Это случилось в те времена, когда кровавый советский режим ТМ заставлял меня ежедневно ходить в детский сад. Кроме воскресенья и праздников — на такое даже кровавый советский режим оказался не способен.
В те годы я не любил детские фильмы — потому что слишком переживал за героев. Уровень моей эмпатии стремился к абсолюту. Это я был в фильме, без зазора. Я знал, что вот этот симпатичный мальчишка сейчас останется дома один и разобьет мамину любимую синюю чашку, свернет в пещеру к летучим мышам, нахамит проходящему мимо волшебнику или залезет в вольер к голодным крокодилам. А мне придется выкручиваться. Для меня детские фильмы тогда были не удовольствием, а тяжелой работой.
Зато я очень любил взрослые фильмы.
Особенно про гражданскую войну.
Красные против белых. Буденовки, кожаные тужурки, сабельные атаки, пулемет "максим" стучит с тачанки, белые офицеры пижонски идут в психическую атаку... И обязательно начинается рукопашная, и кто-то из хороших, расстреляв все патроны, схватит "наган" за ствол и ударит плохого по голове рукояткой. Хряк! Плохой падает без сознания.
Выглядело эффектно.
И уровень эмпатии приемлимый. Как оказалось, в жизни все немного сложнее.
Зима. Сугробы выше человеческого роста. Наша группа вывалилась на прогулку, как в бой. У девчонок свои игры, мальчишкам мало интересные, всякие куклы, одевания, чаепития, походы в гости, а мы мгновенно разбились на партии, разобрали оружие и стали играть в войнушку.
Игрушки хранились в большом кящике на веранде. В этот раз мне достался хороший "пестик", то есть пистолет. Черный, как положено оружию, и железный. Он громко и противно щелкал, когда нажимаешь на спуск. Кому-то из ребят достался синий пластиковый пистолет, похожий на бластер, кому-то палка (не самый плохой вариант). А Лешке достался наган с белой рукояткой. Вот это было дно, даже хуже палки.
"Наган" вообще мало кому нравился. Он был не "взаправдашний" пестик, хотя притворялся взаправдашним. Во-первых, мы смотрели фильмы про революцию, и знали, что у настоящего нагана барабан должен вращаться, а не откидываться вбок. Во-вторых, зачем эти узоры? Что за бл..дский гламур? (к счастью, тогда мы не знали таких выражений). Палка честнее. С палкой можно было вообразить все, что угодно. Что у тебя в руках — настоящая винтовка, и даже очень клево передергивать рукоять затвора, отрабатывая голосом звук выстрела. Что ты бежишь с "калашом", как в фильме "В зоне особого внимания", про десантников, а на голове у тебя голубой берет.
Палку легко можно было превратить в меч или саблю, в копье, лук или даже ракету.
С "наганом" можно было только терпеть. Там не было места воображению.
Мы с Лешкой оказались в разных командах. Оба главными. Я был красный командир, Лешка белый офицер (гнида). У него из-под ушанки выбивалась белокурая прядь. В сочетании с тонкими чертами лица, светлыми ресницами и руками изящными, как у девчонки, он, конечно, был поручик. Ему сразу хотелось дать в породистую офицерскую морду. Вспыхивал Лешка и краснел легко, как гимназистка. Но в гневе был страшен.
И он был мой друг.
Началась игра. Мы бегали табунками вокруг избушки, веранды. Это была чисто вартовская веранда, больше нигде таких не видел. Берутся две железобетонные плиты и ставятся шалашиком. Третья стена чем-то закрывается. Пирамида Хеопса север стайл.
Вокруг этого железобетонного шалашика мы и бегали.
С воплями, азартно разбрасывая снег валенками, под возмущенные вопли девчонок, щелкая "пестиками" и голосами отыгрывая пулеметные очереди и выстрелы "мосинок". Урррааа! — вопили мы во все горло. — Бей гадов!
А потом началась свалка.
То есть, рукопашная. Красные и белые сошлись и начали валять друг друга в сугробах. Кто-то поскользнулся и упал, на него сверху кинулся один, другой...
Через две минуты это была общая вопящая, барахтающаяся и парящая на морозе, как чайник с кипятком, куча-мала. Пистолеты и палки полетели во все стороны.
Я откатился от кучи, поднялся на ноги. Меня шатало. Валенки были полны снега, лицо горело — меня ткнули в сугроб лицом и повозили. Я оглянулся. Куча-мала вопила, и кричала, и дергалась. К нам уже спешила воспитательница...
В центре кучи возвышалась голова моего заклятого врага — врангельского поручика Лешки. В темной ушанке с развязанными ушами. Кажется, белые побеждали.
Я собрался кинуться в схватку, сжал кулаки... и тут увидел. Мой взгляд на мгновение остановился.
Вот оно! Озарение.
На снегу передо мной лежал он. Фальшивый "наган" с белой рукояткой. Видимо, Лешка его выронил в пылу схватки.
И тут я понял, это шанс. Патроны кончились, оставался один выход. Я сделал шаг. Наклонился и поднял "наган". Он был ледяной, а я потерял одну варежку... оборвалась резинка. Я покрасневшими пальцами перехватил наган за ствол. Холод обжег пальцы.
Я сделал шаг, другой. Размахнулся и аккуратно, как в фильмах, опустил наган на белогвардейскую макушку.
Бум!
Лешка упал.
Как в фильме. Красные победили.
Потом я услышал крик. Кричала воспитательница — медленно, точно во сне, открывая рот... И это было страшно и непонятно.
Столпотворение.
Капли крови, падающие в белый снег... круглые дырочки...
И тут я понял, что сделал что-то неправильно.
Крови было много. На рукояти фальшивого в целом "нагана" есть одна очень точная деталь — антабка. Кольцо, в которое вдевается шнур.
И эта антабка сквозь ушанку достала до нежной лешкиной головы...
Конечно, это было ЧП.
Родителям сказали, что я фашист и жестокость у меня в крови. К этому моменту Лешка был уже перевязан, а я отруган и зареван. Я извинился перед другом, обещал маме больше не бить никого наганом, даже если очень хочется, и чувствовал себя выжатым, словно герой особо изматывающего детского фильма. "Лучше бы крокодилы", думал я в отчаянии.
...
Лешка, кстати, на меня совсем не обиделся.
Ему забинтовали голову, как раненому. На следующий день Лешка смотрелся круто и сурово, словно настоящий красноармеец. Никаких поручиков.
И все мальчишки ему завидовали. Даже я.
А "наган" из уличных игрушек все-таки убрали. На всякий пожарный.
На букваре писать могут не только лишь все, но и не все так могут.
На самом деле я сказал фотографу, что это странно, писать на букваре. Мне велели не умничать и садиться. У него еще целый класс таких умных впереди, а времени мало. Так получился этот исторический снимок. Теперь вы понимаете, почему у меня на снимке такое выражение лица?
Первый Б класс средней школы номер 2 города Нижневартовска.
А если серьезно, я решил собрать все рассказы вместе.
Рабочее название книги "Мое советское детство".
Аннотация:
Истории вокруг нас. Я понял это довольно поздно. Раньше я считал, что настоящая история — это когда благородный герой, рискуя жизнью, отправляется через пол галактики спасать мир от нападения Ужасных Черных Пожирателей из неизведанных глубин космоса, а оказалось — для настоящей истории не нужно лететь через полгалактики. Наверное, странно слышать такие слова от писателя-фантаста? Но это правда. Истории они рядом, вокруг нас. И в этих историях есть место и подвигу, и смеху, и любви, и, увы, Ужасным Черным тварям...
Это не книга, а скорее, эскиз к будущей книге. Разные люди, разные истории. Надеюсь, они вам понравятся. Приятного чтения!
Кунгур. После школы отец закончил техникум по разделу "связь и радиотехника". Что соответствует очень нужной воинской специальности. В военкомате отца и его одногруппников обозвали "спецнабором" и сказали, что служить они пойдут только в связь. Готовьтесь, оболтусы. И хватит там ржать в коридоре, здесь все слышно.
И вот приходит осень 1975 года. Призыв.
Бабушка:
"Провожали Славку в армию, всем двором пировали. Весело было! Гармошка, бражка. Отплясали, уехал он служить. А через месяц соседский мальчишка прибегает, кричит: там ваш Славка идет! Как так-то? У меня аж сердце екнуло. Выскакиваю на улицу. А он выруливает себе из-за угла -- стриженый налысо и лыбится".
Оказалось, весь их набор разобрали, а на него не нашлось покупателя. Двух краснодипломников взяли, а его с синим оставили. Отец взмолился: я тут уже месяц сижу, время теряю, давайте меня по обычному разряду? В свойственной отцу реактивной манере он тут же договорился с хорошим "покупателем" старлеем -- ехать служить в теплый край, под Краснодар, к летчикам. Самолеты -- это романтично. Старлей ушел к начальству, возвращается... "Не положено по обычному", пожимает плечами, "Извини, парень".
В общем, отправили отца домой до следующего призыва.
— Ладно, — сказал дед, почесав затылок под беретом. — В армию тебя, оболтуса, не взяли. Тогда женись.
Сыграли свадьбу. Отец с мамой еще в техникуме встречались, а тут такой повод. В следующем году отца все-таки забрали в армию. Как спеца связиста, отправили в учебку, затем на запасной командный пункт где-то в Уральских горах. Они там сидели под землей и ходили все, генералы и рядовые, кадровые и срочники, в серых комбинезонах без знаков различия -- чтобы враг не догадался. А однажды их командный пункт учебным штурмом взял отряд спецназа... Впрочем, это уже другая история. Отец, опять с кем-то договорившись, звонил домой по секретной линии и громко смеялся в трубку.
Бабушка:
"Телефон был только у соседки. Она прибегала: Галька, твой Славка звонит! Мы с Людой бегом."
А еще через месяц отец приехал в отпуск. Потому что родился я.
Бабушка смеется:
"Первый раз забрали -- через месяц вернулся, нате! Второй раз забрали, через два месяца пришел. Че ему в армии не сиделось-то?"
=======
На фотографии: открытка из набора "Армия, рожденная Октябрем". Внизу слева советские связисты.
— Танком управлять делать неча, — говорил дед Гоша. — Вот у тебя два рычага. Правый вперед, левый на себя — сворачиваешь налево.
И показывал жилистыми кулаками: вот так. В правом у него была зажата рукоять сечки. Дед рубил в деревянном корыте мясо на пельмени — мелко-мелко. Любил это дело.
— Теперь наоборот. Сворачиваешь направо. Теперь оба рычага вперед — и ходу! Понял, Димулька?
Я кивал. Понял, деда.
Управлять танком казалось удивительно легко. Я не знал, что дед умолчал о сущей мелочи — усилие на рычаг в Т-34 под семьдесят килограмм. В два раза больше моего веса. Так что моя тайная мечта — угнать Т-34 с постамента у Гостинки, проехать по Кунгуру, лязгая траками, а затем уйти через сылвенский мост на гору и там вволю покататься, выбрасывая куски земли из-под гусениц, — опасно зависла на грани провала. Но я этого не знал.
Я подобрал экипаж. Мой лучший друг Димка Жданов, Жданчик должен был сидеть в башне и стрелять из пушки. Мне тоже хотелось стрелять из пушки, поэтому мы уговорились, что будем иногда меняться. Пока на Жданчика не находил бзик, он был золотым человеком. Юрка Рюмин, второй мой лучший друг, согласился стать радистом-пулеметчиком. Юрка — широкоплечий, флегматичный, обещал вымахать в своего отца, двухметрового богатыря дядю Гену. Дядя Гена был лучшим другом моего отца. Я посулил Юрке, что иногда он тоже будет стрелять и рулить. Интуитивно я понял главное правило политика: обещать, обещать и обещать. Дед говорил, что в экипаже танка четыре человека, поэтому четвертым мы взяли моего сродного (двоюродного* — уральский диалект) брата Максю. Его все называли Симонычем. Брат младше меня на пять лет, мелкий, круглолицый, с ямочками на щеках. Когда Симоныч взрывался, он багровел, ярился и очень смешно бегал вокруг. Впрочем, в драке на него можно было положиться, бился он до последнего, как спартанец.
Симонычу я уже цинично пообещал порулить-пострелять. Брат согласился.
В то время был популярен польский сериал "Четыре танкиста и собака". Когда я привел Симоныча, кто-то, подозреваю, что Жданчик, пошутил, что все у нас есть, осталось достать четвертого танкиста. Симоныч вспыхнул и бросился на обидчика с кулаками...
— Деда, а ты на танке через дом проезжал? — спрашивал я с надеждой. Я видел в военных фильмах, что танки постоянно так делают. Бух, пыль и бревна во все стороны. И тяжело ворочаются в развалинах, словно от усталости.
— Было дело, — нехотя отвечал дед. Видимо, об этом он не любил вспоминать. — Прислали мне одного растыку полоротого на мехвода... Он рычаги не удержал и...
— И че?
— Да ниче. Ходили потом всем экипажем, извинялись.
Пока дед рулил танками в Бадене, Австрия, дыша целебным горным воздухом с легким танковым выхлопом, его родной брат Сашка служил пехотой на Дальнем Востоке, на границе с китайцами, и дышал комарами. Мы тогда с Китаем были друзья навек, не разлей вода. В 1950 году началась война в Корее, и через границу потоком шли эшелоны с нашими танками, самоходками, ППШ и кирзовыми сапогами для китайских "добровольцев". Впрочем, история не об этом. А о красоте.
Случилось так, что два родных брата — с расстояния в десять тысяч километров — одновременно получили отпуск домой. И прибыли в деревню Полетаево день в день. Оба сержанты.
Отпуск дается на определенный срок. И сколько из этих дней займет дорога — дело твое.
Так что, в сущности, сержантам как раз хватало времени взглянуть на родной дом, уронить слезу и ехать обратно.
Братья увидели друг друга и замерли.
Дед Гоша — одет с иголочки, форма новая, полушестяная, сапоги яловые, офицерские, бляха огнем играет, сам молодцеватый и подтянутый. У заграничных частей снабжение — дай боже. Европа.
Дед Сашка — тощий, бледный, форму словно с попрошайки на вокзале снял — заношенная, ветхая. Под ним "белуга" до дыр стертая. Сапоги кирза. Ремень брезентовый. Азия.
А лица — почти один в один. Принц и нищий.
Братья обнялись на радостях, выпили чуть-чуть. С родными поцеловались, пора прощаться. Дед Гоша посмотрел на брата, почесал в затылке, потом говорит:
— Скидывай свое барахло.
— Че?
— Да ниче. Скидывай, говорю.
Отдал брату всю свою нарядную форму и хорошие сапоги, а сам в его одежу нарядился. И словно подменили сержантов. Дед Сашка — подтянутый красавец военный, дед Гоша — бабки копеечку подадут, из жалости. Или комендантский патруль подберет.
— А ты как? — спрашивает Сашка.
— Огородами пройду, — отвечает дед. — Мне бы до своей части добраться, а там ребята помогут.
И поехали сержанты в разные стороны. Долго ли, коротко ли, огородами, да задворками добрался дед Гоша до Бадена. В свою часть через забор перебрался, стыдно в таком виде через главные ворота переть. Сразу к старшине — так мол, и так. Обокрали нехристи. Старшина его даже не узнал... шарахнулся сначала.
В общем, приоделся дед, перелез обратно через забор. Обежал часть кругом и зашел как положено, с парадного входа, печатая шаг.
Красота.
Явился, мол, из отпуска. Принимайте танкиста.
...А танк мы так и не угнали. Люки оказались заварены.
Со слов бабушки. То есть, дед мне это рассказывал, но я тогда маленький был. А бабушка все заново рассказала. И я вспомнил.
Дед Гоша. Георгий Никитич Овчинников.
1949 год. Дед после танкового училища в Бершети попал в Австрию. "Покупатель" какой-то его приметил. Собирайся, танкист, поедешь к целебным источникам. И поехал дед через полстраны и пол восточной Европы к месту службы.
Ехать тогда долго было. Поездами, на перекладных. На попутках.
Приехал на место, в город Баден, устал очень. Зашел в казарму, скинул сапоги, упал на койку и заснул. Дед всегда был двужильный, я от него слова "устал" с роду не слышал, так что он, скорее всего, полумертвый туда добрался.
А в части были фронтовики, которых оставили служить после Победы.
И вот один из них заходит в казарму и видит спящего новичка. Пятки голые торчат. Беззащитные.
Старослужащий снял ремень и -- бляхой с оттяжкой приложил. Н-на. Весело же.
Там боль такая, что электричеством простреливает от пяток до затылка. Позвоночник пылает, в глазах темно и искры.
Дед всегда был резкий, обид не спускал. Дед от боли подскочил. Старослужащий усмехается: наказал салагу. Будет знать. Не тут-то было. Дед со сна, не разбираясь, бросился на него, аки коршун и давай обидчика изничтожать. Кулаками. Со всей уральской рабоче-крестьянской основательностью. И плевать, что враг на голову выше.
В общем, прибежали солдаты с офицером, оттащили деда. Дед думает, -- ну, все. Отлетался ясен сокол. Отгляделся на австрийские горы, на белоснежные вершины, на целебные источники... Пора посидеть на жердочке.
Вызывают его к командиру. Полковник, полная грудь орденов. Дед думает -- э, сейчас меня на губу закатают, вон какой строгий. Или под трибунал. Струхнул немного, но вида не подает.
А полковник говорит: пойдешь в школу сержантов.
Дед оторопел: чего?
Полковник:
— Командиром тебя поставлю над этими варнаками. А то совсем распоясались, сладу нет.
Оказалось, в отделении деда одни фронтовики, сейчас с ними вообще никак не управиться, начальство ни во что не ставят, дисциплины ноль, пируют и барагозят ("выпивают и устраивают всяческие хулиганства", уральск.диалект). Сложно, в общем.
— В тебе, — говорит полковник. — Страха нету. Возьмешь их в ежовые рукавицы. А то я уже зае... устал очень. Согласен?
— Но...- это по-уральски "да".
И пошел дед в сержанты учиться.
Потом вернулся и командовал отделением. Тем самым. Сержант, командир танка Т-34-85. На старом фото очень смешно -- дед маленький, в промасленном черном комбезе, а вокруг -- рослые парни, на голову деда выше. Украинцы и один поляк. Дед говорил: я с хохлами служил. Ох и красавцы все, высокие, кровь с молоком. А поют как...
Очень дед украинские песни уважал.
Как пировать начнет, так затягивает "Ой ти Галю, Галю молодая". И другие.
А среди старых фото я нашел карточку. С фигурным обрезом, со штампиком Echte Fotografie с оборота. На фото два незнакомых красавца в военной форме, в фуражках, в хромовых сапогах. Смотрят в камеру. И подписано:
На память другу уральцу от друга поляка.
В дни нашей службы за границей.
13: 10: 52 года
=======
На фото друзья, командиры танков (слева самоходчик). Дед Гоша -- в центре. Деду не нравилась эта фотография, мол, я здесь страшно вымотанный, сразу после марш-броска. Одни глаза остались. А мне нравится.