Тусклое сияние Луны, изливаясь меж деревьев, превращалось в лоскутное одеяло света и тени. Я двигалась по глушащему мои шаги лесному ковру из сосновых иголок. Мина шагала не настолько беззвучно, как я. Под её ногами иголки шуршали и шелестели.

Я не нуждалась в звуках, чтобы её выслеживать. Со свежим ночным ветром доносилась смесь из благоухания лаванды, нашего общего возлюбленного и её крови.

Пока Мина вела меня по лабиринту леса, мои зубы удлинились и заострились. Когда у меня инстинктивно пробудилось ночное зрение, тьма прояснилась. Вскоре мои бледные конечности и воздушное платье обратились туманом. Я плыла вслед за Миной и замерла, лишь когда она добралась до маленькой прогалины.

Жизнь, пусть и осквернённая кровью нашего возлюбленного, всё ещё оставалась в хрупкой фигурке Мины. Не знаю, отчего мой возлюбленный до сих пор не обратил её. Он — Хозяин Ночи, правая рука Князя Тьмы, а вовсе не раб любовной страсти. Ни в одном уголке его сердца не было ни капли любви к ней.

Или ко мне.

Он предостерёг, чтобы я держалась от Мины подальше. Сказал, что она предназначена ему. Что же делало её такой особенной? Может, дело в крови?

Я попробую её на вкус.

Моя дичь добралась до прогалины и там остановилась. Я укрылась за стволом вяза и с этой удобной позиции следила за ней. Мина стояла спиною ко мне.
Что-то вскрикнуло в ночном воздухе над нами. Посмотрев вверх, я уловила серебряный взблеск среди древесных верхушек. Затем он пропал.

Приняв плотскую форму, я выскочила из-за дерева. Когда я пересекала прогалину, поступь моя была подобна поступи привидения.

Никто, ни человек, ни даже полукровка, не ощутили бы моего присутствия. Мина лучилась теплом, её кровь кипела.

Ещё шаг и я смогу насладиться этим сладостным напором.

Прежде, чем я успела шагнуть, она выгнулась назад. Когда она опрокинулась, то её перевёрнутый взор упал на меня.

Я замерла.

При моём виде её губы приоткрылись. Мой рот наполнился слюной, когда я заметила страх в глазах Мины.

Она испустила странный пронзительный крик.

Я глянула вверх слишком поздно.

Из-за деревьев вылетел сокол и промчался над телом Мины. Сверкнули серебряные кончики когтей. Они полоснули по моему лицу. Плоть рассеклась и закапала холодная кровь. Теперь раздался уже мой собственный крик.

Я рухнула наземь.

Послышались удаляющиеся шаги.

Вот уже несколько часов я стою на четвереньках. Треклятая птица вырвала мне нос и глаза. Но они всё-таки исцеляются. Ветер доносит запах Мины.

И на небе разгорается жёлтое зарево.

Давным-давно, в далёкой и необъятной стране, жила-была ведьма, которую звали Баба-Яга. Иногда она была очень мудрой, иногда очень лиходейской и всегда настолько отвратной, что при виде её мулы валились с копыт. Обитала она по большей части в своей избушке в лесной глуши. Время от времени эта ведьма ныряла в Подземье, так легко, словно земля обращалась в море, а море — в воздух: вниз, в Подлесное Царство.

Одним утром, когда ведьма прохлаждалась в Подземье, она на все корки честила свою избушку, которая всё крутилась и крутилась на курьих ножках, не останавливаясь. Баба-Яга, вышедшая, чтобы отыскать на завтрак какой-нибудь лакомый кусочек, не смогла войти домой. Её избушка стояла на курьих ножках, чтобы те, кто пройдёт мимо, дивились и страшились. Куда ни глянь, не было никого, кроме Бабы-Яги, раскипятившейся, словно котелок с похлёбкой, и всё-таки домик так и стоял на месте, в зеленоватом, словно подводном, свете Подземья, кружась и качаясь на огромных костлявых лапах, и озираясь вокруг, будто полоумная курица, следящая за облетающим вокруг неё жуком.

— Стой! — гневно вопила Баба-Яга. — Стой сейчас же! — Потом она постаралась сделать голос поумильнее и произнесла те слова, что следует сказать, если ты вдруг наткнёшься в лесу на её домик и окажешься достаточно отважным, отчаянным или дурным, чтобы пожелать войти: — Избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом. — Но избушка, как видно, растерявшись от окружающего её со всех сторон леса, всё кружилась и кружилась. Баба-Яга костерила её до хрипоты и махала передником, будто и вправду на курицу. — Ужо тебе, дурная изба! — ярилась она, потому что до сих пор ещё не завтракала и даже чаю не попила. А затем, будто только этого и не хватало, небесный свод на миг разверзся, и швырнул в неё чем-то большим и тёмным, промахнувшись всего на несколько дюймов.

Баба-Яга изумилась настолько, что у неё с носа отвалилось несколько бородавок. Моргая и нашаривая в переднике очки, она уставилась вниз, на то, что свалилось с небес.

У её ног лежал юноша. Чёрные волосы и ресницы; облачён в чёрный балахон, весь усеянный маленькими зеркальными осколками, звёздной пылью и кошачьей шерстью. Юноша выглядел мёртвым, но, на глазах у ведьмы, его бледное лицо немного порозовело. Он раскрыл глаза.

Юноша возопил благим матом, ибо от Бабы-Яги в её лучшей форме даже оконные стёкла трескались и выпадали из рам. Баба-Яга приподняла ногу и отвесила пинок огромной куриной лапе, которая собиралась на него наступить и он завопил опять. Затем паренёк вновь набрал в лёгкие воздуха. Он откатился и съёжился, с трепетом уставившись на ведьму.

Потом он хорошенько присмотрелся к избушке. — О, — выдохнул юноша, — так ты Баба-Яга. — Он ощупал себя: шею, берцовую кость. — Значит, я ещё живой?

— Ненадолго, — мрачно заметила Баба-Яга. — Ты меня едва не расплющил. — Тогда юноша замолчал, укутавшись в балахон и опасливо поглядывая на ведьму. «Если ты не съешь ужин, — стращали в мире наверху матери своих детей, — то тебя самого Баба-Яга съест». Он таких угроз не пугался и всегда скармливал горох собаке. И, смотри-ка, вот она — обещанная расплата за тысячи несъеденных горошин. Зелёные линзы очков Бабы-Яги блестели на него мушиными глазами. Он понурился.

— Ну, хорошо, — произнёс паренёк. — Если меня не убьёшь ты, так это сделает мой отец. Я только что разнёс вдребезги весь его дом.

У Бабы-Яги очки свалились с носа. Она ворчливо поинтересовалась: — Он, что, тоже кружился?

— Нет. Он просто стоял на месте, дом как дом, со всякой там посудой в буфете, проросшей картошкой в мусорном ведре, пушистыми пыльными комочками под кроватью, со всем, что обычно бывает в домах…

— Ха!

— А я просто… чуточку поэкспериментировал, добавил немножко волшебства в котёл. Баба-Яга, клянусь, я в точности делал, как сказано в Книге, только вот драконий корень у нас закончился, так что вместо него я бросил немножко корня мандрагоры... Я думал, это станет неплохой заменой, но… — Он вспомнил и вытаращил чёрные глаза. — Ни с того, ни с сего вверх потащило кирпичи, доски и меня, и вот я... вот я... А где я вообще?

— Подземье.

— Вот как? — беззвучно прошептал он. — Далеко же меня закинуло. Зачем, — растерянно добавил он позже: — твой домик так делает?

— Понятия не имею.

— Ладно, но разве это не мешает тебе войти в дверь?

— Да.

— Ладно, но зачем ты это допускаешь... Когда ты вот так скалишь зубы, это значит, ты злишься?

Баба-Яга заверещала, как целая сотня кипящих чайников. Голова юноши скрылась в балахоне. Избушка всё кружилась и кружилась.

Ведьма перевела дух. Ей стало немного полегче и теперь можно было уделить внимание спрятавшейся голове чародеева сына. Она ждала. В деревьях вздыхал ветерок, наполненный бледными оттенками и тихими голосами. Откуда-то до Бабы-Яги доносился запах роз, быть может, из мечтаний кого-то, задумавшегося о Подлесье. Из ворота чёрного балахона медленно, с черепашьей скоростью, показалась голова. Юноша снова побледнел от тревоги, но его глаза сверкали хорошо известным отчаянным блеском.

— Баба-Яга, ты должна мне помочь. А я помогу тебе.

Она фыркнула. — Чем это? Разнесёшь и мой дом?

— Нет. Умоляю. Ты своенравная и ужасная, но ведаешь многое. Ты можешь мне помочь. Тут, внизу, границы законов размыты и одно перетекает в другое. Сны становятся явью; а сказанное здесь слово воплощается в мире наверху. Если бы ты просто вернула всё назад, хотя бы на несколько минут, вернула в миг перед тем, как я потянулся за мандрагорой — перед тем, как я разрушил отцовский дом — если бы он просто снова стал целым и невредимым…

— Вздор, — резко оборвала его Баба-Яга. — Ты опять всё это разнёс бы.

— Да как же?

— Да и вдобавок, кем ты меня считаешь? У меня не выходит даже свою избушку остановить, чтобы она не крутилась, а ты требуешь, чтобы я прокрутила назад весь мир.

Он вздохнул. — Так что же мне делать? Баба-Яга, я люблю отца и очень жалею, что взорвал его дом. Неужели ничего нельзя сделать? Я ведь просто… Всё пропало. Все его волшебные книги, все его обожаемые бесценные кувшинчики и скляночки, зелья и эликсиры, драконий зуб, великаний ноготь, бивень нарвала... даже его пятисотлетний котел разлетелся вдребезги. Не говоря уж про посуду, кровати, его любимое кресло и котов — если я приземлился тут, то они, наверное, улетели прямиком в Китай. Баба-Яга, я знаю, что он меня любит, но на его месте я бы превратил меня в жабу на пару месяцев или что-то в этом духе... Может, мне просто сбежать и податься в матросы. Ну пожалуйста?

У Бабы-Яги на миг закружилась голова, как будто весь этот бубнёж так и носился вокруг неё. Она проворчала: — Что ты вообще способен сделать? Мне без надобности, чтобы мою печку и кухонные полотенца сдуло аж в Китай.

— Обещаю, обещаю... — паренёк поднялся на ноги и застыл, хлопая глазами на избушку, неустойчиво кружащуюся на курьих ножках посреди безмолвного, иссиня-чёрного леса. Зрелище было неслыханное, такое, о котором он мог бы рассказывать своим детям и внукам, если, конечно, удастся до них дожить. «Когда я был ещё юнцом, то умудрился вывалиться из мира, вниз и вниз, до самого Подземья, где повстречал великую ведьму Бабу-Ягу. Она нуждалась в помощи и лишь я был способен ей помочь...»

— Избушка, — окликнул он. — Избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом».

Избушка повернулась к нему передом, уселась, словно курица на яйцо, распахнула дверь и неподвижно замерла.

Баба Яга раскрыла и опять закрыла рот, раскрыла и опять закрыла, на миг уподобившись самой уродливой рыбе на свете. — Как ты... как ты...

Юноша пожал плечами. — В сказках это всегда срабатывало.

Баба Яга захлопнула рот. Она вновь напялила очки и одарила юношу, а потом и избушку ледяным, ослепительно-зелёным взором. Без единого слова она прошагала в свой домик и захлопнула дверь.

— Баба-Яга! — застонал юноша. — Умоляю!

Тут по лесу раскатился ужасающий грохот. Это было словно гром; это было словно землетрясение; это был голос, настолько громкий, что трава полегла и посерела, как от ветра. Юношу, в раздуваемом и рвущемся во все стороны сразу балахоне, как листок сдуло и прижало к стене избушки.

— Иоганн! — воззвал этот голос. — Иоганн!

Паренёк пискнул.

Ветер утих. Из-за двери, словно кукушка из часов, высунулась голова Бабы-Яги. — А ТЕПЕРЬ ЧТО?

Парень опять затрясся, его лицо побелело, как снег, от этого ужасающего зова. — Мой отец.

Баба-Яга из-под линз прищурилась Вверх. Она едко и решительно хмыкнула, и сняла очки. Потом сняла передник. Опять скрылась в избушке. Когда она показалась снова, то выехала в ступе и с помелом.

Глаза у юноши полезли на лоб. Избушка Бабы-Яги, медленно кружащаяся на курьих ножках в лесу, представляла собой поистине изумительное зрелище. Но от Бабы-Яги, мчащейся по воздуху в миске, где она обычно растирала чеснок, яростно подхлёстывая ту по бокам помелом, словно это была лошадь, у юного чародея голова так пошла кругом, что он даже не мог уразуметь — то ли это ступа сильно выросла, то ли Баба Яга внезапно уменьшилась.

— Лезь! — выкрикнула она, выставив рукоятку метлы над бортом. Он ухватился; ведьма затащила его наверх, стряхнула на дно миски и завопила на ступу: «Гиии-ха!»

Они понеслись, что есть мочи.

Путешествие было полно чудес. Ступа мчалась так быстро, что за ней в воздухе тянулись полосы, которые юноша сметал помелом прочь, словно облака. Всякий раз, разметая полосу, он замечал далеко внизу какое-то диво, будто ещё одну часть изукрашенного гобелена Подлесья. Он видел, как двенадцать белых лебедей опустились на скалу посреди мрачного моря и превратились в принцев. Он видел старика, стоящего на утёсе и беседующего с огромной камбалой, увенчанной короной. Он видел двоих заплутавших в лесу детей, голодно уставившихся на сладкий пряничный домик какой-то другой ведьмы. Он видел принцессу в высокой башне, которая расплетала волосы и свободно их распускала, так что они золотой рекой стекали вниз по стене, до самой земли, где её возлюбленный ухватился за них. Он видел огромный безмолвный дворец окружённый колючками, толстыми, как мужское запястье и острыми, как кинжалы, и увидел королевича, что неспешно подъезжал к этому дворцу. Он видел розовые сады и густые мрачные чащобы, где таились красные драконы. Он видел хрустальных колибри среди деревьев с жемчужной и серебряной листвой. Он видел тайные уединённые башни, высящиеся посреди чудных озёр или на вершинах горных пиков. Очарованный, он шептал, пока каждый взмах помела полнил его взор чудесами: — Здесь волшебства больше, чем во всех отцовских книгах... я могу остаться тут... наверное, я останусь тут... я останусь… — Он заметил маленький пруд, где плавала золотая, будто солнце, рыбка, что говорила один раз в сто лет. Она всплыла на поверхность, когда он пролетал мимо. Глаза рыбки сверкали голубым пламенем; её рот полнился изысканными пузырьками, будто бесценная сокровищница слов. Она выплыла на поверхность и подпрыгнула в воздух. Она промолвила…

— Иоганн!

Ступа закачалась в воздухе, словно лодка на волнах. Юноша вновь осел на пол. Баба-Яга сварливо ответила в небеса: — Перестань завывать, идёт он, идёт.

— Баба-Яга, — зашептал юный чародей. — Баба-Яга. — Всё ещё распластавшись на дне ступы, он ухватился за ведьмин подол. — Куда ты меня везёшь?

— Домой.

— Я же остановил… — прошептал он севшим голосом. — Я остановил твою избушку. Я тебе помог.

— И вправду, — отвечала ведьма. — И вправду, ты её остановил. Но я — Баба-Яга и никто не знает, что я сделаю через мгновенье.

Больше она не проронила ни слова. Юноша понурился, даже не глянув вниз, на Жар-птицу с красным клювом и алмазными глазами, что таскала золотые яблоки из царского сада. Он вздохнул. Потом вздохнул ещё раз. Затем через силу проговорил: — Что ж, ладно, думаю, я смогу выкинуть всё это из головы и несколько месяцев побыть жабой. Я этого вполне заслуживаю. Вдобавок, если сбежать, отец будет тосковать по мне. — Тогда юноша поднялся и простёр руки к туманно-синему небу этого мира внутри Мира. — Отец! Это я! Я иду назад. Я иду...

Баба-Яга проворно обернулась назад. Она ловко стукнула юного чародея помелом по голове. Его глаза закатились. Пока он шатался, ведьма ухватила его, подхватила и вышвырнула за борт ступы. Но вместо падения вниз, он падал вверх, вверх, в опалово переливающиеся небеса, пока Верх не стал Низом под ногами обитателей мира Наверху.

— Ну и скатертью дорога, — проворчала Баба-Яга. Но придержала ступу, чтобы послушать.

— Ой, — простонал юный чародей. — Моя голова.

— Иоганн! Ты жив!

— Едва-едва. Эта старая ведьма, Баба-Яга, треснула меня помелом по голове...

— Тссс, Ничего не говори. Отдыхай.

— Отец, это ты? И я правда тут?

— Да, да, сынок…

— Прости, что я разнёс твой дом.

— Дом-шмом, ты чуть себе голову не разнёс, дурной мальчишка, сколько раз я тебе говорил...

— Это всё корень мандрагоры.

— Знаю. Я ведь тебе всё твердил и твердил...

— Так это моя кровать? Дом всё-таки устоял? Отец, твой котёл, коты, картины на стене...

— Всё в порядке, кроме твоей головы.

— Но я не… А как же я… Отец, меня унесло прямиком в Подлесье… Я увидел, как избушка Бабы-Яги крутится и крутится на месте, и помог её остановить, и она прокатила меня в ступе с помелом... Я видел такие диковины, такое волшебство, такую чудесную страну… Когда-нибудь я отыщу путь назад...

— Хватит рассказывать. Спи.

— А потом она безо всякой причины стукнула меня, это после того, как я ей помог и отправила меня назад, сюда… Знаешь, что она носит зелёные очки?

— Она их не носит!

— Нет, носит.

— Тебе это приснилось.

— Мне приснилось? В самом деле, приснилось? Или мне сейчас снится, что этот дом цел и невредим, а ты не сердишься... Какой из этих снов истинный?

— От тебя у меня голова кругом идёт.

— У меня тоже.

Голоса затихли. Баба-Яга ухмыльнулась и три пролетавших мимо вороны свалились наземь без чувств. Она побарабанила помелом по ступе и отчалила обратно, к своей кухне.

https://fantlab.ru/work127669

Полиция дышала в затылок. Джонни-Пришивальщик залёг на дно. Агенты ФБР удостоили его смертельно опасным титулом «Враг общества номер один». Джонни находился где-то в самом низу списка, но фэбээровцы канзасским ураганом вымели все имена выше него.

Джонни-Пришивальщик был этаким вольным стрелком — профессиональным убийцей. Расценки у него менялись, в зависимости от задачи. Джонни убивал, потому что любил это дело. Он ловил кайф от вида дёргающегося тела, когда всаживал в него пулю. Самое меньшее, что ему платили — это сотня за гангстера, но однажды он прокутил тридцать штук, полученные за то, что замочил вымогателя из профсоюза.

Иногда он применял «томми», но обычно пользовался пушкой. Руки у Джонни были короткими и он прятал автоматический пистолет в кармане куртки, где всегда держал свободную руку. У револьвера реже бывают осечки и точность стрельбы лучше автоматики, но по размеру он больше. Его нельзя так же быстро выхватить или так же быстро выстрелить. Ты на шаг опережаешь копов и ищеек с их тяжёлыми служебными револьверами.

Джонни-Пришивальщик получил такое прозвище по уйме причин. Во-первых, лицо у него имело землистый цвет. Пальцы у Джонни были тонкие и проворные. Ростом он около пяти футов девяти дюймов, рот прямой, глаза бледно-зелёные и абсолютно бесчувственное выражение. Сперва угрюмый юмор преступного мира окрестил его Джонни-Гасильщиком. Это произошло потому, что Джонни дырявил людей насквозь. Но Джонни когда-то немного «гасился» в карцере и не любил, когда ему об этом напоминали.

Как-то раз Фрэнк Марсуэло погорячился, назвав его в глаза Джонни-Гасильщиком. Через пару ночей Фрэнки переехал в морг. Криминальный мир намёк уловил и наградил его новым титулом — потому что в похоронном бюро приходилось немало пришивать и зашивать, чтобы Фрэнки и прочих жертв Джонни удалось бы опознать.

Большим боссом Джонни не был, но агенты ФБР всё равно за ним гонялись. Джонни уже некоторое время понимал, что полиция на хвосте. Последние две недели он отсиживался в квартире Мирты на Джейн-стрит. Как правило, Джонни не переселялся к подружкам, но Мирту он подцепил недавно и думал, что фэбээровцы до неё пока ещё не доберутся.

Одним утром газеты гордо известили, что Ника Морани одновременно настигли агент ФБР, семь пуль и билет в один конец на тот свет. Это поставило Джонни на вершину списка, а там Джонни находиться не желал. Это его пугало и тревожило.

Он вспомнил о других убежищах. Следовало двигаться дальше, чтобы действовать на опережение. Пока Мирты не было, Джонни поскорей смылся. Он вышел на тротуар и оглядел улицу. Всего лишь обычный сброд. Он направился к такси.

Но тут дворник окликнул: — Постой, Джонни, — и его рука полезла под левую подмышку. Убийце потребовалось гораздо меньше секунды, чтобы дотянуться до своей пушки. Пистолет взметнулся вверх, выстрелив сквозь карман куртки.

Следующее, что осознал Джонни — он валяется на тротуаре, правое плечо и рука онемели, и по ним расползается красное пятно.

Агент ФБР не пытался во что бы то ни стало прикончить вооружённого преступника. В голове у Джонни крылась информация о паре десятков убийств. Однако он потерял немало крови и его отвезли в больницу, прооперировали и провели переливание крови. Потом Джонни упрятали в психиатрический изолятор с усиленной охраной.

Когда он смог говорить, то не стал этого делать. Через три дня Джонни выздоровел достаточно, чтобы двигаться. Его планировали увезти оттуда. Время от времени, когда охранник отходил подальше, Джонни удавалось поговорить с интерном. Интернам платили скудновато. У Джонни ещё оставалась парочка тузов про запас. В каждой его туфле, между каблуком и подошвой, была упрятана штука долларов. Его одежда висела в шкафчике, куда интерн имел доступ.

Джонни решил, что, если выберется отсюда, то никогда больше не доверится пушке в кармане. Он отлично помнил, как фэбээровец выхватил свой револьвер из наплечной кобуры с такой скоростью, что по-любому успел бы пристрелить Джонни.

Той же ночью он сбежал. Джонни уже мог ходить и охранник не возражал, если он подходил к окну. Оно было закрыто решёткой, так что какая разница, даже если бы Джонни высунул руки на столь желанную свободу. Прямо над окном на бечёвке, привязанной к одному из стропил, висел револьвер. Когда Джонни обернулся, в руке у него была пушка.

Одежда охранника оказалась ему не по размеру, но всё равно сгодилась. Разумеется, его заметили. Прежде, чем Джонни добрался до выхода на улицу, объявили тревогу. Хирурги ночной смены довольно легкомысленно обращаются со своими машинами. Они оставляют ключ зажигания прямо в замке. Выехать поскорее иногда значит выжить. Джонни обогнал патрульные машины менее, чем на минуту и растворился в дорожном движении.

Они будут прочёсывать города, где он всегда залегал. Джонни избегал городов. Он отрастил усы. Он изящно одевался, но всё равно ходил с опаской. Глаза у Джонни были зоркие, но теперь он носил простые очки. Он пересёк весь континент. Там был городок, в предгорьях Сьерры, дальше Сан-Франциско.

Местные оказались народом странным и замкнутым. Они не доверяли друг другу и не выносили никого из гостиничных постояльцев. В городе не было санатория, но, из-за здорового климата отели полнились страждущими, поправляющимися от всяческих дыхательных заболеваний.

Укрытие получилось просто шикарное. Новые лица оставались незамеченными, потому что незнакомцы всё время приезжали и уезжали. У Джонни был настолько землистый цвет лица, что его действительно принимали за того, кем он прикидывался.

Опасаясь преследования, Джонни залёг на неделю. Он часами тренировался выхватывать из подмышечной кобуры револьвер, пока не наловчился вытаскивать пушку легче, чем когда таскал её в кармане.

Когда он решил, что так свихнётся, то предпринял осторожные вылазки. В двух милях от города Джонни обнаружил заброшенный затопленный карьер. Громадный кратер в милю диаметром до самого лавового основания заполняла вода. Это было глухое местечко и там Джонни-Пришивальщик мог упражняться в стрельбе. Он убедился, что по умению обставит любого фэбээровца.

Он просматривал газеты, но в полицейских сводках про него не говорилось ни слова. Невозможно было определить, сколько они узнали, где искали и как плотно шли по его следу.

Потом, в один день, Джонни спускался к яме, как вдруг золотоискатель, которого он встречал там прежде и с которым пару раз беседовал, произнёс: — Джонни-Пришивальщик, ты арестован…

Больше Джонни ничего не расслышал. Размышлять, что, да почему, он не стал. С первого же слова он действовал безотчётно. Он дёрнулся за своей пушкой. Потом его отвезли в морг, а «Врагом общества номер один» стал кто-то другой.

— Вот чего не понимаю, — заметил агент ФБР, — почему он схватился за карман, хотя револьвер был в подмышечной кобуре…

Перевод: BertranD , 2024

Пока ночь ужасов становится всё ближе, Бетти-Джейн Левин, обозреватель «Лос-Анджелес Таймс» попросила нескольких наших авторов измыслить истории с самой, что ни на есть, леденящей душу начальной строкой: «Ночь была мрачной и ненастной»…

Закройте окна, заприте двери и выключите «Шоу Джерри Спрингера»*. Эти истории гораздо необычнее.

* Шоу Джерри Спрингера — американская телевизионная передача в формате ток-шоу. Шоу выходит в формате стиля «трэш» («помойка»), так как его участники и целевая аудитория в основном занимают низкие социальные ниши. Затрагивает различные темы: супружеская измена, гомосексуальность, трансгендерность, различные сексуальные девиации, психические расстройства и т. д.

Очередное произведение о докторе Эстерхази, с добавочным бонусом перед оным (произведением, а не доктором).

Благодарю за помощь в вычитке count Yorga и ааа иии.

Мандрагоры попадаются на страницах книг Дэвидсона тут и там, от тщательно связываемой мандрагоры, которую пользуется Вергилий, чтобы отыскать попутный ветер в морском путешествии на Кипр в «Фениксе и Зеркале», до исчерпывающего эссе «Кто делал мандрагоры?» в «Неисторических приключениях». Дальше последуют некоторые примечания, относительно этого необыкновенного растения.

Поскольку феномен интуитивной прозорливости сам по себе интересовал Аврама Дэвидсона, то я включаю сюда отрывок из статьи, которую обнаружил при работе за письменным столом, когда впервые читал «Неисторические приключения» (вскоре после смерти Дэвидсона в мае 1993).

Из книги И .Н. Хлопина*, «Зороастризм: место и время его зарождения»[Zoroastrianism : Location and Time of Its Origins], «Iranica Antiqua» 27 (1992), стр. 104-105:

Неотъемлемой частью любой религиозной церемонии древних иранцев являлся напиток, приготовленный из сока растения хаомы [...]

Однако, такое растение действительно существовало и в Авесте даётся подлинное его описание, хотя и не на языке современной ботаники. Это растение существует до сих пор и его можно обнаружить в областях, которые в древности населяли иранцы или, если сказать точнее, арии и туранцы. К настоящему времени оно стало очень редким и почти исчезло, из-за чего его занесли в Красную Книгу [СССР]. Это mandragora turkomanica, обнаруженная европейской наукой [sic] накануне Второй мировой войны. Первый научный отчёт об этом был сделан О. Т. Мизгирёвой в 1942, когда гром орудий разъединил учёных всего мира и заглушил их голоса [...]

Впервые тождество mandragora turkomanica с хаомой научно доказали в 1979 году. Её мягкие листья, похожие на свекольные, образуют розетку, диаметром около 1 метра [...]

Листья переходят в подземный стебель, называемый каудекс*, а затем в искривлённый клубень до 5 кг весом, часто похожий на уродливого маленького человечка. Созревшие ягоды съедобны и на вкус не отличаются от зелёных томатов, а пахнут земляникой, дынями и облепихой. В ягодах содержится множество различных алкалоидов, включая наркотические; поэтому употребление в пищу незрелых плодов может вызвать отравление, хотя и не смертельное.

Одной из причин, почему такое растение не попало в поле зрения ботаников — это его необычные сроки произрастания — оно цветёт в ноябре или декабре, а плодоносит в апреле-мае. Это может объяснятся реликтовыми особенностями: данное растение относится ко флоре кайнозойской эры.

Недавно я натолкнулся на любопытный отрывок в книге Монкура Биддла «Рождественские заметки: некоторые книги о цветах и их создатели»[A Christmas Letter : Some Flower Books and Their Makers] (Филадельфия, 1945), стр.15-18:

Свойства, которыми человек наделил мандрагору, поистине необыкновенны. С древних времён учёные писали об этом растении, произрастающем на пшеничных полях Месопотамии в те дни, когда Иаков пас стада Лавана, своего дяди. Среди прочих её качеств считали, что мандрагора способствует зачатию. Когда Рувим принес их своей матери, Лии, то Рахиль сказала: «дай мне мандрагоров сына твоего»*. До той поры Рахиль ещё не родила ни одного ребёнка. По всему Востоку мандрагору использовали, как наркотик; иногда в качестве снотворного. В шекспировской пьесе Клеопатра восклицает: «Дай выпить мандрагоры мне»; и оправдывает это пожелание те, что: «Хочу заснуть и беспробудно спать, пока Антоний мой не возвратится»*. Из-за сходства раздвоенного корня этого растения с человеческим телом Пифагор назвал его anthromorphon; и, с помощью травников, деливших те растения на мужские и женские, сэр Томас Браун в «Pseudodoxia Epidemica»* порицает распространившееся в некоторых частях Европы обыкновение продавать эти корни несведущим людям. Он ссылается на поверье, что «кто его вытаскивает, тот жизнью рискует» и на то, что это растение вопит, когда его выдёргивают из земли.

А затем сэр Томас упоминает метод, приведённый Плинием: «...когда они вознамерились добыть корень этого растения, то встали по ветру от него и, очертив мечом вокруг него три круга, они выкопали его, взирая на запад». Подобная операция была настолько опасной, что иногда для неё использовали собаку. После того, как собака привязывали верёвкой к растению, землю у корней подкапывали. Рвущийся освободиться пёс, как утверждает Иосиф Флавий «вытащит для вас корень, который своим ужасными воплями убьёт животное».

Среди изысканных гравюр, обнаруженных в «Florilegium Renovatum et Auctum» Иоганнеса Теодора де Бри* — старшего сына знаменитого немецкого гравёра и опубликованных во Франкфурте-на-Майне в 1641, находится и гравюра «Mandragora faemina».

Прочитавшие «Кто делал мандрагоры?» могут заметить, что многие намёки и источники из краткого пояснения Биддла аналогичны приводимым у Дэвидсона спустя четыре десятилетия.

В кукольном театре — пик напряжения. Публика, в основном из детей, бедняцких — самих по себе, мещанских — в сопровождении нянь-крестьянок; селян-середнячков, выбравшихся в город продать корзинку залежалых яиц; престарелых слуг, потративших грош на Молодого Хозяина и зауряднейших чернорабочих, пропахших рыбным рынком или конюшней — публика в кукольном театре застыла на самых краешках скамей, гадая, съест ли Славного Мальца Гансли Людоед. Славный Малец Гансли тоже гадает.

— Кто спасёт мя от съедения Людоедом? — выкрикивает он (или, по крайней мере, голос из-за кулис, который считается его собственным), позволяя своим подвешенным ножкам подкоситься, а подвешенным ручкам умоляюще вздёрнуться вверх; — кто спасёт мя или нихто не спасёт мя, или хто-то спасёт мя, или хоть хто спасёт мя, и если да, то кто? — Уместный вопрос. Всё это время марионетка покрупнее — получеловек-полузверь, клацает челюстями, выставляет чудовищные клычищи и зубищи, ням-нямкает, потирает брюхо, подпрыгивает, угрожающе машет руками и издаёт знаменитое булькающее рычание, общеизвестное*, как «Людоедское хихиканье» — КТО спасёт мя? — В этом месте тринадцатилетняя няня начинает хныкать, её четырёх- пяти- и шестилетние подопечные тут же разражаются громкими рыданиями. — Спасите! КТО? — выкрикивает кукла Славного Мальца Гансли; затем на ноги вскакивает помощник конюха, как видно, не очень смышлёный, но приятели оттаскивают его назад, смутно разумея, что в действительности такого делать не следует. Отчаянный крик Славного Мальца Гансли: — Ктооо? — звенит во всех грязных ушах и нескольких чистых…

…но вот, внезапно с правой стороны появляется воистину удивительно разряженная марионетка и выкрикивает: — Я спасу тебя, Славный Малец Гансли! — Гром аплодисментов. Эта фигура носит высокую, лишённую полей, чёрную парчовую шляпу с крестом, сильно смахивающую на архаичный головной убор гиперборейского униатского горного протоиерея, шляпа эта высовывается из большой и погнутой короны; одежды на фигуре — неубедительная смесь военного и духовного облачений. — Я спасу тебя от того, чтобы Людоед набил тобою брюхо, ведь я — ДЖОННИ-ПРОВИЗОР, Истребитель Французов, Людоедов, Монголов и Турков!... вот тебе, Людоед, вот! и вот, и вот, и… — Много-много аплодисментов. Выкрики.