожиданные описания природы. Но вспомнишь, как изъяснялся космонавт в «Записках о Кошачьем городе» Лао Шэ — и, в общем, попускает.

Что еще сказать? Не так много места в рецензии, чтобы пояснить, чем именно вызваны ассоциации с «Оправданием» Быкова, «Карантином» Игана, «Криптономиконом» Стивенсона и «Гиперболоидом инженера Гарина» Толстого. Но эти ассоциации – если вы читали упомянутые книги – вы уловите.

Перепост рецензии из Нового мира

http://www.nm1925.ru/Archive/Journal6_201...

"Страдающий Левиафан"

или Постсоветский производственный роман

рецензия на книгу Шамиля Идиатуллина "Город Брежнев"

Там ад, предупреждаю сразу, азъ резвился.

На какой-то стадии качества о книге неудобно говорить, что она написана живым языком и в ней живые герои – а как иначе-то? Еще скажите, что использована кириллица.

Однако, современный средний уровень таков, что говорить надо и об этом.

«Люди по эту сторону» — книга отнюдь не средняя. В сложном, но убедительном взаимодействии находятся множество героев разного возраста, пола, социального статуса и разных культур. Всё, что есть общего для всех – это предположительное происхождение от современного читателю человечества. Но ни одна из двух культур, действующих в романе, на современное человечество не похожа.

Казалось бы, автор противопоставляет самобытную культуру людей, живущих внутри некоторого пространства (мы даже до конца не можем быть уверены, является ли оно планетой) культуре космических скитальцев вроде-бы-похожих-на-нас. Ан нет. По мелким оговоркам, внезапным нелогичным поступкам, постепенно можно понять, что пришельцы не настолько уж близки современному человечеству. Но вернемся к началу.

Очень детально, подробно, в бытовых действиях, в наполненных конкретным прикладным смыслом ритуалах автор показывает нам, как может функционировать реально эгалитарная культура. Свобода и обязанности. Информация и приватное пространство. Образование и ответственность. Возможно, это звучит не очень увлекательно, но в тексте вы видите не теоретические рассуждения, а девочку, которая строит башню, чтобы нарушить запрет; мальчика, который уходит в одинокое путешествие; старушку, которая несет ответственность за дальнейшую судьбу подростков. Мы видим ученых и торговцев, ремесленников и корабелов. Наше представление о логике, в которой они будут действовать, каждый раз на полметра мимо. Они – иначе воспитаны. Иначе мыслят. И только привычка проговаривать принимаемые решения словами_через_рот (еще один пойнт, которого отчаянно не хватает культурам реального человечества) позволяет читателю постепенно понять, как чувствуют себя эти люди в их мире.

Мир их прекрасен. В нем есть уют и есть опасность. Есть обжитые земли, где хорошо растить детей, а есть далекие моря и странные живые объекты. Можно выращивать тыквы, можно строить сложные градостроительные объекты, можно анализировать тщательно собранные за сотни лет статистические данные, а можно дрессировать диких животных. Гибкость и продуманность сложных социальных взаимодействий, позволяющая каждому подростку пройти период исканий с пониманием того, что, собственно, с ним (или с ней) происходит – и занять именно то место в жизни, которое будет лучше всего подходить именно ему. Или ей.

Разумеется, возникает вопрос – а чем эти люди платят за такую хорошую жизнь? В чем подвох? Ответ, странным образом, раскрыт в реальной истории, рассказанной этологом Робертом Сапольски «чему мы можем научиться у бабуинов». Однажды стая этих агрессивных и неприятных, прямо скажем, обезьян, в стаях которых буллинг и изнасилования – норма жизни, а драки за статус – вообще фон, на который никто не обращает внимания, так вот, однажды одна стая наткнулась на недостаточно качественно выброшенный людьми труп больного животного. Альфа-самцы отогнали свой быдляк от туши и попировали без баб. И умерли. Все.

Стая, оставшись без альфачей, внезапно для исследователей выжила и стала процветать. Спокойные заботливые мужчины (беты и гаммы), не ставшие драться с альфами ради туши, оказались вполне достаточными для защиты женщин и детей от хищников. Приходящие в стаю одиночки, по словам Сапольского, усваивают местные нормы где-то в течение полугода. Выживаемость молодняка и продолжительность жизни увеличились. Социум, в котором обижать своих не принято, живет и существует уже более десяти лет. К сожалению, Сапольски ничего не говорит о том, как взаимодействуют с «продвинутой» стаей ее соседи – другие сообщества бабуинов. Заметьте этот момент, потому что само название «Люди по эту сторону» предполагает наличие и другой стороны.

Но, спросите вы, куда же делись агрессивные человеческие самцы на Этой стороне? Ответа два. Частично агрессия, нормальная человеческая агрессия, присущая и мальчикам и девочкам, окультуривается и структурируется просто в ходе воспитания. Малышня то кого-то дразнит, то кто-то с кем-то дерется. Взрослые внимательно наблюдают, иногда вмешиваются, иногда то одному, то другому помогают советом… Конфликты угасают. Что-то рассасывается до состояния «а помнишь, дружище, как ты мне глаз подбил в первом классе?...», какие-то общности перетасовываются, о чем-то принимают решения старшие, подробно объясняя логику своих действий. И вот взрослые люди оказываются, на наш взгляд, удивительно небоевитыми по отношению друг к другу. Вплоть до того, что любовный треугольник у нас на глазах преобразуется в не то, чтобы общепринятую, но никого не нервирующую шведскую семью. Им так удобно. Никого не парит. При этом боевитости женщин и мужчин по отношению к внешней угрозе – можно только позавидовать.

Второй пункт – и да, для многих из читателей этот второй пункт немедленно переведет описываемый социум из утопии в антиутопию –это фоновая мужская контрацепция. Автор не разбирает подробно физиологию, лишь упоминает, что мужчина, которому предлагается стать отцом, на какое-то время прекращает прием контрацепции, и за время, которое нужно для уверенного зачатия, характер мужчины не меняется. Ни на усы с бородой, ни на эректильную функцию эта контрацепция — ура! — не влияет совершенно. Мне, не эндокринологу, сложно судить, насколько вообще связаны способность к зачатию и «вертикальное» восприятие социальных связей, то есть статусное мышление. Даже у бабуинов потребность рваться в альфы не связана прямо ни с размером самца, ни с его фертильностью. Мы вообще не можем говорить о наличии или отсутствии такой связи у людей. Конечно, Чингисхан породил огромное потомство, но ни Наполеон, ни Гитлер ни габаритами, ни особой плодовитостью не отличились. Можем ли мы сказать, что мужчины на этой стороне чего-то лишены по сравнению с нами? Да вроде бы нет, но… А чего именно? А так ли нужна, реально, эта альфачность, в отрыве от реальной фертильности, от реальной эректильной функции, от реальных социальных достижений? Серьезно?... Так сильно? Но почему?

И вот мы пришли в тот момент, который большинству читателей бросится в глаза на первых же десяти страницах книги. Общество по эту сторону КАЖЕТСЯ феминистичным. Кругом тетки! Бабки! Девчонки хулиганят! Присмотревшись, мы видим вполне функциональных, активных и азартных в своих делах мужчин, но их как-то кажется… меньше, чем привычно. Вангую, что книгу объявят радфемской даже не дочитавшие до вопросов контрацепции люди. Это ничего. Это всего лишь демонстрирует нам то, насколько нелогично и странно живем мы сами.

И вот, что происходит в тот момент, когда гибко отрегулированный, предельно очищенный от внутренних сбоев социум сталкивается с социальным устройством другого типа?

Пришельцы, на первый взгляд, люди-вроде-нас. Они спускаются с орбиты на кораблях, изучают «туземцев», засылают разведчиков, собирают био-и геологические данные и проявляют похвально ограниченную ксенофобию. Никаких тебе сожженных деревень и биопсий на свежих экземплярах. Но пришельцы оказываются странно беспомощными перед мнениями своих защитников.

Каждый человек-с-той-стороны находится, по умолчанию, под защитой то ли робота, то ли экзоскелета. Выйти из экзоскелета можно, но функцию оберегания нужно отключать отдельно, и не факт, что это разрешено и технически возможно, кроме совсем уж разведчиков-экстремалов, которые пытаются, с очень небольшим успехом, сойти за местных. Мнение экзоскелета о том, что в любой ситуации является опасностью, и как эту опасность следует исключать – не обсуждается. Масса коллизий между людьми разных культур начинается с того, что пришельцы тупо не успевают умерить защитный пыл своих роботов (которые вовсе не связаны тремя законами Азимова по отношению к местной фауне).

Люди в одежде ручной вязки, с копьями и рукописными книгами – и люди в скафандрах с роботами-защитниками. Казалось бы, исход противостояния очевиден. Однако, люди в скафандрах не так уж и жаждут противостоять, и сами пытаются вырваться из сложившегося клинча. А люди, живущие в деревнях, внезапно выказывают глубокое знание технологии металлов и магнитных процессов. Обязана ли наука выглядеть технологично? Или достаточно технологичной быть? – еще один ехидный вопрос, который подкидывает нам автор. И тут на всех парах в повествование вбегает Deus ex machinа. Помните стаю бабуинов, которая осталась без альфа-самцов? Одна из версий того, почему эта стая не была поглощена другими, заключается в том, что она живет в непосредственной близости от человеческого поселения. Там, куда не все другие осмеливаются соваться. Гибкий, поощряющий креативность и исследовательскую жилку социум живет – как задано с самой первой страницы – в ландшафте, пронизанном постчеловеческими артефактами. Живет в мире и согласии с этими артефактами, умеет извлекать из них пользу, терпеливо обследует их и сравнивает с результатами исследований тысячелетней давности. Как только пришельцы входят во взаимодействие с этими артефактами, туго приходится именно пришельцам, и туземцы едва успевают собирать по лесам осколки катеров и ошметки тел – первое для изучения, второе для уважительного захоронения.

И вот этот момент показался лично мне куда острее и новее культурно-гендерных проблем, обсуждение которых, в принципе, ведется достаточно давно. Ведь разных необычных моделей социальная фантастика накидала уже тонны – от хайнлайновских семей до тонких образовательных сетей из «Толкователей» Урсулы нашей ле Гуин. Проблема защиты и ограничений, накладываемых защитой. То ли робот, который отрубает протянутую тебе руку с цветком и тем кардинально изменяет и твою судьбу, и судьбу твоей семьи, и судьбы людей, о которых ты ничего не знаешь. То ли Стена, которая столь же решительно запирает даже взгляды людей на той стороне, где можно жить. Каждая защита – это клетка. И Инкрис, и Патси – люди на острие каждая своего народа – это люди, которые поняли необходимость отказа от защиты. Выхода наружу.

И вот готовность к беззащитности, риск, страх неизведанного и его преодоление – это тот самый острый интерес, который ведет читателя по коллизиям людей, никто из которых не такие-как-мы.

А может быть, все же такие?