Сергей Жарковский «Я, Хобо: Времена Смерти»

1. «Ну, мы же все понимаем, что это не художественное произведение, а трактат?»

(Г.Юзефович, обсуждение рецензии на «Задачу трех тел» Лю Цысиня)

2. «Дело было трагикомическое, типичный пример того, почему туристам не следует шляться без супровода»

(Р. Хайнлайн в переводе А. Щербакова)

Концепция того, что литературное произведение может быть «просто» художественным произведением или, напротив, трактатом – достаточно богатая. Если первый вариант глубоко достопочтенен и исчерпывающе разъяснен Булатом Окуджавой («в банке темного стекла из-под импортного пива…»), то со вторым вечная путаница.

Если произведение условно — чисто художественное, выдохнутое автором вместе с углекислым газом – таково, каково оно есть, и в очень малой степени дискутабельно с точки зрения автора; то условный трактат принципиально обращен к мнениям и возражениям, ищет спора, заранее излагает и прячет в складках каузальности сюжета разнообразные доводы и примеры, и крайне чувствителен к личности читателя. Условно, песне барда достаточно прозвучать, и от зрителей требуется прежде всего не шуметь – а дуэлянт нуждается в достойном противнике. «Не обнажай в корчме», вот это вот всё.

Оговорю, что мы имеем дело не с двумя непересекающимися множествами, а с более или менее градиентом, и в норме вещей автор надеется на дискуссию по одним вопросам и на восторженное молчание — по другим. Но именно в обсуждаемом случае, сдается мне, регулятор выкручен в сторону трактата на максимум.

Что – еще одна оговорка – вовсе не подразумевает эстетической небрежности. Точность попадания, мощность художественного воздействия, запоминаемость и мемогенность – параметры, которые так же нужны трактату, как и крику души. Вопрос, для чего используются эти инструменты.

«Я, Хобо» — текст, преисполненный козней различных, и безжалостно отсевающий недостойного читателя, дабы не тратить на дискуссии с ним смазку оружия. Фильтров много, фильтры разноуровневы – давайте посмотрим, как именно отсевает Сергей Жарковский тех, к кому не обращен его основной вопрос.

Текст начинается с трех безотсылочных эпиграфов (то есть я смиренно сознаю, что их может быть и больше – но мне видны рассуждения однокомандницы Валентины Терешковой и две цитаты из разных книг Стивенсона), за которыми следует навороченная стилевая цитата из Мелвилла.

«Матерьбожия» — говорит неначитанный читатель и тихо закрывает открытое. Удача, первый отсев произошел. Матерые прустни, парящие над хрюкающим в кустах пожилым криппенштрофелем, никогда не дают осечки – остаются только те, кто не возражает изучать непонятное.

Но и этих автору много, и следующий фильтр – жанрово-сюжетный. Разогнавшись по добросовестному производственному роману, читатель влетает с размаху в суперагентов и политику; не успев отплеваться осколками зубов – в боевую чернуху с зомбями и агрессивными мертвецами высоких порядков, а едва притерпевшихся автор с размаху добивает чем-то, подозрительно смахивающим на фэнтези. Сюжет останавливается (если мерять по Проппу) примерно в тот момент, когда Бильбо, второй раз в жизни надев кольцо, проскакивает мимо стражников в Восточных воротах, а его пуговицы со звоном рассыпаются по всей дежурке.

Что, […]???? — говорит пораженный читатель чего-нибудь нового, интересного, захватывающего и чтобы с хеппи-эндом, — где нормальный каркас, положенный рассказываемой сказке? А где ложечки, уже унесенные Лобелией Лякошель-Торбинс? А что, собственно, дракон-то? Эта, а где рыжая эльфийка и красивый гном? Нас обманули?

И снова часть читателей отваливается со словами «дядя, допиши до конца, тогда поговорим». Признаюсь, на первом прочтении я оказалась в их числе – не то, что мой коллега-социолог, к утру дочитавший до конца, принявший душ и ведро кофе – и севший читать сначала. Нет-нет, автор нас, конечно, снова обманул (как обманул с самого начала, притворяясь то производственным романом, то пафосной стрелялкой), но обманул ЗАЧЕМ-ТО. Наши недоумение и неуверенность, ощущение, что мы чего-то упустили, автором запланированы.

Ну, давайте прогоним сюжет потактово.

В космическом корабле после очень долгого сна приходит себя не в наркобоксе, а примотанным к деревяшке некто, с трудом вспоминающий свое имя. По нарисованным на оборудовании указявкам этот некто садится осваивать (вначале – весьма директивно) надиктованную самим же собой информацию. Выясняется, что он – космонавт, в котором нештатным образом повела себя кратковременно работающая воскрешающая бактерия (может, вирус. Штамм, короче). При распаковке корабля после долгого полета ему это помогло, через ряд неудивительных в космосе нештатных ситуаций космонавт притерпелся к дальнейшим последствиям. Нештатных ситуаций полным-полно, но вроде бы потихонечку разруливается не то, так это. Вдруг очень спешно прилетают очень вооруженные земляне и начинают наводить железной рукой свои порядки, ломая местные порядки об колено даже с известным недоумением (наставили тут понимаешь хлама). Все, что нужно землянам – это ништяки, хранимые на одной из планет (по ходу выясняется, что вообще вся космическая конкиста на сотни лет и сотни тысяч жизней затеена ради этих ништяков). Высаживаться на планету космачи не могут – у них поголовно глубокая аллергия к поверхностям, коммуницировать с людьми, клонированными на грунте, космачи специально разучены, однако грубая высадка марсианских десантников идет не по плану, выживший космонавт (тот самый, уже один раз воскресший не по плану) марсианами пощажен по их внутренним правилам, ему же достаются ништяки. Ништяки показывают себя отлично, суперагенты и генералы, присланные Землей, заканчивают свой век в течение абзаца. Сложные местные персонажи, коллеги бывшего владельца ништяков, либо подчиняются герою, либо убираются с его дороги.

Выглянув из неоконченной ретроспективы, главный герой отмечает, что уже почти прилетел на Землю и сейчас-то всем там покажет. Конец.

Понятно, что без баланса отталкивания и притяжения читательского внимания вся эта махина бы не заработала. Текст остро притягателен в нормальном литературоведческом понимании – в нем очешуительные диалоги, яркие, как фонари «земля-орбита» персонажи и общая динамика закручена так, что ой. По всему тексту с частотой максимум раз в полстраницы разбросаны маячки «я свой» — цитаты, цитаты, цитаты и аллюзии на слои культурного бэкграунда. Автор исхитрился даже впихнуть, вроде бы в литературный текст невпихуемые, массовые музыкальные отсылки. Сплошное «ты, вот ты, да ты, иди ближе, я дело говорю, да, сначала кажется фигня, но ты иди, иди сюда и слушай!!»

Что забавно, мне доводилось видеть тексты, не менее напичканные маркерами субкультурной привлекательности, и даже в чем-то похожие по жанровой реконструкции. Приведу в пример недавнего лауреата «Новых горизонтов» роман «Челтенхэм» — там вот этого вот всего добра ничуть не меньше. Однако, «Я, Хобо» и вроде бы похожий кривосюжетностью «Челтенхэм» производят категорически разное впечатление на выходе. Из «Хобо» выходишь смущенным, огорченным, разозлившимся… и в каком-то неожиданном смысле мобилизованным, а «Челтэнхем» оставляет за собой недоумение, чего ради-то все это было – сложный конструкт со сложными ужимками — без какого-либо месседжа.

Да, кстати, а где у нас вообще месседж? На поверхности лежит какая-то попсовая ерунда, типа, если у тебя глюкнул штамм, ты становишься ужасно крутой и тебе подарят ништяков круче звезд, точка. Ну это явно же отвод зрения и очередное издевательство над публикой, спасибо, Сергей, мы о вас тоже примерно так и думаем, да-да. А что у нас по зонам внимания?

А с зонами внимания интересно. Вот все то, что мы на голубом глазу читали как производственный роман, очень подробно просвечивает все тонкости создания и воспроизводства иерархий в коммьюнити, стоящем постоянно на краю выживания и к этому краю обвыкшемуся. Все вот эти приметные штуки вроде легчайшей, мгновенной, безошибочно распознаваемой всеми участниками смене ведущего по требованию исполняемых задач. Кричаще расформализованные акты движения по иерархическим ступеням. Сельва не шутит, парень — младой Боборс немедленно становится Славочкой, едва его руки из жопы (в технике) признаны золотыми (в софте). Все поправки на личные тараканы признаются и массивно обобществляются – каждый должен знать о каждом его сильные и слабые стороны, поскольку это смещает вероятность успешной работы в случайной связке. То, что пытался описать Фрэнк Херберт в «Досадийском эксперименте» — искусственно выведенный социум, где каждый ведет себя не хуже, чем все в коалиции.

Для этого социума, в принципе, никакой разницы, у кого конкретно глюкнул штамм вируса, кто конкретно оказался иммунным к действию планетарных особенностей, кто конкретно дошел до искомой точки и способен повернуть назад. Ну, Байно. Могла быть Фозина. Некритично.

Проблемы начинаются там и тогда, когда обнаруживается, что это сообщество а) создано искусственно, для достижения конкретной цели, б) цель эта достигнута, сообщество подлежит расформированию, в) все это сделано людьми, существующими в принципиально ином социальном контексте. Контекст и социальный пакет землян нам гораздо более понятен и привычен, чем отработанная оверсработанность (как бы даже не эусоциальность) космачей – это строгая кастовая иерархия, ничем не ограниченный вектор насилия сверху вниз, невероятные, непредставимые блага наверху иерархий и смертельная борьба за каждую ступеньку на лестнице.

Так вот. Эусоциалы маленькие, слабые, технически нищие, ограниченные в культурном багаже, не коварные и легко подчиняются шантажу. Но при попадании в руки любого случайно выбранного эусоциала существенного ресурса этот ресурс немедленно и однозначно начинает использоваться в интересах всего сообщества – и даже не потому, что об этом напомнил воскрешенному Байно невоскрешенный Нюмуцце. Сам бы додумался.

Тут же что важно? То, что посылают за теми или иными сокровищами царей земных эти самые цари незначимых человечков постоянно. Бестолковые посланцы, в свою очередь, вечно приволакивают что-нибудь совершенно не то. Пошлешь за пряностями – привезут индейское золото, картошку и сифилис; пошлешь за мехами — притащут Камчатку и тихоокеанские порты. И прощай, стабильность.

То есть, строго говоря, абсолютно неважно, джойстиками каких именно и чьих именно устройств являются Добрая Ночь и Доброе Утро, а также два не проявивших себя ништяка. Важно то, что критичные ресурсы попадают в лапы эусоциального плебса, управление которым сбоит как при соблазнении, так и при устрашении. Где у него кнопка? Где черт возьми у него кнопка?

Но этим вопросом пусть теперь мучается Император Александр Галактика (так ему и надо), а догрызшийся до расклада читатель поставлен перед совсем другими вопросами.

Какой тип социальности даст выжить лично нам? За какой тип социальности имеет смысл не выжить? В каком типе социальности не противно дышать?... И, главное – существуют ли способы отрастить социум сопоставимой степени сработанности БЕЗ дикой нищеты, невероятной смертности и нормы один суицид в месяц?

Одновременные трудность и аттрактивность текста не позволяют считать поставленный вопрос легковесным. Каждый шаг доказан, нам не СКАЗАНО, что космачи эусоциальны, это продемонстрировано. Нам не СКАЗАНО, что имперская структура подчинения основана исключительно на животном ужасе и заложниках – сенатор Романов и его псевдоподчиненные с псевдородственниками все в цветах и красках показали.

Роман заканчивается на том, что открытая война между типами социальности – типами мышления — становится неизбежна. Собственно, это и есть хеппи-энд, продолжение не нужно.

Не, оно возможно. Тезис можно продолжать и развивать. Как преодолеют, и преодолеют ли вообще космачи свое кастовое разделение с бройлерами. Как соотносятся функции Бейлифов и Присяжных, и что думают о происходящем остальные Судьи. Почему обсли активны, что собирается делать на Земле Хитч-Хайк и прочее и прочее. Но по существу заданного вопроса, по ключевому удару трактата это все уже неважно.