Повесть тончайшая, одна из жемчужин советской литературы. Конечно, исходным вариантом для «Уменя кидать мяч» послужил рассказ (позже переделанный в роман) Киза «Цветы для Элджернона», но для Кира Булычева это типично — по чужой канве вышивать свои узоры, и тут он очень быстро уходит от Киза в сторону, в чисто советскую проблематику.

Прекрасно разработаны психологические реакции героев, очень экономные описания создают живую и убедительную картину, насыщенную деталями эпохи начала семидесятых, а главное — сама аура повести, овеянная меланхолией ранней осени, преждевременного старения, слишком раннего прихода на финиш жизни.

Его отношения с юной девушкой описаны деликатно и нежно, с оттенком горечи, понимания, что ничего не будет. Герой. считавший, что жизнь уже прожита, вдруг вырвался в никогда не бывшую у него юность, испытал и мгновения счастья и боль разочарования, всё то, в чём себе отказывал — и отстранился, мужественно выбрав свой настоящий возраст, став, наконец, не постаревшим мальчиком, а взрослым мужчиной. Герой движется от трусливого конформизма к взлёту в манере «полёт курицы», а затем к мудрому принятию жизни такой, как она есть, без конформизма, без самообмана, с достоинством.

Великолепная повесть о мужестве взросления, о принятии ответственности за свою жизнь. Настоящая, большая литература.

Эталонная повесть семидесятнической советской НФ. То, что она опубликована в середине 80-х, только подчёркивает её «итоговость» и «закруглённость» для целого направления советской литературы. Конечно, это не литературный шедевр (у Кира Булычева есть вещи более сильные), но это замечательная повесть, заслуживающая похвал с любых возможных точек зрения. «Тринадцать лет пути» виртуозно написана и замечательная скомпонована. Финальный хэппи-энд откровенно ироничен. Герои замечательно убедительны в самых мелких своих реакциях на происходящее.

Конечно, есть люди, которых эта повесть чем-то неуловимо раздражает. Они подыскивают вымученные псевдоаргументы для своего раздражения, лишь бы не выражаться прямо — кстати, и это тоже черта советской литературы семидесятых годов, критиковать «неправильные», раздражающие книги и фильмы не за то, что в них кажется неправильным, а за неверно завязанные шнурки на ботинках героя.

В сущности, «Тринадцать лет пути» — метафора семидесятых годов. Люди вышли в путь, имея в виду быстро-быстро построить коммунизм и жить счастливо и весело. Но вдруг выяснилось, что коммунизма не будет, коммунизм отменён, вместо него длинная скучная жизнь с унылой, нетрудной и скучной работой в замкнутом мирке, в окружении осточертевших знакомых лиц. И — инфантильная реакция людей на подобный поворот. Такая ситуация чуть-чуть прикрыта, примаскирована в характерном для семидесятых годов стиле «фиги в кармане», но обмануться при прочтении может только тот, кто хочет обмануться.

Можно сказать, что «Тринадцать лет пути» — своего рода семидесятническая инверсия шестидесятнической «Далёкой Радуги» Стругацких. Кир Булычев любил подобные скрытые полемики и всегда очень обаятельно возражал тем, кому хотел возразить.

Мне эта повесть очень нравится не только потому что она попросту хорошо написана, но и из-за точно затронутого нерва времени. Читая её, я мысленно погрузился в эпоху 1979 года — как на машине времени, честное слово! Я вспомнил себя и книги и мир тех времён с поразительной отчётливостью, и я благодарен Киру Булычеву эа этот эффект.

Отличный, очень американский роман, названный Брайаном Олдиссом «гимном бихевиоризму». В самом деле, простая и вроде бы очевидная истина, что наше состояние и даже мораль зависят не только от общества и социального окружения, но и от того, как мы движемся, какую одежду носим и каким именно жестом открываем дверь, осознаётся, но как-то не принимается в качестве основы действия. А Хайнлайн буквально на пальцах разъясняет: если будешь вести себя, как порядочный человек (именно внешне, именно на уровне реплик и жестов), то и станешь порядочным человеком. Это нефантастическая, чисто американская идея дополнена политическими интригами (вполне убедительно выписанными) и некоторой толикой здорового цинизма.

Один из лучших романов Хайнлайна. Может быть, просто лучший его роман.

Благодаря таким текстам Роберт Хайнлайн, «самый американский из американских фантастов», и получил титул Великого Мастера — вполне заслуженно. Отлично продуманный (как в отношении «географии», так и в социальном плане) мир, убедительность персонажей, хороший темп повествования и позитивистская идея в бэкграунде, это то, что делает «Пасынков в небе» идеальным подростковым чтением.

Конечно, в этом романе нет ничего сверх замысла, но сам замысел настолько нетривиален и исполнен с настолько захватывающей бравурностью, что критиковать его бессмысленно. И не хочется его критиковать, а вот перечитывать для получения нового зарядо бодрости и оптимизма — хочется.

Самое приятное в «Пасынках неба» то, что при перечитывании они ничуть не теряют своего обаяния. Это можно сказть лишь об очень малом числе подростковых книг.

Парадокс о том, что, привыкая смотреть, мы перестаём видеть, выражен Киром Булычевым с меланхолическим изяществом, свойственным лучшим представителям советской литературы позднего застоя. Здесь метафора, которая может, по желанию читателя, стать политической или эстетической, совершенно необязательна для получения удовольствия от чтения. Мягкий гуманизм, за которым стоит трезвая жестокость автора, может обмануть только самого наивного читателя.

Рассказ прекрасен по всем возможным критериям и демонстрирует совершенство литературных приёмов Кира Булычева. Несомненно, он был одним из лучших новеллистов советской литературы.

Этот роман Лема я перечитываю чаще всего. Он не так сильно отличается от НФ-майнстрима, как «Солярис» и, тем более, «Фиаско», и потому воспринимается легче. Впрочем, лёгкость эта видимая.

За увлекательным остросюжетным рассказом об исследовании планты Эдем и попытках установления контакта с местной цивилизацией скрыта очень большая работа, проделанная Лемом. Он тщательно продумал экологию и географию Эдема, обосновал и подробно разработал основы цивилизации Эдема, и даже её историю. Но эта большая работа в самом романе представлена фрагментарно, мы, читатели, знакомимся лишь со случайно вырванными из общего контекста деталями, которые производят впечатление сюрреалистического произвола. Но при желании можно довольно полно восстановить картину Эдема, заполняя недостающие фрагменты по методу экстраполяции. Это очень интересное занятие, потому что Лем вложил в свой роман огромное количество оригинальных гипотез — каждая тянет на полноценный роман.

Однако подобная «реставраторская» работа, предполагающая сотворчество читателя и писателя, диалог на высоком уровне, заданном Станиставом Лемом, достаточно далеко отстоит от обычного удовольствия от чтения интересной книжки про приключения. Боюсь, не всякий увлечётся разгадыванием загадок пана Станислава и размышлениями над предложенными им гипотезами. В принципе, это можно спокойно проигнорировать и развлечься.

Очень смешная новелла-шутка. Интересно, что Вуди Аллен использовал охожий сюжет в «Сказках Нью-Йорка», но Харлана Эллисона он явно не читал.

Вероятно, это использование какого-то анекдота из еврейского фольклора Манхэттена или Бруклина. Мне нравится!

Мне нравится этот рассказ сам по себе, без всяких привязок к «глубинам великих кристаллов» и «ночам большого прилива», в той версии, в какой он был опубликован в 1970 году.

Потом Крапивин только портил свой ранний шедевр, переписывая, дополняя и связывая его с другими своими книгами.

В первоначальной версии получалось всё пронзительно и тревожно, как накануне войны... Необъяснимо, как оклик с другого берега.

Уникальный в советской литературе образчик фэнтези (не сказка) не на фольклорном материале. Очень красиво, очень жёстко и последовательно. повестью-сказкой «Детей Синего Фламинго» называют, конечно, только по инерции. Интересно, что такая замечательная повесть не породила в советских писателях желание работать в аналогичном направлении. Только Э.Геворкян написал отличную повесть «Черный стерх», и всё. Остальные предпочли держаться в русле литературной сказки.

Тем большего уважения заслуживает эта литературная жемчужина.

Хотя, разумеется, привычный для книг Крапивина «возрастной расизм» и мимишная яойность присутствют в полной мере. Мальчики у Крапивина всегда мальчики в шортиках и всегда безоглядно влюблены в других мальчиков, а взрослые всегда конченные злодеи, и никогда не показывается тот момент, когда мальчик, расцеловывающий исцарапаные коленки своего любимого Игорька, становится взрослым. Один раз мальчик — всегда мальчик, таковы художественные принципы Крапивина.

На мой взгляд, «Ковёр-Самолёт» — лучшая книга Владислава Крапивина или, по крайней мере, одна из лучших.

Он всегда был силён (на уровне Валентина Катаева, никак не ниже) в воспроизведении воспоминаний о детстве. Его интонация, меланхолическая и сентиментальная, незабываема и действует на всех, кто хотя бы случайно соприкасался с описываемым миром, неотразимо захватывающе. Не знаю, как отреагировали бы на повесть «Ковёр-самолёт» читатели, никогда не бывавшие в советской провинции, но те, кто хоть раз пережил лето в глубине России, не смогут оторваться от этого завораживающего текста.

Я не знаю ни одного советского писателя, который бы так точно и так поэтично воспроизвёл бы саму ауру летних каникул. В советской литературе было много очень хороших «детских» писателей, но Крапивин несравним ни с кем из них. Разумеется, детство, описываемое в книгах Крапивина, идеализировано. Но эта идеализация мотивирована именно тем, что перед нами рассказ-воспоминание. Крапивин всегда смотрит в детство с позиции вспоминающего, и ритм проходящих перед читателем картин волшебен.

Я читал «Голубятню» в журнале «Уральский Следопыт», по мере того, как выходили номера с продолжением. Замечательная книга в стиле «пионерская готика«! Первая часть просто замечательная сама по себе и относится к лучшим произведениям Владислава Крапивина, вторая часть — на больших-больших любителей сюжетов «яой», у всех остальных она, надо полагать, вызывает скуку, третья — самая атмосферная, запутанная и мрачная, со множеством плохо связанных эпизодов, вкусовыми провалами — например, слащавая до изжоги сцена с танцующими на полянке прелестными мальчиками в коротких штанишках и лёгких рубашечках. — и великолепными главами, связанными с драматическим перемещением между различными пространствами.

Мне казалось, что в промежутке между публикацией первой и второй частью «Голубятни на жёлтой поляне» с Владиславом Крапивиным что-то случилось, что-то судьбоносное. Но когда после «Голубятни» я стал перечитывать его более ранние вещи, обнаружилось, что трепетность нежных и чистых мальчиков, не интересующихся девочками, проходит практически через все книги замечательного писателя. Просто это дело не так откровенно выставлено напоказ.

Крапивин очень силён в создании особой сновидческой ауры, его книги наполнены точно подмеченными деталями и интересно организованным пространством, но когда он касается своего фетиша, у него, увы, крышу сносит.

Я понимаю, что многие поклонники Крапивина и крапивинских мальчиков возмутятся моим словам, но скажите по совести — вас самих не удивляло почти полное отсутствие у крапивинских мальчиков интереса к девочкам? Даже если в книге и есть какая-нибудь девочка, она скромно стоит в сторонке, не привлекая ничьих взглядов и практически не участвует в действии. А теперь попытайтесь вспомнить себя в возрасте «крапивинских мальчиков». Вас в самом деле, как в «Празднике лета в Старогорске», оцарапанные коленки лучшего друга волновали больше, чем сияющие глаза какой-нибудь девчонки? Нет, я допускаю, что такие мальчики, вихрастые и озорные, всегда готовые со звонким хохотом стянуть штанишки с приятеля, тоже встречаются во множестве. Но в «Голубятне» таких ну просто зашкаливающее количество...

Поэтому у меня лично отношение к «Голубятне» сложное. Первая часть нравится категорически, третья частями, а вторая вызывает несколько оторопелое хихиканье откровенными признаниями мальчиков в любви к мальчикам и совершенно бесцветным унылым бэкграундом — мир прописан на удивление неинтересно.

Для меня это было первое знакомство с литературным творчеством Клайва Баркера (я уже видел «Hellraiser» и потому купил роман) и я влюбился в его творчество после прочтения «Проклятой игры». Первый раз прочтение было просто крышесносящим из-за букета фантастических и фантастически убедительных придумок, непрерывно взвинчивающегося саспенса и неожиданно банального, на грани пошлости, финала. Позже, когда я познакомился с другими романами этого мастера и вернулся к «Проклятой игре», я понял, как она устроена.

Несколько совершенно живых персонажей — Марти, Кэрис, Мамулян — введены в пространство литературных мифов, а Мамулян даже «одарён» сверхестественными способностями, которые, впрочем, делают его бесконечно несчастным. И дальше эти герои действуют, как им подсказывает логика их характеров, в лабиринте стеретипов масс-медиа, которые автор то и дело разрывает гротескными эффектами. В самом деле, ведь Пожиратель Лезвий — это герой «Психо» Роберта Блоха (романа, а не фильма) , отец Кэрис — господин Аркадин из одноимённого фильма Орсона Уэллса, остальные персонажи тоже демонстративно заимствованы, так, чтобы читатель опознавал заимствованность. Но гланые герои — оригинальны и потому непредсказуемы. Они могут проиграть или победить, ведомые своими страстями и страхами, их судьбы не предначертаны (в отличие от призраков масскульта).

Ошарашивающая банальность финала впоследствии стала фирменной фишкой Клайва Баркера: всё оказывается именно так, как предполагалось, и эта «предписанность» действует как сильнейший шок. В конце романа Баркер как бы ставит точку в своём «искусстве», закрывает дверь в текст — больше ничего не случится. Это высший писательский пилотаж!

Мир, представленный в «Сакрамент», зачарован. Он описывается с отстраннённой интонацией, с дистанции, временной и пространственной, пропускаемый через разнообразные стилистические фильтры, а в результате рождается образ многомерной Вселенной, способной в любой момент повернуться к нам неожиданной стороной.

Забавно, каждый раз я окрываю новую книгу Клайва Баркера с некоторым трепетом — мне ясно, что лучше, чем он уже написал, написать невозможно. Написанное им — уже вершина, и я заранее готовлюсь к разочарованию, предполагаю повторение мотивов, использование уже проверенных литературных рецептов — и каждый раз ошибаюсь. Каждый роман Клайва Баркера нов, неожидан, и каждый из них — вершина его творчества. Да, как ни странно, вся библиография Клайва Баркера состоит из одних вершин... А этот его роман — мой любимый. Тонкость, деликатность, ненарочитая поэтичность этой нежной, меланхолической книги делают её настоящим шедевром современной литературы.

Эта повесть — уже классика детской литературы, как «Чарли и Шоколадная Фабрика», как «Бесконечная история», как «Уотершипские водопады». Она входит в список обязательного чтения английских школьников и повлияла, например, на «Коралину» Нейла Гаймана. Моя дочь прочитала сказку про Вора Вечности (в оригинале, с иллюстрациями самого Клайва Баркера) в возрасте 12 лет и захотела непременно прочитать остальные книги этого автора. Я с трудом отговорил её, потому что «Абарат» тогда ещё не был опубликован, а «Восставший из Ада» для двенадцатилетних девочек не самое подходящее чтение

Единственный роман Баркера, который мне не понравился. Что-то в духе Гарольда Роббинса, только с элементами фантастики. Некоторые страницы на уровне лучшего, что написал Баркер — описание дома на болотах, рассказ о путешествии в пустыне... Но в целом не то чтобы слабо, а как-то ненужно. Дело даже не в отсуствии гротеска или страшных эпизодов, но просто — такой роман мог бы написать и кто-то другой, не Клайв Баркер.

Издевательская сказка с черным юмором. Высмеиваются сатанисты, самоуверенные демократы, мистики, герои, конформисты — все, кроме самого Сатаны, идущего своим горьким путём, Сатаны, который не силах хотя бы презирать прислуживающих ему подлых людишек — настолько они ничтожны.

По-моему, настолько последовательные сарказмы на сатанистов и дьяволопоклонников до Клпйва Баркера никто не изливал. А после него — ну, разве что последние сцены «Девятых врат» Романа Полянского.

Самый лафкрафтианский рассказ Баркера. Разумеется, сторонники произвольной нормы, как всегда у Баркера (и как чаще всего случается в жизни), оказываются страшее всех мыслимых и немыслимых чудовищ. Монстры выворачиваются разнообразием посреди пыльной пустыни реальности, они — воплощённый карнавал, бесконечная смена возможностей — приносящих смерть или потенциальное развитие. Монстры — свидетели начала времён, движущиеся мимо людей в бесконечно отдалённое будущее, и они опасны для рядовых обывателей именно как напоминание об альтернативе, о том, что мир не исчерпывается скучным городком на обочине цивилизации. Люди, вышедшие в пустыню, чтобы убить монстров, пытаются убить разом прошлое и будущее, остановить время в «прекрасном сегодня», в котором даже им самим неуютно.

Забавно, как в этом рассказе Клайв Баркер посылает привет русскому философу-космисту начала ХХ века Николаю Федорову, автору «Философии Общего Дела», радевшему о «воскрешении отцов человечества».

Лучший рассказ в первой «Книге Крови». Притча о сладостной притягательности «крови и почвы», об эстетической оформленности фашизма и вообще тоталитаризма, о самоубийственном желании индивидуальности преодолеть одиночество и слиться с толпой.

Очень визуальный рассказ. Сначала идёт как бы кино в манере поздних семидесятых, а потом на читателя обрушивается поток аллюзий к картинам Арчимбольдо, Босха, Альтдорфера, Гойи, чтобы в финале застыть в безмолвном ужасе перед сюрреалистической красотой метафоры Гоббса из книги «Левиафан».

Я понимаю, почему здесь во многих отзывах сквозит неприятие и прямое нежелание хотя бы понять этот рассказ: он пугающе актуален для нашего времени, и особенно для государств, стремительно складывающихся в единое тело, поющее единым голосом.

Поразительный текст молодого автора основаан на чётком представлении о роли религии и путях формирования религий. Если бы этот рассказ не был так жуток (Unheimlich, как сказал бы Фрейд), его можно было бы рекомендовать студентам, изучающим основы антопрологии и мифологию, в качестве толкового пособия. Кроме того, нельзя не сказать и о высоких поэтических достоинствах новеллы. Я понимаю, что само слово «поэзия» плохо сочетается со свиньями, малолетними уголовниками и ритуальным людоедством, но этот рассказ очень поэтичен, красив и атмосферен.

Стивен Кинг не случайно так восхищался этим рассказом Харлана Эллисона — в самом деле, этот короткий рассказ об ответственности, о том, что за всё надо платить, написан практически безупречно. Если бы я составлял десятку лучших рассказов Харлана Эллисона, этот рассказ вошёл бы туда бесспорно.

Здесь некая сновидческая атмосфера, герой как бы действует по своей воле, но, в тоже время, под внешним давлением. Он погружается не в канализацию, а в своё собственное подсознание, настигнутый беспощадным раскаянием. В какой-то момент он вдруг увидел себя со стороны, и это его убило. Как ни странно, Харлан Эллисон милосерден к своему герою — он даёт ему искупление в виде бесконечного служения тем, чью существование отвергал во имя собственного комфорта.

Изящная парабола в духе Альфреда Бестера, на тему человеческого эгоизма. В подтексте, конечно, стоит буддийское учение о карме, остроумно переосмысленное. На мой взгляд, «Бег с Черной Королевой» — одно из лучших произведений Харлана Эллисона. Здесь нет характерной для Эллисона желчности, и герой загоняет себя в ловушку не потому что у автора плохое настроение, а в силу своей собственной натуры.

Шедевр Харлана Эллисона и одна из лучших новелл ХХ века. Мощная эмоция, соседствующая с глубокой мыслью, яростный пафос, перехлёстывающий в сарказм. Текст, который действительно меняет человека, прочитавшего рассказ.

Иногда Эллисон в своих лучших рассказах срывается в морализирование. К счастью, тут он удержался от раздачи всем сёстрам по серьгам, закончив сильно, очень сильно и жестоко. Возможно, именно потому этот поразительный текст, опубликованный в порнографическом журнале «Пентхауз», не награждён ничем.

Точное, злое, бескомпромиссное описание ситуации «эмоционального вампиризма», очень распространённого в обществе. Конечно, фантастический аентураж — это метафора, чтобы яснее и жестче выделить главное: есть люди, которым помогать не следует, потому что такая помощь не возвышает и очищает помогающего, а разрушает и опустошает его.

Увы, это жестоко. Но это правда.

В общем, это коммерческое продолжение «Линии грёз». Поскольку предыдущий роман имел успех, автор написал продолжение. Особо не напрягался, потому что понимал, что те, кому понравился предыдущий роман, купят и этот, чтобы узнать «чем там всё кончилось». Квазифилософские рассуждения очень пафосны и глупы, но Доктор Пилюлькин не мыслитель, ему можно извинить глубокомысленное оттопыривание нижней губы, потому что его безумные восторженные поклонники (простите, дорогой друг, поклонник творчества несравненного Лукьяненко, я не вас имел в виду, не обижайтесь, я о других поклонниках, о глупых, а вы умный!!!) даже на такой жест неспособны.

Кстати, Латынина, захлёбываясь слюнями восторга, расхваливала этот роман (вообще-то, всю дилогию целиком) в момент его опубликования — что символизирует.

Понимаю, что после моей рецензии страстные поклонники Доктора Пилюлькина оторвут мне голову, но решусь сказать, что этот роман, как и его продолжение, «Император Иллюзий» — пустое развлекалово в жанре новеллизации компьютерной игры категории «квест». То, что у героев по нескольку жизней, только подкрепляет аналогию.

Я прочитал роман в 1998 году, после того как мне попалась рецензия Латыниной, которая буквально захлёбывалась слюной от восторга и ставила Доктора Ливси (конкретно, этот роман) выше всех дэвидов бринов и орсонов скоттов кардов вместе взятых. Ну, я подумал, что не могут быть такие величания на пустом месте... И как же я ошибся! Оказалось, что «линия грёз» — просто эклектическая мешанина деталей, заимствованных у американских фантастов 50-х и 70-х годов. Ничего оригинального. Никакой сверхзадачи, кроме попытки развлечь читателя. Да, это честное развлечение. Да, читается легко и увлекательно. Можно ли требовать большего от книжки на один вечер? Наверно, можно, но тогда это будет литература, а не «Линия грёз».

Тут всё хорошо, в этой повести — и сюжет, и язык, и персонажи, и идеи. И отсутствие «развестистой клюквы» в описании иностранных реалий. И саспенс вполне на уровне лучших образцов жанра. В общем-то, только эта повесть смогла составить полноценную конкуренцию книгам Стругацких в советской НФ. Иногда говорят, что это лучшая вещь Эдуарда Геворкяна. Но, наверно, более корректно сказать, что это одна из лучших вещей Эдуарда Геворкяна.

Я бы даже рискнул сравнить «Правила игры без правил» с «Ульем Хеллстрома» Херберта. Такое сравнение повесть выдерживает с честью.

PS. (дополнение, вписанное через несколько лет после рецензии) В общем-то, повесть оказалась трезвым социальным прогнозом. Инопланетяне и порталы на другие планеты Галактики — совершенно необязательная сюжетная виньетка, завлекалочка для любителей фантастики. Если заменить инопланетян на сайентологов, масонов, сотрудников ФСБ или каких-нибудь православных или исламских сектантов, в восприятии повести не изменится почти ничего.

Очень красивая сказка о взрослении. Особо приятно отметить эротизированность некоторых страниц. Почти все отечественные авторы, пишущие о подростках, игнорируют эротику, а Геворкян не побоялся, учёл, что для подростка голые девочки-ровестницы — настощее наваждение. всё в целом напоминает встречу Владислава Крапивина с Софьей Прокофьевой, но на самом деле оригинально. Этака видимая аллюзивность на известные тексты советской подротсковой литературы — как бы поле стереотипов, в которых живёт интеллигентный мальчик, герой повести. То есть, такой постмодернистский приём.

Когда вышел сборник «Незримый мост», я в нём особо выделил «Змий». Повесть мне показалась очень достоверной, выдержанной сюжетно, умной, ироничной, заставляющей думать самостоятельно. На фоне фантастических юморесок и рассказов с «условным западным» фоном «Змий» смотрелся почти шокирующе: продуманная политическая НФ в духе, скажем, «Семи дней в мае». В 2015 году я перечитал эту повесть, и оказалаось, что она выдерживает сравнение с западной НФ. В «Змие» вообще нет развесистой клюквы (то есть, буквально — вообще нет!), прогнозы, как политические, так и технологические, тоже оказались на диво точными. Ну да, сейчас мы не нуждаемся в пейпероле, потому что у нас есть айпеды, может быть, мы через некоторое время вернёмся к писанию стилом по экранчику, а может, и не вернёмся... Но это мелочи на фоне общей идеи тотального контроля за всем написанным и предположения о «взаимной форме убеждения».

Единственный пустяковый недостаток повести — памфлетные имена у некоторых персонажей: Форбс, Деймс, Фамиредоу — ну что за фельетонные «горрилоиды»? Но это мелочь на фоне больших достоинств повести Щербакова. Кроме этого пустяка, у «Змия» нет недостатков.

Эта сказка принадлежит к эталонным текстам корпуса советской детской литературы — уникальному явлению в мировой литературе. Когда-нибудь её будут исследовать, оберегать, как культурное достояние, издавать в драгоценных переплётах выделанной кожи, с изумительными иллюстрациями Ники Гольц, и хранить в семейных книжных шкафах на видном месте. Одновременно с повышением статуса эта сказка распространится в электронном виде, её будут знать все дети.

Но пока что этот шедевр валяется на задворках культуры, он не нужен, поскольку наступило время многоликого гоподина Турропуто. Сказке про Человека-Горошину и Простака надо подождать. Её время наступит обязательно, рано или поздно.

Первое, что сделал Валентин Катаев, как только были убраны жёские ограничения сталинской литературы — написал продолжение своего романа «Белеет парус одинокий». Вообще-то считается, что продолжение всегда хуже первой части, но «Хуторок в степи» является ярким исключением из общего правила. Впрочем, его можно не считать продолжением, потому что герои из детей превратились в подростков.

Самое лучшее в отечественной литературе описание первой любви — в этом романе. Самое тонкое воспроизведение грани, отделяющей мальчика от юноши — в этом романе. Это золотой фонд отечественной литературы (не хочу делить её на «доревеолюционную» и «советскую»), это книга, которую должен прочитать каждый, кто любит русский язык как таковой — ибо «Хуторок в степи» в высшей степени музыкальная, поэтическая проза, упивающаяся возможностями русского языка.

Интересно, что Валентин Катаев к революционеру-Гаврику относится без всякой симпатии. Если авторская любовь в «Белеет парус одинокий» равно распределена между двумя мальчиками, то в «Хуторке» Гаврик подаётся как жёстский манипулятор, который к своему другу Пете относится... как бы это сформулировать... прагматически. Случись чего, Гаврик не задумается поставить друга-Петю к стенке, а тому ничего подобного и в голову не приходит, он захвачен романтическим чувством к таинственной красивой девочке.

«Белеет парус одинокий» — одна из лучших книг советской литературы. Сам Катаев объяснял, что писал этот роман как синтез Ивана Бунина и «Ната Пинкертона». То есть, соединял тонкие лирические зарисовки с увлекательным упругим сюжетом. И в самом деле, Катаеву удалось всё задуманное.

Изящнейшее, кружевное описание мира уходящего детства, точный, почти графичный образ России на грани ХХ века — в этом смысле «Белеет парус одинокий» рифмуется с гениальным стихотворением Арсения Тарковского «Вещи» — на фоне накатывающейся на частных людей Большой Истории, которая уносит в никуда и волшебные летние вечера на даче, и первый поцелуй с красивой девочкой, и кулеш, съедаемый на свежем воздухе, и высокие воротнички отца...

Нежная, восторженная, чуть меланхолическая проза о неотвратимо движущемся времени совмещена с остросюжетными вторжениями параллельного мира полиции, подпольщиков, преследуемых и преследователей. Никакой идеологической ангажированности в «Белеет парус...» нет, «авантюрные революционеры» — просто ещё один цвет времени, отмеченный великолепным писателем Валентином Катаевым.

Валентин Катаев учил своих читателей видить мир вокруг себя, радоваться жизни просто потому что это — жизнь. И делал его так легко, так талантливо, убедительно, умно и ненавязчиво, как никакой другой отечественный писатель ХХ века.

По сути, «Часть этого мира» — прямой предшественник кибер-панка. Всё, чем позже прославились англоязычные ниспровергатели традиционной НФ, уже имелось в этой короткой повести. Я читал повесть в конце 70-х годов, и она производила буквально ошарашивающее впечатление потоком неожиданных деталей, которые (каждая в отдельности) тянули на полноценный роман. Но детали и подробности пролетали мимо сюжета, порождая пугающее ощущение футуршока.

Качественный социальный триллер, в котором совсем нет признаков cоветской литературы — долгих споров о месте человека в мире, гуманистических рефлексий перед выстрелом в злодея, просветления образа главного героя и прочих благоглупостей. Герой жесток и эгоистичен, все персонажи действуют быстро, сюжет и в самом деле напряжённый.

А писалось это всё в 1973 году, когда волна уличной преступности в США ещё только поднималась. После 1981 года и прихода к власти Рональда Рейгана и его «рейганомики», подобная социальная НФ в США стала почти банальностью, писались сотни романов и ставились десятки фильмов, но автору респект и уважуха за то, что он уловил тенденцию, которая только оформлялась.

Как все, я прочитал «Мастера и Маргариту» в подростковом возрасте, и был очарован. Потом перечитал её уже сознательным молодым человеком и увидел кучу штампов, апологию аморализма и кич, который сейчас чаще именуют «гламуром». Роман вызвал у меня отвращение, и я закинул его подальше. Но ещё позже, когда я уже научился разбираться в литературе, мне пришлось (не по собственному желанию) перечитать «Мастера и Маргариту», и до меня дошло несколько очень интересных нюансов. Дело в том, что рассказчик всей этой истории — тоже персонаж. Это неочевидно. Но он — тоже персонаж, не Михаил Булгаков, а кто-то вроде Фагота Коровьева из свиты Дьявола. Оскаленный, кривляющийся подонок, пресмыкающийся перед своим гоcподином, которого в христианской традиции зовут Отцом Лжи. Рассказчику не надо верить. Он лжёт. Но очень искусно — не перевирая факты, но ре-интепретируя их в определённом духе. Стоит поменять интонацию — и история заиграет новыми красками. И вот злобная визгливая шлюха Маргарита, сдавшая ГПУ своего любовника Мастера, выглядит романтической возлюбленной, дёрганый аутсайдер-человеконенавистник, чем единственным другом оказывается стукач (и который сам становится стукачом в психбольнице), предстаёт одиноким гением, талантливый поэт декорируется под идиота-попрыгунчика, а Сатана приобретает благородство и вальяжность.

Если читать роман с такой точки зрения, то он оказывается справочником по распознаванию лжи и манипуляции: как при помощи смены интонации и остроумным подбором эпитетов, не прибегая к фактической лжи, испачкать хорошего человека грязью и обелить негодяя.

Кроме того, «Мастер и Маргарита» с этой точки зрения выглядит историей кражи таланта: вампиры Мастер и Маргарита высосали душу поэта Ивана Бездомного, превратив его в бездарного профессора Понырева, у которого раз в год просыпается совесть, и он кричит от ужаса, пока очередная «маргарита» не сделает ему обезболивающий укольчик — и он засыпает

Безусловно, шедевр, не устаревающий на протяжении уже нескольких веков. Уравновешеные ирония и сентиментальность борются за влияние на читателя, но ирония, кажется, побеждает.

Самый иронический, до сарказма, момент романа — несчастная, трогательная, преданная Бьондетта так и не смогла полноценно влюбить в себя самоуверенного героя. Всесилие любви оказалось попрано эгоистом.

Чтобы сразу закончить с похвалами и восторгами, скажу наперёд, что «Театральный роман: записки покойника» лучшая (после «Собачьего сердца») книга Михаила Булгакова, и была бы лучшей безоговорочно, если бы он этот роман закончил и выловил бы повторы и несуразицы, типа того, что великолепная проникновенная характеристика одного персонажа по поводу того, что, дескать, у него были печальные, никогда несмеющиеся глаза, переносится впоследствии на других персонажей, так что к концу книги «несмеющиеся глаза» уже целым десятком хороводом ходят. Это часто бывает у писателей, старательно придумывающих как бы их жизни взятые детали — у Довлатова подобными повторяющимися «наблюдениями» все тексты, как бублик маком, пересыпаны. Но Булгаков покрупнее Довлатова и, надо думать, готовую книгу почистил бы. Тем не менее, в нынешнем виде некоторые пронзительные пассажи вызывают дружелюбный смех внимательного читателя, а это не та реакция, на которую автор рассчитывал.

Но всё равно — книга хорошая, просто замечательная, можно сказать, лучшая (почти) у Булгакова.

Книга настолько хороша, что почти все читатели (и некоторые особо глупые литературоведы) путают самого М.А. Булгакова и его персонажа, Максудова. Они думают (честно-честно, я сам такое слышал, это не гротеск) что Булгаков таким и был — озлобленным нелюдимым одиночкой, загнанным в угол, полунищим гениальным параноиком, которому как бы чудом выпал шанс известности, а он даже воспользоваться им не в состоянии из-за предельной асоциальности. Я не шучу — почти все мои знакомые, знающие имя Булгакова, воспринимают его именно в рамках клише, созданным Булгаковым для своих героев, Максудова и Мастера. Когда же им с фактами начинают рассказывать, что Булгаков был любимцем Сталина, что Булгаков был одним из самых богатых и знаменитых литераторов Москвы. что он получал огромные по писательским меркам деньги от продажи своих пьес (в том числе тех, которые не были поставлены), что он расхаживал по ресторанам Москвы в смокинге и моноклем в глазу, что Елена Сергеевна была тесно связана с ГПУ, что Булгакова приглашали на роскошные приёмы в иностранных посольствах, что он обожал Сталина, что Сталин лично защищал от нападок критиков и что критиковать Булгакова значило рисковать своей карьерой, а после 1936 года — и жизнью... В общем, когда говоришь булгакоманам, что Максудов — это не Булгаков, они впадают в ярость отчаяния, обливаются слезами протеста и принимаются кидаться банановой кожурой. Вот какова сила искусства! Вот насколько ярок и силён талант Михаила Булгакова, заставляющего читателя забыть о границе между литературой и жизнью!

А роман очень хорош. Конечно, карикатуры на писателей, современников Булгакова, совершенно несправедливы, но он догадался их высмеять, а они его — нет, так что Булгаков и в этом молодец. Но этими карикатурами, к счастью, Театральный роман» не исчерпывется, а вот процесс творчества в нём показан потрясаще убедительно. Это не придумать. Это надо пережить самому. И ещё: когда писатель описывает гения, как правило, получается конфуз, потому что персонаж никогда не бывает умнее и талантливие автора. И вот, у Булгакова гениальные писатели получаются действительно гениальными. Ни малейших сомнений в их таланте не возникает. Это о чём-то говорит, не так ли?

PS. Вот чорт, хотел все похвалы в начало заметки вынести, но не удержался, и закончил восхвалениями... Меня утешает одно: восхваления эти заслуженные.

Великолепная новелла, которая будит одновременно мысль и чувство, провоцирует на размышления и задевает эмоционально. После прочтения «Темы предателя и героя» можно запросто проникнуться конспирологическими умонастроениями, ибо Борхес, иронически усмехаясь, предлагает ключик к огромному числу исторических и политических загадок.

Надо сказать, что итальянцы дважды экранизировали этот прекрасный рассказ. Сначала его перенёс на экран Бернардо Бертолуччи под названием «Стратегия паука» (1970), потом им воспользовался Серджо Леоне в спагетти-вестерне «Опусти голову/Пригоршня динамита/Однажды была революция» (1974). Обе экранизации превосходны.

Причудливое совмещение «Последних дней Помпеи» Бульвер-Литтона, «Путешествий Гулливера» Свифта и гравюр Пиранези из цикла «Тюрьмы» даёт поразительный эффект. Мы понимаем, что это коллаж, но детали, соединённые воедино, превращаются в нечто большее.

Как всегда у Борхеса, в воспоминании этот коротский поэтичный рассказ разворачивается в целый роман со множеством подробностей, на которые автор только намекнул.

Мой любимый рассказ Борхеса. На меня он повлиял радикально. По форме вроде бы что-то сюрреалистическое, провоцирующее медитацию, как картины Джороджо де Кирико, но на самом деле это совершенно чёткая, логичная и непротиворечивая гипотеза о механизмах функционирования культуры, как таковой. Плюс резкий политический памфлет.

Да. Итак, можно сказть, что «Рагнарёк» — научный рассказ в форме поэтической метафоры. Очень сильной метафоры.

В этом коротком рассказе философских идей, научных гипотез, острых сюжетов, поэтических метафор и ярких персонажей хватает не на один, а на несколько романов — они даны в максимально концентрированном виде, сжаты до плотности бриллианта. «Тлен, Укбар, Орбис Терциус» сконцентрировал в себе целую библиотеку и в этом смысле выглядит экстравагантно даже на фоне других, тоже очень плотных, текстов Борхеса.

Великолепна поэтичность этого рассказа, незабываема постепенно нарастающая мрачность повествования, в финале выворачивающая к безоговорочному приговору современной культуре, к констатации краха человеческой цивилизации. Да, рассказ написан в 1940 году, но с течением времени он становится всё актуальней и актуальней — выдуманный мир в самом деле постепенно сжирает реальность, оставляя после себя пустые скорлупки.

Надежда только в одном — если мы читаем и понимаем Борхеса, возможно, мы сможем противостоять постепенной трансформации нашего мира в гротескную выдумку безответственных умников, возомнивших себя богами.

Прекрасная пьеса, в которой юный Иосиф Джугашвили выступает в качестве некоего Мессии, Пастыря, несущего людям свет и спасение.

Единственный недостаток пьесы в том, что она появилась преждевременно. Если бы преуспевающий столичный драматург Булгаков, любимец Иосифа Сталина (так к моменту написания пьесы стали звать Иосифа Джугашвили), предоставил свою пьесу театрам попозже, например, после войны, она бы имела оглушающий успех и навсегда вписала бы имя Михаила Булгакова золотыми буквами на страницы советской сталинианы, но... Михаил Афанасьевич чувствовал приближение смерти, он не мог ждать и представил свою пьесу слишком рано, в 1939 году, когда Сталин ещё не считал себя живым богом и мессией. И пьеса, так сильно опередившая своё время, была отвергнута...

Некоторые безосновательно сомневаются в искренности любви господина Булгакова к товарищу Сталину. Но, господа! Булгаков, Михаил Афанасьевич, глубоко и страсnно ненавидел большевиков, всех этих швондеров, шариковых, всех этих розенфельдов и розенблюмов, всех этих бабелей и мейерхольдов! Он приветствовал великое очищение страны в сталинских чистках 1937 года и, как ребёнок, как Пришвин, радовался, читая в «Правде» о процессах над большевиками! Конечно, он был совершенно чистосердечен, когда писал пьесу «Батум». Это хорошая пьеса, намного лучше халтурной белиберды типа «Кабала святош» и «Пушкин», хотя, конечно, до уровня «Бега» и «Зойкиной квартиры» не дотягивает.

Помнится, когда я прочитал у Виктора Шкловского в «Гамбургском счёте» расклад мастерства современных ему писателей, меня царапнуло пренебрежительное «Булгаков — легковес, часто халтурит». Но когда я прочитал сборник пьес Михаила Афанасьевича, я понял Шкловского. Булгаков, действительно, очень много халтурил.

В то время очень хорошо платили за пьесы — намного лучше, чем за романы и вообще прозу. Ещё больше платили за идущие в театрах пьесы, особенно за столичные постановки. И Булгаков переделал свой хороший роман «Белая гвардия» в замечательную пьесу «Дни Турбиных». И стал очень востребованным автором. И стал гнать большое количество пьес, за которые получал очень хорошие деньги. Некотоыре пьесы были великолепны — «Зойкина квартира», «Багровый остров». А некоторые были просто более-менее забавной ерундой — «Иван Васильевич», «Кабала святош», «Пушкин». Ну, и ещё прославляющая Сталина отличная пьеса «Батум», в которой Булгаков настолько низко прогнулся перед диктатором, что даже тому стало неприятно и неловко.

А фильм, да, лучше пьесы. Сценарий по пьесе писал Владлен Бахнов, которого любители фантастики знают по замечательному памфлету «Как погасло солнце, или История Тысячелетней Диктатории Огогондии, которая существовала 13 лет 5 месяцев и 7 дней», и это само по себе является лучшей рекомендацией. Лучшие шутки фильма, увы, не от Булгакова, а от Бахнова и Гайдая.

Рядом с «Днями Турбиных» и «Багровым островом» — лучшая пьеса Михаила Булгакова. Разумеется, как практически все вещи Булгакова, «Зойкина квартира» составлена из деталей, украденных у других писателей — Валентина Катаева, Ромашова, Ильфа и Петрова, Николая Эрдмана... Но это совершенно не вредит общему впечатлению изящного гротеска. Хорошо обдуманная вульгарность, сарказм, быстрый темп и драматургическая связь всех элементов делают пьесу почти шедевром. Её можно ставить в любой тональности — как трагедию, как фарс, как политический фельетон, как лёгкий фривольный водевиль — и при любой трактовке «Зойкина квартира» остаётся прекрасной и убедительной.

Интересно, что в комментариях аннотации сказано, что пьесу запретили, но не сказано, что через несколько дней после запрета из Кремля пришло строгое письмо за подписью Сталина, в котором предписывалось восстановить представления «Зойкиной квартиры». Понятно, почему об этом предпочли стыдливо умолчать — ведь Булгаков считается антисоветским писателем, а тут такое явное... кхм...

КГБ не расстаётся с книгами, реквизированными по тем или иным причинам, даже если они абсолютно аполитичны и никак не направлены против Советской Власти. Но тут вдруг распахнулись врата Лубянки, и очарованным постсоветским читателям был представлен как бы дневник как бы Булгакова и его супруги Елены Сергеевны (кстати, работавшей на ГПУ), именно на пике постсоветской антисоветской истерии. Почему? Потому что именно тогда начали поговаривать о симпатиях Булгакова к товарищу Сталину, снова издали пьесу «Батум», в которой юный Джугашвили (это настоящая фамилия Сталина, если кто не знает) выглядит чуть ли не сверхчеловеком, вышла (и была мгновенно раскуплена) книга М.Золотоносова «Мастер и Маргарита» как путеводитель по субкультуре московского антисемитизма», в общем, Булгаков, по мере расширения публикаций терял ауру одинокого затравленного гения, в глазах читателей стремительно превращался в обычного советского писателя, «одного из МАССОЛИТа». Так что потребовалось срочно удостоверить антисоветскость Михаила Афанасьевича. Поэтому внезапно в архивах КГБ была найдена сия рукопись и оперативно опубликована. Романы и пьесы Михаила Кузмина найдены не были. Конфискованный ГПУ роман А.Введенского «Убийцы вы дураки» так и лежит где-то в шкафах КГБ. Архивы Хармса, Добычина, Вагинова, Юркуна по прежнему скрыты. А почему? А потому что нефига.

Достоверен ли дневник? Трудно сказать. Удивляет то, что в нём нет ВООБЩЕ НИЧЕГО НОВОГО, ничего, чего мы не знали бы до публикации дневника. Никакими литературными достоинствами он также не отличается, характерных примет булгаковского стиля в нём нет вовсе. Чем же он ценен? А вот чем: «для советской власти Булгаков был и оставался чужим. И сам он эту власть за свою не признавал никогда» Бинго!

Плюньте на фантастику, плюньте на язык! Примитивная фантастика, тупой сюжет, ужасный корявый язык газетных фельетонов. Но автор! Автор-то! Это же сам Михаил Афанасьевич Булгаков! Склонись, читатель, перед этим именем — сию петросянистую халтурку сочинил Великий Писатель! За одно это следует восхититься «Роковыми яйцами«! И не слушайте всяких зоилов, которым имена, типа «профессор Персиков» и «председатель совхоза «Красный луч» Рокк» кажутся низкопробным кривлянием. В этом шедевре скрыта великая прекрасность, потому как её сам Булгаков написал! Вот что притягивает к повести!

А если серьёзно — никто эти «Лучи жизни» и «Роковыя яйцы» читать не стал бы, если б они не были подписаны именем автора «Мастера и Маргариты», этой библии советского интеллигента.

Начинается этот роман (разумеется, роман, а не просто беллетризованная биография) просто феерически, блистательно, и обещает настоящий шедевр. Потом, надо полагать, Булгакову Мольер наскучил и он принялся развлекаться, проэцируя отношения Мольера с Людовиком Четырнадцатым на свои, булгаковские, отношения с товарищем Сталиным. Заодно немножко посплетничал о личной жизни великого драматурга и со слезой в голосе поведал о травле Мольера злыми критиками (опять-таки проецируя эту ситуацию на критику в свой адрес).

Когда я позже читал книги о театре эпохи Мольера, о литературе эпохе Мольера, о самом Мольере и Короле-Солнце, я увидел, насколько Михаилу Афанасьевичу было наплевать и на Мольера и на его эпоху. Корнель, Люлли, Буало, Скаррон, де Бержерак, Ларошфуко — что мы узнаём о современниках, друзьях, врагах, партнёрах и противниках Мольера из этой книги? Да ничего. Многие их них даже мельком не упоминаются. Мольер Булгакова существовал как будто в вакууме. Не говоря уже о том, что о самом театре времён Мольера, о принципах и организации театра барокко, Булгаков имеет смутное представление, ему всё это неинтересно. Михаил Афанасьевич совершенно не разбирался в культуре семнадцатого века и разбираться не желал. Всё, что он хотел достигнуть — получить гонорар от редакции «Жизнь замечательных людей» и провести параллель между собой и Мольером, между Людовиком, Королём-Солнце, и Сталиным. Как же он писал свою книгу о Мольере? Очень просто — взял статьи из энциклопедии Брокгауза и Эфрона, из энциклопедического словаря Гранат, дополнил статьями из журналов начала ХХ века — и вуаля. При этом Михаил Афанасьевич поленился прочитать статьи о французском театре XVII века и позаимствовал декорации театра из популярного приключенческого романа Теофиля Готье «Капитан Фракасс», сочинённого в жанре «плаща и шпаги».

Деталей не знаю, но, похоже, что редакция ЖЗЛ отказалась от книги Булгакова, сочтя её не соответствующей требованиям, попросту халтурой.

Позже, в 60-е, когда в СССР уровень эрудиции упал на высоту плинтуса, а культ Михаила Булгакова поднялся до неимоверных высот, оказалось возможным книгу издать — не ради мало кому интересного Мольера, а ради культового автора культового романа «Мастер и Маргарита».

Я вижу, здесь многие «Жизнь господина де Мольера» хвалят, но как-то вяло, без искреннего восторга. Хвалят именно как книгу, написанную самим гениальным Булгаковым (типа, ну разве мог гениальный автор гениального «Мастера и Маргариты» написать унылое говно? «Нет! — говорят поклонники «Собачьего сердца» — Это хорошая, талантливая книга! Она не может не быть хорошей, она только кажется унылым говном!», но ничего конкретно положительного в её адрес сказать не могут.

Мне кажется, следует избавляться от магии авторитета, и если хороший писатель написал плохую книгу, надо прямо говорить, что книга плохая, а не выискивать в ней несуществующие достоинства только из уважения к имени на обложке.

«Экваториальный холод» совместил манеру повествования «Ярмарки бессмертных» со стилем «Женшщины-ловушки»: графика ярка и экстравагантна, как во второй части «трилогии Никополя», но сюжет развивается последовательно и логично, как в первой части. Откровенно говоря, мне самому ближе и приятней рваное, дёрганое повествование повествование второй части, когда на передний план вылезали второстепенные мелочи, а суть дела проговаривалась скороговоркой, но массовый читатель любит, чтобы всё было понятно, чтобы ни сюрреализм, ни приёмы антиромана в духе Алена Роб-Грийе и Клода Симона не сбивали его с толка. И я понимаю Энки Билала, пошедшего навстречу пожеланиям читателя.

В результате «Экваториальный холод»» стал не только самой художественно совершенной, но и самой популярной частью «трилогии Николполя». Вполне заслуженно. Хотя я лично вторую часть люблю больше.

Второй графический роман «трилогии Никополя» разительно отличается от первой части. Можно сказать, что он гораздо ближе к «антироманам» Энки Билала и Пьера Кристина «Лос Анжелес» и «Кровавые сердца», чем к «Ярмарке бессмертных». Последовательно разворачивающийся сюжет сменился коллажем из репортажей, радиопередач, галлюцинаций и хроники. Действие движется рывками и многие важные детали сюжета никак не поясняются. И, должен сказать, мне это нравится. Билал представил нам фрагмент какой-то огромной вселенной, в которой мы, конечно же, не можем разобраться досконально — мы и в нашей-то реальной вселенной ориентируемся весьма приблизительно — однако имеем возможность строить предположения о сути дела по огромному числу деталей и подробностей, рассыпанных Энки Билалом по страницам «Женщины-ловушки».

Хемингуэй однажды сказал: «Писатель может в своей книге пропускать всё, что угодно. Но он должен совершенно точно знать, что именно он пропускает». «Женщина-ловушка» оставляет впечатление, что Энки Билал знал совершенно точно, о чём именно он умалчивает в своём графическом романе-триллере. Это прекрасный альбом, в котором при каждом новом прочтении обнаруживаешь всё новые и новые детали сюжета, до того остававшиеся на переферии зрения.

Это первый графический роман Энки Билала, созданный им по собственному сценарию. Билал был совершенно уверен в себе, как в художнике, но как сценарист, был новичком. Поэтому, не мудрствуя лукаво, он набрал сюжетных деталей из авторов «новой волны», которых весьма ценил: из Роджера Желязны, Филипа К. Дика, Барри Мальзберга и Джеймса Типтри Младшего. Получилось удачно — роман имел успех и у критиков и у публики, хотя для меня лично вторичность «Ярмарки бессмертных» всё же ощутима... Вероятно, и сам Билал был не совсем удолетворён этим романом, потому что вторая часть «трилогии Никополя» была сделана им совершенно в другом стиле и, мне кажется, несравненно более удачно.

Леонид Леонов не был советским человеком, ибо прекрасно понимал всё происходящее. И «Бегство мистера Мак-Кинли» писал не с бухты-барахты, а как сложносочинённый текст, в надежде, что читатели поймут, даже если фильм сделан не будет.

Сценарий писался в самом начале 60-х, когда СССР политически, экономически и социально был на подъёме. Темпы развития западной и советстской (параллельно существовавших) цивилизаций был головокружительный, и Леонову совершенно справедливо казалось, что подобные «американские горки» опасны, что неплохо бы чуть-чуть притормозить развитие, закинув часть современности в будущее. Мотив приближающейся всепланетной атомной катастрофы был более чем актуальным — это показал разразившийся через год после публикации сценария Карибский кризис. В общем, Леонов ударил по максимальному количеству болевых точек своего времени.

Разумеется, тогда, в начале 60-х, такой фильм никто из советских (да и западных) режиссёров не решился бы ставить. А в 1975 году, когда за постановку взялся Михаил Швейцер, такой фильм уже был не нужен. И самая главная фраза, которую произносил в сценарии измученный мистер Мак-Кинли «Я больше не могу видеть убитых детей» в фильме произнесена не была.

На мой взгляд, лучшее, что было в не безнадёжно плохом, но и, мягко говоря, незамечательном фильме Швейцера — монолог о чистой душе, произносимый Сэмюэлем Боулдером, которого гениально сыграл умирающий от старости Борис Бабочкин. Это — великолепно.