Интересное размышление о власти и анархии в 1925 году.

Ленин после революции 1917 года заметил: «Власть валялась на улице, надо было просто подобрать её» — в результате социальной и политической катастрофы (проигранной войны) все властные механизмы перестали работать. В России власть «подобрали» большевики, а в мире, описанном в «Союзе пяти», власть осталась «неподобранной» (потому что заговорщики надеялись использовать старые властные механизмы) и наступила анархия. Политические интриганы, запланировавшие уничтожение своих конкурентов, сработали слишком хорошо и заодно с конкурентами уничтожили себя.

Мне странно, что некоторые рецензенты считают финал не вполне понятным и даже «благодатным». Ничего хорошего не случилось. «Фабрики работают»? Ну так и после октябрьского переворота фабики некоторое время работали — по инерции, пока не остановились.

В финале «Союза пяти» старый мир рухнул, полностью. Новый мир ещё не возник. Каким он будет? Возможно, ещё более чудовищным, чем рухнувший. Но пяти «диктаторам» в нём уже не будет места. Они сами спилили сук, на котором сидели.

Эта изящная новелла предвосхищает зрелое творчество Герберта Уэллса — беспощадного критика буружуазного общества с его конформизмом и консьюмеристскими идеалами.

Она лежит в русле привычных для раннего Уэллса сюжетов о столкновении обывателя с «непознанным», но в этот раз тема «взгляда в бездну» решена с откровенным сарказмом. Основа «Красного гриба» — жёсткий реализм (но не сатира), сопровождаемый экономно и занимательно сформулированным социо-психологическим анализом, с парадоксальным сюжетным вывертом.

Но, несмотря на реализм и некоторую дидактичность рассказа, читатель отлично развлекается при чтении «Красного гриба», поскольку сюжет даётся с юмором и совершенно осознанно играет с читательскими ожиданиями.

Типичный для раннего этапа творчества рассказ Герберта Уэллса. Заурядный обыватель, представитель позитивистской буржуазной культуры XIX сталкивается с реальной хтонью, вдруг вылезшей из сумеречной зоны... Мелкий буржуа вдруг обнаруживает границы своего такого уютного привычного мира и... ничего не происходит. Ничтожество так и остаётся ничтожеством.

Уэллс написал довольно много новелл с этим сюжетом, каждый раз варьируя интонацию, от серьёзной в «Обсерватории Аву» до издевательской в «Красном грибе». В этом случае автор допускает мягкую иронию в адрес своего героя, но остаётся довольно снисходительным к его слабости и глупости. Очень приятный рассказ. Слегка пугающий, но, в общем и целом, приятный. Уэллс постарался доставить читателям удовольствие, и это у него получилось.

Приятный одноразовый рассказ, в момент своего появления вполне новаторский и яркий, позже заезженый миллионом подражателей, использовавшими тот же «бу!»-эффект в сочетание с реликтом, внезапно набрасывающемся на героя.

Однако Уэллс писал рассказ не просто для развлеченния, а с несколькими вполне ясными посланиями читателю:

1. Человек всматривается в бездны Космоса, не успев разобраться с тем, что творится на его же планете.

2. Привидения и монстры не потусторонние сущности, а, скорее всего, вполне реальные существа, всего лишь более редкие, чем медведи и волки.

Суховатая ирония и предельный рационализм Уэллса в этом рассказе показывыают умного талантливого писателя, ещё не научившегося стопроцентно пользоваться своим умом и талантом. Но талант — несомненнен.

Детективная линия «Летучих звёзд» очень слаба и нелепа, потому что патер Браун ничего не расследует, а просто «догадывается» о сути происходящего на его глазах. Это, конечно, плохо и глупо. Но, с другой стороны, рассказ написан не ради детективной линии, а ради прелестной картинки предрождественской суеты и ради самого праздника. Это у Честертона сделано прекрасно, завораживающе красиво. Красота и обаяние этих сцен почти гипнотические. Особенно симпатично то, что Честертон, рассуждающий о самодеятельных «домашних» постановках народных фарсов, действительно знает, о чём говорит — это чувствуется, и это... кхм... извините... информативно.

Проникновенна и замечательна проповедь патера Брауна, сказанная им для Фламбо. Конечно, воздействие такой проповеди совершенно нереалистично (спойлер: вор тут же раскаивается), но ведь «Летучие звезды» это рождественская сказка, а рождественская сказка просто обязана заканчиваться хэппи-эндом, так что даже неубедительность финала работает на литературный эффект рассказа в целом.

«Летучие звезды» относятся к лучшим страницам Честертона. Это поистине сновидческая атмосфера, нелогичная, расслабляющая и успокаивающая, именно то, что мы так любим в творчестве талантливого но неровного писателя Честертона.

Если назвать рассказ Честертона «Сокровенный сад» глупым, это будет сильным преуменьшением. Это, вероятно, один из самых идиотских рассказов в английской литературе, рассказ, насквозь пропитанный фирменными честертоновскими тупой злобностью (подаваемой неизменно с «доброй» извиняющейся улыбкой) и ксенофобией, в данном конкретном случае направленной почему-то против Франции.

Кроме того, отрубить голову саблей почти невозможно, именно поэтому палачи никогда не пользовались саблями. Но Честертон тут, как и во многих других своих рассказах и романах, проявляет беспечальное ребяческое невежество, восхищающее его поклонников.

Рассказ настолько плох, что его перевод напечатали только в 1990 году, когда стали публиковать всё подряд, не глядя на качество.

Банальный выпад Честертона против модного ориенталистского мистицизма.

Честертону всё время казалось, что над ним, таким честным консервативным британским католиком, постоянно потешаются то восточные мистики, то злые атеисты — иностранцы! — и он разоблачал их козни в своих рассказах про маленького мудрого Йоду... пардон, маленького мудрого патера Брауна, прозревающего истину силой своего духа.

«Алая луна Меру» непреднамеренно смешна тем, что по ходу рассказа никакой разницы между оккультным Учителем и патером Брауном не наблюдается. Они ведут себя одинаково, они абсолютно взаимозаменяемы, но патер Браун Честертону нравится, а Учитель — не нравится. Вот и всё.

«Проклятье золотого креста» выглядит самопародией Честертона, который нагромождает несуразности, логические нестыковки, путается во времени, перевирает исторические факты (его рассказ об отношении к евреям в средневековье — просто юдофобская белиберда, выдумка ad hoc) и так далее.

Всё выглядит так, будто Честертону нужно было срочно дать в печать очередной рассказ про патера Брауна, а идей не было.

Впрочем, кое-что интересное тут выскакивает: антисемитизм Честертона в этом рассказе настолько очевиден, что «Проклятье золотого креста» не издавали на русском до 1990 года, когда, наконец, стало «можно».

Крайне неприятный и плохо написаный рассказ.

Начать с того, что уважаемый alklor в своём анализе прав: никакого «насилия над личностью», о котором распинается отец Браун, окончательно превратившийся в Мэри Сью Честертона, филантроп Уинд не проявляет. Он даёт рекомендацию бродягам по «выходу в нормальную жизнь», бродяги могут рекомендации следовать или не следовать. Где здесь насилие?

То есть — мораль новеллы психологически неубедительна. Отомстить человеку, который попытался тебя спаси — это надо быть законченной сволочью, а Честертон уверяет, что сволочь именно тот, кто спасает. Спасал, видите ли, без должного уважения, оскорбил подонков отсутствием душевности.

Но ещё более дико оформлено само преступление. Оно попросту физически невозможно, потому что, во-первых, верёвку неизбежно будет относить потоками воздуха, во-вторых, невозможно так ловко накинуть сверху петлю на голову человека, несколькими метрами ниже на секунду показавшегося из окна, в-третьих, выдернутый из окна человек будет дрыгаться и бить ногами о раму окна, о стекло и так далее — повешеный всегда бьётся в судорогах при повешении, это чисто физиологическая особенность удушения. Так что удушенный застрянет в оконной раме. Тут никакой математический расчёт не поможет, равно как и снайперская точность. Подобную ситуацию можно измыслить, но в реальности воспроизвести нельзя. Законы физики не позволяют так сделать.

Кстати, это не единственнй пример того, как Честертон попросту не в состоянии реально вообразить придуманные им ситуации. Точно так же немыслимы положения, описанные в «Человеке в переулке» и в «Невидимке».

Остроумная новелла про снобизм и самоуверенность. У Честертона уже были рассказы с очень похожим сюжетом, так что это своеобразный шаг на месте, а не движение вперёд. Но, как бы там ни было, рассказ умный, язвительный, с хорошим психологическим подтекстом, плавно перетекающий от карикатурной мистики к забавному кви-про-кво.

«Проклятая книга» доставляет читателю настоящее удовольствие, ибо здесь, в этом рассказе, Честертон в своей наилучшей форме.

Поразительно наглая пропагандисткая подмена, впрочем, характерная для поздних текстов Честертона, когда он вообразил себя литературным гением (и примкнул к движению фашистов).

Будучи клерикалом-католиком, он из головы выдумал коварных атеистов-либералов, которые, дескать, постоянно стремятся подставить истинновернующих консервативных клерикалов, пошатнуть, так сказать, скрепы. В реальности таких атеистов не было ни в Британии, ни в Латинской Америке, но Честертону понадобилось именно такое высосаное из пальца «злодейство», чтобы утвердить своё воображаемое превосходство над атеистами.

Забавно, что в этом рассказе Честертон, вечно корчивший из себя глубоко верующего, неожиданно показал, что, вообще-то, при всём своём католицизме, в Бога не верит. Ведь в основе веры как раз и лежит способность уверовать в то, что каждый раз, каждый день в церкви свершается настоящее Чудо: после произнесения некоторого количества заклинаний кусочки хлеба превращаются в кусочки мяса, а вино — в человеческую кровь. Но для Честертона это условность, правила «игры в веру», а не реальное чудо, поэтому он и придумал подобный сюжет рассказа: священник у Честертона ни на секунду не верит в чудо и сразу же, без капли сомнения, понимает, что произошло жульничество.

Политическое правдоподобие тоже хромает. Реальные политики, идущие к власти, никогда не провоцируют и не оскорбляют воззрений своих потенциальных избирателей и всегда — очень осторожно — остаются на почве социальных обещаний.

Между прочим, вполне возможно, что именно этот дурацкий рассказ про патера Брауна подтолкнул Пьера Буля к написанию замечательной новеллы «Чудо».

Отец Гораса Уолпола был членом так называемого Клуба Дилетантов, общества интеллектуалов-миллиардеров (по современным меркам), занимавшегося активным форматированием представлений человечества об античности, сам же Горас сосредоточился на задаче реаблитации так называемого Средневековья, ошельмованного и проклятого в качестве «тёмных веков» философами французского Просвещения. Горас Уолпол ввёл Средневековье в моду и, раздавая различные заказы, создал такое удивительное явление в архитектуре, как неоготика. Тем же самым (популяризацией у публики Средних Веков) Уолпол занимался в литературе. Зачем всё это делалось, рассказывать долго. Ограничусь лишь замечанием, что подобными «реконструкционными играми» были заняты умнейшие люди своего времени, и результатом их усилий стало, в частности, появление романтизма — вообще, роман «Замок Отранто» называют не только «готическим», но и «предроматическим романом».

Другими словами, «Замок Отранто» не просто роман, а эстетический и культурный манифест, оформленный в форме романа. Приключения героев, как таковые, автора занимают мало, и он сознательно стремится создать как можно более масскультовый продукт, избегая любых интеллектуальных сложностей. То есть, Уолпол аккуратно подладился под вкус тогдашней читающей публики, создал матрицу, на основе которой можно было бы писать популярные приключенческие книги, внедряя в публику определённые идеи и предпочтения.

Поэтому недоумение и разочарование современных читателей «Замка Отранто» вполне естественно: за два с половиной века вкусы переменились и то, что вызывало у тогдашней публики бурю восторгов, сейчас позывает лишь к скептическому хмыканью. Но примитивность «Замка Отранто» кажущаяся, стилизованная. Другие тексты Гораса Уолпола показывают, что писателем был он талантливым, умным, умелым, и в своём знаменитом романе лишь имитировал графоманию, не будучи графоманом сам. Уолпол совершенно сознательно внёс в роман недостатки, не воспринимавшиеся тогдашней публикой, как таковые, но провоцировавшие других писатателей сочинить «что-то в таком духе, но намного лучше». В результате, «Замок Отранто» инспирировал целую волну невероятно популярных «готических романов» (среди которых были настоящие шедевры), активно воздействовавших на читательскую массу в нужном Уолполу направлении.

«Замок Отранто» решил все задачи, которые поставил Горас Уолпол. Это действительно был мегабестселлер, который полностью переменил тогдашнюю европейскую культуру (не только литературу). Но, в силу исчерпанности задач, сейчас он воспринимается исключительно как литературный памятник. Всерьёз читать о гомерических злодействах князя Манфреда невозможно. Тем не менее, текст, настолько влиятельный в истории культуры, не может не вызывать уважения.

Громов курит, поэтому порталом в неведомое оказалась пачка сигарет. Если бы он любил водочку, то в центре рассказе оказалась бы рюмка некой прозрачной жидкости. Если бы его увлечения были чуть более радикальны, чудо-средством, неимоверно расширяющим сознание, стала бы какая-нибудь «голубая таблетка» или шприц с таинственным лекарством... Впрочем, в последнем случае рассказ не прошёл бы предварительную цензуру и был бы отклонён, как пропагандирующий тяжёлые наркотики.

В общем, ничего оригинального в рассказе нет. Хиппи уже в 60-е годы прошлого века поняли, что курение всяких интересных трав открывает курильщику неведомые дали прозрения.

Из рассказов о пилоте Пирксе «Охота на Сэтавра» — самый простой.

Это в самом деле не более чем приключенческая история про погоню за испортившейся и ставшей опасной машиной.

Но для читателя такая история привлекательна, и не только благодаря острому, динамичному сюжету об опасном приключении. Фоном к приключению становится этап освоения Луны. Это освоение уже показано в «Условном рефлексе», но, тем не менее, картина, разворачивающаяся в «Охоте», не повторяет уже сказанное, а расширяет панораму, и это очень интересно. Убедительно и реалистично.

А скрытым фоном к приключению становится чисто биологическая, инстинктивная склонность человека к охоте, к погоне, загону жертвы и убийству. Лем всё это знал не по наслышке. Во время оккупации, которую он пережил ещё совсем молодым человеком, картины массовой травли загнанной жертвы были почти обыденностью. И в рассказе чувствуется, что эмоции «загонщиков», охотников, не выдуманы, а описаны практически с натуры.

Наконец третий аспект этой новеллы, впрямую, не формально подключенной к общей проблематике цикла о пилоте Пирксе, касается границ и «этики» искусственного интеллекта. Сейчас, в наше время, происходит окончательный, последний этап подготовки к выходу «интеллектроники» (как выражался пан Станислав) на массовый рынок. И потому новелла «Охота на Сэтавра», про рабочий инструмент, внезапно превратившийся в смертельно опасное оружие, выглядит серьёзным предупреждением.

В новелле Станислава Лема речь идёт, разумеется, не о некой, отдельно взятой, семье, а об обществе в целом.

По сути, «Идиот» посвящён идеологическому манипулированию. Конечно, это выражено в форме метафоры. Социум в целом изображен в виде семьи, а идеология выступает в форме отношения родителей (лидеры социума, его элита) к их слабоумному сыну (простой, так сказать, народ). Народ (то есть, идиота) требуется социализовать, но это невозможно в силу его невменяемости. Поэтому элита прибегает к обману и самообману, уверяя окружающих и себя, что «всё в порядке», когда вышедший из-под контроля идиот уже начинает размахивать ножом.

Мрачноватая новелла про агрессивного психопата была написана вскоре после разгрома «весёлого мая» студенческой революции и ввода советских танков в Прагу для удушения «пражской весны», когда для подавления левого порыва было инспирировано движение неонацистов, успокаивающе названных «консервативными политиками».

Совершенно неслучайно этот ненаписаный роман был приписан паном Станиславом некоему итальянскому писателю — ибо в 70-х годах именно Италия оказалась полигоном для испытая самых различных типов «идиотов», от крайне правых до крайне левых. И точно так же, как в новелле Лема, итальянский истэблишмент притворялся, что «всё в порядке», «ситуация под контролем», «мальчики резвятся», когда на улицах лилась кровь и гремели взрывы. «Отцы отечества» не решались назвать вещи своими именами — да, между прочим, и сейчас такая же ситуация повторяется по всему миру. Практически во всех странах элита, вместо того, чтобы признать и проанализировать существующее положение, предпочитает закрывать глаза и наклеивать на слишком пугающие явления успокаивающие этикетки.

Лем никогда не был левым (разве что в ранней молодости), но и к правым он относился без всякой симпатии, поэтому «Идиот» у него получился крайне амбивалентным, очень пессимистическим, беспросветным.

Это одна из наиболее сложных по мысли новелл Станислава Лема.

Без «продолжения», без контекста в виде «метаромана» «Опоздавшие к лету», этот рассказ просто замечателен. Он не требует ни предыстории ни продолжения, потому что всё, что автор хотел сказать о конформизме и ксенофобии, он высказал кратко, внятно и без реверансов.

Другими словами, приписыавание «Колдуна» к «Опоздавшим к лету» совершенно излишне. Когда мы подвязываем «Колдуна» к роману «Мост Ватерлоо», мы дискредитируем роман и ничего не добавляем к рассказу.

И, по сути, рассказ настолько концентрирован, настолько конденсирован и сгущён, что сам становится чем-то вроде необычайно краткого романа. Это не новелла, конечно, по жанру, а именно предельно сжатый роман.

Обычно читатели видят здесь влияние Стругацких и они, конечно, правы. Но гораздо сильнее в «Колдуне» заметно, что Лазарчук перед написанием рассказа читал Габриэля Гарсиа Маркеса. Очено, очень сильно под Маркесом этот рассказ, и я бы не сказал, что это дурное влияние. Наоборот, это очень хорошо и, между прочим, отчасти напоминает «Адские машины желания» Анжелы Картер, которую Лазарчук в том далёком 1990 году вряд ли читал и даже вряд ли о ней слышал. То есть, это, так сказать, «параллельная эволюция», движение в сходном направлении.

Когда я попытался читать знаменитую серию «Миры братьв Стругацких. Время учеников», меня прежде всего поразило то, что «ученики» не пытались развивать, уточнять или дополнять идеи и проблемы, поставленные в творчестве Аркадия и Бориса Стругацких. Все они были одержимы отрицанием и стремились разрушить, опровергнуть, растоптать оригинальные тексты. Впрочем, среди пылких отрицателей была пара честных сочинителей халтурных фанфиков, ничего не понявших в творчестве братьев Стругацких и незамысловато проэксплуатировавших эффектные декорации известных книг.

Литературное качество текстов было различно, от типовой графмании до вполне читабельных повествований. Но общим оставался пафос отрицания, ничем не сдерживаемая ненависть к лучшим книгам советской НФ 60-70-х годов. И при этом, полная неспособностьь предложить читателю хоть какую-то позитивную альтернативу.

После прочтения крайне интересного (хотя и неприятного) трёхтомника я понял, что никакой российской фантастики уже не будет. Книги Стругацких и по сей день живы, актуальны и точны в анализе окружающего нас мира. А разоблачавшее Стругацких «новое поколение отечественных фантастов» быстро скатилось на уровень макулатуры.

Вообще-то, человека, забирающегося в железную бочку космического корабля и обрекающего себя на бесконечное, до самоей смерти, смотрение в иллюминатор на неподвижные звёзды, трудно назвать «авантюристом» и «искателем приключений». Страсть к путешествиям, это страсть к постоянным переменам. А какие перемены ожидают вечного заключенного бесконечной ночи межзвёздного пространства? Поэтому аналогия с полётами на Луну или с путешествием Колумба просто подмена тезиса.

Так что Хайнлайн тут наводит, что называется, тень на плетень. К тому же понятно, что своих детей у него не было, да и заводить их он не собирался, потому так легко рассуждал о чужих детях, как о «ресурсе», который надо использовать в своих целях.

Но в принципе можно предположить, что Хайнлайн просто стебётся над своими «романтичными» читателями, так как за этой микрозарисовкой последуют «Пасынки Вселенной», в которых путешествие к звёздам обернётся уродливой деградацией и дегенерацией звездоплавателей, а не пафосным подвигом «поход за горизонт открытий».

Чисто набоковский роман, оставляющий, как почти все романы Набокова, чувство разочарования и недоумение типа «Зачем я тратил время, всё это читая?» Поскольку писательская репутация Набокова безупречна и он считается виртуозом, умницей, великим стилистом, интеллектуалом и так далее, прочитавший начинает придумывать оправдания потраченному времени, рассыпаясь в похвалах Набокову и подчёркивая свою читательскую элитарность: «Глупым читателям книги Набокова не нравятся, а умным — нравятся! Так вот, ребята, лично мне книги Набокова нравятся! Намёк понятен?» Ну, это своеобразынй эффект «нового платья императора» из сказки Андерсена.

Сам «подвиг», вокруг которого выстроен роман, поразительно глуп и никчёмен. Он вызывает в памяти очень короткий рассказ Даниила Хармса «Рыцарь», про храбреца, увидевшего на улице даму, решившего посвятить ей героический подвиг и в качестве подвига бесстрашно выбросившегося на полном ходу из трамвая. Набоков на полном серьёзе предлагает читателю восхититься этим идиотом.

Что касается фирменных набоковских описаний кружения центрального персонажа по Европе, то они выдают, что, вообще-то, для Набокова родной язык английский, что русский он выучил факультативно и не очень хорошо им владел. Но, поскольку Набоков в громе своей американской славы пришёл к отечественному читателю лишь в конце 80-х годов, когда и в России уже не слишком хорошо владели родным языком, фразеологические выкрутасы этого профессора от литературы были приняты с восторгом — ведь большинство русскоязычных писателей указанного периода писали ещё хуже, ещё корявей.

Замечательно, что предыдущие рецензенты этой путаной неискренней книги, зло и умно поиздевавшись над романом «Подвик», на автомате, чисто рефлекторно, ставят ему высокие оценки, как шедевру литературы — настолько велик восторг перед самим именем Набокова, безотносительно его текстов.

Вот за такие рассказы мы и любим Хайнлайна. Потому что крайний индивидуализм и уклонение от налогов и шикарное презрение к законам и групповой секс (см. большинство книжек Хайнлайна), это для... хм... для правильных американцев в белом пальто и с миллионным счётом в банке. А для простых работяг один лозунг: «Партия сказала «надо», комсомол ответил «есть«!» В роли «партии», естественно, коммодор, работодатель, шеф, Босс, слуга себе, отец солдатам, «старый добрый ворчун», то есть, сам Роберт Хайнлайн, а в роли «комсомола» — честное быдло, «трудяга Михеич», простой солдат трудовой армии, лишённый всех политических прав. И если командир накосячил, то умереть за-ради исправления этого косяка должен рядовой. Тушкой рядового будет заткнута дыра — начальство не сочло нужным обеспечить дальнюю станцию запасами донорской крови (сЪэкономили, оптимизировали, разницу положили в карман белого пальто), поэтому трудяга должен сдохнуть на своём посту, экстренно доставляя донорский запас на дальнюю станцию. Это подвиг, ребята, доверительно говорит Хайнлайн своим читателям, мужественно шевеля желваками на скулах и героически расправляя широкие плечи. И читатели ценят доверительную интонацию.

Но мне антипафосный пафос «Тяжести небес» кажется чрезвычайно фальшивым. Он маскирует барское презрение элиты к простым людям, он заимствован из «солдатских рассказов» Редьярда Киплинга, повествующих о «героическом строительстве Британской Империи» простыми британскими «томми», и имеет чисто литературное происхождение.

Охренительно, что в рассказе американского писателя, либертарианца, воспевающего свободный бизнес и картинно, напоказ, с разбрызгом слюны, ненавидящего всё советское, нет ни слова о том, что пилоту могут предложить денежную «премию за риск». Нет, пилот обязан пожертвовать своей жизнью бесплатно, как честный коммунист. Хозяева не считают нужным делиться с ним барышами, хотя дадут медальку и, сурово нахмурясь, благодарно склонят голову над беспомощным калекой в финале. Но денег не дадут. И Хайнлайн убеждён, что они правы. Ведь он сторонник очень-очень правой идеологии, полностью смыкающейся с советскими порядками — рассказ Хайнлайна, с переменой имён на русские, мог бы стать эталоном «социалистического реализма». Вот за это в СССР его и любили. Впрочем, зачем прошедшее время? Любят и сейчас. За то же самое.

Подчёркнуто странная импрессионистическая новелла о соприкосновении миров, основанная на старых рассказах Герберта Уэллса «Замечательный случай с глазами Дэвидсона» и «Дверь в стене». Баллард развил мотивы Уэллса, усилив их странность и неоднозначность до сюрреалистического уровня. Наверно, в сюжете «И пробуждается море» можно отыскать рациональные элементы, обосновать происходящее научно, но не хочется это делать из-за глубокой, пронизывающей текст меланхолии.

Ну, я скажу банальность, повторив за сотнями рецензентов: одна из лучших историй любви в мировой литературе. Пронзительная, поэтичная, жестокая история любви на фоне грандиозных социальных катаклизмов.

Бескомпромиссность Чингиза Айтматова в показе и анализе человеческих чувств беспримерны в советской литературе. И, разумеется, «Джамиля» легко выходит за рамки советской литературы. Эта повесть — артефакт мировой культуры. Не удивительна непроходящая любовь всех без исключения не-европейских читателей к повести Айтматова и многочисленные экранизации. Впрочем, в ГДР «Джамиля» тоже была культовой книгой и бестселлером, да и в СССР читалась многими и многими.

Интересно, что в сюжетной основе «Джамили» лежит первый психологический роман европейской литературы, написаный аж в 17 веке — «Принцесса Клевская» мадам де Лафайет. Айтматов взял композиционную основу этого шедевра и вступил с ней в спор, развив, усилив и изменив ход действия, сохранив эмоциональный фундамент и создав свой собственный шедевр.

Да, это золотой фонд мировой литературы. Да, это шедевр.

Мощное, динамичное повествование о психологической дуэли двух мужчин, юноши и альфа-самца. В подтексте, как всегда, борьба за женщину.

Написано, как всегда у раннего Айтматова, сильно и кратко, без лишних деталей и несущественных подробностей, но с очень глубоким проникновением в самую суть человеческих отношений. Вся социальность в «Верблюжьем глазе» поверхностная и неважная для понимания этой новеллы. Это самец, матёрый вожак стаи, пытается сломать молодого конкурента, не допустить реального соперничества, а не просто тракторист издевается над вчерашним школьником.

На «Дороге Доблести» (или на «Тропинке Славы», это уж как получится) Роберт Хайнлайн решил вступить в состязание с Генри Каттнером, автором «героической НФ-фэнтези» «Источник миров» и «Темный мир». Сюжет, в принципе, такой же, как у Каттнера: офигительно крутой мэн из Америки попадает в мир мускулистых меченосцев и полуголых принцесс, но за «конан-варварскими» декорациями скрыты НФ-супергаджеты. Книжка написана для пятнадцатилетних мальчишек, уже желающих секса, но ещё не познавших его в реальности. Поэтому Хайнлайн щедро перемежает эпизоды агрессивного тестостеронного размахивания мечом с эпизодами, скажем так, эротическими. Впрочем, эротики тут почти нет, она называется, но не описывается. Сексуальные сцены заменены разговорами о сексе.

Сам роман, если отвлечься от навязчивой пропаганды промискуитета и эксгибиционистских деклараций, это стандартная «ходилка» с вооружённым героем, который идёт от одного приключения к другому, «прокачивая скиллы». Написано добротно, лихо, но совершенно неоригинально. В самом деле, как бы ни были примитивны трэш-романы Генри Каттнера, но они производят намного более свежее впечатление, чем «Дорога Доблести», на которой Хайнлайн изо всех сил старается не отклониться от заранее заданного маршрута.

Вообще, Хайнлайна, не только «Дорогу Доблести», но и многие другие его шедевры, вредно перечитывать во взрослом возрасте. Листаешь и думаешь, «Уф, ну и дураком же я был, когда мне такая третьесортная белиберда искренне нравилась!» А если оставить книгу в приятных воспоминаниях постпубертатного чтения, то всё хорошо.

PS. Роман, разумеется, посвящён полковнику в отставке, организатору съездов НФ, политическому активисту крайне правой ориентации Джорджу Сайзерсу. Любил Мастер лизнуть начальство в попу, ой, любил. Вот уж чего у него не отнять, так это начальстволюбия.

Интересный для 1940 года рассказ на социальную тему.

Сама идея «самодвижущихся дорог» для 1940 года не нова — она описана уже Гербертом Уэллсом в 1899 году, в романе «Когда спящий проснётся», не говоря уже о том, что движущиеся дорожки после появления эскалаторов (см. известный фильм Чаплина 1912 года) просто банальность. Интересней здесь отношение молодого американского литератора к проблемам оплаты труда.

Как ни странно (на самом деле, не странно, это я пошутил, ведь в момент написания рассказа весь американский народ с огромным сочувствием следил за героической борьбой великого вождя немецкого народа с гидрой мирового коммунизма и вовсе не собирался вмешиваться в эту титаническую битву), Хайнлайн полностью солидарен с фашистами — в самом деле, рабочие не имеют права требовать адекватной оплаты своего труда, потому что, понимаете ли, это их долг, почти задарма работать на владельцев предприятий, то есть, на благо Родины. По мнению Хайнлайна, рабочим на самом деле не нужны деньги для их семей, это подлые агитаторы, враги народа, агенты большевиков, подговаривают рабочих к забастовкам. Мешать миллиардерам зарабатывать их миллиарды и требовать каких-то там прав — на такое способны только враги общества. Но бесстрашный и гениальный сверхчеловек, главный герой рассказа, ставит всё на свои места: революции не будет, дороги должны катиться, а быдло должно вкалывать на благо своих хозяев и не вякать.

Уже в этом рассказе Хайнлайн чётко определился со своей политической позицией: настоящая демократия, это такая, когда все единогласно голосуют за предложения харизматичного лидера, а кто бунтует или возражает, тот негодяй или идиот, подкупленный негодяями. Другими словами, гуманизм Хайнлайна очень избирательный, он направлен на атлантов, так сказать, расправивших плечи. Остальные люди, по его мнению, просто скоты. Интересно, что многие рецензенты целиком и полностью согласны с этими постулатами, и гуманизм в интерпретации Хайнлайна кажется им симпатичным.

Дурацкий рассказ, льстящий самолюбию читателя. Типа, мы, земляне, огого какие непредсказуемые! Против нас, землян, любой инопланетянин всё равно что плотник супротив столяра!

Вдобавок, как верно отметил sanchezzzz, Джеймс Ганн видит своего читателя упёртым мачо, не принимающим в расчёт интересы и эмоции женщин, превращённых в «фертильные машины», в животных, нужных только для воспроизведения потомства. Для удовольствий секса, значит, Джеймс Ганн предлагает мастурбационные агрегаты, то есть, «девушек сработанных по науке», а для продолжения рода настоящих мужчин — «обычных» женщин. Очень остроумино, очень весёлая концепция предлагается в рассказе.

Вероятно, именно такая позиция была популярна в 1958 году, в момент написания рассказа, когда американские женщины и в самом деле были существами второго сорта. Но сейчас этот рассказ читается немного иначе. Впрочем... Возможно, у некоторых читателей мужского пола он по прежнему вызывает бурю одобрения.

«Неуловимый прайд» является своеобразным эталоном советской НФ середины 70-х годов, поскольку совмещает в себе как все сильные, так и все слабые стороны советской НФ того периода.

Безусловное литературное мастерство в описаниях декораций и в портретах геров, лёгкий, эффектный стиль, более эффектный, чем в литератуном майнстриме, умение строить эпизоды и интриговать читателя, но... полная неспособность развязать все завязанные в первых главах узелки. Разгадки всех загадок, как это обычно для советской НФ того периода, ошеломляюще банальны и нелогичны. Об этом уже написали предыдущие рецензенты, не стану повторяться, но отмечу, что, несмотря на разочаровывающую неубедительность последних глав (читателю становится ясно, что и сам Сергей Павлов понятия не имеет, как разгадать собственные загадки), в ситуации «цифровой эволюции» есть аллюзии к многочисленным западным романам о компьютерах, обрётших разум. Однако, в отличие от западных коллег, Павлов заканчивает своё повествование именно тогда, когда западные фантасти начинают разворачивать сюжет. Для западной НФ было важно то, что скрыто за горизонтом событий (во что выльется контакт человека с созданной им самим чуждым интеллектом?). Для советского фантаста оказывается достаточно констатации, что мир за горизонтом существует и земля вовсе не плоская (человек может создать чуждый ему интеллект).

Любопытно и то, что повесть, как и более ранний «Чердак Вселенной», начинается с пребывания героя в виртуальном мире. В «Чердаке» это была «фантоматическая книга», в «Неуловимом» — наведённый галлюциноз. Что характерно, и в том и в другом случае эти эпизоды не играют никакой роли в сюжете и нужны просто для демонстрации литературных умений Сергея Павлова.

Любопытны также литературные влияния, проявляющиеся в этой повести. Если «Чердак Вселенной», действие кооторого разворачивается, надо полагать, в том же мире, что и «Неуловимый прайд», явно облучён ранними Стругацкими, времён «Пути на Амальтею» и «Стажёров», то в «Неуловимом» очень заметно, что Павлов в процессе писания находился под влиянием Станислава Лема, в особенности, под влиянием «Рассказов о пилоте Пирксе» и «Возвращения со звёзд». От «Пиркса» здесь подробная до сухости проработка быта Внеземелья, а от «Возвращения» — эстетика и «художественные мероприятия», вроде выступления мима на юбилее космической станции.

«Фанни Хилл» — настолько стилизованный текст, что невольно возникает подозрение в фальсификации. Дескать, какой-то интеллектуал 20-х годов 20-го века решил пошутить и написал «как бы роман 18 века», вычеркнув из него всё скучное, неинтересное, устаревшее и вставив откровенно пародийные пассажи квазифилософского типа. Но нет — «Фанни Хилл» действительно написан во времена пудреных париков и кюлотов под жюстокорами. В общем-то понятно, что Клеланд взял за образец испанский плутовской роман 16-17 веков, заменил центрального персонажа, неунывающего жулика, на женщину и перенёс действие в современную ему Англию. В результате — быстрый темп рассказа, иронический аморализм повествователя, яркие герои, взятые прямо из жизни, весёлая занимательность приключений.

Джон Клеланд, несомненно, был великий писатель, ибо он сумел не просто поднять порнографию на уровень высокой литературы, но и переосмыслить современный ему стиль литературы, шагнув сразу на сто пятьдесят лет вперёд.

Интересно сравнивать «Фанни Хилл» как с фривольной, так и откровенно порнографической литературой середины 18 века. Каждый раз роман Клеланда оказывается на несколько голов выше образцов для сравнения. И даже «Жозефина Мутцебахер» (1907 г.) Феликса Зальтена, при всех её достоинствах, слабее, чем «Фанни Хилл».

Весь цикл — очень скучное хвастовство своей эрудицией и амбициозная попытка написать «настоящий профессорский роман» с претензией на интеллектуальность.

Однако проблемы Джона Краули в том, что он не профессор, а бывший рекламный фотограф, что его эрудиция почерпнута из дешёвых сенсационных журналов и популярных энциклопедий, а романист он вообще никакой.

В результате: неубедительные, клишированные герои, скучное, топчущееся на месте действие с огромным числом эпизодов, совершенно не нужных ни для сюжета ни для раскрытия темы, плохо продуманные экскурсы в историю, которую Краули знает не очень хорошо.

То, что псевдоисторические «тайны» и «мистерии» у Краули нелогичны и выглядят пошлостями, в общем, простительно, потому что в университете он штудировал родной американский язык и родную американскую литературу, а не всемирную историю. Но то, что он, изучив литературу, не усвоил элементарных правил построения интересных романов, вот это непростительно. Вероятно, вместо прослушивания лекций о Генри Джеймсе и Германе Мелвилле, Краули с фотоаппаратом в руках безуспешно гонялся по кампусу за симпатичными студенточками.

Хотя поклонники у Краули есть, и они пишут восторженные рецензии на его толстенные кирпичи, однако все эти рецензии выглядят... скажем так, неискренне. Как будто рецензенты с жаром пытаются убедить себя и других, что король вовсе не голый, и что они, умные люди, занимающие правильное место в жизни, прекрасно видят великолепное новое платье Его Величества.

Как можно понять, Сергей Гарин находился под сильным влиянием рассказов Леонида Андреева. Этот рассказ как раз совмещает типичный для Леонида Андреева сюжет с назойливой псевдоэрудицией усердного читателя популярной энциклопедии Брокгауза и Эфрона. Анахронизмы типа «римская полиция» выглядят на этом фоне прямо-таки пародийно, в духе шуточек «сатириконовцев».

Автор излагает очень популярную в православии концепцию, что

Самое сильное впечатление от литературы, настоящий шок, в детстве я пережил при знакомстве с «Путешествием Голубой Стрелы» Джанни Родари.

В этой книге действие поначалу разворачивается полностью в рамках доброй рождественнской сказки про ожившие игрушки, которые решили устроить праздник бедному мальчику. Но после вступительных глав сюжет сползает в нечто намного более страшное и намного более мощное. Предрождественский город полон несчастных заброшенных детей, которых никто не спасёт и которым никто не поможет. Путешествие чудесного поезда «Голубая Стрела», полного лучших игрушек в мире, оборачивается бесконечным кошмаром, которому игрушки пытаются противостоять всеми своими слабыми силами, и это получается далеко не всегда.

Невозможно забыть самую красивую, самую нежную куклу Розу, сидящую рядом с насмерть замёрзшей бездомной девочкой и упорно ждущую, когда девочка проснётся. Нельзя забыть обезумевшего от отчаяния Генерала Игрушечных Солдатиков, засыпаемого снегопадом, и Памятник Гарибальди, оказывающийся всего лишь огромной бессмысленной игрушкой, и несчастную Фею, вынужденную заниматься бизнесом вместо бескорыстной раздачи подарков... В советском переводе политической фон сказки едва просвечивает, но по отдельным деталям можно догадаться, что отчаянный рейс «Голубой Стрелы» проходит через Триест времён фашистской Республики Сало. Там же, в книге Родари, множество отсылок и скрытых цитат из Чарльза Диккенса, Сельмы Лагерлёф, Карло Коллоди, Джованни Верга и других – даже иронический кивок в сторону «Обрученных» Мандзони, но всё это очень плотно, без зазора, вписано в сюжет, считывается, скорее всего, лишь итальянскими родителями, покупающими книжку для детей, однако не воспринимается самими детьми при чтении. У меня, например, всё вышло наоборот – когда я, уже повзрослев, читал Диккенса и «Дон Джезуальдо» Верги, я спотыкался в тех местах, когда мне казалось, что авторы цитируют «Путешествие Голубой Стрелы» Джанни Родари.

Другими словами, это очень сильный текст, играющий на разрыве между подчёркнуто сказочной, легкомысленной интонацией повествователя и драматическими ситуациями, затронутыми совершенно серьёзно. Это одна из лучших книг для детей и для родителей, во всей мировой литературе.

...

Эта сказка относится к числу лучших текстов Андерсена, потому что здесь нет постыдной и скулящей жалости к самому себе. Здесь — призыв к милосердию. Да, это манипулятивный рассказ, рождественнская сказка без хэппи-энда. Но это правильная манипуляция, правильный удар по нервам читателей: Опомнитесь! Дети не должны страдать!

Это сказка от Ханса Кристиана Андерсена о том, что надо слушаться сильных, не плевать против ветра и подчиняться властям. А кто бунтует, кто вообразил, что у него, ничтожного, есть чувство собственного достоинства, того, по мнению Андерсена, надо расплющить, растоптать.

Чтож, очень актуальная сказка. Она не очень известна и совсем не популярна, потому что на непредубеждённый взгляд звучит такая андерсоновская мораль уж слишком мерзко и подло. Но это очень, очень актуальная сказка.

Характерна, между прочим, динамика публикаций. В царской России сказку издавали регулярно, считая полезной для воспитания молодёжи. Но после революции издали единожэды — в 1937 году... 1918 год можно не считать, тогда шла ещё гражданская война и белые надеялись вернуть царя взад. Да... А потом, после Сталина, сказка попадала только в полные собрания сказок и историй, именно потому что эти собрания должны были быть полными, без исключений, со всем мусором, который сопровождает действительно прекрасные и популярные сказки Андерсена. Затем, в сборнике, смонтированном во время правления Юрия Владимировича Андропова, и потом уже в перестройку, как укор бунтующей молодёжи, не желающей согнуться перед Ангелом Бури. И, наконец, публикации пошли непрерывным, всё ускоряющимся потоком при Ельцине и нынешнем бессменном Президенте.

Актуальная сказка!

Полагаю, что именно такие сказки надо читать своим детям, чтобы они раз и на всегда запомнили: насилие, ложь, предательство — самые короткие пути к успеху.

Не хочешь честно держать своё слово перед какой-то старухой? Назови её «злой ведьмой» и отрежь ей голову! Понравилась девушка? Овладей ею, пока она спит и не может сопротивляться! Мешают родители девушки? Убей их и спляши на их трупах весёлый танец!

Солдат — молодец! Он весёлый, бодрый, ловко владеет саблей и не боится собак. Он — положительный персонаж, с которого подрастающее поколение должно брать пример. Не надо зарабатывать деньги своим трудом, надо обзавестись волшебными помощниками, которые будут класть тебе деньги в тумбочку. Умно? Умно и позитивно! Не для любителей «экшена», а для ценителей литературы и умного чтения. Любого возраста. «Огниво» — добрая, очень добрая сказка, полная глубочайшего смысла. Все её читали — и ничего, выросли хорошими людьми. Да, как правильно отмечает большинство рецензентов на эту сказу, «Огниво» учит добру. Более того, Добру-с-Большой-Буквы, так сказать, Добру-с-Кулаками. Это Андерсен, ребята! Эталон доброты, ума, порядочности и любви к людям. Несмотря на то, что сказка написана более ста лет назад, ее тема все еще актуальна и вдохновляет читателей на новые свершения. Она указывает на важность духовного роста, поиска истины и смысла жизни.

Сказка, между прочим, опубликована не во времена викингов, а в 1835 году, когда писали Пушкин, Гюго, Стендаль, Лермонтов, Диккенс и всего три года, как умер Гёте. И в это время Дания не была дикой страной, населённой тупыми и подлыми головорезами, подобными весёлому Солдату с замашками садиста из сказки «Огниво». Это было высококультурное европейское государство, причём в 1835 году ещё жив и работал датчанин Торвальдсен, гениальный скульптор-классицист, один из величайших мастеров мирового искусства. Но Андерсен... Вот такой он чудак-сказочник, если не сказать больше. За это его и любят.

Самое интересное в этом рассказе то, что он в реальном мире невозможен: такой оптический фокус можно придумать, но на самом деле он не сработает из-за рефракции воздуха. Но, поскольку все рассказы о гениальном патере Брауне разыгрываются не в реальном мире, а в пластичном воображении толстого весельчака Честертона, реализмом можно пренебречь, можно наречь сей литературный метод «сюрреализмом» и насладиться кружевом очаровательно идиотских идей, сплетаемых талантливым и весёлым мечтателем Честертоном.

Я думаю, что источником этой фантазии Честертона был столь же невозможный в реальности рассказ Эдгара По «Сфинкс».

Вероятно, это самый честертоновский рассказ Борхеса. Борхес часто использовал повествовательные модели других писателей, а Честертона он просто обожал. Вот, в этом случае Борхес написал новеллу в стиле «Неведения патера Брауна», только без патера Брауна.

Разумеется, сюжет «Сада расходящихся тропок» получился немного глуповат и сильно отдаёт абсурдом. Но Борхес очень умно аранжировал свой рассказ сновидческой атмосферой. Действие происходит как бы во сне, когда обычная логика отсутствует. С такой точки зрения рассказ просто замечателен. С точки зрения реализма — неубедителен. Но Борхес и не писал реалистические рассказы. Он был эрудит и сновидец.

Написано блестяще, но не оставляет мысль, что Лондон Честертона — не гигантская метрополия, а маленький городок с совсем небольшим количеством улиц, поскольку сыщик каждый раз устремляется к новому следу в исключительно точном направлении и никогда не сворачивает на перекрёстках на неправильную траекторию.

Собственно, «Сапфировый крест» блещет двойным блеском. Блеском стиля и блеском очаровательной глупости. В самом деле, уже в этом раннем рассказе Гилберт Кит Честертон продемонстрировал почти полное отсутствие ума в поразительно талантливой голове. Читатель, добравшись до конца рассказа, расстрогано улыбается и чувствует себя необычайно умным в сравнении с автором чудесного рассказа. Очень, очень приятно читается.

Роман посвящается инженеру Роберту Корногу, юмористу Фредерику Брауну (разумеется, бывшему офицеру ВМФ и крупному функционеру американского НФ-сообщества) и пионеру сексуальной темы в НФ Филиппу Хосе Фармеру. Из этого короткого списка интересен Роберт Корног. Это один из создателей американской атомной бомбы, позже ставший оккультистом и связавшийся с небезызвестным Джоном «Джеком» Парсонсом, ракетостроителем, сектантом, сатанистом, практиковавшим черную магию и восхвалявшим «пришествие Люцифера». Хайнлайн был дружен не только с Корногом, но и с Парсонсом, однако Парсонс погиб или инсценировал свою смерть в 1950 году, поэтому Хайнлайн в посвящении помянул лишь Корнога.

О чём эта книга? Не об инопланетной цивилизации, потому что марсиане описаны так, что поверить в их существование невозможно. И не про уклонение от налогов, потому что советы на этот счёт, многостранично излагаемые традиционным для романов Хайнлайна «старым добрым ворчуном», альтер эго самого Хайнлайна, это туфта, проявление некомпетентности. И роман даже не о сексуальной революции, не о «свободном сексе», потому что свингерство, страстно воспетое в «Чужак в чужой стране», это удел слишком немногих «своих» из замкнутого круга. Так о чём эта книга? О становлении тоталитарной секты. Причём, секта, практикующая «промывание мозгов», ритуальный каннибализм и групповой секс, подаётся исключительно позитивно.

Начинается с появления некоего харизматичного лидера (разумеется, не от мира сего и творящего чудеса), постепенно этот лидер обрастает последователями, которые образуют «внутренний круг», наконец, лидер картинно, напоказ, приносит себя в жертву, чтобы окончательно перейти в спиритуалистическое измерение и, таким образом, стать «живее всех живых», а к секте начинают стекаться жаждущие приобщения.

Во всём этом можно увидеть пародию на зарождение христианства, но на самом деле Хайнлайн имел в виду не христиан и даже не мормонов, а современные ему квазирелигиозные секты — с лидерами этих оккультных групп он был связан в той или иной степени с начала 30-х годов. Хайнлайн дружил с Роном Хаббардом, находился в тесном контакте с телемитами и «восточными тамплиерами»... Возможно, было что-то ещё. От Хаббарда в главгера внесена способность «понимать всё просто усилием воли», а от «Джона» Парсонса — эффектный «уход в небеса» со словами «Я вас всех люблю» под занавес.

Для Хайнлайна важна техника создания секты, а декорации становления секты неважны — это заметно по небрежности конкретных описаний. Например, удивительное марсианское «грокнуть», это же инсайт, давным-давно известный мистикам, внезапное понимание «всего в мире». Например, русский поэт Андрей Белый «грокнул», поднявшись на пирамиду Хеопса, и в результате написал гениальный пророческий роман «Петербург». Тренировки для обретения инсайта проходили обычно в «гнёздах» антопософов, чьим сакральным лидером, «чужим в чужой стране», был некто Рудольф Штайнер. Да и в старом Китае ученики чань-буддистов «грокали», проходя обучение в изолированных монастырях. Такая мистическая практика называлась «достичь просветления». Что, Хайнлайн этого не знал? Конечно, он это знал. Но для романа ему следовало притвориться незнающим и подать «гроканье» как нечто небывалое.

Остальные аксессуары романа примерно на том же уровне. Они могут впечатлить, только тех, кто ничего не знает, да и знать не хочет.

В общем, книга эта, считающаяся одним из шедевров Роберта Хайнлайна, написана довольно небрежно и совсем неумно. Многие менее прославленные книги Хайнлайна гораздо интересней, оригинальней и динамичней. Интересно, что «Чужак в чужой земле» почему-то всегда противопоставляют апологии милитаристской диктатуры «Звездный десант», хотя это две стороны одной медали. В «Десанте» сакрализуется организация под руководством авторитарных личностей (армия), в «Чужом» сакрализуется авторитарная личность, только-только начавшая создавать свою организацию. Это восторженное описание как бы первых шагов сайентологии.

Позже, с середины 60-х, книгу Хайнлайна стали навязывать молодёжи, как Новую Библию Хиппи, хотя я сомневаюсь, что обычные хиппи, курящие траву и слушающие гитарные рок-риффы Джими Хендрикса, реально читали этот рассказ о похождениях миллиардера, способного творить чудеса — там слишком много рассуждений о том, как правильно уклоняться от уплаты налогов и как правильно распорядиться миллионным наследством. Другими словами, роман Хайнлайна усиленно навязывался хиппи в качестве «библии», но хиппи так и не приняли этот роман. Однако радикальные хиппари с амбициями, типа Чарли Мэнсона, книгу Хайнлайна прочли с большим интересом и, видимо, использовали практически для создания собственных «гнёзд», то есть, коммун с оттенком тоталитарной секты.

PS. Минусы, которыми разгневанные русскоязычные читатели осыпали мою рецензию, в общем, неудивительны. В определённых кругах «Чужак в чужой стране» и «Звездный десант» не просто культовые книги, но нечто большее. Критиковать их — непростительная дерзость, покушение на Святое.

Роберт Хайнлайн написал «Свободное владение Фарнхейм» в промежутке между редактированием «Чужак в чужой стране» и работой над «Луна — суровая госпожа», в 1962 году, когда находился на пике творческой формы, в полном расцвете таланта и литературного мастерства. Тем не менее, большинство читателей, в том числе, большинство поклонников Хайнлайна, относятся к этому роману, мягко говоря, с холодком.

Проблема в том, что в «Свободном владении» Хайнлайн высказался предельно откровенно. Он не пытался понравиться читателю, потому что был уверен в прочности своей писательской репутации. Хайнлайн, так сказать, «снял маску» и прямо, честно взглянул в глаза своему читателю. И читатель в ужасе шарахнулся в сторону. Никаких номинаций на премии, никаких восторгов книга не спровоцировала, хотя написана она с литературной точки зрения очень хорошо. Все притворились, что такого романа нет вовсе. Почему? Потому что Хайнлайн внезапно продемонстрировал свой расизм, свой мачизм, свою страсть к насилию и ненависть к демократии (даже на уровне небольшой группы людей)... Короче говоря, с эксгибиционистским наслаждением показал читающей публике свою злобность и свою ксенофобию, а заодно свою инцестофилию. И посвящён был роман ультраправому функционеру от НФ, бывшему офицеру ВМФ, позже ставшему Президентом Ассоциации американских писателей-фантастов. Ну, вот до того Хайнлайн посвящал свои романы родственникам плохого писателя (но миллиардера!) Рона Хаббарда, основателя Церкви Сайентологии, а в этот раз решил посвятить книгу посредственному писателю (но влиятельному правому активисту!) Алану Нурсу.

В других своих книгах Хайнлайн толкает те же либертарианские ксенофобские идеи. Но они везде примаскированы, даны уклончиво, намёком. О, в других книгах Хайнлайн даже расшаркивается перед демократией, каждый раз подчёркивая, что «правильная демократия» — американская демократия, и правильная она не потому что она демократия, а потому что американская. И правильная демократия, это такая, когда все единогласно голосуют за добровольную передачу власти в руки самого умного, сильного и смелого. Но в «Свободном владении Фарнхейм» уловки отброшены. Все должны беспрекословно повиноваться «старому милому ворчуну» с пулемётом в руках. Потому что именно он — самый умный и самый умелый. И пулемёт у него. Ну, он и самый сексуально привлекательный, как же без этого...

Разумеется, главгер — Мэри Сью Роберта Хайнлана, этот персонаж в точности каков, каким хотел бы видеть себя автор «Свободного владения» — крепкий, умный, властный, агрессивный хозяин всех привлекательных юных самок человеческого рода. То, что такой герой читателю может показаться неприятным, Хайнлайна особо не беспокоило.

Но вот что непонятно: на что рассчитывал Хайнлайн во время публикации в 1964 году? Это было время демократизации США, расцвета молодёжных субкультур, активной борьбы за мир и за права человека. Роман Хайнлайна шёл резко против всех этих тенденций.

Особенно вызывающим был почти карикатурный расизм Хайнлайна, который до того позиционировал себя сторонником расового равенства. Хотя можно предположить, что, изображая жутких чернокожих каннибалов-рабовладельцев, Хайнлайн откликнулся на Год Африки, когда рухнула колониальная система и молодые страны Африки начали строить демократические государства с ориентацией на социализм (катастрофы, войны и одичание этих государств, спровоцированные «неоколониалистской» политикой Запада и предательством со стороны брежневского СССР — это уже более поздние времена), а ведь социализм и права человека, это были тенденции, которые Хайнлайн ненавидел люто, бешено, до истерик и обморочных припадков.

Как бы там ни было, «Свободное владение Фарнхейм» появилось невовремя, не срезонировало с читательскими ожиданиями. Вот если бы книга вышла в середине 50-х или, наоборот, в начале 80-х, её прославили бы, как шедевр, как эталон НФ. А в 1964... Нет, не прозвучало.

Впрочим, многим россиянам «Свободное владение Фарнхейм» нравится. До 2019 года рецензии в основном восторженные, а кое-кто называет эту книгу своим любимым романом у Хайнлайна. По сердцу пришлось!

Этот научно-фантастический очерк — деталька в мозаике масштабной панорамы освоения Космоса, какой она могла бы быть, если бы человечество продолжило развиваться так, как это началось во второй половине 50-х годов, то есть, без Вьетнамской войны, без захвата власти Брежневым и без убийства Кеннеди. Ничего специфически фантастического в зарисовке нет, она представляет собой всего лишь прогноз на ближайшее время. Не вина Артура Кларка, что политика вмешалась в эти расклады и планомерное освоение космического пространство оказалось абортировано двумя сверхдержавами ради «победы в лунной гонке».

Но «Колыбель на орбите» не просто псевдодокументальный очерк. За внешней сдержанностью рассказа скрыта мощная метафора, отсылающая к известному афоризму «пророка космической эры» Константина Циолковского о том, что человечество не может вечно жить в колыбели. Пафос рождается как бы наперекор почти обыденной интонации «Колыбели на орбите». И это светлый, оптимистический пафос.

Стэнли Кубрик был сильно впечатлён этим рассказом и во второй половине 60-х собирался снимать большой эпический фильм по новеллам Артура Кларка из циклов «По ту сторону неба» и «Бросок на Луну». А «Колыбель на орбите» должна была стать центральным, смыслообразующим эпизодом этой эпопеи. Но, увы, по разным причинам этот проект не состоялся.

Главное достоинство этой сказки — она короткая!

И в ней нет морали. Вот, так уж получилось: принц искал, искал Настоящую Принцессу и, как ни странно, нашёл именно то, что искал.

Если бы в сказке была мораль, Андерсен хоть пару слов сказал бы о том, как выглядела семейная жизнь принца и принцессы, но он мудро уклонился, предоставив читателям радоваться лучезарному счастью или ужасаться кошмарному несчастью — в зависимости от их собственных житейских воззрений.

Все отмечают сбой композиции и общую хаотичность и нелогичность действия в этом романе Хайнлайна. При том, что, согласно завету Джона Кэмпбелла, отца-основателя американской (а значит — современной) НФ, в роман накидано огромное количество оригинальнейших иинтереснейших идей. Но Хайнлайн не смог ни развить их, ни более-менее связать с сюжетом.

Объяснить, почему этот потенциально очень интересный роман и скучен и плох, может дата первой публикации и знание биографии самого Хайнлайна.

Роман задумывался в то время, когда друзья Хайнлайна, сочувствовавшие немецким нацистам, готовили почву для распространения нацизма в США (так называемый «заговор Лаврового Каньона», где Хайнлайн жил в то время). Поэтому идеи, заготовленные для романа (евгеника, как способ создания высшей расы, отрицание демократии, культ силы и так далее) были как раз в русле готовящейся ультраправой культурной революции. Но США вступили в войну против гитлеровской Германии, средние американцы отвернулись от Гитлера и наработки оказались неподходящими к новой политической ситуации. Писать задуманный роман было нельзя. А выбрасывать материалы жалко. Поэтому Хайлайн, известный своей рачительностью, аккуратно ссыпал все идеи в роман с изменённым сюжетом, прямого отношения к нацистской идеологии не имеющим. В результате получилось малоудобоваримое крошево, которое с некоторым напрягом может считаться «либертарианским романом».

Идеальное чтение для всех любителей хруста французской булки. Слащавость и лакированность описываемоего зашкаливает за все мыслимые и немыслимые границы.

Конфетки, бараночки, гимназистки румяные, хоровое пение и казарменное братство! Щедрая и весёлая Русь-матушка, добрый и мудрый Царь-батюшка! Как пел один из самых отвратительных персонажей Антона Чехова, «Наша матушка-Россия всему свету голова!»

Понятно, что вся эта лучезарная казарменная романтика — ностальгические фантазии стареющего Куприна, а не реальные воспоминания. Реальность Куприн описывал немного иначе.

Казалось бы, всё просто? Ну, враньё и враньё, что обсуждать-то? Нет, всё непросто. Дело в том, что реальные воспоминания эмигрантов оказались настолько травмирующими для них самих, что в эмигрантской литературе началась волна пересоздания прошлого. Подлинные воспоминания вытеснялись фантазиями, в которых вечно пьяные полуграмотные учителя перевоплощались в эрудированных проницательных педагогов, скука и позорный страх замещались весельем и доблестями, а запуганные онанисты-подростки превращались в ловких и пылких покорителей женских и девичьих сердец...

Если вспоминать реальность, то неизбежно признание собственной вины в разразишейся катастрофе. Поэтому писатели-эмигранты создавали свою, альтернативную, историю России, в которой всё было — и конфетки, и бараночки, и шампанское рекою, и мудрый царь, и упоительный хруст французской булки.

«Бездна» писалась как раз в тот момент, когда Роберт Хайнлайн активно пытался войти в ближний круг мультимиллионера-фантаста Рона Хаббарда, изобретателя дианетики и основателя тоталитарной секты «Церковь Сайентологии» (в США того времени любой миллионер мог зарегистрировать «церковь» своего имени, чтобы легально «оптимизировать» уплату налогов). В сущности, в этой повести мы имеем дело с конспективным изложением идей Рона Хаббарда, приправленных «неаристотелевой логикой» оккультиста Коржибского («инженерия человека»), которую Хайнлайн в тот период пихал во все свои книжки.

Суть этих концепций состояла в том, что можно и нужно создать расу сверхлюдей, которые будут управлять человечеством. А основой мышления сверхчеловеков как раз и будет отрицающая закон причинности «логика Коржибского».

Если не учитывать эти «сверхзадачи» Ханлайна, то повесть «Бездна» вызывает как минимум недоумение, поскольку шпионский боевик слишком резко переходит в какое-то дурное подражание «Грядущей расе» Бульвер-Литтона с бесконечными разглагольствованиями. Но на самом деле всё логично: автор попытался зацепить внимание читателя шпионскими похождениями, чтобы читатель хотя бы по инерции дочитал основную часть повести — про мудрых и благородных Пастырей Человечеств. Идеологически эти концепции ничем не отличаются от германского нацизма, который тоже утверждал, что «простых людей» должны пасти мудрые добродетельные Сверхчеловеки. Но нацисты проиграли войну, стали «нерукопожаты», поэтому повесть Хайнлайна, сверхпопулярного фантаста, одного из Великой Тройки Великих Американских Фантастов, из-за слишком очевидной связи с нацистской идеологией, оставалась в тени читательского внимания вплоть до 1980 года, до президентсва Рейгана, когда концепции Могущественных Повелителей Человечества Стоящих Над Законом И Моралью опять оказались востребованы.

Бестер действительно лучший. Похоже, читатели не поняли, что вся история со «случайным» попаданием книги 2000 года в 1960 была тщательно спланированной операцией для того, чтобы подтолкнуть скромного молодого человека в определённом направлении так, чтобы он не надеялся на помощь извне, а сам добился результата. Чтобы он действовал с уверенностью, что достигнет конечной цели, но не ощущуал при этом, что «кто-то там наверху тебя любит».

Как всегда у Альфреда Бестера, в коротком тексте сконцентрировано большое количество проблем, оформленных в авантюрном ироническом сюжете.

Разумеется, основная проблема, поставленная в рассказе — опровержение 99% историй о «попаданцах» в иную эпоху, с лёгкостью меняющих историю человечества. Другая проблема — проблема конформизма, приспособленности к своему и только своему времени. Третья проблема — проблема имиграции.

Бестер расвёртывает перед читателем целый набор сложнейших проблем и не без коварства убирает в тень один из важных моментов рассказываемого сюжета. Мало кто замечает, что, раз откуда-то из будущего люди бегут именно в описываемый период (последствия атомной войны, полицейский режим, деградировавшие технологии), значит, этот период из перспективы будущего находится «на подъёме». Современники главгера, да и он сам, не понимают, что их мир становится лучше, благополучней, комфортней. Прогресс вблизи не заметен. Только издалека, из других веков, видно, как возникает что-то новое и лучшее.

Один из наиболее важных текстов западной литературы — из него выросло огромное количество литературных направлений, да и сам по себе, в качестве чтения, «Ватек» почти не устарел. Некоторая церемонность повествования, бывшая в XVIII веке частью литературного майнстрима, сейчас воспринимается как едкий сарказм.

Сам автор не был писателем — создание сказки было для этого аристократа и либертина не более чем развлечением. Тем более удивительно повествовательное мастерство гениального дилетанта Уильяма Бекфорда.

Это, конечно, шедевр черного юмора, в котором о по-настоящему страшных вещах рассказывается весело и легкомысленно, отчего создаётся атмосфера сна, не давящего кошмара, а приятного сновидения, несущего отдых и расслабление.

И что — особенно интересно — несмотря на впечатляющую визуальность и почти агрессивную динамичность сюжета этого короткого романа, никто не попытался его экранизировать.

Полностью присоединяюсь к мнению комментатора Тиань — очень хороший анализ текста — с одной оговоркой. Это не «атмосфера Одессы 1920-х», это Одесса задолго до революции, даже до революции 1905 года.

Бабель, кстати, в этой новелле не в восторге от своих героев. Он относится к ним так же, как к красным конникам Конармии Будённого — с ужасом. Любование бандитами Молдаванки в «Короле» чисто эстетическое, это взгляд человека, посетившего виварий с изумительно красивыми и смертельно опасными змеями, предельно чуждыми человеку.

Позже, в других «одесских рассказах», Бабель слегка очеловечит Беню Крика, но здесь этот Король Молдаванки выступает в роли невероятно жестокого хищника, стоящего по ту сторону морали.

Своеобразное послесловие к советской научной фантастике. В небольшой по объёму повести собрано огромное количество «штампованных декораций» из второсортных советских НФ-текстов 70-х годов. Но повёрнуты эти декорации неожиданной стороной, так что обнаруживается соприкосновение с миром, нарисованным уж никак не советским фантастом Джеймсом Типтри-младшим, предшественником (вернее, предшественницей) киберпанка... Это комплимент, если что...

Безупречно логичный абсурд, раскручивание увлекательной (и нетривиальной) панорамы освоенного Внеземелья из микроскопического, ничтожного сюжетного повода — мастерство Виталия Бабенко, почти щегольское бравирование умением рассказывать, производит на меня лично охлаждающее впечатление. Я не сочувствовал героям ни в малейшей степени, но следил за их злоключениями с неослабевающим вниманием.

Блистательно написанная, хотя очень холодная повесть, сконцентрировавшеая в себе материал на весьма объёмный роман.

Джеймс Баллард был одержим самолётами и вообще идеей полёта. И сам летал на планерах и лёгких самолётах.

В этой новелле он дал волю своей фантазии на тему полётов сквозь облака.

В «Облачных скульпторах коралла D» переплелось несколько тем, к которым Баллард обращался с навязчивостью, граничащей с одержимостью: полёты, стареющие женщины высшего общества, творчество, движение времени... Поэзия, меланхолия, бегство от реальности.

Для меня лично самое важное, самое интересное и необычное в «Облачных скульпторах» то, что их произведения искусства бесследно исчезают в момент созидания. Сама суть «скульптур из облаков» в том, что они непрерывно распадаются. Да, конечно, их можно сфотографировать или заснять на видео. Но это будет лишь «репродукция», а не оригинальное неповторимое творение. Можно сказать, что облачные скультптуры сродни музыке, исчезающей в момент рождения. Но музыку можно играть снова и снова, а каждая облачная скульптура неповторима и уникальна — как человеческая личность. Повторить уже бывшую форму облака невозможно, как невозможно вернуться в прошлое. Из этого хочется сделать философский вывод: вот так и жизнь человека проходит, в неостановимом распаде, в исчезновении самых прекрасных минут. Но Баллард воздерживается от выводов. Он лишь рисует картину.