У Владимира Сорокина безупречный музыкальный слух. Сорокин слышит именно то, что звучит, и воспроизводит услышанное в предельно адекватной форме.

Я читал этот роман тогда, когда он был опубликован, в 1995 году, но музыка 1983 года звучит с его страниц с фонографической точностью. Именно так тогда, в начале 80-х, говорили, лгали, шутили, так ходили, ели, дрались. А поверх реальной реальности Сорокин набрасывает литературный флёр: такие повести с продолжением публиковали в 1983 году журналы «Москва», «Наш современник», «Огонёк», «Работница» и «Колхозница». Даже топорные порнографические описания из первых глав — знаете, что это такое? — пародия на соответствующие эпизоды повестей-романов Виля Липатова и Анатолия Калинина. Вот эта вот стёртость, корявость псевдонабоковских напыщенных периодов — из поздней советской, очень, очень советской литературы.

Изысканное сочетание реальности (в репликах) и литературности (в героях и ситуациях) коробится, как драгоценная парча. На протяжении романа реальность вся, без остатка, пожирается литературщиной, которая, в свою очередь, уступает место безликому газетному тексту, сообщающему ни о чём никому.

Очень хорошо продуманный и ещё лучше написанный научно-фантастический роман. В принципе, вот такой и должна быть современная НФ — задевающая нерв того времени, когда написана, выделяющая наиболее яркие тенденции того, когда они ещё только начинают формироваться.

«Голубое сало», при всей его брутальности, не назовёшь пессимистическим и депрессивным, хотя бы потому что Сорокин постоянно подчёркивает вариативность будущего (и прошлого), постоянно указывает, что описываемое — чья-то «железная мечта», а не реальность.

Ну, и многое угадано — в 1999 году Сорокин предсказал грядущий культ Сталина и попытки выдумать прошлое Советского Союза, столь типичные для сегодняшнего дня — сами знаете, что сейчас нет популярней темы для интернетовских конкурсов, чем «Что, если бы СССР просуществовал до наших дней», «Что, если бы Сталин не умер», «Что, если бы Сталин подружился с Гитлером», «Советский Космос 2025 года» и так далее.

Расправа с культурными идолами российской интеллигенции, от Достоевского до Набокова и Анны Ахматовой, тоже получилась феерически лихой и оскорбительно умной. Потому что пародии Сорокина вытаскивают из каждого классика именно его скрытый посыл, его навязчивые идеи, проходящие красной нитью через творчество. Те важные для авторов аспекты, которые литературоведы и обычные читатели предпочитают игнорировать.

Понятно, что очень многим этот роман не понравился — крайне не понравился. Многие обиделись.

Впрочем, горькая обида части читателей не удивительна. «Голубое сало» — слишком умная и хорошо написанная книга, чтобы нравиться всем.

Не верится, что этот шедевр «сайенс фэнтези» был опубликован в 1950 году, а написан ещё раньше, когда самые лучшие фантасты ещё развлекались пересказами Конана-Варвара (не хочу сказать ничего плохого про Говарда), Джона Картера (я высоко ценю Э.Р.Бэрроуза) и рыцарских романов Артуровского цикла.

«Умирающая Земля» не просто на голову выше фэнтези того времени, эта книга до сих пор читается как суперсовременная по эстетике и повествовательным тактикам.

Замечательный приём — не давать сюжет в подробном развёртывании, а намекнуть на него в нескольких деталях, разжигающих воображение, и идти дальше. Мы не узнаем ни тайну Панделума, ни историю безымянного старика с флейтой, ни многое другое, но мы можем довообразить это, и такая недосказанность приджаёт «Умирающей Земле» поразительную глубину, сравнимую разве что со скрытыми безднами Лавкрафта.

В романе Гарри Гаррисон очень остроумно и со знанием дела использовал различные историософские концепции. По сути дела, это толковый реферат по работам Тойнби и Рассела, оформленный в авантюрный роман в условных НФ-декорациях. Прекрасный темп, отличное чувство юмора, яркий интеллектуальный фон.

Обычно в продолжениях всё больше авантюрных приключений — бешеных погонь, стрельбы и поцелуев, а с оригинальными идеями плоховато. То есть, обычно в сиквелах эксплуатируется антураж оригинального романа. А тут — приятная неожиданность! — Гарри Гаррисон эксплуатирует именно интеллектуальную концепцию «инженера по этике», меняющего ход истории не при помощи харизматического индивидуализма, а посредством осознанного воздействия на культуру.

Очень, очень интеллигентный роман.

У «Конных варваров» только один небольшой недостаток: не следовало великого степного героя называть Темучин. Это слишком явная подсказка читателю.

Во время публикации «Неукротимой планеты» (впрочем, я прочитал его не в 1972 году, а лет пять позже) советские читатели не могли оценить этот роман по достоинству — большая часть элегантных отсылок к мифологии американского вестерна и крутого детектива была непрозрачна по причине полного незнакомства с этими жанрами. Но, тем не менее, это был взрыв! Сенсация!

Самое же интересное в этой истории то, что роман не поблёк со временем. Он и сейчас читается отлично, как неустаревший. Красивая идея, заимствованная из восточной философии (и, вероятно, у Арнольда Тойнби) о «вызове», о взаимно усиливающемся давлении, до сих пор вполне оригинальная и актуальна в политическом и культурном смысле.

Единственно, что заставляет меня, как читателя, сожалеть при прочтении — недостаточно проработанные отношения Язона и Меты. Там многое дано намёком, в общем, можно мысленно дорисовать, на что автор намекает. Но всё же хотелось бы больше конкретности.

Но это мелочь. Главное же — отличная умная развлекательная кинга.

Отличный сценарий. Жёсткий, динамичный, сентиментальный, не хуже, чем «Прощай, друг» Жапризо. Очень жаль, что был поставлен не этот сценарий, а более близкий к повести.

Здесь всё выверено более кинематографично, напряжение взвинчивается не так как в повести, а именно в духе «черной серии» французского кино.

С повестью я этот вариант не хочу сравнивать. Повесть хороша по своему, сценарий — по своему. Но спросить: а кто мог бы сделать такое сильное кино в СССР? Никто. Ну, не Кроманов же... Для того, чтобы снимать «Убийство в отеле «У Алека Сневара» нужно быть синефилом, таким, как Франсуа Трюффо, Робер Энрико или Жорж Лотнер. Тогда бы получился фильм в стиле «Стреляйте в пианиста», «Несколько слишком спокойных господ» или «Искатели приключений». Но не нашлось в советском кино такого режиссёра.

Впрочем, если хорошенько подумать, то, как минимум, два режиссёра могли бы качественно реализовать сценарий Стругацких. Это белорус Валерий Рубинчик («Последнее лето детства», «Дикая охота Короля Стаха») и эстонец Кальо Кийск («Безумие», «Цену смерти спроси у мертвых»). И, возможно, литовец Витаутас Жалякявичус («Никто не хотел умирать», «Это сладкое слово — свобода», «Воскресный день в аду») и латыш Алоиз Бренч («Долгая дорога в дюнах», «Двойной капкан»). Это всё умные режиссёры со вкусом к эстетизированному насилию. Они смогли бы. То, что ни один из них не взялся за сценарий (скорее всего, им не предложили) — вдвойне обидно.

Очень хороший сценарий. Видно, как Бромберг с ним боролся (и победил, к сожалению).

В сценарии «Чародеев» предполагается насмешка над «человеком, неудолетворённым желудочно» — чудеса Института ему не нужны, он сводит их к «сервису». Стругацкие издеваются над этим «заколачиванием гвоздей при помощи фотоаппарата», но Бромберг и его актёры бравурно разыграли свою историю именно с точки зрения потребителя «сервиса». Никакой иронии в фильме нет, все кривляния подчёркнуто прямолинейны — авторы фильма не сомневаются, что волшебная палочка в форме дурацкого сувенирного карандаша как раз и должна обслуживать «потребности населения» (позиция незабываемого Выбегаллы). И, в сущности, директрисса института (в исполнении истеричной Васильевой) ничем не отличается от своего заместителя-вурдалака, прекрасно сыгранного Валентином Гафтом. Они оба бездушные сволочи, стремящиеся манипулировать людьми в своих интересах. Только у директриссы возможностей побольше.

Стругацкие хотели оттенить водевильное действие язвительными песнями Юрия Кима, но Бромберг предпочёл заказать музыку у советских поэтов-песенников, мастеров советской эстрады.

В общем, выяснилось, что режиссёр Бромберг и профессор Выбегалло правы, а Стругацкие неправы. Советские люди приняли эту диковатую историю, как родную. Сарказм братьев Стругацких оказался неуместен и ненужен, как трезвый человек за новогодним столом во время просмотра «Голубого Огонька».

Увы, к тому времени, когда сценарий был написан, сама ситуация «Чародеев» была уже анахроничной. В повести все герои не просто надеются на скорое построение коммунизма, они уверены в том, что это скоро случится. Они сосредоточены на творчестве, главный мотив повести — оптимизм. А 1972 год, время сценария — совершенно другая эпоха. Наука, на которую возлагали такие большие надежды герои повести, обернулась банальным ходом для карьеристов, советские учёные потеряли международный авторитет, исследовательская работа по всем направлением была заменена компиляциями или банальной шпионской кражей секретов у Запада, в НИИЧАВО наведывается не академик Келдыш, а «августейшее лицо из Центральной Африки» — подразумевается большой друг товарища Брежнева людоед Бокасса.

Основным мотивом 70-х годов был усталый цинизм и «пофигизм», так что бодрячество героев сценария выглядело на тогдашнем фоне достаточно нелепо.

Учёные 1972 года — не герои «Понедельник начинается в субботу» и «Девять дней одного года», а интеллигенты из фильмов Ильи Авербаха, усталые и разочарованные.

Так что, наверно, к лучшему, что никто не взялся за осуществление подобного кинопроекта. До 1964 года такой фильм взорвал бы советское кино и стал бы культовым фильмом номер один. Но в 1972 году? Он вызвал бы только насмешки.

Замечательная повесть, культовая книга интеллигенции времён моего детства, превратилась в литературный памятник.

Увы, это так. Людям, родившимся после 1975 года, она не может быть понятна в принципе, а многих, к тому же, ещё и раздражает.

«Понедельник начинается в субботу» — книга о людях начала шестидесятых годов, опьянённых «глотком свободы», уверенных, что «бывает всё на свете хорошо», что «на Марсе будут яблони цвести», а в каждом доме будет подключение к «линии доставки» продуктов и вещей — чтобы не тратить драгоценное время на хождение по магазинам, а всецело отдаваться творчеству.

Стругацкие в метафорической форме изобразили переход от современного им хрущёвского построения «социализма с человеческим лицом» к коммунизму, который предполагался уже через поколение — когда подрастут дети, первое незапуганное советское поколение. Когда повесть писалась, она была не такой уж фантастической, и Стругацкие с наслаждением насыщали её множеством реалистических деталей. Например, описание райцентра Соловца, с болгарским фильм, уже сошедшим с экранов больших городов, с позавчерашней «Правдой» в киоске и с пушкой 18 века, врытой на перекрёстке вверх дулом, это описание фотографически точно. Уже в середине 70-х годов, спустя пятнадцать лет после опубликования повести, на меня в таких городках накатывало ощущение дежа-вю — всё было в точности таким, как у Стругацких, вплоть до суровых старух на лавочках и переулков, заросших лопухом и крапивой.

«Понедельник начинается в субботу» — прекрасная повесть, точно уловившая атмосферу своего времени. В советском кино аналогом «Понедельника» может быть новелла «Наваждение» из «Операции Ы» Леонида Гайдая — такой же восторг от ощущения безграничных возможностей и стремительного полёта в будущее.

Но... Уже в момент публикации повести реальность вокруг неё начала меняться. Пришлось убирать из текста Президента Академии Наук СССР Келдыша, выбрасывать наиболее ехидные шуточки в адрес сталинистов и националистов, вообще, всячески притормаживать. Хрущева убрали, в СССР воцарился «красивый молдаванин» Леонид Брежнев, которому на «постороение коммунизма» было нас..ть с высокой горки, и Стругацким пришлось писать продолжение «Понедельника» — «Сказку о Тройке», в которой заметно побледневшие энтузиасты сталкиваются с сталинизмом, который, оказывается, никуда не уходил, а пережидал в сторонке, с характерным прищуром покуривая «Герцеговину-Флор».

Когда в середине 60-х, уже в золотые брежневские времена, на ТВ экранизировали «Понедельник», Стругацкие пришли в ярость — их любимых героев-идеалистов превратили в довольно практичных хамов, способных приспособиться к любой ситуации. Но настоящий позор был впереди — «Сказка о Тройке» оказалась слишком радикальной для новых времён, её пришлось переписывать практически полностью, но и переписанный, ухудшенный и оглупённый вариант оказался неприемлем для новых времён — журнал со «Сказкой» изымали из библиотек по распроряжению «товарищей камноедовых». Но и это был ещё не финал — в начале 80-х был поставлен совершенно провальный, тупой фильм с отвратительно играющими актёрами, фильм «по мотивам» повести Стругацких, в котором вообще ни следа не осталось от социального оптимизма и интеллектуального веселья. НИИЧАВО преобразился в НУИНУ, в стоящее посреди занеженной пустыми безликое казённое здание, по коридорам которого шмыгала юркая нечисть, а наукой не пахло вовсе. При этом, институтом НУИНУ руководила дама, являвшаяся интеллектуальным двойником профессора Выбегалло. А что? Вполне реалистическое изображение советского НИИ, трансформировавшегося из исследовательного института в контору для обтяпывания личных делишек.

Но даже тогда всё же кое у кого оставалась память о том, какими были времена «Понедельника». Поэтому в 90-е было предпринято «комментирование» этой повести силами новых русских неонацистов, типа Переслегина. Заодно самым одиозным новым российским фантастам было предложено плюнуть в повесть в серии антологии «Времена Учеников». Ну чтож, кое-кто и в самом деле плюнул.

На этом живая жизнь повести «Понедельник начинается в субботу» была закончена. «Понедельник» у нового поколения почти в обязательном порядке вызывает непонимание, раздражение и отторжение. Психологически это понятно. Ведь два последних поколения россиян на фоне героев «Понедельника» выглядят подлецами и интеллектуальными ничтожествами.

По сути, Стругацкие в своей повести блистательно высмеяли как раз тот идеал, к которому стремится современный россиянин. Может ли современный читатель простить Стругацким насмешни над ним, прекрасным и гордым, вставшим с колен, дотянувшемся до всех материальных ценностей, свернувшим пространство и попытавшемся остановить время? Да ни в жизнь! Для обычного российского читателя это слишком обидно. Поэтому, если он и читает «Понедельник», то, исключительно как «сказку». Ему неинтересно и неприятно читать эту повесть, она раздражает.

Обожаю «Хромую судьбу». И очень хорошо, что вместо изначально задуманного «Града Обречённого» к «Судьбе» пристегнули «Гадких лебедей». Писателю Сорокину «Лебеди» подходят гораздо точнее. Он не настолько умён и широкомыслящ, чтобы быть автором «Града», а «Лебеди», с Мэри Сью по фамилии Банев — самое то. В сущности, Сорокин показан в качестве «приспособившегося шестидесятника» (мне неприятны люди, считающие, что это автопортрет Аркадия Натановича), доброго и приятного конформиста, способного и хорошего человека поддержать и с подонком водочки выпить. И нашим и вашим за копейку спляшем. Именно такой человек будет писать в стол роман о насгибаемом писателе, не побоявшемся диктатора и угодившем в ссылку. Очень точная деталь!

Да там все детали точны и прекрасны, за исключением умного и хорошего кагебешника Михаила Афанасьевича. Эта часть повести выглядит... неприятно. Хотя по своему убедительно — ведь и писатель Банев, альтер эго писателя Сорокина, тоже становится на сторону «умного добра» в лице мокрецов. Вот и человек, придумавший Банева, ищет вокруг себя хоть какое-нибудь «умное добро».

Борис Натанович как-то сказал, что это повесть о старости. Для меня она в первую очередь об эпохе семидесятых, но если о старости, то о старении с достоинством.

Сначала я прочитал эту версию «Сказки и Тройке» — прямо в журнале «Ангара», который в областной библиотеке спокойно сохранился, не был изъят. И остался как-то не совсем доволен. Финал скомкан совершенно нелепо — вдруг явился «Бог из машины», как это называлось в старом театре, и навёл порядок. Глупо. Явно Стругацкие просто оборвали повесть на полуслове. Начало, первая глава, с лифтом, просто замечательна, а потом всё начинает как-то терять драйв.

Когда удалось прочитать первую версию, всё встало на свои места.

На мой взгляд, эта версия тоже заслуживает внимания, как «литературный памятник», но я сильно смеялся, когда исследователь имперских стратегий галактических войн Сергей Переслегин начал воспевать именно недостатски «ангарской» версии.

Сатирическая линия «Тройки» превосходна и точна, но я не стал бы перечитывать эту повесть ради сатиры.

Главное, что мне кажется в «Тройке» привлекательным и оставляет её живой и трогательной — эксперименты с языком, со стилями повествования, непрерывно меняющимися и... Ну да, это и есть «бахтинская меннипея», коей так долго взыскивали советские интеллигенты, подписчики толстого литературного журнала «Москва». Но здесь они её не узнали, потому что сия «меннипея» совершенно не возвышенная и не патетическая, несмотря на почтенную, восходящую к античности, родословную.

Стругацкие устраивают пандемониум из типовых блоков советской неофициальной культуры второй половины 60-х годов — НЛО, снежные человеки, динозавры, про которых так трепетно рассказывал журнал «Юный натуралист», эпические битвы нашей нечисти против ихней нечисти, почвенные мужчики, пересидевшие в заговорённых избёнках совецку власть — всё тут, полный комплект... Всё, о чём шептались на кухнях, вынесено напоказ и оформленно стилистически с добродушной иронией, не переходящей в сарказм. Весь сарказм — в отношении Тройки, которую Стругацкие совершенно отчётливо ненавидят, а так-то даже для Клопа-Говоруна у них находится какая-нибудь симпатичная черточка.

Кстати, очень странно, что страстные разоблачатели Стругацких ещё не вышли сюда с плакатами «не дадим клеветать на нашу любимую Тройку, так много прекрасного сделавшую для кования всех наших побед во времена горячо любимого товарищая Сталина!» Кажется, эти ревизиониствующие кретины уже везде наследили, от «Трудно быть богом» до «Волны гасят». И только здесь их нет, по какому-то недосмотру. Ведь не может быть, что они «Сказку о Тройке» не читали.

PS. Насчёт «клеветы на Тройку» я угадал. Пришёл-таки некто Barrell, с камноедовской несгибаемостью указавший, что своими великими достижениями советская наука обязана «тройкам». Без их чуткого руководства и до Космоса не долетели бы, по его мнению.

И скромно предложил «Сказку о Тройке» не читать.

Самая противоречивая из удачных книг братьев Стругацких.

Очень остроумно сделана подача — писатель Банев, глазами которого показано происходящее и внутренними монологами которого это происходяшее истолковано, вообще-то не умён. Он хороший, в меру порядочный человек, талантливый, но глупый, а по ходу действия происходит покупка его таланта. Банева «покупают» мокрецы, намного более изощрённо, чем это делали господин Президент или, скажем, Павор с коллегами. Тем не менее — Банева «коррупируют». Но так, что он ничего против этого не имеет.

Глупость Банева — вовсе не моё частное мнение. Стругацкие с удовольствием демонстрируют уровень его проницательности в сцене конференции с детьми: на протяжении часа дети над ним издевались, задавая вопросы и не слушая ответы. И он чувствовал себя униженным, но тут в зал тихонечко вошёл мокрец и незаметно кивнул лидеру детей. И все дети кинулись к Баневу, лепеча «Автограф! Автограф мне, господин Банев!» И Банев расстроган, тронут, со слезами умиления раздаёт автографы, мысля про себя «А всё-таки я им нужен, они меня уважают!» То, что всё это срежиссировано именно для того, чтобы указать ему, что он для этой аудитории ценнен, Баневу в голову не приходит. Он не понимает, что книжки с его автографами уже за дверью будут выброшены в ящик для старой бумаги, поскольку дети его презирают и достаточно грубо своё презрение демонстрируют. Банев думает, что «покупают» исключительно за деньги, за какие-то материальные блага. Что можно подкупить славой, авторитетом, уважением, ему и в голову не приходит. Прост он, этот господин Банев, и доверчив.

Мокрецы — изощрённые манипуляторы. Детьми они манипулируют так, Баневым — эдак. Намерения у них, вероятно, очень хорошие, они, как мы понимаем, самоотверженные прогрессоры нашей цивилизации.

В общем, в «Гадких лебедях» выстраивается традиционная для Стругацких дилемма — стоит ли потенциально прекрасное будущее несчастий и преступлений в сегодняшнем дне? Какова цена за счастье? Сами Стругацкие ответа или хотя бы подсказки на эти вопросы не дают, они просто принуждают своих читателей задуматься над этими вопросами, и потому, кстати, многие Стругацких не любят и стараются переписать, испакостив всё, что только можно. Именно поэтому и супруги Дяченко, и Доктор Ливси (он же Пилюлькин, он же Лука, он же Дозорный) и турбореалисты и толстый хрен в конопляном поле рвутся ревизировать Стругацких — им неприятны задаваемые Стругацкими вопросы, им очень не хочется над ними думать.

Сами Стругацкие считали эту повесть не то чтобы халтурой, но отдыхом от написания «серьёзных» книг, затрагивающих социальные вопросы. Чтож, мир изменился, многие вопросы, серьёзно волновавшие Стругацких, стали достоянием истории (на самом деле это не так, советское прошлое по-прежнему держит сегодняшний день за горло мертвой хваткой, но рассуждение про устаревание советских комплексов звучит красиво), а вроде бы абстрактные проблемы «Малыша» и «Беспокойства» по-прежнему актуальны.

Сама повесть «Малыш» очень хитро выстроена. для того, чтобы её оценить и вообще понять происходящее, следует уяснить прежде всего вот такие вещи:

1. Стас, рассказчик, наивен.

2. Стасу нравится Майка (поскольку она девушка) и не нравится Комов (поскольку Комов начальник и вдобавок Майка тайно в него влюблена).

С учётом этих обстоятельств в «Малыше» выясняется следующее: Майка Глумова — эгоистичная сволочь. Она единственная из всей команды, кто так и не вступил в эмоциональный контакт с Малышом. Стас с Малышом болтал и играл в футбол. Вандерхузе толковал о бакенбардах. Комов, помимо необходимости контакта, азартно вываливал на Малыша кучу всяких сведений. И только Майка сидела в углу, надувшись, и лишь один раз ответила на реплику Малыша.

После всех событий она торжественно провозгласила, что собирается стать педагогом, но, как мы знаем из «Жука в муравейнике», стала архивным работником, подальше от детей.

А на объяснение такого поступка есть намёки в тексте: похоже, что до начала действия Майка клеилась к Комову, которого воспринимала, как всепланетную знаменитость и суперзвезду. Комов, надо полагать, сперва не устоял перед симпатичной студенточкой, а потом, опомнившись, выстроил дистанцию против этой прилипалы. И она его возненавидела и на протяжении всей повести старательно капала на мозги Стасу «ах, какой Комов плохой, какой он зануда и вообще». Ну, Стас купился, он же мальчик, ему приятно, когда девочка ему о своих эмоциях рассказывает и других мальчиков ругает.

Я считаю, что образ Майи — очень большая удача Стругацких. В ней сконцентрировано очень много черт хорошо нам знакомых людей, мгновенно идущих вразнос, если что-то им не по нраву и холодно равнодушных ко всему, что их лично не касается. Описана Майя Глумова буквально как живая.

Фирменный приём Стругацких — заставлять читателя думать. Чтобы читатель не послушно повторял всё, что говорят персонажи повестей и романов, а сам делал выводы из представленных фактов. Но увы, Стругацкие переоценили своих читателей! Мало кто решается выйти из комфортной зоны согласия с персонажами, даже если сами авторы настойчиво подчёркивают, что персонажи — не правы в своих оценках.

Вообще, странно читать в других рецензиях, что это «философская», «тяжёлая», «мрачная» книга и так далее. И непременно напряжонные размышления о сути Эксперимента и причинах появления Красного Здания и восклицания «Да это же о нас!» Дивно, дивно...

На самом деле «Град Обреченный» не более и не менее философичен, чем «Хищные вещи века» и «Полдень, XXII век». Обширные внутренние монологи главного героя не делают роман философским, хотя бы потому что рассуждающий герой — конформист и ничтожество. Кстати, то, что Андрей Воронин не герой, а антигерой, некоторые рецензенты тоже поставили роману в упрёк. Как будто главгер всенепременно должен быть Мэри Сью для приятного отождествления с ним!

К тому же, никаких особенных загадок в романе нет — на последних страницах всё становится предельно ясно.

Всё это Стругацкие показывают, не скрывая, однако почему-то большинство читателей, ухватившись за антураж, смысл «Града Обречённого» упускают напрочь.

И ведь даже нельзя сказать, что это, мол, нынешний читатель оглупился, а вот раньше поклонники Стругацких были огого. Нет. Не были они огого. Точно так же не видели того, что у них под носом лежало, если судить по всякого рода переслегинским пляскам бёдер, изнасилованиям текста Стругацких.

Роман, конечно, замечательный, принадлежит к самым большим удачам Стругацких, только вот название у него... как бы это сказать... Не совсем подходящее. Рерих, автор живописного полотна «Град Обреченный», был оккультным мистиком, а вот чего в романе (и творчестве Стругацких вообще) не имеется, так это мистики и оккультизма. Они последовательные и убеждённые рационалисты, чего и своим читателям желали.

Мой любимый рассказ М.Р.Джеймса. Всё очень тонко подвешено, насыщено информацией, поданой как бы невзначай, по ходу дела, прекрасно проработанные персонажи и изящная интрига.

М.Р.Джеймс хорош, помимо всего прочего, тем, что он описывает сверхестественное именно таким, каково оно есть (или могло бы быть, если бы существовало): резким обрывом реальности в кошмар, из которого можно выпрыгнуть при достаточной сноровке — но тогда ты не узнаешь, в чём суть. А можно разобраться досконально, но тогда тебе из бесконечного ужаса не выбраться ни при каких условиях.

Вот за что я люблю этот рассказ? За поразительное по проникновенности описание библиофилии, плюс отличное поданное изображение маленького французского городка.

Можно сказать, что в «Альбоме каноника Альберика» дана квинтэссенция «европейскости» — именно того, что делает Европу Европой (а Англия тут не при чём, у неё свои заморочки). Древняя культурная история, скучный (на первый взгляд) сегодняшний день, который на поверку оказывается балансированием над бездной, виртуозное приспособленчество и способность с благородным выражением на лице выйти из самой безнадёжной, унизительной, опасной ситуации.

И весь этот изощрённый поток сарказмов Джеймс подаёт с невозмутимой физиономией беспристрастного рассказчика случайных историй.

Песнь во славу Старого Голливуда, тех времён, о которых Кеннет Энгер написал знаменитый Hollywood Babylon.

По лицам нынешнего Голливуда скользят тени Золотого Века, который был и никогда не вернётся. Бессмертие культуры и невозвратность уходящего — лейтмотивы этого прекрасного романа. Это идеальный роман для синефилов, для тех, кто любит кино. По книге разбросаны аллюзии на голливудское кино 20-х годов, и все они очень интересно сопряжены с современными кинотенденциями.

Но при этом Клайв Баркер деликатно устраняется от пережёвывания сплетен о частной жизни звёзд — его герои интересны не тем, что они работают в Голливуде, а тем что они — живые, радующиеся, заблуждающиеся и страдающие люди. Баркер, лично знакомый с огромным числом кинозвёзд, предпочитает видеть в них людей, а не персонажей скандальной хроники. Поэтому в «Каньоне» так интересно скольжение экранных мифов поверх реальной жизни хороших и плохих мужчиен и женщин.

Конечно, это никакой не horror, «Каньон Холодных Сердец» вообще не об ужасах, а о любви и об искусстве.

«Восставший из ада», несомненнно, примыкает к «Книгам крови», просто по объёму он туда не вписался.

Как всегда у Баркера, в повести речь идёт о милосердии, понимании, прощении, а о не пытках, расчленёнке и кишкам по стенам. И, как часто бывает в жизни, сутью повести оказывается история несовпадений. Безответная любвь, пустые желания, неточные слова...

Фрэнк искал Рай — и он его получил. Только Рай этот был не для людей, а Фрэнк был человеком. И пришлось ему выбираться из Рая, теряя остатки человечности, превращаясь в чудовище. Но то, что в нём ещё осталось от человека — плохого человека — в конце концов столкнуло его обратно в нечеловеческий Рай.

Жалкие, нежные, наивные монстры Клайва Баркера всегда обмануты. Либо своими иллюзиями, либо расчётливыми обывателями, лишёнными способности мечтать.

Когда в конце 90-х читатели журнала SFX составляли список Сто Лучших Фантастических Романов ХХ века, они включили туда «Сотканный мир» Баркера.

В самом деле, это замечательная книга, одна из лучших в жанре dark fantasy, пропитанная горечью, ошеломляюще красивая и очень умная.

Финал, когда происходит «обрушивание» грандиозной катастрофы в сентиментальную банальность — изумительно прекрасен. Только в банальность, только в простоту и можно выйти из сверхэстетизированной конструкции Сплетённого Мира. Я был восхищён при первом прочтении этой книги, и последующие обращения к этому роману только усиливали мой восторг.

Ужасающе убедительный рассказ о том, что мифология не есть наука музейная, архивная, стерильная. Миф — это то, что корёжит, плющит, формирует жизнь миллионов людей прямо сейчас, на наших глазах. Героиня заворожена открывшейся ей гранью между мифологическим представлениями о реальности — и её втягивает в промежуток реальностей.

Фильм «Кэндимен», которым сам Баркер был крайне недоволен, мне нравится, хотя совсем иначе, чем рассказ. И там, в фильме, помимо всего хорошего, потрясающая музыка Филиппа Гласса!

Этот жестокий рассказ написан, как мне казалось, под сильным влиянием Клайва Баркера, конкретно — «Запреты» и «Полночный поезд с мясом» (поправка — рассказы Баркера написаны под влиянием этой новеллы). Но, конечно, тут не подражание, а скорее, способность мыслить в одном направление, создавая мощные убедительные пугающие городские легенды.

В будущем, через пару сотен лет, этот рассказ будут исследовать и анализировать, как образец магического мышления жителя мегаполиса — и ведь будут правы! Харлан Эллисон воспроизвёл образную систему мировосприятия городского обывателя с ужасающей достоверностью.

По идее сильно и оригинально, по форме — явный компромисс. Роман Стругацким писать по-какой-то причине не хотелось, бросать идею было жалко, повторять Станислава Лема с его сборником рецензий на ненаписанные книги тоже желания не было, поэтому Аркадий Натанович ограничился слегка беллетризированным конспектом, пересказом сюжета двумя служебными персонажами.

В общем-то, Аркадий Натанович правильно сделал, что поставил метку своего приоритета, потому что через два года русфашист С.Рыбас из «Молодой Гвардии» опубликовал роман «Зеркало для героя» с очень похожим сюжетом, но диаметрально противоположной идеологией.

Вряд ли это был плагиат, скорее всего, сюжетная идея носилась в воздухе, ведь во времена застоя кажды день был ну в точности такой, как прошедший, и те, кто поумнеее, постоянно маялись чувством déjà vu. К тому же, у всех поголовно было ощущение, что ничего изменить нельзя, всё так и крутится, как поезд по рельсам.

Несколько манерный (вот этот-то рассказ, в отличие от безупречного во всех смыслах «Тот, кто ждёт», хочется назвать «изящным») очень красивый рассказ о самоубийственной нетерпимости. Опубликован он вскоре после Второй Мировой Войны, когда до американцев дошли документы Нюрнбергского процесса, и они ужаснулись деяниям «нашего друга Гитлера», которому так долго сочувствовали в его неустрашимой борьбе против «большевистского еврейства».

Рей Бредбери великолепно воспроизвёл и восторженную захваченность «упоением в бою бездны мрачной на краю» и отчаянное желание остаться в живых и ужас от неотвратимого сползания в пропасть по наклонной плоскости, когда не за что зацепиться.

«Уснувший в Армагенддоне» одновременно грандиозен и интимен, перед нами разворачиваются необозримые пространства и времена, но исток этой поразительной панорамы — тихий шепот в ухо в момент погружения в сон.

Вне всяких сомнений, рассказ — фактически целый роман, свёрнутый в несколько страниц — заслуживает высшую оценку.

Язык не поворачиватся назвать рассказ «Тот, кто ждёт» «изящным», несмотря на его стилистическую отточенность. Мрачности в нём тоже нет. А ужас, который его пронизывает, это ужас восторга, эйфории, какого-то действительно потустороннего счастья, после которого уже и жить не надо, поскольку всё будет только «спуском с горы».

Ну да, есть места, прекрасные, чудесные, в которых людям нет места. Мир создан не для людей, люди не должны соваться в чужие регионы — эта лавкрафтианская философия выражена Бредбери в кратчайшей и выразительнейшей форме. Ни одного лишнего слова. Ни одной неработающей детали в этой короткой новелле. В самом деле, это прекрасное стихотворение в прозе.

И безупречно выбрана точка зрения — если бы «Тот, кто ждёт» был написан с позиции астронавтов, прибывших на чужую планету и натолкнувшихся на защиту, поставленную против колонизаторов, получилось бы банально, как в сотнях литературных поделок про «затеряные миры». Но показать ситуацию с точки зрения охранного механизма! Это гениальный ход!

Обожаю этот рассказ ещё со школьных лет. Он прекрасен.

Правильно говорится, что эта пьеса — самая значительная из всех, написанных на материале Великой Отечественной Войны.

При внешней простоте в ней скрыто очень сложное содержание, выявленное, насколько мне известно, лишь Абрамом Роомом, сделавшим по пьесе фильм с Олегом Жаковым в главной роли. По сути, пьеса о том, как вампиры наваливаются на живого человека и съедают его. И для Леонова и для Роома живыми мертвецами являются не только «призраки прошлого», типа бывшего купца Фаюнина, но и «прекрасный доктор-интеллигент» Таланов-старший, и его старенькая жена, и вообще вся жутковатая камарилья советских патриотов, травящих Федора Таланова, которому не остаётся ничего другого, как умереть самым красивым образом. Гнев Леонида Леонова в этой пьесе направлен не только на оккупантов, не только на вылезших из всех щелей «человечков из бывших», но и на идеологически зашоренных, и потому превратившихся в живых мертвецов «советских интеллигентов».

Эта пьеса появилась в т.н. «вторую сталинскую оттепель», когда кремлёвский горец из-за войны слегка отпустил удавку на горле управляемых им народов. Позже, всего лишь пару лет спустя, у такой пьесы не было бы ни малейших шансов на публикацию, несмотря на авторство Леонида Леонова.

Гениальный историософский роман, оставшийся, увы, недописанным. Если бы Замятин успел его закончить, вся европейская (может быть, и мировая) литература выглядела бы иначе.

В сущности, нечто подобное «Бичу Божьему» попытался написать только Томас Манн во время Второй Мировой Войны — я имею в виду грандиозное полотно «Иосиф и его братья». Остальные исторические романисты, даже очень хорошие, далеко, далеко отстают от этого уровня.

Великолепный дебют гениального писателя. Повесть одновременно восхищает и ужасает. На фоне прекрасного мира, распахнутого до горизонта и дальше, полного чудес и удивительностей — медленно передвигающиеся хищники, не особо злые, но совершенно беспощадные. Это как бы райский сад до грехопадения, потому что герои повести явно яблок с Древа Познания Добра и Зла не вкушали и добро от зла не отличают, посему невинны, аки агнцы и волчцы. Господу послушны, влекутся сии нищие духом по жизни, ведомые стечением обстоятельств в Царствие Небесное, как заповедано...

Величие таланта Замятина ещё и в том, что он вообще никак не осудил своего рептильного героя — описание его ничтожного подлого пути дано нейтрально, пожалуй, даже с точки зрения самого Барыбы, не отличающего добра от зла.

Обаятельнейшая повесть из уездной жизни, в общем, несамостоятельная — это микс из Алексея Ремизова и Федора Сологуба, поданый в стиле Николая Лескова.

Но, поскольку я всех вышеназванных писателей обожаю, то желание молодого (на тот момент) и чертовски талантливого Евгения Замятина написать ещё одну повесть за любимых писателей можно только приветсвовать!

Прекрасен язык, картинно и нарочито груб юмор, остёр сюжет (что достаточно редко встречается в русской литературе) и всё смотрится, как текст к альбому Кустодиева, тоже любившего подобные стилизации.

Эту книгу Замятина очень любят выдвигать на первый план и называть «шедевром» в те периоды истории России, когда начинают раскручивать ксенофобию.

Но, в общем-то, «Островитяне» — одна из самых слабых вещей гениального писателя. Он, конечно, хорошо знал Англию изнутри, разбирался в домашних проблемах британцев и вообще обладал острым взглядом, но, когда я читал эти очерки, я никак не мог отделаться от ощущения, что «англичане» Замятина — переодетые обыватели из какого-нибудь Весьегонска или Кондопоги. Они все совершенно русские люди и изъясняются вдобавок совершенно в манере русских уездных мещан.

Зачем Замятину (лучшему русскому писателю своего времени, превосходящему и Ремезова, и Леонова, и Осоргина, и А.Н.Толстого) понадобилось переряжать своих знакомцев из русской глубинки в английские пальто — для меня загадка.

Разочарование большинства читателей и довольно резкая критика этого романа вызваны не его реальными недостатками, а неправильным позционированием. Если бы сюжетная отсылка к первым двум «Звонкам» не педалировалась бы при коммерческой раскрутке романа, если бы люди брали роман, не как продолжение трилогии, а самостоятельную книгу, он имел бы намного больший успех.

На самом деле, роман отличный. Это вовсе не хоррор, как первый роман, не микс из триллера и научной фантастики, как во втором романе, это чистая научная фантастика. Яркие герои, драматический сюжет, интересные идеи, меланхолический бэкграунд — всё проработано на очень высоком уровне. Книга по-настоящему захватывает и трогает эмоционально. Для неё первые два романа не нужны вовсе. Связь с «Миром Звонка» можно было бы оставить в виде «пасхального яйца», а не выпячивать...

Чтож, это не первый и не последний хороший роман, погубленный неправильным коммерческим позиционированием.

Мне книга очень понравилась, Судзуки — мастер!

Очень смешной и, как ни странно, высокохудожественный пересказ известной похабной сказки из сборника «Заветных сказок» Афанасьева.

Обычно при пересказе что-то теряется — например, народность. И вместо народности возникает личное высказывание автора, как бы присвоение фольклора автором. Но Ремизов ухитрился этой ловушки избежать — он создал именно вариант фольклора, без стилизации, без авторского дискурса. Не могу припомнить, кому ещё в русской литературе удавался подобный головокружительный трюк... ну, разве что Евгению Замятину.

Алексей Ремизов был знатоком фольклора и религиозных апокрифов. Из многочисленных вариантов православных легенд о табаке он извлёк наиболее внятное и сюжетно напряжённое. Под влиянием Николая Лескова, автора гениального апокрифа «Скоморох Памфалон», Ремизов аранжировал легенду в строго житийной форме, стилизовав её под русскую литературу семнадцатого века. И в результате мы имеет маленький шедевр русского языка, короткую, емкую повесть, в которой сконцентрировано целое направление несостоявшейся оригинальной (допетровской) русской литературы — это направление было оборвано в восемнадцатом веке, с началом вестернизации русской культуры.

В этом смысле «Что есть табак» — книга поразительная. Захватывающе прекрасный литературный памятник — живой, дышащий, смеющийся. Стилизация, которая обычно омертвляет текст, тут, напротив, оживила достаточно похабный сюжет, превратив его в образец высокой поэзии.

Прекрасна эта сказка, великолепен, музыкален язык Ремизова. Широко, без конца и без края, распахивается русская душа по просторам прихотливо-простодушного сюжета. Использовал Ремизов, великий знаток фольклора русского, подлинные сказания, певшиеся податным людом в курных избах да под водочку с копусткой квашеной. Верится, в самом деле, что именно такие сказки сказывала маленькому Саше Пушкину его добрая крепостная няня, Арина Родионовна. «Что за прелесть эти сказки! — воскликнул расстроганный поэт. — Каждая из них суть поэма!» И тут же сел за сочинение поэмы о «Царе Никите и сорока его дочерях».

Замечательная книга, великолепный экскурс в глуби русской души. Ремизов, как в батискафе, погрузился на самое дно потаённых русских фантазий и, вернувшись, совокупил в своём рассказе стилистическую отточенность «серебряного века русской литературы» с хтонической юморной лукавинкой.

Алексей Ремизов вообще гений, но тут — он гений вдвойне.

Эталонный роман «конца века», даром, что издан в 1988, когда описываемые тенденции только набирали скорость и масштаб.

Я хохотал над ним до упаду, хотя, собственно, смеяться там особо не над чем — события, которые описываются с подчёркнутой несерьёзностью, достаточно зловещи, а тенденции должны пугать.

В сущности, Эко описывает современный механизм создания элиты на пустом месте, из ничего.

Да, я знаю, главным аттракционом «Маятника Фуко» считается фейерверк эрудиции и пародийная реинтерпретация мировой истории, но на самом деле там всё гораздо сложнее. Интеллектуальные эскапады слегка примаскировали разоблачение технократического «вечного фашизма», о котором впрямую Эко высказался позже, в «Пражском кладбище».

Меня очень сильно задели ретроспекции романа во времена детства героев, в эпоху фашизма и его падения. Эти экскурсы в личное прошлое усиливают современность «Маятника Фуко» и придают тексту инерцию, отправляющую его в будущее, в наше время и даже дальше. Так что бглагодаря личной исторической перспективе героев романа, книга ещё очень долгое время будет оставаться остроактуальной.

Очень объёмный роман, насыщенный информацией... Ну ладно, никаких новых фактов я не узнал, зато Эко продемонстрировал, как можно общеизвестные факты связывать по новому... Пародийный роман, пародирующий уже опубликованный в тот момент «Эгипет» и ещё не написанный «Код да Винчи». Философский роман, буквально принуждающий внимательней всматриваться в текущую политику и банальную повседневность, напоминающий, что у каждого бытового явления есть метафизическое измерение и в нашем хрупком мире следует «жить осторожно».

В общем, книга, которая учит думать. Буквально — «Маятник Фуко» показывает, как можно (и как не следует) думать о различных вещах.

К «Острову накануне» трудно относиться объективно. Наверно, это в самом деле неудачный роман. Неудачный в том смысле, что он не может захватить любого читателя, что многие читатели, которым понравилось начало, охладевают к середине книги и мало кто доберётся до финала. К тому же, части романа настолько различны, что вообще могут восприниматься как самостоятельные книги.

Все эти недостатки (а это в самом деле недостатки) свойственны, например, Томасу Манну в «Избраннике» и в «Иосифе и его братьях», что ничуть не отменяет ни обаяния этих книг ни их высокого эстетического и интеллектуального значения.

В общем, для меня «Остром накануне» одна из любимых книг (я необъективен), потому что в ней происходит поразительное по убедительности погружение в мир XVII века, во вселенную ошибок, предрассудков и открытий той эпохи. Я очень интересуюсь тем столетием, которое вызывает у меня восторг и отвращение одновременно — и Эко замечательно передал эту заворожённость высшими достижениями эпохи барокко.

Замечательная книга, в которой барокко показано изнутри, с точки зрения не посетителя музея или пытливого эрудита, а с позиции творца стиля. Что думали, что чувствовали люди, вот так расписывавшие потолки, создававшие вот такие инстурументы, вот так смешивавшие науку и магию? Да, не всем это интересно, читатели, которым не понравился «Остров» абсолютно в своём праве не любить или разочароваться романом Эко. В конце концов, в «Острове накануне» совершенно отсутствуют аллюзии на современный мир, читателю не на что опереться, кроме своего знания о мире барочной культуры. А если таких знаний нет? Тогда через книгу будет практически не продраться.

Повторюсь — великолепный, мягкий, богатый образами и интеллектуальными парадоксами роман, который одновременно является своего рода компедиумом эпохи барокко и рефлексией Эко над эпохой барокко. Одна из самых моих любимых книг, которую стоит перечитывать.

Мне бы хотелось увидеть этот роман изданным в виде серии томиков ин-октаво, с множеством иллюстраций — гравюр XVII столетия, с вкладышами карт, с маргиналиями, уводящими читателя в сторону от сюжета, чтобы обложки были под тиснёную кожу библиотек барокко, а бумага — плотной, чуть желтоватой, как бы пожелтевшей от времени.

«Ибибед» Краули написан и издан за год до выхода «Маятника Фуко» Умберто Эко, так что становится ясным, кого и что именно пародировал Эко в своём романе.

Продраться сквозь книгу Краули чрезвычайно сложно, и дело даже не в мелком шрифте и плохой полиграфии — попросту непонятно, зачем это читать. Нагромождение не имеющих отношения к делу эпизодов, персонажей, которые не играют никакой роли в сюжете, отступлений в рефлексию над какими-то журнальными статьями... Мне рекомендовали эту книгу как шедевр интеллектуального детектива, своего рода ребус для эрудитов, когда читатель разгадывает интеллектуализированные загадки, двигаясь по сюжету вслед за автором. Но увы! Ничего, кроме кучи велеречивого словоблудия в этом потоке банальных воспоминаний о жизни в кампусе, о поисках работы, об отношениях с женщинами (непременно таинственными до дрожи) обнаружить не удалось. Если выжать из этого чуть ли не тысячестраничного кирпича воду не идущих к делу совершенно неинтересных отступлений, останется маленькая брошюрка путаных пересказов идей Теодора Роззака и смутных воспоминаний о романах Густава Майринка (видимо, в США неизвестных или напрочь забытых).

В общем, пустопорожняя книжка.

Я прекрасно понимаю, что есть у неё страстные поклонники, готовые часами, захлёбываясь слюной восторга, рассуждать о «магии» и «обаянии» книги (не удивлюсь, если мой отзыв будет украшен гневными минусами), но они, при всей страстной увлечённости этим «ибибедом», не в состоянии сказать — о чём, собственно, эта книга. Если же их спросить прямо, они начинают уверять, что для полного понимания надо непременно прочитать всю кучу хлама, написанную Краули, мол, по одной отдельной книжке ничего не поймёшь, уж очень тема сложна... Понимание мира! Ну-ну... Если для понимания мира мне надо всенепременно узнать, как именно (на протяжении нескольких десятков страниц) справляют пикник жители некоего специально выдуманного городка американской глубинки — я лучше чайку попью, а мир пусть остаётся непонятым.

«Сжимающийся человек», безусловно, относится к шедеврам фантастики. И, столь же безусловно, он не нравится очень многим и многих раздражает, а понимает его и вовсе небольшое количество читателей. Короче говоря, это непопулярный роман. Полагаю, что причина его непопулярности в том, что Матесон не озаботился обосновать происходящее с героем. Если бы он придумал что-то более наукообразное, или, наоборот, представил уменьшение героя как следствие мистического проклятия, читатель с большим удовольствием брался бы за книгу. А тут — читатель дезориентирован, растерян и не знает, как интепретировать происходящее. И ему, читателю, так же неуютно, как герою романа, тоже не понимающему сути происходящего.

В сущности, Матесон поступил, как действовал Франц Кафка, не озабоченный мотивировками своих ужасающих сюжетов.

На мой взгляд, Матесон прав, но правы и читатели, отвергающие неприятную, неуютную книгу, которая по плохому пугает отчаянными и заведомо неудачными попытками главного героя приспособиться к непрерывно меняющемуся миру. Это не эскейпистское чтение. В «Сжимающегося человека» не убежишь отдыхать от повседневных тягот, как можно убежать, например, в «Почти как люди» Саймака. Это умная книга, которая заставляет думать и переживать. Матесон не подавляет читателя и не утешает его, он учит быть внимательным, собранным и не обольщаться лёгкими решениями. А многие ли читатели ждут от книги подобной тренировки силы воли?

Главный герой, стремительно деградирующий в человеческом обществе, но становящийся собой в ситуации полной затерянности, когда приходится рассчитывать только на себя — это замечательно, однако не для всех.

Прекрасная, сильная, умная, саркастическая книга, но, как я уже сказал, непопулярная. Думаю, она останется непопулярной до тех пока, пока не обретёт ауру литературной классики — ну, скажем, на уровне романов Герберта Уэллса, сравнение с которым «Сжимающийся человек» Матесона выдерживает запросто.

В советское время, когда основным источником знания о мировой НФ был двадцатипятитомник БСФ и книжечки серии «Зарубежная фантастика», роман Саймака «Почти как люди» был одним из моих любимых. Там великолепно воссоздана атмосфера неведомо откуда надвигающейся беды, неотвратимой катастрофы, которую пытаются хотя бы притормозить герои. Но рядом с этими элементами horror в книге есть особое ощущение уюта, обжитости мира — в этом Саймак был исключительно силён. Уютная катастрофа! Парадокс — а как приятно читается!

Я был в восторге. То, что в сюжете — как тут уже отмечали — существенные натяжки в отношении фальшивых денег, тоннами изготовляемых пришельцами, меня особо не смущало. Мне было понятно, что подобный ход просто глупость, но на фоне увлекательной атмосферы и эффектных эпизодов, типа исчезновения на полной скорости автомобиля, в котром едет герой, на несуразицы можно было махнуть рукой. Единственное, что меня раздражало — это то, что Спасителем Вселенной выступал какой-то совсем уж маленький человечек, даже не особо умный. Это была условность, потому что у Саймака главные герои всегда маленькие простые человечки из глубинки, но в данном романе эта условность уж как-то совсем несуразно лезла в глаза.

Когда «железный занавес», проржавев насквозь, рухнул, и появилась возможность прочитать другие книги других американских фантастов, я понял, что никакой особой ценностью этот роман Саймака не обладает. Его «Город» замечательный без оговорок, его «Заповедник гоблинов» (который я никогда не любил и считал «чушью с доброй улыбкой», «милым маразмом») был растаскан более поздними американскими фантастами по деталям — значит, в нём было что-то оригинальное, но «Почти как люди» — почти неприкрытый плагиат замечательного романа Д.Финнея «Вторжение похитителей тел». Ничего оригинального и хотя бы интересного в «Почти как люди» нет, это просто халтурная поделка, грубовато сколоченная на коленке. И инопланетянин-собака, болтающийся по сюжету без всякой композиционной надобности, просто потому что Саймак любил собак, и герой, дозванивающийся сенатору от своего штата, и полное отсутствие ФБР (которое должно было насторожиться сразу же, когда началась афера с массовой покупкой недвижимости за наличные от лица фиктивных фирм, непонятно кому принадлежащих) и всякие «рояли в кустах», типа внезапно проявившейся любви инопланетян к запахам — все эти небрежности, недоработки и несуразицы просто свидетельствуют о том, что Саймак своему роману не придавал значения, для него это была халтура на грани презрения к читателю. Вероятно, Саймак не без основания считал своих поклонников идиотами...

Ну, ладно. Ясно, что «Почти как люди» — откровенная фигня для развлечения дураков. Тем не менее, я и сейчас время от времени беру 18-й томик БСФ и читаю, как герой обнаруживат медвежий капкан перед дверью своей квартиры... Великолепно написано, завораживающе... Я переключаюсь в режим сознания сорокалетней давности и погружаюсь в уютную атмосферу надвигающегося ужаса... Дурацкая книга. Но написана заммечательно!

Возможно, это лучший роман Брайана Олдисса. Во всяком случае, лучший его роман из мной прочитанных. Очень литературный роман, и в данном случае это комплимент.

Странное сочетание мотивов Томаса Манна, Гюстава Флобера, Франца Кафки и Мервина Пика не кажется коллажем из отдельных кусочков, а смотрится единым целым.

Мир Малайсии красив, подчёркнуто архаичен и, как ни странно, убедителен. История взросления неудачливого актёра Периана де Чироло, в сущности, лишь повод для проникновения во все новые закоулки поразительного города, сам по себе главный герой не особо интересует ни автора ни читателя. Нам как-то всё равно, что с ним приключится. Но город — вот он-то и есть истинный герой романа. Ради бесконечного развёртывания картин городской жизни, одновременно странных и узнаваемых, и был написан этот неомифологический роман.

Лучший рассказ трилогии «Суперигрушки». Конечно, имеет место «творческое заимствование» Олдиссом известной сцены из «Возвращения со звёзд» Станислава Лема, при том, что у Лема гениально, пронзительно, а у Олдисса просто неплохо... Но всё таки. Мальчик, встречающийся со своим медвежонком, как Кристофер Робин с Винни-Пухом — это здорово!

Второй рассказ из триптиха «Суперигрушки» сохранил все недостатки первого рассказа и утратил все его достоинства. Совершенно неубедительный, высосаный из пальца социальный фон (для 1968 года, времени написания первого рассказа, с натугой можно простить, но для 2001 года...), криво продуманные взаимоотношения хозяйки и её игрушек, полное отсутствие сюжета, стратичная картинка, не более. И Монику не жаль, и Дэвида не жаль (в отличие от первого рассказа).

И хуже всего — нет «прихода зимы». Нет этого ощущения засыпания под снегом. Зима просто констатируется.

Неприятный рассказ, написанный в качестве гротескной зарисовки. Ни осудить ни одобрить нерастущего младенца из рассказа невозможно. Это патологический случай, описанный спокойно и отстранённо. Мне кажется, что в «Отпрыске Макгиллахи» Рей Брэдбери в очередной раз попробовал написать рассказ в манере Роальда Даля, но нельзя сказать, что очень удачно.

Впервые я прочитал этот рассказ ещё школьником, в журнале «Вокруг света», он показался мне нарочито депрессивным. Когда я недавно перечитал его, моё раннее впечатление подтвердилось. Нет, нельзя сказать, чтот рассказ «вымученный». Написано легко, без напряжения, но чувствуется желание писателя сделать читателю... неприятно.

Нарочито добрая история ни о чём. Рей Брэдбери написал рассказ на своём умении писать рассказы, на голом мастерстве, без всякой дополнительной мысли.

Лесть читателю: читателя как бы приглашают в инклюзивный Клуб Бескорыстных Визионеров, попутно бросая гневное обличение Бездушному Миру Чистогана. Все существительные как бы поданы с Больших Букв, чтобы читатель ощутил грандиозность Замысла. Разумеется, читательское сердце радостно распахивается навстречу такой лести, всякому хочется на минутку почувствовать себя беспечным бродягой, для которого Мир полон Чудес. Но это чистая манипуляция, подтасовка.

Не говоря уже о том, что о бродягах, колесящих по задворкам Америки, до Брэдбери уже написал Стейнбек, бродяги эти, «перекати-поле», отнюдь не так прекраснодушны, как в рассказе «Диковинное диво». Да и вообще — что это за странный образ жизни для парочки стареющих мужчин, катить куда глаза глядят в полугрузовичке по пыльным дорогам, пробавляясь попрошайничеством и подённой работой? Это высокодуховно только в подобных рассказах, в жизни бомжи вызывают немножко другие чувства. Да, по сути этот рассказ — апология дауншифтинга, но сам-то Рей Брэдбери предпочитал жить в своём доме, питаться в хорошем ресторане и носить чистую одежду, так что его умиление над двумя бродягами немножко неискреннее, рассчитанное на сентиментальность читателя.

Впрочем, спасибо Брэдбери за то, что благодаря этому рассказу Уильям Гибсон написал замечательную, глубокую и яркую новеллу «Континуум Гернсбека», где эту же ситуацию обыграл намного более сложным образом.

Вызывает изумление то, как американские киношники 50-х годов из этого пронзительного, трагического рассказа о бесконечном одиночестве и отчаянии извлекли сюжет для дебильного фильма ужасов «Чудовище с глубины 20 000 фатомов» про гигантского динозавра, громящего приморский городишко.

Один из лучших рассказов Брэдбери и вообще одна из лучших новелл мировой литературы, равновеликая «Калейдоскопу» того же Брэдбери.

Короткая повесть в манере Уэллса, написанная на сюжет Лавкрафта, была создана к юбилейным торжествам автора «Машины времени». То есть, это чисто коньюктурная продукция, типа бесчисленных монографий про Шекспира и Пушкина, появляющихся к юбилейным датам.

Но! Это замечательная повесть. В ней в художественной форме представлен анализ литературного метода раннего Герберта Уэллса. Как по талантливым пародиям лучше всего видны художественные стили, так и по этому пастишу можно сделать вывод о том, как именно Уэллс писал «Странную орхидею», «Морских пиратов», «Долину пауков», «Игрока в крокет» и «Человека-невидимку».

Мне кажется, что литературоведческие работы лучше всего выглядят именно в форме повестей, романов или литературных пародий. Особенно, если их пишут такие умные и талантливые авторы, как Брайан Олддисс.

Создаётся впечатление, что эту книгу Брайан Олдисс писал по заказу, получив грант на обличение Евросоюза. Тут можно припомнить, что ещё в 2001 году Олдисс в предисловии к «Суперигрушкам» горячо пророчествовал о скором распаде Евросоюза. Англичане изначально ненавидели Евросоюз, во главе которого оказалась социалистическая Германия, а не империалистическая Великобритания, так что резкая псевдокритика несуществующих в реальности тенденций (специально выдуманных Олдиссом для бичевания Европы) попросту неизбежна. Если бы не Олдисс, то какой-нибудь другой англичанин обязательно написал бы такую книгу. Потому что со стороны правящего класса Великобритании имелся (и сейчас есть) жёсткий заказ именно на сатиру, гневно разоблачающую объединённый мир и всякую там демократию.

Не приходится сомневаться, что на референдуме 2016 года Олдисс голосовал за выход из Евросоюза.

Написано здорово, очень хлёстко, красиво, ярко. К текущей реальности отношения не имеет, да, наверно, это и не требуется от литературного постмодернистского поставангарда. В литературном плане «Сверхдержава» вызвает искреннее восхищение. Как социальный прогноз или сатира — просто дружелюбный смех над автором.

Как оценить «Сверхдержаву»? Как успех или провал? Сейчас пока это провал, поскольку книга писалась в качестве актуального отклика на современность и в этом смысле выглядит полным неадекватом. Но пройдёт лет двадцать-тридцать, политическая актуальность подёрнется пылью, и читатели грядущих поколений назовут «Сверхдержаву» одним из лучших романов Брайана Олдисса.

Очень двойственное впечатление оставляет рассказ. С одной стороны — замечательно придуманная ситуация, право, на грани гениальности, и не удивительно, что Стэнли Кубрик загорелся идеей постановки фильма. С другой стороны — полное отсутствие сюжета (поскольку ситуация не предполагает динамики, движения персонажей) и довольно нелепый социальный фон.

Возможно, в 1969 году англичанину Брайану Олдиссу в самом деле казалось, что всегда так и будет: белые сахибы будут жрать, жрать и жрать от скуки, а неполноценные расы будут помирать от голода и над всем этим будет маячить призрак перенаселения. Но это чрезвычайно наивное, примитивное представление, поскольку уже 1968 год показал, что белых сахибов в будущем будет интересовать не столько жратва, сколько адреналин в крови. Да и насчёт страстного желания завести детей Брайан Олдисс, мягко говоря, погорячился. Это у них, у писателей того поколения, как правило, бездетных (нежелающих заводить детей), просто какое-то наваждение. Они почему-то были уверены, что что все вокруг (кроме них самих, разумеется) стремятся народить как можно больше детей и вот-вот наступит ужас перенаселения. Этот мотив и у гомосексуалиста Диша, и у гомосексуалиста Дилени, и у бездетного Браннера, и у бездетного Олдисса и у бездетного Шекли и у Гарри Гаррисона, и вообще у кучи вроде бы умных литераторов. Прям ментальное затмение на них...

Олдисс, значит, показывает нам пару жестоких самовлюблённых эгоистов, равнодушных ко всему на свете, кроме своего комфорта, и вдруг, когда им сообщают, что им разрешено повесить себе на шею новорожденного с кучей детских забот, они бросаются друг к другу в объятия со слезами счастья... Ой, не верю, ой халтура...

Но если от этих нелепостей отвлечься, то рассказ очень сильный, мощный и финал ударяет по читателю очень сильно.

Когда я впервые (а потом повторно, а потом ещё и ещё раз) читал повесть, я вместе с Анной узнавал все знакомые места, деревню, косогоры, речку и все среднерусские просторы. Кир Булычев так точно, так пронзительно верно и интимно показал в «Похищении чародея» русские задворки, что, кажется, нет такого сердца, которое не откликнулось бы. В этот мир погружаешься с головой, и это не декорации для действия повести, а сама суть её — за пришедшим в упадок «сегодня» провечивает седая история, которая никуда не делась — тут она, под нашими ногами, в русской земле.

Сам полуавантюрный сюжет, похоже, автора не особо интересовал. Кир Булычев писал мастеровито, умело выстраивая эпизоды действия, но повесть всё равно импрессионистическая, настроенческая, а не приключенческая. Вставная новелла-каталог о «ненужных» гениях замечательна, очень сильна. Она вроде бы не имеет отношения к окружающим Анну прекрасным пейзажам, но, по принципу контраста, добавляет им глубину и драматичность.

Совершенно замечательно повесть кончается, как бы оборванная на полуслове, как бы сцена, увиденная из окна электрички, уносится вдаль, и мы уже никогда не сможем подтвердить или опровергнуть свои догадки. Может, мы и не видели ничего? Нам пригрезилось? Но ржавые железки на столе, последние следы когда-то разыгравшейся драмы говорят: это было.