Незаметная короткая улыбка пробежала по лицу генерального прокурора, но он тотчас же вернулся в свое обычное холодное и бесстрастное состояние... Никто не смог бы понять, был ли он доволен этим происшествием или же, наоборот, оно спутало его планы.

Через минуту телеграф на острове Ну, соединенный напрямую с канцелярией губернатора, принес следующее сообщение:

"Китайцы бежали. Эдмон Бартес, Порник и три их товарища пропали. Двое караульных солдат найдены связанными с кляпами во рту в одном из домиков китайцев. На западе виден парус. "Бдительный" ушел в погоню."

Всю ту ночь караульные ежечасно проводили свой обычный досмотр, не замечая однако ничего подозрительного. Лишь на рассвете перед самым звонком на побудку они обнаружили исчезновение китайцев с их "товарищами". Была поднята тревога, и весь остров был обшарен сверху донизу, но беглецов обнаружить не удалось. Не удалось ничего узнать и от двух морпехов, найденных связанными в одном из домиков китайцев. Они сообщили, что заснули накануне на посту, тщетно пытаясь побороть необъяснимую сонливость. Что было дальше никто из них не помнит. Естественно они побоялись признаться в том, что при заступлении на пост в два часа ночи получили от Порника по большому стакану тафии (тростниковая водка — прим. пер.) и именно с этого момента наблюдался их пресловутый провал в памяти. Бедняги рисковали попасть под трибунал за сон на дежурстве, но их спас отчет военного врача, который нашел следы наркотического вещества в кувшине, из которого часовые наливают себе освежающий лимонад, который широко распространен в колониях.

С первыми лучами восходящего солнца увидели на западе, на краю горизонта, неизвестное судно, которое на всех парах и парусах неслось в открытый океан, пользуясь попутным ветром.

Второй помощник "Бдительного" без колебаний бросился в погоню, однако вынужден был довольно быстро оставить эту затею. Неизвестное судно двигалось гораздо быстрее, и командир "Бдительного" был вынужден повернуть свой корабль обратно в порт.

За восемь дней до описанных событий в колонию на паруснике из Бордо прибыл элегантный и утонченный незнакомец, назвавшийся господином де Сен-Фюрси.

Он объявил, что целью, ради которой он прибыл в колонию, являлось создание обширного земледельческого хозяйства в Нумеа. Имея при себе рекомендательные письма от военно-морского министра к губернатору и генеральному прокурору, он был хорошо принят в колонии, где перед ним сразу открывались все двери. Господин откровенно заявлял, что, будучи обладателем большого состояния, он собирался преобразовать Новую Каледонию в сельскохозяйственном отношении. Данный проект был воспринят крайне благосклонно, так как мечта колонистов давным-давно состояла в том, чтобы какой-нибудь магнат из метрополии использовал свои богатства на развитие данного региона.

Как бы там ни было, господин де Сен-Фюрси вел себя так, словно имел самые серьезные намерения закрепиться в Океании. Поездки вглубь страны, беседы с местными жителями — словом все говорило за то, что он закладывает фундамент для закрепления своих позиций на этой территории.

Однако читатель наверняка уже догадался, что все это делалось лишь для отвода глаз. Этот благородный незнакомец был просто сыщиком, которого парижский департамент полиции прислал господину Прево-Лемеру для выполнения описанной выше секретной миссии. Каждый вечер они тайно проводили долгие беседы, несомненно направленные на то, чтобы обозначить линию поведения, которой они собирались следовать в дальнейшем.

За три-четыре дня до бегства китайцев на некоторые из этих встреч стал приходить третий, принимавший все меры предосторожности, чтобы не быть узнанным. Этим третьим был ни кто иной, как парижанин Ланжалле, которого вовлек в это дело, так заботившее генерального прокурора, господин де Сен-Фюрси. По словам последнего Ланжалле мог получить не только свободу, но и собственную концессию в Нумеа, обеспеченную всем необходимым, включая рабочий скот, лошадей и орудия земледелия, что позволит ему жить довольной и счастливой жизнью. Ланжалле мечтал о том, чтобы стать земледельцем и разводить домашнюю птицу, поэтому эмиссар Прево-Лемера, который не желал самолично заниматься подобными уговорами, без особенного труда уговорил парижанина принять участие в их деле. Ведь в данном случае Ланжалле оказывал огромную услугу своему правительству, а когда дело касается государственных интересов, то одно поручение не считаться бесчестным для истинного патриота. Предательство обычно затрагивает тех, кто доверился нам без всякой к тому надобности, но тот, кто следит за заключенным, исполняет свою прямую обязанность, донося о каком-нибудь злоумышлении. Именно в такой ситуации и оказался Ланжалле. Живя с Чангом и следя за тем, чтобы тот не мог сбежать и не сносился с другими заключенными, парижанин видел к себе лишь хорошее обращение, однако китайцы всегда вели себя достаточно замкнуто. Таким образом с точки зрения чести Ланжалле не был ничем обязан Чангу. А вот будучи военным человеком он обязан был подчиняться указаниям, полученным от начальства. Весь этот набор доводов и склонил Ланжалле на сторону Сен-Фюрси и Прево-Лемера.

Инструкции, полученные Ланжалле от генерального прокурора, не были нудными или сложными. "Ничего не делать и не говорить, не вступать в полемику, за всем наблюдать, держать связь с де Сен-Фюрси, которому Ланжалле должен подчиняться, а также сообщать о своем местоположении где бы оно ни было, так как нужно находиться при Чанге постоянно, следуя за ним как тень, даже в случае побега из тюрьмы... Нo прежде всего быть нем, как рыба, с тремя другими "товарищами" китайцев."

Справедливости ради нужно отметить, что, как и Ланжалле, Порник и двое других "товарищей" тоже подверглись зондированию со стороны де Сен-Фюрси, однако все трое пригрозили ему кулаками, обозвав "мухой" и "грязной ищейкой", угрожая разобраться с ним по-свойски, если он от них не отстанет.

Порник даже добавил к тому, что если этот "жандарм" или "полицейский" — самые ненавистные для него и самые крепкие слова в лексиконе заключенного — еще раз будет замечен в тюрьме, то Порник лично сломает ему нос.

К счастью господин де Сен-Фюрси, он же Гроляр — так его звали на самом деле и так мы будем называть его в дальнейшем — не раскрывал все планы Прево-Лемера никому, включая Ланжалле.

Через три дня после этого состоялся уже описанный нами побег, крайне обрадовавший тех, кто держал пари за возможность этого события.

Больше всех предавался отчаянию командир "Бдительного". Мало того, что он потерял значительную сумму денег, которая осела в карманах доктора Морисо, командир считал, что репутация "Бдительного" получила удар, от которого едва ли когда-нибудь оправится.

— Я понимаю, что это не ваша вина, Пенарван, — сказал он своему помощнику. — Все необходимые меры предосторожности были приняты, но кто бы мог подумать, что в эту проклятую погоду, да еще ночью, найдутся люди, способные пройти между основым островом и островом Ну, не будучи выброшенными на рифы?"

И только два человека не были особенно удивлены случившимся, хотя и старались скрыть свои эмоции. Имей они на то желание, генеральный прокурор и господин де Сен-Фюрси могли бы многое рассказать на эту тему...

Но они хранили полное молчание об этом происшествии. Более того, сыграв отведенную ему роль, Гроляр отправился в Австралию для закупки машин для обработки земли и более никогда уже не появлялся в Нумеа.

Внезапный отъезд де Сен-Фюрси был напрямую связан письмом от Ланжалле, которое было по получении немедленно доведено до сведения генерального прокурора.

Никто в Нумеа, где еще долгое время рассказывали, словно о какой-то легенде, о бегстве китайцев, так и не узнал ни истинных мотивов этого события, детали которого Прево-Лемер держал в строжайшем секрете, ни последствий для лиц, замешанных в нем.

Мы же, будучи не связанные подобными обязательствами, вполне способны поднять поднять завесу над этим таинственным происшествием, а также рассказать о всех тех событиях, которые, само собой разумеется, произошли с действующими лицами это необыкновенной истории.

На суде он держал себя очень достойно, однако был весьма агрессивен по отношению к своим обвинителям, в особенности к Жюлю Прево-Лемеру, который, считая себя обманутым, не пришел к нему на помощь и не заявил о безупречном прошлом Эдмона, в котором банкир осыпал его милостями, а затем так подло рассчитался с ним.

В итоге молодой человек был приговорен к десяти годам каторги.

Другу своего отца, который принес ему в тюрьму револьвер, он гордо заявил: "Если бы я считал себя виновным, то не довел бы дело до суда. Я хочу жить, чтобы в будущем восстановить честь моего отца..." И добавил: "И чтобы отомстить за себя."

Таков был человек, на которого вначале обратил внимание генеральный прокурор, так как дядя его, несмотря на все случившееся, просил его по возможности смягчить положение молодого человека.

Однако любые разговоры были бесполезны. Эдмон Бартес заявил прокурору, что он не желает быть ничем обязанным никому из Прево-Лемеров. Когда же прокурор намекнул Эдмону на возможность смягчения его положения, тот возразил:

— Милостивый государь, я не нуждаюсь ни к каком снисхождении. Раз правосудие неспособно отличать невинных от виновных, значит я сам стану правосудием... и горе тем, кто оказался причастен к этому делу. Помоги мне Бог преследовать их всю свою жизнь, не оставляя в покое ни их чести, ни состояния, ни детей!

Больше Прево-Лемер не пробовал возобновлять эту неудачную попытку.

Как раз в это самое время тюрьму поразила эпидемия черной оспы, болезни, которая временами попадает в те страны, где с ней еще ни разу не сталкивались. Первым из заболевших оказался старый Фо — китаец, который явно принадлежал к более высокому сословию, чем три его других соотечественника, судя по тому, как последние относились к нему, разумеется когда никто со стороны этого не видел. Фо был немедленно отправлен в больницу острова, где был оставлен на попечение местных жителей, так как европейские врачи не были способны заниматься всеми больными. К счастью для Фо Эдмон Бартес, который испросил разрешения помочь с больными, при первых же случаях оспы проявил сочувствие к больному, на которого уже махнули рукой, и самоотверженно с риском для собственной жизни занялся лечением Фо.

Суеверный как все восточные люди больной не мог ни на минуту оставаться один. Считая себя безвозвратно погибшим, он плакал и стонал как дитя. Бартес проявил к нему неслыханную самоотверженность. Потакая капризам больного, он не разлучался с ним даже во время самого сильного обострения болезни. Больше всего Фо страдал от неутолимой жажды. Вместо того, чтобы давать ему травяные чаи, молодой человек готовил для Фо разные освежительные напитки то из апельсина, то из лимона, то из грейпфрута, то из сока сахарного тростника, что доставляло больному огромное удовольствие.

Благодаря этой самоотверженной заботе, Фо наконец пошел на поправку. Опасный период миновал, выздоровление шло быстро и вскоре полностью поправившийся китаец смог вернуться в свой домик.

Несомненно обязанный жизнью Бартесу, с того самого дня Фо стал питать к нему фанатичную преданность, способную на любые жертвы... Убежденный, что был отмечен мрачным джинном смерти, он был уверен, исходя из древнего китайского суеверия, что молодой человек смог вычеркнуть его из списка мертвых лишь предложив взамен часть собственного существования, которую Будда, отвечающий за человеческие жизни, добавил к существованию спасенного. Поэтому Фо считал, что каждый день, прожитый им на земле, теперь принадлежал его спасителю, дни жизни которого соответственно уменьшались.

Эта вера теперь сидела глубоко к душе китайца и неразрывно связывала его с Бартесом. Последний явно очень бы удивился, скажи ему кто, что это обстоятельство сыграет огромную роль в его дальнейшем существовании.

Как только Фо окончательно поправился, он немедленно открылся перед молодым человеком, взяв с него клятву, что тот будет хранить в тайне не только уровень доверия к себе китайца, но и тот факт, что Фо также свободно изъясняется на французском и английском, как на своем родном языке.

Еще в процессе выздоровления наши герои вели продолжительные беседы, пользуясь долгими теплыми тропическими ночами для того, чтобы поделиться друг с другом своими секретами.

Бартес, который был горд тем, что он не является преступником подобно остальным ссыльным, поведал Фо свою историю, а также поделился с ними своими планами на будущее: о том, что он собирался посвятить всю свою жизнь мести и восстановлению своей чести, как он использует всю свою энергию и силу воли на то, чтобы бежать из тюрьмы и отправиться в Австралию или Калифорнию, где будет работать на золотых приисках с целью накопить достаточно денег для претворения в жизнь его планов.

Когда-то молодой человек мечтал стать военным моряком, проучившись десять лет в военно-морской академии "Борда" и выйдя из него восемнадцати лет от роду вторым по успеваемости. Однако по настоянию больной матери, которая вскоре после этого отошла в мир иной, ему пришлось бросить это занятие и, чтобы не тратить жизнь впустую, поступить на службу к Жюлю Прево-Лемеру, где он быстро добился блестящих результатов, когда все неожиданно закончилось теми событиями, о котором мы уже поведали выше. Теперь Бартес рассчитывал на свои знания, надеясь найти в благодатных для этого землях либо новые залежи благородного металла, либо разработать старые. По его расчетам старатели добывали лишь двадцать пять процентов того золота, которое можно было извлечь из земли, так как использовали в работе примитивные инструменты, которые молодой человек собирался усовершенствовать.

— Мне нужно золото, — настойчиво повторял он, — много, много золота! Без этого "желтого бога" во Франции ничего нельзя сделать.

— Как и во всем мире, — отвечал старый китаец Бартесу.

И каждый раз, когда Бартес снова заводил этот разговор, Фо потирал руки и говорил:

— Да, да, нужно золото, много золота!

Эти слова китаец произносил на своем родном языке дабы не отвлекать молодого человека от его рассуждений по поводу побега из тюрьмы и последующей мести. Беседы эти должны были прекратиться по возвращении Фо в свой домик, где его с уже явным нетерпением ожидал Порник.

Однако благодаря хорошему отношению к себе бравого моряка, Бартес, пользовавшийся относительной свободой в больнице, мог и тут время от времени навещать по ночам того, кому он спас жизнь и к которому незаметно для себя обрел сильную привязанность.

Однажды утром, когда Бартес шел к начальнику тюрьмы для отчета о состоянии больных, что он делал ежедневно с момента начала своей работы в больнице, он встретил Порника, который явно бесцельно прогуливался по округе с трубкой в зубах.

Они обменялись приветствиями на ходу, так как останавливаться было запрещено. Любой разговор, услышанный караульным, повлек бы за собой целую вереницу рапортов, доносов и объяснений по адресу высшего начальства, которым не было бы ни конца, ни края.

— Добрый день, Порник! — сказал молодой человек.

— Добрый день, господин Бартес! — ответил бретонец.

Обходя его, он небрежно кинул Бартесу следующую фразу:

— Не ложитесь спать в эту ночь, а приходите проведать нас между часом и двумя.

И удалился, насвистывая сквозь зубы мотив какой-то старой бретонской песни...

Тщетно Бартес пытался разрешить эту загадку... Единственное, что он понимал, так это то, что приглашение исходит от старого китайца, и с нетерпением ждал момента истины.

Эти "товарищи" были сосланы не за обычные преступления, как, например, убийства или грабеж. Трое из них, рядовые матросы, были приговорены к тюремному заключению и каторжным работам на срок от двух до пяти лет за нарушения воинской дисциплины. Один из них, марсовый Порник из Дуарнена, был осужден на два года за то, что, как он выражался, "заехал по роже" армейскому капитану. Опять же, Порник не мог объяснить почему поднятая им рука не опустилась на нос капитана, что могло повлечь за собой смертный приговор или двадцать лет кандалов. На самом деле ситуация была такова, что его хорошие друзья — а он был одним из лучших моряков на корабле — подоспели очень вовремя и смягчили тот удар, который мог так сильно навредить Порнику.

Порник был "товарищем" пожилого Фо, который явно был главным в таинственной четверке китайцев. Рулевой Пюжоль из Бордо, живший с Лу, и конопатчик Данео из Тулона, которого многие называли Мариус, живший с Киенгом, были приговорены к еще большему сроку наказания за то, что устроили жуткую уличную драку с четырьмя жандармами, вздумавшими на свою голову арестовать их.

Двоим бедолагам возможно и не удалось бы одолеть блюстителей порядка, еще и в соотношении двое к четырем, но тут к ним присоединился матрос четвертого корпуса морской пехоты парижанин Ланжолле по прозвищу Весельчак, специалист по боксу и вообще любому мордобитию, вступившийся, по его словам, за честь флота. С самого начала он подошвой своего ботинка элегантно заехал по лицам двум из четырех жандармов, а когда на место драки прибыла полиция, то лица жандармов были похожи на битые яблоки, а мундиры изорваны в клочья. В довершение всего трое драчунов обложили начальника полицейского отряда всеми издевательскими наименованиями, которые только пришли им в тот момент в голову. Все закончилось судом и пятилетним сроком заключения.

Вскоре все трое неразлучных друзей прибыли на остров Ну и по приказу генерального прокурора были приставлены в качестве "товарищей" к китайцам. Ланжолле поручили следить за Киенгом.

Трудно было бы найти среди заключенных более своеобразных людей такого рода, которых на флоте называют "находчивыми".

Находчивость — исключительная способность моряка. Не имеет значения откуда он родом и как воспитывался — морская служба вполне способна воспитать и развить в нем это качество.

Это качество существует лишь на военных кораблях и совершенно чуждо морякам торгового флота. Не спрашивайте меня о причинах данного явления, я лишь констатирую факт.

Некоторые морпехи или моряки из корпуса морской пехоты временами способны приобрести данное качество, но это лишь исключение, которое, как мы знаем, лишь подтверждает правило. Лишь постоянные испытания способны превратить молокососов в морпехов... подобно явлению метаморфизма в геологии (Метаформизм — процесс твердофазного минерального и структурного изменения горных пород под воздействием температуры и давления в присутствии флюида — прим. пер).

Находчивость — особое чувство, при котором имеющий его никогда ни перед чем не пасует, не перед чем не останавливается и ничего не боится. Вне зависимости от места, времени и обстоятельств он способен выбраться из любой беды и добиться успеха там, где все остальные потерпели позорное поражение.

На борту такой человек может делать все, что угодно. Конечно же у него есть своя собственная должность на корабле, будь он рулевым, гребцом, канониром, плотником, портным или даже всадником... Подобная личность — настоящая находка для офицеров, командующих небольшими кораблями, канонерками, шхунами, речными катерами или стационерами на американском побережье или во французских колониях в Тихом океане, так как ограниченная численность корабельного экипажа постоянно сказывается при болезни одного из его членов. В такой ситуации и нужен находчивый человек, который заменит и плотника, и рулевого, и механика, и кока.

Подобные люди могут сделать все из ничего, и об их способностях можно говорить до бесконечности, вознося им самые различные похвалы.

Никто кроме него не знает, как не попасть в переплет. Такой человек меньше всего подвергается наказаниям на борту судна, так как вне зависимости от серьезности ситуации найдет способ выкрутиться. Если даже его припрут к стенке, он придумает настолько логичные оправдания, что выйдет сухим из воды там, где другие будут годами греметь кандалами.

Именно такое качество всегда способствует спокойному проведению любых торжеств в случае посещения судна министром, послом, депутатом или иностранным владыкой.

Вот как обычно проходит сие действие, вполне естественное в жизни флота.

В большинстве случаев информация о готовящемся визите доводится до сведения экипажа заранее, хотя военный корабль всегда находится в образцовом состоянии.

Ранним утром командир сообщает своему старшему помощнику: "Сегодня мы ждем гостей. Дорогой мой, вы знаете устав... позаботьтесь о том, чтобы все было на уровне."

"Так точно, командир."

Старший помощник поднимается на палубу и передает приказ командира дежурному офицеру.

Последний вызывает к себе боцмана, так как выполнение данного задания испокон веков является их обязанностью.

— Ле Гуэн! — говорит ему лейтенант.

— Да, мой командир, — отвечает тот.

— Похоже нам предстоит официальный визит, будьте готовы... приказ командира.

— Отлично, мой командир, я вас понял. Вы же знакомы с нашей находчивостью, мы с ней готовы принять персону любого ранга от герцога до принца.

— Отлично, Ле Гуэн, я вас не сомневался.

— Все понял, мой командир.

Таким образом, главным по подготовке к визиту становится боцман Ле Гуэн.

— Слушай меня, ребята! Похоже к нам сегодня заявится какая-то большая шишка, чтобы провести смотр судна, так что ожидаю от вас чистоты и порядка — да такого, как покойный Шико сотворил для самого Наполеона под Тулоном.

— Все поняли, господин Ле Гуэн, сделаем в лучшем виде. Ваша большая шишка останется довольна.

— Вот и отлично, ребята! Разойдись!

И вот в назначенный час морской префект прибывает на судно в сопровождении, скажем, министра по общественным работам. После поднятия на борт они приступают к смотру экипажа. Матросы построены в две шеренги вдоль правого борта корабля. Во главе первой шеренги стоит командир. Все выглядит так, словно никакой предварительной подготовки и не было.

Оба посетителя идут вдоль строя, бросая на ходу: "Как замечательно они все выглядят". При этих словах министр, который идеально знает этикет, поворачивается к морскому префекту и говорит: "Это действительно бравые ребята, они достойны восхищения."

Он останавливается перед одним из матросов. Его грудь усеяна медалями из различных военных кампаний: Крым, Италия — он был в составе флота, блокировавшего Венецию — Китай, Кохинхин, Мексика. Военные медали всегда привлекают к себе внимание. Левая щека боцмана распухла от попытки сдержать широкую улыбку, подготовка к смотру удалась... вот он, самый торжественный момент.

— Вот он, старый морской волк! Он затмил себя славой в пяти частях света. Вы замечательно подготовились к смотру, хвалю!

— Да, это настоящий храбрец! — говорит министр, пожимая руку боцману. — Вы явно нюхали порох в этой жизни.

Именно этого момента все и ждали.

По знаку своего командира боцман делает шаг вперед и отдает военный салют, произнося глухим басом следующие слова:

— Прошу прощения, господин министр.

Затем он медленно и уверенно снимает с себя рубаху, вытирает рот рукой и говорит:

— Да, сынок, мы многое повидали, блуждая по свету от Бреста до мыса Доброй Надежды, который находится на три дюйма дальше конца света...

Услышав эти слова, которые произносящий их обдумывал всю предыдущую ночь, желая произнести впечатление на высокого гостя, министр хмурит брови, а командир лихорадочно сжимает рукоять свой сабли, не зная что и сказать... Такого действия явно никто не ожидал. Ситуация вышла за рамки приличия... Однако через несколько секунд улыбка вновь возвращается на лицо министра. Он то думал, что те колоритные моряки, которых хлебом не корми дай отчебучить что-нибудь эдакое, перевелись на флоте. Ан нет — вот он, стоит прямо перед ним! Министр в жизни не подумает, что данная фраза была приготовлена заранее. Разве он не заговорил с первым попавшимся ему на глаза матросом? По крайней мере, именно так он и будет считать. Теперь всю свою оставшуюся жизнь министр будет при каждом удобном случае рассказывать, что он видел того самого представителя старого флота, того древнего явления, которое бороздило еще незнакомую миру землю, и кого называли первооткрывателями. Вернувшись обратно в Париж, министр на первом же заседании совета не преминет поведать окружающим эту историю, что вызовет ностальгическую радость на их лицах. И лишь очень внимательный наблюдатель сможет уловить еле заметную улыбку на губах министра военно-морского флота. А разве сам он не рапортовал о таких случаях принцу Жуанвилю или герцогу Орлеанскому? Или же другим важным сановникам императорской Франции?.. И пока все обсуждают насущные дела военно-морского флота, министр распорядится вручить морскому префекту очередной орден, а также особо отметить того самого министра по общественным работам, который и рассказал всю эту историю... И все эти люди даже не подозревают того, что обязаны всем пресловутой находчивости!

Если же министр общественных работ вернулся из поездки без каких-либо значительных впечатлений, то офицерам судна пришлось бы ждать еще года два-три, пока бы не предоставилась благоприятная возможность вновь проявить себя ибо случай нужно использовать тогда, когда есть возможность, так в следующий раз он может просто не представиться.

Находчивость в данном случае сыграла основную роль.

Подобная характеристика наших героев очень важна для описания последующих событий, потому мы и приводим здесь столь подробный комментарий на тему находчивости. Данный тип моряка существует исключительно во Франции, это и есть сущность французской души, взращенной среди водорослей и впитавшей в себя периодические удары волн о борт корабля, аромат морской воды, равномерное покачивание судна в бескрайнем океане, порывистые шторма, голубое небо тропиков, безумное поведение на суше при стоянке в портах и спасительная дисциплина.

Не следует путать находчивого человека с тем, кого моряки называют честолюбцем, а офицеры невеждой. Подобная категория людей проводит большую часть своей жизни на каторге или в тюрьмах, ненавидимые товарищами и презираемые обществом. Находчивый человек же наоборот всегда является хорошим моряком, которого ценят сослуживцы и уважает начальство, которое вряд ли когда-либо удостоит его серьезным наказанием несмотря на всю строгость морского устава.

Как большинство моряков, данный тип человека на суше предается всем радостям жизни, которых он лишен будучи на борту корабля, то есть обожает дебоширить, напиваться до беспамятства, драться на кулаках, а также испытывает невероятную неприязнь к жандармам и полиции, которые, по его словам, могут вполне пригодиться на борту в качестве затычки в пробоине. Именно это качество объясняет все те неприятности, которые произошли с Порником с одной стороны, и с Данео, Пежолем и Ланжолле с другой. Само собой разумеется, что будь они гражданскими людьми, их наказание ограничилось бы 50 франками штрафа. В любом случае, данное происшествие не запятнало их честь.

Китайцы быстро наладили общий язык со своими "товарищами", которые довольно хорошо с ними обращались, а "товарищи" в свою очередь были весьма довольны создавшимся положением.

Спустя некоторое время после прибытия в колонию китайцы получили двадцать тысяч пиастров от одного местного банкира. Эти деньги им разрешено было использовать на пропитание и различные мелкие нужды. Генеральный прокурор моментально установил размер еженедельных выплат с той целью, чтобы китайцы не могли подкупить кого-либо из начальников караула.

"Товарищи" сами ходили за провизией для китайцев, и что же вы думаете они приобретали? Деликатесные вина, мясо, птицу, рис первого сорта, кофе и элегантные сигары — все было для них доступно. Порник во всеуслышание объявил, что "если все будет идти как оно идет, то он желал бы закончить свои дни рядом с милой мартышечкой", ласковое прозвище, данное он дал Фо.

Остальные трое "товарищей" были абсолютно солидарны с Порником, этим достойным выходцем из Дуарнена. Как сказал Ланжолле, когда понимаешь, что обладаешь курицами, несущими золотые яйца, нужно вести себя благоразумно, не вызывая к себе недовольства со стороны китайцев, которые легко могли попросить генерального прокурора о замене этих "товарищей" на других.

Каковы были реальные отношения между китайцами и моряками — этого с уверенностью никто не мог сказать. Несмотря на все попытки тюремного начальства, которое с завистью смотрело на привилегированное положение "товарищей" китайцев, докопаться до истины, они не могли не признать, что заключенные действительно не сносятся друг с другом. Все четверо моряков четко придерживались выданных их инструкций.

И однако ежедневно после захода солнца, как только все двери внутри тюрьмы закрывались, внимательный наблюдатель мог бы заметить, что в каждом из домиков, где жили китайцы, шли продолжительные разговоры, которые нередко заканчивались далеко за полночь. Получалось, что и моряки, и морской пехотинец Ланжолле нашли способ общаться с китайцами. В этой связи было интересно узнать, являлся ли французский язык связующим для них звеном, или же четыре "товарища" освоили китайский до такой степени, что легко могли выразить свои мысли на этом языке.

Будь господин Прево-Лемер в курсе этих посиделок, он был бы немало удивлен, так как часто спрашивал "товарищей" о мыслях и намерениях китайцев и всегда получал один и тот же ответ:

— Мы не понимаем по-китайски, господин прокурор, а потому не можем сказать что творится в башках этих уродливых обезьян.

А Порник со своей стороны добавлял:

— Господин прокурор, они ни слова не знают по-бретонски!

— И по-провансальски! — вторил приятелю Данео.

При вопросе о поведении заключенных "товарищи" единодушно заявляли, что китайцы полностью смирились со своей судьбой.

Ниже мы узнаем реальные причины, заставлявшие "товарищей" скрывать правду и не распространяться об их реальных отношениях с сынами Поднебесной Империи.

В последующие несколько месяцев разные предположения продолжали расти, и вскоре дело дошло до того, что четверо китайцев стали основной темой для разговоров между чиновниками и колонистами как на дружеских встречах, так и на официальных мероприятиях, где обсуждались дела страны.

Часть людей считали, что заключенные участвовали в заговоре против безопасности государства. Другие, доказывая всю нелогичность такого предположения на основании национальности заключенных, утверждали, что они совершили какое-нибудь настолько мерзостное преступление, что его огласка вызвала бы скандал в обществе. На этот второй вариант чиновники, намного лучше разбирающиеся в административных аспектах существования исправительной колонии, отвечали, что если бы китайцы действительно были замешаны в каком-либо важном государственном преступлении, то комментарии на их счет не представляли бы такой странной смеси строгости и снисхождения. Если, с одной стороны, рекомендовалась строгая бдительность для предотвращения возможного бегства и им запрещено было общаться друг с другом, то, с другой стороны, они не были одеты в арестантские костюмы, закованы в цепи или назначены на принудительные работы.

Напротив, им позволили оставить свои национальные прически с характерными длинными косами и носить имеющиеся на них драгоценности, что было верным признаком того, что это не были обычные преступники. В частности, тот из них, кто называл себя Фо, носил на пальце огромное золотое кольцо с брильянтом, стоившее около шести тысяч пиастров. Тридцать тысяч франков на пальце ссыльного — это было редкое явление само по себе, но дозволение оставить при себе подобную драгоценность было еще более удивительным событием и решительно исключало всякую мысль о каком-нибудь гнусном преступлении.

Реальнее всего было предположить, что китайцы оказались замешаны в недавнем дворцовом перевороте, происшедшем в Хюэ, столице протектората Аннама (французская административная единица в северном Вьетнаме, которая до 1882 г. находилась под контролем Китая — прим. пер.), и направленном больше против французского резидента, чем против короля, хотя последний и вынужден был бежать с помощью своего премьер-министра Тюйе.

Сторонники этого мнения также добавляли, что китайцы были размещены в четырех домиках на острове Ну, где они пользовались относительной свободой, и что каждому из них выделили по одному ссыльному из военных, осужденных по тем статьям, которые не наносили ущерба чести.

Наконец, железным аргументом было то, что будь они преступниками, разве предоставили бы генеральному прокурору право отпустить их на свободу?

Подобное право несомненно было предоставлено ему в силу определенных условий, неизвестных даже официальной администрации острова. Именно в этом и была суть вопроса! Ни один из прочих узников не мог быть помилован подобным образом.

Однако, как и в любой дискуссии такого рода, каждая из сторон придерживалась собственного мнения, и с раннего утра словесные баталии разгорались с новой силой.

Существовало еще одно обстоятельство, которое еще больше возбуждало интерес к таинственному делу. Правда это была или неправда, но в одном из частных писем от генерального прокурора губернатору содержалось указание, что надзор за китайцами должен быть неусыпный ибо еще в ходе транспортировки в Новую Каледонию четыре сына Поднебесной заявили, что не пройдет и года, как они совершат побег с острова.

Подобное заявление было сделано ими еще раз по прибытии в тюрьму.

Между тем их поведение не давало никакого повода о реальной почве под подобными заявлениями. С их стороны не было предпринято ни малейших попыток обмануть бдительность надзора, который был за ними установлен.

В тот самый вечер, когда "Бдительный" осматривал побережье Ну через свои электрические огни, истекал год пребывания китайцев на острове. Местные жители, чье любопытство было возбуждено до крайней степени, с лихорадочным нетерпением думали, каким это образом китайцы, дав подобное обещание, смогут обмануть бдительность установленного за ними надзора.

Всему Нумеа не спалось в эту ночь. Каждый житель ожидал услышать, когда же выстрелит пушка, возвещающая о побеге из тюрьмы.

Казалось, что администрация приняла все меры предосторожности ибо уже в течение пятнадцати дней фрегат регулярно делал обход вокруг острова Ну, каждую ночь с интервалом в пять минут освещая своими огнями все побережье, включая официальные учреждения, домики заключенных и многочисленные заливы, расположенные по всему побережью острова.

Кроме того, всюду, где имелась возможность пристать какому-либо подозрительному судну, были расставлены часовые. Возгласы матроса на фрегате: "Смотри… зорко!" чередовались с возгласами морских пехотинцев: "Стражник, будь наготове!". Все это идеально демонстрировало, что вся территория хорошо охраняется и любые варианты побега полностью исключены.

И однако несмотря ни на что в Нумеа, находящемся в шести тысячах лье от Франции, где любое мало-мальски значительное событие приобретало огромную важность, было заключено множество пари за и против возможности предполагаемого бегства.

В подобной однообразной и следовательно монотонной жизни любой колонии, куда, как и в Новую Каледонию, письма и газеты попадают спустя целых три месяца с момента их выпуска, совершенно неудивителен тот интерес, который был проявлен к этому загадочному делу, развязку которого ожидали все жители острова — и потому только ленивый не заключил в этом отношении пари.

В тот достопамятный вечер у генерального прокурора был открытый прием. Это значило, что все лица в колонии, которые обычно приходили в его дом с официальным визитом, сегодня могли запросто придти сюда пообщаться или поиграть в карты, что в другие дни было возможно только по особому приглашению.

Дамы и молодые люди постепенно наводняли большую залу, где под легкий музыкальный аккомпанемент вечер заканчивался несколькими сеансами вальса или польки. Подобные очаровательные вечера могут устраиваться только в колониях, где любой участник способен найти для себя удовольствие по вкусу, не особо задумываясь о рамках этикета.

Но в этот вечер места за карточными столиками и пианино были пусты, так как все умы занимало лишь одно единственное событие, полностью захватившее весь город.

Окруженный женским обществом господин генеральный прокурор Прево-Лемер с большим трудом отделывался от всех нескромных вопросов, хотя и делал это с присущей ему по должности изысканной вежливостью. Из его уст лилась изящная ироничная болтовня, которая так характерна для политиков и дипломатов с ситуации, когда окружающее их дамское общество стремится более энергично, чем следовало бы, выудить из них сведения о разных деловых вопросах.

Другая крайне оживленная группа людей окружала командира "Бдительного" капитана Маэ де Ла Шенэ, который в этот вечер оставил судно на своего старшего помощника Люка Пенарвана.

Старый морской волк заявлял всем любопытным, что готов участвовать во всех заключенных пари против возможности ожидаемого побега.

— Изволите ли видеть, сударыни, — кичился он, — пока "Бдительный" находится в водах острова Ну, сам дьявол собственной персоной не сможет обмануть бдительность моего помощника Люка Пенарвана."

Это была визитная карточка капитана, обыгрывать имя своего корабля, и подобного мастерства он требовал от всех своих подчиненных. Он никогда не сходил на берег, не сказав своему помощнику:

"Бдительность, Пенарван, и еще раз бдительность, тысяча чертей! Не зря наш корабль носит свое название!"

Это был единственный каламбур, которой он сумел придумать за всю свою жизнь, а потому никогда не упускал возможности вставить его в разговор. Произнося эту фразу, капитан всегда оборачивался к корабельному врачу, который слыл самым отчаянным каламбуристом во всем французском флоте, и с умным видом говорил:

— Эй, Морисо! Не вы ли изобрели эту штуку?

— Да что вы, капитан Маэ! — отвечал неисправимый шутник. — Но если его произнесу я, то несомненно припишу себе авторство (Имя капитана по-французски созвучно со словом "но" в значении "однако" — прим. пер.).

Данный язвительный каламбур, ставящий под сомнение доблесть бравого моряка, тем не менее всякий раз поднимал настроение капитана, и он, потирая руки, восклицал:

— Помяните мои слова, дорогой доктор, люди с подобным чувством юмора не живут долго! На вашем месте я был бы осмотрительнее!

Встретившись на вечере у генерального прокурора, капитан и доктор в сотый раз обменялись своими каламбурами после того, как капитан заявил всему собравшемуся здесь женскому обществу, что вне всякого сомнения любая попытка бегства будет немедленно присечена и ничто не заставит фрегат утратить его бдительность. Из духа противоречия доктор заключил пари против своего командира, хотя внутри был полностью уверен, что китайцам ни за что не удастся проскользнуть ни под носом, ни под хвостом их славного фрегата...

В разгар вечера, несмотря на наступившую непогоду, целая кавалькада молодых людей отправилась верхом в сторону тюрьмы, однако они быстро возвратились назад, удостоверившись в том, что море в этот вечер совершенно не допускает возможности швартовки какого-либо судна. Таким образом все говорило в пользу противников возможности побега, над упорством которых все уже потешались в открытую.

Все споры должны были быть разрешены до полудня следующего дня, так как именно в этот час истекал год с момента прибытия китайцев в колонию.

И все-таки что же было известно об этом феноменальном деле в официальном мире Нумеа и что происходило внутри тюрьмы с момента прибытия туда загадочных заключенных?

Генеральный прокурор господин Прево-Лемер был человеком на редкость образованным. Он пять лет провел в Сайгоне во Французской Кохинхине (колониальное владение, существовавшее в Индокитае в XIX—XX вв. — прим. пер.), где использовал любую возможность для изучения китайского языка, этого монументального корня всех языков Дальнего Востока. Благодаря своему усердию и природной способности к языкам, Прево-Лемен достиг того, что свободно говорил по-китайски. Он был уверен, что именно это обстоятельство повлияло на то, что именно на нем был остановлен выбор как на лучшей кандидатуре для прояснения деталей этого странного дела, тем более что инструкции рекомендовали ему ни в коем случае не прибегать к услугам переводчика.

Будучи видным человеком внешне, он имел и обширные родственные связи.

Он приходился деверем командиру "Бдительного", который был женат на его сестре, и племянником директора большого банкирского дома в Париже "Прево-Лемер и Кo", чей капитал исчислялся несколькими сотнями миллионов франков. Будучи обеспеченным человеком, Прево-Лемер проявил интерес к колониальной бюрократии и быстро сделал карьеру на этом поприще.

Ознакомившись с конфиденциальными депешами, которые были присланы ему, прокурор моментально приказал привести к себе китайцев по прибытии их на остров.

Из депеш и по внешнему виду китайцев прокурор сразу признал в них жителей столицы, а потому обратился к ним на пекинском диалекте. При первых же его словах китайцы сразу с заметным волнением подняли головы. Несомненно они впервые за долгие месяцы услышали родной язык, но в ту же минуту поспешили подавить в себе все эмоции. Этим событием и ограничилось все, чего смог добиться от них генеральный прокурор. При всех следующих свиданиях китайцы неизменно хранили упорное молчание.

Напрасно господин Прево-Лемер просил их хотя бы подтвердить свои личности и подписать элементарную бумагу о том, что их на самом деле зовут Фо, Кванг, Лу и Чанг, имена, под которыми они проходили по сопроводительным документам. Он даже не получил от китайцев какого-либо знака, что они вообще поняли заданный им вопрос — и так проходила любая из последующих бесед. Сыны Небесной Империи входили к нему в кабинет, приветствуя своего собеседника неизменной наивной улыбкой согласно восточному этикету и точно таким же образом покидали его.

Было одно лишь обстоятельство, которое могло остаться незамеченным кем угодно, но не бывшим чиновником из Сайгона, прекрасно разбиравшимся в обычаях Дальнего Востока. Каждый раз, когда китайцы входили в кабинет генерального прокурора, они не снимали своих сандалий, что по индо-азиатскому этикету означало, что они входят к человеку более низкого статуса, чем они сами.

Прокурор делал вид, что не замечает этого, но несомненно таким образом он старался потешить самолюбие восточных людей, надеясь таким образом преуспеть в том деликатном деле, которое ему было доверено.

Возможно он был слишком тонок и деликатен с людьми, которые преклонялись лишь перед грубой силой, и очень может быть, что строгость больше пошла бы ему на пользу. Однако вполне возможно, что у него имелись четкие указания на сей счет, а потому он просто не имел права выходить за строго обозначенные ему рамки.

Каждую встречу с китайцами Прево-Лемер заключал следующим обращением, сказанным сначала по-китайски, а затем по-французски:

— Вы не желаете ни понимать меня, ни отвечать, но хочу предупредить вас, что вы напрасно ломаете комедию. Я знаю китайский язык не хуже родного и никогда не пользовался услугами переводчика, путешествуя по окрестностям Пекина и внутри самой столицы.

Более того, мне известно из полученных касательно вас депеш, что, как минимум, один из вас, а именно Фо, прекрасно говорит по-французски, что вы прибыли в Европу без сопровождения, а парижская полиция, которая постоянно следила за вами, подтверждает, что вы передвигались по Парижу не пользуясь услугами гида.

Также нет сомнений в том, что за ловкость и быстроту действий, с которыми вы избавились от компрометирующих вас вещей, стоит поблагодарить ваших сообщников или доверенных лиц, которые явно находились недалеко от вас в тот самый день, когда вы были арестованы при исполнении того задания, с которым прибыли во Францию.

Теперь, когда вы полностью в курсе того, какую информацию от вас желают получить, хочу заверить вас, что даже если вам предстоит закончить здесь свои дни, вы не покинете этих стен, пока не сообщите мне требуемые от вас сведения."

И вот, каждую неделю китайцы регулярно выслушивали этот монолог, неизменно отвечая на него своими наивными улыбками.