День рождения А.М. Гелескула.

Не буду много говорить. Многое уже сказано, а всего того, что нужно сказать — и говорить всегда — в полной мере не сможет сказать никто.

Просто — стихи, которые знаю наизусть, которые в душе навечно.
Любим и помним.

______________________________________________________ _______________________________


Ю. Тувим



Грибничок. (дождик)

Как весёлый танец, взвитый мошкарою,
Как из серой торбы ссыпанное просо,
Пыль осенней дали, марево сырое,
Скачет хилый дождик, грибничок белёсый,

Не дорос, не хватит малышу силёнки,
Чтоб отбарабанить заданное на дом.
Сосунку бы впору окроплять пелёнки,
А рядится взрослым, не дождём, а градом.

Он мечтал бы ливнем погрозить предместью,
Хлестануть наотмашь особняк старинный,
Отозваться в лужах водосточной жестью
И размокшей оспой исклевать витрины.

Так заморыш бедный в облаках витает,
Разражаясь плачем из последней силы.
Ну и что? Две капли на тростинке тают.
Воробей стряхнул их. Всё. Отморосило.




Аквариум

Местность затоплена. Свет отдаёт купоросом.
Нехотя в рыб превращаются стебли и ветки.
Ждёшь и пока удивляешься метаморфозам,
Мысли твои нерестятся в зелёной подсветке.

Мглится убогая сцена кубическим метром
Дряхлого моря, ушедшей на пенсию зыби,
И не водой, а зелёным отравленным ветром
Кажутся нити, изломы, изгиб на изгибе.

Вьются дымком то ли бабочки, то ли растенья.
Боязно даже… не станут ли гущей лесною…
Думаешь: это сквозят, уплывая, мгновенья.
Думаешь: как безотрадно быть рыбьей весною.

Мысли тревожны и дОлги. И в замершей зыби
Тонут глаза за стенами стеклянной гробницы,
И отражается взгляд их, провидчески рыбий,
Стылое море вбирая в пустые глазницы.




***

Осыпается время. Вянет день ежечасно.
Тонет в осени ветка, и я цепляюсь напрасно
И миллиметрами грусти по ней скольжу напоследок,
По монотонности суток, по оголённости веток.

Как назову я осень? Это мой вздох в излуке –
Вздох человечий, долгий – с тёмного дна всплывает.
В холод осенней глуби я погружаю руки.
Дождь леденит. Сечёт их. Листья и дни смывает.



Л. Стафф

***
Не жаль мне надежд — и прощания с ними бесслёзны,
Не трогают сердца пустые мои неудачи,
Дружу с облаками, беру в собеседницы сосны —
И всё вспоминаю, что было когда-то иначе...

Отзывчивы рощи, спокойны закатные зори,
И так беспечально в лесу, по которому бродишь,
О будущем думать — пустом, как вечернее море,
Которым уплыл кто-то милый, кого не воротишь.


Осеннее

Осень золотом догорает —
И, поникшее онемело,
С нею меркнет и умирает
Всё, что вовремя не сумело.

Всё, что разум накуролесил,
В лад приходит, как изначально.
И та радость, которой грезил,
Так тиха, что почти печальна.



***
Отыскивать виновного не станем.
Безумие прошло грозою вешней -
и перед наступающим молчаньем
душа всё глубже, нежность — безутешней.

За нами солнце гаснет понемногу.
Всё холодней в вечернем запустенье.
Продрогшие, мы смотрим на дорогу -
и нас перерастают наши тени.



С вершины

Ткёт осень памяти полотна.
Седых туманов белокрылость,
Как мысль о вечности, бесплотна.
Была ты, жизнь, или приснилось?

Так одиноко и светло мне.
Смотрю на лес, на луг белёсый.
И мир становится огромней,
Как будто видится сквозь слёзы.



В конце пути

Оставив на последнем крутосклоне
Ненужный груз поклажи путевой,
Я опущусь в усталые ладони
Серебряной, как месяц, головой.

И словно над заснеженной грядою
Прощаясь с угасающим лучом,
Глазами провожу пережитое,
Тоскуя обо всём и ни о чём.


Надежда

Уходишь. Гуще сумрак серый.
Я не окликну. Бог с тобою.
Боишься, мрак разлучит с верой,
Как разлучил уже с любовью?

Слова прощального привета -
А лампа гаснет понемногу.
И я не выйду горечь света
Ронять на тёмную дорогу.

Всё сочтено душой моею,
Тревожно замершей на кромке.
Она пытливей и смутнее
Окна, раскрытого в потёмки.

Дневная кончилась морока
Подобно долгому недугу.
Я с ночью встречусь у порога -
И ночь мне будет за подругу.



Б. Лесьмян



Кукла


Я — кукла. Светятся серьги росой нездешнего мира,
И сном по шёлковой яви на платье вытканы маки.
Люблю фаянсовый взгляд мой и клейкий запах кармина,
Который смертным румянцем горит на матовом лаке.

Люблю в полуденном солнце лежать на стройном диване,
Где скачут зайчики света и где на выгнутой спинке
Безногий ирис витает у ног задумчивой лани,
А в тихой вечности плюша гнездо свивают пылинки.

Признательна я девчурке за то, что с таким терпеньем
Безжизненностью моею играет, не уставая.
Сама за меня лепечет и светится вдохновеньем —
И кажется временами, что я для неё живая.

И мне по руке гадая, пророчит она, что к маю,
Взяв хлеб и зарю в дорогу, предамся я воле божьей
И побреду, босоногая, по Затудальнему краю,
Чтоб на губах у бродяги поцеловать бездорожье.

Однажды судьба невзлюбит — и вот я собьюсь с дороги,
Останусь одна на свете, гонимая отовсюду,
Уйду от земли и неба и там, на чужом пороге,
Забыта жизнью и смертью, сама себя позабуду.

Подобна я человеку — тому, Который Смеётся.
Я книгу эту читала… Премудростям алфавита
Я, словно грехам, училась — и мне иногда сдается,
Что я, как почтовый ящик, словами битком набита.

Хочу написать я повесть, в которой две героини.
И главная — Прадорожка, ведущая в Прадубравье,
Куда схоронилась Кукла, не найденная доныне, —
Сидит и в зеркальце смотрит, а сердце у ней купавье.

Два слова всего и знает, и Смерть называет Мамой,
А Папой могильный холмик. И все для неё потеха…
Голодные сновиденья снуют над пустою ямой,
А кукла себе смеётся и вслушивается в эхо…

Конец такой: Прадорожка теряет жизнь на уступе…
Намёки на это были. Смотри начальные главы…
И гибнет кукла-смеялка с четой родителей вкупе.
И под конец остаются лишь зеркальце да купавы.

Писать ли мне эту повесть? Становятся люди суше,
И сказка уже не в моде — смешней париков и мушек…
Цветного стиха не стало… Сереют сады и души.
А мне пора отправляться в лечебницу для игрушек.

Заштопают дыры в бёдрах, щербины покроют лаком,
Опять наведут улыбку — такую, что станет тошно, —
И латаные красоты снесут напоказ зевакам
И выставят на витрине, чтоб выглядели роскошно.

Цена моя будет падать, а я — всё стоять в окошке,
Пока не воздену горько, налитая мглой до края,
Ладони мои — кривые и вогнутые, как ложки, —
К тому, кто шёл на Голгофу, не за меня умирая.

И он, распятые руки раскрыв над смертью и тленом
И зная, что роль игрушки давно мне играть немило,
Меня на пробу бессмертья возьмёт по сниженным ценам —
Всего за одну слезинку, дошедшую из могилы!




Пчёлы


В закутке под землёй, в той ночлежке последней,
Где над мёртвыми вечность, как ветхая крыша,
В той ночи вековой, а для нас — только летней,
Загудело... И смерть заметалась, заслыша...

Это пчёлы, плутавшие в мире зелёном,
Словно в жуткие ульи, проникли в пустоты.
Рой так чуждо искрится, с таким перезвоном,
Что знобит темноту от живой позолоты!..

И задвигались мертвые жалко и квёло,
Заслонясь веерами скрещённых ладоней,
И шептали всё громче и всё изумленней:
"Это пчёлы!.. Вы помните? Это же пчёлы!.."

Боль, унятая сном, охватила их снова!
Изо всей своей немощи силятся жадно
Дотянуться, вглядеться в те искры живого,
Что несутся вдоль смерти — куда-то обратно...

Ведь была же знакома им та позолота,
А теперь, обеспамятев в одури мрака,
Увидали крылатую тайнопись лёта —
И уже не понять ни единого знака!

И всё реже, всё крохотней искорки эти -
Рассыпается рой золотистой метели,
Вот уж вырвался в мир он — зажёгся в просвете
И погас... А они все глядели... глядели...






***
Вот уже и закат просквозил лесосеки,
Тайный знак темноты подавая полянам.
Вот и сосны зажглись — обернулось багряным
Что-то в дальнем бору и застыло навеки.

И по этому знаку, спеша как на пламя.
Прежде чем потону в исчезающей дали,
Я хочу добежать и своими глазами
Видеть то, что деревья уже увидали.




К.И. Галчинский

***
Если разлюбишь однажды, не говори мне об этом.
Бог поступает иначе — из запредельности синей
мор насылая и голод, с нами прощается светом,
зная прекрасно, что станет оазис пустыней.



Т. Боровский

***
Я знаю, что жизнь однократна,
что время — бездонная бездна,
и всё, что любил, — безвозвратно,
и всё, что свершил, — бесполезно.

Отыскивать вечность напрасно
по зыбкому следу в пустыне,
где губит песок ежечасно
людские труды и святыни.

И всё-таки счастье возможно,
и правда нужна как порука
для жизни простой и надёжной,
как рукопожатие друга.





Х.Р. Хименес



***
Я не вернусь. И на землю
успокоенье ночное
спустится в теплую темень
под одинокой луною.

Ветер в покинутом доме,
где не оставлю и тени,
станет искать мою душу
и окликать в запустенье.

Будет ли кто меня помнить,
я никогда не узнаю,
да и найдется ли кто-то,
кто загрустит, вспоминая.

Но будут цветы и звёзды,
и радости, и страданья,
и где-то в тени деревьев
нечаянные свиданья.

И старое пианино
в ночи зазвучит порою,
но я уже темных окон
задумчиво не открою.



***

Под ветром растаяла туча сырая,
деревья подобны искрящимся кладам,
и первые птицы вернулись из рая -
и вырос закат заколдованным садом.

Зажги, о закат, мою душу и тело,
чтоб сердце, как ты, пламенело и крепло,
и жарче любило, и ярче горело.
...а ветер забвенья избавит от пепла...




Конечный путь


...И я уйду. А птица будет петь
как пела,
и будет сад, и дерево в саду,
и мой колодец белый.

На склоне дня, прозрачен и спокоен,
замрет закат, и вспомнят про меня
колокола окрестных колоколен.

С годами будет улица иной;
кого любил я, тех уже не станет,
и в сад мой за беленою стеной,
тоскуя, только тень моя заглянет...

И я уйду; один — без никого,
без вечеров, без утренней капели
и белого колодца моего...
А птицы будут петь и петь, как пели.


***
Я снова у моста любви,
соединяющего скалы,
свиданье вечно, тени алы
забудься, сердце, и плыви.

— Мне за подругу вода речная:
не изменяясь, не изменяя,
она проходит, и век не минет,
и покидает, и не покинет.


Песенка

Душу мне солнце заката
озолотило вчера.
Золото вынул я ночью,
глянул. Одна мишура!

Сердцу луна на рассвете
бросила горсть серебра.
Двери я запер наутро,
глянул. Одна мишура!



Мёртвый

Остановились чаши на весах:
одна в земле,
другая в небесах.

***
Я как бедный ребенок,
которого за руку водят
по ярмарке мира.
Глаза разбежались
и столько мне, грустные, дарят...
И горше всего, что уводят ни с чем!

***

Что с музыкой,
когда молчит струна,
с лучом,
когда не светится маяк?

Признайся, смерть, — и ты лишь тишина
и мрак?



Пристань

Мы спим, и наше тело -
это якорь,
душой заброшенный
в подводный сумрак жизни.


Утрата

Бесконечна ночь утраты,
и темна стезя.
Умирающий уходит -
и вернуть нельзя.

Он всё дальше от надежды
на пути своём.
Но несбыточней надежда
умереть вдвоём.

И не легче пригвождённым
и одному кресту.
Всё равно уходит каждый
на свою звезду.



Моя бедная тоска


То, что стелется, — туман,
а не река.
И волна его растает,
как тоска.

То, что реет, — это дым,
а не крыло.
Он редеет — и становится
светло.

То, что мучит, — не душа,

а только сон.
И всё тёмное развеется,
как он.





Ф. Пессоа


***
О корабли перед тихим портом
По возвращении счастливом
После невзгод на пути ночном...
Спит мое сердце озером мёртвым,
И над озёрным мёртвым заливом
Рыцарский замок забылся сном.

У госпожи в этом замке смутном
Бескровны руки, и цвет их матов,
И знать не знает она о том,
Что где-то порт оживает утром,
Когда чернеют борта фрегатов
В рассветном мареве золотом...

И знать не знает она, что в мире
Есть этот замок... Душой черница,
Всему на свете она чужда...
И, покидая морские шири,
Пока впотьмах ей забвенье снится,
В средневековье плывут суда...


***
О солнце будней унылых,
Впотьмах забрезжи скорей,
И если душу не в силах,
Хотя бы руки согрей.

Пускай бы в этих ладонях
Душа свой холод могла
Укрыть от рук посторонних,
Вернув подобье тепла.
И если боль — до могилы
И мы должны ее длить,
Даруй нам, господи, силы
Ни с кем ее не делить.


***
Опять я, на исходе сил
Забыв усталость,
Глазами птицу проводил -
И сердце сжалось.

Как удается на лету
По небосклону
Себя нести сквозь пустоту
Так неуклонно?

И почему крылатым быть -
Как символ воли,
Которой нет, но, чтобы жить,
Нужна до боли?
Душа чужда, и быть собой
Еще тоскливей,
И страх растет мой, как прибой,
В одном порыве -

Нет, не летать, о том ли речь,
Но от полета
В бескрылой участи сберечь
Хотя бы что-то.


***
Уже за кромкой моря кливера!
Так горизонт ушедшего скрывает.
Не говори у смертного одра:
"Кончается". Скажи, что отплывает.

О море, непроглядное вдали,
Напоминай, чтоб верили и ждали!
В круговороте смерти и земли
Душа и парус выплывут из дали.



***
В ночи свирель. Пастух ли взял от скуки?
Не всё равно? Из тьмы
Возникли, ничего не знача, звуки.
Как жизнь. Как мы.

И длится трель без замысла и лада,
Крылатая, как весть.
Вне музыки. Но бедная так рада,
Что всё же она есть.

Не вспомнить ни конца и ни начала
Её несвязных нот,
И мне уж горько, что она звучала
И что замрёт.


***
Сочельник... По захолустью -
Рождественские снега.
Дохнуло старинной грустью
У каждого очага.

И сердцу, для всех чужому,
Впервые она близка.
Мне снится тоска по дому,
Непрошеная тоска.

Смотреть так тепло и ново
На белую колею
Из окон гнезда родного,
Которого не совью.




***
Раздумья дней монотонных
Плывут, грустны и легки,
Как водоросли в затонах -
Тенета волос зеленых
Утопленницы-реки.

Сплывают листвой осенней -
Лохмотья небытия.
Пылинки, от света к тени
Плывущие в запустенье
Покинутого жилья.

Сон жизни, как пантомима
Не посланного судьбой,
Плывёт неостановимо -
Не знаю, вспять или мимо,
Не знаю, сон или боль.


***
Котёнок, ты спишь как дома
На голой земле двора.
Твоя судьба невесома -
Она ни зла, ни добра.

Рабы одного уклада,
Мы все под ее рукой.
Ты хочешь того, что надо,
И счастлив, что ты такой.

Ты истина прописная,
Но жизнь у тебя — твоя.
Я здесь, но где я — не знаю.
Я жив, но это не я.



***
Смерть — поворот дороги,
Кто завернул — незрим.
Снова твой шаг далекий
Слился в одно с моим.

Стёрты земные грани.
Смертью не обмануть.
Призрачно расставанье.
Подлинен только путь.


***
Один на один
С той болью, которой мечен,
Её до седин
Стремлюсь оправдать, да нечем.

Всё так же она
Бессменна и беспричинна.
Как небо, видна,
Как воздух, неразличима.

Но с каждым годом, в каждый — очередной, отстоящий всё дальше и дальше от того, другого, времени — День рождения Анатолия Михайловича Гелескула я всё больше и больше проникаюсь простым, но глубоким подтекстом, скрытым в этих строках.

Уже четыре года...

Перечитывая переводы, просматривая предисловия и статьи, изучая черновые наброски от руки, сделанные Анатолием Михайловичем, каждый раз нахожу для себя что-то новое, сокровенное: внутренние смыслы, стереоскопичность, новое видение знакомых ритмов и рифм, новые выводы, ассоциации, новое звучание и меняющееся восприятие мыслей.

Погружение, полное растворение в волшебном море гелескуловской поэзии, истинное наслаждение настоящим русским языком..
И лишь одно печалит меня и не даёт покоя: не будет новых.

Но и того, что есть — хватит с избытком. Хватит навсегда.

Красота не меркнет.
Живёт, чарует светлой печалью, накатывает ностальгией, дарит покой, цветёт сказкой слова и ритма, радуется солнцу.

Четыре года БЕЗ.
Любим и помним.

------------------------------------------------------ ------------------------------
Хуан Рамон Хименес


***
Летят золотые стрелы
с осеннего поля брани.
И в воздухе боль сочится,
как яд, растворенный в ране.

А свет, и цветы, и крылья -
как беженцы на причале.
И сердце выходит в море.
И столько вокруг печали!

Все жалобно окликает,
все тянется за ответом -
и слышно: — Куда вы?.. Где вы?..
Ответ никому неведом...


***
Не забывай меня, нечаянная радость!
Чему когда-то верилось — разбилось,
что долгожданным было — позабылось,
но ты, неверная, нечаянная радость,
не забывай меня! Не позабудешь?


ПЕСЕНКА

Душу мне солнце заката озолотило вчера.
Золото вынул я ночью, глянул. Одна мишура!
Сердцу луна на рассвете бросила горсть серебра.
Двери я запер наутро, глянул. Одна мишура!



Антонио Мачадо

***
Давно ли шелковый кокон
моя печаль доплетала,
была как червь шелковичный -
и черной бабочкой стала!

А сколько светлого воска
собрал я с горьких соцветий!
О времена, когда горечь
была пчелой на рассвете!

Она сегодня как овод,
и как осот на покосе,
и спорынья в обмолоте,
и древоточина в тесе.

О время щедрых печалей,
когда водою полива
слеза текла за слезою
и виноградник поила!
Сегодня залило землю
потоком мутного ила.

Вчера слетались печали
наполнить улей нектаром,
а нынче бродят по сердцу,
как по развалинам старым, -
чтобы сровнять их с землею,
не тратя времени даром.



Поль Верлен

***
Сердцу плачется всласть,
Как дождю за стеной.
Что за темная власть
У печали ночной?

О напев дождевой
На пустых мостовых!
Неразлучен с тоской
Твой мотив городской!

Сердце плачет тайком —
О какой из утрат?
Это плач ни о ком,
Это дождь виноват.

Это мука из мук —
Не любя, не скорбя,
Тосковать одному
И не знать, почему.



Теофиль Готье

ПАСТЕЛЬ

Красавицы в ореховых овалах,
Портреты дам, поблекшие в пыли,
Давно уже в букетах ваших вялых
Изысканные розы отцвели.

И радость ваша с розами увяла
От зим, которым не было числа.
И плесень антикварного подвала
На ваши лица мушки нанесла.

Прекрасные владычицы в могиле,
И вместе с Парабер и Помпадур
Временщики любовь похоронили,
А память обесчестил балагур.

И только вы, лишенные приюта,
Берете розы пальцами наяд
И грустно улыбаетесь кому-то,
Умершему столетие назад.

ЗМЕИИНАЯ НОРА

Проглянет луч — и в полудреме тяжкой,
По-старчески тоскуя о тепле,
В углу между собакой и бродяжкой
Как равный я улягусь на земле.

Две трети жизни растеряв по свету,
В надежде жить, успел я постареть
И, как игрок последнюю монету,
Кладу на кон оставшуюся треть.

Ни я не мил, ни мне ничто не мило;
Моей душе со мной не по пути;
Во мне самом готова мне могила -
И я мертвей умерших во плоти.

Едва лишь тень потянется к руинам,
Я припаду к остывшему песку
И, холодом пронизанный змеиным,
Скользну в мою беззвучную тоску.


Шарль Бодлер


ТУМАНЫ И ДОЖДИ

Снег, осеннюю грязь и весеннюю талость
Я любил, и любовь эта в сердце осталась,
В непогоду душа погружается в сон,
Как в туманное завтра моих похорон.

На безлюдьи, в размытой дождем панораме,
Где беснуются ветры, скрипя флюгерами,
Неприкаянный дух мой не ищет тепла,
На лету раскрывая вороньи крыла.

Что желанней душе, если стала пустыней,
Той душе, на которой смерзается иней,
Чем туман, нашей хляби бескровный король

И предвестие стужи, проникшее в щели?
Лишь неведомо, с кем на случайной постели
Под одной простыней убаюкивать боль.


СПЛИН

Когда гнетет зенит и воздух как удушье
И сердце тяжесть их бессильно превозмочь,
А горизонт петлей сжимается все туже
И превращает день в безрадостную ночь,

Когда по западне, в которой непогода
К застенку затхлому свела земную ширь,
Надежда мечется во тьме гнилого свода
И в корчах падает, как бедный нетопырь,

Когда в конце концов упорное ненастье
Дождем зарешетит огромную тюрьму,
Заполоняют мозг, опутав ловчей снастью,
Немые пауки, подползшие к нему,

И лишь колокола, когда земля свинцова,
Терзают небеса в надежде на приют
И, словно беженцы без родины и крова,
Неутешимые, в пустыне вопиют.

И тянутся в душе беззвучной вереницей
Безвестные гроба неведомых бедняг,
А смертная тоска безжалостной десницей
В поникший череп мой вонзает черный стяг.



ВОЯЖ НА КИФЕРУ

Легка была душа, как чайка над водой,
Когда на корабле поскрипывали тали
И парусник летел в безоблачные дали,
Пьянея от лучей, как ангел молодой.

А что за остров там, в расщелинах и скалах?
Кифера, господа, хоть он и знаменит,
О нем и старый хлыщ наслышан, и пиит,
Но в общем островок из самых захудалых.

Кифера! Колыбель сердечных тайн и смут
Пеннорожденная, бессмертная, ты рядом,
И родина любви доныне дышит садом,
И даже камни там по-прежнему цветут?

О заповедный край страстей, стихов и арий,
Твоим роскошествам, и миртам, и цветам
На всех наречиях курили фимиам,
Кропя надеждами мифический розарий,

Где вечен голубков воркующий галдеж.
Увы, былой цветник заброшен и печален,
Но в вихре карканья над пустошью развалин
Я вдруг увидел то, что видеть невтерпеж.

О нет, не жгучих тайн воскресшие обряды
И не затерянный в укромной роще храм,
Где жрицы юные аттическим ветрам
Распахивали грудь, искавшую прохлады.

О нет. Где паруса вдыхали свежий бриз,
Распугивая птиц на отмелях и плитах,
Три шатких горбыля, над висельником сбитых,
Вонзились в небеса, как черный кипарис.

Он рос, облепленный голодной стаей птичьей,
Клещами щелкала их жадная орда,
Заглатывая плоть загнившего плода,
И в радостной борьбе трудилась над добычей.

Зиял пустых глазниц расколотый орех,
К ногам текло нутро, чтоб высохнуть от пыли,
И дружно грешника вороны оскопили
В отместку за разгул неправедных утех.

А бедра раздирал в соперничестве зверьем
Четвероногий сброд, учуявший жратву,
И опытный вожак учил их мастерству,
Заслуженный палач, завидный подмастерьям.

На острове любви родился ты и жил,
Невольный мученик забытого завета,
Ты искупил его, стал жертвой, и за это
Отказано в земле, где рос ты и грешил.

При взгляде на тебя, на куклу в балагане,
Меня от жалости и нежности к тебе
Стошнило памятью о собственной судьбе
И горлом хлынуло мое воспоминанье.

Я вспомнил воронье, мой бедный побратим,
И хищные клевки в усердьи неизменном,
А недоклеванное в пищу шло гиенам,
Чтоб голод утолить, но он неутолим.

Дремотных парусов качались опахала,
И радовался мир безоблачному дню,
И знал один лишь я, что душу хороню,
А в сердце ночь росла и кровью набухала.

На острове любви не скрасили цветы
Удавку двойника, лишенного могилы.
Вот дух и плоть мои. Пошли мне, Боже, силы
На наготу свою глядеть без тошноты.



Леопольд Стафф

ПОЧЕМУ

Когда счастье бывает полным,
Почему оно так печалит?
Почему самым ясным полднем
Холодеешь, лучами залит?

Или розами нас венчали,
Зацветавшими в непогоду?
Или радость нужна печали
Для приюта, как соты – меду?

Или, счастье оберегая,
По-девичьи она пуглива –
И стоит на песке нагая
У запретной черты прилива?

Почему же от счастья больно,
Где граница печали нашей?..
Свей из терна венок застольный –
И спроси у венка и чаши.

"Там, где скрипка – у врат молчанья
И напев уже еле слышен,
Там, где входят июньской ранью
Зерна гибели в завязь вишен,

Там, где слезы свои напрасно
Память ищет, как ветра в поле, –
И вернуть их уже не властна,
Улыбается давней боли,

Там, где в небе, зарей согретом,
Смотрит месяц в лицо рассвету, –
Там лежит между тьмой и светом
Та граница, которой нету".

Ян Твардовский

ЗВЕЗДЫ

Звезды чтоб раньше смеркалось
очи чтоб дольше любилось
слезы чтоб легче дышалось
вера чтоб часом не верить
больше чтобы крепнуть душою
горе чтоб зря не мудрили
а разделили чужое
точка чтоб повести длиться
жизнь чтоб с родными прощаться
плач чтоб утешиться снами
смерть чтоб проверить на прочность
связь между миром и нами.


Тадеуш Гайцы

НА РАССВЕТЕ

Дорога от сердца к сердцу
дольше письма в разлуке.
Но будит нас плач кукушки,
И, сердцем считая звуки,
в тебя, как в дальние дали,
гляжу с последней ступени,
слова твои опоздали,
мои – слететь не успели.

Лисьим огнем я мечен,
и капля стали смертельной
на сердце ляжет печатью,
как малый крестик нательный,
чтоб опаленные руки
раскрылись обетованно
для юности – слишком поздно,
для вечности – слишком рано.

Во мне заблудилось небо,
как в сонной реке закатной,
и облако ткет туманы,
отрезав пути обратно,
и память о самом нежном
вручаю прощальным даром
словам, но таким поспешным,
а может быть – запоздалым.

Дорога от тела к телу
проста, как рука при встрече,
но нас разделяет эхо,
двоит нам сердца и речи,
а дым, приближая небо,
поет, как петух, багряно
о жалости – слишком поздно,
о радости – слишком рано.




Сесар Вальехо

ПАРИЖ, ОКТЯБРЬ 1936

Я здесь единственное, что не возвратится, –
к моей скамейке, к замыслам и бредням,
к поступкам и штанам моим последним
и ко всему, в чем есть моя частица.
Я здесь единственное, что не возвратится.

К Полям ли Елисейским или к Сене
за Лунный сквер уйдет мое рожденье,
простится смерть и больше не вернется,
и в сутолоке, словно в запустенье,
моя людская схожесть обернется
и по одной отпустит свои тени.

А все с моим уходом остается,
чтоб обеспечить алиби, – от пряжки
до шва на башмаке, все без остатка,
и грязь на каблуке, и даже складка
на рукаве застегнутой рубашки.



Фернандо Пессоа

Смерть — поворот дороги,
Кто завернул — незрим.
Снова твой шаг далекий
Слился в одно с моим.

Стерты земные грани.
Смертью не обмануть.
Призрачно расставанье.
Подлинен только путь.

------------------------------------------------------ ---------


Charles Baudelaire. Les phares

Rubens, fleuve d'oubli, jardin de la paresse,
Oreiller de chair fraîche où l'on ne peut aimer,
Mais où la vie afflue et s'agite sans cesse,
Comme l'air dans le ciel et la mer dans la mer;

Léonard de Vinci, miroir profond et sombre,
Où des anges charmants, avec un doux souris
Tout chargé de mystère, apparaissent à l'ombre
Des glaciers et des pins qui ferment leur pays;

Rembrandt, triste hôpital tout rempli de murmures,
Et d'un grand crucifix décoré seulement,
Où la prière en pleurs s'exhale des ordures,
Et d'un rayon d'hiver traversé brusquement;

Michel-Ange, lieu vague où l'on voit des Hercules
Se mêler à des Christs, et se lever tout droits
Des fantômes puissants qui dans les crépuscules
Déchirent leur suaire en étirant leurs doigts;

Colères de boxeur, impudences de faune,
Toi qui sus ramasser la beauté des goujats,
Grand coeur gonflé d'orgueil, homme débile et jaune,
Puget, mélancolique empereur des forçats;

Watteau, ce carnaval où bien des coeurs illustres,
Comme des papillons, errent en flamboyant,
Décors frais et légers éclairés par des lustres
Qui versent la folie à ce bal tournoyant;

Goya, cauchemar plein de choses inconnues,
De foetus qu'on fait cuire au milieu des sabbats,
De vieilles au miroir et d'enfants toutes nues,
Pour tenter les démons ajustant bien leurs bas;

Delacroix, lac de sang hanté des mauvais anges,
Ombragé par un bois de sapins toujours vert,
Où, sous un ciel chagrin, des fanfares étranges
Passent, comme un soupir étouffé de Weber;

Ces malédictions, ces blasphèmes, ces plaintes,
Ces extases, ces cris, ces pleurs, ces Te Deum,
Sont un écho redit par mille labyrinthes;
C'est pour les coeurs mortels un divin opium!

C'est un cri répété par mille sentinelles,
Un ordre renvoyé par mille porte-voix;
C'est un phare allumé sur mille citadelles,
Un appel de chasseurs perdus dans les grands bois!

Car c'est vraiment, Seigneur, le meilleur témoignage
Que nous puissions donner de notre dignité
Que cet ardent sanglot qui roule d'âge en âge
Et vient mourir au bord de votre éternité!


перевод А.М. Гелескула:

Маяки

Рубенс, лень и дремота бездумного тела,
И ни тени души, и любви ни следа,
Но не ведает жизнь ни преград, ни предела,
Словно воздух в лазури и в море вода.

Леонардо, туманное зеркало тайны,
Где врасплох улыбается нам иногда
Тихий ангел, сюда залетевший случайно
Из родной синевы своих сосен и льда.

Рембрандт, этот безвыходный мир божедомки,
Нищета богадельни и крест на стене,
И в загоне, где судьбы и стоны негромки,
Зимний луч, неожиданный в тусклом окне.

Микеланджело, тяжки библейские камни
В основании мрамора, стен и холста,
Правит вера, но призраки водят руками,
Воскрешая Геракла в обличьи Христа.

Зачарованный схваткой и вечной борьбою,
Изнуренный и все же сберегший в душе
Благородное право кулачного боя
Корифей каторжан, меланхолик Пюже.

В мотыльковом азарте блудниц и жуиров,
Безалаберен и одинок, как никто,
Меж турнюров пастушек и буклей сатиров
В маскарадной сумятице грустный Ватто.

Гойя, шабаш вокруг и повсюду на свете,
Где-то выкидыш варят, то чистят штыки,
И карга молодится, а голые дети
На соблазн упырям надевают чулки.

У кровавого озера в небе багровом,
Где лишь ели и тролли мрачат берега,
Краскам Делакруа и твои звероловам
Вторят, Вебер, охотничьи ваши рога.

Это пламя и стон, богохульство и credo,
Становились отравой, как наш алкоголь,
И борцов никогда не венчала победа,
Но в несметных сердцах унимали вы боль.

Вы пароль наш, надежно затверженный стражей,
И для всех заблудившихся в дебрях и снах,
Как зажженный на выступах башен и кряжей
Негасимый огонь, вы спасительный знак,

Что не созданы мы из одной только глины,
И не зря рождены — но для жизни иной,
И, быть может, Господь, искупит наши вины,
Этот огненный плач перед вечной стеной.

------------------------------------------------------ --------------


перевод В. Иванова:

Маяки

Река забвения, сад лени, плоть живая, -
О Рубенс, — страстная подушка бредных нег,
Где кровь, биясь, бежит, бессменно приливая,
Как воздух, как в морях морей подводных бег!

О Винчи, — зеркало, в чьем омуте бездонном
Мерцают ангелы, улыбчиво-нежны,
Лучом безгласных тайн, в затворе, огражденном
Зубцами горных льдов и сумрачной сосны!

Больница скорбная, исполненная стоном, -
Распятье на стене страдальческой тюрьмы, -
Рембрандт!.. Там молятся на гноище зловонном,
Во мгле, пронизанной косым лучом зимы...

О Анджело, — предел, где в сумерках смесились
Гераклы и Христы!.. Там, облик гробовой
Стряхая, сонмы тел подъемлются, вонзились
Перстами цепкими в раздранный саван свой...

Бойцов кулачных злость, сатира позыв дикий, -
Ты, знавший красоту в их зверском мятеже,
О сердце гордое, больной и бледноликий
Царь каторги, скотства и похоти — Пюже!

Ватто, — вихрь легких душ, в забвенье карнавальном
Блуждающих, горя, как мотыльковый рой, -
Зал свежесть светлая, — блеск люстр, — в круженье бальном
Мир, околдованный порхающей игрой!..

На гнусном шабаше то люди или духи
Варят исторгнутых из матери детей?
Твой, Гойа, тот кошмар, — те с зеркалом старухи,
Те сборы девочек нагих на бал чертей!..

Вот крови озеро; его взлюбили бесы,
К нему склонила ель зеленый сон ресниц:
Делакруа!.. Мрачны небесные завесы;
Отгулом меди в них не отзвучал Фрейшиц...

Весь сей экстаз молитв, хвалений и веселий,
Проклятий, ропота, богохулений, слез -
Жив эхом в тысяче глубоких подземелий;
Он сердцу смертного божественный наркоз!

Тысячекратный зов, на сменах повторенный;
Сигнал, рассыпанный из тысячи рожков;
Над тысячью твердынь маяк воспламененный;
Из пущи темной клич потерянных ловцов!

Поистине, Господь, вот за твои созданья
Порука верная от царственных людей:
Сии горящие, немолчные рыданья
Веков, дробящихся у вечности твоей!

------------------------------------------------------ -----------------------


перевод В. Левика:

Маяки

Рубенс, море забвенья, бродилище плоти,
Лени сад, где в безлюбых сплетениях тел,
Как воде в половодье, как бурям в полете,
Буйству жизни никем не поставлен предел.

Леонардо да Винчи, в бескрайности зыбкой
Морок тусклых зеркал, где, сквозь дымку видны,
Серафимы загадочной манят улыбкой
В царство сосен, во льды небывалой страны.

Рембрандт, скорбная, полная стонов больница,
Черный крест, почернелые стены и свод,
И внезапным лучом освещенные лица
Тех, кто молится Небу среди нечистот.

Микеланджело, мир грандиозные видений,
Где с Гераклами в вихре смешались Христы,
Где, восстав из могил, исполинские тени
Простирают сведенные мукой персты.

Похоть фавна и ярость кулачного боя, -
Ты, великое сердце на том рубеже,
Где и в грубом есть образ высокого строя, -
Царь галерников, грустный и желчный Пюже.

Невозвратный мираж пасторального рая,
Карнавал, где раздумий не знает никто,
Где сердца, словно бабочки, вьются, сгорая, -
В блеск безумного бала влюбленный Ватто.

Гойя — дьявольский шабаш, где мерзкие хари
Чей-то выкидыш варят, блудят старики,
Молодятся старухи, и в пьяном угаре
Голой девочке бес надевает чулки.

Крови озеро в сумраке чащи зеленой,
Милый ангелам падшим безрадостный дол, -
Странный мир, где Делакруа исступленный
Звуки Вебера в музыке красок нашел.

Эти вопли титанов, их боль, их усилья,
Богохульства, проклятья, восторги, мольбы -
Дивный опиум духа, дарящий нам крылья,
Перекличка сердец в лабиринтах судьбы.

То пароль, повторяемый цепью дозорных,
То приказ по шеренгам безвестных бойцов,
То сигнальные вспышки на крепостях горных,
Маяки для застигнутых бурей пловцов.

И свидетельства, Боже, нет высшего в мире,
Что достоинство смертного мы отстоим,
Чем прибой, что в веках нарастает все шире,
Разбиваясь об Вечность пред ликом Твоим.

------------------------------------------------------ -----------------------


перевод П. Лыжина:

Маяки

О Рубенс — лени сад, волшебный ключ забвенья,
Где любят, не любя, нагие телеса,
Но где, бушуя, жизнь в порывах исступленья
Как море в море бьет, как воздух в небеса.

Да-Винчи — зеркало, где отразился зыбкий,
Глубокий, смутный мир необычайных снов;
Сонм нежных ангелов с загадочной улыбкой
Средь сосен вековых и синих ледников.

Рембрандт — больницы стон печальный и унылый,
Где лишь Распятие виднеется в углу;
Из грязи там мольбы восходят с дивной силой
И яркий зимний луч пронзает полумглу.

О Микель-Анжело — неясные творенья:
Смешались жутко в них Гераклы и Христы!
Могучие встают из гроба привиденья,
И длинный саван рвут сведенные персты.

Боец неистовый, сатир ли извращенный? -
Ты, возвеличивший оборванную тварь,
Тщедушный человек, но желчный и надменный,
Пюже, о каторжан меланхоличный царь!

Ватто — беспечный мир, где много знаменитых
Сердец, как бабочки, справляют карнавал
Среди блестящих зал, лучами люстр залитых,
Безумье льющие на кружащийся бал.

О Гойя — тяжкий бред! Средь шабаша коптится
Кровавый выкидыш под дикий смех и вой...
Старуха в зеркало загадочно глядится,
И дразнит дьявола детей раздетых рой.

Над озером в крови сонм демонов летает -
Делакруа! Вдали грустит еловый бор.
Под серым небом там плач странных труб летает,
Как бы из Вебера чуть уловимый хор.

Средь тысячи ходов глухого подземелья
Осанна, вопль и стон как отгулы летят,
Проклятье и хвала — божественные зелья,
Что сердце смертного как опиум пьянят.

То стражей тысячной разослан клич сигнальный,
Приказ, протрубленный из тысячи рогов,
То зов охотников затерянный и дальный,
Мерцанье тысячи высоких маяков.

Воистину, Господь, вот знак непреходящий,
Возвышенный залог достоинства людей:
Весь сей надрывный плач, из века в век летящий,
Чтоб смолкнуть у брегов Предвечности Твоей!

------------------------------------------------------ -----------------------


перевод Эллиса:

Маяки

О Рубенс, лени сад, покой реки забвенья!
Ты — изголовие у ложа без страстей,
Но где немолчно жизнь кипит, где все — движенье,
Как в небе ветерок, как море меж морей!

О Винчи, зеркало с неясной глубиною,
Где сонмы ангелов с улыбкой на устах
И тайной на челе витают, где стеною
Воздвиглись горы льдов с лесами на хребтах;

О Рембрандт, грустная, угрюмая больница
С Распятьем посреди, где внятен вздох больных,
Где брезжит зимняя, неверная денница,
Где гимн молитвенный среди проклятий стих!

Анджéло, странный мир: Христы и Геркулесы
Здесь перемешаны; здесь привидений круг,
Лишь мир окутают вечерней тьмы завесы,
Срывая саваны, к нам тянет кисти рук.

Пюже, печальный царь навеки осужденных,
Одевший красотой уродство и позор,
Надменный дух, ланит поблеклость изможденных,
То сладострастный фавн, то яростный боксер;

Ватто! О карнавал, где много знаменитых
Сердец, как бабочки, порхают и горят,
Где блещет шумный вихрь безумий, с люстр излитых,
И где орнаментов расцвел нарядный ряд!

О Гойя, злой кошмар, весь полный тайн бездонных,
Проклятых шабашей, зародышей в котлах,
Старух пред зеркалом, малюток обнаженных,
Где даже демонов волнует страсть и страх;

Делакруа, затон кровавый, где витает
Рой падших Ангелов; чтоб вечно зеленеть,
Там лес тенистых пихт чудесно вырастает;
Там, как у Вебера, звучит глухая медь;

Все эти жалобы, экстазы, взрывы смеха,
Богохуления, Te Deum, реки слез,
То — лабиринтами умноженное эхо,
Блаженный опиум, восторг небесных грез!

То — часового крик, отвсюду повторенный,
Команда рупоров, ответный дружный рев,
Маяк, на тысячах высот воспламененный,
Призыв охотника из глубины лесов!

Творец! вот лучшее от века указанье,
Что в нас святой огонь не может не гореть,
Что наше горькое, безумное рыданье
У брега вечности лишь может замереть!

------------------------------------------------------ ----------
------------------------------------------------------ ----------

Charles Baudelaire. Bohémiens en voyage

La tribu prophétique aux prunelles ardentes
Hier s'est mise en route, emportant ses petits
Sur son dos, ou livrant à leurs fiers appétits
Le trésor toujours prêt des mamelles pendantes.

Les hommes vont à pied sous leurs armes luisantes
Le long des chariots où les leurs sont blottis,
Promenant sur le ciel des yeux appesantis
Par le morne regret des chimères absentes.

Du fond de son réduit sablonneux, le grillon,
Les regardant passer, redouble sa chanson;
Cybèle, qui les aime, augmente ses verdures,

Fait couler le rocher et fleurir le désert
Devant ces voyageurs, pour lesquels est ouvert
L'empire familier des ténèbres futures.



перевод А. М. Гелескула:

Цыгане в пути

Бредут они, провидческое племя,
То большаком, то кое-где тайком,
Несут детей и кормят молоком
Голодное отверженное семя.

Мужчины за кибитками и теми,
Кто прикорнул там, тянутся пешком,
Поблескивает нож за кушаком,
И взгляд тяжел, как жизненное бремя.

Скупой привал и нищенский уклад,
Но вторят песням голоса цикад,
И даже пустошь кажется зеленой,

Когда дивятся чахлые холмы
На табор, этот вечно устремленный
И жгучий взгляд в родное царство тьмы.

------------------------------------------------------ --------------


перевод Вячеслава Иванова:

Цыгане в пути

Вчера клан ведунов с горящими зрачками
Стан тронул кочевой, взяв на спину детей
Иль простерев сосцы отвиснувших грудей
Их властной жадности. Мужья со стариками

Идут, увешаны блестящими клинками,
Вокруг обоза жен, в раздолии степей,
Купая в небе грусть провидящих очей,
Разочарованно бродящих с облаками.

Завидя табор их, из глубины щелей
Цикада знойная скрежещет веселей;
Кибела множит им избыток сочный злака,

Изводит ключ из скал, в песках растит оаз -
Перед скитальцами, чей невозбранно глаз
Читает таинства родной годины Мрака.

------------------------------------------------------ -----------------


перевод В. Микушевича:

Цыгане в пути

У них у всех глаза горят не без причины;
Народец вещий в путь отправился вчера;
Отвислые соски младенцам брать пора
И снова к матерям карабкаться на спины.

Как водится, в пути с ножами все мужчины,
В кибитках прячется от солнца детвора;
Ища химер былых, идущие с утра
Все пристальней глядят в небесные глубины.

Таящийся в песке кузнечик не затих,
Песнь дребезжащую усилил ради них;
Сады среди пустынь являет им Кибела,

Даруя ключ в скале народу своему,
Дабы провидели они родную тьму,
Пока землею Ночь навек не овладела.

------------------------------------------------------ ----------------


перевод И. Северянина:

Цыгане в пути

Вчера опять пророческое племя
Пустилось в путь, забрав своих детей;
У матерей созрел дюшес грудей;
Зрачки горят... (Не знойно ль было семя?..)

Отцы бредут, блестя своим оружьем,
И табором раскинулась семья,
Тяжелыми глазами обоймя
Простор небес с тоскливым равнодушьем.

Всегда при них звучнее песни птиц...
Им божество дает благоволенья:
Там, где они, — пышнее цвет растенья,
Там орошен утеса гордый шпиц.

И, как сады, цветут для них пустыни...
Для них нет тайн, — и счастья нет отныне!..

------------------------------------------------------ -----------


перевод В. Тардова:

Цыгане в пути

Пророческий народ с блестящими зрачками
В путь тронулся вчера, неся детей своих
На спинах иль открыв здоровой жажде их
Сокровища грудей с тяжелыми сосцами.

Мужья идут пешком, блестя воруженьем,
С боков телег, где семьи их сидят,
На небо устремив тупой и долгий взгляд,
Тяжелый от тоски по скрывшимся виденьям.

Из глубины норы сверчок, завидев их,
Свою удвоил песнь. Цибела-мать для них
Льет жизнь щедрей, чтоб скрасить их мытарства;

В песках — творит цветы, из камней — ключ родит
Для этих странников, которым вход открыт
В грядущего таинственное царство.

------------------------------------------------------ ------------


перевод С. Шервинского:

Цыгане в пути

Предсказатель народ с огневыми зрачками
Вчера пустился в путь, увлекая детей
На спине иль кормя из отвислых грудей
Их живой аппетит готовыми дарами.

Мужья идут пешком, сверкая лезвиями,
По сторонам телег, где добро их семей,
Взор по небу влача отягченных очей,
Где тускнеет тоска с бесплодными мечтами.

Из глубины песка приютного сверчок,
Их увидав, резвей свой двигает смычок.
Кибела, их любя, для них пестрит поляны.

Для них течет скала и пустыня цветет,
Для путников, кому путь открытый вперед, -
Грядущей темноты приветливые страны.

------------------------------------------------------ -----------


перевод Эллиса:

Цыгане в пути

Пророческий народ с блестящими зрачками
В путь дальний тронулся, влача своих детей
На спинах, у сосцов отвиснувших грудей,
Питая алчность губ роскошными дарами;

Вслед за кибитками, тяжелыми возами,
Блестя оружием, бредет толпа мужей,
Грустя о призраках первоначальных дней,
Блуждая в небесах усталыми глазами.

Навстречу им сверчок, заслышав шум шагов,
Заводит песнь свою из чащи запыленной;
Кибела стелет им живой ковер цветов,

Струит из скал ручей в пустыне раскаленной,
И тем, чей взор проник во мглу грядущих дней,
Готовит пышный кров средь пыли и камней.

Вечная память погибшим.
Вечная слава героям.



Р. Рождественский


РЕКВИЕМ
Памяти наших отцов и старших братьев, памяти вечно молодых солдат и офицеров Советской Армии, павших на фронтах Великой Отечественной войны.



1

Вечная слава героям!
Вечная слава!
Вечная слава!
Вечная слава героям!
Слава героям!
Слава!!

...Но зачем она им, эта слава,— мертвым?
Для чего она им, эта слава,— павшим?
Все живое — спасшим.
Себя — не спасшим.
Для чего она им, эта слава,— мертвым?..

Если молнии в тучах заплещутся жарко,
и огромное небо от грома оглохнет,
если крикнут все люди земного шара,—
ни один из погибших даже не вздрогнет.
Знаю: солнце в пустые глазницы не брызнет!
Знаю: песня тяжелых могил не откроет!
Но от имени сердца, от имени жизни, повторяю!
Вечная Слава Героям!..
И бессмертные гимны, прощальные гимны
над бессонной планетой плывут величаво...
Пусть не все герои,— те, кто погибли,—
павшим вечная слава!
Вечная слава!!

Вспомним всех поименно,
горем вспомним своим...
Это нужно — не мертвым!
Это надо — живым!
Вспомним гордо и прямо погибших в борьбе...
Есть великое право: забывать о себе!
Есть высокое право: пожелать и посметь!..
Стала вечною славой мгновенная смерть!

2

Разве погибнуть ты нам завещала, Родина?
Жизнь обещала, любовь обещала, Родина.
Разве для смерти рождаются дети, Родина?
Разве хотела ты нашей смерти, Родина?

Пламя ударило в небо!— ты помнишь, Родина?
Тихо сказала: «Вставайте на помощь...» Родина.
Славы никто у тебя не выпрашивал, Родина.
Просто был выбор у каждого: я или Родина.

Самое лучшее и дорогое — Родина.
Горе твое — это наше горе, Родина.
Правда твоя — это наша правда, Родина.
Слава твоя — это наша слава, Родина!

3

Плескалось багровое знамя, горели багровые звезды,
слепая пурга накрывала багровый от крови закат,
и слышалась поступь дивизий,
великая поступь дивизий,
железная поступь дивизий,
точная поступь солдат!
Навстречу раскатам ревущего грома
мы в бой поднимались светло и сурово.
На наших знаменах начертано слово:
Победа!
Победа!!
Во имя Отчизны — победа!
Во имя живущих — победа!
Во имя грядущих — победа!
Войну мы должны сокрушить.
И не было гордости выше,
и не было доблести выше —
ведь кроме желания выжить
есть еще мужество жить!
Навстречу раскатам ревущего грома
мы в бой поднимались светло и сурово.
На наших знаменах начертано слово
Победа!
Победа!!

4

Черный камень,
черный камень,
что ж молчишь ты,
черный камень?

Разве ты хотел такого?
Разве ты мечтал когда-то
стать надгробьем для могилы
Неизвестного солдата?
Черный камень.
Что ж молчишь ты,
черный камень?..

Мы в горах тебя искали.
Скалы тяжкие дробили.
Поезда в ночах трубили.
Мастера в ночах не спали,
чтобы умными руками
чтобы собственною кровью
превратить обычный камень
в молчаливое надгробье...

Разве камни виноваты
в том, что где-то под землею
слишком долго спят солдаты?
Безымянные солдаты.
Неизвестные солдаты...

А над ними травы сохнут,
А над ними звезды меркнут.
А над ними кружит беркут
и качается подсолнух.
И стоят над ними сосны.
И пора приходит снегу.
И оранжевое солнце разливается по небу.
Время движется над ними...

Но когда-то, но когда-то кто-то в мире помнил имя
Неизвестного солдата!
Ведь еще до самой смерти он имел друзей немало.
Ведь еще живет на свете очень старенькая мама.
А еще была невеста.
Где она теперь — невеста?..
Умирал солдат — известным.
Умер — Неизвестным.

5

Ой, зачем ты, солнце красное,
все уходишь — не прощаешься?
Ой, зачем с войны безрадостной,
сын, не возвращаешься?
Из беды тебя я выручу,
прилечу орлицей быстрою...
Отзовись, моя кровиночка!
Маленький.
Единственный...

Белый свет не мил.
Изболелась я.
Возвратись, моя надежда!
Зернышко мое,
Зорюшка моя.
Горюшко мое,—
где ж ты?
Не могу найти дороженьки,
чтоб заплакать над могилою...
Не хочу я ничегошеньки —
только сына милого.
За лесами моя ластынька!
За горами — за громадами...
Если выплаканы глазыньки —
сердцем плачут матери.
Белый свет не мил.
Изболелась я.
Возвратись, моя надежда!
Зернышко мое,
Зорюшка моя.
Горюшко мое,— где ж ты?

6

Когда ты, грядущее? Скоро ли?
В ответ на какую боль?..

Ты видишь: самые гордые вышли на встречу с тобой.
Грозишь частоколами надолб.
Пугаешь угластыми кручами...
Но мы поднимем себя по канатам,
из собственных нервов скрученных!
Вырастем.
Стерпим любые смешки.
И станем больше богов!..
И будут дети лепить снежки из кучевых облаков.

7

Это песня о солнечном свете,
это песня о солнце в груди.
Это песня о юной планете,
у которой все впереди!
Именем солнца, именем Родины клятву даем.
Именем жизни клянемся павшим героям:
то, что отцы не допели,— мы допоем!
То, что отцы не построили,— мы построим!

Устремленные к солнцу побеги,
вам до синих высот вырастать.
Мы — рожденные песней победы —
начинаем жить и мечтать!
Именем солнца, именем Родины клятву даем.
Именем жизни клянемся павшим героям:
то, что отцы не допели,— мы допоем!
То, что отцы не построили,— мы построим!

Торопитесь, веселые весны!
Мы погибшим на смену пришли.
Не гордитесь, далекие звезды,—
ожидайте гостей с Земли!
Именем солнца, именем Родины клятву даем.
Именем жизни клянемся павшим героям:
то, что отцы не допели,— мы допоем!
То, что отцы не построили,— мы построим!

8

Слушайте!
Это мы говорим. Мертвые. Мы.
Слушайте!
Это мы говорим. Оттуда. Из тьмы.
Слушайте!
Распахните глаза.
Слушайте до конца.
Это мы говорим, мертвые.
Стучимся
в ваши
сердца...

Не пугайтесь!
Однажды мы вас потревожим во сне.
Над полями свои голоса пронесем в тишине.
Мы забыли, как пахнут цветы.
Как шумят тополя.
Мы и землю забыли.
Какой она стала, земля?
Как там птицы? Поют на земле без нас?
Как черешни? Цветут на земле без нас?
Как светлеет река?
И летят облака над нами?
Без нас.

Мы забыли траву. Мы забыли деревья давно.
Нам шагать по земле не дано.
Никогда не дано!
Никого не разбудит оркестра печальная медь...
Только самое страшное,—
даже страшнее, чем смерть:
знать, что птицы поют на земле
без нас!
Что черешни цветут на земле
без нас!
Что светлеет река.
И летят облака над нами.
Без нас.

Продолжается жизнь.
И опять начинается день.
Продолжается жизнь.
Приближается время дождей.
Нарастающий ветер колышет большие хлеба.
Это — ваша судьба.
Это — общая наша судьба...
Так же птицы поют на земле
без нас.
И черешни цветут на земле
без нас.
И светлеет река.
И летят облака над нами.
Без нас...

9

Я не смогу.
Я не умру...

Если умру — стану травой.
Стану листвой.
Дымом костра.
Вешней землей.
Ранней звездой.

Стану волной, пенной волной!
Сердце свое вдаль унесу.
Стану росой, первой грозой,
смехом детей, эхом в лесу...
Будут в степях травы шуметь.
Будет стучать в берег волна...

Только б допеть!
Только б успеть!
Только б испить чашу до дна!
Только б в ночи пела труба!

Только б в полях зрели хлеба!..
Дай мне ясной жизни, судьба!
Дай мне гордой смерти, судьба!

10

Помните!
Через века, через года,— помните!
О тех, кто уже не придет никогда,— помните!

Не плачьте!
В горле сдержите стоны, горькие стоны.
Памяти
павших
будьте
достойны!
Вечно
достойны!

Хлебом и песней,
Мечтой и стихами,
жизнью просторной,
каждой секундой,
каждым дыханьем
будьте достойны!

Люди! Покуда сердца стучатся,— помните!
Какою ценой завоевано счастье,—
пожалуйста, помните!

Песню свою отправляя в полет,— помните!
О тех, кто уже никогда не споет,— помните!

Детям своим расскажите о них, чтоб запомнили!
Детям детей расскажите о них, чтобы тоже запомнили!
Во все времена бессмертной Земли помните!
К мерцающим звездам ведя корабли,—
о погибших помните!

Встречайте трепетную весну, люди Земли.
Убейте войну, прокляните войну, люди Земли!

Мечту пронесите через года и жизнью наполните!..
Но о тех, кто уже не придет
никогда,—
заклинаю,— помните!