Кстати, очень редко мамы это делают (речь идет об игре в ладушки). Если только бабушки нет. Но обычно бабушки делают. Она как бы заменяет мертвеца, она будущий мертвец. Она учит контакту с мертвыми. Через печь, через пещеру. Кстати, если вы читали того же «Вия», то помните, когда панночка, наконец-то, умерла и казаки вынесли ее в церковь, они когда вернулись… Вы помните, когда дело было – зимой или летом? (ответ – «Летом») Летом. Они начали прикладывать ладони к печке.

Вы когда-то играли в салочки, били ладонью в стену и говорили: чур меня! Знаете, что такое «чур»? Щур. Пращур. Предок. Мертвец. Вы его звали, чтобы он просунул к вам через пещеру, через печь свою ладонь и передал магическую силу и помощь, мудрость.

Кстати, знак печали – это знаменитая Оранта, Нерушимая Стена – видели такое изображение Богородицы? Когда Она стоит и держит руки ладонями к нам. Это жест печали, общения с мертвыми. Ну, это отдельный разговор у нас с вами будет. Я все веду пропаганду, я не нарочно, вот поверьте, это просто из меня как пар рвется неупорядоченно.

Ну вот смотрите дальше. Что за елка в центре круга? Мы к этому вернемся, и не раз. Мы будем ходить концентрическими кругами, к одному и тому же возвращаться постоянно, но я надеюсь – скучно не будет. Так вот, мир представляли себе так. Посреди мира стоит дерево, так называемое, мировое. Не в этом смысле мировое (показывает большой палец), а мировое. Оно абсолютно осязаемо, оно абсолютно реально, к нему можно выйти. Каждый народ представлял себе это дерево в рамках собственных представлений об идее. Ну, например, у русских это была береза, которая во поле стояла одиноко. Мог быть дуб. Кстати, у немцев это дуб всегда. У скандинавов это ясень. У алтайцев это железный тополь. У древних евреев это смоковница. Кстати, она в Библии превращается в древо познания. А вообще-то это дерево жизни и смерти.

Это дерево стоит так. Сверху какая-нибудь птица, на стволе дерева – змея, мышка, белочка. Кто-то, кто по стволу бегает. Это медиатор, соединитель миров. А под корнями дерева – животное-поглотитель. Потому что верхнее – это там, где птицы, это небесный мир. Среднее – это там, где люди и животные. И нижнее – это мир смерти. Это мир золота, мир поглотителя, мир смерти и одновременно мир, где предок, тотемный зверь и так далее. Кстати, лес ассоциируется с подземным царством.

Всегда люди четко знали, где жизнь. Направо и вверх, на юг или на восток. А смерть – налево и вниз, на север и на запад. Вот так оно все сориентировано. Между прочим, мышление человека на это направлено всегда было. Я вам сначала приведу художественный пример, а потом научный. Вы учили «Слово о полку Игореве». Там рассказывалось о гениальности древнего певца Бояна. Вообще, человек XII века, автор «Слова о полку Игореве» действительно исключительный гений. Ведь нормальный человек, христианский поэт должен был что говорить о художнике прошлого, о сказителе? Что это все дрянь, дерьмо и язычество, да? А он в восторге. Он говорит: смотрите, когда Боян творил, то он своим творчеством охватывал весь мир. Правда, мир этот – тот мир, как он его себе тогда представлял. Он говорит: я современный человек, я живу в середине 80-х годов двенадцатого века, я мир себе вижу не так. Вообще, чтобы в двенадцатом веке так мыслить, что раньше себе люди мир представляли по-другому, а я сейчас по-другому, и не надо говорить, что они дураки, они просто не так себе представляли, это вообще надо быть гением. А как Боян представлял себе мир? «Боян бо вЪщий, аще кому хотяше пЪснь творити, то растЪкашется мыслию по древу, сЪрым вълком по земли, шизымъ орломъ под облакы…» То есть мышью или белкой он бегал по стволу дерева, серым волком по земле, то есть животным-поглотителем, и сизым орлом под облаками. То есть Боян охватывал всю вселенную своим творчеством, говорит автор «Слова о полку Игореве».

Смотрите и другое. Вот вы в школе учили математику. Вот как я математику учила – я молчу. Особенно в старших классах. Меня чудом оставили вообще в старших классах, потому что училась я очень плохо. И вот мы, помню, девятый-десятый класс сидели с моим соседом по парте Толей и математик… Он очень нас любил, кстати, хотя толку от нас было… Он называл нас нежно. Всех, кто сидел в классе, он презрительно называл «инженера», они, кстати, все стали инженерами потом. По крайней мере, кличутся. Те, кто жив. А нас с Толей он называл просто и нежно: наши дебилы. Любили мы его до потери пульса, мы понимали, что к нам он нежнее, чем ко всем относится. Он все время говорил: «Нет, полюбуйтесь на этих! Эта хоть как-то еще старается, — это он на меня указывал, — а этот-то, этот…» Или: «А что по этому поводу думают наши дебилы?» А старичок очень милый был. Но иногда он выходил из себя и говорил: «Вы полюбуйтесь на эту: ведь она таблицы умножения не знает!» Я говорю: «Ну, не знаю, Сергей Николаевич!» — «Как ты жить будешь?!» — говорил он. Я говорю: «Сергей Николаевич, я эту вашу тригонометрию не понимаю совсем. Вы как живете в быту – без тригонометрии или с тригонометрией?» — «Тьфу! Дура!» — «Сергей Николаевич, ну не беспокойтесь Вы обо мне, я на пальцах сосчитаю».

И любопытное дело произошло — я на всю жизнь запомнила. Вот надо уметь делать финальный урок. Он сделал очень любопытный финальный урок. Я не знаю, до чего сейчас математику доводят, но он пришел на финальный урок и написал на доске следующее: корень квадратный из минус единицы. Сколько будет? И начал всех спрашивать. Все говорят: «Сергей Николаевич, да как это возможно, это же отрицательное число?» Он говорит: «Спросим у наших дебилов». Я говорю: «Сергей Николаевич, мы тут с Толяном посоветовались, и мы думаем. Сергей Николаевич, ну чего Вы расстраиваетесь? Это Вы думаете, что Ваша наука самая точная. Ну чему оно равно? Ну поставьте любую цифру, любую букву – я ж не знаю все ваши обозначения. Не хватает цифров и буквов – ну бантик нарисуйте. Можно я?» Он говорит: «Ну иди». Я подошла и нарисовала бантик. Буквально. «Сергей Николаевич, надо так: корень квадратный из минус единицы равен одному бантику. И отсчет от этого и ведите». Он говорит: «Вот, хоть они и дебилы, но я всегда говорил, что их нельзя из школы выгонять». Я говорю: «Сергей Николаевич, раз уж вы спросили, значит, это для чего-то нужно?» — «Ну помните, мы все рисовали такую штуку: ось абсцисс, ось ординат? (рисует, нумерует – положительные и отрицательные числа). Я говорю: «Сергей Николаевич, конечно, все это математика мне не по мозгам. Но я вижу здесь первобытную модель вселенной». Посмотрите сами: направо и вверх – это жизнь, положительные цифры. Налево и вниз – смерть. Ну до сих пор же говорят: левый товар, левые деньги, мужик налево ходит. И до сих пор говорят: право, правда. Знаете, что такое право? Это жизнь, это свое. А лево – это чужое.

Вот ваша математика. Из нас инженеров не получилось. У нас все сразу везде поступили, только мы два дурака с Толяном. Я не поступила даже в пединститут, он тоже никуда не поступил – пошел в армию. Он двадцать пять лет назад умер, кстати. Но уже к тому времени он был членом Союза художников. Он был замечательный график. Хороший парень был. Ха! В июне этого года ко мне звонок. Я дверь открываю – стоят два, ну как бы вам описать? Фильм видели «Следствие ведут Колобки»? Два колобка. Старенькие. А вижу я хреново, ой, плохо, поэтому я нечаянно дверь открыла – стоят. И у каждого по три розы. Я говорю: «Простите, вы к кому?» Они называют мое имя: «Да к тебе, если это ты, конечно». Я говорю: «А вы кто?» Они называют себя. Ну это пацаны из параллельного класса, потому что наши все умерли. И два осталось в параллельном классе. Сорок один год не виделись. И они мне задали несколько вопросов. Один из вопросов был: «Слушай, а где твои кудри?» А другой: «Где Толя?» Я говорю: «Там же, где и кудри».

В общем, так мы в школе веселились с математикой. Таким образом, вы видите – эта ориентированность мифологическая, она везде. Вы будете всюду на нее натыкаться: в языке, в бытовых представлениях, в ритуальных представлениях, во многом, во многом, во многом.

Возвращаемся. То есть – это мировое дерево. В котором был низ – золото, смерть, корни, зерна… Подземный мир, кстати, называют греческим словом «хтонический». Это смерть, конечно же, но не совсем смерть. Там предки, а у них мощь. Кстати, мы до сих пор по дереву лупим. Что-нибудь деревянное заменяет мировое дерево. А почему бьем? Вот я заметила, что девушка вон та очень красивая. Значит, злые силы, которые слева, снизу могут ее похитить. Значит, надо просить помощи у мертвецов – это надо колотить в стену или в печь, или по мировому дереву, чтобы они по корням помогли.

Кстати, интересное сознание… Вы в детстве когда в салочки играли, вам объясняли, что в дверь застукиваться нельзя? Хотя иногда дверь лучше стены – железная, прекрасно запертая. Игра, которая отразила древние представления, как, кстати, представление о том, что через порог нельзя общаться, потому что под порогом хоронили предков. Давно уж нет этого. Так игра запомнила, что дверь может существовать только в виде сквозного проема. Это было только в пещере. Салочки – это не игра, конечно, когда-то была. Но действие, которое производилось в пещере. И в дверь стучать нельзя, потому что ее просто нет. А они – мертвецы – свои руки протягивают из стен. И на стенах печать. А печать первая – это отпечаток человеческой руки.

Сядьте и почитайте сказки. Не адаптированные, не в детском варианте. Там все женятся или выходят замуж в конце, если не погибают. Погибают редко-редко. Разве что какая-нибудь Снегурочка. Редчайший случай. Потому что Снегурочка – это мертвая девушка, которая приперлась жить с живыми. И вроде бы обжилась – но ритуал ее убрал. Кстати, у нее была тоска. И она пришла жить к живым.

Но обычно герои вступают в брак. И стремятся именно за суженного. И все равно любви в сказке нет. И принц не любит Золушку. Нет там любви – там брак.

Любить может только личность. Но личностью быть тоже тяжело. Личность знает, что она умрет. Человек этого не знает. Все нормально, главное, вести себя правильно. Сказано – сделано.

Так вот что же это за животные, которые бегают по стволу? Это животные-медиаторы. К ним относятся тоже разные животные. Если верхний мир соединяют со средним – это те, кто бегают по стволу. Белки, змеи. Если средний мир с нижним – животные, имеющие норы. Например, заяц не годится в медиаторы, а кролик годится. И мышь с крысой годятся. Есть еще один принцип, по которому выделяются такие животные. У нас он плохо срабатывает, в основном встречается у экваториальных народов, — это падальщики. Кстати, у нас это встречается тоже – вороны. Помните, вороны как друзья героя? Почему падальщики? Потому что они тоже как бы посредине – между травоядными и плотоядными. Кстати, медиаторы по совместительству всегда бывают и трикстерами. А это шуты гороховые. Это сложные фигуры. Например, лиса в русских сказках. Это как бы двойник, который передразнивает и делает все наоборот. О, звонок был.

Кто внимательно читал такие архаические вещи, как, например, «Калевала», помните, там мир делится на две части – это Калевала и Похьёла. Калевала – в русских сказках это называется Тридевятое царство. Калевала – это там, где синее небо, белый снег, зеленые елки, зеленые деревья. И люди ходят, все нормально. А Похьёла – это там, где всегда идет дождь, везде болото и растут только ядовитые грибы, отвратительные мухоморы. Там страшная хозяйка Лоухи – такое симпатичное существо, как из страшилки, какого-нибудь американского фильма. Скелет на перепончатых крыльях – очаровашка. Так вот, если женится солидный приличный человек – Вяйнемайнен, Лемминкяйнен – кто-нибудь нормальный, он, знаете, на ком женится? Только на дочерях Лоухи. Дочери Лоухи, вот этой вот красотки, из того мира. Они с риском идут, преодолевают преграды, достают там этих «царевен-лягушек», на них женятся – во (большой палец вверх) жены, все нормально. И только шут, мерзавец Куллерво в нормальном человеческом мире встречает девушку, у них случается секс, они решают жениться, но тут же выясняется, что это его пропавшая сестра. Приходится обоим кончать жизнь самоубийством. Трагически кончается. Шут и трикстер Куллерво (что такое трикстер – я вам объясню, со временем, вам очень надо знать, что такое трикстер. Потому что это очень любопытная фигура. И она очень срабатывает в человеческой психике.)

Вообще, как все обеднил и как все сделал плоским как фонэра господин Фрейд. Я его уважаю очень. Он первый сказал, что миф – это интересно психологу. Но он первый привел все это в такое плоское, в такое пошлое состояние, ну и, конечно, в исключительно сексуальное. Будто люди не пьют и не едят, и не боятся смерти. У него один инстинкт. Основной инстинкт, между прочим, это инстинкт самосохранения. А у него основной инстинкт – не будем говорит, что, когда все знают. Ну, что его интересовало, то и интересовало. Бедного агамного Леонардо да Винчи он чуть не порвал как парус, извините. Он на психику давил – у Леонардо не было жен, любовниц, не было никаких извращений, даже самых невинных. Но так он его раздражал, он для таких, как он придумал даже слово такое красивое – латентный гомосексуалист. Ну не было ничего. Ну бывают такие люди, вы столкнетесь даже в жизни с такими. Да женщин даже таких мало, но и мужчины есть. Все бывает, наверное, на этом свете. Это когда вообще инстинктов нет. Все бывает. Человек вообще страшное существо. Пообщавшись недавно с неким коллективом, я сказала: чем я становлюсь старше, тем больше я презираю человечество. И никогда не пойду в зоопарк. Очень обезьяны на психику давят. Шучу я. Ведь как в зеркало, «гляжусь в тебя, как в зеркало», кошмар просто. Я даже немножко вам сочувствую, особенно практическим психологам, потому что вам придется смотреть на протяжении всей жизни и практически соприкасаться с существами, которые, с одной стороны, хотят хвост себе оторвать, с другой стороны, с ужасом наблюдают за его отрастанием, ну и вообще весело живут. А некоторые вообще этим хвостом обвились до макушки и довольные как танки. Но это другой вопрос.

Вообще, борьба с инстинктами человека – это самое увлекательное зрелище. Кстати, этнографы этим и занимаются. Этнографы очень часто наблюдают, как человек просто борется с инстинктами на разных этапах своего развития. Кстати, аскетизм, когда человек пытается даже от пищи отказаться, крайние формы аскетизма – это тоже борьба с инстинктами, попытка перейти на интеллектуальный уровень.

Продолжим дальше. Так вот, плоский мир, да? На каком-то этапе развития была такая экзогамия – в брак можно вступать только с чужими, а с ними смотрятся через воду. Ну, бывает, через горы. Потом появилось другое. Если сначала была плоская картина… Дорога! Дорога могла заменить реку. Дорога мыслилась как тело бога. Вот, например, у древних этрусков был такой закон: кто нагадит на дорогу, то есть, насрет на дорогу – за это казнь. Но вы не можете себе вообразить – какая. Милая-милая казнь. Человека распяливали, прижимали к земле за руки и за ноги и по нему проезжали плугом на быках. Его перерезали плугом всего лишь за то, что накакал на дорогу. Ну, вляпается даже кто – он ведь не умрет. А дорога – это тело бога, она разделяет миры.

Между прочим, вообще разделение всякое очень беспокоило людей. Вы знаете, за что Ромул убил Рема? Ромул отделял чужой мир от своего, он же собирался Рим строить. Он запряг быков в плуг и опахивал по кругу. И он не столько размечал строительство, сколько проводил магическую черту между чужим миром, наружным, и новым миром – Римом. А Рем, который был трикстером, помните, я говорила о трикстере? Кстати, лиса у нас трикстер. Кстати, кролик у африканцев трикстер. А Рем перепрыгнул, таким образом разрушив этот круг. А круг разрушать нельзя – вы это прекрасно знаете. Знаете, почему? Вы это помните, вы читали все Гоголя «Вий» и вы помните, как перепуганный до смерти Хома Брут, юный философ, человек семнадцатого века, в ужасе провел вокруг себя круг. И там, в кругу, был обитаемый, его мир, а снаружи был мир панночки, которая несла в себе хаос, разрушение и смерть. И вы помните по тексту: она стояла почти на самой черте, но не могла ее преодолеть. Люди верили в эту черту. И Ромул убил Рема.

Но это деление мира на плоскости. А потом мир стали делить не на плоскости. Мир стали делить объемно. И мир разделился на три части. И вы и это знаете, между прочим. Вы знали, я вам вроде бы много рассказываю, да – плоский мир, разделенный дорогой, рекой, опушкой леса. Кстати, на опушке леса стоит избушка бабы Яги. Расскажу все про бабу Ягу, и кто она токая. Между прочим, есть такая сказка, «Белоснежка и семь гномов». У нас это называется «Спящая царевна и семь богатырей». Когда в общежитие к мужчинам, их обычно семеро воинов, приходит женщина в лес, семь братьев. И они ей задают такой сакраментальный вопрос: кем будешь? И она отвечала на этот вопрос. При одном варианте, так сказать, приличном, не сексуальном варианте, лет через сорок она становилась бабой Ягой. А пока она просто становилась воином. Ну кем будешь – сестрой нам будешь или будешь женой всем? Она отвечала как хотела. Вот та, которая становилась женой всем – для нас это очень неприлично, для них это было совершенно нормально – через некоторое время она становилась спящей царевной, потому что она проходила определенный обряд, она слишком много знала. И потом выходила замуж. А вот та, которая говорила: я стану вам сестрой, она и становилась сестрой. Она всю жизнь воевала, охотилась, а лет через сорок, если жива оставалась, она становилась бабой Ягой. То есть человеком, проводившим инициацию. На определенном этапе ее заменили мужчиной. Баба Яга, она же несет в себе и знаки смерти, вообще, любопытное существо. И кстати, у нее ярко выраженные, если вы неадаптированные сказки читали, ярко выраженные черты пола, например, огромный бюст, и она абсолютно агамна, она абсолютно не связана с мужчинами. То есть сексуально. Она барышня, а нос у нее в потолок врос и одна нога костяная, а другая – говняная, как у меня щас. Многие признаки очень любопытны. Например, ассиметрия, это тоже признак смерти. Дело в том, что мы живем в очень кодированном мире, но большинство этих кодов не знаем. Но эти коды у нас в крови, в сознании, во всем.

Кстати, когда вы были еще крошками, даже в ясельках, и соображали еще очень плохо, мамы, бабушки вас ставили на ножки, цепляли ручками, устанавливали кругом вокруг елки, стула, торта со свечками, товарища… Когда называлось «колпачок-колпачок». И они вас тащили то в правую сторону, сторону жизни, то в левую сторону – сторону смерти. И вы все это протанцевали. Потом уже танцевали это радостно и сами. И вы знаете, что такое хоровод и что такое елка посредине. А это модель мира, между прочим. Кстати, а когда вокруг человека – это модель человеческого жертвоприношения. Вы все пели страшную песенку о человеческом жертвоприношении:

Колпачок-колпачок,

тоненькие ножки,

красные сапожки…

Могу все объяснить – и почему красные сапожки, и к чему колпачок.

Мы тебя кормили,

Мы тебя поили…

Но не буду дальше. Страшные вещи. О-о-о… О, какие песенки вы пели в детстве – жуть. Одна из самых страшных песенок – это вот «не ложися на бочок…» Вы знаете другие варианты этой песенки? Вы помните:

Баю-баюшки, баю,

Не ложися на краю –

Придет серенький волчок

И утащит во лесок,

Под ракитовый кусток,

Ля-ля-ля…

Прелесть, да? Есть другой вариант.

Баю-баюшки, баю,

Не ложися на краю,

Али завтра мороз,

А тебя – на погост,

Али бабка придет,

А холстинки принесет,

Али дедка придет,

А и гроб принесет…

Я продолжать не буду – очень милая песенка. Про похороны. Кстати, ладушки – это страшная игра. Это игра со смертью. А эта песенка очень милая. Вы когда-нибудь обнаруживали песенку о том, как ребенка поят спиртными напитками?

Ладушки-ладушки,

Где были…

Вот у многих, через год, через два будут дети соответствующего возраста, если сейчас еще нет у кого-то, и уже бабушка где-то сидит и обучает его. Хорошее дело, между прочим. Это человека воспитывают. Передают удивительное представление о единстве человечества, о единстве живых и мертвых.

Ладушки-ладушки,

Где были? -

У бабушки.

Чего ели? –

Кашку.

Чего пили? –

Бражку.

Одной моей студентке, бывшей, сейчас ей под сорок уже, бабушка, жуткая ханжа, пела ей всю жизнь так: Чего пили? – Простоквашку. Она адаптировала все на лету.

Кашка сладенька,

Бражка пьяненька.

При этом – ладонь в ладонь. Странная бабушка какая-то. Вы знаете, где едят кашку и пьют бражку? И ходят к бабушке? На тризнах. Бабушка мертвая. Это общение с мертвыми – ладонь в ладонь. Между прочим, вы это неоднократно в детстве делали.

Я сделала для себя определение – что такое миф. Не, ну я потом дам вам определения все. Нет, естественно не все, а то вы все разбежитесь. Определение приблизительно такое: миф есть чисто человеческий способ переживания, осмысления и освоения мира. Другого способа у человека нет. Расскажу вам потом массу по этому поводу анекдотов, историй и разных других вещей.

То есть, мы к чему сейчас возвращаемся? Некоторые животные воспринимаются очень странно. Кстати, животные вроде бы неожиданные. Но если внимательно посмотреть, это связано, знаете, с чем? С первобытной классификацией животных. Вот научная классификация животных появилась относительно недавно. Ну века где-нибудь с XVI – XVII, правильно? Самое грубое их деление – на травоядных и хищников. Но это не совсем нормальное, конечно, деление. Потому что есть такие товарищи, типа нас, приматов, свиньи, например, очень близкие нам, физиологически, другие подобные. Понимаете, мы ведь жрем все. Как солдаты первого года службы, которые едят все, что не прибито гвоздями. Человек ест все, он всеяден. Ну ладно, в принципе, мы можем и без мяса обойтись. Часть наших, так скажем двоюродных… Ну, шимпанзе, они жрут все, а оранги – они как Лев Толстой в последний период жизни. Знаете:

Великий русский писатель

Лев Николаевич Толстой,

Который не кушал ни рыбы, ни мяса,

Ходил всю дорогу босой…

Песня такая есть. Но, в принципе, приматы всеядны. Первобытные люди не делили так даже на этом уровне. Они делили их не по этому принципу. Не по принципу – что ест. Для них было важно, что ест, но не одна еда была интересна. Они делили на хищников, травоядных и падальщиков. Очень странное деление как будто. Но в нем есть своя логика. Падальщики, как они считали, хотя они прекрасно знали, что ошибаются. Как мы прекрасно знаем, что ошибаемся, когда делим на травоядных и плотоядных, потому что есть еще и всеядные, да. Они прекрасно понимали, что падальщик и убивает иногда. Но у них логика была такая: травоядный не убивает, плотоядный убивает и ест, а падальщик мясо ест, но не убивает. Но вы знаете, что падальщик, с кем справится, того и убьет. Все это было.

Вот это деление очень любопытно. Они еще делили, знаете как, животных? По этажам. Когда я буду говорить о мифе, я попытаюсь вам объяснить, по крайней мере, как я понимаю, как миф возник. Потому что это первая форма сознания и одна из главных форм сознания, которые пользуются человеком. И миф возник, видимо, в тот момент, когда человек стал человеком. То есть, когда начинался антропосоциогенез – происхождение человека и человеческого общества. На каком-то этапе они, бедняжки, которые жили вот так (показывает большой палец) с инстинктами. Жили они с инстинктами неплохо – ориентировались, ели, пили, размножались, погибали. Все как у других животных. На каком-то этапе они начали меняться – эти инстинкты начали угасать. И что самое страшное? Они стали как-то… Перестали ориентироваться в мире. Им нужно было совершить переход с инстинкта на понимание мира. И вот чтобы понять мир, чтобы что-то понять, надо разделить, надо расчленить. Ну, хотя бы, на то и другое, на свое и чужое, на здесь и там. Самое простое – это бинарное разделение. И они начали делить. И поделили.

Вот первое деление мира – ну, примитивно, конечно. Я все примитивно, все перескакиваю через тыщи «но». Они поделили мир, скажем, по… Следы этого деления можно обнаружить в фольклоре, в сказке, например. Вот герой, когда он идет в другой мир, чтоб совершить там подвиги, там невесту найти, или жениха, волшебные предметы. В сказке этот мир, в русской в частности, называется Тридевятое царство, Тридесятое государство. Двадцать седьмое, тридцатое – это что? Так вот, что преодолевает – он преодолевает опушку леса. Вот по опушке леса у него делится. Кстати, помните сказку про вершки и корешки? Там все события происходят на грани – на опушке леса. Человеческий мир и животный мир. И человек и животное делят мир на опушке.

Мир можно разделить по реке. «Мы с тобой два берега у одной реки». Кстати, идея, ну, если не любви, то… Любовь – штука очень поздняя. Для любви, опять же, как и для скуки, нужны личности. Для секса достаточно животных. Для брака нужны люди и чтобы мир делился, членился – те и эти. И вы обратили внимание, что до сих пор некоторые предметы и географические места связаны с идеей брака, а мы их сейчас уже связали с идеей любви. Где лучше всего назначать свидание? У воды. Попробуйте придумать этому практическое объяснение. Да бесполезно. Самое лучшее место свидания – на берегу реки. Очень хорошо в поэзии рассказывается, как «я на этом – ты на этом».

Целый миф у древних греков есть – безумно глупый миф. Мы так умиляемся – Леандр и Геро. Это парочка идиотов. Вы знаете, непонятно, кто им мешает жить вместе. Потому что Леандр живет на острове, а Геро живет через пролив на материке. Ни про родителей, ни про общество – кто как относится к их любви – ни слова. Главная преграда их жизни – это пролив. Вот он вечером ныряет в этот пролив… Это, кстати, один из первых сюжетов мировых об одновременно умирающих влюбленных. Я вам целую лекцию прочту, как этот сюжет возник. Еще есть такой сюжет замечательный – муж на свадьбе своей жены. Чудный сюжет. Вот поверьте мне, что сюжет об одновременно умирающих влюбленных возник не из того, что любят люди друг друга, а их растаскивали-растаскивали, растаскивали-растаскивали, они не выдержали и покончили жизнь самоубийством. Вы понимаете, это сюжет такой. А возник он не из этого. О, если б знали вы, из чего он возник… Ну ладно, узнаете еще.

А муж на свадьбе своей жены? Ничего фантастического. Вот поженились люди, и его куда-то послали, далеко-далеко. И вот его нет и нет, нет и нет, и к ней начинают приставать. Выходи замуж, выходи, а то хуже будет. Она отказывается-отказывается, вертится-вертится… Одиссей, например. С Пенелопой была такая проблема. Двадцать лет женщину мяукали: выходи замуж и выходи. Она крутилась-крутилась, как могла. А он как вернется, как всем навернет! Между прочим, у нас былина такая есть «Добрыня Никитич». Расскажу! Это очень забавно. У восточных народов есть про это «Ашик-Кериб», у восточных народов есть про это «Алык-Манаш» и «Алкамыш». Вы думаете, это от того, что он уехал, его долго не было, к ней приставали, а он приехал? И навернул всем? И потом это все начали рассказывать? Кстати, в реальной жизни это все может быть. И, может, и было когда-то. НО. Не из этого сюжет возник.

Я вам просто долго буду объяснять, из чего сюжеты возникали. Вам еще опротивеет, потому что я буду хищно и злобно подползать к известному сюжету. Про одного мужика, бедняжку, который был идеальным человеком и сыном прекрасного человека, великим государем, великим гражданином, прекраснейшим семьянином, вообще героем, великим царем. Но он без своей воли убил папу и женился на маме. Эдипом его зовут. И про одного хитренького дяденьку, у которого имя было как мое отчество, он просто делал вид, что он Зигмунд, который в хвост и в гриву использовал этого мужика, этого трагического героя. Разобъясню, как и этот сюжет возник. Но я опять далеко ушла, меня надо вгонять обратно. Знаете, видимо, где-то на третьей-четвертой лекции, мои лекции станут нормальными и линейными. Я как увидела две рогатины (имеется в виду штатив с видеокамерой) – у меня мозги поползли в сторону, и я начала это самое. Но ничего, я все это в порядок приведу.

Так вот. Сначала мир на плоскости, да? Кстати, с любовью всегда связаны стрелы. И это я вам объясню. Вы обратили внимание? Ну постоянно. С одной стороны, Амур почему-то с луком. Ну ладно, сердце там болит, когда влюбляешься. Как будто в сердце ячейка для этого есть. Вы прекрасно знаете, что совсем другие центры. Ну, хотя бы, в голове. Но! Вы знаете, что есть такая русская народная замечательная сказка «Царевна-лягушка». Начинается она очень своеобразно. Было у царя три сына, да? Так вот, было приказано им очень интересно искать невесту. Если вы посмотрите – искали ли когда-нибудь где-нибудь так невесту – вам любой этнограф скажет: нет. Но многие этнографы вам разобъяснят, почему стрела. Разъясню, будет время.

Ну вы знаете, это вообще картинка с выставки. Они стреляют, и кто стрелу подберет – а если такая «красотка» как я? А если вообще бабушка древняя? А если вообще, извините, лягушка? Он вынужден на ней жениться. Вообще, я представляю себе такую картинку: выстрелил старший царевич – и попала стрела на боярский двор. Скажем, стоит боярышня и семечки лузгает. Вообще, трудно. Семечки-то появились поздно. Ну, что-нибудь кушает. Жрет яблоко или репу боярышня. И вдруг в столб ворот впивается стрела. Боярышня смотрит, соображает, что стрела должна принадлежать царевичу, тихо радуется, жрать яблоко перестает и говорит: «О! Царевич! Хорошо, не в глаз». Он же вообще и пристрелить невесту мог. И действительно, брак связан с водными источниками. Кстати, тот же герой Шолохова, я имею в виду Григория Мелехова. Он видел эту Аксинью каждый день через плетень – ему не доходило, что это его женщина. А когда он увидел ее идущей от Дона с водой – он понял. Где пушкинский царевич Дмитрий встречается с Мариной? У фонтана. А уж многочисленные песни – всегда у реки. Ну, мы вернулись к Леандру и Геро. Вот Леандр переплывал к Геро вечером, а утром он обратно плыл. Однажды Геро ждала его, ждала, он не приплыл, она жутко обиделась. А когда была ясная погода, была такая видимость, что можно было посмотреть с материка, что он там на острове делает. Она посмотрела – его не было. Она посмотрела вниз, а он, оказывается, о скалы разбился. Там и лежит. И Геро, естественно, утопилась. Вы понимаете, вот водная преграда устойчиво, от Леандра и Геро и до героев Шолохова. Образ стрелы – вы знаете:

Амур звенел колчаном ветхим

И улыбался мне хитро…

И так далее. Все это откуда-то взялось, все это имеет объяснение. Это связано как раз с делением мира. Мир делится, скажем, по реке. Кстати, брак был возможен только между людьми разных миров, а разные миры – это по разные стороны реки. И знакомились через реку, через ручей. Потому что со своими никакого брака быть не могло.

… и вообще у всей природы, и у семьи священника. Странная семейка. Имеется в виду, конечно же, не семья священника. Мир рушится. Семья попа – его дочери, его жена и он сам – это как бы модель человеческой семьи, модель человеческого общества. Причем, не просто людей, а сакрального общества, священного. Вот очень часто, когда в фольклоре мы встречаем слово «поп», надо думать не поп, а жрец. Надо думать: шаман.

То есть – полная разруха. Девушки, несшие воду, выливают воду и разбивают ведра, ломают коромысла. Их мать, узнав, что мышка бежала, хвостиком махнула, яичко упало и разбилось, плачет дед, плачет бабка, она жидкое тесто для блинов выливает на пол и начинает втирать в половицы. Священник, увидев свою семью за этим занятием, отрезает себе косу, то есть отказывается от профессии, рвет церковные книги и поджигает церковь. Горит природа, рассыпается человеческое общество – полный крах. Почему? Что это за катастрофа такая мировая навалилась на мир из-за того, что мышка бежала?

Почему именно мышка? Мы говорили о том, что каждая девушка знает. Нормальная, воспитанная в кругу других девушек. Часто вот девушка воспитывается, она видит своих ровесников, или в совершенно мужском кругу воспитывается. Или мальчик в совершенно женском кругу воспитывается… В древности такого не было. Каждое существо определенного пола воспитывалось в ватаге разновозрастных детей своего пола. И это передавалось очень четко. И мы говорили, что каждая девочка знает, что есть такая ситуация, когда люди начинают смеяться. Женского полу. Смеются все, долго смеются, достаточно палец показать – смеются, пока рано или поздно кто-то из старших скажет: «Хватит. Как бы чего не вышло». Они боятся внеплановой беременности. Потому что не знают этого девочки. Не знают этого взрослые. Никто не знает. Специалисты только знают. Но это из поколения в поколение передается, и это еще живо. Опасно много смеяться. Как бы чего не вышло. Потому что смех порождает жизнь. Это связано с древнейшими представлениями о партеногенезе, то есть девственном зачатии. Когда секс и зарождение новой жизни в сознании абсолютно не связаны. Абсолютно не связаны. Это как очень смешно иногда слышать рассуждение о том, что древние люди боялись инцеста, потому что боялись народить уродов. Ха-ха-ха! Извините, если сам половой акт не связан с зарождением жизни, то этого они не понимали совершенно точно. Были другие причины и была другая логика. И мы то относимся к нашим предкам как к полным идиотам, что совершенная неправда. А то мы у них отыскиваем совершенно нашу логику.

Вот я сейчас сижу среди психологов, и я просто поражена одной вещью. Вот мы книжку сейчас пишем и смотрим слова, отражающие определенные чувства. Печаль, тоска и скука. Вот знаете, древний человек знал, что такое печаль. Я вам объясню жест печали. Потому что существует жест печали, и вы все его видели. И вы все его воспроизводили. Например, когда играли в ладушки. И в детстве с вами играли в печаль. Ладушки – это игра в смерть и в печаль. Это игра в живого, который печалится, жаждет общения с мертвым. Это и есть печаль. Тоска – это мертвый желает общаться с живым. Это очень древние слова. И древние знали, что такое печаль и что такое тоска. Но они абсолютно не знали, что такое скука. Вы знаете, когда впервые на письме в русском языке (я понимаю, что устно оно, может быть, существовало и раньше) было употреблено слово «скука»? Кстати, по форме, вроде бы, очень древнее. От слова скукоживаться, сжиматься, принимать форму эмбриона. И, кстати, именно при скуке человек такую позу принимает. При тоске, печали – нет. При печали у него совершенно другая поза – это поза устремленности. Собственно, как и при тоске. А знаете, кем надо быть, чтобы скукожиться, как эмбрион? В каком году впервые на письме было употреблено это слово – это же смешно говорить – в 1704 году! Представляете, как недавно? Ну лет на сто раньше это слово возникло, не больше. Почему? Да потому, что чтобы испытывать тоску и печаль, надо быть человеком. А чтобы испытывать скуку, скучать – нужно знать, что такое абсолютное одиночество. Кстати, и среди людей тоже. А для этого, как минимум, надо быть личностью. То есть человеческой особью, способной жить отдельно от коллектива. Не личность не испытывает этого.

Вот иногда мы смеемся в каких-то фильмах, иногда даже художественных, видя каких-нибудь степняков, каких-нибудь представителей северных народов и так далее. Сидит человек, строгает веточку, или просто смотрит вдаль – ему не скучно. Нас же моментально охватывает скука. Вспомните, скукой кто мучается? Поздние герои. Вот если бы вы были знатоками и любителями литературы, вы бы знали, что герои, скажем, «Илиады» или «Одиссеи» никогда не скучают. Они тоскуют, они печалятся. А кто начинает скучать? Ну, Фауст скучает по-черному. «Мне скучно, бес», — говорит он Мефистофелю.

Что такое скука? А это чувство личности, индивидуума. Это очень недавно. Так что даже чувства мы испытываем временнЫе. Я отступила, но ничего, мы вернемся. Как за двести лет изменилось употребление многих слов. Например, сейчас сказать «роскошный мужчина» — что это значит? Красивый, сексуальный, умный, ля-ля-ля. Знаете, что в восемнадцатом веке значило «он был роскошен»? Любил роскошь и имел возможность ею пользоваться. То есть совсем другое. И тоже – двести лет каких-то несчастных. Знаете, что значило «любовница» в восемнадцатом веке? Можно было сказать, например, про пятилетнего мальчика, что четырехлетняя девочка его любовница. Знаете, в каком смысле? Он ее любит. А то, что сейчас называется любовницей, тогда называлось любительницей. Вы представляете? Вот сейчас мы говорим «любительница кошек»… А тогда любительница была в смысле любовница. А любовница – в смысле возлюбленная, любимая. То же слово, а значило совершенно другое.

Вы знаете, раз уж я разгулялась по этому поводу, где-то до пятнадцатого века слово «лютость» обозначало крайнюю злобность и жалость, милосердие. Сейчас уже не обозначает. А вот в польском и чешском до сих пор обозначает. А у сербов – как у нас. Вот у всех православных славян… Вот слово лютость разделилось. У православных христиан оно стало обозначать злобность, агрессивность крайнюю. А у католиков – жалость. Видимо, язык и психология – они где-то сходятся. Жалость крепко связана в нашем сознании с лютостью. Жалость может кончиться убийством, понимаете. И я знаю теперь – почему. Это меня как всегда в сторону понесло, не умею я останавливаться. Какое счастье, что я не капитан. Вообще кошмар – меня боковые течения так уносят!

Возвращаемся к нашему. То есть мы знаем то, что мы не знаем. У нас масса информации не расшифрована. В частности, не расшифрованы представления о некоторых животных. Ну почему свинья – ха-ха-ха? Свинья – смешно, осел – смешно. А лошадь и корова – это, в общем, серьезно. Что – свинья такая грязная? Нет, конечно. Что – осел такой глупый? Да ерунда. Лошадь, прямо скажем, немного интеллектуальнее. В чем дело? Кстати, свинья умнее коровы в сто раз. И коровы, возвращающиеся где-то после дождя, они смотрятся не чище свиней. Почему? В чем дело? К некоторым животным отношение особое, к некоторым предметам особое отношение. Ну, мы с этим столкнемся.

Или, например, другое. Почему лисичка хитрая? Что, она хитрее волка? Биологи говорят: да нет, не хитрее. Или, например, кролик. Кролик – кроткое, невинное существо. Для африканцев кролик… Причем, африканские охотники, которые прекрасно знают, что такое охота, что какое животное стоит – все прекрасно знают. Кролик – самый злой и хитрый зверь. Вот спроси, вот этот мужик, который, что называется, сам загоняет антилоп, на хищников охотится, он вам про кроликов такое порасскажет. Мифологическое, от чего волосы дыбом подымаются. А ведь кролик не в состоянии вообще ничего сделать – он в норку прячется. Он даже, в отличие от зайца, отбиться ни от кого не может. Заяц хоть от хищной птицы отбиться может: он падает в отчаянии на спину и начинает колотить ногами, иногда убивает хищную птицу. Кролик ничего не может. А кролика боятся. На полном серьезе (а мифология – это на полном серьезе, не надо путать миф со сказкой, что очень часто у психологов происходит – ну мы потом разделим миф и сказку). Ради Бога, это я уже себе говорю, а то начну сейчас объяснять, чем миф отличается от сказки. А я начну объяснять, уйду в другой угол – и все.

Так вот. Дальше в мифе, который на полном серьезе, рассказывают следующее. Охотники! Знающие охоту не так, как мы. Знающие животный мир не так, как мы. Знали бы плохо – они бы вымерли давно. Они на полном серьезе говорят: кролик – О! Кролик приходит к любому зверю крупному, иногда хищнику, иногда – нет. И предлагает ему просанировать зубы. Тот по наивности открывает рот, кролик через горло проскакивает внутрь организма, пожирает печень, а потом сердце. Животное в жутких страданиях умирает, в кролик прогрызает его тушу, окровавленный выскакивает наружу и пляшет. Спрашивать, где вы видели пляшущего, скажем, на туше слона кролика – бесполезно. Потому что, знаете, я одно вам только скажу: миф отличается от сказки знаете, чем? Чем искусство (сказка – это искусство) отличается от теоретической науки. Вот спрашивать, почему эти первобытные люди, их мифы такие бредовые, они так неадекватно отражали реальную действительность, чему они могли их научить… Я сейчас вот коротко-коротко (это я себе, конечно, себя на место ставлю). Вот знаете, что – у них была практическая учеба. Они учились стрелять из лука, выслеживать зверя, разжигать огонь, то, се, пятое-десятое – это была практика. Они это выучивали в совершенстве. Кажется – при скудной, убогой, бедной, голодной, ужасно рискованной жизни первобытного человека что же еще надо? Ну, развлечения. Ну, скажем, это вот искусство. А на кой миф? А вот это для чего было надо. Для чего прикладная математика – все знают. Для чего прикладная психология – и я понимаю. Для чего литературная критика – всем понятно, да? Это объяснить. Вот вышел роман – а его объяснили. А зачем теорию литературы изучать? Правильно? Это же сложно, это немногие могут понять. Прикладная математика – это посчитать, как экономика будет развиваться. Это посчитать что-то еще – натяжение металла, например. А зачем теоретическая математика? Зачем теория развития человеческого сознания, теория? Хотя практический психолог может сделать для обычного человека даже при небольших знаниях очень много. Зачем изучать теорию, мозги ломать? А вы понимаете, практической науке и практике вообще без теории нельзя. Хотя есть вещи, которые никогда практической пользы не принесут. Например, изучение художественного сознания людей. Какая может быть практическая польза от этого? Кто от этого похудеет, растолстеет, станет счастливым? А это – необходимо.

Для чего человечеству теоретическая наука и предварявший ее миф? Для простого. Чтобы быть человеком. Люди без теории, даже самой бредовой, даже сверхошибочной, вообще не живут. Есть хорошее определение мифа: миф есть сознание первобытного человека. А Лосев знаете, как определил миф? «Всякое высказывание есть миф». Вот я пришла и сказала: я – Софья Залмановна Агронович. Это высказывание. В какой-то мере это – миф. Потому что я не очень та Софья Залмановна, что была вчера. И завтра я буду не очень той, которая сегодня. Но это относительно, конечно.

Как обычно, продолжение следует...

МУДРСТВУЮЩАЯ НА ГРАНИ

Софья Залмановна Агранович

(1944 – 2005)

Наверное, имя человека во многом определяет его судьбу. Её назвали Софьей, то есть мудрой, а фамилия Агранович происходит от названия села Граны. Такой её запомнили все – мудрствующей на грани. На грани доступного для сознания обычного человека. Порой на грани фола. На грани столкновения мнений с собеседником, после чего происходили прорывы в область неизведанного и возникало то, что называется НАУКОЙ. По иронии судьбы окна ее квартиры выходили на здание морга, а дом стоял недалеко от вокзала – чем не грань миров.

Однажды у нее дома во время очередных посиделок зашел разговор о том, чем определяется талант к гуманитарным наукам. Дается ли он природой, как талант к физике, математике или музыке, или же многое зависит от того, воспитывался ли человек в интеллигентной семье и, что называется, «у книжных полок». Слушая собеседника, который доказывал последнюю точку зрения, она вдруг помрачнела, как всегда бывало, если она была категорически не согласна, а потом вдруг с обидой и вызовом сказала:

— А как же я?! Мой папа был могильщиком. А единственной книгой у нас дома был старый номер журнала «Огонек».

Она не была отличницей в школе, а в своем классе «Б», куда собирали детей отнюдь не из элитных семей, дружила с мальчишками и списывала у них математику, с облегчением и радостью получая «тройки» за контрольные. Но однажды в выпускном классе на самом последнем уроке математики учитель предложил извлечь квадратный корень из отрицательного числа. Отличники тут же сказали, что это невозможно. И только троечница Агранович предположила, что решение у задачи есть, только для этого надо выйти за пределы той математической системы, которую они все годы изучали в школе. Именно это она и пыталась делать все годы в филологии, не склоняясь ни перед какими авторитетами, не пасуя ни перед какими трудностями.

А трудностей хватало. Поступить с первого раза на единственный в те годы гуманитарный историко-филологический факультет пединститута ей не удалось. Поступив через год, она чуть было не вылетела из-за того, что количество ошибок в ее диктантах не соответствовало нормам. Тогда за нее вступились два будущих профессора – историк Л.В.Храмков и лингвист Е.М.Кубарев, доказавшие своим коллегам, что уровень филолога определяется не только уровнем его орфографической грамотности. Получив рекомендацию в аспирантуру, поступить в нее она смогла лишь через несколько лет, которые были отданы преподаванию эстетики в ГПТУ. Казалось бы, потерянные для науки годы. А она говорила о них:

— ГПТУ научило меня объяснять любые, даже самые сложные, вещи «на пальцах».

Наверное, поэтому первокурсники, попадая к ней на лекции, могли, не продираясь сквозь дебри заумных терминов и синтаксических построений, оказаться в мире науки.

Окончив аспирантуру по русской литературе XIX века, она получила в университете далеко не престижный курс русского фольклора. И здесь молодой кандидат наук Агранович вновь решила доказать, что не место красит человека. Выстраивая лекции, придумывая темы семинаров, она категорически отказалась от традиционных подходов к преподаванию этого предмета.

— Что такое фольклорист в большинстве вузов? – любила рассуждать Софья Залмановна. – Это «шкатулка песни народной»: чем больше фольклорных сюжетов заучили студенты, тем лучше. Я хочу, чтобы вы понимали, как рождались эти сюжеты, как на их основе развивалась письменная литература.

Случается в преподавании фольклора и другой крен – в сторону, так сказать, национальной самобытности. Это когда доказывается, что наш фольклор лучший в мире. Она отвергла это сразу. Поэтому на семинарах параллельно с русскими сказками анализировались африканские (отражавшие более раннюю стадию соответствующего сюжета), вместе с былинами изучался греческий, карело-финский, тюркский эпос. Постепенно из ее курса фольклора выделился блистательный сравнительно-исторический спецкурс по эпосам народов СССР, а сам курс из «русского устного народного творчества» превратился в «историю и теорию фольклора».

Вскоре «учебное поручение» стало научной областью, которая полностью захватило ее. В 1980-81 годах выходят кафедральные сборники, в которых С.З.Агранович обращается к проблеме фольклора и литературы. Исследуя произведения необычайно популярного тогда Чингиза Айтматова, она стремится найти в них не столько «прямолинейно-наглядное цитирование фольклорных произведений», сколько миф и фольклор как «типологическое явление общечеловеческой культуры.., как этапы универсального и закономерного познания художественного мира» (Агранович 1980: 92-93). Иронизируя над участниками полемики в «Литературной газете» о роли мифа в реалистической литературе, она пишет: «Участники полемики не уяснили того, что они понимают под терминами “миф” и “современное мифотворчество” … Для тех, среди кого миф возникал и бытовал, его содержание никогда не могло быть символом и аллегорией – это была реальность … Миф в своем истинном первозданном виде в современной литературе невозможен, ибо для этого нужен читатель, воспринимающий фантастику как реальность, и писатель с сознанием первобытного человека» (Агранович 1980: 109).

Рассматривая поэтику повести Ч.Айтматова «Белый пароход» сквозь призму мифа и фольклора, она доказала, что трагический финал произведения (смерть мальчика, воспринимаемая многими как сказочно-обобщенное самоубийство), будучи рассмотренным сквозь призму фольклорно-мифологического сознания, должен трактоваться совсем по-иному: «Говорить о смерти мальчика как несчастном случае или тем более самоубийстве было бы, на наш взгляд, ошибочно, мальчик верит в миф как в реальность, и он этот миф реализует. Смерть настигает мальчика в момент нравственного выбора, сделав который, он формируется как личность, а значит и побеждает зло, косность, жестокость» (Агранович 1981: 159).

Выработав методологию анализа, следующий роман Айтматова – «Буранный полустанок» — она предложила анализировать с мифологических позиций студентам из своего спецсеминара. Её увлекла уже новая задача – попытаться рассмотреть сквозь призму мифа и фольклора произведения Пушкина. Она объединяет свои усилия с пушкинисткой Л.П.Рассовской, незадолго до этого защитившей диссертацию об историзме творчества Пушкина. С тех пор Софья Залмановна всегда работала с соавторами. Соавторы были важны для нее не только как люди, компетентные в той области науки, к которой она стремилась применить свой метод, но и как собеседники, в диалоге с которыми рождалась истина.

«Коллективные монографии обычно пишутся так: авторы собираются, определяют проблему или проблемы, над которыми будут работать, набрасывают план книги, делят ее на части и решают, кто напишет тот или иной раздел книги. В ходе работы они встречаются, обмениваются мыслями, знакомятся с подготовленными материалами и, наконец, объединяют рукопись в нечто целое. Это и становится результатом коллективного труда. У нас все было не так, а совсем наоборот. Писали мы вместе, рождая каждую фразу, подбирая каждое слово, ругаясь и мирясь постоянно» (Агранович, Березин 2005: 11). Так описала она процесс работы с соавторами в своей последней книге.

С 1984 по 1992 год сначала в виде серии статей, а потом в виде двух монографий С.З.Агранович и Л.П.Рассовская публикуют результаты своих научных изысканий о мифологических истоках творчества Пушкина. Анализируя стихотворение «Анчар», в образе которого они точно увидели мифологический образ так называемого «мирового дерева», авторы исследуют отражение и трансформацию в этом произведении архаических пространственно-временных представлений. В свете историко-типологического подхода они приходят к выводу о том, что «историзм художественного мышления поэта проявился не “в хронологической пыли бытописания земли”, а в выходе на стадиальные, типологические закономерности развития сознания и культуры человечества» (Агранович, Рассовская 1989: 31).

Исследуя одно за другим произведения Пушкина, С.З.Агранович и Л.П.Рассовская снимают с них хрестоматийную пыль, находя в каждом «изюминку», которая порой переворачивала сложившиеся в литературоведении взгляды. В трагедии «Каменный гость» они анализируют международный фольклорный сюжет «муж на свадьбе своей жены», который Пушкин подвергает трансформации:

«В классическом фольклорном сюжете победителем был возвращающийся муж. Он оставался в мире живых, изгоняя или убивая соперника или соперников. Командор возвращается в мир мертвых, уводя с собой Дон Гуана. В мире живых Командору нет места.

Гибель Дон Гуана теряет свою изначально присущую сюжету о Дон Жуане дидактичность, а пушкинский герой становится трагическим героем. В финале трагедии присутствует явно трагедийный элемент – катарсис. Смерть героя – не наказание грешника, а трагическое утверждение идей, наполняющих образ Дон Гуана» (Агранович, Рассовская 1989: 113).

Обращаясь к анализу образа юродивого в трагедии «Борис Годунов», исследователи отмечают, что его появление нельзя рассматривать «лишь как колоритную подробность русского быта, характерное проявление национальных нравов и тем более как элемент авторского “эзопова языка”» (Агранович, Рассовская 1992: 95) По мнению авторов, в таком культурном феномене, как юродство, Пушкин смог обнаружить одну из форм десакрализации царя. «Для народа царь сакрален, утрата сакральности отдельным человеком означает лишь передачу ее другому, достойнейшему. Юродивый лишает сакральности не только Бориса, но и всякого царя, считая ее прерогативой только бога. Николка исключает надежду не только на воскрешение, но и на загробное прощение, т.е. убивает “вовеки”» (Агранович, Рассовская 1992: 106).

Это писалось в те годы, когда в стране происходила другая десакрализация. Когда народ уже не безмолвствовал, требуя перемен. Тогда, на заре перестройки, кто-то из преподавателей классического университета впервые побывал в одном из западноевропейских университетов, где его особенно поразило то, что кафедры там открываются не под дисциплины учебного плана, а под личности. Если полистать тогдашние сборники кафедры русской и зарубежной литературы, то можно обнаружить удивительную вещь: формально в каждом сборнике была лишь одна статья, подписанная С.З.Агранович. А на самом деле во многих из них было по три статьи, написанных ею в соавторстве с Л.П.Рассовской (о Пушкине), А.И.Петрушкиным (о Хемингуэе), И.В.Саморуковой (о мифологических истоках Библии и двойничества в литературе), а рядом появлялись работы ее коллег, активно использовавших ее метод, и ее бывших дипломников, начинавших свой путь в аспирантуре. В сущности она стала той личностью, которая при отсутствии каких бы то ни было административных рычагов определяла методологию научных исследований кафедры. А потом вышла и за ее пределы: в последние годы С.З.Агранович читала спецкурс и на психологическом факультете.

Натолкнувшись однажды в какой-то статье «к юбилею» на слово «научная школа», она с усмешкой сказала:

— Школа – это не когда на одной кафедре в одно и то же время работают несколько профессоров, которые руководят множеством аспирантов. Школа – это методология.

Ее методология для многих коллег по кафедре становилась инструментом, позволявшим открыть такие глубины подтекста, о которых никто из литературоведов раньше и не догадывался.

Так произошло с А.И.Петрушкиым. Специалист по американской литературе, он, работая над книгой о творчестве Хемингуэя, попросил ее объяснить с точки зрения фольклора два эпизода из романа «По ком звонит колокол»: рассказ Пилар о расправе над фашистами в провинциальном городке и фрагмент авторского повествования о последнем бое и гибели партизанского отряда Эль Сордо. С точки зрения современного сознания, убийство цепами прогоняемых сквозь строй фашистов-землевладельцев выглядит дикостью на фоне приказа молодого офицера-фашиста Берренды обезглавить уже мертвых партизан. Анализ этих эпизодов с фольклорно-мифологических позиций, предложенный С.З.Агранович, все расставил на свои места: «На площади маленького аграрного городка его жители, арендаторы, батраки, крестьяне поначалу осуществляют ритуальное убиение и осмеяние, древняя мифологическая традиция которого связана с идеей оживления, обновления, торжества жизни. Сцена расправы с Эль Сордо и его товарищами… гораздо страшнее убийства: поступок Берренды несет в себе идею уничтожения защитников республики, уничтожения жизни как таковой» (Агранович, Петрушкин 1997: 179). Консультация быстро переросла в работу над статьей, а потом и над книгой о Хемингуэе, увидевшей свет в 1997 году.

Страна менялась. На смену одной идеологии упорно искали другую, видя спасение России в поголовной религиозности. В детских садах вместо дня рождения Ленина справляли Пасху, славя Христа почти теми же словами, какими когда-то славили Ильича.

«Нам рассказывали, — написала Софья Залмановна о том времени, — как однажды в середине девяностых годов юная, совершенно дезориентированная идеологически и интеллектуально учительница начальных классов ознакомила учеников с блистательной в своем эклектическом невежестве теорией происхождения человека: Бог создал человека из обезьяны по образу и подобию своему при помощи труда» (Агранович, Березин 2005: 10).

Между тем со всех светских и религиозных трибун все настойчивее говорилось о необходимости введения уроков «Закона Божьего» в школах. Слушая эти разговоры, она менялась в лице и с иронией цитировала Пушкина:

— Одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса.

А потом решила применить свой метод и в этом направлении. Вместе с И.В.Саморуковой она практически параллельно работает над серьезной монографией «Гармония – цель – гармония» и пособием для учителей о традиционных зимних праздниках. В первом анализируются библейские тексты, поэтика и генезис притчи, вводятся понятия «культуры цели» и «культуры гармонии». Во втором – в доступной форме рассказывается об истоках зимних праздников и предлагается основа для сценария такого праздника в школе. Причем не обработанного в соответствии с требованиями Министерства образования, а настоящего, с подлинными фольклорными текстами.

О таланте бывшего капитана пединститутской команды КВН писать сценарии нужно сказать особо. Много лет будучи куратором I курса, куратором стенгазеты, она помогала сделать первые шаги в СТЭМе и журналистике (а из факультетской газеты «Ритм» вышли такие известные теперь в журналистском мире люди, как Дмитрий Муратов, Ирина Лукьянова, Вадим Быркин, Олег Ащин) многим студентам. Сочиняя на старших курсах сценарии Студвесен прямо на полях лекционных конспектов, мы, тогдашние студенты, вдруг начинали понимать, что сочинение сценариев и статей стало неотъемлемой частью нашего филологического образования.

Многим бывшим студентам Софья Залмановна помогала в их профессиональном становлении и после окончания университета. Она могла подсказать идею открытого урока, объяснить, как раскрыть «лихо закрученную» тему сочинения. Но однажды вместе со своей бывшей дипломницей, ныне преподавателем одной из самарских гимназий, М.В.Конюшихиной она решила донести свои исследования библейских сюжетов до школьников. Вместе они разрабатывают программу факультативного курса «Поэтапное изучение Библии в контексте мировой литературы». Уже в предисловии авторы жестко отмежевались от идеологической направленности своего курса, видя его цель «...не в том, чтобы учащиеся знали наизусть отрывки из Библии, и не в том, чтобы превратить школьников в христиан, а в том, чтобы дети поняли, что Библия — один из источников современной европейской цивилизации». Они считают недопустимым отход от библейских текстов и замену их дидактической проповедью. «При изучении библейских текстов, — пишут С.З.Агранович и М.В.Конюшихина, — нам представляется плодотворным принцип широкой подачи историко-культурного материала: 1) через миф и фольклор; 2) через мировую литературу разных эпох».

Отбирая библейские и фольклорные тексты, а также литературные произведения для своего курса, авторы идут по уже проторенной С.З.Агранович дороге, когда на занятиях по русскому фольклору рассматриваются произведения самых разных народов. Так, при изучении такого сюжета, как «Поединок великана с богатырем», библейский сюжет «Бой Давида с Голиафом» «запараллеливается» с такими произведениями, как русская былина «Бой Алеши Поповича с Тугарином Змеевичем»; корякское сказание о младенце-богатыре, убивающем великана Якуни; поединок Одиссея с Полифемом из «Одиссеи» Гомера. Эта программа получила международное признание – диплом ЮНЕСКО.

Проблема двойничества в литературе интересовала ее давно. В течение более десяти лет она «подступалась» к ней, предлагая для анализа своим спецсеминаристам образы тех или иных «двойников». В конце 90-ых, вновь объединив усилия с И.В.Саморуковой, С.З.Агранович она решает объяснить это явление с фольклорно-мифологических позиций.

Свою книгу они начали полемически задиристо: «Среди необязательных, фактически употребляемых как метафоры литературоведческих понятий двойничество занимает особое место. Все использующие это слово исследователи предполагают, что их читатели и коллеги безусловно понимают, что подразумевается под этим «термином» <...>, но нигде <...> мы не нашли сколько-нибудь вразумительного объяснения этого явления художественной реальности» (Агранович, Саморукова 2001: 3).

Безусловно отдавая приоритет открытия этого художественного явления, как и первых попыток объяснить его через мифологические структуры, М.М.Бахтину, С.З.Агранович и И.В.Саморукова с сожалением отмечают:

«После Бахтина исследователи, к сожалению, начали валить все в одну кучу. Двойничество трактуется либо слишком расширенно, и все персонажи оказываются двойниками всех, либо слишком узко – в рамках структуры романтического произведения. С определенностью можно сказать одно: двойничество как особое явление внутреннего мира литературного произведения существует и опознается, однако имеет разную природу и структуру. Это явление нуждается в детальном изучении в плане генезиса, функций и художественной роли на разных этапах развития словесного творчества» (Агранович, Саморукова 2001: 5-6). Авторы ставят своей целью выработать определение двойничества и разработать его типология.

Определив двойничество как языковую структуру, в которой «образ человека корректируется одним из исторических вариантов бинарной модели мира», С.З.Агранович и И.В.Саморукова выделяют три типа двойничества: двойники-антагонисты, карнавальные пары, близнецы («русский тип»). Вслед за теоретическими главами, где на многочисленных примерах рассматриваются все эти типы и их генезис, в книге монографически анализируются произведения Гоголя, Достоевского, Бунина, Набокова, в которых представлен русский тип двойничества.

Наступал новый век. В новогоднюю ночь 2001 года она написала:

Звезды тают на ветру,

Солнце всходит поутру,

И в свои права вступает

Век, в который я умру.

Вручая мне только что вышедшую книжку о двойничестве, она нарисовала на титульном листе себя в виде кентавра в очках и с портфелем и предложила вместе работать над новой книгой о языке и мифе.

К языковым фактам она всегда проявляла огромный интерес, используя их как одно из доказательств своих научных гипотез. Помню, как, расставляя последние акценты в работе одной из своих дипломниц, посвященной пушкинскому «Станционному смотрителю», она вдруг заинтересовалась этимологией фамилии главного героя Самсона Вырина и попросила ее на всякий случай полистать словарь Даля. То, что было найдено у Даля, обогатило дипломное сочинений новым штрихом. Позже в монографии «Гармония – цель – гармония», рассматривая взаимодействие в «Станционном смотрителе» притчи и сказки, она упомянет об этом факте, найденном у Даля: «Самсон Вырин, верящий в высшую справедливость, отраженную в притче о блудном сыне, оказывается втиснутым в сказочный сюжет, причем выполняет там функции врага положительного героя: Кощея, Чуда-Юда и т.д. Следует отметить, что фамилия главного героя повести образована не столько от названия третьей станции на пути из Петербурга в Москву, сколько, так же, как и само название станции, от слова Вырей, которое в представлении древних славян было названием царства смерти. В некоторых говорах слово Вырей означает колдун, знахарь, ворожей – хозяин этого царство, то есть Кощей» (Агранович, Саморукова 1997: 79).

Популяризируя языкознание среди недолюбливавших его студентов, она прямо на лекции могла выдать экспромт:

Чтобы радоваться дню,

Изучайте Потебню.

А еще всегда восхищалась щербовской фразой о Глокой куздре, называя ее «русским предложением вообще», а перечитав однажды кэрролловскую книгу об Алисе, с восхищением сказала, что знаменитое стихотворение про Бармаглота – это не что иное, как эпическая песня о змееборстве вообще, где, как в алгебраической формуле, представлены все структурные компоненты соответствующего сюжета.

Эпиграфом к своей книге мы взяли слова из «Алисы…», а про самих себя решили, что ее автором будет этакий коллективный Шалтай-Болтай – кэрролловский образ типичного филолога. Идеи первых двух глав у Софьи Залмановны были уже готовы: объяснить с мифологических позиций этимологическое родство таких слов, как стыд и стужа, а также печь и печаль. Когда я прочитал ей слова Ю.Д.Апресяна о том, что между физической мотивацией эмоции и самой метафорой отсутствует языковое, семантическое звено, она с ходу сказала:

— Так это же миф и ритуал!

Поиски этого недостающего звена были чрезвычайно увлекательны. Я знал, насколько она азартный человек, но в процессе работы этот азарт фонтанировал. Она могла перерыть десятки книг в поисках какого-нибудь показательного факта и по-детски обижалась, если я не испытывал такого же восторга от ее находки. Обобщая результаты наших очерков, мы вплотную подошли к проблеме происхождения языка, к «переводу» полуживотных жестов на вербальный язык. Ей очень не хотелось ставить точку, она уже воспринимала заключение к нашей книге как вступление к новой.

Эта новая книга стала ее лебединой песней. В соавторы Софья Залмановна пригласила психолога С.В.Березина, который не раз консультировал нашу книгу о мифе и языке. Они назвали монографию “Homo amphibolos / Человек двусмысленный”, снабдив ее подзаголовком “Археология сознания”. Авторы выдвигают свою гипотезу происхождения человека, языка и сознания, предполагая, что язык и сознание возникли, по-видимому, вследствие того, что на определенном этапе у наших предков сложились сразу две коммуникативные системы: старая (жестовая, сенсомоторная) и новая, вербальная, которые неизбежно вступали между собой в конфликт, что вызвало постепенную функциональную дифференциацию головного мозга. Получая от этих систем противоречивую информацию, люди попадали в ситуации двойного послания. Выходом из такой ситуации чаще всего был смех:

«Смех маркирует выход из психологического тупика, преодоление его, дарует человеку силу и волю к удержанию ускользающей субъектности, которую ДП-ситуация разрушает. Такой смех выполняет некую демиургическую роль. Смех, возникающий в ДП-ситуации, помогает сохранить человеку его личностную целостность» (Агранович, Березин 2005: 203). Авторы видят в смехе ту медитативную единицу, которая может гармонизировать все существующие в человеческом обществе и возможные в будущем бинарные оппозиции: «Мы берем на себя смелость назвать единственной медитативной единицей с честным лицом в лукавом и двусмысленном мире человеческого сознания. Этим лицом является смех» (Агранович, Березин 2005: 214).

В эту книгу Софья Залмановна включила многие «фирменные» фрагменты своих лекций (например, знаменитый анализ «Курочки Рябы»), многие жизненные истории, которые со смехом рассказывала сама или рассказывали ей (теперь они стали иллюстративным материалом к созданной научной теории), а еще снабдила книгу своими рисунками, впервые публично обозначив еще один свой талант, о котором знали все.

…Она увидела сигнальный экземпляр своей последней книги за несколько недель до смерти. Страшный диагноз, не оставлявший ни малейшей надежды, ей объявили прямо в больничной палате в присутствии пришедших ее навестить коллег и учеников. Она отреагировала предельно спокойно: «Тридцать лет я учила людей жить, не имея на это никакого права. Теперь буду учить умирать».

Она была человеком контрастов, не знавшим полутонов. Но, может быть, теперь становится ясным, что в обществе, где идеология конформизма и приспособленчества стирала грани между тем, что «хорошо» и «плохо», а то и попросту меняла их местами, был страшно необходим такой человек, мудрствующий на этой грани.

Окажись среди студентов филфака Эллочка Людоедка, вряд ли ее знаменитое «Не учите меня жить!» могло быть адресовано Софье Залмановне: поучения Софьи Агранович (в отличие от «Поучения Владимира Мономаха», которое она часто цитировала) никогда не были императивными. Будучи построенными на аналогиях, отлитые в чеканную форму афоризма, они помнятся много лет. Вот лишь некоторые из ее «софизмов»:

• Не конспектировать монографию на том основании, что она есть в вашей личной библиотеке, все равно, что отказываться от пищи по причине того, что она есть в вашем холодильнике.

• Учиться на дневном отделении – все равно, что питаться у мамы с папой; на вечернем – все равно, что питаться в столовой; а на заочном – все равно, что питаться с помойки.

• — Что лучше: учиться в аспирантуре или получать второе высшее образование?

— Если вас не устраивает размер собственной груди, было бы логично его увеличивать. Но довольно странно, если вместо этого вы будете выращивать третью грудь.

Всех, кто видел Софью Залмановну в последние дни, поражало то поразительное мужество и самообладание, с которыми она встречала смерть. Мы невольно сравнивали это ее состояние с тем отчаянием, которое охватило ее несколько лет назад, когда ей, автору в то время пяти монографий, было отказано в избрании на должность профессора (и это в то время, когда профессорами нередко становились авторы пары методичек). Эту мотивировку присвоения профессорских званий «по совокупности работ» она с иронией перефразировала в «по совокупности преступлений». Профессорство не было для нее ни финансовым, ни карьерным вопросом. Оно было важно для нее как признание. Хотя профессором в высоком смысле этого слова ее считали уже в неполные сорок лет, когда она была всего лишь старшим преподавателем.

Перед своим пятидесятилетием она пошутила: «Биография женщины-филолога делится на две части. Первая проходит под девизом “Сиди, девочка, тебя никто не спрашивает”; вторая – под девизом “Заткнись, бабка, ты уже всё сказала”. Я сейчас где-то посередине». Должность профессора она получила к шестидесятилетию, а через год ее не стало.

…Пока была в сознании, она экземпляр за экземпляром надписывала свою последнюю книгу коллегам, друзьям и студентам: «Живи и помни». В одной из книг она объяснила, почему печаль – это светлое чувство. Ведь печаль с точки зрения древнего сознания – это лишь форма контакта с теми, кого с нами нет. Воспоминания об этом человеке всегда светлы.

Однажды к юбилею профессора В.П.Скобелева, занимавшегося теорией пародии, Софья Залмановна с огромной самоиронией написала:

«Всё на свете пародийно», —

Повторяю, как рефрен.

Пародирую я тезку

По фамилии Лорен.

Мудрствуя на грани в последние дни своей жизни, она просто провела свой последний семинар, доказав нам, что смерть – это всего лишь пародия на жизнь, которая, смеясь, должна продолжаться.

Евгений Стефанский

Важнейшие публикации С.З.Агранович

1. Агранович С.З. Фольклор и поэтика Чингиза Айтматова // Проблемы истории критики и поэтики реализма. – Куйбышев: Изд-во КуГУ, 1980. – С.92 – 109.

2. Агранович С.З. Фольклорные источники повести Чингиза Айтматова «Белый пароход» // Проблемы истории критики и поэтики реализма. – Куйбышев: Изд-во КуГУ, 1981. – С. 143 – 159.

3. Агранович С.З., Рассовская Л.П. Историзм Пушкина и поэтика фольклора. – Куйбышев: Изд-во Саратовского университета, Куйбышевский филиал, 1989. – 192 с.

4. Агранович С.З., Рассовская Л.П. Миф, фольклор, история в трагедии «Борис Годунов» и в прозе Пушкина. – Самара: Изд-во «Самарский университет», 1992. – 216 с.

5. Петрушкин А.И., Агранович С.З. Неизвестный Хемингуэй. – Самара: Самарский Дом печати, 1997. – 224 с.

6. Агранович С.З., Саморукова И.В. Гармония – цель – гармония: Художественное сознание в зеркале притчи – М.: Международный институт семьи и собственности, 1997. – 135 с.

7. Агранович С.З., Саморукова И.В. Детский фольклорный праздник «Русские святки». – М.: ООО «Когито-центр», 1999. – 84 с.

8. Агранович С.З., Конюшихина М.В. Поэтапное изучение Библии в контексте мировой литературы. – М.: Когито-центр, 1999. – 80 с.

9. Агранович С.З., Саморукова И.В. Двойничество. – Самара: Изд-во «Самарский университет», 2001. – 132 с.

10. Агранович С.З., Стефанский Е.Е. Миф в слове: продолжение жизни: Очерки по мифолингвистике. – Самара: Изд-во СаГА, 2003. – 168 с.

11. Агранович С.З., Березин С.В. Homo amphibolos: археология сознания. Самара: Издательский Дом «Бахрах-М», 2005. – 344 с.