Хорошо придуманный роман был испорчен традиционным преклонением советских интеллигентов перед Иваном Буниным. Бунин, как известно, писал раздумчивые рассказы ни о чём и однажды даже написал довольно толстый роман ни о чём — «Жизнь Арсеньева». И эта «Жизнь» серьёзно шандарахнула по мозгам писателей поколения Кира Булычева. У него во многих текстах есть влияние и даже реминисценции текстов Бунина, но тут, при попытке написать роман из той эпохи, про которую писал Бунин, у Кира Булычева буквально тормоза сорвало. Пока речь шла о первой влюблённости, автора выручало то обстоятельство, что он, кроме Бунина, ещё и Валентина Катаева читал, но потом... книга забуксовала. Переливание из пустого в порожнее, приперченное криминальной интригой и громким хрустом фрацузских булок, у непредубеждённого читателя вызывает раздражение. Единственное, что помогает дочитать роман, это надежда, что во втором и третьем романах с обаятельными, хоть и одномерными, героями всё-таки что-то случится.

Лучший роман из цикла «Река Хронос» и лучший роман отечественной НФ из субжанра «альтернативная история». Предыдушие тома «Реки Хронос» были то ли до бесконечности растянутым прологом, предысторией собственно сюжета Реки Хронос, то ли просто коммерческими романами ни о чём, а тут имеется концепция, конструкция, да ещё и авторское высказывание по поводу происходящего. И сама альтернатива реальной истории сначала выглядит не влажными фантазиями социально и культурно фрустрированного советского интеллигента (как это обычно бывает в российской НФ), а вполне осмысленным вариантом реальности. Потом, ближе к концу, автор, конечно, начинает нагнетать совпадения и невероятности, превращая альтернативную историю в гротеск, но большая часть романа вполне вменяема. Это приятно.

Единственно, что не понравилось — Борис Пастернак, болтающийся по тексту туда-сюда. Без этого виньеточного персонажа вполне можно было обойтись. Но в остальном «Заповедник для академиков», пожалуй, лучший роман позднего Кира Булычева.

«Без остановки» обречён на сравнения с эталоном субжанра «звёздного ковчега» — с «Пасынками Вселенной» Хайнлайна. И такие сравнения всегда в пользу «Пасынков», поскольку роман Хайнлайна неизменно оказываается лучше других, написанных на ту же тему.

Но всё же книга Олдисса, даже с учётом справедливой критики, которой подверг её Станислав Лем, остаётся научной фантастикой намного выше среднего уровня за счёт яркости декораций. Да, в романе множество несостыкующихся деталей, но в целом он производит сильное впечатление, не разочаровывает. Не шедевр, однако, тем не менее, книга, которую стоит прочитать.

Похоже, что к третьему роману Олдисс полностью потерял интерес к Геликонии. Ему надоело конструировать оригинальные культуры и моделировать исторический процесс. Грандиозный историософский замах первого романа вылился в изящное фехтование мечами во славу королевы второго романа, а в третьем томе автор вообще не понимает, чем ему заполнить энное количество страниц, чтобы заключительная створка триптиха не выглядела совсем уж худосочной.

Земля и Аверн в «Зиме Геликонии» смотрятся гораздо оригинальней и интересней, в духе олдиссовского романа в новеллах «Галактики, как песчинки», хотя Аверн описан подчёркнуто неприятно, как это любили делать авторы «новой волны», целенаправленно шокировавшие читателей.

В общем, к финалу трилогия сдулась, как футбольный мяч, зиму провалявшийся в кладовой.

Мне этот роман всерьёз понравился. Я всегда любил книги про первобытные культуры, типа «Листы каменной книги», «Повесть о Манко Смелом», «Охотники на мамонтов» и так далее. А Олдисс вдобавок не ограничил себя локальными приключениями и развернул широкое эпическое полотно стремительного восхождения цивилизации. Герои, конечно, бледнее фона, но лично мне это не мешало. Геликонию Олдисс придумал очень убедительно и красиво, тут не фантазирование, а именно удачная попытка сконструировать по возможности непротиворечивый мир с культурами, которые могли бы возникнуть только в таком мире.

Эта часть мне показалась слабее первой. В первой было показано «ненормально быстрое» становление цивилизации, подстёгиваемое экологическими изменениями, а тут цивилизация дана в статике и, в общем, мне, как читателю, до лампочки интриги и переживания персонажей, поскольку никаких качественных изменений на наших глазах не происходит. Своеобразие мира Геликонии в том, что климат меняется слишком быстро для устойчивого развития цивилизации и в первом романе быстрая смена ледникового периода яркой «весной» оказывается самостоятельным сюжетом, однако в «Лете Геликонии» смена экологических условий не играет никакой роли — её воообще могло не быть, в сюжете ничего не изменилось бы.

Для среднего читателя, вероятно, «Лето Геликонии» занимательней «Весны», потому что имеют место привычные фэнтезийные штампы с королями, королевами, всякими там благородными баронами-разбойниками. Я не хочу сказать, что Олдисс схалтурил, нет. Лязг мечей и боевые крики воинов даны достаточно убедительно и даже есть этакой толкиенистский флёр, этакая патетика... Но лично мне хотелось бы оригинальных исторических концепций. Про конанов-варваров и рыцарей-айвенго я мог бы почитать в другом месте.

Лучшее, что есть в этом постмодернистском романе (так определил жанр «Бесконечного тупика» В.Руднев, сопоставив его с «Бледным огнём» Набокова), это образ повествователя, несчастного, озлобленного Одинокова, неповзрослевшего подростка из тех русских мальчиков, которые, по выражению Достоевского, за ночь исправляют карту звёздного неба, не имея ни малейшего понятия об астрономии. Одиноков бесконечно копается в своём отношении к папе-алкоголику, пытаясь убедить себя, что «мой папа не еврей, он русский, он только притворялся евреем», попутно выстраивая головокружительную конспирологическую конструкцию, в которой царские жандармы инспирируют революционное движение в России, чтобы с ним бороться. То есть, «русские революционеры вовсе не революционеры, они жандармы и только притворяются революциенерами. Или притворяются русскими». Одиноков очень высокого мнения о своей эрудиции и потому страшно категоричен — эта деталь романа трогательна до умилительности, потому что мало-мальски образованному человеку дыры в «эрудиции» повествователя романа более чем заметны.

«Бесконечный тупик» прекрасен. Он и в самом деле подводит итог двум столетиям русской литературы, свидетельствуя о её тщетности (хотя совсем иначе, чем в текстах Варлама Шаламова), однако проблема поклонников «Бесконечного тупика» в том, что они, как правило, ещё хуже начитаны, чем Одиноков, и воспринимают умствования героя совершенно всерьёз. Вокруг романа даже сложилась своего рода субкультура, которую автор, Дмитрий Галковский, попытался использовать в своих интересах, демонстративно идентифицировав себя со своим героем и объявив себя кем-то вроде интеллектуального гуру, мастером конспирологических схем.

Я полюбил эту книгу, только прочитав её в оригинале. Русский перевод красив и тяжеловесен и напоминает словополетения Соломона Абта, велеречивого переводчика экспрессионистской прозы. Русскую версию приятно не столько читать, сколько вспоминать прочитанное и думать над ним. А оригинал читается легко и эта лёгкость добавляет силы сложным конструкциям «Голема».

«Голему» Майринка не везёт в кино. Было несколько превосходных киноверсий еврейской легенды о Големе, не имеющих ни малейшего отношения к роману, но все убеждены, что это и есть экранизации. На самом же деле экранизацию «Голема» (издевательскую по отношению к оригиналу) сделал только кинопанк Петр Шулькин — как об этом сказано в исходной информации. Совсем недавно Иржи Барта, чешский аниматор-авангардист, порывался экранизировать роман, но не нашёл денег и ограничился информационным трейлером — вполне гениальным.

Я думаю, что проблема отсутствия толковых экранизаций заключается в том, что художники, пытающиеся собрать деньги на фильм по роману Густава Майринка, попросту не могут внятно объяснить продюссерам, о чём, собственно, будет этот фильм. Они путаются в пересказе, да и в самом деле, если сюжет «Голема» освободить от психопатологических, поэтических и оккультных нагромождений, он выглядит по-идиотски. Весь роман, целиком, как есть — гениален, а стоит начать раскладывать его на элементы, как всё разваливается в кучу мусора, как разваливается сам голем, если вынуть у него изо-рта листок бумаги с заклинанием. И в этом — магия.

Вот за такие тексты и получил Айзек Азимов титул Великого Мастера! Очень экономно и умно написанный короткий роман, в котором уместны буквально все детали, наличествует динамичный сюжет, вызывающие симпатию нетривиальные персонажи и хорошо продуманный социальный фон. Всё на месте, всё безупречно убедительно для момента написания романа и не вызывает раздражения сейчас. Да, в наши дни мы понимаем, что «будущего», описанного в «Стальных пещерах», не будет. Тем не менее, внутри текста каждый элемент логичен и имеет как предысторию, так и продолжение. Не случайно Азмов позже смог без всякого напряжения использовать фигуру Элайджа Бейли и социо-культурные декорации «Стальных пещер» для других, тоже удачных, романов: и Бейли и Р. Дэниэл Оливо, и подземные города Земли и странные культуры космонитов оказались способны существовать за пределами «Стальных пещер».

В отличие от первой части, выстроенной в форме городской легенды, вторая часть трилогии — научная фантастика. Резко сменилась интонация рассказа, но сохранилась поэзия пустых зданий, холодных, продуваемых зимним ветром платформ пригородных поездов... Отчуждённость большого города, в котором непрерывно перемещаются герои, сама оказывается сюжетом. Очень красиво и холодно, с подчёркнутым каллиграфизмом, написано — и мне это нравится!

Прекрасная городская легенда, самая настоящая современная классика. Мне очень понравилось, что герой, столкнувшийся с проклятьем и осознавший свою обречённость, первым делом размышляет, удастся ли вдове получить страховку после его смерти. Такими реалистичными деталями полон весь роман, и это усиливает ужас происходящего.

Разумеется, это не классический horror. Если искать литературные аналогии, то Ring располагается между авангардистскими романами Абе Кобо, типа «Сожжёная карта», и «Поворотом винта» Генри Джеймса. (подумав) И рядом с блистательными новеллами М.Р.Джеймса.

Я читал эту сказку в детстве, в очень хорошем сборнике сказок советских писателей «Жар мечты», и там, естественно, дата написания и публикации не указывалась. Поэтому сказка производила слегка шизофреническое впечатление: грустная черная борода, подглядывание детей за взрослыми и тому подобное. Но — это же 1941 год до войны! То есть, сталинские времена, но уже сильно позже политических процессов, когда большая часть осуждённых вернулась из лагерей по бериевской амнистии. Жить стало лучше, жить стало веселее, но осадочек остался...

И сразу вся расстановка персонажей становится понятной и сюжет больше не кувыркается, а выстраивается в понятную метафору.

Валерий Алексеев, один из самых тонких и проницательных авторов советской литературы, был, по-моему, сильно недооценён. Он проходил по ведомству детской и подростковой литературы, а это считалось как бы литература второго сорта, поскольку распределявшие репутации окололитературные леди и джентельмены в возрасте несколько за сорок желали читать книги про себя, любимых, а не про каких-то там деток.

Но Валерий Алексеев пришёл в литературу в начале 60-х, когда будущее страны связывалось именно с новым поколением, тогда ещё учившемся в школе. И он писал для нового поколения и про новое поколение, ясно сознавая, что именно эти люди введут страну в новое тысячелетие. И взгляд писателя был не слишком восторженным...

В прекрасной повести «Люди Флинта» (я читал её, когда был ровесником главных героев и могу засвидетельствовать — смятение чувств описано очень точно) показан возрастной слом от подростка к юноше. Расставание с иллюзиями, первая любовь и первые предательства, всё сразу, одновременно, как оно обычно и бывает в жизни. Романтика, иссякающая в буднях. Это ведь 1964 год, поворотный год для Советского Союза — конец романтическим надеждам на «яблони на Марсе» и «пыльные тропинки далёких планет», начало времён негодяйств и предательств. Ребята первый раз сталкиваются с человеком, которому будет принадлежать бесконечный знойный полдень советской жизни, с человеком, который потом оттеснит их на обочину и постарается купить, растлить или убить. В первой стычке с обаятельным советским негодяйством, пока что маскирующимся под циничный американский вестерн, они выходят победителями, но финал повести овеян меланхолией и горечью утраты невинности. Так, как было, больше не будет никогда.

Обожаю эту сказку. Высокая поэзия и высокая мудрость.

Происходящее допускает огромное число трактовок и при каждом новом прочтении можно выбрать что-то другое, не то, что было в прошлый раз. И — да, в самом деле, эту сказку можно читать много раз, и каждый раз она опять будет свежей и неожиданной.

И вообще, прекрасно, что Смерть дарит несчастной одинокой измученной старой деве возможность умереть счастливой. Целый день и целая ночь безграничного счастья — это очень, очень, очень много. А иллюзия это или реальность, совершенно неважно.

Совершенно грандиозный рассказ из золотого фонда новеллистики ХХ века. Шедевр, выходящий за рамки научно-фантастического гетто и непринуждённо стоящий рядом шедеврами Шервуда Андерсона, Уильяма Фолкнера, Бориса Виана. Если бы Рей Бредбери не написал ничего, кроме этой короткой новеллы, то он и тогда остался бы одним из лучших рассказчиков мировой литературы.

Рей Бредбери — очень неровный автор. Он писал совершенно замечательные новеллы вперемешку с полной чушью, пользовавшейся популярностью у читателей из-за сентиментальной слезливости. Сентиментальность Бредбери постоянно путал с поэзией. Нет, когда он был хорош, он был совершенно замечателен, чуть ли не гениален («Калейдоскоп», «Ревун», «Смерть и дева» и многое другое), но когда он был плох, он был просто идиотом.

К плохим книгам Рея Бредбери относится и «451 градус по Фаренгейту», один из самых переоценённых романов в истории НФ.

Мир, описанный в романе, устроен очень наивно, простодушно, как в какой-нибудь детской сказке про Гринча, который украл Рождество.

Впервые я прочитал этот роман в возрасте 14 лет, он произвёл на меня очень сильное впечатление, но не сжиганием книг, а Механическим Псом, машиной-убийцей, стальной блохой величиной с собаку, с жалом, накачанным новокаином. Позже такую машину опишет Лем в «Маске». Механический Пес — это мощно, это страшно, это убедительно. Это как раз та гениальная поэзия, в которой Рей Бредбери взлетал выше всех.

Но сжигание книг — пошлость какая-то, идиотская придумка, воспоминание о нацистах и напоминание о Ку-Клукс-Клане. Если в этом обществе есть машины, есть геликоптеры, телефоны, монорельсы, сложные компьютеры, деформирующие телесигнал, и всё такое прочее (в романа подчёркивается, что на рынок постоянно выбрасываются технологические новинки, то есть исследовательские разработки ведутся где-то в фирмах и университетах), значит, где-то есть какие-то носители информации (условно говоря, книги) для обучения технических специалистов и для записи изобретений. И, значит, есть университеты, и есть кампусы со студентами, да? Более того, значит, есть выпускники школ, идущие поступать в университеты. Но Бредбери это в голову не приходит. Он против индустриального общества (не только тут, но и во многих рассказах) и хоть ты кол ему на голове теши. Сообразить, что без индустриального обществе не будет ни полётов на Марс ни даже его собственной пишущей машинки и «земляничного окошка» с цветными стёклами, бедный Бредбери не в состоянии.

Да и сама идея сохранять книги, заучивая их наизусть — плохая идея, такая же наивная, как история прозрения пожарника Монтэга, крайне неприятного, агрессивного и ограниченного типа.

В общем, роман очень «атмосферный». Ничего, кроме «атмосферы», там нет, он даже не устарел, поскольку уже во время его написания в 50-х годах было понятно, что такой мир не появится да и появиться не может.

Хорошая карикатура на Бредбери и его антитехнологические «атмосферные» настроения есть у Стругацких, в «Улитке на склоне». Там некий поэт всклокоченно рыдает на трибуне, поминая детские перси и ясные глазки, которые не должны закрыться, а над головой его по орбите проходит спутник-убийца.

P.S. Полагаю, что мои краткие заметки по поводу «451 градус по Фаренгейте» не всем придутся по вкусу — ведь у Бредбери и его романа очень устойчивая репутация, это культовый автор, культовая книга, признанная, принятая и... гхм... коронованная в качестве шедевра... Но мне казалось важным высказать своё мнение, отличное от большинства, потому что я в юности часто сталкивался с тем, что брался за культовую книгу с высокой репутацией и обнаруживал напыщенную пустышку. Я был не в восторге, и это меня немало смущало: людям нравится, а я что, самый умный, что ли? Только много позже я понял, что книгу надо оценивать самому, не глядя на её репутацию. Надо самому думать над книгой.

Сам по себе рассказ и забавен и умён, но в сравнении с другими рассказами сборника «Абсолютный вакуум» он проигрывает.

Дана остроумная идея — и в новелле эта идея выворачивается разными гранями, доводится до абсурда. Однако к финалу рассказа исходная идея исчерпывается. Она не будоражит фантазию и не требует додумывания — в отличие от других рассказов Лема из этой книги.

Вероятно, относительная неглубина разработки темы связана с тем, что Станиславу Лему, как человеку, была свойственна некоторая степень сексофобии, он сам на это много раз указывал, и в своих эссе, и в «Высоком замке» и в интервью. Вот и и дал Лем выход своей сексофобии в такой экстравагантной форме.

Но, как я говорил, рассказ совсем неплох. Очень остроумная шутка с серьёзным подтекстом.

Из короткого и непринуждённого рассказа о докторе Диагоре и его созданиях в конце концов вырос роман «Фиаско». Это новелла о том, что человеку контакт с иным разумом, в сущности, не нужен, иной разум его на самом деле не интересует, и люди обманывают себя, уверяя, что желают установить связь с иной цивилизацией. Такая связь, такой контакт невозможен — доказывает доктор Диагор, чьи исследования и эксперименты никого не интересуют, и который сам желает наблюдать за чужими сущностями, но не готов раскрыться перед чужим взглядом.

Весьма пессимистический взгляд на человеческую цивилизацию, более пессимистический, чем «Глас Господа» и Голем XIV».

При этом рассказ великолепно написан, он не уступает новеллам Эдгара По.

Замечательная новелла, скорее даже, стихотворение в прозе. Я его прочитал, кстати, будучи пятиклассником, в 1975 году, в журнале «Юный техник». «Два молодых человека» даже меня, несмышлённого младенца, потрясли эстетическим и интеллектуальным совершенством. И при последующих перечтениях новелла хуже не становилось, в ней каждый раз обнаруживались новые смыслы в сочетании деталей — вплоть до иронической отсылки к оккультным схемам строения Вселенной.

Вечная прикованность человека к Земле и вечное стремление уйти от этой прикованности в бесконечный полёт сопряжены в этой тонко прорисованной картинке с безупречным вкусом. Правильно, категорически поставленый вопрос — и изящное уклонение от ответа.

Станислав Лем, при всей его постоянно провозглашаемой предельной рациональности, тяготел к сюрреализму, и никогда не был так близок к принципам сюрреализма, как в новелле «Два молодых человека».

...Прошло совсем немного времени с момента завершения «Конца Вечности», но Айзек Азимов многому научился за этот период. Он перестал стесняться своего чувства юмора, стал уверенней в детективной интриге, точнее в расстановке психологических акцентов и... первым в американской НФ изобразил сексуальную девиацию — эксгибиционизм! Причём, описал этот выверт тонко, убедительно, с подчёркиванием как гротескных так и интимных проявлений.

Мне понравился этот роман, он хороший. Обычно «продолжения хуже», но «Нагое солнце» как минимум не хуже «Стальных пещер», а во многих аспектах превосходит его.

Даже ранние, чисто приключенческие романы Айзека Азимова я ставлю выше этой очень расхваленной книги. Она великолепно задумана, однако реализация — ниже плинтуса.

Вечность — бюрократическая организация, когда-то, в давно забытом прошлом, бывшая иссследовательским центром, затем занявшаяся «межвременной» торговлей, потом поставившая себя над человечеством и старательно, раз за разом, подгоняющая историю Земли под усреднённый «благополучный» стандарт. Превосходная идея! Но при этом описание Вечности скудно и невыразительно.

Помните, как Кафка описал административные лабиринты Суда в «Процессе»? А Стругацкие — Управление в «Улитке на склоне»? А Лем бюрократическую систему Здания в «Дневнике, найденном в ванне»? Да хотя бы «Кафедра» И.Грековой или «Белые одежды» Дудинцева! Хитросплетения делопроизводства, непрерывные подсиживания коллег, интриги на пустом месте и полубезумная карьерная скачка! А у Азимова: «..Харлан вошёл в кабинет и молча положил бумаги на стол. Клерк, покосившись, сунул документы в ящик стола...» Всё! Это литература? Это изображение всемогущей бюрократии? Простите, нет.

В общем, ужасно жалко упущенных возможностей. Потенциально роман мог стать одной из величайших книг НФ, но вот не хватило у Азимова ни темперамента ни вкуса к описанию различных девиаций...

Лем действительно считал этот роман своей неудачей по многом пунктам, которые, как ни странно, очаровывают читателя.

Первое правило писателя, нарушенное Лемом в этом романе: автор не должен делать приятное своим героям. А Лем сделал — подарил Бреггу взаимную любовь и удачный брак. На самом деле это натяжка, это невозможная ситуация — но читателю приятно... Что делать! Я тоже читатель, я тоже рад за Эла Брегга.

Второе нарушение: если бы бетризация была такой, как она описана, прекратились бы сексуальные отношения — позже об этом писал сам Лем — ибо секс основан на чём-то очень близком агрессивности. То есть, тут опять натяжка в описании бетризованного социума.

Да и вообще, замечает Лем в своих комментариях, общество бетризованных страдало бы от огромного количества неврозов, более обширных и разнообразных, чем современное общество. Но этого в романе нет и даже не упоминается.

Там не менее, роман очень хорош. Мысли о его недостатках появляются постфактум, к тому же, всё время хочется подобрать какие-то оправдания, замазывающие промахи автора. Я сам могу вывалить кучу объяснений и уточнений, которые могли бы прикрыть логические и сюжетные натяжки. Потому что это одна из самых моих любимых книг.

Я прочитал этот роман в возрасте 14 лет и с тех пор регулярно возвращался к нему. «Возвращение со звёзд» помогало мне взрослеть. Я не преувеличиваю. Это действительно так.

И — страницы, описывающие посещение Бреггом фабрики по утилизации роботов — одна из самых ярких антифашистских манифестаций в мировой литературе.

Сам Лем, немного стесняясь, говорил, что эта новелла получилась у него «нечаянно», из додумывания некоторых мыслей «Соляриса», и что антураж барокко — чистая литературная условность, появившаяся из ассоциации: «готическая повесть? соответствующие декорации!», но, мне кажется, эти самооправдания не совсем искренни.

«Маска» вовсе не составлена из отходов, оставшихся после других текстов. Она написана очень продуманно, выверена в деталях фона, в сюжетной конструкции и в философском обосновании происходящего. Это не импровизация. Это явно одна из ключевых для самого Лема книг, не менее личная, чем «Высокий замок». Лем задаёт вопрос: что такое «свобода воли»? Что это вообще означает, когда человек (или любое разумное существо) говорит «я хочу»? что именно в наших действиях от разума, а что изначально запрограммировано и только в случае необходимости проходит дополнительную «вторичную рационализацию»?

Стилистически повесть совершенна. Это литературный шедевр. Перечисление возможных предысторий Маски, этот волнующе нежный танец несуществующих девушек, завораживает. Жёсткий монтаж сцен погони Маски за Арродесом превращает сюжетную деталь в высокую поэзию.

Центральная сцена «Маски», сильной, динамичной, глубокой истории побега к невозможной свободе — монах, выслушав исповедь машины-убицы, усомнившейся в своём предназначении, закрывает лицо со словами «Ты — сестра моя».

Блестящая социальная фантастика, именно научная, прочно стоящая на фундаменте истории и социологии. Можно сказать, эталон социологической НФ, рядом с которым можно упомянуть, например, «Гибель 31-го отдела» Пера Валё и «Кокаиновые ночи» Дж.Балларда. Сложные идеи этого романа уже были в сжатом виде изложены в «Абсолютном вакууме», в частях «О невозможности жизни» и «Корпорация Бытие», но в «Насморке» они развёрнуты подробно, додуманы разнообразные выводы и дан социальный фон, на котором вероятностные гротески смотрятся особенно убедительно.

Для любителей литературы как беллетристики тут дополнительный бонус — оммаж нелюбимому Станиславом Лемом «новому роману». Лем как бы решил показать «новороманистам», типа Клода Симона и Алена Роб-Грийе, что можно сделать из их излюбленных приёмов «шоизма». Заодно в роман вставлены остроумные карикатуры на современных французских философов.

Кроме того, замечательно выразителен и объёмен образ рассказчика, стареющего астронавта-неудачника, умного, эмоционально холодного рационалиста с массой комплексов, которые он не желает признавать за собой. Переход от зрелости к старости с внезапно прорывающейся лирикой — это многого стоит. Обычно этот возраст описывают в тонах элегии, как бы сочувствуя герою, входящему в «полосу тени», но у Лема дан очень редкий стоический вариант достойного принятия старости. Особенно ценно, что все эти детали распылены по книге почти незаметно, как бы фоном сюжета.

Обожаю этот роман, он доставляет огромное эстетическое и интеллектуальное наслаждение. Я сначала хотел сказать, что, наверно, молодёжи проблематика «Насморка» неинтересна, мол, по достоинству роман Лема может оценить только взрослый человек, но потом вспомнил, что влюбился в книгу с первого прочтения, когда мне самому было девятнадцать. То есть, тут дело не в возрасте.

«Насморк» мне очень помог в дальнейшей жизни, лишив значительной части иллюзий и показав, как именно можно смотреть на мир.

Один из самых моих любимых рассказов. Он полностью нереалистичен, потому что подобное изменение во вращении Земли вызвало бы серию природных катаклизов, после которых на суше вообще не осталось бы ничего живого, но как метафора остановки времени, как описание состояния души, переставшей развиваться и начавший постепенно, почти незаметно, деградировать, распадаться — великолепно, завораживающе.

«СуперКанны» — адаптированная версия «Кокаиновых ночей». «Ночи» оказались слишком сложны, потому не были адекватно поняты критикой и большинством читателей, так что Баллард изложил свои тезисы ещё раз, но в более броской и агрессивной форме. Вероятно, Баллард замышлял социальный гротеск, однако реальность послушно подтянулась вослед его прогнозам, и сегодня книга выглядит почти реалистической. Хуже она от этого не становится, это настоящая литературная классика (если в наше время вообще возможна классика в какой бы то ни было форме).

Особенно я люблю в Балларде его визуальность. Он совершенно отчётливо видит то, о чём пишет, и это видение передаётся читателю. Каждый роман, каждый рассказ Балларда соотносится с какой-нибудь картиной или фотографией мастера уровня Хельмута Ньютона. В случае «СуперКаннов» сквозь текст просвечивает живопись Эрика Фишла и Дэвида Хокни.

«Кокаиновые ночи» Балларда впервые появились на русском в журнале «Птюч». Публикацию сопровождала отличная статья, но я не уверен, что аудитория «Птюча» смогла оценить по достоинству этот холодный социологический роман-прогноз. Для меня «Кокаиновые ночи» стоят рядом с «Насморком» Станислава Лема, в котором тоже почти нет технической фантастики, но есть уверенный взгляд вдоль наметившихся социальных тенденций. Увы, прогноз, данный Баллардом двадцать лет назад, сбывается у нас на глазах, прямо сейчас — в современной культуре действительно формируется культ социопатов, подхлёстывающих развитие социума при помощи немотивированного насилия.

Таким образом, «Кокаиновые ночи» теряют силу прогноза, однако остаются хорошей литературой и острым анализом феномена социопатии. Они показывают, из каких углов совремнной цивилизации выползают и вольготно располагаются в свете софитов массмедиа разноообразные «докторы хаусы», которые «лечат болезнь, а не больных».

PS. Интересно, что именно описываемый Баллардом кусочек испанского побережья ныне застроен виллами российских миллиардеров-олигархов. Их притянуло туда, как магнитом. И — да, там действительно постоянно случаются странные события, в которые местная полиция не вмешивается и о которых испанские СМИ избегают писать. Другими словами, лишь национальная принадлежность гипербогатых социопатов из Альмерии не совпадает с «Кокаиновыми ночами». Но в период написания романа никто не предполагал, что самыми богатыми социопатами планеты станут россияне.

C этим романом у меня связано личное воспоминание. В 70-е годы выходили такие зелёненькие книжечки, типа аннотированных каталогов, «Современная художественная литература за рубежом». Не знаю, для чего они были предназначены, книги, описанные в них, почти никогда не переводились на русский. Так вот, в одном из этих каталогов была краткая рецензия на «Бетонный остров». Я тогда, в конце семидесятых, о Балларде знать не знал (на русском был издан только «Садок для рептилий» в журнале «Англия», он меня потряс, но автора я не запомнил по малолетству), но сама сюжетная ситуация «Бетонного острова» меня поразила самым серьёзным образом. Я не мог избавиться от этого сюжета всё думал о нём, иногда даже видел в ночных кошмарах и обнаруживал его отражения то тут то там.

А потом прочитал. Для книги, которая придумана в голове читателя ещё до того, как он её открыл, это серьёзное испытание — сравнивать реальность с идеалом, с нафантазированными образами. Я ждал, что «Бетонный остров» будет шедевром. И знаете? Роман оказался лучше, чем я ожидал.

Конечно, «Край Академии» не шедевр НФ, однако достоинства романа значительно перевешивают недостатки. Утрачена грандиозная историософская перспектива, освещавшая первую трилогию, но зато развёрнуты памфлетные линии, умно и нетривиально обличающие разнообразные попытки манипулировать человечеством. Предлагаются и тут же разоблачаются различные типы манипуляции, причём сатирическая часть никак не мешает псевдодетективному «квесту», который, как всегда у Азимова, динамичен и полон напряжения.

Разумеется, всё это достоинства «старой доброй НФ» пятидесятых годов, а не какой-то прорыв к новым горизонтам. Но, тем не менее, уровень «Края Академии» заметно выше среднего уровня научной фантастики.

Такое впечатление, что Томас Диш решил написать римейк известной новеллы Дафны Дюморье «А теперь не смотри», но не справился. Выглядит, как виртуозное упражнение в саспенсе при попытке совместить Лоренса Даррела и Роальда Даля. Неудачно, в общем.

Безусловно замечательная и столь же неприятная книга. Собственно говоря, она совершенно бессмысленная, написана исключительно ради насилия над читателем, которому делают плохо различными (весьма изощрёнными) литературными способами.

Литературный авангард с конца XIX века постоянно пытался написать что-нибудь максимально отвратительное в максимально совершенно литературной форме — чтобы у читателя не было искушения сказать «это дрянь». Но ничего не получалось. Ни Луи Фердинанд Селин, ни Алексей Кручёных, ни Чезаре Павезе, ни их коллеги-модернисты с этой задачей не справились, в их книгах всё равно сквозит некое обаяние, некая притягательность. А Томас Диш сумел. Прекрасно написанная, депрессивная и стопроцентно отталкивающая книга, рассказывающая историю, не вызывающую ни малейшей симпатии.

Один из лучших романов ХХ века, стоящий рядом с «Повелителем мух» Голдинга и «Днём саранчи» Уэста. В принципе, «Высотка» выдерживает соседство даже с «Путешествиями Гулливера» Свифта и тоже оказывается яростной, бескомпромиссно логичной и крайне неприятной сатирой на современную цивилизацию.

Интересно, что в момент написания Баллардом этого романа в Канаде молодой кинорежиссёр Дэвид Кроненберг снимал «Shivers (Мурашки)» по примерно такому же сценарию — деградация, взаимная агрессия и гибель жильцов суперсовременного жилого комплекса. Позже, спустя несколько десятителетий, Кроненберг снимет один из лучших своих фильмов по другому роману Балларда — Crash.

Остроумно и точно выстроенный мир новой сексуальности. В принципе, никакой фантастики в этом романе нет — мы уже доехали до точки в которой пребывают герои книги. Вызывает восхищение проницательность Балларда, в начале 70-х точно просчитавшего вектор развития определённых культурных тенденций.

Эта книга, как и примыкающие к ней «Бетонный остров» и «Высотный», должны быть во всех списках обязательно чтения для тех, кто хочет понять современную цивилизацию.

Очень путаный, нелогичный и красивый роман об интеллектуальной и эмоциональной деградации человечества в целом и отдельных представителей в частности.

Производит впечатление не столько сюжетом, сколько медленно сменяющими друг друга описаниями, подробными и выразительными.

Характерная для большинства романов Балларда деталь: мы ждём, что главный герой будет выше или хотя бы умнее других персонажей или как-то будет от них отличаться в лучшую или худшую сторону, но он оказывается точно таким же и совершает все те же ошибки и глупости, что и большинство. Он как бы захвачен общим потоком и, вроде бы, понимает ситуацию, в которой оказался, однако действует по общим шаблонам, потому что «так проще».

Очень необычный литературной ход, надо сказать. Я с подобным сталкивался только в «Геноцидах» Т.Диша.

И стоит упомянуть об очень приятной «пасхалке» сюжета — остроумно инвертированной и сниженной версии «Бури» Шекспира. Я думаю, что мало кто из читателей оценит эту деталь, но она по-настоящему украшает книгу.

Удивительно слабый и неубедительный роман великого Фрэнка Херберта, лишённый и логики и фантазии. Логика заменена многочисленными «роялями в кустах», а вместо фантазии фонтанируют пустые выдумки. Такое впечатление, что читаешь pulp fiction Гамильтона или Уильямсона.

Но, похоже, это именно то, что требовала публика, поскольку после «Звезды под бичом» последовало продолжение. Надеюсь, что Херберт хорошо заработал на этой ерунде, потому что оправдать её можно только совершенно законным и вполне естественным желанием зашибить денежку на дураках-читателях, сочинив лихую халтуру.

Очень красивый рассказ. Для Бредбери это не редкость, у него много красивых рассказов, но тут ещё прекрасна двойственность и полное отсутствие морализаторства. Встречаются два призрака на дороге — кто из них из будущего? Кто из прошлого? Кто из них воплотится (или уже воплотился) в реальность, а кто так и останется возможностью, шансом на осуществление? Бредбери лукаво подталкивает читателя к тому, чтобы счесть земного колониста реальностью, а марсианина — тенью из прошлого, но на Марсе время идёт иначе, и мы помним рассказ о «смуглых и золотоглазых»....

Этот рассказ — лучшее, что написал Уильям Гибсон и один из лучших рассказов мировой НФ за всё время. Сама ситуация почерпнута у Рея Бредбери, из удачного рассказа «Ночная встреча» и неудачного «Диковинное диво», добавлены мотивы из «Меж двух времён» Финнея, «Попытки» Шерреда и «Невероятного мира» Э.Гамильтона, но у Гибсона получилось намного лучше и умнее.

По сути, в рассказе, как в осколке голограммы, свёрнтуа целая историософская концепция, и не сказать что очень уж банальная.

Вероятно, что Азимову в процессе написания романа надоела сама концепция психоистории и он начал с ней бороться. Первая повесть (разумеется, и этот роман, как и первая часть трилогии, не более, чем омнибус, механически составленный из разных повестей) написана ещё на волне увлечения конструированием истории, то есть, на переодевании земной истории в космическую одежду, и это смотрится очень интересно, хоть отчасти наивно, но потом Азимову стало скучно, и он принялся ломать свой конструктор, придумывая «невозможности», которые могли бы опрокинуть гениальный План Селдона. Этот психокрафт-мутант-Мул, изменяющий историю целой Галактики, историю миллиардов людей и десятков поколений — весьма безвкусная и неправдоподобная выдумка, «рояль в кустах», даже не в духе Золотого Века американской НФ, а в стиле треша 20-х годов.

Очень обидно, когда автор сам дискредитирует свои интересные идеи, причём идеи-то выдвинуты на хорошем научном уровне, а дискредитация ну совершенно в духе какого-нибудь Фантомаса.

Написано, конечно, лихо, не хуже Альфреда Ван-Вогта, но того ли мы ждали от Старого Доктора?

Хотя... Глядя на дату написания и публикации (самый что ни на есть разгул маккартизма и «охоты на коммунистов»), можно предположить, что после журнальной публикации первой части этого романа-омнибуса редактор вызвал к себе наивного умника Айзека Азимова и популярно растолковал, что психоистория Хэри Сэлдона — это, вообще-то, продлённая и усовершенствованная версия исторического материализма Карла Маркса и Фридриха Энгельса, а с марксизмом Великая Америка борется неустанно и бескомпромиссно, так что давай, Айзек, меняй концепцию и вводи в ней старых добрых романтических гениев и сверхчеловеков со сверхнатуральными способностями. А заодно и масонов или, там, сионских мудрецов допиши в сюжет. Вот Азимов и постарался.

Интересно, что никто (я просмотрел все отзывы, может, что-то пропустил? вроде, нет) не упоминает тот достаточно известный факт, что Азимов взялся писать «Основание», вдохновившись монументальным трудом Эдуарда Гиббона «История упадка и разрушения Римской Империи», книги, по мнению профессора Фролова, настолько актуальной, что «по сути дела новейшая наука об античности во взглядах своих по этому вопросу не вышла за их пределы». Азимов представил себе, как можно было бы сократить огромное временное пространство между падением античности и Ренессансом, если бы вовремя и аккуратно подталкивать историю в нужном направлении. Из этого и родилась эпопея «Основание», повлиявшая и на научную фантастику, и на мировую политику, и на науку. Потому что уже в 80-е годы прошлого века действительно стали появляться первые наработки психоистории, описанной в романе Азимова.

Конечно, цикл «Основание» во многом наивен с сегодняшней точки зрения (писался в начале сороковых годов!), но он написан блестяще, темпераментно, захватывающе и провоцирует интерес к истории и скрытым механизмам истории. Позже многие писатели кормились с идей Азимов — например, Гарри Гаррисон в «Этическом инженере» и «Конных варварах», но Старый Доктор был всё же первым.

Наверно, это лучший роман Фрэнка Херберта. В «Дюне» слишком много натяжек, «научно-фантастических» выдумок, уступок массовому читателю, полюбившему антураж и заодно проглотившему историософские концепции Херберта, и потому я на первое место ставлю «Улей Хеллстрома».

«Улей» намного строже, чем «Дюна» или, к примеру, халтурная «Звезда под бичом» и, что немаловажно, намного короче (это плюс). Все идеи, предлагаемые Хербертом в этом романе, осуществимы, и потому он сильнейшим образом шокирует тех читателей, которые любят думать. Собственно, вот такой и должна быть НФ, это эталон.

Интересно, что Хеллстром существует и в «реальности» помимо романа — незадолго до публикации «Улья» на экраны вышел НФ-мокументари «Хроники Хеллстрома», где энтомолог Хеллстром читал лекции о насекомых, доказывая, что они постепенно вытеснят человека с поверхности Земли, потому что лучше приспособлены.

Статья остроумно написана: анализ ведётся в форме «симметричного описания», кроме того, на каждое предложение Морана Золотоносов отвечает почти страничным комментарием. Чтение это статьи — прекрасная гимнастика для ума, не говоря уже о предъявлении множества интересных и редких фактов.

Один из лучших НФ романов за всё время её существования. Бешеный темп повествования, в котором не теряются яркие до гротеска образы геров, точный подбор антуража, логика действия и нетривиальные социальные идеи — всё тут есть. Конечно, главная фишка сюжета — телепортация усилием мысли — высосана из пальца, как и остальные десять тысяч «научно-фантастических идей» в тысячах «научно-фантастических» романов, но на общем фоне стремительно мчащегося сюжета она смотрится как литературная условность.

Я бы сказал, что этот роман Альфреда Бестера — как Джонатан Свифт вдруг взялся пересказать «Графа Монте-Кристо» своими словами. Сарказм, интеллектуальная честность, блеск парадоксов.

Мне не понравилось, потому что не люблю романы-лекции, а тут именно такой случай: герой ходит, удивляется, а ему всё объясняют. Даже во времена Жюля Верна это был не лучший литературный приём, а уж для 50-х годов тем более отстой. Очень интересно придуманное общество, нетривиально разработанна психология разумных существ с иной сексуальностью (кстати, интересней, сложнее и достоверней, чем, например, в «Левой руке Тьмы» Урсулы Ле Гуин), но всё погублено отсутствием внятного увлекательного сюжета. Обидно, да.

Это, по-видимому, лучший роман Теодора Старджона. В нем, конечно, не обошлось без обычных для этого автора «роялей в кустах», но они не особо раздражают, потому что психологически выстроено сильно и точно.

Надо полагать, что этот роман сильно повлиял на Джина Вулфа, который плагиатил отдельные мотивы «Мыслящих драгоценностей» в «Воине Арете» и в цикле о Северьяне.

Одна из лучших советских повестей для подростков и взрослых. Тонкая психологически, строго выверенная сюжетно, на уровне, я бы сказал Сомерсета Моэма. Пессимистическая и даже, пожалуй, на грани сарказма — чего стоит одна деталь: девочка сожалеет, что не поддалась приставаниям педофила, потому что он, может быть, предоставил бы ей «какой-то шанс». Да и приключение было бы интересное...

Это повесть о распаде любви и смене эпохи. Старший брат героя, буквально отдавший свою жизнь людям, с ужасом понимает, что его подвиг не нужен. А главный герой с не меньшим ужасом сознает, что его влюблённость в очаровательную и подлую девочку, это просто животная тяга, инстинктивная реакция на запах, и никакой возвышенности, никакой романтики в такой любви нет.